Один мой хороший знакомый считает, что любая книга должна начинаться, как налет конницы на вражескую пехоту: внезапно и яростно, круша и подавляя вялое сопротивление, а подсчет пленных и разбор полетов следует оставлять на потом — чего тут думать, прыгать надо!
Не могу с ним не согласиться, но с конницей никак не получается — лошади не мой формат.
Наверное, на самом деле эта повесть — те самые летящие по ветру листья, ворох воспоминаний, которые, как взметенные сквозняком бумаги, порхают беспорядочно, стараясь опередить друг дружку, к окну — чтобы взмыть из него в ничем более не ограниченную последнюю высоту. И общего у них — только то окно, подарившее свободу, да ещё мой путаный почерк, сделавший их говорящими. Может, так и останутся кружить у окна, пока не собьет непогода на землю; а может, рванут в высоту, унося куда-то, кому-то, — незнаемому, но неравнодушному, — рваные мысли о непостижимой, недостижимой синей птице — нетленке.
…Или попробовать? — пусть не книгу, пусть главу. Ну, например, как-то так:
Микада, что-то рассказывая в лицах, жестикулировал бутылкой с коньяком; Гжесь-Слепое Счастье, прикрыв от удовольствия незрячие глаза, азартно лопал рыбный салат с кедровыми орехами; Пёсик выедал яблоки из жареного гуся, а Траут — клюкву из кислой капусты. Когда же я заметила, как Тревет тишком таскает из ведра сырое мясо, замаринованное на завтрашние шашлыки, то глянула на Габи повнимательнее, и убедилась: муж в данный момент находится в том именно состоянии, что и я после «налета орла» на амарант.
Был обычный вечер буднего дня; как обычно, к нам на огонек слетелись друзья. А когда вечер, устав подмигивать последними солнечными лучами из-за Гадючьей сопки, закатился отсыпаться за море, и всех гостей наконец проводили, я поинтересовалась:
— В чем дело, милый? Откуда эта горькая складка между бровей? Тебе вдруг, вдруг, вдруг разонравилось готовить? Не понимаю, с чего…
Габи только рукой махнул. Мы кое-как успели помириться, но обретенный мир выглядел чуточку кособоко: с Габиной стороны — выжидательный, с моей — настороженный. Каждодневные дела требовали совместных слаженных действий, каждый из нас, со своей стороны, честно пытался наладить отношения, но без особых успехов: чуринги по-прежнему оставались для Габи — мусором, а для меня — рабочим материалом.
А вот теперь растолкуйте мне, как можно считать великим писателя, беззастенчиво утверждавшего, что все несчастливые семьи несчастны по-разному, а все счастливые, по мнению «гения», счастливы непременно под копирку.
На самом деле неудачные семьи имеют всего три причины для трагедии: деньги, пьянки и гулянки. Скажите, какие разносолы!
Зато «монотонность» существования счастливых семей есть наивное (если не сказать резче) заимствование из той виртуальной сказочной реальности, где со свадебкой кончается весь сказ, и где сам автор типа был, типа мёд-пиво пил, по усам текло, в рот не попало… тут и сказочке конец, а кто слушал — тот… колонок.
Ага. Конечно!
Именно счастливый и долговременный брак дает человеку возможность познать все кроссворды, шарады и судоку реальной, не втиснутой наспех в литературщину человеческой жизни.
Возьмем — ну вот хоть Джой со Стэнисом.
25 лет они нежно любят друг друга в ничем непоколебимом браке. Она зовет его «Несси», и он охотно откликается, хотя это всего лишь уменьшительно-ласкательное от Лох-Несского чудовища.
Да, у Джой несколько вздорный характер, зато у Стэниса — очень даже уравновешенный, где-то даже покладистый.
Но: Стэнис сильно старше жены, и кроме того — миллионер, и не потомственный, «из семьи», а сам себя сделавший. То есть не с традициями, а с капризами. Изначально по специальности он химик, и в отличие от нас с Джой точно знает, почему в таблице Менделеева йод есть, а зеленки нет.
Но: Джой, как и я, работает в нашем Центре Кризисных Ситуаций, пашет, как папа Карло на букварь; их со Стэнисом дети, — в жутком количестве штук, не меньше, чем у меня, — пока далеко не все разлетелись из гнезда. Да ещё совершают на их дом периодические набеги Стэнисовы взрослые сыновья, порожденные им в период затянувшейся безответственности, то есть до вступления в законный брак. Как, например, Габи. Или Траут.
Из собственно капризов за Стэнисом числятся следующие: он любит подолгу сидеть в одиночестве у себя в кабинете, перед абсолютно пустым письменным столом — уверяет, что так работает. Дома, вот уже 20 лет, миллионер носит поседелые джинсы, вязаные чувяки и кацавею из дохлого бобра, линяющую почище самого запущенного кролика, что заставило однажды юмориста-Микаду сочинить классическое таркское хокку:
Стэнис пожизненно верен гречневой каше и плюшевой скатерти с плюшевыми бубенчиками. Из развлечений — не протокольных, а дома, для души, — он признает лишь пиво, домашний бильярд под пиво, и домашний бильярд под пиво с Микадой.
