— Рядом с вами сидит элементал, — сказала тол­стая женщина; которая носила чудовищное платье в цветочек и янтарные бусы.

Реджинальд Уоррен опустил газету, осмотрел пустые сидения по обе стороны от себя, тревож­ным взглядом окинул вагон, а потом укрылся за страницами «Ивнинг стандард».

— Он убийца, — настаивала толстуха.

Реджинальд нахмурился и постарался приду­мать какой-то разумный выход. Как отвязаться от сумасшедшей толстой женщины?

Потом он постарался отвлечься, занявшись де­лом секретаря компании, который надул фирму на тридцать тысяч фунтов. Но Реджинальд успел про­читать только первый абзац, когда газету резко дернули, и маленькая пирамида появилась прямо над рекламой «Восстановителя волос Томкинса». Реджинальд опустил газету, и ее тотчас же пронзил острый конец исключительно опасного дамского зонтика.

— Послушайте, мадам, — произнес разгневан­ный Реджинальд, — это уже чересчур.

— А я и впрямь думаю, что ты должен меня по­слушать, парень, — на толстуху его упрек, похоже, нисколько не подействовал. — Это действительно очень злобная особь — настоящий мерзавец, и он с каждой минутой становится все сильнее.

Реджинальд с надеждой посмотрел на кнопку вызова машиниста, но он с детских лет привык к мысли, что это занятное устройство лучше не тро­гать. Вдобавок старуха казалась совершенно без­обидной. Она просто спятила.

— Ты в последнее время чувствовал слабость, упадок сил, нерешительность? — поинтересовалась толстуха. — Можешь не отвечать — я знаю, что чувствовал. Он кормится тобой. Они, знаешь ли, делают мерзкие, противные вещи. Надо сказать, убийц я раньше не видела. Сексуально одержимые да, алкоголики — очень часто... Но убийцы — они встречаются редко. В каком-то смысле тебе повезло.

— Что. — Реджинальд почувствовал, что нужно выразить какой-то интерес, хотя бы для того, что­бы ублажить старуху. — . что такое этот элем.

— Элементал? — Толстуха устроилась поудобнее с видом эксперта, готового открыть профессио­нальные тайны непрофессионалу. — В строгом смысле слова это дух воздуха, огня и воды, но страшная тварь, которая привязалась к себе — не­что, пойманное между планами бытия. Нечто вро­де похоти, стремления к плотским радостям. Оно сосет — да, самое подходящее слово — сосет соки души. Ты меня понимаешь?

Реджинальд не смог дать ей осмысленный ответ он просто кивнул.

— Хорошо. — Старуха улыбнулась, потом поры­лась в сумочке и выудила оттуда очки. — Так, зна­чит, у нас убийца. — Она надела очки и внима­тельно осмотрела пустое место слева от Реджи­нальда. — О да, готова поспорить, да. Крепко при­цепился, боюсь. Его правая рука глубоко в твоем левом плече. ах. его не очень радует мое внима­ние. — Она потрясла кулаком. — Не смотри на меня, мерзкий маленький мусор, я тебе задам жа­ру. Да, точно задам.

Она удивленно поджала губы, потом быстро сняла очки и убрала их в сумочку.

— Он в меня плюнул, — заявила толстуха.

— О, я очень сожалею. — Реджинальд почувст­вовал непреодолимое желание потереть левое пле­чо, и толстуха мрачно улыбнулась.

— Боюсь, что тебе его не оттереть, дорогой мой. За всю жизнь не ототрешь, верно говорю.

Поезд с ревом влетел на Хиллсайд-стейшн, и Реджинальд приветствовал остановку так, как ок­руженный краснокожими ковбой мог приветство­вать появление американской кавалерии.

— Моя станция. — Он подхватил саквояж с ба­гажной полки. — Спасибо вам большое.

— Подожди .

Толстуха порылась в сумочке.

— У меня где-то была одна.

Она перевернула сумку, высыпав все ее содер­жимое на сиденье.

— Нет, не беспокойтесь, — Реджинальд распах­нул дверь, — мне уже нужно идти...

— Ага! — Она выудила помятую визитку. — Моя профессиональная карточка. «Мадам Орлофф, мо­гущественная ясновидящая. Сеансы, частные встречи, хиромантия, гарантировано полное пси­хическое обслуживание». Могу быстро позаботить­ся о твоей маленькой проблеме.

Реджинальд выхватил карточку из протянутой руки, захлопнул дверь и помчался к турникету. Мадам Орлофф быстро опустила окно и прокрича­ла ему вслед:

— Особые скидки за пять сеансов, и очень боль­шой подарок, настоящий хрустальный шар, если подпишешься на десять!

Сьюзан ждала его у входа на станцию; она была одета в бело-золотое платье с низким вырезом. Реджинальд мигом позабыл о толстухе, отбросил все мысли об элементалах в тот темный мир на за­дворках сознания, где им и надлежало оставаться, и окунулся в сияние холодной красоты Сьюзан. Кровь пела в венах, когда он целовал Сьюзан, и он хотел говорить красивые слова, но вместо этого произнес:

— В городе жарко.

— Бедняжка. — Она взяла его под руку, и они медленно пошли к машине. — Ты выглядишь уста­лым. Но не беспокойся, семь дней загородного безделья — то, что тебе нужно.

