— …и гобелен с деревом. Ну, за каким гарлупником ему гобелен в доме?! И лестница эта, на второй этаж… Дорогой клянусь, сам видел: ни перил, ни направляющих, ничего — так, досочки из стены торчат, эдак веерком. Как это там… почему люди не летают, как птицы… Он что, вообще не пьет?.. Не понимаю — странник, да к тому же дальнобойщик…
— …анекдот новый, слышал? Турист-юниец, добрый человек, увидев на рынке, как продают живую рыбу, немедленно и страстно её пожалел, выкупил и выпустил. В лес…
— …по контракту, у Трефа в фирме… Классический «прогрессор», мамой клянусь! Так восхищался природой, людьми… В одиночные маршруты его, конечно, не пускали, но жил он на квартире, и на помойку с мусором ходить все же приходилось. Разумеется, прочли «Памятку чайника». А Тофер чего-то разлимонился, поведал гостю айтишнику историю из собственной практики, как наткнулся у помойки на тигра, — по таркскому обычаю заговорил с ним, и уболтал, тигр ушел… С Трефом-то понятно, он же из старой «Дельты». А вот с ученым случилась аналогичная ситуация, и он, дурнишник овражный, от нервоты поступил не как учили, а как Тофер наглаголил — начал с тигром разговоры разговаривать. Вернулся — вообрази! — живой и невредимый, и спрашивает Трефа: «А у вас что, все тигры — полиглоты?» — «С чего это?!» — «Так ведь я от страха с ним по-юнийски говорил…»
— …Бармен, вы не реагируете на мой зов, который я испускаю уже не впервые. А, между прочим, я пою свое горе с большим удовольствием…
Четверг был полон.
Театр уж полон, ложи блещут… и мачта гнется и звенит… и кто-то там чего-то ищет, а кто-то вроде бы бежит… Впрочем, нет, это я путаю. В уши лезли обрывки разговоров, и проскакивали сквозь сознание, как спагетти в дуршлаг. Но «ложи» действительно блистали, и последняя реплика о горе, испускаемом с удовольствием, вдруг сцепилась хвостом с тигром-полиглотом. Я затормозила на полдороге от дальней Коламбы, где устроились Бобка с женой и внучкой (то есть, их дочкой, а моей внучкой) к кухне, и прислушалась. Слушалось с трудом — я вся была ещё в веселой беседе с детьми, когда Бобка, поглощая без меры маринованные грибы, вдруг поддел на вилку темную шляпку, деловито её поразглядывал, и с удовольствием слопал. А потом сказал:
— С червяком.
— Да ладно, — забеспокоилась я. Вообще-то, при общем количестве гриба у нас по осени, мы имели возможность выбирать не просто не червивые, но и калиброванные, строго со скан диаметром — будь то грузди, боровики или бархотки. Неужели подвела старческая дальнозоркость?!
Улька, Бобкина жена, покосилась на него насмешливо:
— Жив?..
— А что мне сделается, — приосанился сын, — подумаешь, червяк… Лучше я его, чем он меня.
Внучка Иха смотрела на родителей и бабушку пристально и выжидательно, боясь пропустить обязательную хохму. За 10 лет своей жизни она успела изучить нас досконально.
— Н-ну-у?! — вопросил сын, — Ульк, ну не герой ли я?!
— Не-а, — лениво ответила Улька. — Подумаешь, червяк маринованный. Вот если бы ты его в борьбе…
— На самом деле ты так не думаешь, — объявил сын, — я у вас молодец, и… и… и «супер-Боб»!
— Ты у нас «Боре луковое», — сказала Улька, но Бобка не слушал:
— …и мною надо восхищаться. И кормить, много и разнообразно…
— Кто ж тебя не кормит, скажи пожалуйста?!
— Никто. Вот червяка я съел, а другого мяса не дают…
— Тебя не кормить, а драть надо, — с громадной убежденностью заявила Улька.
— За что?! — поразился Бобка.
— А алярма? — спросила Иха.
— Ну-у… — неопределенно протянул сын.
