— …Нет, я конечно слазила в Интернет, — уныло промямлила я, стараясь не обращать внимания на ухмылки Джой и героические попытки Микады удержаться от здорового (чего уж там) хохота. Мои так не вовремя развеселившиеся друзья ждали продолжения, а продолжать мне ну, никак не хотелось.

Дело происходило через несколько дней после установки тотема, и, будем справедливы, — веселился один Микада. Зато вовсю. Джой делала вид, что вообще не понимает, из-за чего шум, а меня эта история здорово вышибла из колеи, и, в отличие от друзей, счесть её просто веселой хохмой я была не готова. Меня пристыдили: Заяц! Ты что, Заяц! Это же… Да не бери в голову, Заяц, это же не про то, это же про зайца, Заяц…

А потом меня подвело любопытство — привычка всегда и во всем доискиваться смысла. И вот теперь ближние требовали обнародования подробностей моего позора.

Стараясь потянуть время, я сделала вид, что поправляю волосы, встала и глянула в зеркало.

В зеркале маячил сосуд мировой скорби, и вся тоска ханаанского народа немым укором мирозданью застыла в его глазах.

— Чтоб тебя разорвало, жбан, — с чувством пробормотала я, и немедленно увидела в том же зеркале лица Джой и Микады.

— С ушами, — сказала я вызывающе.

— Да ладно тебе, — сказал Микада сочувственно. И тут же поторопил: — так что там про Зайца?

— Вот что, — сказала я, беря себя в руки, — если вы намерены ржать… По-моему, за мой счет Город уже достаточно повеселился. И вообще, раз уж я у нас теперь тотемное животное, то попрошу относиться с уважением, ясно? Вот только попробуйте захихикать…

— Мы серьёзны, как на похоронах, — уверила Джой.

— Ага — на похоронах моего доброго имени. Нет, ну надо же — меня, христианку…

— Да брось… — перебил Микада.

Ему, тарку, несмотря на выучку и врожденный такт, никак не удавалось скрыть чувство глубокого наслаждения происходящим. Впрочем, не ему одному.

— …чего ты?! Шутки — они и в Империи шутки… Ну, что там, в мировых сетях?

Я тяжко вздохнула, мрачно пошуршала бумажкой, и прочла не без ехидства:

— «Заяц. В интернет-магазине „Игрушки“, доставка по континенту… Сделайте подарок своему маленькому сорванцу!» — это первое, что выскочило.

— Класс, — сказала Микада, — Джи, ты не хочешь сделать подарок своему сорванцу?

— Это ты про Рики? — осведомилась Джой. Рики был её старшим сыном, проходящим в то время срочную службу в армии. — Зоринка, продолжай. Я хочу знать о тебе всё.

— Джой, — сказала я, — ну ты сама себя слышишь?.. Ты меня 50 лет знаешь, при чем тут вообще я?!

— Правды хочу, — ответила Джой.

— Ну, тогда — сказала я мрачно, — кто не спрятался — я не виновата. Итак… Заяц есть лунное животное и атрибут всех лунных божеств. Олицетворяет возрождение, возвращение юности, а также интуицию и свет во тьме. Требую занести в протокол, что это не я говорю, а из Интернета…

— Да усвоили мы уже, не беспокойся, — кивнула Джой, — хотя про луч света в темном царстве непременно про тебя писано, к бабке не ходи.

— Я сказала!.. Ты жаришь пироги, вот и жарь себе. Сама же просила…

— Пироги просил Микада. Я хотела салат из фасоли.

— Зайчик, — ласково сказал Микада, — давай дальше, ага?

— Вы не воображайте — я вам эту хохму ещё припомню, вурдалаки… Ладно: у коламбийских индейцев Великий Заяц Манабозо — творец и трансформирующая сила, изменяющая звериную природу человека. Властелин ветров и брат снега.

— Да, — опять покивала Джой, — один в один. Брат снега… вот только не знала, что заяц есть реинкарнация шейпа. А ещё?