— Семь дней косить траву, подрезать изгороди, мотыжить землю и колоть дрова, — он рассмеялся, и голос его звучал молодо и беззаботно. — А что ты сегодня делала?

Она открыла дверь машины.

— Садись, я поведу. Делала? Мыла окна, выби­вала ковры, проветривала постели — делала все, что нужно делать в коттедже, где никто не жил три месяца. Ты помнишь, что перед отъездом нужно было выключить газ и закрыть заднюю дверь?

Реджинальд тоже сел в машину и с довольным вздохом устроился поудобнее.

— Да, я еще отказался от молока и газет, вклю­чил сигнализацию и смыл в туалете.

— Хорошо.

Сьюзан выехала с парковки перед станцией, и машина легко покатилась под навесом деревьев, ветви которых смыкались над прямой дорогой. Реджинальд закрыл глаза, и редкие солнечные лучи скользили по его округлому, приятному лицу.

— Сегодня я высплюсь. Боже, я устал, вымотал­ся, почти как...

Он умолк, открыл глаза, потом нахмурился.

— Почти как кто? — Сьюзан озабоченно по­смотрела в его сторону. — Слушай, ты не думаешь, что тебе стоит повидать доктора? Я имею в виду, что похоже, будто ты измучился.

Он принужденно рассмеялся.

— Ерунда. Все дело в жаркой погоде и духоте в городе. Нет, дай мне три или четыре дня на све­жем воздухе, сытные блюда три раза в день, при­готовленные твоими нежными руками — и я буду готов ко всему.

— Я не готовлю сытно. Это скорее модные тра­пезы. Но честно говоря, ты выглядишь каким-то бледным. Я заставлю тебя побольше гулять.

Он улыбнулся.

— Заставлять меня не придется.

Машина выехала из-под зеленой завесы, и сол­нечный свет обрушился на них в полную мощь. Реджинальд открыл бардачок и достал солнечные очки. Он протянул очки Сьюзан, а другие надел сам.

— Нам нужно поставить затененное переднее стекло. Когда свет так бьет в лицо — это чертовски опасно.

Сьюзан переключила передачу.

— Не ругайся, дорогой. Это на тебя непохоже.

— Я не ругаюсь. Чертовски — вполне респекта­бельное слово в наши дни.

— Но оно звучит нехорошо, когда его произно - сишь ты. Ты все-таки не чертовский тип.

— О ! — Реджинальд сморщился и откинулся на спинку сиденья. Тут он снова услышал голос Сью­зан.

— Дорогой, не хочу к тебе придираться, но не криви так левое плечо. Так ты мне напоминаешь горбуна из Нотр-Дам.

Реджинальд вздрогнул, повернув голову, и сла­бый холодок коснулся его спины.

— Что?

Сьюзан радостно рассмеялась; в вечернем сол­нечном свете ее кожа приобретала оттенок золота и слоновой кости.

— Это заставит тебя сидеть прямо. «О человек, суетны дела твои».

Машина скользнула за поворот дороги, и перед ними возник коттедж — словно курица, высижи­вающая яйца, укрылась за аккуратно подстрижен­ной живой изгородью. Сьюзен отворила входную дверь, и Мистер Хоукинс радостно залаял и запры­гал на задних лапах, прося, чтобы ему почесали за ушами.

— Тише, ты, чудовище, — Сьюзан потрепала пса по кудлатой голове и скрылась в кухне.

Реджинальд сказал: «Привет, малыш, как ты?» И Мистер Хоукинс начал вилять хвостом, но потом, пару раз осторожно принюхавшись, развернулся и помчался в гостиную.

— Кажется, Мистер Хоукинс от меня сбежал, — сказал Реджинальд, входя в кухню, где Сьюзан ос­матривала жаркое, извлеченное из духовки.

— Еще примерно минут пятнадцать, — сообщи­ла она. — А что ты сказал?

— Говорю, кажется, Мистер Хоукинс меня бро­сил. Похоже, я как-то не так пахну или еще что- нибудь.

— Может, думает, что тебе надо принять ванну. Почему бы это и не сделать до обеда? Я достала широкие брюки и белую рубашку; ты почувству­ешь себя гораздо лучше.

— Эй... — Реджинальд подобрался к Сьюзан по­ближе. — Ты намекаешь, что от меня воняет?

Сьюзан обернулась к нему; в глазах ее блестели озорные искры.

— Если твой лучший друг тебе не сказал, с чего же мне говорить?

Реджинальд стоял всего в двух футах от Сьюзан, его рука взметнулась над ее блестящим белым пле­чом, и он с притворным гневом провозгласил:

— Вот как ты говоришь с твоим господином и повелителем? Я готов уже.

Сьюзан поставила кастрюлю на газовую горел­ку, потом потянулась к стенному шкафу и достала две тарелки, которые находились в сушилке для посуды.

— Будь хорошим мальчиком и прими ванну.

— Хорошо, — поворачиваясь к двери, Реджи­нальд пожал плечами. — Я хорошенько поваляюсь в мыльной пене и сбрызну подмышки одеколоном.

— О, не надо! Это же больно!

Реджинальд недоуменно посмотрел на Сьюзан; она потирала правое плечо, ее лицо исказила гри­маса боли.

