А вот тут… ну, престань, не смейся… нос как нос, лучше на свой посмотри… Это Анка меня щелкнула в аэропорту Орландо, когда я в первый раз… Она еще сказала, что я изменилась и не похожа сама на себя. Я действительно какая-то квелая на этом снимке… И вовсе не смахиваю на подпольщицу, хотя уже все для себя решила, мысленно собрала вещички и приготовилась уйти в глухое зазеркалье… Совсем не похожа на Мату Хари, на Дженифер Гарнер as Alias, даже – на Зою Космодемьянскую… Отгадай, на кого похожа? Не знаешь? На предательницу.
Я улетала из Москвы счастливой певицей, которая вот-вот разбежится и взлетит с трамплина, а вернулась, всего через неделю, конченой заговорщицей… нет-нет… еще более счастливой сумасшедшей. Крылатой, сумасбродной, готовой к революции. И еще – предательницей. Я сошла с самолета с твердым намерением предать мечту тысяч девчонок, каждая из которых, не задумавшись, отдала бы за нее все, что угодно. И красоту, и молодость, и… даже любовь! Только бы оказаться на моем месте. Только бы оседлать этот шанс, который почему-то выпал мне и не выпал им. А выпадает вообще одной на тысячу! И получается – я неблагодарная сука! Собираюсь разорвать золотой лотерейный билетик, растоптать мечту и наложить огромную кучу на собственное призвание. Предательница и преступница. Я… я не кокетничаю, не играю… просто все именно так и сложилось. Если бы ты знал, как я мучалась, принимая РЕШЕНИЕ. Ты когда-нибудь выбирал свою жизнь? Знаешь, как это, сказать: «ставлю на красное» и потерять все, что у тебя было, к чему ты привыкла… а получить неизвестность, но ты от этой неизвестности без ума! Телки – дуры, скажи?
Тогда я впервые в жизни не боялась лететь на самолете. Если бы что-то случилось… Нет, глупости все! Конечно, боялась! Если бы что-то случилось, я потеряла бы самое дорогое! Мою любовь… Два часа, подвешенная на высоте в десять тысяч метров, между Орландо и Домодедово, я выбирала между призванием и любовью. Не сердишься? Я хочу быть с тобой откровенной-откровенной. С кем же еще? Те два часа, в самолете… признаюсь тебе честно, я колебалась, взвешивала, а выбор мне помогло сделать твое лицо… Оно постоянно было перед глазами. У стюардесс, у пассажиров, у моих друзей, у всех было твое лицо.
А еще в том, что я сейчас с тобой, виновато одно дурацкое свойство моей натуры… Тони-Пони называет это «патологией характера», ему знакомые психотерапевты подсказали диагноз. Это вроде чувства противоречия. Когда хочется – не так, как все, не в ногу. А у нас в Москве сегодня девки даже не задумываются, когда стоит выбор «любовь-карьера». Для них, конечно, – карьера. Половина моих знакомых красавиц дико параноят по этой теме и боятся влюбиться. Все поменялось, как-то слишком быстро. Раньше парни говорили, что пока твердо не встанут на ноги, не женятся. А сейчас девчонки твердят то же самое, но чуть-чуть по-другому: «Пока не сделаю карьеру, не буду влюбляться». Вообще – влюбляться! А мне так неинтересно, ты знаешь… Ох, зачем я, дура, тебе все это говорю! Не слушай меня! Конечно же, я все решила гораздо раньше. Прямо там, в кафе, после этих ваших маршей у дворца. Когда ты снял свои нелепые ленноновские очки, и я не смогла оторваться от твоих глаз. Всю жизнь посмеивалась над баснями про гипноз и вот… испытала… с первого взгляда. И наша первая ночь… М-м-м… И наше первое утро, когда ты решил доказать мне, что тоже смотрел весь этот голливудский мусор про галантных любовников и потащил кофе в постель. Ха! Ты помнишь? Зацепил подносом пододеяльник и чуть было не сварил меня заживо в кофе! Как мы пытались отстирать этот пододеяльник, не тут-то было – кофе попался хороший, в отличие от стирального порошка. А твой пес Кай так ревниво лаял на меня… Ты его выпустил из прихожей, куда запирал на ночь, и он сначала облизал тебя, а потом облаял меня. А ты уговаривал его дать мне лапу… Помнишь? Он фыркал и отворачивал морду. До тех пор, пока я не пожертвовала ему половину своего завтрака…
Наша первая прогулка по набережной, в тумане… В твоем городе туман повсюду бродит на кошачьих лапах… в тот день он прокрался и захватил город, такой войлочный, будто клочья шерсти развесили в воздухе. А мы плыли в нем, как две лодки, когда редкие прохожие выплывали нам навстречу, мы кричали им «Ту-ту-у-у!» и плавно расходились борт о борт, не задев друг друга. А ты все время спотыкался, и я наклонялась, чтобы искать тебя наощупь… находила и целовала… а ты пах туманом. Потом наступал мой черед пропадать, растворившись в подвешенных каплях, и ты отыскивал меня. Мы могли находить друг друга в этой непроглядной взвеси, на ощупь, по запаху, по наитию… Мы могли заняться любовью прямо на улице, никто бы не подглядел. А потом бродили по национальному музею Дроттингхольм, разглядывали картинки, ты так много мог о них рассказывать… Я начала посматривать на тебя с почтением, никто из моих знакомых, включая учительницу по рисованию, не знал столько историй про картинки. И тут ты раскололся – про бабушку Герту, которая работала здесь смотрительницей и отравила все твое детство живописью, за что ты ей до сих пор благодарен. Еще там был такой маленький холст, на нем – телега, стог сена и три собаки. Мы зависли над ним, а потом, вдруг одновременно расхохотались… Мы смеялись над одним и тем же. Не сговариваясь. Мы были сообщниками. Одни во всем мире. В тумане. И я хотела заботиться о тебе, как ни о ком на свете.