Ещё надо сказать, что нравы на нашем Собачьем Хуторе, где живут в основном обеспеченные люди (как я уже говорила — вся головка суонийской администрации), абсолютно демократические. Иначе в Суони невозможно: из 70 видов опасных природных явлений, происходящих в мире, 25 происходят только у нас. А человек, умеющий грамотно пурговать, развести в любую погоду костер из сырых дров, сделать в наводнение плавсредство из подручного материала, оказать первую помощь при ранениях, переломах и родах, ориентироваться на пересеченной горнолесной местности и править собачьей упряжкой, вряд ли затруднится с заметанием полов, мытьём посуды или стиркой. Семьи у нас традиционно многодетные, и ребенок, едва встав на ноги, получает массу прав и кучу обязанностей, так что праздных рук в семьях как-то не получается, а хозяйственные заботы никого слишком не тяготят.
Поездка в выходные на рынок — веселуха; летом на внедорожниках, зимой на «буранах», это и фольклорная экспедиция, и точка рандеву с затерявшимися в суете будней друзьями, и возможность приобщиться к бесхитростному празднику жизни — новым шуткам, злободневным слухам, а также краскам, запахам и вкусу копченых рядов, соленых рядов, масляных-ореховых рядов, лесных-травных… Вот с готовкой было сложнее: мы с Джой, ещё по Акзакской привычке, держали открытые дома, и по вечерам то у неё, то у меня собиралось по полгорода. Также и другое: в равноправной Суони, где и мужчины и женщины в равной мере стремились к полной самореализации, совершенно невозможно было найти «помощника по хозяйству». Никакого пола.
Впрочем, у меня теперь готовил муж…
И вот однажды на работе Джой, поймав меня на коридоре, спросила:
— Ты сегодня вечером дома будешь?
— Куда ж я денусь?!
— Очень хорошо. Я к тебе приду.
Жили мы окна в окна, и друг к другу шастали по пять раз на дню, так что я насторожилась:
— А чего так торжественно?
— Мужики нынче в коптильне угрей коптить будут, так что покормятся сами. И попьются… А мне надо с тобой поговорить.
Я кивнула, заинтригованная донельзя.
— …Он подарил мне шляпку, — говорила несколькими часами позже Джой, сидя у меня на кухне и пытаясь подлить себе кофе из пустого кофейника, — из настоящего фетра — представляешь? — здесь. В Суони. Шляпку…
Окна кухни смотрели на палисадник, подъездную дорожку и Джоев гараж, за которым простирались луга до самой Листвянки; на противоположном берегу виднелись зады домов на Лапке; из распахнутой форточки слышались синкопы хулиганского регтайма дождика-скоропада: по подоконнику — плюх-плюх… По каменной ступени крыльца — блям-блям. И по забытой на крыльце чашке — плюбля!
— …цена, скорее всего, как у породистого верблюда.
Мне как-то не случилось проглядывать прайс-листы именно на верблюдов. Я задумчиво глянула на крыльцо, прикидывая, что мне будет от Габи за чашку, и спросила рассеянно:
— Тебе эта шляпа мала, что ли?
Джой дико глянула на меня, а потом вдруг дико расхохоталась:
— А знаешь, да. Она совершенно не налезает на мою жизнь…
Тут уж чашка с мужем вылетели из моей головы напрочь.
— Так, — сказала я, — минуточку. Отцепись от кофейника, он пуст, как моя голова. Я сейчас буду варить ещё кофе, а ты — раскрывать тему.
— У меня накипело, — отозвалась подруга, — так что раскрою в лучшем виде.
И раскрыла.
— Понимаешь, шляпка — дамская, — сказала она проникновенно, — то есть носить её должна дама. Так?..
— Ну… — сказала я, продолжая варить кофе и ничего не понимать. — Шляпка дамская, ты — дама…
— А ты уверена?.. — ехидно прищурившись, поинтересовалась Джой.
Я, честно скажу, впала в лёгкий когнитивный диссонанс (негодяй-кофе попытался воспользоваться этим обстоятельством и сбежать, но был пойман с поличным), и неуверенно протянула:
— Э-э-э… Не поняла — детей-то нарожала, мужикам такое слабо, даже ведьмакам… Выходит, дама.
— Ага… Щас! — победно отозвалась Джой. — Щас я дама. Я — тетка!.. Ты не подумай, я-то тоже поначалу разлетелась, как фанера над Парижем: ах, ах, буду шляпку носить, выкину с мостика в речку кроссовки и джинсы, высокие каблуки заведу, и не одни… Но моя судьба, похоже, спелась с Габи, и изучила все до единого восточные единоборства. Она мастерски провела дегаже с последующим джэбом…
Я вытаращилась.