— О чем ты говоришь?

— Не разыгрывай невинность. Ты прекрасно знаешь... ты меня ударил.

Он рассмеялся, вообразив, что это какая-то шутка, смысл которой разъяснится в нужное вре­мя.

— Не глупи, я тебя даже не трогал.

Сьюзан почти нелепо, гротескно вздрогнула, по­пытавшись потереть пострадавшее плечо:

— Слушай, нас здесь только двое, и я точно себя не била.

— Говорю же тебе, я и близко к тебе не подхо­дил.

Сьюзан вернулась к плите, повернула регулятор газа, потом включила вытяжку.

— Это неважно, так что врать ни к чему.

Реджинальд сделал глубокий вдох и попытался заговорить спокойно:

— В последний раз повторяю, я тебя не бил. Ме­ня не было рядом с тобой, и мне не нравится, ко­гда меня называют лжецом.

Сьюзан притворилась, что занята; она открыва­ла и закрывала дверцы кухонных шкафов, и на ее лице появились суровые морщины.

— Иди и прими ванну. Обед скоро будет готов.

Реджинальд вышел из кухни. В холле он едва не наткнулся на Мистера Хоукинса, который взвизг­нул и умчался в гостиную.

Обед начался в атмосфере, которая пришлась бы по сердцу эскимосу; оттепель наступила, когда подали сладкое, а с кофе вернулось тепло.

— Дорогая, — прошептал Реджинальд, — поверь мне, пожалуйста, я не.

Сьюзан прервала его, широко улыбнувшись:

— Забудь. Если мужчина не может ударить свою жену, то кто же может?

— Но.

— Ни слова больше. Что мы будем делать после обеда? Посмотрим телевизор, почитаем или пойдем в кровать?

— Давай-ка отведем Мистера Хоукинса на про­гулку, а потом недолго посмотрим шоу.

— Отлично, — Сьюзен начала убирать пустые кофейные приборы. — Я помою посуду, потом пой­дем.

— Тебе помочь? — Реджинальд привстал.

— Нет, не надо, это испытание продлится не больше десяти минут. В любом случае ты всегда что-нибудь разбиваешь. Сиди в кресле и читай ме­стный листок — там передовица о выращивании свиней.

— Ну, если ты настаиваешь...

Реджинальд встал из-за стола, потом опустился в кресло и после тщетной попытки проявить инте­рес к местным новостям отложил в сторону газету и закрыл глаза. Приглушенные звуки, которые до­носились с кухни, его успокаивали — они под­тверждали, что в его уютном маленьком мире все прекрасно. Они напоминали, что у него очарова­тельная, прелестная юная жена, хорошая работа, с которой он легко управляется, квартира в городе, коттедж за городом, деньги в банке. Он улыбнулся, и это дивное ощущение безопасности помогло ему погрузиться в тихие глубины сна.

Он проснулся мгновенно. Стук тарелок все еще доносился с кухни; издалека, с большой дороги, послышался слабый отзвук рева двигателя, кото­рый разнесся над полями, дремавшими под жар­ким вечерним солнцем. Мистер Хоукинс сидел под столом и смотрел на своего хозяина. Реджинальд моргнул, а потом, зевнув, проговорил:

— Что с тобой такое?

Обычно безмятежные, бархатисто-коричневые глаза животного налились яростью; все его тело напряглось; когда Реджинальд заговорил, пес об­нажил клыки и зарычал.

— Что за чертовщина!

Реджинальд выпрямился, и Мистер Хоукинс мгновенно отскочил и укрылся за креслом, где и скорчился, рыча и не отводя испуганного взгляда от хозяина.

— Сьюзан! — позвал Реджинальд. — Что, черт побери, творится с этой собакой?

Сьюзан вышла из кухни, вытирая руки поло­тенцем; на ее лице отразилось недоумение:

— Насколько я знаю, ничего. А в чем дело?

— Взгляни на него. — Реджинальд указал на ры­чащего пса, которые спрятался еще глубже под кресло, так что виднелись только блестящие глаза и белые зубы. — Кто угодно подумает, что я — ма­тушка Дракулы, которая разыскивает бутылочку для младенца. Тебе не приходило в голову, что у него бешенство, нет?

— Боже правый, нет. — Сьюзан нагнулась и нежно позвала: — Мистер Хоукинс, иди сюда, мальчик.

Мистер Хоукинс подбежал к ней, слабо виляя хвостом; он хныкал, когда Сьюзан гладила его по голове и теребила мягкую шерсть.

— Бедный малыш, это жара тебя так извела? Да? Хочешь хорошую прогулочку? А? Хорошую прогулочку?

Эта перспектива вызвала у Мистера Хоукинса признаки сильнейшего удовлетворения; он танце­вал, выражая счастье и восторг.

— С ним все в порядке, — сказала Сьюзан, вы­прямившись. — Должно быть, твое лицо его напу­гало.

— Он сам меня чуть до припадка не довел, — Реджинальд поднялся. — Он с самого моего приез­да какой-то ненормальный. Может, все-таки надо его показать ветеринару.

— Ерунда, он в порядке, — Сьюзан вышла в холл, и пес потрусил за ней. — Думаю, все это из-за жары. Как ты думаешь, мне плащ одевать?