Ночью я пела тебе колыбельные, помнишь? Это так возбуждало! Вот рассказать такую фишку авторам какого-нибудь секс-учебника! Любовь после колыбельной – космос! Ты, правда, расставался – только на это время! – с главной деталью своего скафандра – круглыми очками, без которых твой взгляд становился таким наивным, беспомощным и волшебным. Я попала в мир этих глаз, я стала смотреть на мир этими глазами, я захотела остаться в этом мире навсегда.
Кстати, я совсем не фотографировалась со своим продюсером. Не нарочно, а по странному мистическому совпадению, у меня нет ни одной фоты, где мы позируем вместе. Нет даже папарационных снимков, на которых мы случайно оба попадем в кадр. Вот – единственная фотка Гвидо, которая у меня завалялась. Он в студии, мы заканчиваем запись альбома, на нем его любимая черная водолазка под горло, кепи-«нацистка», кулон-шишка… Это снято… наверное, через неделю после моего возвращения из Швеции, кто-то из наших «фаянсовых» фотографов пришел в студию, предлагать варианты для обложки альбома.
Гвидо встретил меня сдержано. Надулся, конечно, что не позвала его с собой в Стокгольм.
– Усвоила урок?
– Какой урок?
– Концертного мастерства, ма шер. Только не говори, какой я Карабас, что даже подарками вкладываюсь в твое профессиональное будущее!
– Ты хочешь спросить, как мне понравился концерт? Очень понравился. Он меня потряс! Фантастика! Но мне никогда не стать такой на сцене!
Гвидо мгновенно оставляет менторскую позу и превращается в доброго дядюшку. Он очень любит этот образ. Еще секунда, и начнет гладить меня по голове:
– Ну-ну, давай-ка без пессимизма. Январь, авитаминоз, все можно понять. Но я – рядом, я – с тобой, ты веришь мне?
– М-м-м-м…
– Если ты мне веришь, я обещаю тебе, что через год, максимум – полтора ты будешь так же уверенно держать зал и выжимать из него все, что тебе заблагорассудится. Будешь играть на публике, как на кларнете… Кстати, ты играешь на кларнете?
– Не-а. Почему ты спрашиваешь?
– Привык, что в последнее время ты меня приятно удивляешь. Ты просто неиссякаема. Обычно мне хватает месяца общения с девушкой, чтобы знать о ней все, до мелочей, до образа мыслей. Я могу предсказать ее следующую фразу… А вот с тобой – не так…
– Извини.
– Что ж, придется ради трех нот нанимать кларнетиста. Но это – очень важные ноты, и кларнетиста мы нанимать будем… – Гвидо барабанит пальцами, в задумчивости посматривает на меня, но я перемещаюсь по студии с отрешенным видом. Он чешет свой Буратино-фетиш:
– Что-то не так? Ты нездорова?
– Да нет, все нормально.
– Почему же ты не бросаешься к компьютеру, не требуешь немедленно показать инструменталы, которые мы тут смастерили за неделю?
– Покажи мне немедленно инструменталы, которые вы смастерили за неделю моего отсутствия! – Я выдавливаю извиняющуюся улыбку и неопределенно гоняю ладонью воздух по студии, – акклиматизация, наверное…
Славка… Ты, конечно, хочешь знать, как я общалась с ним все эти месяцы? Спала ли я с ним по-прежнему? Хотела ли его? Осталась ли хоть капля росы от того чувства, которое я переживала с ним и которое считала любовью? Ну вот, я и ответила. Как просто! Считала любовью… Ровно до той минуты, когда испытала настоящую…
Он постоянно летал по стране. Возникал неожиданно и всегда без предупреждения. Такая манера… а может, он просто хотел верить, что есть кто-то, кто ждет его всегда, в любое время, в любом состоянии… После возвращения я придумала, что когда он проявится в следующий раз, я быстренько расскажу ему о холодном заснеженном Стокгольме и совру, что застудила по неосторожности… ну… женские дела… типа воспаления яичников, прости за подробности… Трахаться в месячные еще можно, если очень хочется, а уж когда воспаление, тут – не до страстей. Но Славка не появлялся… Гвидо сообщил, что в перерывах между концертами, он записывает новые песни в Киеве. Там потрясающая студия прямо в Лавре.
Не стану рассказывать, чего мне стоили шесть текстов, которые нужно было сочинить под готовые инструментальные болванки, и – альбом закончен. Я выжимала их из себя, буквально, как зубную пасту из тюбика, в котором давно ничего не осталось. Гвидо нервничал, он не мог не почувствовать перемен. А я вела себя в студии как сомнамбула. Пела без энергии, сочиняла в муках, со всеми общалась корректно и даже почтительно, но без дружеского участия. Для презентации альбома, до которой оставались считанные недели, Гвидо нанял музыкантов! Настоящих музыкантов, которые умели играть на инструментах! Живьем! Еще месяц назад я от радости перепрыгнула бы через барабанную установку. А сейчас только вежливо улыбнулась и поблагодарила Гвидо. Мне было все равно. Я была не здесь. Я с наслаждением сочиняла следующую страницу моей жизни. И тут мне здорово помог Никитос!
