Глава 11
Вот как раз тут история с тотемом подходит к кульминации. Вечером того ужасного дня я еле добралась до дома; Габи, только глянув мне в лицо, пошел варить кофе с коньяком, а ничего спрашивать не стал. Дети же, чувствуя, что мне не до них, резвились как-то особенно буйно; в 11, загнав всех по комнатам, я завалилась спать.
А очень рано утром зазвонил телефон. Я нашарила трубку (Габи уже унесся на утреннюю пробежку), и хрипло каркнула:
— Алло.
— Заяц, это ты? — спросил Мэф не менее хриплым голосом.
У меня по-прежнему не было ни малейшего желания обсуждать вчерашнее, да ещё в такую рань. Всё, что могло случиться, уже случилось, о чем тут говорить?.. Умом понимая, что никак Мэф не мог не узнать мой голос, я всё же сказала:
— Нет, не я. Зайца нет дома.
— Странно… — удивился Мэф после паузы, — а кто со мной говорит?
— Говорит автоответчик.
— Какой автоответчик?!
— Новый. Экспериментальная модель, многоядерный, 2 гига, память обалденная… Треф по блату подогнал, в порядке эксперимента.
— Я-асно, — протянул Мэф, помолчал и сообщил: — Заяц, ты это… не опаздывай сегодня. Хэм со вчера ещё не в себе, так что его не будет. Он сказал, если что, то пусть к тебе обращаются…
Я тяжко вздохнула (Клык-то вчера как в воду глядел, насчет смены директора!) и спросила обреченно:
— Срочное что-то есть по филиалу?
— Понятия не имею! — удивился Мэф. — Там к нему вчера Комендант ломился, и Сабль ещё, так ты уж…
— Ну да, как гадость какая, так непременно мне разгребать.
— Ай, брось. С Саблем ты дружишь, а Комендант дамский угодник. Ты на него Джой натрави…
Мысль была здравая, но я всё же сделала робкую попытку свалить ответственность:
— А может, всё-таки ты придешь?..
— Заяц, ну, не в твоих интересах, после вчерашнего… Уж лучше я Хэма полечу.
— Вы там, пожалуйста, до белочки-летяги только не долечитесь, — попросила я жалостливо. Ну, что ещё я могла поделать?!
День прокатился сумбурно, но без особых событий; Хэмфри через пару дней вышел на работу, Мэф отбыл в Акзакс. Мой отдел вел себя тише воды, ниже травы, но поселившаяся у меня Николь постоянно напоминала о произошедшем, так что я была сурова. И тогда ребята решили реабилитироваться — окончательно разбить намерзший между нами ледок, повеселить меня и устроить хохму. Поначалу планировался очередной капустник в «Золотой десятке», которые ставил Ливень и обожали все — и зрители, и участники. Но по мере работы над сценарием план как-то незаметно поменялся: было решено, что замыкать такое дело в четыре стены грешно, и, чтобы придать «празднику примирения» нужный размах, его следует развернуть в городе… Мы с Джой, разумеется, ничего не подозревали.
Была суббота, на Хуторе, как обычно, намечались шашлыки. Габи, Тревет и Микада, при помощи детей, возились с мясом и костром; мы с Джой, как всегда, занимались остальной едой — пекли пироги, намешивали салаты, открывали банки с маринадами. В какой-то момент на кухню Джой, где мы священнодействовали, заглянул Габи:
— Девушки, вы пирожков-то побольше, побольше жарьте.
— А что, надо, чтобы кто-то лопнул? — осведомилась Джой.
— Куда уж больше-то, — поддержала я, оглядываясь на подоконник, где в мисках и тазиках благоухали румяные пирожки с капустой, грибами, яблоками, печенкой, рыбой…
— Мало ли, — возразил Габи, — наверняка набежит кто-нибудь…
— Кто? — в один голос спросили мы.
Габи неопределенно усмехнулся и исчез.
— А ведь он кого-то конкретно имел в виду, — задумчиво сказала Джой.
— Он всегда и всех имел в виду, — откликнулась я, — не отвлекайся, а то сгорит, надо огонь убавить. Вечно ты запалишь, как на аутодафе…
А когда мы уже сидели вокруг кострища, выложенного из речных каменюк посреди Хутора, и изнывали от нетерпения, наблюдая за доходящим на углях мясом, со стороны Лапки на мостик вдруг вывернула многолюдная и шумная процессия.
— Ох, жёваный крот… — процедила я, приглядевшись.
Потому что авангард процессии составлял мой отдел Свободного Поиска; Яшка и Ливень с гитарами, Марко с бубном, а остальные кто с чем — какие-то дудки, рога, коровьи боталы и овечьи колокольцы… Все пели, но за дребезгом и рёвом слова оставались неразличимы. Но это ничего, потому что ребята несли красочные транспаранты, полностью раскрывавшие тему праздника. На плакатах значилось:
«С Днем Зайца, дорогие сограждане!»
«Нам Заяц строить и жить помогает!»
«Заяц виден по полету!»
«Зайца в мешке не утаишь!»
«Нашла коса на Зайца!»
«Заяц не воробей, вылетит — не поймаешь!»
«Яйца Зайца не учат!»
Вокруг шествия клубилось множество случайного народа, примкнувшего по дороге, который радостно смеялся, подпевал, и явственно наслаждался происходящим.
— Ну вот, — сказал Габи, посмеиваясь, — я же говорил.