— Ещё там где-то, что это группа животных Инь, 4-й знак имперского гороскопа, управляет чем-то там с 5-и до 7-и утра…

— Чем управляет? — спросила Джой, замерев с прихваткой у скворчащей сковороды с пирожками.

— Откуда мне-то знать?! — написано, управляет… и если с 5-и до 7-и, то это скорее про тебя — кто у нас сроду жаворонок.

Джой аккуратно положила на тарелку вилку, прихватку и лопаточку для жарки, повернулась ко мне и сказала:

— Поздравляю. Мика, ты, главное, не волнуйся, — она наконец с ума сошла. Слушай, Ламброзо…

— Манабозо!!!

— А, одна хрень… Ты про кого в Интернет лазила — про жаворонка, или про зайца?

— Про зайца, но говорю же тебе…

— Не надо мне ничего говорить — давай дальше рассказывай, чего там в сетях.

Микада, пожав плечом, подмигнул: мол, чего уж теперь, будем мужественны, и вообще я с тобой!..

Вздохнув, я продолжила:

— Сезон удачи — весна, фиксированный элемент — дерево…

— Твёрдое? — уточнила Джой, облизывая ложку из-под начинки.

— Нет, не могу, — сказала я, — Мика, пусть она умрёт. Иначе я сама сейчас умру от злости…

— Зайчик, не волнуйся, — заторопился Микада, — мы её потом убьем, если надо, а пока пожалуйста, не останавливайся.

— Хорошо. По европейскому гороскопу соответствует Рыбам…

— …никуда от тебя не деться, обречено… — пробормотала Джой. Она по какому-то гороскопу числилась как раз Рыбами.

— …цвет белый, благоприятные растения — таволга и фиговое дерево… Ещё какая-то «руна Перт» — руна загадок судьбы, понятия не имею, что это за бред, — её пути таинственны, но частично постижимы… Обеспечивает высокий профессионализм в любом деле. Ещё один символ этой руны — Феникс, то есть возрождающийся из пепла; энергией, заключённой в этой руне, нередко владеют люди, в натальной карте которых Солнце находится в Скорпионе.

— Чего?! — спросила Джой.

— В Скорпионе, — повторил Микада.

— Что — в Скорпионе?!

— Ох, жёваный крот, — взорвалась я, — Джи, ты тупая? Заяц в Скорпионе, чего не понятно…

— Надо же, — сказала Джой, возвращаясь к сковороде, где подрумянивались, потрескивая, пирожки с лососем, — всех и дел оказалось… А наворочали-то… И не надо на меня так смотреть, про фиговое дерево и профессионализм я частично постигла, не беспокойтесь. И даже не очень удивилась. А что там про нательную карту?

— Натальную, бестолочь!

— А-а, это другое дело, конечно. И чего такое эта карта?

— Понятия не имею!

— Ну, тогда и переживать не о чем.

— Да-а?! Конечно, это же не про тебя бредятину пишут в юнийских газетах…

— Да ладно, Заяц, — сказал Микада, — я же на «Микаду» не обижаюсь.

— А тебе-то что обижаться, скажи на милость?! Здесь столько Мик, что любая модификация имени воспринимается, как фамилия. Да и история эта вполне себе… Вполне себе ничего… Мне нравится.

Джой грозно засопела над сковородой — у неё были свои счёты с историей возникновения Микиной кликухи. Но она в любом случае это уже пережила.

— …В общем, там ещё пропасть всякой чуши, — уже скороговоркой закончила я, — кроме некоторой общности с Фениксом, чей девиз — «Не дождётесь!», Заяц вносит движуху в ту стадию жизни, которая, не имеет никакого смысла. Вселяет уверенность в собственных силах, стимулирует развитие духовности. Джой, ещё одно слово, и я возьмусь за кухонный молоток… Заяц, как тотем, может помочь человеку преодолеть свой страх. Он встречает на пути много хищников, постоянно ощущает опасность, но понимает, что должен воспринимать данную ему свыше жизнь такой, какая она есть на самом деле. Осознает, что должен адаптироваться ко всему, что встречает на пути, и в то же время сохранить и приумножить всё хорошее, что дано ему от природы… Несмотря на общую трусливость, всегда бьется до конца… Вот теперь всё.