С Никитосом встречаемся на третий день после прилета, в тихом китайском ресторанчике на Плющихе. Я тебе не рассказывала про Никиту? Мажор! Но в хорошем смысле. Красивая тачка, хороший парфюм, абсолютная аккуратность во всем – от кончиков ногтей до кончиков волос. Он зарабатывает деньги, разруливая ситуации, разрешая неразрешимые проблемы. Эдакий мистер Вульф, только без пестика, но круче, потому что во всеоружии интеллекта. Его компания называется «Чудеса и волшебство», названием – все сказано… Высокий, спортивный красавец, он появляется в компании странного юноши, невзрачностью, кажется, бросающего вызов тени. Худой, сгорбленный, тонкие белесые волосы, взгляд, которым юноша ни с кем не встречается, выщипанные брови…
– Это Сергей, – представляет его Никита, – мой сотрудник, он нам не помешает.
Мы рассаживаемся, заказываем несколько чайников разных отваров, крепко полезных для здоровья, и Никитос переходит к делу. Я с первой нашей встречи в Питере на стадионе удивлялась, почему этот парень не работает моделью. В фэшн-бизнесе он мог бы сделать блестящую карьеру. Конечно, если бы не занимался садо-мазохистскими играми с московскими агентствами, а напрямую засылал портфолио в Париж, в Милан, в Гонконг, на крайняк Кельвину Кляйну. И в этот вечер до меня доходит – почему. Все просто – есть модели, а есть конструкторы. И Никитос – конструктор. Он сразу выкладывает свое предложение:
– Не будем бодаться с ветряными мельницами! Пусть лучше они поработают на нас!
– Легко сказать…
– Считаешь, полюбовно он тебя не отпустит? Если с ним поговорить по-хорошему…
– Ты что?! Он только что вложился! А отдачу планирует получать с марта, когда поедем в тур. А контракт у нас на пять лет.
– И если ты откажешься…
– Катастрофа! Штрафные санкции! Неподъемные! Придется возвращать все вложенные деньги плюс – пятьдесят процентов от планируемой прибыли! Я даже боюсь представить, сколько это… Мегатрабл!
– Хорошо, – спокойно произносит Никита, – тогда мы сделаем так, что Гвидо сам откажется от контракта с тобой.
– Как это? – опешила я.
– Очень просто. Тебе не придется ничего нарушать. Наоборот. Ты будешь делать все, что предписывает контракт, ты будешь добросовестно выполнять все продюсерские указания, но… ты не будешь приносить ему деньги! Увидишь, он сам откажется от тебя за нерентабельностью. Ты станешь для него черной воронкой, которая только высасывает средства и ничего не обещает взамен.
– Как это? – снова спрашиваю я, ни черта не понимая.
– Сейчас объясню. Посмотри внимательно на Серегу.
Я оглядываю с ног до головы бесцветного человека, у меня не получается скрыть брезгливость. Никитос понимающе ухмыляется.
– Скажи, он тебе нравится?
– Как-то неудобно при человеке…
– Неудобно в рабстве горбатиться.
– Ну… Вообще-то – он мне не мой тип…
– А вот сейчас что скажешь? – Никитос подмигивает Сереге. Тот внезапно принимается верещать, как плакальщица на похоронах, только – с гусиными, гортанными интонациями. Лицо его покраснело, скорчилось, будто пища перекрыла дыхательное горло. Глаза вылезли из орбит, налились кровью, что в сочетании с выщипанными бровями гарантирует Сереге участие в любом голливудском хорроре без кастинга. Затем он вовсе обезумел. Схватился обеими руками за конец скатерти и рывком сдернул ее на пол вместе со всем нашим чаепитием. Раздался звон разбитой посуды. Я вскрикнула. Официанты побежали к нам со всех сторон.
– Простите, пожалуйста, простите, – успокаивает их Никитос, – мы заплатим за ущерб. Вот, возьмите, вам за хлопоты… Плохо человеку стало, принесите воды скорее, он примет лекарство и успокоится.
Нас пересаживают в отдельный кабинет, подальше от немногочисленных гостей заведения. Серега успокаивается так же внезапно.
– Теперь поняла?
– Не очень, – я не могу прийти в себя от омерзительного представления. Стараюсь не смотреть на безбрового артиста.
– Все очень просто. Ты будешь такой, как Серега. Первый урок он тебе уже преподал.
– Что-о-о-о?! – мой вопль несется сквозь стены отдельного кабинета, так что официанты снаружи вполне могут заподозрить очередной приступ.
– Пойми, в шоу-бизнесе, как в любом деле, есть риск, есть элемент непредсказуемости. В артиста могут вложить гору бабосов и, по технологии, раскручивать его правильно. А публика артиста не полюбит. И все! Хоть ты тресни! Ничего тут не поделать. Можно вложить еще миллион, два, три, но – любовь не купишь, как певали «жучки-ударники». Это – те самые десять процентов риска, которые заложены в каждом шоубиз-проекте. И когда инвестор понимает, что вложения не дают результат, что ожидаемый коитус артиста с публикой не выходит, он останавливает работу, чтобы не выкинуть на ветер еще больше денег. И… расстается с артистом. Твоя задача не из легких, но это – единственный способ! Тебе нужно постараться сделать так, чтобы публика сама от тебя отвернулась! Чтобы они прониклись к тебе таким же отвращением, какое ты сейчас испытала, глядя на Серегу. Он вообще-то милый парень, не принимай всерьез…
– То есть… – начинаю я врубаться в его коварный план, – ты предлагаешь мне самой искромсать свой имидж на публике, чтобы им потом даже в голову не пришло покупать билет на мой концерт?