Дойдя до нас, процессия затормозила, вперед выступил Ливень (который давно уже прославился на всех капустниках своим драматическим талантом), и обратился ко мне с речью, суть которой сводилась к одиозному «Заяц хороший парень, потому что мы все так говорим». Конечно, все хохотали, и я в том числе; а потом из задних рядов выдвинулся Юта с бревнышком на плече, и, плотоядно косясь на шашлыки, объявил: в «этот знаменательный день» они просто обязаны отдать дань уважения многоуважаемому Зайцу, и воздвигнуть на Журавкиных лугах тотем.
Вот это мне уже понравилось меньше, но — шутка есть шутка… Призаняв у Тадеуша трактор (на лугах снегу навалило кое-где выше головы!), народ с гомоном и музоном повалил в луга. Я с трудом отвертелась от сомнительной чести присутствовать при установке тотема, сославшись на хозяйственную занятость. Меня не слишком уговаривали — ребятам и без меня было весело. И потом долго ещё с лугов доносились взрёвы трактора, взрывы хохота, взвизги дудок и обрывки песни, которой с недавних пор оглушал эфир какой-то гёзский эстрадный певун-поскакун: «…что б я делал без тебя, зайка моя!»
А в понедельник меня вызвал Хэмфри. Искренне полагая, что всё плохое уже позади, я явилась, и он молча протянул мне воскресный номер одной из центральных юнийских газет. Там в рубрике «Удивительное из за рубежа» была помещена статья, называвшаяся «Суонийский День Зайца».
— Читай, читай, — сказал Хэмфри, когда я вскинула на него глаза. Пришлось читать.
Оказалось, свидетелем наших субботних развлечений стал какой-то совсем дикий юнийский журналист. Приняв все происходящее за чистую монету (видимо, присутствующие с удовольствием поддержали его в этом заблуждении), он написал, что в городе-герое Лоххиде существует освещенный веками культ Зайца, который в суонийской мифологии является покровителем взаимной любви и счастливого брака; земным, так сказать, воплощением тотема является одна из женщин племени — самая старшая и уважаемая; день Зайца празднуется во второе полнолуние зимы; когда-то тотем с изображением Зайца находился на месте теперешнего Лоххида, но был разрушен в одно из землетрясений, и вот в эту субботу, в полнолуние, ликующие горожане восстановили тотем на безопасных Журавкиных лугах. Журналюжина даже высказал отважное предположение, что место было указано местным шаманом, имя которого является племенным секретом, и где-то даже государственной тайной, но из «достоверных» источников следует, что, по слухам, шаманом является сам Президент Суони Мика Скаани. Празднества, установка тотема, а также чествование старшей женщины, прошли при большом стечении народа и сопровождались ритуальными плясками и песнями.
— …Да, — сказала я после того, как ко мне вернулся дар речи, — знала, что они тупые, как комары, но не думала, что до такой степени. Насчет «самой старшей» скажу одно: поймаю гнуса — оторву жужжалку!! Какая я ему старшая, мне и 50-и ещё нет! Совсем ошалел — какие такие тотемы у суонийцев, они в Дорогу верят, а не…
— Брось, — усмехнулся Хэмфри, — на Хуторе ты действительно старшая дама, как не крути. И вообще, что ты хочешь — заштатный репортер, которому посчастливилось, так сказать, попасть в эпицентр события. Станет он тебе лазить по справочникам, читать таркские хроники и вообще углубляться в тему! Ему событие отразить побыстрее, сенсацию раздуть. Событие есть? — есть. А остальное… Чего только про нас не пишут, пора бы привыкнуть!
— Нет, но это же ужас, я не могу это так оставить! Надо что-то делать…
— Что? — с любопытством спросил Хэмфри. — Напишешь опровержение — что ты не Заяц, не старшая и не уважаемая?..
Я только рукой махнула в отчаянии — всё-таки, Директор имел полное право изящно и ненавязчиво отомстить за нанесенную обиду, и вдоволь повеселиться за мой счет. Надо ли говорить, что после этого довольно долгое время все городские шутники подкатывались ко мне с просьбой посодействовать «в устройстве семьи»:
— Зайчик, а Зайчик! Ну, найди мне невесту…
— За-аяц, а меня жена бьет, — заводил какой-нибудь двухметровый детинушка-геолог, с трудом сдерживая смех и умоляюще прижимая к груди пудовые ручищи, — ты б с ней поговорила, а?.. может, хоть Зайца послушает…
— Если тебя бьет жена, брось в неё мешочек с золотым песком! — огрызалась я, ко всеобщему восторгу.
Потом постепенно шутка приелась, и если кто-то ещё нет-нет, да припомнит мне мои «заячьи обязанности», я уже так не дергаюсь. Хотя восторга не ощущаю.
— … Вот как-то так, — со вздохом закончила я рассказ. Тойво, отсмеявшись, принес из сеней ещё дров, подбросил в камин, и сказал:
— Здорово.
— Ну, вот здорового-то чего?! — возразила я печально, — ничего я тут не вижу, кроме махрового невежества и неуважения к чужой культуре. Когда это было, чтобы суонийцы зверям поклонялись? Про шейпов не знаю, а вот дикие европы…
— Заяц, — перебил Тойво, — скажи пожалуйста, а что это за европы такие, которые ты все поминаешь?
— А… — я на секунду прикрыла глаза, вспоминая (иногда так трудно припомнить именно самое обычное), — это всё от лавантийцев. Они, понимаешь, считают себя потомками атлантов. А в хрониках…
— Каких хрониках? — опять перебил Тойво.
Я чуток помолчала, собираясь с мыслями, и объяснила:
— Тойво, я понятия не имею, в каких таких хрониках. Габи говорит — в атлантских. И вот там другой континент назывался Европой, и проживали там евры. Потом Атлантида канула, а евры остались…
— А, — сказал Тойво, — ясно.
