Ну, что ты скажешь?! Почему-то я не похожа на этой фоте ни на снегурочку, ни на снежинку… Даже на зайчика не похожа… не говоря уж про белочку. Да? А на кого я здесь похожа? По-моему, на официантку… Ничего не имею против официанток, но я-то предпочла бы быть снегурочкой, феей, зайчиком, звездой на елке, наконец! Ведь это же – Новый год! Это же мой любимый праздник! Факин фа-а-ак!..
Все радовались, веселились, а я пахала, как запряженная пони! Или – на мне пахали? Десять дней, которые всю жизнь были волшебными маячками, на которые я прилежно выруливала целый год… Десять дней, которые всю жизнь пахли мандаринами, хвоей, снегом, чудом, счастьем, сказкой, вдруг слиплись, как разварившиеся пельмени в кастрюле. В вонючий серый ком! Я не могла отличить их друг от друга. Я засыпала в кабаке и просыпалась в кабаке. И все они выглядели одинаково. Столы, стулья, гирлянды, ложки, вилки, бокалы, бокалы, бокалы… И все пропахли виски, сигарами, блядством, понтами, похмельем. Вот такой был Новый год у начинающей певицы, будущей звезды и народной артистки. Я каждый вечер пела и не понимала – для кого. Эти пузатые дядьки в костюмах, их потерянные женщины с тоннами косметики на лицах, они даже не слушали меня. Им сказали, что это – «новая модная», и они послушно верили. Им больше ничего не оставалось делать, кроме как платить и притопывать ножкой. Им было наплевать о чем я пою. На моем месте мог стоять кто угодно – чебоксарский гаишник или желтый карлик из Карловых Вар – и петь все, что вздумается, а они платили бы и притопывали ножкой, если бы им посулили, что это – «новая модная».
Я смотрела на них со сцены, и мне казалось, что они, как и я, тяжело работают в это самое время, когда едят, пьют и делают вид, что слушают меня. Как написал в те дни в своем блоге мой любимый писатель: «Если бы энергию, с которой русские люди занимаются менеджментом одной единственной пьянки в году, пустить на создание новой Компании, на свете стало бы одной Virgin Group больше». Кстати, – приятная новость! – спустя неделю после того адского многодневного застолья я впервые переступила порог Virgin Store в Стокгольме… Но об этом после.
А тогда я будто попала… у меня будто открылись нескончаемые месячные. Я выла на Луну! Каждый день на нервяке, на изменах, и потом – этот гадский лай с Гвидо. На ровном месте! Он тупо мстил мне. Не по-мужски. Я и не догадывалась, что он такой злопамятный. А Гвидо никак не мог забыть уик-энд в Мытищах, помнишь? Я рассказывала… Когда мы снимали мой первый клип. Когда вместе с утренним морозцем, атональным гудением автомобилей за окном и посвистом окрестных дворников он ворвался к нам со Славкой в номер. Ты же понимаешь… Мы валялись в полудреме на белой простыне, голые, вспотевшие, как Венсан Кассель и Моника Белуччи в одном жестком фильме, меня водил на него в Москве один влюбленный фотограф… забавный чудак… потом расскажу. Гвидо сначала застыл, увидев нас. Через три секунды он преобразился в Гитлера, который выступает на митинге, я видела по телеку… Как он замахал руками! Как он залаял про уговоры-договоры-переговоры! А мне спросонья слышалось: «…воры… воры… воры…». Как он схватил Славку за ногу и потащил его из постели… А Славка сначала упал, потом встал да и заехал ему с ноги по яйцам и еще – пару раз по физиономии. Гвидо растерялся, заухал, как филин, принялся вопить про беспредел, про ответку, про людей, которые разберутся. Еще про весовые категории… Жесть! Я сидела в уголочке, закутавшись в простыню, и напевала вполголоса «No surprises». Чтобы не свихнуться и, Боже упаси, не вписаться с этими двумя безумцами в пошлый менаж-де-труа. Короче, съемочка моя после этого, понятное дело, не зада-алася. Кое-как добили несколько недостающих дублей и траурным кортежем развернулись в Москву. Я хотела возвращаться со Славкой, но Гвидо сжал мою руку повыше локтя, так, что у меня синяк потом вздулся, и прошипел прямо в ухо: «Работать хочеш-ш-шь? Контра-а-акт!»
А потом поехало-покатило! Клип смонтировали, он занял высокие места во всяких там типа-рейтингах этих типа-музыкальных-телепомоек, я дала пару интервью, Гвидо говорил, что для «полноценной пиар-компании пока не время». Зато какой кайфец работать в студии! Ты бы знал! Меня вштырило и уже не отпускало! Я превратилась в законченную графоманку – строчила текст за текстом! Записывала их на чем придется – на салфетках, на ресторанных счетах, на нотах «Битлз», которые валялись в студии… Представляешь?! Мой текст поверх Day Tripper? Удавиться! Большинство стишат Гвидо рвал и выбрасывал с такой иезуитской усмешечкой… И помалкивал, гандошка, ничего не объяснял! Некоторые перечитывал, отводил меня в уголок и долго втыкал, почему «вот эта строчка – хороша, сделай остальные достойными ее, ма шер!». Пока я корпела над тем, чтобы привести весь текст в соответствие с вкусовыми пристрастиями своего продюсера, кудесник Андрюша на своем любимом «хаммонде», который, похоже, заменял ему друзей и семью, наигрывал вариации на тему понравившейся Гвидо строчки. Так что песню мы сочиняли вдвоем, практически одновременно. До Нового года успели записать шесть вещиц, которые казались мне восхитительными, потому что в каждой из них была – я. Настоящая, не игрушка! И я себе в них нравилась. Ты же знаешь, как мы, девчонки, любим зеркала… Гвидо почти не хмурился в те дни. Он приезжал в студию раньше всех, потирал руки, иногда едко пошучивал, иногда открывал бутылку шампанского… Постоянно повторял всем музыкантам, что в середине февраля, когда закончим альбом, всех ждет «нешутейная премия».
– Мне – серебристый «Хаммер», пожалуйста, – обычно отзывался на это «мотивирование персонала» саунд-мастер Серега. Здоровенный, как носорог, он вылезал из-за пульта, только чтобы поправить микрофоны.
