1

Солнце уже поднялось над майской Москвой. Подполковник Смирнов нетерпеливо отсчитывал ступени по движущемуся эскалатору метро. Вышел на Площади Революции, свернул к музею В. И. Ленина и за угол к ГУМу. Всякий раз, когда у него выпадало счастливое время, после долгой разлуки со столицей он приходил сюда, на Красную площадь, отыскивал заветный камень на отполированной веками брусчатке, точно напротив входа в Мавзолей, но ближе к одному из центральных окон ГУМа, долго стоял, предаваясь воспоминаниям далеких дней. Затем огибал площадь, спускался к Москве-реке и выходил на Каменный мост.

Спроси Смирнова сейчас — зачем ему это «большое кольцо»? — он сразу и не ответил бы. Сказать, разумеется, что-то сказал бы, но сполна не выразил бы ни мыслей, ни чувств, которые обуревали его каждый раз, когда он вымеривал неторопливыми шагами свой путь. Слишком уж многое значило для него это «кольцо».

Отсюда началось его «хождение по мукам» Великой Отечественной войны. Стоя на холодной брусчатке в ожидании конца торжественного ритуала, он мысленно поклялся, что если останется жив, если судьба будет милостива к нему, то каждый год будет приезжать на это священное место с поклоном незабвенной памяти и сыновней благодарности. В порыве юношеского экстаза, горячей волной захлестнувшего его, он поклялся заслужить себе жизнь на свете только ценой свободы родной земли. Он и сейчас в тайне верил, что его клятва и верное следование ей спасли его от гибели там, где, казалось, не могло уцелеть ничто живое.

Однако Смирнов не верил и не мог верить в другое — в предопределенность своей судьбы, но он верил в свою звезду — в цель, которую избрал в жизни, и видел главное назначение человека в том, чтобы делать людям добро. Он никогда не отступал от своего кредо, даже если самому становилось невмоготу.

Тем временем на Красной площади становилось все оживленнее. Группами теснились туристы, которые почти всегда начинают знакомство с Москвой с этого всему миру известного исторического места. Куранты пробили семь. Из ворот Спасской башни прошагал к Мавзолею караул, часовые, щелкнув оружием, в неподвижности замерли у входа. Михаил проводил взглядом удалявшихся ритуальным шагом на отдых часовых, стал разыскивать «свой» камень на брусчатке мостовой и нашел его без особого труда.

Смирнов постоял в раздумье «на том самом» бруске минут десять или пятнадцать. В памяти одна за другой пробуждались картины не очень далекого прошлого.

...Хмурое тревожное утро. Строгие прямоугольники батальонных «коробок». Тоска, перемешанная с ненавистью и жаждой деятельности, — скорее, скорее туда, где враг ломится в ворота столицы, не прозевать, не опоздать, успеть, успеть! Алый флаг на куполе Кремлевского дворца не угас, не сник — он полощется на ветру и трепетно, и призывно! У красноармейцев, глядящих на него, сами собой расправляются плечи. У Смирнова они сдавлены ребристым зеленым телом «максима» и лямками вещмешка, в нем смена белья и НЗ — сухари, пшенный концентрат и консервы. Да еще патроны, завернутые в чистые полотенца. Патроны в коробке с пулеметными лентами, патроны в подсумках на поясном ремне, патроны просто в карманах шинели, телогрейки и ватных штанов. Патроны теперь дороже всяких сухарей даже для них, безусых парней. Для них не в сухарях, а в патронах заключалась сегодня жизнь!

В затылок Смирнову, переминаясь с ноги на ногу, сопит Петя Никитин, его напарник, второй номер пулеметного расчета. «Хоть бы скорее уж!» — шепчет он, всем своим существом устремленный туда и только туда...

Разве может он знать, что ровно через сорок девять часов, в отсчете от этой минуты, когда пробьют куранты и из ворот Спасской башни выедет на белом гарцующем коне принимающий парад, его уже не станет. Через двое суток и один час он останется навсегда там, куда спешил, уснет с раскрытыми удивленными глазами на горке дымящихся гильз в окопе близ берега неказистой речушки Нары. Никто тогда не знал своей судьбы, хотя каждый страстно верил, что все перемелется и смерть пощадит его, не скосит своей косой.

Пронзительная песня фанфар...

И такие простые, полные непоколебимой силой и неистребимой веры слова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Конечно, будет! Кто в этом сомневается? Русская земля, Москва как стояли, так и стоят незыблемо. И вечно стоять будут!

Грянул оркестр, и батальоны торжественным маршем отправились прямо на фронт.

Михаил Иванович вздрогнул, ему показалось, будто он в забытьи разговаривает сам с собой, и прохожие с удивлением и опаской оборачиваются на него. Он медленно побрел к музею, прошел вдоль кремлевской стены, вчитываясь в фамилии, высеченные на холодном мраморе надгробных плит. «Какие все молодые... совсем мальчишки!» — думал он, почему-то забывая, что тогда ему тоже было семнадцать, плюс один липовый, самостоятельно прибавленный до восемнадцати, чтобы не гнали со двора, где формировались добровольческие части, а говорили с ним на равных.

«Сюда и швырнул штандарт», — вспомнил он, навсегда гордый тем, что участвовал в Параде Победы на Красной площади.

Перед глазами вновь проходят ликующие толпы. Никто не сдерживает своих чувств, кто-то плачет, другие смеются, обнимают совсем незнакомых людей, танцуют, качают на руках фронтовиков...

Он посмотрел на часы: пора.

Смирнов стоял у входа в гостиницу, где они условились встретиться с полковником Климовым. Никого не было. Он постоял несколько минут и уже намеревался войти в вестибюль гостиницы, но тут его окликнули. Повернувшись, Михаил Иванович увидел офицера с погонами полковника. Он был выше среднего роста, широкоплечий, стройный.

— Вы Смирнов? Михаил Иванович?

— Точно, а вы...