— … и послала меня в нокаут — к зеркалу, которое отразило убийственную правду. И вот я здесь… Думаешь, знаешь меня, как лупленную? — хотя, может быть… Просто потому, что знаешь себя, а мы с тобой бабы одного типа: это которые бабы, несмотря ни на что. Нас не заломали ни детство в монастырском приюте, ни нищая юность, когда мы лопали пустой чай вприкуску со светлыми идеалами, ни первые любви, которые сейчас вспоминать так же весело, как юношеские угри…
Джой издала звук, который у менее стойкого человека я бы точно сочла всхлипом, и, шмыгнув носом, продолжила:
— …А героический побег из Акзакса?.. А не менее героическое, и кретинское в придачу, десантирование в Суони?.. А моя свадьба с тем… а война, послевоенная разруха, Тауттай и его разруха… Леший знает, может, всё это меня и зашибло ненароком, только теперь всё равно не угадать, что именно стало той каплей, которая сломала спину верблюду. Но кое-что я всё-таки поняла. После вступления Суони в мировое сообщество в западной прессе появились игривые упоминания о красоте суонийских женщин, которые начали котироваться на мировом рынке гораздо раньше нашей нефти, наших опалов, нашей осетрины и нашей платины — так вот, это не о нас с тобой. Потому что как раз осетру нормально иметь такой нос, как у меня. А опаловой друзе — такую талию, как у тебя…
— Минуточку, — возмутилась я, — вот, например, Траут говорит, что у меня идеальная фигура!
— Заяц, — печально отозвалась Джой, — Траут — математик. А для математика идеальной фигурой является шар… Так что смирись с тем, что от моего носа и твоей талии все мировые кутюрье падают в обморок, а придя в себя, наглухо заворачиваются в плащи цветов, модных в будущем сезоне, и категорически отказываются признать факт нашего существования. Потому что это мы с тобой знаем, что для супа из черепахи нужна как минимум кошка. А модным дизайнерам, для создания модных одежд, нужна как минимум дама, — чтоб было понятно, что туалет надет на даму, а не на стремянку. Однако мы всё-таки существуем, в отличие от бурых медведей, которые, если верить юнийской прессе, и посейчас бродят по улицам Лоххида, пугая случайных туристов-экстремалов горловым пением. Не хотелось бы никого разочаровывать, но медведи у нас по столице не ходят, потому что по ней хожу я, уверенно ступая ногой 42-го размера 8-й полноты, раскованная и уверенная в себе, как камнедробилка, у которой полетел стоп-кран. Я иду по улицам ставшего родным города строевым военным шагом, и в руках у меня — обрати внимание! — все те же туго набитые продуктами питания сумки, что были в Акзаксе, только импортные, потому что местным аналогом европейской авоськи являются нарты на собачьей тяге… И в одной руке у меня, стало быть, сумки, а в другой — артрит, предательски поселившийся там ещё со времен нашего великого похода через Суони.
— Какие сумки? — поразилась я.
— Ладно-ладно, так и знала, что придерешься. Ну не сумки, ну руль этого чудища, как его… озорно, огромно… лендровера, чтоб ему. Ещё неизвестно, то лучше — лендровер или авоська. Конечно, теперь-то я тетка не бедная. И зарплаты у нас с тобой хорошие, и в бизнес кое-какой я вылезла, и муж — богач… Но я терпеть не могу водить машину, а в Суони никто не хочет идти прислугой — поваром, шофером… Однако, самая подлянка заключается в том, что подлянка совсем не в этом. А вот в чем: чтобы гордо носить честно заработанные, к примеру, брильянты, или ту же — будь она неладна! — шляпу, нужны вовсе не деньги, и не прислуга, а походка, свободная от бедра, и томно вздернутый подбородок, и глаза, подернутые тоской по дальним странам и несбыточному.