— Вот-вот, — кивнула невестка и повернулась ко мне, — ты представь только: он на днях поставил в будильник у себя на сотовом новую «мелодию»… Нам ничего не сказал, а в 5 утра вдруг на весь дом как заорет дикий голос — «АЛЯ-Я-АРМА!!!»
— Я с кровати упала, — хихикнула внучка, — решила, землетрясение… Лежу на полу в одеяле, и ничего не понимаю…
— Ну да, — Улька делала вид, что хмурится: — тук-тук, кто пришел. А это никто не пришел, это наш папа с ума сошел… Думала — вот убью его, честное слово, и ничего мне за это не будет…
Утирая смешливые слезы, я отправилась за горячим, и по ходу услышала обрывок чужого разговора. Кивнув девочке-официантке — принести ребятам заказ, я поспешила к стойке. Складывалось впечатление, что «испускающий зов» гость, какой-то, видимо, контрактник, находился в стадии изучения суонийского языка, и стремился делать это в среде его носителей. Логично, но опрометчиво: в Городе, с его бесконечными гостями, во всех кабаках обычно говорили по-юнийски (кроме как у Дуга), а Мотя как раз не был носителем, хотя объяснялся уже достаточно бойко. Чувствуя, что назревает лингвистический коллапс, я поспешила вмешаться:
— Проблемы?..
— Отнюдь, — возразил Мотя, — просто он требует двойной замороженный дайкири без сахара, и не умолкая брешет о папе Хэме и собственной жизни, потерянной до изнеможения.
— Так, — подхватил утомленный контрактник, мгновенно почуяв во мне начальство, — так… Но этот бармен оскорбил меня отглагольным прилагательным животного характера…
Я вскинула глаза на Мотю, и тот невозмутимо парировал:
— Не животного, а растительного. Мадам Заяц, здесь все ругаются растительным образом. Я знаю, я учил… Я сказал — погоди ты с папой, копытень линялый, у меня клиенты стынут…
Глянув на Мотю влюбленными глазами, я промурлыкала:
— Закажи ему лазанью, пусть поест. Учить язык на голодный желудок вредно.
— Лазанья? — клиент нахмурился, усиленно шаря в голове, в которой ничего подходящего, как на грех, не попадалось, — это… танцуют?
— Танцуют паэлью, — ответила я (Мотя фыркнул одобрительно), — и сальсу. А лазанью едят. Сейчас, друг, одну секунду, и всё будет тип-топ…
— Тип… оп… — грустно откликнулся контрактник, — типа, опа…
Обычно к концу длинного трактирного дня я достаточно уставала — забегала-то обычно после работы. Но сегодня была суббота, и я пришла не по необходимости, как часто случалось, а просто послушать народ, пообщаться, — то есть именно затем, зачем, если отвлечься от высоких материй, и затевала всё это мероприятие. Проводила сытых и довольных детей, с которыми при их работах и учёбах на самом деле не часто удавалось вот так хорошо и плотно вместе посидеть; внучка порывисто обняла меня на прощанье, и сказала, что завтра же позвонит, потому что хочет кое-что рассказать…
Дождалась, пока иссякнут посетители — мы закрывались в 12 часов ночи.
Наслушалась последних громов и молний Моти, обращенных к работникам «Четверга»:
— Команда «Закрываемся» звучит и для персонала! Не телепаемся, не жуем мочало, быстро всё прибираем, и по домам… Да. Я понял. С такими темпами мы закончим, когда русалка на шпагат сядет…
Через стойку к Моте перегнулся один из официантов:
— Моть, девочки устали…
— Не надо поливать слезами дорогую полировку, она предпочитает коньяк! Слезами можешь помыть пол — по крайней мере увижу, что день пропал не зря.
Повар высунулся из кухни:
— Мотя, ну ты хоть не смеши, ради Бога…
— Извини, что я говорю, когда ты перебиваешь, но не трепи Богу мозги, будь скромнее. Что тебе тут Бог — бюро добрых услуг? МЧС?!