В конце ноября мы снова прикинулись киношниками. Гвидо затеял съемку клипа на только что записанную «Амнезию». Что тут скажешь? Я не знала, как мне реагировать. Он не переставал удивлять меня. Я не могла разобраться во всех этих… наслоениях его иронии, что ли. Ходячий торт, а не продюсер! Не мог же он не понимать, насколько автобиографична строчка «Я забыла, что забыла позабыть тебя…». Это же – о наболевшем! И в частности – на его физиономии. А он именно из-за этой строчки заставил меня дописать текст и на готовую вещь принял решение снимать клип. То есть делать хитом песню о моей жизненной коллизии, в которой он, Гвидо, играл самую неблаговидную роль. Когда я, промучившись в непонятках несколько дней, все же решилась поговорить с ним об этом, он обнял меня за плечи и принялся поучать, вкрадчиво… в своей манере:
– Ма шер, вот тебе очередное правило шоу-бизнеса от старика Гвидо. Сочиняй и пой собственной кровью! Только так! Чем острее, чем глубже, чем болезненней ты пережила ситуацию, о которой поешь, тем сильнее получится песня. Тем сильнее она отзовется в слушателях, зацепит их. Тем больше мы заработаем! Ха-ха! Скузе муа, цинизм необходим, чтобы не скатиться в пафос и дешевую мелодраму, что гораздо хуже. Слушатель ждет искренности от артиста. Ждет настоящих эмоций, неподдельных чувств. Ждет мяса, крови, спермы, сухожилий, короче – подлинной жизни… Взгляни вокруг, как много фальшивых подделок! Мы проживаем в стране сплошного контрафакта! Пиратства интеллектуальной собственности и – чувств! Если бы я заставил тебя петь о пустых тусовочных движняках, о никчемных любовных свиданиях, о… не знаю… о «калинки-малинки», о «ля-ля-ля-тру-ля-ля-все-будет-зашибись!», ты стала бы таким же контрафактом, как все эти глубокие глотки по ящику, которые используют себя не по назначению. Это был бы не секс, а бездарная мастурбация! Ты даже не понимаешь, какую услугу я оказал тебе тем, что запретил встречаться с этим… твоим… – тут Гвидо осекся и помрачнел по понятной причине. Потом продолжил:
– Когда я ходил в школу, самой яркой звездой в стране была Пугачева. Хотя в те времена выходили на сцену тетки и поголосистее и поярче внешностью, посексапильнее. А Пугачева, в отличие от всех прочих, пела про себя, про свои беды, пела сердцем, и вся страна это чувствовала. А еще раньше, когда Пугачева ходила в школу, поэта Бродского коммунисты по беспределу заслали на зону. Кстати, я обязую тебя прочесть стихи поэта Бродского. К завтрашнему дню! – Гвидо кинул на меня строгий взгляд. – Так вот, все сочувствовали Бродскому, и только поэтесса Ахматова дальновидно рассудила: «Какую биографию делают нашему рыжему!» Понимаешь? – Гвидо схватил меня за плечи и с силой тряхнул, – ты понимаешь, какую услугу я оказываю тебе?! Мучайся! Страдай! Страдай и пой об этом! Только так все будет по-настоящему!
Я хлопала ресницами и решительно ничего не понимала в этом его садо-мазо-шоу-бизнесе!
Съемки «Амнезии» прошли без приключений. Ничто не напоминало наш лихой вояж в Мытищи. Арендовали на день больничную палату в Склифе, Гвидо, проницательно угадав все мои внутренние психодрамы, перевел их в набор нехитрых образов и заставил отыграть на камеру. Я лежала бледная в кровати под капельницей. Затем, очнувшись, выдергивала капельничные иголки из собственных вен, пыталась встать, выбиралась из кровати, падала, без сил ползла к одежде, оставляя кровавые следы на полу… Затем появлялись санитары, насильно укладывали меня, снова втыкали иглы в вены. Затем я опять пыталась бежать. Наконец меня упаковывали в смирительную рубашку и продолжали лечить, по всему уже от двух заболеваний. Короче, все выходило очень символично. Мне постоянно аплодировали участники съемочной группы, потому что почти все сцены я выполнила с первого дубля. Режиссер, педоватый блондин Паша, прославившийся как фотограф в глянцевом журнале, чей хит – рекламу туши для ресниц постоянно крутили по телику, предложил мне сниматься в его фильме.
– Я запускаюсь через три месяца… классно было работать с тобой, давай попробуем… роль, конечно, не главная, эпизод, но…
– Все вопросы – к моему продюсеру, – устало оборвала я его.
Славка за это время появился всего несколько раз, всегда – внезапно, без звонка. Если посреди ночи в дверь моей съемной квартирки на Динамо стучали, я знала – это он. Я бежала в прихожую, нарочно старалась греметь замками, потому что боялась, что он не дождется, решит, что меня нет дома, и уйдет! И каждый раз обнаруживала его прислонившимся к дверному косяку, с бутылкой виски, ароматного, помятого, небритого. Оттого казалось, когда он широко раскрывал рот в виноватой улыбке, что это еж шевелит иголками.
– Привет, Перышко!
– Приперся, Лисий хвост! Входи…
В прихожей мы еще как-то пытались соблюдать этикет, я изображала гостеприимную хозяйку, он – вежливого гостя, но только до тех пор, пока, спотыкаясь, он не скидывал обувь. С этого момента по квартире неслось торнадо, из которого во все стороны сыпались клочки одежды, и не было в моем жилище уголка, на котором этот ураган не оставил бы влажный след. Мы трахались, как кролики, которым вкатили по инъекции виагры и пообещали государственную субсидию, просто так, за секс. Нас бросало друг к другу, и ни он, ни я не могли распоряжаться рассудком до тех пор, пока все кусочки паззла не складывались, заполнив друг друга. Затем лежали вспотевшие, закатившись переплетенными конечностями в одну из параллельных реальностей, где не существует вообще ничего, кроме взбесившихся толчков крови и этого щекочущего послевкусия в каждом миллиметре кожи, заставляющего волоски стоять навытяжку. Парад волосков! Кто-нибудь со временем начинал наугад, ощупью пробираться обратно в видимый мир, с трудом контролируя дыхание:
– Уф-ф-ф… Где был? Уф-ф-ф-ф…
– В Воронеже, у-ф-ф-фф… в Туле… сейчас – с самолета… из Красноярска…
– И как?
– Разрыф-ф-ф… оу-у-у… как обычно!
Мало-помалу дыхание приходило в норму, появлялись сигареты и более-менее осмысленное выражение в глазах:
– Что с Гвидо?
– Сказал, что убьет, если еще раз…
– А ты?
– Думаю, надо убить его прежде…
– Тогда он так и не успеет раскрутить меня, это несправедливо…
– Возьму тебя петь на разогреве у «Аллигархов».
– Это «Аллигархи» будут играть у меня на разогреве!
– Нет, ты у «Аллигархов»!
– Нет, наоборот!
– Ах та-а-ак?! Надменность и гордыня! Демоны одолели тебя! Никто не круче «Аллигархов»!
– Ах та-а-а-ак?!
Вторая вспышка торнадо происходила воинственно, в классическом духе противоборства полов. Победителем всегда выходил громогласный экстаз! После этого раунда мы обычно обнаруживали себя в разных концах комнаты, как боксеры, разведенные по углам строгим и невидимым рефери. Не отвлекаясь на одышку, Славка, сверкая татуировками и голыми булками, – замечу, мне всегда нравилось это зрелище! – брел в прихожую, где разыскивал под грудой беспорядочно сваленных шмоток свой пиджак. Жестами фокусника на пенсии из внутреннего кармана извлекались разукрашеная грибными узорами трубка и кожаный мешочек с россыпью отборных «Раста Энджелов». Итак… передовой отряд Энджелов отправлялся в трубку, мы укладывались в кровать голова к голове, как добропорядочная семейная пара, и курили. Разговор за перекуром всегда был вдумчивый и за жизнь.