— Завидую. Удивляет другое: почему нас, гринго, до сих пор здесь всё-таки уважают, — сказала я, — строго говоря, после всего, что я тебе рассказала…
— Про Атлантиду? — удивился Тойво.
— Про гринго! Наслушавшись моих россказней, ты имеешь полное право думать, что получил ответ на хотя бы один из твоих глобальных вопросов. Даже на два…
— Это каких?
— Ты интересовался, идут ли слонопотамы на свист, и зачем…
— Ну, и как?
— Идут, чего ж не пойти…
— И зачем?
— А так, чисто приколоться!
Тойво расхохотался, и сказал:
— Заяц, в серьезности ваших намерений я не сомневаюсь. Даже несмотря на все твои рассказы.
— Вот и ты уперся называть меня Зайцем… Ладно, не важно. Хотя, если вернуться к истории с тотемом… Так вот, я в свое время перечитала все таркские книжки, и там черным по белому: не было у суонийцев никогда никаких дурацких тотемов. Они считали так: Дорога, в свое время поручив человеку тварей земных, в какой-то момент увидала, что у семи нянек дитя без глазу. И повелела отныне и навеки, до скончания времен, на этой земле быть им братьями — большими и меньшими. У каждого рода было свое родство, причем старшим братом числился и не человек вовсе…
— Ну да, — кивнул Тойво. Встал и потянулся, разминаясь — кажется, ночь уже подваливала ближе к утру, хотя по виду за окнами ничего определенного сказать было нельзя: там всё валил снег, и ревели разъяренные духи бурана.
— Для шейпов все звери — родные братья, — сказал наконец Тойво, — и не только звери. Мы, видишь ли, точно знаем, что все на свете одушевлено. У нас даже есть такая присказка: первый в твоей жизни мостик через ручей у дома строит твой отец, потому что ты попросил показать, как это делается. Второй ты уже делаешь сам, чтобы жене было проще навещать родню. А последний в твоей жизни мост ты строишь потому, что об этом попросил ручей… У шейпов родовые селения, и горы, вблизи которых живет род, тоже родовые. То есть, духи этих гор состоят с данным родом в особо доверительных отношениях…
Я смотрела на Тойво очень внимательно и не могла понять, верит ли он сам в то, о чем рассказывает.
— …Духи суровы: они следят, чтобы люди соблюдали закон, установленный Дорогой. Этот закон запрещает брать от природы больше, чем тебе действительно нужно. Убить зверя не в сезон, или убить слишком много, или потравить рыбу, вырубить лишние деревья… Всё это чревато карой: охотник лишается удачи. А если он больше не принесет с охоты ни одного зверя, то это может грозить гибелью не только ему, но и всей семье. Духи могут наслать бурю, или дожди, уморить скот… Могут наслать смерть или увечье.
— Понятно, — сказала я, — а ну, признавайся, что ты сделал, что на нас Напомника наслали?
Тойво внимательно глянул мне в глаза, и сказал:
— Да нет… Духи действуют только в тех местах, где в них верят.
— Как это? — не поняла я.
— Очень просто: там, где человек считает, что сам отвечает за все, духи умолкают.
— То есть, раз ты такой умный — тебе и карты в руки?
— Ну да.
— Поня-атно… Понятно теперь, почему тебя волнует, любят ли слонопотамы поросят…
— У нас, — негромко добавил Тойво, — считается, что земля, где молчат духи — это Убитая земля. А там, где они говорят с человеком — Живая.
Тут опять заорала дверь, и в «Четверг» ввалилась толпа йети. Тут же они отряхнулись, и оказались стаей тарков, и загомонили, как на ярмарке:
— А, Заяц!.. Тойво, какими судьбами… Нет, вы гляньте — пока мы, живота не щадя, воюем с Напомником, он тут девушек утешает… Заяц, а где твой муж?.. Заяц, а ты мне невесту нашла?.. Эй, а чайку с коньячком можно?..
— Ну, всё, — сказала я, вставая, — Тойво, извини — мне пора к мартену. Сейчас им чаю, кофею, камры, а лучше грогу с глинтвейном…
— Я ещё как-нибудь загляну, — пообещал Тойво, поднимаясь.
— Очень рассчитываю, — откликнулась я.
Тойво произвел на меня сильное впечатление. Из головы не шел наш разговор, я постоянно его вспоминала.
Живая земля… Очень интересно. Что-то в этом было, что-то очень мне близкое. «Убитая» земля… Значит, Тойво боится, что масса «понаехавших» — ни во что не верящих гринго — убьет эту сложную, опасную, но имеющую душу землю.
Ну, положим, насчет того, что Суонийская земля сама наказывает за преступления… Мистика?.. Нет, а почему обязательно мистика. Уж кому-кому, а мне, глубоко верующему человеку, хорошо известно, что мистика бывает разная. А может, и нет тут никакой мистики — может, провинившийся сам себя наказывает. У близких к природе древних народов наверняка есть какой-то ещё не убитый цивилизацией орган, отвечающий за внутренние запреты. Что-то вроде гланд, или аппендикса — в конце концов, никто так и не знает, зачем они человеку… Или эпифиз какой-нибудь.
Может, они у гринго просто не работают?..
Или работают, но только на Живой земле?..