— Да, я командир части полковник Климов, — и он протянул руку. — Вы готовы к отъезду?

— Здравствуйте, Владимир Александрович. Да, я готов ехать.

Через два часа самолет поднялся в воздух и лег на свой курс. Климов, удобно откинувшись в кресле, сосредоточенно смотрел на землю, молчал. И Смирнов не решился нарушить это молчание.

Он незаметно наблюдал за командиром. Ему нравился Климов своей собранностью, немногословием, уверенностью, с которой произносил слова, смотрел и двигался. Смирнову казалось, что командир знает все тайны профессии военного и не простого, а ракетчика, что у него уже обдуманы планы формирования и боевого становления части. «Друзей у него мало, — вспомнил он слова генерал-полковника Ефимова, заместителя начальника Главного политуправления, — нелюдим, деловит и до щепетильности принципиален. Любит и отстаивает правду. Офицеров и солдат не жалеет, а бережет, учит, воспитывает... Ну что говорить, сам увидишь».

Озадачил его тогда Павел Иванович, ой, как озадачил!

— Не боишься своей молодости? — спросил он. — Вид-то у тебя совсем как у юноши. Годков ты себе не прибавил? А ну, отвечай? — спрашивал-то вроде бы полушутя...

— Да что вы, товарищ генерал, какой же я молодой, — смутился Михаил Иванович. — Уже тридцать пять. Вы-то в это время на каком посту были!

— Мы — это мы. Время было другое, да и армия оснащена была не так. Не было ракет и ядерного оружия. Ракетные войска только создаются. Опыта партийно-политической работы еще нет. Накапливай его по крупицам, ищи все новое, специфическое для этих войск, но не забывай, что основа — работа с людьми. Особенность — эти войска будут войсками постоянной боевой готовности. На все случаи жизни никто не даст тебе инструкции и надежные рецепты. Совет один: не торопись, больше думай, советуйся с людьми, верь им. В ракетные войска сейчас направляются лучшие командиры и политработники, много инженеров и техников. Народ грамотный, культурный. Надо их собрать в единый боевой коллектив.

Ощущение неизвестности и неуверенности все больше нарастало. «А может, отказаться?» — подумал тогда Михаил Иванович.

И словно почувствовав его состояние, Ефимов сказал:

— Трудно тебе будет, Михаил Иванович, трудно. Все начинаем вновь, на голых местах. Сам понимаешь, ракетный комплекс в Москве не поставишь. Его нужно укрыть подальше от посторонних глаз, а где — и сам еще не знаю. Войска станут там, где им прикажут. Но ты не огорчайся. Мы не оставим тебя одного. Это наша первая часть... Климова-то видел?

— Нет, не приходилось. В ЦК говорили, что очень сильный, работал долгое время на ракетном полигоне.

— Да, это так, Михаил Иванович. Но я сейчас вот о чем: у полковника Климова большое горе. Два года назад в авиационной катастрофе погибла его семья: жена и сын двенадцати лет.

— Какое несчастье!.. — вырвалось у Смирнова.

— Это наложило свою печать на характер Климова. Будь к нему повнимательнее. В обстановке, где вам придется работать, это очень важно.

Смирнов понял, что беседа окончена. Он встал, собираясь уйти, но Павел Иванович взял его за руку и тихо спросил:

— Семью берешь сразу или потом вызовешь?

— Сегодня посоветуемся, — ответил Смирнов, — вы же знаете: она всегда со мной.

— Очень правильно, Михаил Иванович. Рад за тебя. И пожалуйста, помягче с командиром.

«Пожалуйста, помягче»... Смирнов взглянул на Климова. Командир сидит все в той же позе. Он был строг и спокоен. Но, видно, почувствовал пристальный взгляд Смирнова, повернулся, и едва заметная улыбка появилась на его лице.

— Я рад, что мы едем вместе в одну часть, — проговорил он. — Будем начинать работать в одинаковых условиях, и командиру и начальнику политотдела не на кого будет кивать: кто-то стар, а кто-то молод, кто-то опытен, а я, мол, новичок... И еще доволен, что начальник политотдела молодой. Не потому, что умудренные возрастом порою лишены чувства нового и стремятся не отступить от давно сложившихся канонов. Есть и старые политработники, у которых творчества и инициативы на добрый десяток молодых хватит. Дело в том, что практически все начинаем с нуля. Если бы это был фронт, то никто не говорил бы и не роптал. А сейчас мирное время. Люди, в том числе и военные, уже привыкли к домашнему теплу, определенному ритму работы, службы. А что ожидает нас? Формирование, строительство, становление, боевое дежурство — все это потребует не только знаний, но и физической выносливости. Вот здесь-то молодость и скажет свое.

Климов замолчал и снова загляделся было в окно, но вдруг резко повернулся к Смирнову и с волнением спросил:

— Как вы полагаете, Михаил Иванович, справимся? Задача-то уж очень сложная. Главное — время, а его у нас мало.

Смирнов посмотрел на Климова и ловил себя на мысли: «Не сомнения тебя, командир, терзают, не сомнения. Просто не хочешь ты, командир, показать в открытую свою озабоченность».

Вслух же ответил:

— Обязательно справимся, обязаны справиться. Как во всяком большом деле, нам всем сейчас важна предельная ясность цели и уверенность в конечном результате, понимание того, что дело твое необходимо людям... Никто — ни командир, ни солдат — не должен работать вслепую, это, я полагаю, главное на первом этапе.

В словах начальника политотдела вовсе не было парадности, ложного пафоса. Климов с удовлетворением отметил это про себя. Гул моторов мешал разговаривать, оба снова откинулись в креслах. Смирнов посмотрел в иллюминатор на необозримые леса, проплывавшие внизу, вспомнил о книге, которую в последнюю минуту положила в портфель жена Галина. Это был недавно переведенный у нас роман американского писателя Гилберта «Камни его родины», рассказывающий о людях сугубо мирной профессии — архитекторах, чья единственная цель на земле — созидать, совершенствовать и украшать быт человеческий.