– Что будем делать?
– В смысле?
– Что будем делать дальше? Продолжать прятаться?
– Да мы не прячемся…
– Ты же прекрасно понимаешь, что прячемся.
– Ну… Нам нельзя сейчас открыто конфликтовать с Гвидо. Ты же сама говорила, что хочешь раскрутиться…
– Вопрос – какой ценой!
– М-м-м… В принципе можно, конечно, послать его в жопу и уехать жить на маленький остров в Карибском море. У тебя есть деньги?
– Нет. А у тебя?
– Есть… немного. Давай подождем еще, он успокоится, я попробую с ним поговорить серьезно…
– А если не получится?
– Тогда закончу новогодний чес, соберу кубышку и рванем отсюда к Раста Энджелам! У тебя, кстати, контракт с неустойкой?
– Не знаю…
– Выясни, пожалуйста. Есть подозрение, что вся моя кубышка уйдет на погашение твоей неустойки…
В этом месте мы начинали ощущать себя, как супруги со стажем, только что решившие важный вопрос с покупкой спального гарнитура. Пора было скрепить договоренность невербальными обещаниями. Трубка летела под кровать, мы терлись носами, крепко прижимались друг к другу и уплывали на далекий остров, туда, где Раста Энджелы качают нас – медленно и нежно… бережно и нежно…
Пара часов сна, и Славка будил меня губами, чтобы прощаться.
– Зачем? Сколько щас? Куда? – сонно сопротивлялась я.
– Уже восемь… Пора в аэропорт. Сегодня – Ростов-на-Дону.
– Как ты можешь выступать так часто? – ворчала я, целуя его, не в силах разлепить веки.
– Часто – это круто! Радоваться надо… Вот когда начнется «редко», тогда… Помни про кубышку! – Он чмокал меня в ответ.
– Порви их!
– Обязательно!
– Я про билеты…
– А я про публику!
– Я буду ждать.
– Я приду.
Он молча махал мне рукой и поворачивался в дверях. Водитель Стас во дворе выжимал клаксон «Бьюика». Я провожала взглядом Славкину спину, медленно закрывала дверь и печально щелкала замками. «Вот он, звук моей печали, – думала я, – надо будет вставить в песню…» Ложилась в кровать и долго не могла уснуть. И открыть глаза тоже не могла. Тело сопротивлялось. Мое тело не хотело прощаться с ним, не хотело забывать его. Моего лучшего любовника. Единственного. Как бы мне хотелось, чтобы он мог быть еще и другом, который всегда рядом. Работа… Какая злая работа… Факин фак!
А потом и у меня случился первый новогодний чес! Нет-нет, это не кожная болезнь, хотя лучше бы – экзема… Просто два хита начинающей певицы Белки достигли необходимого количества ушей для того, чтобы Гвидо смог подсуетиться и зарядить аж двадцать концертов в Москве. Ну, не совсем концертов… Точнее – вообще не концертов. Даже не знаю, как обозвать эти затрапезные «караоке на сцене»! Ни тебе музыкантов, с настоящим «живым» звуком, ни тебе шоу, никаких танцоров, экранов, световой режиссуры и прочих приятных мелочей, создающих то, что принято называть гордым словом Шоу! Все планировалось банально: на сцене – я с микрофоном и гитаркой да фонограмма. До последнего мой МэйнМэн, как он иногда называл себя после двухсот Хеннесси, мучался вопросом – нанять пару танцоров, чтобы мне было не так одиноко на пустой сцене или… Победило «или». Мне на шею повесили электрогитарку, естественно, без подключения. По замыслу Гвидо, инструмент подчеркнет мой интеллектуальный имидж и недвусмысленно заявит публике, что я – не просто очередная нарядная «Буратина телекомандата», а серьезный музыкант и соавтор своих песен. Перед первым выходом, на корпоративе торговцев автомобилями в ресторане «Турандот», меня можно было выжимать над засушливыми полями африканских колхозников, так я вспотела. От волнения, естественно. Ноги отказывались слушаться, когда бодрый армянский ведущий из «Камеди Клаб», с приподъебочкой, как у них принято, выкрикнул в микрофон: «Встречайте – Бе-е-елка-а-а!» Как на ходулях взошла на этот ресторанный эшафот, техник набросил мне на шею петлю, которая оказалась гитарным ремнем, человек тридцать у сцены вежливо похлопали, я приготовилась раскрыть рот, и… фонограмму заело! Не знаю, что там у них случилось, но я стояла на сцене в полной готовности петь, люди стояли у сцены в полной готовности слушать, люди сидели за столиками в полной готовности жевать, запивать и прислушиваться, а музыка совсем не готова была звучать! Конфуз и тяжкое проклятье на весь род звукорежиссера до пятого колена! Гвидо, чье лицо в первом ряду у сцены, по его же великому замыслу, должно было придавать мне уверенности, быстро слился в будку звуковиков. Секунды капали, прибавляясь к вечности, кажется, я слышала их звонкое «тик-так-тик-так». Публика начала посвистывать. Подкатывал традиционный сблев. Это склизкая паранойя готовилась смыть новую артистку с лица земли. Мне казалось, что все смотрят на меня с презрительной иронией. Я читала в каждом взгляде, уставленном на эту нелепую гитару у меня на шее: «Ну, что, новая модная, облажалась?! Все вы такие, продюсерские куклы! Только рот разевать под фонограмму да ноги в постели раздвигать умеете! А развлекать зрителей – для этого талант нужен, это точно не к вам!» Я почувствовала, как ожог крапивы заливает мне шею и расползается дальше, на лицо, уши, кончики волос. Кажется, кто-то из зрителей захрюкал. Во время корпоративов публика принципиально не стесняется. А чего стесняться – все свои! Раздался выкрик, топот, свист, свист и… я, наконец, разозлилась! Вата в ногах и руках затвердела, я скинула с шеи гитарную удавку, оглянулась и увидела в глубине сцены маленький белый электророяль. Для Маликова поставили. Но, перед тем как пройти к нему, я приблизилась к самому краю сцены, вгляделась в лица зрителей, стараясь изобразить пристальный взгляд заклинателя змей, медленно вложила два пальца себе в рот и оглушительно свистнула! Мне ответили… аплодисментами. Они здорово меня подбодрили. Усевшись за рояль и коснувшись влажными от пота пальцами теплых клавиш, я вспомнила клуб «Гагарин» в Твери, вечно орущего на меня за опоздания клавишника Макса, барабанщика Коляна, друзей, поклонников, которым я пела все их любимые хиты… и вдарила зажигательный зонг Нины Симон. У рояля работал лишь встроенный динамик, и я пела без микрофона, но – кто может сопротивляться энергии? Всем все было слышно и без подключения! Я вложила в то исполнение силу, которую альпинист тратит на последнее подтягивание к вершине! Р-р-р-раз – есть! Я взяла их! Недавние свистуны пританцовывали между столиками и хлопали в такт бешеному ритму. За Ниной Симон последовали ранний Маккартни и Джейн Биркин. Когда Гвидо появился у сцены и знаками стал показывать мне, что техническая проблема ликвидирована, я уже подняла культурный уровень этих продавцов автомобилей, успев познакомить их с пятью или шестью волшебными песнями – увы! – не из моего репертуара! Меня приветствовали так, будто это я единолично скупила у них годовой запас Porsche. Нелепая гитара была презрительно отодвинута ногой, я подошла к микрофону и в нескольких словах сообщила, что сейчас я исполню песни, слова к которым сочинила сама. То есть – песни обо мне. Им уже ничего не надо было объяснять. Они уже были моими! Моими зрителями! Моей публикой! Моей кровью, жизнью, воздухом, мечтами, надеждами… Они приняли меня. Приняли такой, какой я сама себе однажды приснилась. Вот так.