Однако непреложным фактом оставалось то, что преступности в Суони практически не имелось. Нет, конечно, были отдельные правонарушения; но в небольших и отдаленных населенных пунктах с ними успешно справлялось само население, а, например, в крупном портовом и культурно-административном центре Лоххиде — десяток полицейских. До появления Саймака — первого законного суонийского Правителя, — суонийцам просто некогда было портить жизнь друг-другу. Они были заняты тем, чтобы не дать испортить жизнь себе, и источником реальной опасности, как правило, оказывались природа и иноплеменники. Когда жизнь неожиданным рывком ломанулась вперёд, изустно существующие законы всё-таки были записаны на бумаге. Иноплеменники при ближайшем рассмотрении оказались либо чужаками, подпадавшими под государственный закон о суонийской независимости, — им было вежливо предложено убраться вон, — либо работающими бок о бок с тобой соседями, вполне приличными людьми, так что возникший в то же время Уголовный Кодекс оказался на редкость компактен. И страшно интересен зарубежным юристам, так как оказался заполнен беспрецедентными законами.
Смертной казни в Суони нет. Раньше её заменяло изгнание, а теперь — пожизненное заключение. Но вот карать таким образом кого бы то ни было Государство права не имеет — только община. То есть, с самого начала были разделены права общин и Государства: община признавала себя частью Государства, и доверяла ему развивать и защищать себя. Но судить членов общины могла только община. Общиной считалась деревня, если человек жил в ней; если же преступник оказывался горожанином, то отвечала за его судьбу соседи или работа, где он подвизался, то есть, те группы людей, которые могли претендовать на знание этого человека не менее года, и имели право поручиться за него, взять на поруки, обещать перевоспитать, или упечь на каторгу.
Эта система очень смахивала на старый юнийский анекдот о правах и обязанностях мужа и жены. Муж отвечает за серьезные вещи: за какую партию голосовать на выборах, посылать ли нашу авиацию бомбить расшалившуюся Террагону, вводить ли санкции против Сенежи, имевшей наглость вякнуть на какой-то там Генеральной Ассамблее… Жена решает вещи попроще: покупать ли вторую машину, в какую школу отдать детей, и не пора ли подкрутить электрический счетчик.
Свято следуя этому принципу, Государство в Суони решает, налаживать ли дипломатические отношения с, предположим, Лаванти, или нет; закупать хлеб у Юны, или Чары; разрешать ли Империи заплывать в наши воды, не вводя квот на выловленную рыбу, и так далее.
А община решает, вводить ли в Кодекс уголовное наказание за плевок на святую Суонийскую землю, или хватит штрафа; и что делать, если убийство является актом самозащиты; и что такое на самом деле «обстоятельства непреодолимой силы», и какая степень безнаказанности на самом деле причитается матери, защищающей ребенка — неважно, человеческого или звериного, — и какой мерой мерить вину того, кто напал на ребенка…
— Тебе не кажется, что есть всё-таки в суонийцах какая-то суровая первозданная чистота? — спросила я как-то у Габи, когда мы беседовали очередной раз о сканийцах, суонийцах и шейпах.
— Ещё как есть, — согласился Габи, — помнится, когда я только приехал, просто не укладывалось в голове, что такое бывает…
Эту историю я помнила прекрасно.
Для начала он просто отказался верить, что у нас не воруют.
— …Да вбей же себе в башку, — сердилась я, — когда начали приезжать гринго, хитрый Саймак распустил слух, что тут за воровство рубят руки… Классная фишка — все поверили, и напугались донельзя. Если уж за воровство…
— Ну, и зачем же тогда вообще полиция? — усмехался Габи.
— А потеряется кто?.. Ну, драки ещё в Порту…
— А не в Порту у вас не дерутся?
Я очень тяжело задумалась.
— Э-э-э… дерутся, наверное. Только как-то… цивилизованно, что ли…
— Драка? Цивилизованная? Это что, вроде дуэли?
— Да нет. Просто есть, видимо, какие-то внутренние правила, и никто за рамки не вылезает. А попробуют — окружающие проследят, чтоб тут же влезли обратно, без всякой полиции.
— Как-то это всё малость того, — сказал Габи с сарказмом, — сказки, в общем.
— Побудешь здесь подольше — сам увидишь, — пообещала я.
Не надо думать, что Габи удалось вот так сразу после нашего «объяснения» приехать в Суони. В его случае это было более чем проблематично: всё же сотрудник силового ведомства, и не из последних. ЦКС была, конечно, международной организацией, но Лаванти пока в неё не входила.
Это имело свои преимущества для нас с Габи: он числился изучающими нас, а я — их. Полный паритет и благорастворение воздухов. Однако, поведение Габи меня беспокоило: он зачастил к нам, не особо напрягаясь по поводу правдоподобных объяснений начальству, и уверял, что имеет на это полное право, но мстилось мне, что он сильно лакирует действительность. И втирает очки — вопрос только в том, кому — мне, себе, или начальству.
— …Ты ненормальный, — говорила я, — тебя с работы попрут.
— Ну и что?
— То есть как — а карьера? — сам же говорил…
— А, да пёс с ней.
— Интере-есно… А что ж ты будешь делать?
— Да вот прямо и не знаю — в Суони, что ли, перебраться…
— С ума сошел! Зачем ты тут сдался, что ты здесь будешь делать?!
— Заяц. Что ты орешь? Ты радоваться должна, заманивать меня… Может, я в ЦКС завербуюсь — какой для вас профит, подумай!..
— Габи. Не мели ерунды. Ты не сможешь жить в Суони.
— Это отчего?
— Ох… — я растерянно примолкла. Ну, как можно объяснить махровому матерьялисту все наши местные тонкости?! Пока не минул срок давности, я не могу толком рассказать Габину историю, но мне-то она была в тот момент отлично известна. И я понимала, как трудно будет Габи перебраться к нам.