Меня очень нервировало молчание Джой. Она, как назло, перекидывала на сковороде пирожки подрумяненной стороной вверх, и ухом не вела.

— Джой! — не выдержала я.

— А?..

— Ты чего сказать-то хотела?

— А… Я хотела сказать — притащи-ка мне ещё одну миску, эта уже полная.

Мика не дал мне отреагировать, и торопливо заметил:

— Плюнь на неё. Что ты, Джой не знаешь?.. Всё нормально…

— Нормально?! — ничего себе…

— Зай, ну что такого случилось? — ну, пошутили ребята…

Тут я почувствовала, что во мне что-то лопнуло, и завопила:

— Ещё раз меня так назовешь!..

Этот разговор, насколько я его помню, произошел 10 лет назад, сразу после того, как на Журавкиных лугах появился тотем — тщательно струганая орясина, увенчанная двумя длинными грубо обозначенными ушами. История его возникновения мне представляется трагедией, а всем остальным — чудесной невинной шуткой. И не оказалось никого, кто хоть попытался бы понять все обуревающие меня тогда чувства!

…Если обратиться к фактам, то зайцы есть четырех видов… Стоп, оставьте в покое Брэма. Он описал только тех, кто зайцем родился — то есть с ушами, раздвоенной губой, хвостиком и неуемной страстью к семье. Кроме них, существуют ещё зайцы по призванию — добровольному, благоприобретенному и вынужденному: то есть по натуре, по духу и по невезучести. По натуре это те, кто не платит в трамвае. По духу — те, кто бегает с поля боя. По невезучести — это я.

Зайцем меня окрестил муж, и у меня есть два подвида: «Заяц, собака страшная!», и «Заинька, ну что ты, в самом деле». Впервые он назвал меня так в очень драматический момент: когда приехал объясняться в любви.

«Момент Объяснения Героев», где бы он не происходил, — в пещере, в средневековом замке, на автозаправке или космической станции, — есть ситуация совершенно непредсказуемая, но, как правило, пафосная. А я вообще о любви писать не умею толком, как до неё, заразы, доходит — непременно в голове только цитаты из классической литературы. Если надо, из одних цитат могу составить историю любой неземной любви, хоть на автозаправке, хоть в космосе:

…Это было у моря, где лазурная пена… По вечерам над ресторанами горячий воздух тих и глух… В тот вечер я не пил, не ел, я на неё одну глядел… Твои глаза, как два обмана, как два прыжка из темноты… Я тебя отвоюю у всех земель, и у всех небес… Любимая моя! Конец цитаты… Всё, уходи, а то сейчас привыкну… Марта, Марта, надо ль плакать, если Дидель ходит в поле… Что толку, леди, в жалобе? — мужчины — шалопаи. Одна нога на палубе, на берегу другая… Я, в душу вам?! — но я же не доплюнул… Я без цветов, чтоб не было банально… Старику снились львята.

Впрочем, я вовсе не хочу сказать, что не счастлива в браке, отнюдь. Да и мои женатые (и замужние) дети, выслушав как-то изустно этот экзерсис, немедленно потребовали заменить последнюю цитату («старика») на другую: «Боюсь, что я с тобою просто счастлив!»… Я попробовала заменить концовки — и получилась в точности моя история с Габи. Надо же… Впрочем, никуда не годятся дети, которым нечему хоть раз в жизни научить родную мать.