– Точно! Ты должна стать одной из самых отвратительных фигур российской поп-сцены! Тобой должны пугать детей! А мужья, в разгар ссор с женами, должны кричать: «Ты совсем, как Белка!», что будет означать крайнюю степень неприязни.
– О-ох! – только и смогла выдохнуть я.
– И все это – внимание! – должно происходить, абсолютно не противореча условиям контракта! Гвидо скажет: «Иди – пой!», и ты пойдешь петь, но – чуточку фальшиво, я не имею в виду – мимо нот, а так – без души… Гвидо скажет: «Иди давать интервью!», и ты – пойдешь давать интервью. Только если во время интервью ты «случайно» поковыряешься в носу, или погрызешь ноготь, или у тебя «случайно» вырвется фраза, которая всех заставит брезгливо поморщиться… так ведь об этом в контракте не прописано. Понимаешь?
– Б-р-р! Я совсем запуталась! То есть главное я поняла, но – как все это проделать? Как мы будем прививать публике отвращение к бывшей народной артистке?
– Терпение. Однажды будущий космонавт Гагарин набросился на конструктора Королева с вопросом: «Когда же я, наконец, полечу в космос?» «Вы узнаете об этом своевременно!» – ответил Королев. Так и мы с тобой своевременно будем нажимать на кнопки народного отвращения. В строго определенном порядке. Давай-ка закажем по порции маринованного папоротника, и ты мне расскажешь о дерзких планах твоего продюсера! Эй! Выше нос! Драка начинается! Мы вписались! Официант, пожалуйста, порадуйте нас!
Уже в гардеробе, после того как мы слопали каждый по две порции вкуснейшего папоротника, а я разболтала Никитосу о сроках сдачи альбома, его презентации и предстоящем гастрольном туре, мое любопытство пересилило. Понизив голос, я спросила его:
– А чем занимается этот твой… Серега?
– Работает у меня в фирме. У него очень ответственная должность, – Никита тоже сбавил громкость, несмотря на то что Серега зашел в туалет и не мог нас слышать, – он – Postman! Доставляет особо важные послания! На ягодицах.
– М-м-м, – многозначительно промычала я, так и не уяснив себе истинный масштаб Серегиной деятельности.
Ну уж нет… это не бразильский карнавал… Дурачок! Ну, какая инаугурация? Кого?! Обычная московская вечеринка, такие в Москве и за МКАДом проходят по десятку на день… Ничего особенного. Вот люди пьют, вот выясняют отношения, вот целуются… ага! Тут есть смешной кадрик… не буду тебе называть ее имя, все равно ты не знаешь, а в России она – довольно известная певица. Пошла на сцену поздравлять, не справилась с управлением… платье сползло, и восхищенным взглядам присутствующих явилась… явилась… где же эта фотка? Ага! Вот! Явилась обнаженная грудь! А как ты хотел? Чтобы на презентации моего первого и единственного альбома обошлось без стриптиза?
Я попросила Гвидо только об одном – чтобы не в «Метелице». Вся попса презентуется в «Метелице». Заколдованное место.
– Да меня самого тошнит от этого зала игровых автоматов, – успокоил Гвидо, – как ты смотришь на «Оперу», «Рай», «Мост»?
– В жопу все отстойники для насосов и блядей!
– Ну, в самом деле, не в «Тоннах» же?
– Почему?
– Из тех же соображений, по которым слили «Метлу». Слишком много презентаций. «Тонны» – «Метла» для рокеров…
– Резонно… «Gasgallery»?
– Плохие кондиционеры и дурацкая проходная! «Техника молодежи»?
– Слишком маленький. «Солянка»?
– Там и без нас хорошо. Они в своих темах, тем более – у них перерыв до марта. «Б2»?
– Там пахнет сараем.
– Тебе не угодишь! Давай оставим клубы и снимем кабак. Что скажешь?
– А какие у нас кабаки? Я почти не хожу…
– Много хороших… «Турандот», «Индус», «Барашка», «Перрон»…
– Вот! То, что надо!
– «Перрон»?
– Да нет же. Вокзал! Железнодорожный вокзал! Давай снимем зал ожидания на каком-нибудь красивом вокзале! Представляешь, публика будет слушать мои песни и смотреть на отъезжающие поезда. Они будут жевать роллы и думать о том, что там, за горизонтом, куда убегают рельсы, есть другая жизнь, другие города, другие люди… Романтика! Москве давно пора выходить за пределы Москвы. Хотя бы взглядом. Представляешь, напечатаем приглосы в виде ж/д билетов, будем разносить глинтвейн в граненых стаканах с этими железнодорожными подстаканниками, танцовщицы будут отплясывать в униформе проводниц…
– Ты – адская маргиналка! Признайся-ка, – он смотрит на меня внимательно, с прищуром, и я слегка бледнею – вдруг он догадался? – Признайся, ты решила разорить меня?
– Да! – честно отвечаю я и чувствую огромное облегчение оттого, что могу не врать. Он заслуживает того, чтобы ему говорили правду. Гвидо смеется.