Смирнов знал об Америке и американцах и много и мало. Развязанная США «холодная война» не могла вызывать к янки ничего, кроме неприязни. Он знал о романтических жителях Нового Света по книгам Фенимора Купера, О. Генри, Джека Лондона, Теодора Драйзера, Марка Твена. Их произведения он читал когда-то взахлеб, подражал героям, учась у них мужеству и благородству, непримиримости к злу и бесчеловечности. Но то были совсем иные американцы, из прежних времен, ничем не похожие на современных — нахальных, равнодушных к другим народам, способных не то что разметать чужие города, но сжечь всю планету в ядерном огне. Зная о действиях американского правительства, трудно иначе представить себе нынешних потомков Тома Сойера и Гека Финна... «Тесно им там, что ли, у себя, за океаном?» — мысленно возмущался Смирнов, перекидывая мостки между старым и новым, между книгой и жизнью. Он, коммунист, человек образованный и культурный, разумеется, понимал, что есть Америка небоскребов и есть одноэтажная, что стричь всех, кто живет в ней, под одну гребенку нелепо. Но он видел войну, прошагал в ее пламени от Сталинграда до Берлина и как фронтовик жил и сегодня отстоявшимся личным опытом и неохотно делил недругов на «хороших» и «плохих» — те и другие могут одинаково метко стрелять, когда придется. Война в Корее, на которую ему довелось взглянуть собственными глазами, еще раз убедила в этом. На берегах Нактонгана творилось вообще что-то невероятное. Рядовые солдаты, и черные, и белые, которые никогда не были миллионерами, потонули в садизме и бесчеловечности. Казалось, они выхвалялись друг перед другом варварством и дикостью, изощренным вандализмом в отношении не только к пленным, но и к ни в чем не повинному населению: состязались в пытках, расстрелах, поджогах, с каннибальскими улыбками позировали перед объективами фотоаппаратов и кинокамер. Зачем? Для чего? Ни Смирнов, ни его товарищи не могли найти вразумительного ответа. Только потом, когда он ближе узнал солдат-янки, понял, что жестокостью они утоляли свой животный страх. Книга и жизнь — как далеки они друг от друга. И хотелось бы поверить ей, да нельзя... Иллюзии иллюзиями, а жизнь жизнью, война научила его лучше понимать и ценить ее.

Самолет пошел на снижение. Михаил Иванович захлопнул книгу и взглянул на Климова. Владимир Александрович сидел прямо с широко открытыми глазами, выражение лица было жестким.

В областном городке, куда прилетел самолет, их ждал офицер связи. Он доставил Климова и Смирнова на железнодорожный вокзал, оформил необходимые документы, провел в столовую, там накормили вкусным обедом.

— Кушайте, угощайтесь на здоровье, — ставя на стол тарелку с пельменями, говорила девушка-официантка, — наши фирменные.

— Спасибо, — ответил Климов и с любопытством задержал взгляд на лице девушки, которая показалась ему знакомой.

— Очень вкусные, Владимир Александрович, не правда ли? — обмолвился Смирнов.

Климов не ответил, занятый какими-то своими мыслями. Уходя из столовой, он еще раз посмотрел на девушку-официантку: «Где же я ее мог видеть?»

Скоро они оба удобно расположились в купе вагона пассажирского поезда. Климов снял военную форму, надел гражданские брюки и свитер, присел к столику и стал смотреть в окно, за которым тянулись леса и редкие селения. Вошла девушка-проводница. Поставила два стакана чая.

— Я к вам, товарищ полковник, больше никого в купе не посажу. Отдыхайте спокойно.

Она обращалась только к Климову:

— Я здесь, если что нужно, позовите.

— Спасибо, — ответил Климов и, взглянув на девушку, едва сдержал возглас изумления.

А та спокойно выдержала взгляд, не смутилась, не растерялась.

— Однако богаты вы специальностями, — заметил он. — По моим подсчетам, по крайней мере, у вас их три.

— Ничего не поделаешь, приходится. Обстоятельства требуют...

Часа в два ночи поезд остановился на маленькой станции. Климов и Смирнов вышли из вагона. Вдоль железнодорожной линии под сильными порывами ветра неслись вперемешку со снегом дождевые полосы.

— Да, не ласково нас встречает погода, — поежился Михаил Иванович, оглядываясь.

— Не к теще на блины приехали, — в тон ему ответил Климов. — Идемте, там, похоже, вокзал.

Но к ним уже торопились несколько человек в наброшенных плащ-накидках. Это были офицеры, приехавшие встретить их. Один из них, подойдя к Климову, немного заикаясь, доложил:

— Товарищ полковник! Войсковая часть выполняет поставленную перед ней задачу. Главный инженер полковник Василевский.

— Здравствуйте, товарищ полковник, — подавая руку Василевскому, произнес ровным голосом Климов. — Я помню вас. Мы ведь встречались на полигоне.

— А я именно таким и представлял вас, — улыбнулся Смирнов, тоже протягивая руку.

— Что, больно высокий и худой? — еще больше заикаясь, спросил Василевский.

— Худой — это хорошо, значит, много работаете, что высокий — тоже неплохо, значит, дальше видите. Я не в этом смысле... — Смирнов дружелюбно улыбнулся, сразу почувствовал расположение к этому человеку.

Небольшой железнодорожный вокзал был чист, хорошо освещен. Вдоль стен стояли деревянные диваны. Смирнов огляделся. В зале не было ни одного гражданского. «Как-то пустовато, — подумал он. — Может быть, это после Москвы?».

Подошел человек в железнодорожной форме. Он безошибочно определил, кто старший, и представился Климову:

— Начальник железнодорожной станции Снегири Журавлев Петр Семенович.

Они поздоровались.

— Почему не спите, Петр Семенович? Ночь ведь, — тихо упрекнул Климов.