Но вернемся к истории моей последней любви…

Объяснение действительно оказалось трудным — всё же Габи был ещё и полковник Префензивы (кстати, с веселеньким рабочим позывным Скорпион), — то есть говорить о чём-либо прямо не мог имманентно. Ну, язык не поворачивался у тренированного профессионала, хоть ты его пытай, хоть убей — их так учили. А история наших отношений и без того была не проста: Габи приехал к отцу-Стэнису, тогда же мы познакомились и влюбились друг в друга. И Габи это так напугало, что он немедля уехал, а я, убедившись в этом прискорбном обстоятельстве, поклялась его забыть (что толку, леди, в жалобе?!), чего бы мне это ни стоило. Стоило мне это дорого, да и не забыла я его ничуть, как ни старалась. Но полгода мы не виделись, и все это время он, видимо, занимался тем же самым. Правда, теперь он говорит другое (я, в душу вам?..), да кто ж ему верит.

…Время от времени мы аккуратно перезванивались, и разговаривали как светские люди на нейтральные темы: о погоде в Лоххиде и моих детях (что было неинтересно Габи), и о светских сплетнях (что было категорически неинтересно мне). Я бы предпочла совсем не общаться — всё же Габи работал если и не на гипотетического противника, то и другом Суони Лаванти назвать было бы слишком смело. Убедив себя, что никакие отношения, кроме дружеских, нам не светят по умолчанию из-за разницы в политических взглядах, я вздохнула даже с некоторым облегчением, и вроде бы успокоилась (любимая моя! Конец цитаты); но тут вдруг он приехал, без предупреждения (я без цветов, чтоб не было банально), и натурально застал меня врасплох: никого дома не случилось. Да и кто мог случиться — с Фрэнком мы уже развелись, дети по летнему времени пропадали на природе…

Стоял август, теплый и деликатный. Солнце садилось за верхушки сосен, окрашивая стволы в неповторимый цвет копченой лососины; как вырезанные из темной бумаги, резко темнели отроги гор с балюстрадами леса. Я знала, что там, за соснами, за пляжем с Мэфовой скалой солнце торжественно погружается в море, — но из окон моей комнаты моря не видать, только иногда, при западном шквальном ветре, доносится глухой ропот тяжкого прибоя. Днем отшумела гроза. Весь этот вечер, с небом и листвой, был зеленовато-серый, и напоминал яблоко антоновки, ещё не до конца созревшее, но уже с намеком на будущую восковую прозрачность, такую — чуть с туманом, и в каплях недавнего дождя.

Габи привез своего фирменного вина («Твэр 89 года»), и мы сидели, опять же, как светские люди, вдумчиво дегустируя раритет. Габи рассказывал его историю, заодно — вообще о винах, как их делают, как виноград выращивают… Я демонстрировала полное отсутствие интереса к причинам этого визита — ну неинтересно мне, с чего бы мне интересоваться, приехал и приехал, подумаешь, — и ужасно гордилась собой: вот ведь, сижу рядом с предметом несчастной любви, а веду себя так, что комар носа не подточит, и вовсе ничего страшного… А скоро он опять уедет, и мне приснятся львята, и станет совсем замечательно.

Я беспечно щелкала клювом, как глухарь на току, и конечно же не заметила, что всё это время Габи очень внимательно и профессионально за мной наблюдает. И абсолютно не поняла, с чего это он вдруг резко наклонился ко мне, заглянул в глаза неожиданно потяжелевшим взглядом — по первачку у меня аж дух захолонуло, как током шарахнуло, с сигареты на пол брякнулся пепел… А потом он отвел взгляд, откинулся на подушки кресла и сказал задумчиво:

— Ну, ты ж, Габи, и дура-а-ак…

— Ты о чем? — осторожно удивилась я.

— Ой, идиот слепой, — продолжил Габи, не слушая, — ой ты и лажану-улся…

— Какого шута ты тут разыгрываешь спектакли! — встревожилась я.

— Зоринка, извини кретина, — сказал он, наконец оторвав взгляд от потолка, и покаянно прижав руку к манишке: — я действительно — вот честное-благородное! — не въехал, что ты ещё тогда в меня влюбилась.