…Где-то около часу ночи все разошлись наконец.
Сама я планировала остаться ещё на время — было необходимо проверить наличие продуктов в кладовых и холодильниках: у Повара завтра выходной, и Габи обещал приготовить тиропитту — слоеный пирог с брынзой, и гёзский бойшель: азу из ливера, с тимьяном, луком, соленым огурцом, лимонной коркой, сахаром и горчицей. Тиропитту я любила, и не я одна, на неё как пить дать слетятся Персик и близнята — Тома с Хомой. С женами, естественно; ребят-то я каждый день вижу на работе, а невестушек?.. Так что следовало с особым тщанием пересчитать коржи слоеного теста, которые Габи, конечно же, готовил исключительно собственноручно, и это каждый раз было светопреставление на сутки, — пока мы с Джой не убедили его делать тесто впрок и класть в морозильник. Времени на приготовление запаса уходило ровно столько же, но — один раз в несколько месяцев.
Теста было достаточно. Как и телячьих желудков, бараньих почек, свиных сердец, чьей-то печени и прочего ливера. Как и бочонка соленых огурцов, и лука. Потом я обыскалась лимонов, которые Мотя все до одного зачем-то сложил в барный холодильник, потом решила сварить себе кофе…
И тут позвонил Габи.
— Заяц, — сказал он строго, — домой не ходи, ночуй в «Четверге».
— Это почему? — удивилась я, а Габи пояснил:
— Снег башка попадет, совсем мертвый будешь. В окно глянь. И не геройствуй там, и… Ну, как обычно.
«Четверг» стоит в верховьях не слишком крутого ущелья, которое разверзлось в горах, сопутствующих слева — если смотреть от города — Иичукайскому тракту. Удаляясь, постепенно сужаясь и уходя вверх, километр спустя оно теряется в прибрежном невысоком хребте; от тракта к трактиру ведет хорошая подъездная дорога, освещенная фонарями. Поспешив к окнам, я увидела: цепочку фонарей, поднимающихся от дороги, глушит один за другим до полного исчезновения дымная перина пурги-поддонки, отчаянного авангарда Напомника — затяжного зимнего бурана-снегоносца, который за сутки готов навалить на город с окрестностями снегу метра на три. Он достаточно жестко напоминал зимой, кто тут хозяин, и именно на такие случаи в избе «Четверга» имелась мансарда — подкрышная квартирка с полной сантехникой, камином, и даже заземленной электрической розеткой, и автономным шкапиком с кофе, аптечкой, тушенкой и макаронами.
Потому что аля гер ком аля гер.
В Лоххиде, как и в других долинах, лежащих ниже и ближе к морю, ветра дуют практически постоянно. Иные начинаются строго по часам, и с заходом солнца заканчиваются, — когда температура на южном и северном склоне господствующей горы или гряды сравнивается; другие приходят с моря, и никакие часы им не указ; есть и такие, которые залетают буквально на минуты, но разрушений от них случается больше, чем от некоторых землетрясений. Все они почти что члены семьи, каждый ветер старожилы знают в лицо и по имени: Переклинник, Лесной Хохотун, Подрезуха, Травочёс, Свистула Окаянная…
В первые месяцы зимы погоды складывались весьма гламурно — постарайся, чтоб красиво снегом домик заносило, — так что самое время было стрястись настоящему снегопаду, непроглядному, непроходимому, с красным уровнем объявленной в городе опасности, когда шквальный ветер — куда там Подрезухе! — не просто сбивает с ног, а ещё катит куда хочет, моментально заваливая, как горная лавина, тоннами снега… В Напомник по улицам имели законное право свободно передвигаться только тарки, шейпы и огромные, тяжелые, на гусеничном ходу спасательские «тихушники» — отставные БТР-ы и БМП-шники, оснащенные медотсеками, походной метео-гео-гидро-и так далее-лабораторией, и полной выкладкой композитного электрического шанцевого инструмента: снегоотбойниками, цепным ледорезом, бронебойным щитом лавинной защиты на гидравлических усилителях, гидравлическими же многоступенчатыми выдвижными ногами гасителей лавинной инерции, консолью полулазерных прожекторов и автономной системой питания.