…Вот скажи мне ты, которую я держу за честную женщину, что я могу придумать несбыточного?! Икра у нас чуть не дармовая, соболя с горностаем в лесу — стреляй, не хочу, платина с опалами дешевле музыкального центра, а музыкальный центр у меня уже есть… И где, к репьям ушастым, я им возьму дальние страны, если за Собачьим хутором — перелесок, обрыв, черный пляж и океан, а потом сразу — уже западная часть атласа?.. И с какого перепугу у меня появится летящая походка, когда я сроду — друг, товарищ и мать чьих-то детей?.. Если с самого нежного возраста все, включая родителей (впрочем, я их не помню… хотя, если б они говорили другое — непременно запомнила бы), внушали, что единственный достойный выход для такой мотыги, как я — это выйти на ристалище наравне с прочими благородными рыцарями, спрятав буйную шевелюру под железный шлем, с мечом, копьем и нечеловеческой храбростью?! Если в быстротечные идеалы собственной юности никак не укладывались понятия пола? Наши идеалы ставили перед нами задачи, индифферентные к биологии: тяжкая поступь, железное плечо, бицепсы, способные взять олимпийский вес в самой неудобной таре, и взор, гордый и богохульный… Короче, я устала. От конструкции этой своей, железобетонной, и ничем не пробиваемой. Я хочу быть дамой — хрупкой, беззащитной, и дурой. Напрасно улыбаешься, сама знаешь, что я права! Пусть перестанут, наконец, видеть во мне опору общества. И разрешат ничего не понимать в тормозных колодках, насадках на садовый шланг и газовой колонке, и верить даже рекламе, и светло плакать от собственной глупости. И разучиться подсчитывать в уме, сколько будет, к примеру, пять сканов поделить на воскресный обед из троих взрослых и двух детей с собакой, если из условия задачи известно, что двоих нет дома, одному нельзя трубчатых костей, другой ест только яйца, а набежит человек 10?!
— Можно посчитать на калькуляторе, — сказала я, почесав в затылке.
— Нельзя. Калькулятор не учитывает трубчатых и набежавших, я проверяла. В уме проще…
— И что это будет? — спросила я с неподдельным интересом.
— Это будет сложная яичница с колбасой и компотом, сама могла бы сообразить! Да разве я об этом… Я не желаю больше слышать от идиотки-продавщицы в одёжном магазине, которая, конечно, уже задолбалась таскать мне в примерочную одну блузку за другой, что у меня обе ноги — левые, и вместо лопаток локти, и посадка низкая, хоть взлет и вертикальный… А, да опоссум с ней, с продавщицей, плевать сто раз — просто иногда так хочется дрожаще вцепиться в эту его кретинскую жилетку, и выплакать в неё какую-нибудь умилительную несусветицу… Но вот ведь подлость — дрожаще вцепиться я могу, только если напьюсь до розовых слонов, а ты же знаешь — я не пью.
— …читала миллион раз, — закончила Джой, совсем расстраиваясь, — и прекрасно помню, что настоящая женщина — это та, которая любит себя. Респект ей и уважуха, честно. Только мне это точно не подходит, потому что я-то люблю его… Да, вот его, которого никогда не бывает дома, если он мне нужен. И который всегда оказывается дома, когда я возвращаюсь из изматывающей командировки, и обязательно голодный… Я уже не помню, когда мы вместе куда-то ездили. Поначалу-то, — ты помнишь! — он всё пытался поразить меня безграничной возможностью денег… А когда понял, что не поразил, — плюнул, и сам перестал делать вид, что деньги для него что-то значат. То есть, когда они есть. Ну, когда он дома, конечно… Короче, шляпку я считаю выпадом.
— Джой, Джой… Не перебарщивай.
— Ну, давай, защищай его, ясное дело! Для тебя-то он луну с неба достанет в комендантский час, а я всего лишь попросила предупреждать, когда уезжает, и когда намерен вернуться — его любимая греча, знаешь, за секунду не варится… Да нет, он меня в упор не видит. Места в трамвае никогда не уступит…
— Почему не уступит?!
— Как это — почему, потому что он в трамвае не ездит. Господи, Зоринка, вот скажи, как с ним жить?! Безусловно талантливая живопись ему не нравится. Это уже стало критерием — если Стэнису не нравится, моментом цены на мировых аукционах подскакивают на пару нулей. Классическую музыку он уважает, пока не слышит, а как услышит — тут же засыпает, тревожно и романтично. Из архитектурных стилей благоволит ко всем, не требующим капитального ремонта… Встретив здесь на хуторском мостике тебя, растрепанную, злую и потную, с корзиной анилиновой краски, из которой торчит ещё бутылка ежевичной настойки, упаковка шерсти и карниз для штор, приходит в неописуемое волнение, говорит версальские комплименты, удивляется — как так этот бездельник, твой муж, выпустил на улицу без себя такое неземное сокровище… Встретив на мостике меня, в тех же декорациях, глядит в сторону, хрипло сообщает, что «что-то жарковато сегодня», и предлагает вернуться на Лапку за упаковкой пива…
После этой речи Джой твердой рукой уронила на себя кусок копченого мяса, который попыталась донести до рта каким-то уж очень лебединым движением, — обреченно проследила, как он шлепается на пол, сказала задумчиво: — «Упс!» — и тяжело вздохнула.
И подняла на меня глаза, наконец.
Видя, что подруга дозрела (как это обычно у нас женщин и бывает), не заботясь о логике, обрушить на семейную жизнь все накопившиеся претензии, я растерялась секунд на 5, но тут же сообразила: чужие проблемы, слава Богу, всегда гораздо более разрешимы, чем свои. Бывают такие ситуации, в которых ни один, даже самый умный человек, не сможет разобраться без взгляда со стороны.