— Нет, иди как есть, будешь шокировать мест­ных жителей. — Реджинальд усмехнулся, потом нахмурился, увидев шестидюймовый след на пра­вом плече Сьюзан. — Но если подумать, возможно, тебе лучше все-таки куртку или что-нибудь еще надеть. Пока мы гуляем, может похолодать.

Сьюзан сняла с вешалки в холле тонкий сатино­вый платок.

— Накину это. На улице ни ветерка, и я не удив­люсь, если до утра начнется шторм.

Мистер Хоукинс растянулся возле входной две­ри, и когда Реджинальд ее распахнул, пес зарычал и что есть духу вылетел на садовую дорожку и про­скользнул в дыру в изгороди. Реджинальд мрачно улыбнулся, когда закрыл дверь и последовал за Сьюзан к воротам.

— Что-то беспокоит эту проклятую собаку.

Выйдя на дорогу, Сьюзан взяла Реджинальда за руку и они медленно пошли под синевато­стальными небесами.

— Не глупи. Он просто играет. Все дело в жаре и возбуждении.

— Ага! — Реджинальд кивнул. — В таком случае понимаю, что он чувствует. Какое сочетание...

Они свернули с дороги, добрались до перелаза и двинулись дальше по густой летней траве, пока за­ходящее солнце окрашивало склоны далеких холмов в золотисто-коричневый цвет. Мистер Хоукинс радостно носился взад-вперед, обнюхивая кроли­чьи норы, приветствуя деревья, возвращаясь в те времена, когда его предки не признавали власти ни людей, ни иных зверей. Сьюзан вздохнула:

— О Боже, можно целую вечность провести, бродя по английским полям на закате.

— О ад, — ответил Реджинальд, — можно целую вечность провести в вагоне подземки в час пик.

Несколько минут они шли молча; Сьюзан попра­вила свой платок, а Реджинальд смотрел на нее, и небольшие морщины появились у него на лбу.

— Сьюзан, а если что-то по-настоящему...

— Что-то по-настоящему — это о чем?

Реджинальд покачал головой:

— Ничего. Забудь.

— Нет, скажи мне. Что ты хотел сказать?

— Это было неважно. — Он погладил Сьюзан по руке. — Просто случайная мысль.

Солнце уже село, когда они снова прошли по са­довой дорожке, и полная луна заливала коттедж и окрестные лужайки, окрашивая кирпичные стены и милый маленький садик холодным серебристым цветом. Сьюзан тихо посмеивалась, а Реджинальд хмурился; он чувствовал себя усталым и напря­женным.

— Дорогой, ты должен признать, что это было смешно. — Сьюзан вставила ключ в замочную скважину, отворила дверь и вошла в холл. — Эта маленькая девочка.

— Да, да, ты уже три раза повторяла, — буркнул Реджинальд, но его раздражение вызвало только новый взрыв смеха.

— Но. — Сьюзан вошла в гостиную и включила свет. — Но эта крошка на глазах у толпы накачав­шихся пивом бездельников указала на тебя и ска­зала. — Сьюзан так развеселилась, что даже не могла говорить, только вытирала слезы. — . и ска­зала: «Уродливый дядька корчит мне рожи».

— Хорошо, — Реджинальд уставился на Мистера Хоукинса, следившего за ним из-под стола. — Хо­рошо, это было забавно. И давай об этом забудем, ладно?

— Но видел бы ты свое лицо. Я на мгновение подумала, что тебя вот-вот стошнит.

Реджинальд рухнул в кресло и рассеянно потер левое плечо.

— Скажи, уродливый дядька, хочешь еще что- нибудь выпить после того пива, а?

— Нет, и давай прекратим это.

— Ну что ты! — Сьюзан села на подлокотник его кресла. — Где твое чувство юмора? Она всего лишь маленькая девочка, и вдобавок очень слабая. Я хо­чу сказать, ты ведь на самом деле не корчил ей рожи, верно?

— Конечно, нет.

— И в чем тогда дело? Из- за чего ты злишься?

— Не знаю, — спокойно ответил Реджинальд. — Я в самом деле не знаю.

— Пойдем в постель, — прошептала Сьюзан. — И поспим несколько часов.

— Угу. — Реджинальд встал, а потом улыбнулся жене. Она обвила руку вокруг его шеи и склонила голову на плечо мужа.

— Ты самый красивый мужчина в целом мире, — сказала она.

Он кивнул.

— Полагаю, ты права.

Они оба смеялись, когда Реджинальд нес Сью­зан вверх по лестнице, а Мистер Хоукинс стоял в коридоре и провожал удаляющиеся фигуры хозяев беспокойным взглядом.

Занавески были раздвинуты, нежный лунный свет рассеивал тени, и супруги лежали рядом, мол­ча ожидая наступления сна.

— Подумай обо всех кроликах, которые мирно спят в своих норах, — прошептала Сьюзан.

— Или подумай о том, как они пожирают капус­ту фермера Как-его-там, — пробормотал Реджи­нальд.

Сьюзан захихикала.

— Ты засыпаешь?

— Вроде как.

— А почему ты так захотел спать с правой сто­роны кровати?

— Какой дурацкий вопрос. — Реджинальд бес­покойно зашевелился и отодвинулся подальше от жены. — Потому что это мужская привилегия, полагаю.