— Грузы идут, товарищ полковник. Многие сейчас не спят. И уже не одну ночь. — Его морщинистое лицо было усталым и спокойным. — Мы привычные, товарищ полковник. С фронта... привычные.

— Хорошо, товарищ Журавлев. Спасибо вам. В ближайшие дни встретимся и все обсудим.

Журавлев ушел.

— Пожалуй, можно ехать, товарищ полковник, — предложил Василевский, — здесь километрах в двенадцати располагаются штаб и политотдел. Конечно, временно, до постройки нового. Сейчас пока удобств никаких, но для работы условия есть. До революции в том здании был монастырь, а позже склады лесничества. Мы все привели в надлежащий порядок. — Он замялся. — Правда, там еще сохранилась небольшая церквушка. Сначала мы ее хотели использовать под клуб, но потом решили до приезда начальника политотдела оставить этот вопрос открытым.

Смирнов, слушая Василевского, улыбнулся. У него начало складываться впечатление, что главный инженер — честный, бесхитростный и симпатичный человек.

В зал вошел офицер, доложил:

— Все вещи получены.

— Погрузите в машину. Сейчас поедем, — проговорил Климов.

— Товарищ полковник, разрешите выезжать в район разгрузки техники. Эшелон пришел сегодня. Надо посмотреть, как там дела, — обратился Василевский.

— А это далеко?

— Совсем рядом, но дорога очень тяжелая.

Климов взглянул на часы. Было около трех.

— Я с вами. А вы, Михаил Иванович, поезжайте, устраивайтесь, отдыхайте с дороги. В десять утра быть в штабе.

— Владимир Александрович, если вы не против, я тоже поеду.

— Ну что ж, товарищи, едем! — Климов решительно направился к выходу.

Порывистый ветер с дождем ударил в лицо, перехватил дыхание. Василевский повел всех к стоявшим недалеко от железнодорожного вокзала легковым автомашинам.

Свет фар выхватывал участки сильно разбитой дороги. Вернее, это была уже не дорога, а сплошное месиво. Справа тянулся темный лес, слева — ветка железнодорожной линии, проложенной когда-то к рудным карьерам. Машину сильно тряхнуло.

— Тонем в грязи, — вздохнул Василевский. — Нет дорог... Тут бы сначала дороги поднять, жилье построить.

— Да, неплохо бы, — усмехнулся Климов. — А еще лучше было бы начать все это сразу после войны. Тогда бы мы сейчас все имели и не тряслись ночью по такой дороге, а спали бы дома на пуховых перинах.

— Я не об этом, товарищ полковник, — резко ответил Василевский. — После Отечественной все считали, что мир обеспечен надолго...

Никто ему на это не ответил. Молчали.

— Сколько времени вы уже здесь, Георгий Николаевич?

— Чуть более двух месяцев. С первым эшелоном. Хорошо, что приехал со своими ребятами из авиации. Вот тут и кручусь. Надо и обстраиваться, и налаживать хозяйство. А здесь техника пошла. Немного и растерялись, сами понимаете, сложность обстановки. А строителей сколько понаехало. Всем этим надо управлять... Ну а теперь все встанет на свои места. — Василевский вздохнул облегченно. — Прибыл командир, а я займусь своими делами.

— Георгий Николаевич, — спросил Смирнов, — занятия по спецподготовке начали?

— Что вы! Какие занятия? — обиделся главный инженер. — Где условия для учебы? Надо хоть немного разобраться во всем, а потом уже думать об учебе.

Дорога резко забирала вправо, уходила в глубь леса. Круто свернув, машины выскочили на большую площадку, загроможденную ящиками, контейнерами. Здесь же стояли в беспорядке автомобили, тракторы, автокраны. Именно — в беспорядке. Острый взгляд Климова все это моментально отметил. Вышли на разгрузочную площадку. Дождь немного стих. Площадка, освещенная одной маленькой лампочкой, висевшей высоко на столбе, по существу, была затемнена. Офицеры остановились возле работающего автокрана. Никто на них не обращал внимания. Климов напряженно всматривался в темноту, пытаясь понять организационную систему разгрузочных работ. Несколько в стороне на длинных тележках покоились укрытые чехлами ракеты.

Властный голос отдал распоряжение:

— Вперед! И смотрите в оба, дорога...

— Ясно, — ответили из кабины тягача, — не первую везем.

Тягачи тронулись. В слабом электрическом свете и мелком дожде Смирнову казалось, что какие-то огромные чудовища медленно уползают в темную пасть леса.

— Ну что ты медлишь? — послышался громкий голос. — Цепляй ящик за крюк!

— Крюк есть, а цеплять не за что, — ответил ему кто-то и выругался.

— Я тебе дам не за что! Цепляй! И чтобы эта матерщина была первой и последней.

— Готово! — крикнул с платформы солдат.

Автокран начал поднимать ящик, но тот сорвался и упал на платформу. Раздался треск. Из кабины автокрана вылез солдат и раздраженно крикнул:

— Эх ты, косой! Не видишь, за что крепить!

— Кто вы? — обращаясь к солдату, строго спросил Климов.

— Младший сержант Низовцев, — ответил тот. — Выполняю поставленную задачу.

— Ваша специальность?

— Тракторист, шофер, механик.

— Права для работы на кране есть у вас, товарищ Низовцев?

— Какие там права, товарищ полковник... Я же этих кранов на заводе более десятка отремонтировал, — кивнул на свою машину сержант.

— А вы, — обращаясь к солдату, вылезшему из вагона, спросил Климов, — кто такой?

— Рядовой Зайцев! — бодро выкрикнул тот.

— Инструкцию по технике безопасности изучили?

— Никак нет, товарищ полковник!

Да, не зря, совсем не зря решили они ехать сюда, на площадку, сразу же с поезда, ночью. Многое стало ясно Климову. Главное — начинать надо с четкой организации всех работ во всех подразделениях.