— Вы поссорились? — уточнила я для начала. Пять сканов, поделенные на сложную яичницу, явно можно было не рассматривать — в конце концов, заказать ужин из ближайшего трактира, всех и дел… Но Джой скорее села бы на диету, чем взяла в рот что-то, приготовленное не по её вкусу. Кроме того, она терпеть не могла выбрасывать деньги на ветер, да и к тому же мы здесь так осуомиелись, что умерли бы со стыда, кормя гостей покупным.
— Нет, — ответила Джой, подумав, — кажется. Ну, то есть он-то со мной точно не ссорился, его дома не было.
— Ага, — сказала я, — тогда, вот что… Слушай меня внимательно. Про твои претензии к мужу молчим, — они справедливы, мне ли не знать, — но ты его сама выбрала, именно такого, а теперь уже поздняк метаться — фарш невозможно прокрутить назад. Поэтому пропустим общие места, типа: «Как ты вообще можешь жить с этим человеком, с этим пнём, засиженным мухами, которого протереть страшно, а смотреть тошно… Гостей он не любит, сам никуда не ходит, тебя отпускает, куда хочешь и с кем хочешь, как будто ему наплевать вообще»…
Джой даже перестала укладывать осетрину на лепешку, так заинтересовалась. Обычно она не очень верила в мою компетентность, во всяком случае, на стадии укладывания осетрины на что бы то ни было. Попрание прав осетрины меня страшно вдохновило, я приосанилась и продолжила:
— …тебе всё обрыдло, однако, при всем при том мужа ты бросать не собираешься, как я погляжу…
— Не дождёшься, — пробормотала Джой, впиваясь зубами в бутерброд. Её в нервах всегда прихватывал волчий голод.
— …Ты, конечно, человек простой и несгибаемый, — продолжила я, — как сама говоришь, консерваториев не кончала, даже рефератов не писала никогда — только уже за детей, когда в таркский колледж пошли… Но мозги тебе ничего не отшибло, это уж мне не заливай. Поэтому напряги мозг. Решение любой проблемы, как я выяснила из рассказов сына, пошедшего после армии продавать газонокосилки, заключается — в чем?
— В чем?.. — механически повторила Джой.
— Решение любой проблемы, даже если это касается просто покупки газонокосилки, начинается, увы, с выяснения того, имеется ли вообще в наличии этот гипотетический покупатель.
— А ты уверена, что не в наличии газонокосилки? — усомнилась Джой.
— Точно, в наличие косилки следует убедиться уже потом, я помню. Итак, мы начнем с установления проблемы. В чём твоя проблема? — ты хочешь быть дамой. Что тебе для этого не хватает? — будем честны, тебе всего в жизни всегда хватало, что бы это ни было. А вот сейчас ты уперлась, чтобы именно муж признал за тобой высокое звание дамы… Что этому мешает? — неправильно, не отсутствие дамы. Дама там, не дама — кто нас считает… Чего хочет человек, покупающий газонокосилку? — он хочет выглядеть мужчиной, и шикарно косить траву на собственном газоне под восторженные рукоплескания кроткой и беспомощной женщины. Несси не исключение, а теперь спросим: в чьих же глазах ему совершенно необходимо выглядеть? — при его деньгах, с его имиджем и положением, ему давно уже достаточно щелкнуть пальцем, или сделать вид, что щелкает, чтобы… Вот, теперь ты поняла — Стэниса волнует на самом деле только то, как он выглядит в твоих глазах. Шляпку-то он тебе подарил, как ни крути.
…Ты чувствуешь, как начинают совпадать ваши интересы при глубоком рассмотрении? Да пьяному ёжику за полярным кругом ясно, что Стэнис никогда не избавится в сомнениях о собственной мужественности, пока с ним рядом не газонокосилка, а… тьфу, не жена, а воинственно настроенный соперник по ристалищу, с мечом, плюмажем на шлеме и диким блеском в глазах. Саги о твоих подвигах… хорошо-хорошо, о наших… о них уже можно снимать полновесный боевик типа этих, Фрэнковых «Круто сваренных», или «Билл — оружие массового поражения», или «Поди туда, не знаю куда…» — сериал на двадцать лет…
— Куда это — не знаю куда, — удивилась Джой, — не было у Фрэнка такого фильма…
— Я просто забыла, как он на самом деле называется. Чего-то там такое сложное, невыполнимое такое, хоть тресни… что-то вроде «ну, не шмогла»… Ладно, плюнь, я о другом. Ты себя со стороны вообрази: поезд собрался с рельс сойти — ты кинула за угол кошелку с гречей и яйцами, навалилась плечом, предотвратила. Военный склад чуть не рванул — опять ты: закрыла грудью, слезами загасила очаг возгорания, потом зимней тайгой в обход спецназа вышла из оцепления, чтобы успеть дома приготовить этому ужин… А теперь скажи, кем должен чувствовать себя мужчина при даме, которая коня на скаку остановит? — правильно, тем самым конем. Дело-то не в Стэнисе, поверь. Реально существующих его недостатков тебе так и так изменить не удастся, да и к чему — ведь ты его за них и любишь. Поэтому усвой раз и навсегда: нечеловеческая храбрость портит цвет лица, а дикость взгляда провоцирует конъюнктивит. Так что для начала забудь, что житейские нестроения закалили тебя до состояния дамасской стали.