На минуту воцарилась блаженная тишина.

— Дорогой, если тебе так надо держать мою ру­ку, не сжимай так крепко.

Ее голос донесся с той грани, где сон и сознание встречались и замирали в хрупком равновесии.

— Я не держу твою руку.

— Нет, дорогой, держишь, и ногтями в нее впи­ваешься.

— Перестань молоть чепуху и спи.

Внезапно ее тело резко дернулось, и протестую­щий возглас перешел в крик ужаса.

— Реджинальд, что ты делаешь? Нет...о Боже!

На секунду он решил, что жена шутит какую-то глупую шутку, что это всего лишь не очень тонкий намек, что она не хочет спать; но судорожные подергивания ее ног и прерывистые стоны заставили Реджинальда привстать и быстро включить свет. Когда свет лампы разогнал тьму, отбросив ее к стенам, Сьюзан сползла с кровати и стояла перед Реджинальдом, переводя дыхание, потирая горло и испуганно глядя на мужа. Реджинальд почувство­вал слабый запах, нежный, насыщенный, похожий на аромат увядших цветов.

— В чем дело? — Он тоже встал, и Сьюзан при­жалась к стене, качая головой.

— Держись от меня подальше!

— Что, черт побери.

Он двинулся к изножью кровати — и остановил­ся, заметив, что выражение ужаса на лице Сьюзан стало еще заметнее. В этот момент истина проник­ла в его разум, но Реджинальд проигнорировал об­ретенное знание, сокрушив его своим недоверием — и прошептал:

— Ты же знаешь, я ничего плохого тебе не сде­лал.

Ее шепот эхом вторил его словам, как будто они оба оказались в неком запретном месте и опаса­лись, что ужасный страж может услышать их голоса.

— Ты пытался меня задушить. Ужасные руки, ногти как настоящие когти, и кошмарная вонь, которую я до сих пор чувствую.

Он с трудом произнес следующую фразу:

— И это мог быть я ?

На ее лицо было страшно смотреть, и истина явилась снова, и отрицать ее становилось все сложнее.

— Тогда... кто же?

— Вернись в постель, — настаивал он. — Пожа­луйста, я посижу в кресле. Я к тебе и близко не по­дойду, обещаю.

Прекрасные глаза по-прежнему следили за ним, когда Сьюзан покорно двинулась к кровати. Но едва рука Сьюзан коснулась подушки, женщина отпрянула.

— Запах. вонь. она по-прежнему здесь.

Они спустились по лестнице и уселись в гости­ной подальше друг от друга, словно незнакомцы, которые никогда больше не встретятся, и его голос пересекал огромную пропасть, разделявшую их.

— В поезде я видел женщину. Она сказала, что она — медиум.

Сьюзан ждала следующих слов с таким видом, будто ей на серебряном блюде подносили живых ядовитых змей.

— Она сказала, что к моему левому плечу при­цепился элементал. Якобы он кормится мной и ста­новится сильнее с каждой минутой.

Сьюзан не шевельнулась и никак не показала, что она поняла или хотя бы услышала эти слова.

— Несколько часов назад, полагаю, мы только посмеялись бы над этой идеей. — Реджинальд смотрел на пустой камин — и создавалось впечат­ление, что он обращается к камину, а не к без­молвной юной женщине, которая сидела, сжимая ночную рубашку белыми пальцами. — Это казалось занятной шуткой, анекдотом, который неплохо рассказать друзьям за рюмочкой. Но теперь...

Они сидели в разных углах комнаты, пока не рассвело. Мистер Хоукинс, нашедший себе местеч­ко в пустом холле, однажды взвыл, но хозяева ни­как на это не отреагировали.

Реджинальд нашел в кармане пиджака визитку и громко прочел надпись

МАДАМ ОРЛОФФ

Одаренная ясновидящая

15 Дизраэли-Роуд

Клэпхем, Лондон

Он набрал телефонный номер, указанный в нижней части карточки, и подождал. Потом в трубке послышался голос:

— Говорит мадам Орлофф, одаренная яснови­дящая, специализация — послания извне.

Реджинальд откашлялся.

— Меня зовут Реджинальд Уоррен. Не уверен, что вы меня помните — мы вчера встретились в поезде.

— Да, конечно, помню. — Голос зазвучал иначе, гораздо радушнее. — Вы тот человек с мерзким маленьким Э. Полагаю, вы хотите, чтобы я вышвырнула кошмарного мерзавца.

— Ну. — Реджинальд понизил голос. —. прошлой ночью он пытался задушить мою жену.

— Что такое? Говорите громче, мой дорогой. Что он сделал?

— Пытался задушить мою жену, — повторил Реджинальд.

— Да, я ожидала чего-то подобного. Я говорила вам, что он — убийца. Так, постойте, мне надо ра­зобраться. Дел у меня сегодня невпроворот — две сессии со стучащим столом и один полтергейст по­сле обеда. И все-таки надо браться за дело. дайте- ка мне ваш адрес.

— Оук-коттедж, Готорн Лейн, Хиллсайд, Суррей.