А Гвидо постарался разбить мне сердце. Прямо за кулисами, сразу же после моего маленького, но такого важного триумфа. Я влетела в комнатушку, которую нам отрядили под «как бы гримерную», и бросилась Гвидо на шею. Чувства переполняли меня. Такими крыльями я не размахивала со времен моего первого диджейского сета в тверском клубе «Зебра».
– Ты умница, ма шер! Я не зря поверил в тебя! Ты развеяла все сомнения!
– Ты что-о-о?! Еще сомневался во мне?
– О! Не добивай меня! Скажу по секрету, как бы ни был талантлив Артист, есть одна вещь, которую невозможно проверить до первого концерта!
– Какая?
– Сценическая харизма! Чу! Прислушайся! – Гвидо приложил палец к губам, я навострила уши, но расслышала только «минусовку» мальчуковой группы, которая пошла на сцену сразу вслед за мной. У них в этом году тоже реализовались два хита, и группу считали перспективной. – Слышишь? Они тоже, как и ты, поют. У них тоже есть два хита! Но им никогда не стать великой группой! Я видел их на прошлой неделе – четыре смазливые голосистые куклы, только и всего – полный ноль по харизме! Они могут продержаться несколько лет, но только при условии безупречного продюсирования и продакшна! Случись у них сбой с «минусовкой», как у тебя, они бы уносили ноги со сцены! Как стадо баранов во время камнепада. Им никогда не порвать стадион. Они могут транслировать себя на тридцать-сорок человек у сцены, не более… А вот Артист с харизмой, – Гвидо горделиво похлопал меня по плечу, – может позволить себе нести со сцены любую пургу, но из его уст это будет звучать как откровение, как мантра, как заклинание публики… Спасибо. Ты доказала сегодня! Я не ошибся! – Он чмокнул меня со всей влажностью своей признательности.
– Гвидо… Если все так, как ты говоришь… то… может быть… ну, понимаешь… Новый год – мой самый любимый праздник! Только одна ночь!
– Даже не начинай! – Гвидо резко оборвал меня. – Не разочаровывай меня! Только не сейчас! Ты, для которой я только что прозрел в дымке времени будущее великой Артистки! Вдруг начинаешь рассуждать, как жалкий лузер! Никаких поблажек! В бой! Только – в бой!
– Ну, Гвидошечка! Я буду биться, сколько потребуется! Даже в день рождения я буду в форме… готова работать! Но… эту ночь… подари мне… пожалуйста-а-а.
– Никогда не называй меня «Гвидошечка»! Это – во-первых. Не распускай слюни. И выброси из своего лексикона омерзительные кошачьи выражения! Во-вторых, ты в курсе, сколько я уже успел в тебя вбухать?! Нет?! Ну, конечно, низменные материи нас, высокоодухотворенных личностей, не интересуют?! Открою тебе этот секрет. Полмиллиона! Полмиллиона в твердой европейской валюте. И в ближайшие два месяца намерен вложить еще столько же. Согласно контракту. А ты, ма шер, согласно тому же контракту, обязана отрабатывать эти деньги, по концертному расписанию, которое составляет твой Продюсер! Это я! – Он схватил мою голову руками и впился своими глазищами в мои заплаканные, как будто хотел высосать оттуда остатки жизни. – Это я – человек, который в тебя поверил! Пожалуйста, постарайся не обмануть моего доверия! И в-третьих, – тон Гвидо смягчился, он будто хотел подсластить пилюлю, – пойми и запомни на всю жизнь: ты – Артистка! Среди всех привилегий этот титул накладывает и обязанности. Главная из них – ты работаешь, когда людям больше всего нужна твоя работа. То есть в дни всенародных праздников! Пойми, дурочка, что отныне твой календарь и календарь остальных людей перестают совпадать. Теперь, когда у них на календаре – праздничный день, у тебя – рабочий. И – наоборот. Ты освоишься, ты привыкнешь, вот подожди, – он потрепал меня по голове, – ты еще обнаружишь в этом укладе жизни массу прелестей и будешь недоумевать, как это раньше могла жить по-другому! Подожди немного, все это придет к тебе. Главное, с самого начала дать себе установку на бой и на победу! И на стахановскую работу! Все! Больше никогда не смотри на меня этим лузерским взглядом! Он недостоин тебя!
Я высморкалась в салфетку и отвернулась от него. Попыталась собрать остатки чувств на поле, только что выжженном напалмом… ну, а что оставалось делать? Забавно, правда? Осуществление одной моей мечты почему-то перечеркивало другую. Забавно… Ничего не понимаю в этом шоу-бизнесе, а в себе – еще меньше.
И я продолжила честно вкалывать во имя Ее Величества Мечты и Его Величества Контракта. Правда, на следующий день Гвидо начал искать примирения. Он великодушно сообщил мне, что в казино, где я должна была выступать в новогоднюю ночь, я могу пригласить дядю Тони.
– У нас будет столик! – произнес Гвидо с таким видом, будто сообщал мне о покупке острова.
Никогда не забуду этого Волшебства! Оно произошло со мной в первую минуту Нового года, когда часы еще выдыхали остатки эха от последнего удара. Гвидо вручил мне конверт и потребовал немедленно распечатать его. Сиял, мерзавец, предвкушал… Я, чертыхаясь оттого, что в эти секунды мне опять приходится отвлекаться ради денег, – а я была уверена, что в конверте деньги! – разорвала его, чтобы обнаружить внутри самый дорогой новогодний подарок, который я только получала. Билеты на концерт «Radiohead», моей любимой группы!
– Гвидо-о-о-о! – я повисла на нем и, кажется, вымочила его шелковую рубашку в шампанском. Тони-Пони стоял рядом и сиял, будто это ему сделали подарок. Несколько минут я находилась в счастливом столбняке. Я перебирала желтые прямоугольники с выбитыми зеленым цветом словами «Стокгольм», «Рэдиохэд» и не верила, что это происходит со мной… Наконец я очнулась:
– А почему здесь три билета? На самолет – один билет, на мое имя, а на концерт – три…
– Они все твои, ма шер! – Гвидо замахал руками, отметая любые подозрения в том, что у него могли быть виды на подарок, – распоряжайся ими по своему усмотрению. Я купил три билета, потому что подумал, ведь ты можешь захотеть пригласить с собой кого-нибудь… – он многозначительно посмотрел на Тони-Пони, – кого-нибудь из близких или тех, с кем… работаешь… Не подумай! Это – не намек! Делай, что хочешь со своим подарком, приглашай, кого хочешь, кроме… впрочем, он и так не сможет пятого… а можешь продать их или обменять на что захочешь. Они твои, ма шер! Владей и распоряжайся!