…Слушай сюда, моя младшая и навечная подруга.
Первое и обязательное качество дамы — всепобеждающая слабость. Попробуй побледнеть при виде кашлянувшей и погасшей лампочки, вместо того, чтобы, болезненно усмехаясь и посылая доброхотов в попу, поменять в доме всю проводку. Может, её и не стоило менять. Может, просто лампочка перегорела. Но ты уж, пожалуйста, схватись за сердце, урони что-либо, — и увидишь, как твой миллионер с атавистической ловкостью выхватит из кладовки стремянку, и всё обследует, подавая тебе ободряющие реплики, и мгновенно всё исправит… Только не забудь: не надо смотреть на него подозрительно, как Илья Муромец на Чудище Поганое. Смотреть следует тревожно, восхищенно и нежно. Именно в этой последовательности.
Второе: ругать. Регулярно и обязательно, без всякого повода. За любую наспех придуманную вину, что-либо абстрактно-сюрреалистическое — вот с трамваем у тебя отлично получилось, запомни! — скажем, не позвонил… Позвонил, но не вовремя… Вовремя, но говорил не тем голосом… Нота бене: упрёки, вербализируемые в прошедшем времени, имеют убойную силу, даже если произнесены тихим грустным голосом, без пафоса: ну, не может нормальный человек помнить все телефонные звонки, а уж голос…
Третье: мужчине необходимо врать, увы. Из инстинкта самосохранения, иначе он решит, что ты — перл творения, и сбежит от тебя, рыдая от сознания собственного несовершенства, с единственной целью — охранить высокий идеал от тлетворного влияния себя, недостойного. Я не умею врать, ты тоже, и наплевать — ни один мужик в здравом уме и трезвой памяти не станет требовать от дамы, чтобы она врала достоверно. Это не для того делается. Ложь должна быть наивной, легко разоблачаемой, и корыстной по принципу «бульон от яиц»: пошла в банк платить налоги, а сказала, что в парикмахерскую. Пошла в парикмахерскую, а сказала, что на рынок за форелью… И обязательно оставить кончик, возможность тебя уличить: трамвайный билет, случайно выпавший из кармана, или забытый на секретере корешок квитанции… Мужчина должен быть уверен, что его женщина исполнена тайн, но в то же время полностью у него под контролем. Внушая мужчине сомнения в твоем уме, ты на самом деле наполняешь его душу покоем и умиротворением. В женщин, которые не врут никогда, мужчины не верят; женщин, уверяющих партнера в собственной правдивости, считают особо изощренными лгуньями, и легко бросают.
Четвертое.
Тонкий момент… Если муж отказывается наотрез соглашаться с самым невинным твоим капризом — не спорь. Пойди и сделай что-нибудь гораздо менее невинное, но уже без спроса. Не хочет,
чтобы ты получила водительские права — и пёс с ним. Покорись, и сдай на водителя-дальнобойщика. И сообщи, что немедля отправляешься в рейс через Перевал, в компании развеселых странников… Не разрешает завести маленькую симпатичную таксу, мотивируя это своими эстетическими идеалами и любовью к покою — отлично. Купи тигра. Привези домой, выпусти в кухню, — и пусть они там сами объясняются, что кого не устраивает… Щит женщины — отсутствие разума. Ну, не сообразила ты сразу, что ему вообще ничем не угодишь. Ну, не догадалась. Потому что это же он у вас умный, а с тебя-то, убогой, что взять…
Если муж ловит тебя на месте преступления (ночью, лопающей котлеты из холодильника, или белым днём кокетничающей с Микадой у плетня, или в сумерках природы обстригающей бубенчики со скатерти — без разницы), ни в коем случае не следует пугаться или оправдываться. Следует смотреть на него влюбленными глазами, и повторять: «Но я же тебя так люблю!!!», а пока он соображает, при чем тут это — кинуться на шею, приговаривая страстным голосом «милый… милый».
Пятое.
Будь готова к бурному выяснению отношений: пары всё же лучше выпускать, а не держать в себе, иначе, подчиняясь законам физики, они взорвутся сами, и наступит полная и окончательная мапупа. Никогда не спорь с законами физики: в отличие от мужчин, физика никогда никому и ничего не прощает.