— Почему приостановлены работы? — раздался в темноте властный голос.

Из-за автокрана вышел среднего роста молодой человек в морской фуражке и черной плащ-накидке. Он удивленно смотрел на группу офицеров.

— Вот командир подразделения, который временно занимается разгрузочными работами, — представил его Василевский.

— Капитан третьего ранга Бондарев. С кем имею честь? — разгоряченно и так же громко спросил моряк.

— Я командир части полковник Климов, а это начальник политотдела подполковник Смирнов. Нас интересует сейчас, как долго вы этими работами занимаетесь?

— Второй месяц.

— А на море что делали?

— На море я дело делал, товарищ полковник, — вызывающе ответил Бондарев.

— Прошу вас, товарищ Бондарев, показать мне план работ и всю документацию по технике безопасности. Пройдемте в помещение вашего штаба и там продолжим разговор. — Тон Климова не допускал возражений.

— Нет у меня плана, и нет никакой документации. И штаба нет. Некогда заниматься бумагами и просиживать в кабинете. День и ночь работаем, дожди идут, людям негде обсушиться, негде накормить.

— Именно поэтому я требую план работ и документацию по технике безопасности. — Голос Климова остался ровным, спокойным. — Надо все делать продуманно, технически грамотно. При этом проявлять заботу о личном составе. Это элементарно. И для нас, офицеров, сухопутчиков и моряков, не является новым. Вы на флоте в штабе работали или на корабле служили?

— Конечно, на корабле. — Бондарев, наклонив голову, совсем тихо произнес: — Нет теперь нашего корабля. Отслужил он свое, а нас вот сюда. Боевого моряка, инженера — на разгрузочно-погрузочные работы...

Смирнов внимательно следил за разговором командира с морским офицером. И тоже делал для себя выводы. Специалисты разных родов войск за короткий срок должны стать ракетчиками. Собрать воедино, создать надежный сплав лучших традиций артиллеристов, авиаторов, моряков... Ой, нелегка будет эта работа.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться к капитану третьего ранга Бондареву? — послышалось за спиной Климова.

Климов повернулся:

— Кто вы?

— Командир ракетной батареи капитан Думов.

— Обращайтесь.

— Куда сгружать ящики с индексом 24/1? — спросил он у Бондарева.

— Сколько вам раз, капитан Думов, можно объяснять? — сорвался Бондарев. — Ведь говорил, что их надо складывать под навесом. Отправлять будем во вторую очередь.

— Вы, видимо, об этом только подумали, а сказать забыли, — спокойно отпарировал Думов.

— Ничего не помнят, ничего не знают, ничего не умеют, — всплеснул руками возмущенный Бондарев. — На выучку бы их, эту пехоту, в море.

— Все ясно, капитан третьего ранга! Тех, кто знает меньше моряков, отсылать в море вовсе не следует. Мы же вас не посылаем куда-либо, а стараемся разобраться в обстановке и помочь навести порядок. Вот и вы другим помогите, — без раздражения, но с нотками неудовольствия произнес Климов. — Идите, товарищ Бондарев, выполняйте свои обязанности.

Василевский повел всех к видневшемуся неподалеку деревянному строению. Начало светать, дождь затих. Очертания леса, подходившего вплотную к разгрузочной площадке, стали отчетливее. К длинному дощатому бараку, видимо, построенному еще во время войны, подошла машина. Из нее легко выпрыгнули два офицера и, тихо разговаривая, направились в глубину разгрузочной площадки. Это были подполковник Бодров и заместитель командира части по тылу подполковник Жулев. Василевский окликнул их.

В небольшой комнате — длинный стол, несколько стульев и скамейка. В углу на тумбочке телефон и радиостанция. Солдат, сидевший у телефона, поднялся, доложил:

— Рядовой Гусев, дежурный телефонист.

Климов внимательно посмотрел на солдата. Тот сразу же понял: быстрыми, ловкими движениями застегнул воротник гимнастерки, поправил ремень, надел пилотку и застыл по стойке «смирно».

— Как давно вы, товарищ Гусев, читали Устав? — спросил Климов.

— Еще в артиллерийской части. Там занятия шли регулярно...

— Забыли вы его. Идите в другую комнату, мы здесь займемся неотложными делами. Садитесь, товарищи. Доставайте бумагу и карандаши. — Климов помедлил. — Так работать больше не будем, не имеем права. Необходимо в течение пяти ближайших часов сформировать специальное подразделение по проведению разгрузочных работ. Как вы думаете, товарищ Бодров? — спросил он у начальника штаба. — Кому поручить это?

— Не могу знать... Это дело техническое, то есть Георгия Николаевича, в крайнем случае, заместителя командира части по тылу.

— Чьи это обязанности, мы здесь уточнять не будем, товарищ Бодров. Вам я приказываю подготовить это подразделение. Весь личный состав, сейчас работающий здесь, должен быть сменен и направлен в свои подразделения. Вам, подполковник Жулев, к двенадцати ноль-ноль развернуть полевые кухни и столовые в палатках. И чтобы было на чем сидеть! Ни одного котелка. Все должно быть как в стационарной столовой. Людям выдать подменное обмундирование и обувь. Следить за всем этим и своевременно сушить. — Голос командира звучал твердо, возражения тут исключались.

— Но где я все это возьму? — жалобно проговорил подполковник Жулев. — Все на колесах. Склады не развернули. Многое еще не получили.

— Вы что, товарищ подполковник, один в лесу? — удивился Климов. — Разве нет поблизости воинских частей Советской Армии? Или нет округа? Вы что, на фронте не были? Мы там организовывали нормальное питание в самые тяжелые бои. Солдат должен быть сыт и обеспечен всем необходимым! Все.

— Владимир Александрович, — осторожно сказал Смирнов. — Я переговорю с членом Военного совета округа. Думаю, помогут.