— Потому что ты — патриот! — сказала я наконец, — и потому что здесь маргаритки не растут. Здесь холодно, и нет виноградников, и вин, и замков, и милых твоему сердцу цветочных выставок, и коррид у нас не бывает…
— Зай, что ты так переживаешь…
— Ты тут зачахнешь, сумасшедший! Ты не знаешь, что такое ностальгия, а я знаю!
— Слушай, ну Герочка не зачах, а мне слабо?! — не дождетесь. Маргаритки не растут — и пёс сними. Буду выращивать селекционные лопухи…
— Габи!
— Ну что?.. Поду-умаешь — винограда у них нет. Растет у вас что-то такое… гибрид облепихи с вьюнком, погоди, не перебивай, гениальная мысль! — вино будем ставить из клюквы. Из развесистой…
Я запустила в него подушкой, он её легко перехватил и аккуратно пристроил себе за спину.
— Вот что, — сказала я, — серьезно тебе говорю: выкинь из головы эту мысль. Она вредная.
— Как? — Габи округлил глаза в притворном ужасе, — неужели я буду первым беженцем, которого не пустят в Суони?… Это сегрегация, медленно переходящая в геноцид, знаешь ли, — кончай так шутить…
Тут мне в голову залетела новая мысль, и я подозрительно уставилась на Габи:
— Эй, полковник… а не задумал ли ты хитрую операцию?
— Я?.. Как нечего делать, — заинтересовался Габи, — а какую?
— Ну, не знаю, — задумалась я, — может, ты решил одним махом сделать карьеру, обосноваться поближе ко мне (подвергать сомнению твои чувства пока не будем), и подарить родной Лаванти новые сферы влияния?
— Гениально, — сказал Габи, становясь деловитым, — и как я это сделаю?
— Тебе виднее… Ну, например, договоришься со своим начальством, прикинешься, что тебя выгнали, прихромаешь сюда, внедришься, потом втравишь нашего Президента в какую-нибудь аховую авантюру…
— Да ну, — усомнился Габи, — его втравишь…
— Кого — Мику?! — да запросто! Только непременно в аховую, он других не признает. Если уж лояльнейший Арсений, выпив с ним напополам всего лишь пару литров, запросто уговорил его короноваться в Сканийские короли на Собачьем Хуторе, мотивируя это исторической реальностью, которой просто не дали случиться злые чарийцы… Думаю, тебе не будет стоить особого труда внушить ему мысль… ну, к примеру, заявить претензию Юне на возвращение исконных сканийских земель. Посидите, выпьете… ты ему все объяснишь, он всё поймет… поссорится с Юной, с плацдарма Тауттая возьмется за Файрлэнд… Мирнийские земли, я думаю, он проглотит не жуя, и пойдет, и пойдет… тотальная мобилизация, первые успехи, потом ЦКС объявят вне закона, потому что мы станем яростно возражать, конечно… А параллельно всему этому оружие будут закупать у Лаванти…
— Зоринка, — раздался от двери голос Президента, — притормози.
Я осеклась. Габи ржал. Мика, более обычного похожий сегодня на парадные портреты кисти Эль-Греко, прошел в комнату, сел, аккуратно поддернув брюки, и сказал невозмутимо:
— Если мне и вправду нальют, я готов выслушать продолжение.
— Дети малые, неразумные, — проворчала я, наливая Мике кофе. — Хуже «Дельты», честное слово…
— Благодарю, — царственно кивнул Президент, — так что там дальше?
— Мика, — сказал Габи, — не сердись, старина, просто она сейчас предложила замечательный план, как с вами покончить по всем правилам. Юна с Чарой, дурачье, с войной полезли…
— Хороший план, — кивнул Мика, хлебнув кофе, — и кофе хороший. Зоринка варила?
— Габи варил, — мрачно отозвалась я.
— Очень хороший кофе, — повторил Мика, закинул ногу на ногу, и с интересом глянул на меня: — я только не понял, за что ты меня так.
— Мика, ты кого слушаешь?.. Ты кому веришь — командору ЦКС, или этому прохиндею из Префенрзивы?!
— Ясно, — кивнул Мика, и бросил длинный взгляд на бар. Я даже сказать ничего не успела, как Габи уже метнулся туда, и принес бутылку «Золотой пчелы», которую мне пару недель назад проспорил Герман. И поделом: он, конечно, был таркский воспитанник, но в травах я всё же разбираюсь лучше.
— Ну, знаете! — вскинулась я, а Мика благосклонно прочел этикетку, и спросил:
— Габи, а своего вина ты не привез?
— Ну! — совсем развеселился Габи, и полез в сумку. — Правильно, чего тянуть! Отличный план, прямо сейчас и приступим к реализации. Ежели чего упустим — Заяц поправит…
— Мик, — сказала я предостерегающе, — по-моему, ты катишься по наклонной плоскости. Ещё чуть-чуть, и ты докатишься до «тройного имперского», мой друг…
Империя, а точнее, Королевство Банзай, лежало в южных морях как раз на траверсе «мы — южный полюс», было весьма закрытым и, кроме того, рабовладельческим. В силу некоторых обстоятельств кое у кого из нас там имелись хорошие знакомые, так что последнее время отношения двух государств — Банзая и Суони, — к взаимной выгоде потихоньку и осторожно налаживались. Имелись в Лоххиде и пара-другая человек, имевших желание и возможность рассказать о тамошних нравах.
Тройной имперский был изобретением господской челяди, и простота его приготовления равнялась убойной силе, которую мы с Джой с некоторых пор решили считать в тротиловом эквиваленте. После господского пира прислуга просто сливала в одну емкость все спиртное, какое оставалось — вина, водки, настойки, пиво… Полученного ерша запросто хватало на всю традиционно многочисленную челядь, так как одна рюмка забористого пойла способна была свалить с ног слона.