Не знаю, как я не померла на месте: мысли громыхнули в голове, столкнулись, и с треском рассыпались в горох. Напугавшись до темноты в глазах Габиной прозорливости, я опрокинула себе на колени чашку с кофе, вскочила, опрокинула кресло, схватила со стола джезву, и запустила изо всех сил — только почему-то не в Габи, а в заскочившего на грохот Бобку, всё-таки оказавшегося дома. Габи немедленно загородился диванной подушкой, сын потрясенно обирал с рукава кофейную гущу, и едва успел пробормотать (его всегда отличала хорошая реакция):

— А вас я попрошу упасть ничком… — как тут же мне в нос попал дым от тлеющего паласа, и вместо повторной атаки, или, на худой конец, роскошного крика, я вложила весь разгром души в оглушительный чих.

— Ап-пчхи!! — яростно орала я, топая ногами, — а-ап… а-ап-чхи! Ап-ч-чхи-и-и!!!

Все ужасно перепугались. Сын с графом Твэром бестолково толклись в слепой зоне, не решаясь подойти ближе к линии огня, и рефлекторно приседали при каждом залпе. Это было до того смешно, что я, едва успев прочихаться, немедля расхохоталась, а недолго спустя ко мне присоединились и остальные.

Вот именно в тот момент, — когда, кое-как подобрав джезву, подушки и окурки, затоптав всё ещё тлеющий килим, и вручив его Бобке для выноса на помойку, — мы расселись прежним порядком, Габи последний раз всхлипнул и сказал:

— Зоринка, зайчик. Ещё никогда в жизни никто мне не объяснялся в любви подобным образом…

— Кто, кто тебе объяснялся?!

— Никто, я же говорю. Поэтому — тихо, не перебивай! — я вот думаю: нам просто необходимо пожениться.

После того как Габи с громадными трудами развязался со службой и переехал в Суони, мы действительно поженились, и он начал работать в нашем ЦКС. Очень скоро его знал весь город. Габи пользовался невероятным авторитетом, и может быть, поэтому с его легкой руки меня начали называть Зайцем — сначала друзья, в шутку, а потом и малознакомые люди на рынке. Подозреваю, что многие местные в ум не брали, как меня звать на самом деле — Заяц и Заяц, чего такого. Меня это тоже совсем не беспокоило, даже приятно, ведь местные имена, в переводе с древнесканийского, тоже имели, так сказать, природную тематику, — всякие «Лунные Волки», «Маргаритки, выросшие в прошлом лесу», или «завтрашние филипендулы в полнолуние», и так далее.

Прошло года два, и ничего, вроде бы, не предвещало… А потом грянула катастрофа, начавшаяся, как водится, издалека.

Здание ЦКС выстроено было по последнему слову техники, и никакие землетрясения ему были не страшны: оно только раскачивалось, как березка на ветру. Единственно, что все стационарные (и не очень) предметы должны были быть закреплены намертво. Это в идеале.

Я тогда ещё работала начальником отдела Свободного Поиска, в состав которого входила спецгруппа «Дельта». Мы только что переехали в новое большое помещение на 15-м этаже, и не успели до конца разобраться с мебелью.

Рабочий день заканчивался. Джой, запихивая в рюкзак блокнот, косметичку и пакет с пирожными из нашего буфета, решила мимоходом освежить в умах сотрудников правила внутреннего распорядка:

— Когда звучит команда «бросай работу!», сосредоточьтесь и убедитесь, что не бросаете в корзину для бумаг гранату с выдернутой чекой…

Герман фон Шенна, командир Дельты, которого ребята называли не иначе как Батей, человек в целом серьезный и положительный, всё-таки имел одну вредную привычку, на пагубные последствия которой я ему неоднократно указывала: он обожал раскачиваться на стуле. Учитывая его почти таркскую физическую подготовку, это не было столь уж опасно, кабы не землетрясение. Первый раз тряхнуло без 9-и минут 18 часов, как раз тогда, когда недальновидный Герман предавался напоследок любимому пороку. Его опрокинуло назад и долбануло затылком об стену. Встать Батя уже не смог, так как толчки продолжились, и в него влетели мы с Джой, а сверху нас накрыл мой стол.