– Пожалуй, вокзал мы пока не потянем, ни по материальным, ни по идеологическим соображениям… но ход твоих мыслей мне нравится. Решено, ма шер, мы не пойдем в клуб и не пойдем в кабак.
В итоге то, что ты видишь, происходило в Дельфинарии. От входа по всей территории расставили поддувные машины, к которым прикрепили здоровенные языки шелковой материи голубого, бежевого и салатового цветов. Всё вокруг, по замыслу, должно было подчеркивать темы песен. Языки шелка колыхались, трепетали на ветру, будто поддразнивая небо. Девушки в костюмах русалок, встречая гостей у входа, раздавали им разноцветные маркеры и предлагали оставлять любые рисунки на наших шелках. В пресс-релизе было сказано, что после презентации мы соберем все шелка, разрисованные гостями, и нашьем из них концертные костюмы для первого тура.
Перед началом веселья – рабочий момент – короткая пресс-конференция. Гвидо организовал ее собственными силами, не привлекая эти одиозные пиар-агентства, которые умеют только рубить деньги за примитивные коммуникаторские операции. А в результате – напротив артистки – те же самые журналисты, что и всегда, перед всеми остальными. Мы с МэйнМэном вдвоем устроились за столом ответчиков. Прессы собралось человек сорок, три телекамеры Гвидо пришлось проплатить, еще три включились под гнетом альтруизма и собственного хорошего вкуса.
Гвидо сделал короткое заявление о новом явлении на российской сцене и об альбоме, который покажет всем максимам, какие тиражи в этих окрестностях бьют рекорды. Я скромно прощебетала что-то на тему «как я люблю петь песни, но главная заслуга во всем, что вы услышите, – принадлежит моему продюсеру Гвидо!». Гвидо удивленно покосился на меня. Накануне мы провели небольшую репетицию действа, но инструктаж Гвидо сводился лишь к тому, чтобы я во всем придерживалась первоначального образа студентки-интеллектуалки, на вопросы отвечала живо и непосредственно.
– Понимаешь, всего предугадать невозможно. Вопросов – миллион! Какому-то пидору может захотеться тебя поэпатировать, и он с серьезной миной спросит «Девственница ли ты до сих пор?», «…Если нет, когда и с кем перестала ею быть?». Обязательно найдутся крестьяне, которые будут с тобой фамильярничать, говорить тебе «ты». Не смущайся. Не позволяй выбить себя из равновесия. И не бойся произносить железобетонное «Без комментариев». Это вовсе не означает, что тебе нечего сказать, это означает, что ты защищаешь свою приватную территорию. Это твое право! И не бойся давать это понять. Старайся держаться естественно, не стесняйся брякнуть глупость, мы должны сыграть на контрасте внешнего образа и твоих слов. Ты будто бы устала от собственной начитанности; тебя будто бы начала тяготить твоя образованность, интеллектуальность и ты решила, что лучше будешь выглядеть полной идиоткой, чем умничающей занудой. Понимаешь? Давай-ка еще заучим несколько палочек-выручалочек. Если вопрос коснется того, в чем ты боишься запутаться, отвечай так: «Ответ на этот вопрос никогда не узнать, самому не попробовав…», чувствуешь отлуп? Если возникнет провокация или грубость, даже незначительная некорректность, реагируй так: «Спросите об этом у вашего главного редактора! Ему лучше знать!», или «Спросите об этом лягушек, которых сейчас готовят во французских ресторанах!», или «Спросите депутатов Госдумы, они все знают, им по профессии положено!». И не забывай, я – рядом. Чувствуешь – стушевалась, растерялась, теряешь контроль, говори: «Гвидо об этом знает больше меня», и сразу – ко мне: «Правда, Гвидо?». Играем в пас! Всего заранее не угадаешь, поэтому будем импровизировать, а я всегда подстрахую.
Конференция прошла на удивление дружелюбно. Я только спустя несколько месяцев поняла почему. Когда ближе узнала московских журналистов. Для них подобные тусовки – галочки в ежедневнике, дежурные выходы, главная цель там – выпить, поесть и приятно пообщаться. Девять из десяти журнальных писак еще до начала пресс-конференции решили, что они напишут и в каком объеме. Ни для кого не было никаких сюрпризов! И только Гвидо удивленно поглядывал на меня, когда я в ответах на половину вопросов приписывала ему основную роль в музыке, в текстах, которые он не писал, но вдохновлял. Отдельно утопила в комплиментах его продюсерскую стратегию, отношение к артисту, прогрессивные взгляды на музыкальную индустрию.
– Никогда не думал, что ты так хорошо ко мне относишься, – обескуражено развел он руками, когда после окончания словесного пинг-понга мы пили шампанское за сценой, в компании с хрипатым певцом фиг знает чего, но сам певец утверждал – «шансона».
– Я понимаю, чем тебе обязана, – почтительно отвечала его скромная ученица.
– Приятно, ма шер, чертовски… только все же с сиропом ты чуть переборщила, – Гвидо поморщил нос, – как сама думаешь?
– М-м-м… возможно… первая пресс-конференция, – уклонялась я, а сама внутренними ладошками, которые у каждого спрятаны где-то между легкими и селезенкой, аплодировала Никитосу!
Шеф компании «Чудеса и волшебство» тонко спланировал начало нашей битвы за изгнание.