Мика сказал:
— Помилуй, зачем мне тройной имперский, если есть отличное лавантийское!
— Вот и она опасалась, что мы споемся, — кивнул Габи.
— Вы раньше сопьетесь, чем споетесь! — сказала я.
— Вряд ли, — отрезал Мика, — итак…
— Мика, холера, — рассердилась я, — ты за каким лешим вообще приперся?
— Как?! — поразился Мика, — я пришел узнать, какие будут указания по погублению Суони. Всего чуточку опоздал, Зориночка, извини… но я, клянусь, всё понял. Жду прямых инструкций.
— Где Джой? — спросила я с тоской. Вдвоем мы бы с ними быстро управились — в конце концов, просто выставили бы, и всё…
— Джой в кругу семьи вкушает ужин, — любезно просветил меня Мика.
Я уже открыла рот для дальнейшей отповеди, но тут появился Найджел — мой брат, тарк из зарубежных, недавно приехавший в Суони. В настоящий момент он работал во Внешней Суонийской Разведке, и, по причине затянувшегося подыскивания собственного жилья, проживал у меня. Ёжась и позевывая, он боком протиснулся в полуоткрытую дверь, и хриплым со сна голосом затянул:
— У меня была Суони, я её любил; она съела лавантийца, я её убил… — он сладко, с подвывом, зевнул, и продолжил уже нормальным голосом: — Здравствуй, Габи, дружок. Респект вражеской разведке. Наконец-то я застукал Президента в неподобающей компании! А то он как меня назначил в Разведуправление, я прямо сон потерял: платят такие деньги, а за что… Мика, как это любезно с твоей стороны — изменять Родине у меня дома. Вот что значит на самом деле таркское братство!
— Это мой дом, — заметила я ядовито, — и я не понимаю, отчего в пятницу вечером всем так позарез необходимо превращаться в шутов гороховых.
Честно говоря, я с удовольствием продолжила бы наш с Габи тет-а-тет, и скорее всего, это кончилось бы ссорой; но Габи смотрел гораздо дальше и глубже меня — всё-таки профессионал.
— Ты погоди, — возразил Найт, достав из буфета бокал, и наливая себе Габиного вина, — погоди волноваться, мы их сей момент прижучим. Я только горло промочу… Боже, Габи, что это за вино?!
— «Твэр», 91-го года, — с готовностью откликнулся Габи.
— Вот так и происходит измена Родине, Найт, — печально сказал Мика.
— Минутку, — решительно возразил мой брат, — какая же это измена, это пока только дегустация, имей терпение… Коллега, — он повернулся к Габи, — тебя что, с работы турнули?
— Отнюдь. Я приехал поднимать боевой дух во вражеских рядах. А то с вами и воевать неинтересно…
— А где это у нас дух упал? — удивился Найт.
— В рядах командоров ЦКС.
— Глупости какие! — возразила я решительно, — вы просто хамы трамвайные, все… Вот как сейчас выгоню!
— Куда? — грустно спросил Мика. — Куда ты, правоверная суонийка, выгонишь на ночь глядя гостей?.. Побойся Дороги…
— Слушай, сестры, — вдруг оживился Найт, — а ведь я сегодня не ел. Может, поужинаем?
— В одиннадцать вечера?!
— Ну и что? Заставим Габи поклясться, что он этого порочащего факта в мое досье не внесет…
Я посмотрела на лица гостей, поняла, что дело мое дрянь, и пошла на кухню. От детей осталось в достаточном количестве салата с каперсами, и корявое полено копченой осетрины. Накладывая себе третью порцию, Габи сказал:
— Ребята, вы недооцениваете вашу рыбу. Это же не рыба, это — стратегическое сырье!
— Совершенный, удивительно стойкий вкус, — кивнул Мика, пододвигая поближе плошку с лавантийскими оливками.
— Габриэль, — строго вопросил Найт, — сколько ты привез вина?
— Десять бутылок, — откликнулся Габи.
— Отлично. В таком случае я готов продолжить наши политические дискуссии.
— Десять бутылок, — возразил Мика, — какие же это дискуссии, это одно сплошное нежное и трогательное взаимопонимание… Зоринка мне твердо обещала, что сегодня я, наконец, пропью Суони.
— Лучше пропей осетрину, — предложил Габи.
— Осетрина есть неотъемлемая часть валового национального продукта, — веско сказал Найт, — в отрыве от страны не пропивается.
— Бездельники, — сказала я, наблюдая за ними, — бездельники и квазимоды…
— Погодите пугаться, — сказал Мика, — я вам сейчас переведу. «Квази-морды» — это морды в квадрате… нет, в кубе…
— В литры переведи, не ошибешься, — покивала я. Тут зазвонил телефон. Я подняла трубку, и Стэнис спросил:
— Что, Габи приехал?.. Отлично, так мы с Джой сейчас придем.
И трубку положил.
— …Тьфу, — беззлобно ругнулась я. — Двенадцатый час — самое время для дружеских визитов!
— Ну, зачем ты так, — укорил меня Мика томным голосом, — при чем тут — 12, или сколько там… Джой — это всегда прекрасно!
— Безусловно, — откликнулся Найт, — только она придет не к тебе, а к Габи.
— Па-а-ардон, — возразил Мика, — Джой сопровождает мужа. А Габи — это так, предлог, чтобы увидеть меня…
После двух бутылок «Твэра» Мике, судя по всему, уже море было по колено.
— Так она же не знает, что ты здесь!
— Ей сердце подсказало, — усмехнулся Габи.