— Нет, товарищ Смирнов, — резко отозвался Климов. — У вас своих забот хватает. Каждый обязан заниматься своим делом. Помогать нужно тому, кто много работает, а в данном случае, я не вижу усилий товарища Жулева... Теперь конкретно о руководстве. Мое мнение: товарищ Бондарев устал. Я не сужу сейчас о его деловых качествах, но вижу, он больше не может руководить разгрузкой. Я отстраняю его. Подполковник Бодров, распорядитесь, чтобы он убыл в свое подразделение и занимался тем, чем ему положено. Подберите командира с опытом и крепкими нервами. Вы, товарищи, — он кивнул в сторону Бодрова и Жулева, — отвечаете лично за все, что здесь будет впредь происходить. Мы начинаем формироваться. Ракетная техника должна быть доставлена к месту назначения совершенно исправной. Учтите все, — он посмотрел на начальника политотдела, — личному составу части надо прививать любовь к ракетной технике отсюда, с первых минут ее получения. Без глубоко уважительного отношения к ней ракетчиков нам не воспитать. Георгий Николаевич, — очередь дошла и до главного инженера, — прошу вас пока в дело разгрузочных работ не вмешиваться. Ваши обязанности более важные: учить людей ракетному делу и содержать технику в надлежащих условиях. Дел у вас много. Подумайте дня два и представьте свои предложения! А лучше было бы сразу план специальной подготовки личного состава.

— Как? — в голосе Василевского слышалось недоумение. — Ведь еще не все устроились, даже техника не подошла для каждого подразделения, а вы сразу план учебы...

— Я очень рад, что вы, Георгий Николаевич, понимаете обстановку. С учетом всего этого и подумайте... Поедемте, Михаил Иванович. Уже день наступил, а мы еще не устроились.

Когда машина с Климовым и Смирновым отошла, сильно покачиваясь на глубоких выбоинах, Жулев, посмотрев ей вслед, вздохнул:

— Однако крут!

— А мне понравился, — признался Василевский.

— А начпо все молчит... Совсем еще зеленый, — заметил начальник штаба.

— Поживем — увидим. Молодой — еще не значит зеленый. А с Золотой Звездой Героя мог бы неплохо устроиться и в Москве... А он вот сюда приехал, — возразил Василевский.

Лесная дорога скоро кончилась, и машина легко покатила по твердому шоссе. Теперь было видно, что Климов устал и что он не так уж и молод. Но даже сейчас он не мог, не хотел позволить себе расслабиться. Смирнов чувствовал, что в этом человеке все подчинено его воле, цели и жестким обстоятельствам. Он не станет щадить себя.

— Нам очень нужны хорошие дороги, — первым нарушил молчание Климов. — Без них тут нельзя. Необходимо думать о дорогах с твердым асфальтовым покрытием, а еще лучше — с бетонным. Может случиться, что придется совершать маневр своими силами и средствами. Это не танк и не артиллерия, которые идут по бездорожью. С такими громадинами, имеющими тончайшую аппаратуру, нужны дороги значительно лучше, чем взлетные полосы на аэродроме.

Все это полковник Климов говорил как бы для себя, раздумывая. Однако Смирнов понимал, что слова обращены к нему и он ждет поддержки.

Климов повернулся к шоферу:

— С какой скоростью должен по инструкции двигаться автомобиль по этой дороге?

Водитель удивленно посмотрел на полковника.

— Чем быстрее, тем лучше. Знаков здесь, в лесной чаще, нет...

— Я вас спрашиваю по инструкции? — повторил Климов.

— Товарищ полковник, да нет никакой инструкции. Лес здесь кругом, а главное — ни милиции, ни автоинспекции. — Солдат широко улыбнулся и мечтательно добавил: — Раздолье шоферу.

— Товарищ Андреев, держите скорость не более пятидесяти километров. Ваше раздолье, считайте, закончилось сегодня. Все до единого водителя легковых, грузовых, и особенно специальных машин, должны строжайшим образом соблюдать требования правил движения. Сами не забывайте и от товарищей требуйте... Помните, где вы служите.

— Мы это помним всегда, товарищ полковник. Ракетчики мы!

— То-то же!..

Показался небольшой поселок, проскочили центральную улицу и, повернув в переулок, остановились у одноэтажного дома. К машине подошли капитан и два солдата. Офицер доложил Климову:

— Это ваш дом. Правда, не городской, но крепкий, теплый. Жить можно.

— А где будет жить начальник политотдела? — спросил Климов у капитана.

— Здесь недалеко. Откровенно говоря, то помещение больше подходит холостяку. Но что поделаешь. Пока очень трудно с квартирами. Офицеры и их семьи ждут, а жилья нет.

— Будет! — убежденно сказал Климов. — А пока сделаем так: здесь останется жить начальник политотдела. У него семья, она скоро приедет. Я поживу в гостинице. Мне одному там будет лучше. А потом что-нибудь придумаем.

— Что вы, товарищ полковник, разве можно командиру части жить в гостинице! Мы... каждый для вас освободит квартиру, — горячо запротестовал капитан.

— За это спасибо. Но сейчас при таких трудностях нельзя допускать роскоши. Что подумают обо мне люди? Вы лично, товарищ капитан, что подумаете обо мне, если я один займу этот дом?

Капитан растерянно смотрел на Климова и молчал.

— Вот видите!

— Владимир Александрович, а если мы временно поживем вместе? — предложил Смирнов. — Как вы считаете?

— Нет, — строго произнес Климов, садясь в машину. — В гостиницу.

«Очень сложный человек. Видимо, нелегкую жизнь прожил. Знает, что делает и что надо делать», — думал Смирнов, оставшись один.

 

Он молча смотрел вдоль улицы, а мысли его вдруг скакнули туда, в Москву. Ему стало тоскливо на этой пустынной улочке с маленькими деревянными домиками.