— Отлично. — Бодрый голос повторил адрес сло­во в слово. — Буду у вас около трех. На вашем мес­те не стала бы много есть. Кажется, он набрал вес, если уж принялся за свои маленькие фокусы так скоро. Возможно, произойдет материализация, хо­тя на этой стадии я сомневаюсь... Его основная цель — проникнуть внутрь вас. Держитесь. Пони­маете меня?

— Да, — Реджинальд сглотнул ком в горле. — Кажется, понимаю.

— Хорошо. Увидимся в три. Можно взять такси на станции.

— Нет, но я вас подвезу.

— Ни в коем разе. — В голосе послышался испуг. — Он скорее всего собьет вас с дороги, если узнает, что я приезжаю. Я найму машину — и добавьте стоимость к моему счету, конечно.

— Разумеется, — согласился Реджинальд, — все, что угодно.

Мадам Орлофф прибыла в пять минут четверто­го. Она скрестила пальцы и помахала Мистеру Хо- укинсу, который благоразумно удрал и спрятался под лестницей.

— Бедный малыш, — вздохнула мадам. — Жи­вотные всегда чуют их первыми, знаете. Живот­ные и некоторые маленькие дети. Теперь за дело.

Она достала очки и с интересом осмотрела Ред­жинальда.

— Ого, мы подросли. Да, точно, он высасывает старые спиритуальные флюиды так, как младенец сосет материнскую грудь. — Мадам Орлофф наклонилась вперед и принюхалась, словно здоровый бульдог в ожидании обеда. — И воняет тоже, прав­да?

— Как оно прицепилось ко мне? — спросил Ред­жинальд, в то время как Сьюзан изучала посети­тельницу с ужасом и любопытством. — Со мной же до вчерашнего дня все было в порядке.

— Были в подземке? — спросила Мадам Орлофф. Реджинальд кивнул.

— Так я и думала. В этой чертовой подземке в час пик их полно. Я однажды видела банковского клерка, к которому присосались сразу шестеро, как пиявки, и он подцепил еще двоих между Ча- ринг-Кросс и Лейчестер-Сквер. Меня, конечно, он не послушал.

Она обратила внимание на Сьюзан, которая съежилась, когда к ней приблизилась массивная фигура.

— Ты очень милая, дорогуша, и очень чувстви­тельная, я боюсь. Тебе нужно поберечься, куколка, держаться подальше от животной пищи — и еще я на твоем месте носила бы при себе побольше чес­нока. Они терпеть не могут чеснок и чистые по­мыслы. Думай о чистоте и о религии, дорогуша. Попробуй представить архиепископа Кентербер- рийского, принимающего ванну. А теперь... — Тол­стуха засучила рукава. — Посмотрим, удастся ли нам его прогнать. Присаживайся, парень. Нет, только не в мягкое кресло, а на стул с прямой и жесткой спинкой — то, что надо. Ангелочек мой, ты не закроешь занавески? От яркого света мне становится дурно.

Реджинальд уселся на обеденный стул; солнеч­ный свет пробивался сквозь синие нейлоновые за­навески, и комната казалась прохладной, мирной — в общем, казалась таким местом, где можно провести в тиши и покое много лет.

— Я боюсь. Не позволяй ей это делать.

— Тише, дорогая. — Мадам Орлофф покачала головой. — Нам нужно прогнать мерзавца, иначе он опять возьмет тебя за горло — это уж как пить дать.

Она прижала большие руки к голове Реджиналь­да и закрыла глаза.

— Я не буду повторять обычные формулы, так что не удивляйся тому, что я скажу. Я просто кон­центрируюсь — так мне легче собираться с силами,

Она начала трясти голову Реджинальда взад и вперед, высоким, писклявым голосом повторяя детскую песенку:

Черная тварь из глубин,

Ты убирайся скорее,

Врежу тебе посильнее,

Сильный удар хоть один.

Она дергалась, дрожала, и янтарные бусины тряслись, как кости в коробке, и раскачивая голо­ву Реджинальда и сжимая его виски, толстуха издавала яростные вопли.

— Ах, не хочешь, ты, гнусный маленький мерза­вец! Кусаться вздумал? Убирайся, убирайся, уби­райся...

Убирайся, а иначе в морду дам,

Убирайся поскорее, а не то, Хорошенько ты получишь по задам, Твое рыло превратится в решето.

Больше не хнычь, разобьет паралич,

Ты не охотник, а глупая дичь.

Мадам Орлофф оторвала руки от головы Р ед- жинальда и повалилась в кресло; она довольно дол­го просидела так, протирая вспотевшее лицо большим красным платком.

— Надо сделать передышку, родные мои. Черт побери, я из-за него вспотела как свинья. Бывали у меня трудные случаи в свое время, но этот уж точ­но самый крепкий орешек. — Она сжала кулак и потрясла им, указывая в сторону Реджинальда. — Можешь пялиться на меня, как кот, который стя­нул бекон, но я с тобой расправлюсь. — Она обер­нулась к Сьюзан. — Принеси стакан воды, дорогу­ша.

Сьюзан выбежала из комнаты, и мадам Орлофф тряхнула головой.

— Тебе надо за ней присматривать. Она горячая штучка и притягивает их, как коровье дерьмо притягивает мух, если хочешь знать моем мнение. Она мягкая и уступчивая, и они проникают в нее легко, как нож в масло. Ты уже вернулась, доро­гая? Не надо так носиться, а то с тобой удар слу­чится.