— Ну да, — отозвался Найджел, разглядывая на свет бокал с янтарным вином, — особенно если учесть, что в этом доме Президента вечером можно застать с большей вероятностью, чем у себя.
…Короче, через полчаса в трезвых остались только мы со Стэнисом. Последний потому, что вообще пьянел крайне неохотно и редко, а я — по невыясненным причинам. Ну, и Габи, конечно, — они там, в Лаванти, вообще вино пьют, как молочко.
— …А я вот не понимаю, — пожимала плечами подвыпившая Джой, — сидите здесь всколькером, все продвинутые люди, и — ничего!.. Надо взять, да и наладить дипломатические отношения между Лаванти и нами. И пользы вагон, и сложного ничего… А то Габи такого рассказывает, что я уже тоже хочу в Лаванти. Сроду не видела сортовых маргариток! У нас сидят, но все тухлые какие-то…
Все зашумели, соглашаясь; Габи поднял руку, требуя тишины. Глаза его горели огнем вдохновения.
— Осетрина! — провозгласил Габи, и умолк.
— Осетрина, — подтвердила Джой, любовно добирая крошки с блюда, — а что?
— Как — что! Вы не понимаете?! Привезу домой, угощу, кого надо — я знаю, кого… Толпой побегут в Суони подписывать договора!
— Э-э-э… — протянул Мика, глянув на Стэниса. Тот глядел в потолок и милостиво улыбался.
— Осетрина вывозу не подлежит, — напомнил Найт, — это наше национальное достояние. Как ты его вывезешь?
— А, — сказала я, — да они в Юне продаются. Ну, не такие, конечно…
— Что значит не такие, — сказал Габи, — там продаются никакие: жуткие приграничные мутанты, линяющие от пестицидов. Но мысль мне нравится: возьму бирочку от того, а привезу настоящего, суонийского.
— Бирку с таможни могу организовать, — оживилась Джой. На заре нашего пребывания в Суони Саймак назначил её наводить порядок на таможне. И навела, представляете?! Конечно, не без помощи тарков, но тем не менее…
— Отлично, — закруглил дискуссию Габи, — тогда завтра с утра идем на рынок.
— Постойте, — вмешалась я, — на рынке осетров — как грязи. Надо же выбрать получше, кто у нас лучше всех умеет выбрать осетра?
— Мика, — хором ответили все.
— Ага, вот тогда он для Габи и выберет.
— Нет… — помотал головой Мика.
— Что — нет? — удивились мы.
— Не выберу.
— Да почему, холера?!
— Я не смогу пойти с вами на рынок, — Мика грустнел на глазах.
— А что с тобой такое — господа иностранные послы?.. Совещание?..
— Нет. Просто я не могу показаться на рынке под ручку с иностранным шпионом.
Тут все опять заговорили разом.
— …Кто вас на рынке не видел?
— …Клевета! Я не шпион! Заяц, скажи ему…
— …Мика, что за ерунда!
— Хорошо, ну, не шпион, — уступил Мика, — ну, полковник Префензивы… Электорат меня осудит.
— Ребят, — сказала я, — а ведь мы сейчас остались без Лаванти.
— Э, нет, погоди, — возразил Найджел, и предложил безупречный, с точки зрения этики и дипломатии, план.
Согласно плану, Президент должен был бродить по рынку непринужденно и автономно, как бы один, а мы — сами по себе. Его задача — выбрать самого лучшего осетра, поторговаться, но не покупать, и тут мы подбегаем и берем. Спорить было не о чем, спать хотелось зверски, поэтому я горячо одобрила проект, и все наконец разошлись.
На следующее утро, в самом радужном настроении, мы всем хутором отправились на Рыбный рынок, закупать стратегическое сырье. Мика шествовал шагах в двадцати перед нами, а мы — Джой, Найджел, Габи и я, брели следом, тщательно выдерживая дистанцию и стараясь в то же время внимательно следить за Микиными действиями.
…Вот Президент остановился около тускло-серебряной горы — обложенной льдом рыбы, — и начал задумчиво её разглядывать. Помня о конспирации, мы, хихикая, дружно уткнулись носами в корзину с креветками. Мика жестом попросил взвесить, потом задумчиво покачал головой, и отошел. Мы, естественно, тут же бросились покупать отобранный товар. Но каково же было наше удивление, когда мы заметили Мику, спокойно торговавшегося в другом конце рыбного ряда, с другим рыбаком. Вот он в сомнении покачал головой, вот отошел… Переглянувшись, мы поспешили за вторым осетром.
Через полчаса, пыхтя под тяжестью уже трех левиафанов, наша небольшая компания мрачно наблюдала из-за коробов с белыми крабами, как Мика снова завис над очередной пирамидой, усыпанной льдистой рыбьей чешуей.
— Абзац, — сказала я, — он что, не помнит, как мы договорились?
— Почему, — возразил Найджел, — мы просто забыли договориться о самом главном — о знаке. Он должен был бы нам знак подать, какую именно бельдюгу брать из всего, что он смотрит…
— Так и знал, что ничего не выйдет… — сказал Габи с досадой. Я тревожно посмотрела на него и скомандовала Джой:
— Вот что, немедленно беги к Мике. Скажи ему…
— Но конспирация же!
— Ничего, сделаешь вид, что вы знакомы, — отрезала я, даже не поняв, с чего Габи с Найджелом вдруг заржали. Джой бросила на них сердитый взгляд и исчезла в толпе.