– Ну, уж дудки! – состроила я характер, – я лечу! Стопудняк лечу! Лечу-лечу-лечу!!! А вот кто полетит со мной… еще подумаю, – я отвернулась и с наслаждением запила эти слова шампанским. Праздник удался! А Гвидо пусть не рассчитывает. В первую очередь я хочу отдохнуть от него. Тони-Пони, конечно, до лампочки все «Рэдиохэды» нашего мира. Он наверняка уверен, что это – модель нового внедорожника. Конечно, Тони с удовольствием прокатился бы со мной в Европу, но не обидится, если я объясню ему, что такой концерт необходимо переживать с единомышленниками, с друзьями. Все равно он собирался ходить по детским домам… Друзья… Где же ты, верный Фил? Какая сволочь я, если задуматься! Три месяца в Москве и ни разу не наведалась в Архитектурный институт, не разыскала друга детства! Любовь? Шоу-бизнес? Что может извинить меня за непростительное свинство?
Так часто бывает в жизни. Пути друзей расходятся. То мы опережаем их, то они делают рывок вперед. А иногда мы одновременно выжимаем пятую скорость и летим в противоположные стороны… Вдруг оказываемся в разных городах, в разных часовых поясах, среди других людей, с которыми нам интересно, потому что мы начинаем делать с ними общее дело. Постепенно эти люди становятся нашими новыми друзьями… Некоторые умеют развеселить нас, вытащить из депрессивной пропасти, некоторые способны в любую минуту примчаться на помощь… А некоторые, с виду не такие отзывчивые, тихо отдают нам свою жизнь, всегда занимая второе место в созданной нами реальности…
Первое января – хороший повод для звонков старым знакомым. Я набрала номер телефона квартиры родителей Фила в Твери, поздравила их с праздником, спросила про сына и выслушала довольно сухой ответ. В настоящее время Фил находится в Лондоне, он выиграл какой-то студенческий конкурс, получил грант и до весны будет стажироваться в Англии. Если я настаиваю, они могут дать мне номер его мобильного, но если у меня нет ничего срочного, то лучше бы мне воздержаться от звонков, входящие у Фила – платные. Вот так. Нечего рассчитывать на приветливость. Сама виновата. Я вежливо поблагодарила их, записала номер Филова мобильника и отправила ему короткую СМС-ку: «Поздравляю! Прогуляйся за меня по Эбби-роуд! Кинь эсэмэской свой имэйл, спишемся. Твоя подруга, Народная Артистка))». Фил не ответил.
Коварный Мэйнмэн был, как всегда, прав, Славка работал корпоративы по необъятной стране и до пятнадцатого января график его выступлений был плотнее стен в египетской пирамиде. Тут даже ничего было выдумывать. Никакой авантюризм и преданная любовь стюардесс всех авиалиний не смогли бы вырвать его из этих жерновов ни на день. Вот так. Старый друг и новый возлюбленный не могли составить мне компанию в самом счастливом предприятии моей прекрасной молодой жизни. Я пораздумывала минуты три и позвонила Анке. А что? Она сама предлагала дружить! Меня немедленно пригласили в старинный московский дом, и вечером всенародного похмелья я стояла у подъезда под массивным эркером, нажимая на домофоне цифры «1» и «5».
– Лягушки – разновидность зелени – раздалось из домофона. – Ну?
– Что «ну?», – растерялась я.
– Отзыв. Пароль прозвучал. Говори отзыв.
– Я не знаю… Это я, Белка…
– Ладно… Отзыв – Жы-Шы, бродяжка! Вваливайся! – приветственно прогудел домофон, раздался тонкий писк, и дверь вздрогнула. Я вприпрыжку, как в детстве, взбежала по ступенькам на третий этаж и бросилась обнимать Анку, которая гостеприимно распахнула дверь. Я даже не предполагала, что так соскучилась, пока не увидела ее.
– А чего вы не в клубе тусуете? – с порога удивилась я.
– Нет желания оплачивать бесчеловечную аренду московской недвижимости, – отпарировала Анка, – платить за алкоголь и закуску в десять раз больше того, что они стоят… ради чего? Ради того, что квадратный метр арендуемой площади в этом городе-офисе стоит столько, сколько стоит? И вообще клубы – не актуально! Там больше нет веселья. Они давно превратились в тупые деньговыжималки для промоутеров. Хоум-пати рулят! Ух!
– Какие вы модные! Я от всех слышу про хоум-пати!
– Даже не вздумай проходить дальше прихожей, пока не расскажешь о своих подвигах! – Анка преградила мне путь, – в нашу последнюю встречу я тут со всеми забилась, что ты – настоящая героиня! На кону самое ценное – репутация ведьмы! Теперь будем отвечать вместе! Ой! А где твой выдающийся аксессуар? – она провела пальцем по моей шее, на которой давно уже не осталось следа от двух «инфэ-эрнальных царапин»…
– Да-да, девушка, я тоже видел у вас такие колдовские отметины, – в прихожую выглянул Никита в японской шапочке, украшенной елочным шариком, схватил меня за руки и прямо в обуви втащил в гостиную, – посмотрите, как она изменилась! Уже не девочка, но серьезный деятель отечественного шоубиза! И взгляд такой таинственный, с поволокой… Вы случайно не родственница Чайлд Гарольда?
– Какой, на фиг, Чайлд?! Мне уже двадцать, я давно взрослая! – их выходки по-прежнему смущали меня.
– Чудесно! Ваш возраст вовсе не отменяет обязательный повседневный героизм и ежеминутную готовность к подвигу! Не поверишь, в двадцать лет люди все еще способны на это! Так мы ждем увлекательного рассказа о подвигах!
– По-дви-ги! По-дви-ги! По-дви-ги! – гостиная моментально заполнилась нетрезвыми потомками литературных героев, разгоряченными праздником, предвкушением, своими фантазиями, планами… планами… дурными, отчаянными. Они обнимали меня, целовали, хлопали по спине… Здесь были все – Илона, Лютый, Сандро, Никита, Анка… Они показались мне такими великими в парах алкоголя и найденного смысла собственных жизней.
– А где Мик? – удивилась я отсутствию Великого Грабителя.
– Предал Родину, отступник! – проворчал Великий Скептик Лютый.
– Потащился в Гватемалу, к каким-то аутентичным индейцам, – пояснила Анка.
– Тропой волшебной Кастанеды… – начал Сандро.
– …Наш Мик свалил, напялив кеды! – закончила Илона.
– Да кактусы он жрать поехал! Под личиной духовного поиска…
– Не отвлекайся, мы тебя слушаем…
– Да-да, не уводи разговорчик…
– Я и не пытаюсь… Есть у меня один подвиг! – я сбросила в кресло шубейку и протанцевала на середину комнаты, – я спасаю двоих из вас от трудоемких будней литерных потомков. Два билета на концерт Рэдиохэд в Стокгольме! Пятое января. Кто со мной?