Толстуха жадно отпила из стакана, который ей протянула Сьюзан, потом потерла руки.

— Да, от этой работы жажда пробуждается. Ну, как сказал епископ актрисе, устроим еще один дубль.

Она встала и снова ухватила голову Реджиналь­да с обеих сторон. На лице толстухи отразилась мрачная решимость.

— Теперь, дорогой мой, я хочу, чтобы ты мне помог. Напрягись. Да, это самое подходящее слово. Напрягись. Одержимость — это немного похоже на запор. Тебе нужно напрячься. Повторяй про себя «Старого Билла Бейли». Это очень помогает. Готов?

Реджинальд попытался кивнуть, но не смог это­го сделать — уж слишком крепко его держала ма­дам. Он только пробормотал: «Да».

У плохих лошадок нет овса,

Крольчата горностаев не боятся.

(Напрягись — старый Билл Бейли)

Киска это вам не кот,

Только кто их разберет.

Голос мадам звучал все громче, она чала кри­чать, и большая синяя ваза, стоявшая на камин­ной полке, внезапно рухнула вниз и разбилась.

— Напрягись...старый Билл Бейли...давай, мы его поймали! Давай... давай... катай-валяй...

Из окна, из-за двери,

Как здесь бедно, посмотри,

Не скрипи зубами...

Кресло повалилось на пол, книги посыпались с полок, коврик взлетел с пола и обвился вокруг лампы, и холодный ветер взметнул занавески. Ма­дам Орлофф понизила голос, но он все еще звучал отчетливо и неожиданно грустно.

Одинокий странник в темной ночи,

Ты не останешься, ты помолчи.

Кровь и плоть друг другу нужны,

Мы живем только миг и друг другу важны. Улетай в бесконечность, в бездонную пасть, В вечном ничто обречен ты пропасть.

— Пожалуйста, прекратите! — Голос Сьюзан прорвался сквозь вой ветра, но торжествующий крик мадам Орлофф звучал гораздо громче.

— Тужься. тужься. Он выходит. Да, выходит легко — это легче, чем глаз из глазницы выдавить. Он борется за каждый дюйм, но старая Мамаша Перкинс слишком много их перевидала. Выходи, красавчик, выходи, вниз, в тот край, где черные горы сияют вековечным незатухающим пламенем, и белые черви ползут по искаженной земле, как будто обгладывая труп в жаркий полдень. Уходи. иди.

Холодный ветер стих, и теплый воздух снова за­полнил комнату; повсюду лежали сброшенные со стен картины, упавшие книги, разбитая мебель. Уродливая трещина появилась на полированной поверхности стола. Сьюзан тихо плакала, Реджи­нальд побелел как мел и выглядел как человек, перенесший продолжительную болезнь. Мадам Ор- лофф встала, раздвинула занавески, потом с удов­летворенным видом осмотрелась по сторонам.

— Немного грязновато получилось, но, как кто- то сказал, нельзя же приготовить омлет, не разбив яиц. Боюсь, мои услуги довольно дороги, дружище. Я хочу пятьдесят фунтов за это дельце.

— Оно того стоит, — Реджинальд тоже поднялся; он еще нетвердо стоял на ногах. — Не могу вас по­благодарить как следует, мадам. Я чувствую себя

как...

— Как перышко, да? — просияла мадам Орлофф. — Огромная тяжесть упала с твоих плеч? Я понимаю, что это значит. Я вспоминаю чудного старикашку из Эпсома; к нему присосалась мер­зость размером с целый дом. Мерзкая огромная тварь любила рисовый пудинг — и старику прихо­дилось съедать по три штуки за один присест. Ко­гда я изгнала эту штуку, старик скакал, как двух­летний малыш. Говорил, что парит как птица. Ну.

— Толстуха подхватила свою сумочку. — Нельзя заставлять шофера ждать — это будет вам стоить целое состояние.

Она ухватила Сьюзан за подбородок и подняла ее голову повыше; синие глаза налились слезами.

— Выше нос, дорогуша. Теперь все кончено. Те­бе не о чем беспокоиться и не забивай этим свою милую маленькую головку.

— Может, останетесь на обед, — тихо сказала Сьюзан. — Мы не можем так просто вас отпус­тить.

— Спасибо за предложение, но в шесть у меня сеанс, так что оставляю вас здесь прибираться. Не стоит меня провожать. Я сама могу открыть и закрыть дверь.

У выхода мадам Орлофф обернулась:

— Советую держаться подальше от подземки в часы пик, мистер Уоррен. Это местечко — настоя­щая выгребная яма, там есть все, от надоедливых полтергейстов до вампиров-элементалов. Увидим­ся.

Входная дверь захлопнулась, и Реджинальд сжал Сьюзан в объятиях; он гладил ее дрожащие плечи и шептал:

— Все, все, теперь все кончилось. Все уже кон­чилось.

Они сидели в сумерках — моложе юности и старше времени; они радовались и превозносили друг друга.

— Ты чудо, — сказала она.

— Правда, — кивнул он.

— И вдобавок чудовищно тщеславен.

— Это самоуверенность, — поправил он. — Сла­бые тщеславны, сильные самоуверенны.