– Главное, не превратиться в бегемота, а изящно протанцевать эту партию, будто между каплями дождя, – Никита, по усмешке судьбы инструктировал меня в тот же день, за пару часов до тренинга с Гвидо. – Никаких мазков в начале, только – легкие штрихи. Если ты своими ответами будешь педалировать роль продюсера в проекте, ему это покажется легким подхалимажем на фоне твоей робости и растерянности, а для журналистов – я-то знаю – это верный знак. Они его услышат и поймут.
– Знак чего?
– Того, что ты – зависимая бессловесная кукла, для которой все делает продюсер. Врубаешься?
– Угу.
– Журналисты не должны увидеть в тебе личность. Всего-навсего – очередной амбициозный продюсерский проект! А они ох как не любят поточное производство. И если такой ярлык с самого начала приклеится к бренду «Белка», отодрать, отстирать, отбелить его впоследствии будет стоить глобальных усилий.
– Ох, – вздохнула я, согнувшись внутренне под тяжестью его слов.
– Что такое? – он проницательно взглянул на меня.
– Да, по сердцу заскребло… нелегко как-то…
– Подставлять человека?
Я молча кивнула.
– Понимаю. Я и сам всегда мучался. Броней оброс совсем недавно. Вроде понимаешь, что бьешься за правое дело, а побеждать кого-то, пусть даже очень нехорошего, всегда тяжело. Я в детстве баловался выжигателем, это такой прибор, при помощи которого выжигают рисунки по дереву. А сейчас мне кажется, что любая победа – точно такой выжигатель, только рисует у тебя внутри. Потому и говорили древние, что любая победа – это поражение.
– Да… да… – я постаралась собраться, – только Гвидо нельзя назвать нехорошим, он совсем не злодей, он – наоборот…
– Ты серьезно?
– Вполне.
– А я-то думал, он классический упырек из шоубиза, как все эти рулевые попсы, – Никита имеет забавное свойство начинать фразу агрессивно, а заканчивать ее немой улыбкой.
– Неправда! Он классный! Он так врубается во все! Он очень глубокий… И он не ломает, не навязывает… Он помогает… Помогает развиваться, расти! – Я принялась с жаром защищать Гвидо, понимая, что это – не для Никитоса, это я сама для себя рисую его портрет, эта маленькая речь в защиту пролитого молока – моя попытка виртуально, за глаза, попросить у Гвидо прощение за то, что я собираюсь сделать и… все-таки сделаю. – Знаешь, если бы я хотела работать в шоубизе, то – только с Гвидо! И потом – меня ведь никто не принуждал подписывать контракт, я сама ломилась в эту профессию. А Гвидо поверил в меня, вложил деньги… и он их потеряет… из-за меня, из-за моей прихоти, моего желания, из-за того, что я полюбила… и все!
– Может, дадим задний ход? – Никита посмотрел на меня участливо и, что гораздо важнее, без осуждения.
– Нет… Не могу… Мне надо к нему… Мне надо отсюда. Я задыхаюсь в этом городе среди этих людей.
– Ну-у-у, если вопрос формулируется «быть или не быть?», скажем спасибо инстинкту самосохранения, и – вперед, к жизни! Главное – постарайся выбросить мусор из головы. Прими перед сном горячую ванну, выпей пятьдесят коньяку, покури и подумай о том, что рефлексировать и замаливать ты еще успеешь. У тебя еще вся жизнь для этого будет.
…А хрипатому певцу фиг знает чего, хоть сам певец утверждает, что – «шансона», я так и сказала тогда за сценой:
– Не пойте, пожалуйста, Высоцкого! У вас такая пошлятина выходит! За поэта стыдно!
Певец подавился и покраснел. А Гвидо так грозно цыкнул на меня! Крепко схватил пальцами-щипцами за локоток, отвел в угол:
– Ты офигела, малолетка?! Ты знаешь, кто он такой?! Кто он и кто ты?!
– Я – начинающая певица… а он – безвкусный пошляк!
– Засунь эти слова себе так глубоко… – Гвидо побурел от ярости, обрызгав меня слюной, – чтобы я никогда, слышишь, никогда больше не слышал дурного слова в адрес коллег по сцене! Ты что, идиотка, не понимаешь, мы все здесь одним миром мазаны! Мне тоже, может быть, не все нравится… Я, поверь, дома в наушниках песни этого, – он кивнул в сторону певца, который нервно курил в сторонке, – не слушаю! Но на людях мы обязаны соблюдать пиетет! Корректность! Политес! Мы все из одной стаи, она маленькая, эта стая, поэтому все мы обязаны поддерживать друг друга. Если этого не будет, придут другие хищники и даже перьев от нас не оставят! Запомни, ма шер, крепко запомни это правило и пусть оно станет для тебя инстинктом выживания: «Никакого злословия в адрес коллег! Никакого!»
Гвидо отпустил мой локоть, стопудово посадив синяк, отошел обратно к певцу и несколько минут говорил с ним. Уж не знаю, о чем, но певец выступил в своей очереди, спев две песни и сказав со сцены, что он «рад приветствовать появление новой певицы Белки на российской эстраде»! Клянусь! Он так и сказал!
А я поняла, как полезны для моего внутреннего самочувствия агрессивные выпады продюсера. Если Гвидо еще несколько раз оставит синяк на моем локте и обрызгает меня слюной, я, кажется, перестану испытывать муки совести. Кажется…
Дельфины крутили пируэты в воздухе, выпрыгивая из бассейна точно на сильную долю. Гвидо всем своим дружкам, лица которых я знаю из телевизора, хвастался, будто дельфины так реагируют на нашу музыку. Они поддакивали ему, смеялись и чокались бокалами, произнося то ли шутки под видом тостов, то ли – диагнозы. А толстый политик, который когда-то слишком буквально воспринял выражение «Политика – вершина шоу-бизнеса», предлагал финансировать новый поп-проект, в котором Гвидо должен будет обучить дельфинов петь, благо танцевать они и без него умеют.