— Однако, — тут же занервничала я, — как бы нам всем не потеряться…
Тут вдруг выяснилось, что в дальнем крыле майдана что-то произошло: там возник неясный гул, и стремительно покатился к нам, распадаясь, по мере приближения, на отдельные узнаваемые звуки — треск ломаемого ивового прута, глиняный грохот бьющихся сосудов, взвизги и дробный топот, от которого начинала потихоньку подрагивать земля.
— Это там что? — удивился Габи.
— А, — Найт, ростом не уступавший Мике, глянул поверх голов, — похоже, у кого-то як понес.
Тут же всё вокруг смялось, заорало и кинулось врассыпную, а в проходе прямо перед нами возник заросший, как водорослью, бурой шерстью громадный суонийский як, в самом не-толерантном расположении духа. В мгновение ока Найт закинул меня за ближайший прилавок, а сам исчез по-таркски. Зато Габи, стоявший прямо поперек движения мохнатой громадины, вдруг заорал в полном восторге:
— Кто сказал, что с Лоххиде нет корриды!.. — мгновенно скинул с плеча рыб, и шикарным кульбитом — без разбега, зато с бочкой и мертвой петлёй, — перелетел через голову рогатой скотины, даже не коснувшись косматой холки, обширной, как вертолетная площадка. Толпа восторженно взвыла, як тяжелым галопом прошелся по осетрам, смешав с грязью наше национальное достояние, и исчез в зеленном ряду.
Я выбралась из-под прилавка. Невозмутимые суонийцы, на время отбросив привычную флегматичность, увесисто хлопали графа Твэра по плечам, кто-то сунул ему в руку громадную, как дыня, антоновку… И тут рядом опять возник Найт.
— Подумаешь, — как-то уж слишком небрежно заявил он, — любой тарк так может.
— Может, — кивнула я, — только тарку это в голову не залетит.
— Вы тут все такие сурьезные, — сказал Габи, хрупая яблоком.
…Яка уже вели обратно — он шел спокойно, и о недавнем дебоше напоминала лишь корневая петрушка, которой он был увешан, как клематис бутонами.
— Так, где Джой? — спросила я, оглядываясь. Ни её, ни Мики видно не было. — Собаки страшные, куда они подевались?!
Международная тайная операция «Осетрина» плавно подходила к бесславному концу; дома меня ждали дети, не то чтобы голодные, но обедать мы всё же предпочитали вместе; на неделе это никак не возможно, так хоть в субботу!.. — и тут я увидела: Мика с Джой мирно беседуют за столиком рыночного кафе. Мы протолкались к ним, но встречены были отчего-то неприветливо:
— Не понимаю, чем ты недовольна… — Мика пожал скульптурным плечом.
А Джой легкомысленно поддакнула:
— Не понимаю, а зачем вам вообще Мика? Кто в Лаванти вообще способен отличить нашего хорошего осетра от нашего посредственного?! Берите любого, и отстаньте от нас.
Потрясенный таким откровенным предательством Найт, который, между нами девочками говоря, и сам бы не отказался посидеть с Джой тет-а-тет за столиком в кафе, остался спорить, а я устало вздохнула.
— Слушай, граф, — сказала я, беря Габи за рукав, — нас все побросали. И… гарлупник с ними, честное слово. Пойдем, дружище, и купим осетра сами. Неужели не справимся?!
— Отчего же, — кивнул Скорпион, и свернул к первому же продавцу в ряду.
— Послушай, друг, — сказал он рыбаку по-юнийски, — мне позарез нужна очень хорошая рыба. Я в ней ничего не понимаю…
Не знаю, как дальше собирался действовать Габи, какие хитрые техники применять, но реальность все его планы решительно пресекла. Продавец — типичный деревенский насельник саженного роста, с косичкой черных волос и чеканным профилем, внимательно посмотрел на Габи, без труда понял, что тот говорит чистую правду, а потом вдруг вышел из-за прилавка, взял графа за локоток и, преодолевая растерянное сопротивление, повел в другой конец ряда, к такому же, как он сам, рыбарю. И сказал (я торопливо переводила удивленному Габи):
— Юхан, вот тут человек, он иностранец. Он ничего не понимает в рыбе, а ему нужен осетр, который самый лучший на рынке. Ты знаешь, моя рыба вчерашняя, с ледника, а ты прямо с лодки… Давай, выбери ему такую, чтобы они там поняли, что у нас за рыба!
Через пять минут мы безо всяких хлопот имели самого лучшего осетра на рынке, причем по обыкновенной цене, так как торговался наш добровольный дилер. Габи просто стоял рядом, и растерянно слушал. Наконец ему вручили покупку, и под добродушные напутствия «Кушайте на здоровье!», и «Доброй Дороги!» я поволокла закостеневшего полковника к выходу из рынка.
— …Гос-споди, — очумело бормотал он, — я же только спросил…
— Успокойся, — говорила я, начиная веселиться, — сейчас глотнем медовухи, и как рукой снимет.
— Нет, но как же так, — не унимался Габи, — он же все бросил — там у него товару долларов на тысячу, не меньше…
— Габи, на сканы меньше. Скан идет как один к трем, так что на сканы это было гораздо легче бросить.
— Заяц, но он же меня первый раз в жизни видел!
— Старина, ты в Суони. Ты б подумал, стоит ли иммигрировать…
— Кто же так торгует! — возмутился Габи, останавливаясь, — вместо того, чтобы всучить дураку-простофиле завалящий товар, он ведет меня к конкуренту, и я получаю элитный товар по бросовой цене!
— Ты ножками перебирай, полковник… и не волнуйся так… Ну, считай, что это было сделано в рекламных целях!
Габи опять замер, пронзив меня долгим взглядом, и потом тяжело вздохнул:
— Ну, разве что в рекламных…