Я люблю бураны. Если совсем честно — я люблю любые природные форс-мажоры, если, конечно, они не слишком угрожают жизни и здоровью близких. Тьма, голоть и дух бурен, вопреки здравому смыслу, приводят меня в нормальное рабочее состояние — когда ясно понимаешь, зачем тарки подвергают себя постоянному риску на отрицательных склонах, отчего приехавшие в Суони случайные люди остаются здесь навсегда, и почему Бобка пошел в спасатели: это была самая что ни на есть нетленка, пусть чуточку грубоватая, но зато бесспорная, когда ценность тебя как личности обусловлена одним простым обстоятельством: кем бы ты ни был — гением или тупицей, тарком или просто старожилом, — здесь и сейчас ты имеешь опыт и навык остаться в живых, а, следовательно, полезных, и можешь кому-то пригодиться, а может, даже и выручить.
И даже если сегодня так удачно сложится, что никого спасать и выручать не понадобится — всё равно, Закон Дороги говорит: твое дело маленькое — быть готову вовремя оказаться под рукой у громадных и неповоротливых колес судьбы.
Я спустилась в подвал и проверила аварийный запас. В свое время Фрэнк учил меня не паниковать, и порядок проверки привязать к какому-либо навязшему на зубах стишку, чтоб ничего не забыть.
Да хоть бы и к банальному цветовому спектру — каждый охотник желает знать, где сидит фазан…
Каждый (красный) — это уровень опасности, сигнал сосредоточиться и определить, в безопасности ли ты. И если да, то сможешь ли кому-либо помочь.
Охотник (оранжевый) — сосредоточившись и подавив налет рептильной паники, проверить энергосистемы. Я проверила. В Четверге, как и почти во всех других местах, на случай отключения сетевого электричества, имелся на подхвате мощный аккумулятор, который я периодически подзаряжала. Сейчас он был заряжен под завязку.
Желает (желтый) — мерзкий цвет, цвет измены и недоверчивости. Проверить аптечку.
Знать (зеленый) — цвет надежды, то есть поживем еще, так что самое время убедиться в наличии и количестве шанцевого инструмента и продовольствия.
Где (голубой) — воды точно достаточно? Может, есть смысл, пока не поздно, натащить снегу во все имеющиеся ёмкости?..
Сидит (синий) — цвет полицейской «люстры». Включить мощный прожектор на крыше, чтобы любой застигнутый бураном знал, где жилье. Телефонная связь в буран отрубается, так что — проверить файеры, пистолет с сигнальными ракетами, лавинный бипер и лазерный фонарик.
Фазан (фиолетовый) — когда, замотавшись со всеми этими хлопотами, в какой-то момент тебе делается вообще все фиолетово. Тогда самое время спохватиться, при тебе ли вязание и книжка: неизвестно, как заметёт мое ущелье, вдруг по крышу?! Тогда ждать, пока отроют, придется не меньше суток: моя очередь не первая, тут не роддом и не больница.
Привычно отсчитав все цвета радуги, я снесла в предбанник — то есть в холодные сени — лопату, лом, веник и фонарь, убедилась, что мощная лампа над крыльцом сияет исправно, и поднялась наверх, в мансарду.