– Ой, Стокгольм мой, Стокгольм! Не мое отечество! – закричала Илона, – я еду! Чур, я! Мне нужно!
– А мне нужнее!
– И я хочу!
– Самолет до Стокгольма, срочно!
– Да хоть на собаках!
– Не смей грубо думать о животных!
Илона говорит, что род ее происходит от Габриэля Беттереджа, дворецкого леди Джулии Вериндер. Старина Беттередж всю свою долгую и достойную жизнь служил верным хранителем дома, кудахчущей наседкой, внимательным опекуном благородного семейства. Кроме прочего, что входило в его обязанности, Беттередж неизменно становился поверенным в тайнах, многие из которых были раскрыты при его участии. Такова, к слову, история похищения в 1848 году легендарного алмаза из Индии, о котором позднее непревзойденный мастер «таинственного рассказа» Уилки Коллинз напишет в романе «Лунный камень».
– У меня только два билета! – остудила я их порывы.
– Кому ты это говоришь! – прервал меня Великий Экстремист Сандро, – перед тобой – литерные герои, не отбрасывающие теней! Нано-серферы, которых ты, кстати, накрыла в самый интимный момент их жизни…
– В интимно-бюрократический момент…
– Мы как раз сидели и планировали свои подвиги на Новый 2007 год!
– Тупо, как банковские клерки!
– Офисный планктон…
– Вырваться в Стокгольм, прорваться на концерт, поцеловаться с Рэдиохэд, ущипнуть Йорка за попку… Отличная разминка! – воскликнул Великий Гедонист Никита.
– Я уже чувствую, как в меня вселяется дух Зельды Фицджеральд! – подпрыгнула Илона.
– Мы тебе не рассказывали, как украсили своим появлением вечеринку-афтепати Открытия Московского Кинофестиваля в прошлом году? – спросила мисс Интуиция Анка.
У верного Беттереджа, как известно из романа, была дочь Пенелопа, девушка острого ума, привлекательной наружности да вдобавок обладавшая двумя наиглавнейшими достоинствами, которые отличали женщин той эпохи, на взгляд ее достопочтенного родителя. Она хорошо пережевывала пищу и имела твердую походку! Правда, поступь ее была слегка неровной, по причине понятного волнения, когда она шла под венец с Джефри Бирнсдейлом, стряпчим из Фризинголла, который покорил разборчивую Пенелопу добротой, красотой, умом, чуткостью, а еще этот славный малый в главном напоминал ей отца, которого она обожала. Джефри Бирнсдейл почти наизусть знал житие и философский опыт Робинзона Крузо, с которым Беттередж сверял каждый шаг своей жизни. Бракосочетание состоялось ранней весной 1850 года, вскоре после того, как окончательно прекратились поиски злополучного алмаза. Спустя два года у Пенелопы и Джефри родился очаровательный мальчуган, крестными родителями которому стала леди Рэчел и сэр Фрэнсис Блэк.
– Михалков, как всегда, забыл прислать приглашения. И нас там, естественно, никто не ждал. Сабантуй проходил в Нескучном саду на берегу реки, прямо под набережной…
– Мы с Анкой, – подхватила Илона, – отвлекали охранников, которые патрулировали вдоль набережной. Задача была несложной – сделать так, чтобы они секунд тридцать смотрели в нужном направлении…
– Это для того, чтобы они не смотрели в ненужном направлении. Мы долго показывали им пальцами на чей-то «Ягуар» в пролеске и спрашивали, не обидится ли кто, что мы припарковали там машину…
– А в это время парни прыгали прямо с набережной, – это, кстати, метра два в высоту от берега, – в шатер с кухней!
– Мик еще был с нами! – подхватил Никита, – мы друг за другом сиганули вниз, сунули офигевшему официанту тысячерублевку, схватили у него поднос и, будто так и нужно, вышли из кухни к гостям. Никто не обратил на нас внимания, даже поднос не пригодился.
По достижению совершеннолетия молодой Уильям, внук Беттереджа внезапно перестал являть собой совершенный образец послушания и покорности родительской воле. Этот шалопай попросту сбежал из дома. Да-да, скрылся, к ужасу своих родителей и удивлению деда, оставив записку, в которой объяснял свой поступок внезапно проснувшейся в нем страстью к морским путешествиям. Позднее семья узнала, что Уильям завербовался младшим матросом на «Баттерфляй», пассажирский пароход, курсировавший между Старым и Новым светом. К великой скорби, узнали они об этом из опубликованных в «Таймс» списков пассажиров и команды затонувшего в Атлантическом океане парохода. По сообщению корреспондентов, спасшихся в той загадочной и страшной катастрофе не было.
– А что дальше? – спросила я.
– О! Дальше случилась запланированная провокация! Мы устроили драку двух маститых кинематографистов… между нами, редкостных мудозвонов.
– Подошли к одному из них и вежливо поинтересовались, почему это вон тот, другой, видный кинодеятель, рассказывает дамам о его новом фильме, используя исключительно фекальную лексику. Алкоголя на вечеринке было предостаточно, а алкоголь – тот же порох, важно лишь вовремя поднести спичку.
Чудеса случаются не только в романах. На одном из Карибских островов аборигены полгода выхаживали белого человека, которого выловили в океане. Есть все основания полагать, что этим спасенным был Уильям Бирнсдейл. Он выжил, но ничего не мог вспомнить о своей прошлой жизни. Получив от аборигенов прозвище Марлу, что на тамошнем диалекте означало «Задумчивый», белый человек женился на местной девушке и спустя несколько лет заслужил авторитет среди местных жителей способностью виртуозно разрешать спорные ситуации между соплеменниками и предлагать решения, которые не всем приходились по нраву, но которые все признавали справедливыми. Он умер в начале нового века, оставив после себя добрую память и многочисленное потомство.
– А потом испортили секс одной известной телеведущей. Случайно подсмотрели, как она удаляется с толстым банкиром на его яхту…
– Там был причал для яхт, такие двухмачтовые красотки стояли…
– А Никита вспомнил, что он родом из Одессы и в детстве мечтал стать моряком. В общем, увидел яхту, кровь забурлила…
– Странно, что у яхты не было никакой охраны. Никитос забрался на борт, влез на мачту и – давай ее раскачивать!
– Никогда не думал, что у яхты такая сильная инерция, или – резонанс, не знаю, я только пару раз качнул туда-сюда, и яхта легла на воду!
– Из кают-компании – визг! Выскакивает телеведущая, а за ней – банкир выбирается, как бегемот из пруда, посмотреть на охотников…
– И орет: «Сейчас яйца откручу кому-то!» Еле отмазали Никиту! Бросились к банкиру, извинились, сказали, что молодой актер, восходящая звезда российского кино, протеже Бондарчука, на радостях перебрал немного! Утащили его оттуда!
– Смеху потом было!
– Да так… Ничего особенного не сделали… Мелкое хулиганство!
– Да, поступок, явно недостойный героев!
– Стыдно, стыдно… Даже кошки в «Макдональдсе» имели больше смысла!