– Главное, сделать правильный хит! – политик панибратски тискал Гвидо, как субтильную модельку, – пусть они хоть верещат по-дельфиньи, лишь бы народ принял! Прикинь тексты в прессе: «В прошлом месяце дельфины по продажам и ротациям обошли всех Киркоровых, Фриске и „Блестящих“ вместе взятых»!
– Гастролировать накладно, – серьезно отвечал ему Гвидо.
Перед моим выходом, так сказать, в качестве приветственных жестов дружбы, гостеприимства и единства российской поп-сцены, выступили хрипатый певец, девочка с какой-то, кажется, нечетной фабрики, бойз-бэнд, с парнями из которого трахаться, подозреваю, гораздо приятнее, чем слушать их козлетоны, и пожилая эстрадная метресса, исполнившая бойкую песню в образе тридцатилетней «еще ого-го!».
– А она-то зачем здесь?
– Когда я был в твоем щенячьем возрасте, она была добра ко мне, – признался Гвидо, – сейчас я помогаю ей, чем могу. К сожалению, немногим.
– Очередной закон шоу-бизнеса? – с напускным цинизмом бросила я вызов.
– Закон человеческих отношений, – тихо ответил Гвидо и повторил: – человеческих.
И я снова опустилась в трясину своей совести. Ненадолго. Свист, гогот, истеричный визг отвлекли всех, кто кучковался на бэкстейдже. Еще до того, как выглянуть из боковой кулисы, я услышала голос и все поняла. Это был Славка. Он взобрался на сцену прямо из зала, и зал встретил своего любимого клоуна хоровым воплем. Он схватил гитару и, наиграв на одной струне тему из передачи «В мире животных», сообщил, что подготовил приветственное стихотворение восходящей звезде.
– Готовы?!
Зал грохнул в ответ!
Не помню подробностей, он читал что-то о том, как с детства не любил козлов за бороды, петухов за гребни, плюшевый мишка с годами превратился в зверюгу-медведа, а вот белка – как была сказкой, так и осталась. Типа белка – человек, и еще – что-то про зубы. Вовсе даже не остроумно. Плоско!
Лицо Гвидо от ярости за десять секунд поменяло все состояния светофора, включая – «неисправный». Не решаясь выйти в таком виде в зал, он по мобильному набирал звукорежиссера, с остервенением тыкая в кнопки, – чтобы приказать тому немедленно вырубить звук. Но звукорежиссер так и не услышал вызов. Толпа хлопала и топала, ухала и бухала, воспринимая все происходящее как часть сценария. А Славка опять ударил по струнам и запел песню, которой я никогда раньше не слышала. До меня долетали отдельные фразы, в рефрене Славка скандировал «Шоубиз, отъебись!», а в куплете, кажется, рассказывал о девочке, которой приснилась презентация восходящей звезды российской сцены, и это оказался – кошмарный сон! Где он откопал этот бред? Неужели сам сочинил?
Я продолжала подглядывать из-за кулисы, мне была интересна реакция зрителей. Она была разной. Детишки богатых родителей, с которыми Гвидо знакомил меня по ходу оперетты, и те, кого он называл трендсеттерами, бились в экстазе, испытывая коллективный оргазм от каждого Славкиного слова. А наши общие с ним литерные друзья, чьи строгие лица я выхватывала из пестроты зала, наоборот, выглядели отстраненно-равнодушно и, кажется, скучали. Да-да! Литерные в полном составе заявились на презентацию. У них была своя роль в общем карнавале. Очередной «штришок» нашей эскейп-кампании, спланированный хитроумным Никитосом. После моего выступления, они должны были вскользь и ненавязчиво делиться с гостями своими впечатлениями. Естественно, обсирая меня!
– У каждого мероприятия, еще до того как гости покинули его, складывается своеобразная коллективная оценка, – объяснял мне Никитос, – представь, обычный парень, журналист из какой-нибудь газетки или клерк из табачной компании, пришел в клуб на выступление нового артиста. И вроде бы его ничего не раздражает, но и в восторг не приводит. Что он ответит на вопрос соседа по столику: «Ну, как тебе?» В девяносто девяти случаев ответ будет, – цитирую дословно: «Нормально… Ничего так… В общем, молодцы…» Ответ пустой, бессмысленный, но – с оттенком позитива. А если вдруг этот сосед, авторитетно, между делом, заметит: «Может, певец у них и неплох, но группа – отстала! Так давно уже никто не играет! Ортодоксы! Неужели нельзя было справиться в Интернете, какой век на дворе?», или «Тексты грубо спижжены у Рильке, а имидж – у Pulp. Ничего своего! Беспесперктивно! Никакого будущего!» Въезжаешь?
– А то.
– И наш журналист, или клерк, или богатый тусовщик-прожигала жизни и родительского бабла, выходя из клуба, будет брезгливо морщиться, подпав под авторитетное влияние. Если ты понаблюдаешь за тусовками-концертами, то заметишь, что большинство людей по ходу все время спрашивают друга: «Ну, как тебе?» Все сверяются друг с другом, по-настоящему независимых – единицы… А это значит, что на выходе – готово коллективное мнение. Которое за сутки разлетится по городу, как смертоносный вирус. Попросим наших друзей создать его?