Сюда Габи не совался, так что здесь у меня было все, необходимое для счастливой ночевки: пара меховых одеял, набранных в Линкиных мастерских по моим эскизам в стиле пэч-ворк; стеклянная (Траутом подаренная) квадратная прозрачная ваза, в которую я всё лето стаскивала травы: для запаха — мяту, мелиссу, чабер и донник; для экстерьера — камыш, рыже-черные шишки рудбекии и дремучие зонтики медвежьей дудки. Сейчас всё это уже устоялось и обнялось в единое целое, и охотно наполняло помещение упоительным ароматом сеновала. Было несколько полок особо любимых книжек, тех, которые берешься перечитывать, как в награду за всё остальное. Была шкура горного козла у кровати (Габи почему-то питал к козлам особое отвращение), механическая кофемолка и спиртовка, индифферентные к любым мировым катаклизмам; запас кофе, сахара, юколы и пеммикана — вяленой рыбки и вяленого мяса в морском рундуке, так же как и мешочка сухарей, которые я собственноручно сушила — а точнее, почти коптила, — с солью и чесноком. Тайком от мужа, который за такие деликатесы меня бы, конечно, подверг остракизму. Или из дому выгнал, вместе с сухарями — пока не доем, не возвращаться…
Запасец спиртного тоже имелся, опять-таки, лично мною любовно заготовленный. Я не так всеядна, как Микада, у меня свои приоритеты: вино из черноплодки на вишневом листу, анисовый ликер, и литровая банка пьяной вишни. Передо мной вырисовывалась, как говорит Персик, конкретная маза запурговать суток так на двое, без каких бы то ни было вводных — мужа, друзей, детей и внуков, работы, обязанностей, Джой, рынка, «Четверга», компьютера с недописанной книжкой, недовязанного свитера, не отвеченных электронных писем, работы, пожизненной кому-то должности и обязанности… Всё это одним мощным глотком скушал Напомник, благослови его Дорога! Я раздернула шторы (не люблю занавешенных окон, хоть ты меня убей), ещё раз глянула на крутящиеся в фонарном свете, как в стиральной машине, снеговые покрывала и занавесы; сыто вздохнула, и повернулась к книжной полочке. Я даже успела любовно выбрать книжку — «Убить пересмешника», — и тут меня накрыло.
Рука дрогнула, книжка полетела на пол, сердце стукнуло как-то противно… «Здравствуй, жаба, Новый год» — мельком подумала я, нашаривая табурет. Руки сделались ватные, и взять в них что-либо оказалось проблематично. Если это инфаркт, решила я, то не смешно. Хотя какой там инфаркт, что за чушь. Сердце бьется вполне нормально — ну, чуток суматошно, и всё. А вот что я на самом деле чувствую отчетливо, так это… так это панику. Оглушающую. Черную.
Только вот с чего бы мне её чувствовать? — немедля прекрати истерику, старая идиотина, скомандовала я себе, разозлившись, — что, побояться захотелось?.. Первый раз пургуешь?.. Как говорит Мотя, оставим эти мрачные ужасы до более светлых времен.
Как ни странно, злость подействовала: ноги перестали делаться ватными, и я упустила шанс сесть мимо табуретки. Упавшая книжка горбилась страницами на прикроватном козле; чувствуя, что двускатный рубленый потолок отчего-то продолжает всею тяжестью давить на темя, я чуток подышала по науке (таркской, разумеется: раз-два-три — вдох, раз-два-три — выдох… не торопись, некуда тебе торопиться… раз-два-три-четыре — вдох, раз-два-три-четыре — выдох… ну вот, уже лучше), перевела дыхание, решительно встала и пошла вниз.
Обеденная зала Четверга застеклена с 2-х сторон, поэтому в солнечные дни тут легко найти столик и для любителей полутени, и для солнцепоклонников. Ну и, конечно, виды на все стороны открываются чудные: подъездная аллея с ныряющей круто вниз дорогой, и каменные склоны ущелья, поросшие пирамидальной елью… Поднимаясь к себе, свет я везде погасила, но теперь зажгла снова: пока есть электричество, будем радоваться жизни. Может, кто и забредет, подумала я, а то чего-то… какая-то я нервная сегодня. Опять же камин — дров навалом, на неделю осады, можно не жалеть… Я уселась у камина, мельком пожалев об оставленной наверху книжке. И тут меня опять накрыло.
Паники на сей раз не было, но зато все тайные страхи стареющей женщины, обычно отсиживающиеся по дальним углам сознания, вдруг встрепенулись, и, с неуместным энтузиазмом толпясь и толкаясь, полезли в голову.
Совсем некстати вспомнилось, что муж на 5 лет моложе меня.