К сожалению, в тот момент почти все сотрудники оказались на рабочих местах. Клыка смело со стула, и он даже почти успел отползти в угол, но тут на него, хищно лязгая дверцей и устилая пол секретной документацией, поскакал сейф. Не допрыгав полметра до жертвы, сейф ухнул как-то особенно воинственно, исторг из себя бутылку коньяку, подскочил и всей тяжестью обрушился на Клыка.

Ливень, как и Батя, пострадал от собственного легкомыслия, потому что стоял возле открытого окна, которое открывать не разрешалось категорически. При первом же толчке Дождичка как с петардой под хвостом вынесло за пределы здания. Спасла его, безусловно, милостивая Дорога: от вибрации толстое стекло пошло трещинами и посыпалось; улетая, Ливень зацепился боком за один из осколков, прочный, как слоновый бивень. За Ливнем последовал бы и Мика-младший (не иначе, у того окна медом было намазано), но он успел прочно заякориться рукой за подоконник.

Остальные, как кегельные шары, катались по помещению в обнимку со стульями. С верхней полки встроенного шкафа сквозь распахнувшиеся дверки ранними снежинками планировали чистые бланки информационных запросов, заявок на оружие и снаряжение, и ещё какой-то мусор. Марко получил в нос колбой от кофеварки, Лисенок, схватившись впопыхах за осколки пластика перегородки, вдрызг изрезал руки; Яков как раз спешил на выход, за что и был наказан: его подбросило у самой двери, и прочно насадило капюшоном куртки на крюк слетевшего аварийного фонаря…

И вдруг всё кончилось. Протикало пять секунд.

— Уважаемые сотрудники! — героически-хриплым голосом гаркнул динамик внутренней связи. — Сохраняйте спокойствие! Толчки прекратились. Жертв и разрушений в здании нет. Благодарю за внимание.

Я с трудом выбралась из медвежьих (и спасительных!) объятий Бати, встала пошатываясь, и обвела взглядом жертвы и разрушения, которых, по официальным данным, не было. По сравнению с тем, что мне представилось, гибель Помпеи выглядела любительским спектаклем. Нас как следует взболтало внутри запертого помещения, и теперь вставший на место пол устилали обломки мебели, компьютеров и личного состава. Кое-где этот культурный слой вспучивался то дисплеем искореженного монитора, одинокого, как перископ подводной лодки во вражеском тылу, то под непривычным углом зависшей ножкой стула… Сверху всё это было припорошено мятой бумагой и битым стеклом, и в целом производило кошмарное впечатление.

— Живой кто есть? — дрожащим голосом вопросила я. В отличие от Помпеи, тут за все отвечали мы с Герочкой, так что самое время было прикинуть последствия.

Но последствия не стали ждать, пока мы их прикинем: тут же входная дверь дрогнула, затрещала, и вместе с косяком вывалилась наружу. Но не упала, а удерживаемая чьей-то железной рукой, была торопливо отставлена в сторону; небрежно подхватив упавшего с крюка, как спелая груша, Якова, из открывшегося проема выступил сам Директор филиала Хэмфри. По счастью, в первый момент он онемел, а тут из-под обломков стали восставать сотрудники, так что ландшафт перестал выглядеть совсем уж безотрадным.

— Н-да, — тихо сказал Хэмфри, — я почему-то так и подумал: раз во всем филиале жертв и разрушений нет, то здесь, как всегда, на этом не остановились. Жертв нет, и в живых никого нет…

Из-за подоконника, с наружной стороны здания, показались головы Мики и Ливня. Я торопливо перекрестилась. Хэмфри внимательно глянул на них, и заметил:

— Верно говорят, что перед землетрясением птицы покидают свои гнезда…

— Хэм… — начал Герман.