«Что со мной, никак расклеился?» — укорил он себя, но вынужден был сознаться: «Да, все-таки жаль Москвы... А почему, собственно, не я, а кто-то другой должен был покинуть столицу? Гордиться нужно, товарищ Смирнов, доверием партии, а ты раскис вдруг...»

 

Открыл калитку и шагнул во двор своего нового жилища.

— Проходите в дом, товарищ подполковник, — встретил его солдат, стоявший возле крыльца. — Там хорошо. Мы привели дом в порядок. Завтрак на плите.

Подполковник посмотрел на солдата.

— Кто вы?

— Рядовой Родионов, шофер машины, закрепленной за начальником политотдела части.

«Совсем еще мальчишка», — подумал Смирнов, а вслух сказал:

— Спасибо вам за заботу, товарищ Родионов. — Он поднял чемодан и направился по каменной дорожке к двери теперь уже своего дома.

 

2

Штаб и политотдел разместились в двухэтажном кирпичном доме на территории старого монастыря. Рядом были другие строения — бывшая архиерейская и трапезная палаты, пекарня, амбары, конюшни. Видимо, некогда монахи жили богато. Старожилы рассказывали, что до Октябрьской революции содержались здесь душевнобольные иноки. Лечили их усиленной работой в лесах, каменоломнях и мастерских. Они построили себе небольшую, хотя и о пяти главах церковь, что считалось главным средством излечения души. Монастырь-больница был обнесен крепкой каменной стеной с узкими башнями на углах, как видно в оборонительных целях.

— Вы посмотрите, Михаил Иванович! — восторгался Климов, осматривая свои новые владения. — Сделано на века. И что удивительно: столько времени эти добротные дома стоят без присмотра, но никто не тронул их.

— Я разговаривал с местными товарищами, — вступил в беседу Василевский, — так они объясняют дело просто: ни один хозяйственник не хочет брать на баланс эти добротные, но старые постройки: мол, войдешь туда и останешься навсегда.

Все понимающе рассмеялись.

— После войны, — продолжал Василевский, — местные власти передали эти строения работникам деревообрабатывающей промышленности, однако и те не успели их освоить. А люди здесь строгие и бережливые. Построенное не разрушают. Свое ведь.

— Ну что ж, мы тоже будем поддерживать эти традиции. Как только все необходимое для жизни и боевой учебы построим, передадим хорошему хозяину в наилучшем состоянии.

Они подошли к церкви. Осмотрели ее снаружи, зашли внутрь.

— А ведь в самый раз. — Василевский внимательно рассматривал потолок, стены, украшенные фресками.

— Ну что вы! — возразил Михаил Иванович. — Пусть эта церковь стоит как исторический памятник. — И, виновато улыбаясь Василевскому, добавил: — А место для культурно-просветительной работы мы найдем более подходящее.

— Да я не о клубе. Я думаю об учебном классе. Посмотрите высоту. Здесь поставим технику и будем ее осваивать во весь, так сказать, рост. Пусть не обижаются верующие, помещение временно будет использовано для общего дела сохранения мира.

Климова это заинтересовало.

— Внесите свои предложения, подготовьте конкретный план, Георгий Николаевич, — отозвался он, — посоветуйтесь со строителями. Учебный класс необходимо сделать незамедлительно. Свободные помещения следует использовать полностью. Это народное достояние должно послужить делу государственному. — Чуть помедлив, Климов взглянул на часы. — Через тридцать минут начинается совещание. Я иду к себе. Прошу не опаздывать.

На совещании собрались офицеры в разных званиях — от капитана до подполковника. Это были командиры подразделений, заместители по политчасти, инженеры. Среди них были представители различных видов и родов войск.

«Удивительный конгломерат, — отметил с некоторым огорчением Смирнов. — Но, правда, все молодые и серьезные, в глазах любопытство, словом — симпатичные люди. Это с внешней стороны, а вот как в работе?» И снова тревога на сердце: дело совершенно новое, а специалистов раз-два и обчелся...

В кабинете наступила тишина. Все ожидали выступления нового командира.

Климов был сосредоточен. Отлично подогнанная и отутюженная форма подчеркивала его стройность и подтянутость. Это было первое совещание командного состава первой в стране ракетной части, и полковник Климов, при всем умении владеть собой, здорово волновался. Начальник политотдела видел это, волновался и сам, а когда командир закончил свое краткое выступление, предоставив слово ему, — просто растерялся. Он не мог сразу найти слова, которые именно сейчас, при первой встрече с этими людьми, могли быть единственно нужными. А ведь как он готовился к своему выступлению в роли начальника политотдела.

— Когда я был в ЦК КПСС, — начал Смирнов, — мне говорили, что нам придется на первых порах очень трудно во всех отношениях. Но за эти дни я убедился, что трудности, куда значительнее, чем я предполагал. И все эти трудности объективного характера, поскольку в силу понятных вам причин создаваемые Ракетные войска стратегического назначения дислоцируются в местах, не обжитых, отдаленных. Нам с вами все предстоит делать заново и все впервые.

Волнение улеглось. Голос подполковника звучал теперь спокойно. Бледность с его лица сошла, он уже чувствовал себя увереннее. Его слушали внимательно.

Когда Михаил Иванович сел за стол и обвел взглядом присутствующих, в классе было совсем тихо. Вчерашние бывалые и совсем юные офицеры — артиллеристы, моряки, авиаторы — сейчас одинаково доверчиво и озабоченно слушали старших командиров.

А потом говорил главный инженер — тоже волнуясь и больше обычного заикаясь, но, пожалуй, конкретнее других понимая, что им сейчас важнее всего. Михаил Иванович слушал Василевского и мысленно соглашался с ним: ну, конечно, «на пальцах» ракету не объяснишь — необходимо в каждом подразделении создать учебные классы по спецподготовке, сделать действующие тренажеры, электрические схемы. Это для всех не новинка, ведь в частях, где они служили ранее, имели хорошую учебно-материальную базу. Но здесь надо все создавать технически грамотней, осмысливать с инженерных позиций. Надо смелее браться за технику, привлекать к созданию учебных классов инженеров. Их пока мало, но скоро придут выпускники наших академий и училищ. Многие из них с высшим образованием, они быстро поймут, что к чему. Если им помочь, ну положим, лекциями по проблемам науки и техники, теоретическими конференциями или консультациями по спецподготовке, то им и до глубин физики недалеко будет... А пока занятия по изучению ракетной техники проводятся не всегда грамотно. Вот, к примеру, у товарища Бондарева...