Славка отбренчал последний аккорд под общий вой и хохот, рассыпал во все стороны воздушные поцелуи и спрыгнул со сцены, разумеется, не в зал, где его облапали бы все, кому не лень, а к нам, на бэкстейдж.
– Твое зубастое величество! – он сгреб меня в охапку, обдав смесью ароматов виски, сигар и пота, – почему не звонила? Давно приехала?
Я не успела ответить, как ураган по имени Гвидо налетел и принялся оттаскивать Славку за шиворот. Вот что меня всегда удивляло в нашем шоубизе, – каким широким диапазоном душевных свойств обладают его участники. Этот же Гвидо, который десять минут назад говорил о человечности и долгах перед стариками, разинул пасть и начал орать на своего артиста примерно так… М-м-м-м… Ты же не все еще русские слова знаешь? Ничего, если я дословно процитирую? Короче, он принялся орать на своего артиста примерно так:
– Ах ты …………..! ………..! ……………! Кто тебя сюда звал?! Моль зашкафная! Я тебя предупреждал?! Предупреждал, чтобы ты подальше держался?! Хочешь, чтоб тебе яйца оторвали?! Реально хочешь, чтоб оторвали яйца?! Твои вонючие, бесполезные яйца?!
Я давно заметила, что слово «яйца» магическим образом действует на русских парней. Стоит пренебрежительно отозваться об этом достоинстве, как они тут же – с места вразбег – начинают доказывать, какие крутые у них яйца. Яйца – ключ! Яйца – шифр! Яйца – код! Мужчин в России легко провоцировать! Короче, Славка двинул Гвидо в глаз, как однажды уже делал. Только тогда у этой агрессии не было свидетелей, я – не в счет. А сейчас он врезал ему на глазах у нескольких артистов. Это было непростительно. Неправдоподобно. Куклы не могут бить Карабасов на глазах у других кукол. Самое смешное, что никто из пяти или семи парней, тусовавших на бэкстейдже, не вступился, даже когда Славка начал пинать Гвидо ногами. Кто-то из девчонок побежал за охраной, я кинулась на своего взбесившегося дружка сзади, пытаясь оттащить его от скорчившегося в углу и вздрагивающего под градом пинков Гвидо. И Слава удивил меня. Я ведь рассказывала, каким нежным он всегда был в наших отношениях… Мне казалось – это его настоящее, а не маска, которую он представляет публике. Но в тот момент, когда я заорала: «Слава! Слава! Оставь его!» и схватила сзади за рукав пиджака, он впервые показал свою маску мне. Звериную, с кабаньими клыками, шерстью и налитыми кровью глазами. Он обернулся и залепил мне оглушительную пощечину. В ушах зазвенело, и минуты три я ничего не слышала. Отлетела в сторону и упала на чью-то гитару. Та жалобно всхлипнула. Я зажмурилась, помотала головой, открыла глаза и увидела струю. Пипец! За сценой порой такое творится! Славка расстегнул ширинку и ссал на Гвидо, прикрывшего голову руками и продолжавшего крупно вздрагивать. Прибежали охранники, оттащили Славу, подняли Гвидо. Тот только сипел как астматик: «Вышвырните этого… Вон…», потом заперся в туалете и не выходил оттуда до самого конца вечеринки.
Я спела шесть песен, как мы и репетировали. В публике никто ничего не знал о закулисном инциденте. Мне почему-то вспомнились телевизионные репортажи из детства о том, как в Питере за сценой во время большого стадионного концерта убили певца Талькова. Его убивали, а публика в это время подпевала другому артисту, и никто ничего не знал. Бэкстейдж и фронтстейдж разделяют всего несколько метров, а на самом деле они так далеко друг от друга. Ну, ладно, о грустном… Для сцены мы с Никитосом подготовили третий «штришок» нашего коварного чертежа. Я должна была чуть-чуть сфальшивить в паре песен, якобы от волнения, но это заметили бы. А после всего, что случилось… Голос у меня дрожал, дыхание сбивалось, в ушах стоял звон от Славкиной оплеухи… короче, ничего не пришлось изображать, все случилось само собой. Это было отвратительное выступление. Мы, наверное, должны были радоваться, что перевыполнили план, и все получилось абсолютно естественно. Но мы почему-то не радовались. А газеты на следующий день в материалах о нашей презентации совсем не писали, как плохо я спела, и вообще почти не писали обо мне. Все смаковали слух о том, что известный продюсер и популярный артист во время вечеринки за кулисами угрожали убить друг друга из-за того, что не смогли поделить гонорар за несколько концертов. И якобы даже кто-то кого-то ударил ножом! И все это – со слов очевидцев.
Вот так презентация моей пластинки стала презентацией разрыва между Гвидо и Славой.
И не только между ними. Я получила формальный повод. Он сам дал его, будто ответил на мой молчаливый вопрос. Той же ночью, через полчаса, после того как я вернулась в свою маленькую квартирку, раздался звонок в дверь. Я посмотрела в глазок и не увидела ничего, кроме белого облака. Оказалось, это хризантемы. А я их вообще не выношу, помнишь? За дверью стоял Славка и держал в руках корзину с цветами. Он виновато улыбнулся:
– Прости меня… нашло что-то… я ведь не хотел…
– Прощаю, – смиренно ответила я, – только не приходи больше. Никогда, пожалуйста…
И закрыла дверь, стараясь не вдохнуть цветочный запах.