Скандал не катастрофа, поэтому Боже тебя упаси немедля впадать в панику и выкрикивать давно выстраданные упреки. В любом скандале любой упрек мужчина не воспринимает вообще — это самый бессмысленный способ довести до него свои претензии… Претензии нашептывают на ушко нежным голосом, сидя у мужа на коленях. А для простого дежурного сброса напряжения необходимо усвоить несколько реплик, которые можно повторять в абсолютно произвольном порядке, в ответ на любые попытки добиться от тебя вразумительности: это деморализует противника и заводит спор так далеко, как Сусанин телят не гонял. Ничего другого ни из какого скандала так и так не выйдет.
Эти реплики позаимствованы из юнийских фильмов — дурее всё равно ничего не придумаешь: «Что опять не так?!», «Почему я не удивлена…», «Милый, ты в порядке?..», «Хочешь об этом поговорить?», и обязательное «Ва-ау!!!».
Вот тебе пример такого диалога (тема взята, как ты понимаешь, совершенно произвольно):
Он: — Милая, а я не понял, отчего было нельзя съесть эти котлеты не ночью, а на ужин?
Ты: — Что опять не так?!
Он: — Не знаю, просто ты говорила, что садишься на диету…
Ты: — Хочешь об этом поговорить?..
Он: — Нет! Я хочу спать! У меня был сумасшедший день, а завтра лететь в Юну…
Ты: — Милый, ты в порядке?
Он: — В три часа ночи?! Когда ты громыхаешь дверцей и топаешь?
Ты: — Ва-ау…
Он: — Что?.. Вот что конкретно сейчас ты имеешь в виду?!
Ты: — Хочешь об этом поговорить?
Ну, то есть ясно, да? Попробуй — получишь массу удовольствия. Заодно проверишь, так ли уж сладко быть дурой.
Кстати, если решишь ссориться, то затевай разборку непременно утром рабочего дня. Тогда можно, если боишься, что муж слиняет, в слезах запереться у него в кабинете, где он оставил сотовый, кредитные карточки и ключи от машины и офиса. А он пусть толпится на коленях с другой стороны замочной скважины, нервничая и умоляя вернуться на стезю разума. Вот тут-то он уж точно никуда не денется…
И, наконец, шестое — последнее и основное.
Не надо сразу хвататься за тяжелый конец бревна, он грязный. На свете ещё достаточно двуногих прямостоящих, носящих брюки — дай им шанс. Чуть-чуть меньше героизма, и чуть больше духов и помады… Не выхватывай из ящика в кладовке дрель, как последнюю гранату при подходе танков противника к остаткам твоей пехоты, давно и прочно окружённой, и измотанной боями. Я понимаю, что кухонная полка вот-вот рухнет. Но уверяю тебя, если ты окинешь эту полку долгим и грустным взором, а потом вдруг встрепенёшься, и, бросив в пространство легкомысленное: — «Я в спа-салон, к обеду не жди!» — исчезнешь… нет, к Микаде не надо, лучше ко мне… По возвращении, верь слову, увидишь, что все сделано, привинчено, прикручено, и прекрасно работает. Проклиная вслух и благословляя в душе твою слабость и легкомыслие, мужчина возьмет на свое плечо эту чудовищную тяжесть — твоё высокое звание Дамы.
И понесет.
Пер аспера эд астра.
…Может, Джой и применила мои советы на практике, не знаю. Во всяком случае, в тот вечер она ржала, как её любимая лошадь Сухарик, и благополучно забыла обо всех печалях, чего я, собственно, и добивалась. Однако, до Стэниса тоже что-то дошло, потому что вскоре в их доме появился Тадеуш: вроде бы шофер-телохранитель, отставной военный, а оказалось — домоправитель, нянька, мастер на все руки, жилетка для выплакивания всего на свете… В общем — отец родной. Вопрос с дамой, которая не дама, как-то сам собой рассосался, в отличие от моих собственных проблем, которые отчего-то никак не решались.
До поры до времени.
Весь город прекрасно знал, что готовить Габи не просто любит, а действительно делает это мастерски, зачастую — виртуозно. Но всё-таки открытый дом заводила я, а не он, и задолго до его появления, так что, отлучая меня от кухни, Габи вряд ли проявил дальновидность. Как и все, он ценил возможность спокойно отдохнуть после работы, и набеги гостей воспринимал неоднозначно.
Бильярд Габи признавал, но, в отличие от папы-Стэниса, не считал его величайшим достижением человеческой мысли.
Пива он не пил, так как родился в виноградной лавантийской провинции, и ничего, кроме вина и коньяка, за спиртное не считал.
Мой муж отдыхал по-своему: наливал себе бокальчик «Старого Твэра», валился на диван и начинал с бешеной скоростью щелкать телевизионным пультом. Через 3 минуты по часам от такого мелькания на экране у меня начинала нехорошо кружиться голова, и я уходила к себе — твердо уверенная, что именно этого муж и добивался.