— А я какая?

— Белая и золотая с оттенками розового.

— Мне это нравится. — Она прижалась к нему, а Мистер Хоукинс мирно задремал на коврике у очага.

И тогда...

— Что такое?

Она вскочила. Ожидание порождало страх, го­товый проникнуть в ее глаза.

— Ничего. — Он потянул ее обратно. — Просто нервы. Теперь все кончилось.

— Мне показалось, что я слышу чей-то стук.

Мистер Хоукинс заскулил во сне, и где-то навер­ху затрещала половица.

— Дерево сжимается, — успокоил он жену. — Температура падает, вот доски и сжимаются. Не давай воли воображению.

— Реджинальд. — Она устремила взгляд к по­толку. — Мадам Орлофф. она оторвала это от те­бя, и я ей благодарна, но. представь.

Затрещала другая половица, и хлопнула дверь, ведущая в спальню.

— Представь. что оно. все еще здесь.

Он собирался сказать: «Ерунда!», посмеяться над ее страхами, но Мистер Хоукинс вскочил, шерсть у него вздыбилась, и он яростно зарычал, не отводя взгляда от закрытой двери. Тяжелые шаги доноси­лись с лестницы, они то приближались, то удаля­лись, и лампа на потолке тряслась, как будто продолжая прерванный танец. Сьюзан вскрикнула, прежде чем погрузиться в блаженное забвение, и шаги мгновенно прекратились, их сменила угро­жающая тишина.

Реджинальд уложил Сьюзан на софу и на цы­почках подобрался к двери. Когда он распахнул дверь, волна ужасно пахнущего холодного воздуха заставила его перевести дыхания. Затем отчаяние вызвало у него прилив смелости, и он вышел в холл и двинулся по скрытой мрачными тенями лестни­це.

Оно спускалось. Черный пузырь по форме смут­но напоминал человеческую фигуру, но лицо было настоящим — оно светилось зеленью, глаза были красными, над ними виднелись взъерошенные черные волосы. Существо усмехалось, и от поступи незримых ног ступени лестницы содрогались. Реджинальд сознавал только одно: он должен бороть­ся. И он подхватил маленький столик и швырнул его прямо в надвигающуюся фигуру. В тот же миг нечто — некая невидимая сила — отшвырнуло его назад, к входной двери, и он упал на коврик у двери, не в силах пошевелиться. Тварь медленно спускалась по лестнице, и на одну кошмарную се­кунду красные глаза уставились на распростертого человека; потом Тварь направилась в гостиную. Дверь захлопнулась, и Мистер Хоукинс взвыл — лишь один раз.

Проходили минуты, и Реджинальд пытался по­шевелиться, но ноги отказывались ему служить. Кроме того, в нижней части его спины ощущалась тупая боль, и он подумал, не сломан ли позвоноч­ник. Наконец дверь в гостиную отворилась, петли протестующе заскрипели, как будто не желая не­сти ответственность за то, что могло выйти из комнаты. Сьюзан на негнущихся ногах выбралась в холл; лицо ее было белым-бело, одежда порвана, но на губах застыла торжествующая улыбка, и Реджинальд громко вздохнул, чувствуя несказан­ное облегчение.

— Дорогая, хвала небесам, ты в безопасности. Не волнуйся — оно отбросило меня к двери, но я думаю, что просто что-то растянул. Дай мне руку, и мы выберемся отсюда.

Она подошла ближе, по-прежнему гротескно пе­редвигая негнущиеся ноги. Ее голова склонилась набок, и в первый раз он увидел ее глаза. Они бы­ли безумны...безумны...безумны... Ее рот открылся, и оттуда вырвались странные, резкие, прерыви­стые звуки:

— Жизнь. жизнь. жизнь. плоть. плоть.плоть. кровь.

— Сьюзан! — выкрикнул Реджинальд; он попы­тался встать, но повалился на пол, когда взрыв бо­ли пронзил его спину; он мог только в тупом страхе смотреть, как она неловко шевелит левой ногой и начинает ковылять к разбитому столику, лежащему у подножия лестницы. Она с огромным трудом нагнулась и подняла резную ножку орехового дерева и с еще большим трудом выпрямилась; но она крепка держала ножку стола в правой руке, и гри­маса на ее лице явно выражала удовольствие.

— Ты не давал. мне. жить, — произнес резкий голос. — Ты не давал. мне. жить.

Она, если так можно было называть тварь, сто­явшую над Реджинальдом, посмотрела вниз нали­тыми кровью глазами; то был ужас из белого золо­та, и Реджинальд все равно хотел обнять ее, сте­реть гротескные гримасы с ее полных губ, прошеп­тать о великой любви, прикрыть эти кошмарные глаза нежными пальцами. Потом резная ножка стола обрушилась вниз и вонзилась глубоко в его череп, и мир взорвался, и он рухнул в пучину веч­ности.

Тогда Тварь, которая некогда была Сьюзан, вы­шла из дома, в вечерний золотистый свет заходя­щего солнца. Тварь вдыхала холодный воздух, по­тому что на западе собирались штормовые облака, и вскорости должен был начаться дождь.

Она на негнущихся ногах пошла по садовой до­рожке, а потом дальше — на шоссе. Еще нужно было совершить очень много убийств...