Потомки Уильяма колесили по североамериканским штатам на дилижансах, выращивали опиум в Колумбии, штурмовали Голливуд, отправлялись проповедовать Слово Божье в самые труднодоступные уголки планеты, работали детективами, делали музыкальный стиль «реггей» популярным во всем мире, боролись за независимость колоний. Один из них, отважный и воинственный Филипп Марлу, в составе армии Антанты, в 1920 году высадился во Владивостоке. Когда военная миссия потерпела поражение, его вместе с другими военнопленными расстреляли большевики. В спешке трупы расстрелянных не похоронили, а лишь забросали известью. Ночью раненый Филипп сумел выбраться из-под трупов своих товарищей и доползти до ближайшего жилья. Его вернули к жизни сердобольные старики, оба сына которых были убиты на той войне. Чтобы избежать ненужных расспросов, Филипп на подводе, запряженной одной лошадью, отправился туда, где его не смогло бы разыскать никакое государство. Он уехал далеко в тайгу, в лесной чаще построил уютный сруб и долгих восемнадцать лет жил как любимый литературный герой своего прапрадеда Робинзон Крузо. Однажды на его жилище наткнулись участники геологической партии, отбившиеся из-за сильного бурана от экспедиции. Среди прочих там была третьекурсница геологического факультета Московского Университета Варя Петровская, бабушка Илоны. У Илоны нет братьев и сестер, зато есть тетя Берта, с прогрессирующей аэрофобией и смертельной зависимостью от дамских романов.
– Мне вообще кажется, – заметила я, – что люди совершают все телодвижения только для того, чтобы потом было о чем рассказать друзьям. Просто людям нужны застольные истории. Если бы не это, они вообще из постели не вылезали бы! Сидели бы дома и смотрели телевизор.
– Откуда такой пессимизм? – поинтересовался Сандро.
– Это профессиональное. Много работала в клубах. Часто замечала, что публика, молодые парни и девчонки, приходят и не получают никакого удовольствия от происходящего. Терпят всю ночь только для того, чтобы потом друзьям в красках расписать, как они круто зажигали в Эпицентре Звука! Вот и подумала, сколько вокруг всякого народа, у которого жизнь – лишь попытка скопить десяток-другой историй, чтобы было о чем с соседями трепаться. Вот и все.
– Метко. Но это не про нас! – отрезал Лютый.
– Хотя нам, конечно, важно, чтобы лучшие писатели находили в наших действиях вдохновение…
– Но все-таки нам важно совершать поступки ради самих поступков! Это – главное!
– Всегда важно вовремя заняться чем-то правильным! – Илона принялась раскуривать кальян, – вот один австриец вовремя пошел в качалку и стал губернатором Калифорнии!
– А другой, англичанин, по молодости начал барыжить пластинками, и сейчас у него – крупная авиакомпания… и много еще чего.
– А что вы там планировали, пока я не пришла?
– Зачитайте ей список! – попросила Анка.
– Итак… Список подвигов на Новый 2007 Грандиозный и Увлекательный Год, – откашлявшись, картинно начал Никита, – во-первых – …
– Во-первых, уточним, – «список подвигов, способных увлечь великих писателей современности… – перебил Лютый.
– …которые наверняка где-то есть, только мы о них пока не знаем…
– Сейчас каждая блядь норовит втиснуть свою нелепую жизнь на страницы как бы литературы.
– Особенно те, кого не берут в бляди…
– Не перебивайте! …увлечь великих писателей современности и вдохновить на увековечивание этих подвигов в литературе!».
– Годится! – все согласно зааплодировали.
– Первое. Сделать поцелуи национальной валютой.
– Да я тебе отвечаю, блядство выйдет, – запальчиво воскликнул Сандро, – если все начнут поцелуями расплачиваться.
– А менять блядство на рубли, чтобы потом расплачиваться ими? Лучше? То же самое, но – цепочка длиннее. А так – и короче и романтичнее…
– Кончайте спорить! Давайте ознакомимся со всем списком!
– Спасибо, – Никита кивком поблагодарил Анку, – продолжаю. Второе. Непременно провести Акцию в поддержку новой настоящей литературы. Тут мнения снова разделились… – Никита пошелестел бумажками, – двое из нас предлагают уже опробованный… надо признаться, успешно опробованный вандализм – оттюнинговать при помощи красок и экскрементов дорогостоящий автомобиль босса одного из крупных издательств.
– Правильно! Издает экскременты, пусть на них и катается!
– Тиражи неучтенные гонит, а авторам роялтиз зажимает! В говно его!
– А трое из нас… – Никита поднял руку, намекая, что пора бы заткнуться и послушать, – трое выступили с инновационным предложением, которое лично меня подкупает тем, что в его осуществлении интеллект доминирует над уличным хулиганством.
– Огласи-ка… Заценим!
– Плиз плиз ми!
– Нау!
– Речь идет о президентской программе по подъему отечественной литературы! Играем по-крупному. Готовим серию звонков боссам издательств. Из недомолвок и намеков у каждого из них должно сложиться понимание, что в администрации президента готовится такая вот серьезная программа. А дальше… выступаем литературными агентами для нескольких ярких авторов из провинции, прямым текстом заявляем издателям, что Администрация очень заинтересована в этих авторах…
– Звучит аппетитно…
– Таким образом, выбиваем для молодых талантов то, чего сами они никогда не смогли бы получить – большие авансы, приличную ставку по роялтиз и заметную рекламную кампанию!
– А они в жанре культурного бартера увековечат в своих нетленках наши подвиги! Ха-ха!
– Цинизм здесь не уместен. Стыдитесь, коллега.
– Мы обязаны быть альтруистами.
– Не-е-е, хочется чего-то яркого, – Сандро возбужденно забарабанил кулаками по спинке дивана, – чтобы вся страна увидела! Чтобы в новостях – красной строкой! Давайте соберем книжки классного автора, который плохо продается, потому что издательство его не рекламирует, да… сожжем их на Красной Площади! Во всех новостях покажут! И остаток тиража сметут за день!
– Тебе точно пора возглавлять политическую партию!
– А что такого-то? – возмущенно запыхтел Сандро, – я же дело предлагаю. Экшн! Ярко! Действенно! Полезно!
– Ты в прошлый раз предложил фотки самых гнусных литкритиков на порносайтах развесить…
– Круто же получилось!
– Только после этого их аудитория увеличилась в разы, они перестали комплексовать насчет собственной посредственности и пишут теперь в статусе порнозвезд!
– Да ладно, сколько можно про литературу? Давайте уже мыслить шире! Хочу социальных потрясений!
– Точно. У нас на повестке самый важный пункт плана – телевидение! Как мы собираемся побеждать этого монстра в наступившем году?
– А что вы имеете против телика?! – возмутилась я, – у меня, к вашему сведению, два клипа в ротации!
– Рады за тебя, – серьезно отреагировал Лютый, – долго, конечно, об этом рассказывать, еще дольше вникать и понимать… но так уже вышло, красавица, телевидение – главный враг человека в наше время.
– Что за чепуха?! Объясни!
– А слабо поверить друзьям на слово?
– Только не в этом вопросе!