Сложно сказать, как мы можем уживаться под одной крышей.
Я люблю бутерброды с копченой уткой под кофе, вареный по-дальнобойщицки: пачку кофе и пачку сахара на ведро. И ещё борщ на трех мясах, мочёные яблоки и окрошку.
Как назло, Габи варил кофе по-имперски, то есть наперсток с гущей, поверх которой стоит, как ряска в болоте, пенка; по мне, так кофе как напитка там нет ни капли. На борщ мужа ещё можно было кое-как склонить, но вот окрошку он твердо считал помоями, так что лакомиться ею мне приходилось исключительно у Джой. Габи делал изысканные соусы, мариновал мясо в каких-то немыслимых маринадах, я восхищалась всем этим безмерно, старалась запомнить рецепты… Готовила, у меня получалось, я радовалась… И не ела. Ну, то есть ела, конечно, но по кусочку и не всегда. Ну что тут поделать, если я вообще не слишком люблю есть?! Если честно, мне было жутко обидно, что этот Габин талант оценить имели возможность только свои, хуторские — и страшно мучала совесть, что не я. Всё-таки, это был один из немногих его мирных талантов, которые, после нашей свадьбы, я взялась пестовать. Ну и ещё, конечно, я немного ревновала мужа к Джой, которая поесть любила, умела, и в любое время дня и ночи была готова оценить Габино мастерство.
…В тот вечер, когда я застала мужа в растрёпе чувств, он на мои расспросы буркнул:
— Я что, нанялся каждый день кормить толпу бездельников, у которых ума не хватает дойти до трактира?
— Нет, с умом там как раз все в порядке, — засмеялась я, — у нас-то вкуснее.
«Бездельниками» на самом деле являлись наши близкие друзья: Микада — министр иностранных дел, Траут — Президент, Гжесь — практически заместитель директора ЦКС… Пёсик — то есть, пардон, Галлахад Морена, был политологом мирового уровня, преподававшим в нашем Университете; Тревет с некоторых пор занимал должность начальника Департамента по землепользованию, а по совместительству был ещё и Настоятелем тарков.
— Ты издеваешься? — нахмурился Габи, — вместо того чтобы помочь…
— Помочь?! Гарбушечка, я ещё не сошла с ума — лезть на твою кухню. Уроню чего-нибудь, ты меня убьешь немедля… И потом, я все равно не сумею поставить все кастрюльки ручками строго на север, а фартук повесить так, чтобы со стороны он выглядел отплиссированным. И бокалы я протираю не в ту сторону, а состав для мытья лью не сверху вниз, а вертикально…
Взгляд Габи потяжелел, как асфальтовый каток, но я не дрогнула. Чего там — первый раз, что ли.
— Когда я только сюда приехал, — сказал Габи холодно, — вы с Джой в меня вдолбили, что в Суони кормят всех, кто пришел к тебе в дом…
— Конечно.
— …не угостить гостя — беспредел.
— Верно. Только зачем обязательно готовить сладкую телятину а-пейзан, ватерцой и джювечь с бараниной. Пусть бы капусту с огурцами лопали…
— Под коньяк?!
Вот как с ним разговаривать… Ничего не оставалось, как сделать вид, что нашла на столешнице — о, ужас! — незамеченное Габи пятнышко. Видимо, бесплотный дух нака… какую-то гадость уронил. Бесплотный дух по имени глюк.
— Не обязательно под коньяк… — протянула я, протирая стол и любуясь собой: ну, не трудяга ли я? Ну, не Синдирелла ли?
— Оставь, — сказал Габи, нервно отбирая у меня тряпку, — это надо губкой. Я же говорил…
Я покорно села. Ай да я.
Габи глянул на мою ехидную рожу, и вдруг расхохотался:
— Зайчик. Я тебя обожаю…
— Правда? — приятно удивилась я.
— Да. Ты будоражишь моё воображение.
— Ну, уж…
— Точно. Ты постоянно будоражишь моё воображение тревогой за наше общее будущее. Я тебя действительно убью когда-нибудь…
Вот так. Ну, я чего-то подобного и ждала, если честно, так что не очень-то расслаблялась:
— И сядешь…
— А, много не дадут, я же многодетный.
— Был ты многодетный, да весь вышел! Кто мелких в тарки сдал?!
— Ты же не возражала!
— Я не возражала, я переживала.
Помолчали. За окном прохожий ветер судачил о чем-то с ёлками у крыльца, явно собираясь заночевать под коньком крыши, поближе к слуховому оконцу.
Смеркалось.
— Послушай, — сказала я наконец, — а у нас с тобой деньги есть, не помнишь?
— Конечно, — удивился Габи, — а сколько тебе надо?
— А сколько стоит открыть трактир?..
— Ох, Матерь Божья, — сказал Габи с уважением.
Помолчал задумчиво, а потом кивнул:
— Да. Деньги есть.