— …да, Хэмфри, ты иди, ладно? — подхватила я, — мы сейчас тут сами разберемся, и я доложу…

— Нет уж, — сказал Хэмфри, — нашли дурака. Я лучше тут подожду, а то через час выяснится, что у тебя, Зоринка, половина сотрудников уехала вчера на задания, и получила травмы не в результате собственной халатности, а в исключительно геройских обстоятельствах.

Тут в углу что-то бухнуло, и из-под груды папок возник угол сейфа.

— Слушайте, — глухо проговорил сейф голосом Клыка, — вытащите меня отсюда, а то со мной что-то не то…

Начетчик-Хэмфри всё-таки упрямо дождался конца спасательных работ. Убедившись, что тяжелых травм нет, только у Герочки сломан палец, а у Клыка — ребро, он наконец ушел, бросив через плечо:

— За легкомыслие и безалаберщину я вас наказывать не буду — вас Дорога наказала. Всех пострадавших — по домам, остальные — в город, там проблемы… И чтоб завтра же всё было прикручено по инструкции, как на чайном клипере, ясно?!

…Четверговый гость, спасший меня от Напомника, и задавший столь бестактный вопрос про тотем, немножко подождал, а убедившись, что я, так сказать, бездумно дрейфую по волнам памяти, позволил себе осторожно спросить:

— А тотем-то здесь при чем?

Я встрепенулась, вынырнула из воспоминаний и тяжело вздохнула:

— Сказала же, что это долгая история. И я, как пострадавшее лицо, имею право привести все аргументы в своё оправдание…

— Зайчик, — удивился гость, — с каких это пор пострадавшие должны оправдываться?

— Слушай. Как тебя зовут?

— Тойво. А что?

— А то, что тебя зовут Тойво, а меня — Зоринка. Тебе бы понравилось, если б тебя вдруг стали величать… э-э-э… Леопардом с вершины Килиманджаро?..

— Тебя так весь город зовет! Я не думал…

— Вот. Вот с тех пор, как никто не подумал, с тех пострадавшие и оправдываются.

— Ага, — усмехнулся Тойво, — похоже на страшную интригу…

— Очень страшную, — заверила я. — Только давай погодим чуток — в горле пересохло.

— Не проблема, — покладисто кивнул собеседник, — полон котелок медовухи, мы и выпили-то всего ничего.

— Слушай, Тойво, а это нормально, что я есть хочу?

— Нормально. Я, признаться, тоже без ужина.

— Учти, — сказала я, внимательно за ним наблюдая, — я тут шейпов дожидалась, как дождя в пустыне…

— Зачем? — удивился Тойво.

— Масса вопросов накопилось. Понимаешь, я мало того, что не абориген, так ещё и пишу. Ну, книжки пишу. А про вас мало кто может что-то толковое рассказать…

— Как и про вас, — неожиданно развеселился Тойво.

— Про зайцев? — нахмурилась я.

— Упаси Дорога — про гринго. Так что извини, допрос будет паритетный. У кого же ещё спрашивать, как не у тебя?

— Э-э-э… — протянула я, несколько озадаченная. Тойво засмеялся:

— Нет уж, не отвертишься. У тебя накопились вопросы к шейпам — отлично, но ты даже не представляешь, сколько вопросов накопилось у шейпов к вам.

— Ну вот, — расстроилась я, — так и знала… Про тотем?

— Дался тебе этот тотем, Зоринка! — расхохотался Тойво. А потом прищурился и произнес: — Какой он, этот слонопотам? Неужели очень злой? Идет ли он на свист? И если идет, то зачем?.. Любит ли он поросят, и как он их любит?.. — и, убедившись, что мое собственное лицо тут же сделалось глупым от потрясения, предложил, как ни в чем не бывало: — давай-ка поедим. А потом ты мне доскажешь про тотем.

В окнах не было видно уже совсем ничего, несмотря на работающий прожектор, в каминной трубе завывало, спать не хотелось совершенно. Я быстро приготовила на кухне яичницу с домашней колбасой и холодными лепешками, сварила кофе…