– Ну, хорошо… – Лютый задумался, – представь, все люди на планете – роботы. А пульт управления к ним находится в одних руках. Вкратце, это и есть – телевидение.
– Жестко! Но неправдоподобно!
– Увы, это правда. Телевидение лишает людей главного – поиска баланса. Даже потребляя телевизор по часу в день, люди не замечают, как послушно усваивают набор приятных, комфортных и простых рецептов жизни. Усваивают подход, усваивают мировоззрение… И продолжают жить, как пчелы в сотах, позволяя телевизору четко структурировать, регламентировать и объяснять свое жизненное пространство. Людям кажется, что они думают, им кажется, что они самостоятельно принимают решения, что они выбирают… а выбирает за них автопилот – телевизор!
– Ты загнул! А причем тут баланс?
– Это мой личный взгляд. Я считаю, что каждый человек должен постоянно балансировать собственную вселенную. Потому что наш мир очень похож на весы и у каждого ежедневно – десятки соблазнов нарушить равновесие. Нужно постоянно чувствовать и постоянно думать, чтобы это равновесие удержать. Чтобы остаться собой и в то же время активно взаимодействовать с миром. Телевизор отучает нас думать, подсовывая готовые ответы и рецепты… Телевизор подменяет настоящие чувства мыльным суррогатом…
– Мастурбация! – не выдержал Сандро, – вот как это называется! Ты сидишь перед теликом и гонишь слезу, оттого что тебе показывают в фильме, как мальчик теряет родителей и становится сиротой. А стоит попробовать выглянуть в окно, в реальную жизнь, и ты обнаружишь там десятки тысяч сирот, которые в этот самый момент маршируют мимо твоего многоэтажного кондоминимума… Это как?!
– Хо… ну… разные люди на свете живут… Некоторые и сиротам помогают… Нет, телик, конечно, отвлекает и мозги может засрать, но я не согласна, что так уже прямо он думать отучает. Я вот вполне себе телезрительница, а дурой себя не считаю…
– Сколько тебе лет? – прищурившись, спросил Лютый.
– Понимаю, вопрос с подвохом, но отвечу честно – двадцать один скоро стукнет.
– И что ты сделала в свои двадцать?
– Альбом вот… скоро допишу…
– Не хочу показаться занудой, но до наступления тоталитарной «эпохи телевидения» люди к двадцати годам уже были взрослыми и состоявшимися. То есть успели многое сделать и умели брать на себя ответственность. Рэмбо к семнадцати написал все, что он написал, Гайдар в шестнадцать командовал полком, это – хрестоматийные примеры, но они – показательны. Почему одни поколения взрослели быстро, а другие – не повзрослеют никогда? Телевидение делает людей инфантильными, декорируя их мир удобоваримыми, успокоительными образами. Тем, кто владеет телевидением, не выгодно, чтобы люди взрослели, самостоятельно и независимо думали, брали на себя ответственность… Так-то вот.
– Ну… как же… – я, кажется, расстроилась, – как же быть мне, артистке? Я хочу, чтобы миллионы людей смотрели на меня по телевизору!
– А Сара Бернар? А великие актеры елизаветинской эпохи? – вмешался Никита, – они обращались к людям со сцены, но это не умаляет их значимости.
И тут же, глядя на мое расстроенное лицо, быстро добавил:
– Конечно, не стоит отказываться от достижений техники. Ты можешь снимать свои концерты на видео, паковать их в DVD, люди станут покупать и смотреть их не как вынужденную паузу между двумя реалити-шоу и обертку для семи рекламных блоков, а потому что захотят увидеть именно тебя.
– Взгляни на факты только в своей профессиональной области, – развел руками Лютый, – кого из поп-артистов показывают по телевизору? Тебя вообще устраивает содержание музыкальных программ?
Я отрицательно помотала головой.
– Твои клипы ставят за деньги, стопудняк! Продюсер хлопочет. Хлопочет ведь? – подлил дегтя Сандро.
– Во все предыдущие десятилетия, – спокойно продолжил Лютый, – в музыке на ТВ было хоть что-то… проскакивала искра, хоть изредка чувствовался талант. А последнее десятилетие? Пустота, мрак, бессмыслица! Потому что телемагнатам теперь мало контролировать, они хотят сами создавать, они примеряют на себя одежду богов. Никто не ищет гениев, никто не поддерживает таланты. Они решили управлять искусством, как коммунистические бонзы. Построили «фабрики» и штампуют на них посредственную дребедень. Они подменили собой творчество и вдохновение. Те художники, которым почему-то важно оказаться в телевизоре, больше не самовыражаются, они вынуждены выполнять заказ… И все это – на фоне пошлого шутовства.
– Так что же, – я оказалась окончательно сбита с толку и деморализована, – запретить телевидение вообще? Это ведь такой же тоталитаризм, как тот, на который вы нападаете.
– Да нет, зачем же запрещать, – Анка задумчиво выпустила тонкую струйку дыма, – пусть будет, но – на своем месте. В Древнем Риме люди любили предаваться оргиям, ели-пили вокруг огромного стола, иногда по нескольку суток… Время от времени, когда желание пировать еще не проходило, а физические возможности уже не позволяли, мимо проходил раб с длинным пером и большим подносом. Тот, кто в этом нуждался, опускал перо себе в рот, щекотал нёбо, вызывал рвотный рефлекс и очищал желудок прямо на поднос. Чтобы продолжить пировать. В роли такого раба телевидение будет смотреться, пардон за каламбур, вполне органично… Устал от жизни, включил телик, прочистил желудок и – дальше жить!
Короче, эти геббельсы промыли мне мозги. В тот момент я презирала телевидение даже сильнее, чем все они вместе взятые. А они снова заспорили о подвигах. Кто-то хотел разоблачать, кто-то пропагандировать, Сандро призывал всех к радикальным мерам – выйти на улицы, захватить телебашню, взять в плен телебосса… Уравновешенный Никита урезонивал его, призывая ограничиться пропагандой в Интернет-пространстве… Наконец все устали и ненадолго затихли.
Илона раскурила кальян и пустила его по кругу.
– Не знаю… А может, ну их, эти подвиги? Что-то слишком много мороки с ними!
– А чем тогда займемся?
– Не понятно…
– Для начала рванем в Стокгольм! Какого числа концерт? Пятого? У всех с шенгеном в порядке? Завтра позвоним в SwissAir, закажем билеты…
– Там можно жить прямо в корабликах, на воде…
– А мне рассказывали, что в Стокгольме тусует чувак из рода Гамлета…
– Почему не в Копенгагене?
– Потому что не знает о банальной логике.
– Отлично!
– Пер-р-рфэ-эктно!
– Рэдиохэд и потомок Гамлета… Это – моя компания! Я уже одной ногой в Стокгольме!
– Только давайте договоримся на берегу! Никаких прогулок «памятными тропами Стриндберга»! Никаких прудов, где до сих пор плавает Гадкий Утенок. Никаких забегаловок, рядом с которыми Гамсун изнывал от голода…
– Он изнывал в Норвегии. А Гадкий Утенок, в статусе Лебедя, давно издох где-то под Копенгагеном.
– Да какая разница!