А если учесть, что женщины, как правило, стареют раньше мужчин, то на все 10.
И что, собственно, тогда мешает ему меня бросить? Влюбится в кого-нибудь посвежее, помоложе… Джой права, тысячу раз права — нечистый меня попутал написать в «Яйце», что останусь в конце концов без него…
Разве я смогу без него?!
Ох, для чего мы с ним тогда — взрослые, всё повидавшие люди! — загулявшись в предрассветных травных пустошах Хоккая, вдруг заговорили о самом сокровенном, о чём старались никогда не поминать, по умолчанию.… Затмение на нас нашло, не иначе, — цепляясь друг за друга, оступаясь на обглоданных морем камнях прибрежной полосы, со смехом стряхивая с волос туман, мы целовались, как новобрачные, и старались загородить друг друга от вечного, живущего на Хоккае от начала времен ветра Травочёса, который зачастую, подчиняясь только собственным капризам, превращался в ветер Траводёр, шквал Лесоброс и ураган Смертонос. И было совершенно необходимо защитить друг друга и от этого дурного ветра, и вообще от всего на свете, от любой боли, особенно непереносимой; даже ценой собственной жизни, потому что на самом деле друг без друга жизнь не имеет ни малейшей ценности. Нет, я не паникёрша… но вдруг действительно с Габи что-нибудь?..
И тут — Слава Дороге! — жизнеутверждающе взвыла дверь.
…Потом, уже сидя у камина, в котором ревели дрова, гость сказал:
— Заяц, ну уж ты-то не первый год здесь. Даже странно.
— Ничего не странно, — возразила я, шумно и радостно доглатывая последние капли из стакана с горячей медовухой, — просто мне ещё ни разу не приходилось встречать Напомник в одиночку, представляешь… И, соответственно, сталкиваться с этим феноменом.
Здесь, наверное, надо сказать о некоторых особенностях суонийского языка: в нем нет сослагательного наклонения, матерных ругательств и обращения к единственному числу на «вы». У суонийцев имеются иные формы донесения до собеседника своего респекта и уважухи. Поэтому, например, Мотино «мадам Заяц» звучало несколько дико: на суонийский слух, Мотя общался сразу с двумя собеседниками — с одной мадам, и с одним зайцем.
— …Ещё раз, — попросила я, — пожалуйста. С первого я всё поняла, но ничего не запомнила. А у тебя такие чеканные формулировки…
— Не у меня, — возразил собеседник, — у учебника физики для первого курса таркского колледжа.
— Тысяча пардонов, но я колледжа не кончала, фишка не легла. Так что давай для тупоумных…
— Да без проблем. Волны Шумана, предгрозовое излучение, он же — «Голос моря» — инфразвук на частоте 7—8 Гц. Это явление может быть не только морским; источником сверхнизкочастотных электромагнитных волн бывают и циклоны — но только зимой, и только у горных массивов… Фронт циклона обычно выпуклый, ветры дуют перпендикулярно ему, то есть веерообразно. Циклический инфразвук обычно распространяется по ветру; когда край фронта приближается к горам, его линия искажается, он выгибается в обратную сторону. И на выгнутом фронте, как в фокусе зеркала, ветер и опережающий его инфразвук начинают сходиться в некий новый фокус, где интенсивность инфразвука возрастает в сотни раз, и становится опасным. Проще говоря, перед валом Напомника бежит волна смертельного ужаса, по счастью — кратковременная.
— Слу-ушай, — сказала я, деликатно разглядывая гостя, и особенно браслет из белых камешков на жилистой руке, поправлявшей дровишки в камине, — а это правда, что вы умеете разговаривать с буранами?
— Правда, — ответил он, разглядывая меня. Вздохнул и спросил, деликатно понизив голос: — А это правда, что в честь тебя поставили тотем на лугах за Собачьим Хутором?..
— Не в меня! — возмутилась я, поспешно отставляя стакан. — Не в честь!.. То есть, не мою… Тьфу, да когда это было!
— Я редко спускаюсь в город, — пожал плечами гость.