Капитан третьего ранга Бондарев, едва дождавшись, когда Василевский кончит говорить, нетерпеливо поднялся.

— Как можно успешно осуществлять специальную подготовку личного состава, если полковник Василевский забрал всех инженеров к себе? Кроме того, где обещанная программа по обучению офицеров, сержантов и солдат?

— Каких инженеров вы взяли из подразделения? — строго спросил Климов у Василевского.

— Мы создали инструкторские группы из числа лучших специалистов. Они будут проводить комплексные занятия и практически учить личный состав. Это, кстати, называется «учить из-за плеча». Смотри и делай, как я. Подобный метод всегда себя оправдывал. Он приемлем и в ракетных войсках, но конечно, до определенной поры. Как только эти инструкторские группы свою роль по обучению личного состава выполнят, мы их распустим, а инженеров вернем в подразделения... Ну, как вы, Альберт Иванович, понять не можете правильность подобного решения! Ведь вы сам инженер...

— Я морской инженер, — с обидой уточнил капитан третьего ранга.

— Вы теперь ракетчик! — не выдержал командир. — А программы в ближайшее время получите. Это верно, без них трудно определить первый этап обучения. Но вы поймите: мы первые ракетчики, и создавать все эти программы нам с вами нужно вместе — и полковнику Василевскому, и капитану третьего ранга Бондареву. А посему приказываю всем представить свои соображения по организации спецподготовки через трое суток в штаб. Работать надо с перспективой, такой работы требуйте и от подчиненных.

Климов посмотрел на Бондарева. Чувствовалось, что тот трудно переживает обиду: сначала отстранили от погрузочно-разгрузочных работ, а теперь вот и за организацию учебного процесса разнесли, но Климов продолжал строго:

— Я хочу спросить вас, товарищ Бондарев, заодно остальных, почему вы не в военной форме, установленной для нашей части? Мне не хочется прибегать к Дисциплинарному уставу. Это крайности. Напоминаю всем присутствующим командирам: наша часть не завод, а воинское формирование. Мы — ракетчики и во всем должны подавать пример в Советских Вооруженных Силах: в боевой выучке, воинской дисциплине и соблюдении правил ношения военной формы. Временное неустройство, постоянные работы в сложных условиях не могут быть причиной нарушения уставов. Как бы ни дороги вам были, товарищ Бондарев, тельняшка, бескозырка и клеш, придется с ними расстаться.

— Благодарю вас, товарищ командир, за персональное напоминание моряку. Флот никогда не ходил в отстающих, начиная со штурма Зимнего и кончая Великой Отечественной, — с незатухшей еще обидой ответил Бондарев, но Климов сознательно сделал вид, что не уловил обиды, и обратился к заместителю по тылу:

— Товарищ Жулев, помогите командирам привести личный состав в надлежащий вид. Подумайте, и через неделю внесите предложения о введении специальной формы для работы личного состава на ракетной технике. Выйдем с предложением в Москву. Есть ведь подобная форма в авиации, на флоте, в инженерных войсках, и мы ракетчики должны ее иметь.

Да, конечно, свою форму ракетчики должны иметь. Но беда в том, что самих ракетчиков — как таковых нет... И если форму придумать и сшить, — дело на столь мудреное, то подготовить кадры офицеров и солдат, способных обращаться с невиданным доселе оружием, — задача архисложная. Это Климов понимал отлично. Чего ни коснись — вопросы, вопросы, вопросы, ответить на которые не может пока никто.

Совещание закончилось. Офицеры разошлись по своим подразделениям.

— Что будем делать с инструкторскими группами? — обратился Климов к главному инженеру.

— Эти группы следует немедленно включить в работу, — твердо ответил Василевский. Поддержал его и Смирнов.

Однако у начальника штаба мнение было иное:

— Зачем нам всяческие внештатные подразделения? Так недолго запутаться и превратить боевую часть в научно-экспериментальное учреждение, — убежденно сказал Бодров и даже ухмыльнулся, иронически и многозначительно. Эта ухмылка его поначалу смутила Климова, и он даже заколебался, хотя до этого был твердо убежден в необходимости не отпускать инженеров из групп. Но сомнение это сразу же исчезло, как только начальник штаба добавил:

— И неизвестно еще, как на это посмотрит начальство? Об этом тоже нельзя забывать.

Тут уж иронические улыбки появились на лицах Василевского и Смирнова, а Климов огорченно подытожил:

— Ну, вот. Мы о долге говорим, ищем оптимальное решение, а вы озабочены тем, как и что скажет начальство... Итак, инструкторские группы оставляем, как задумано главным инженером, проверим их нужность практически. Чтобы была у нас боевая ракетная часть, а не учреждение, во многом зависит от того, как будет работать штаб. — Заметив, как протестующе ворохнулся на стуле Бодров, командир чуть повысил голос, предупреждая возможное возражение:

— Чтобы поддерживать высокую боевую готовность, штабу необходимо в ближайшие дни подготовить план подъема подразделений по боевой тревоге.

— По какой такой тревоге? — не удержался-таки Бодров, добавив ворчливым, недовольным голосом: — Мы еще не укомплектованы ни техникой, ни людьми. И что делать по тревоге? Как действовать? Это ведь не пехота и не артиллерия, никто понятия не имеет о действиях ракетчиков в случае тревоги.

— И я не знаю. И никто не знает. Но у нас есть штаб ракетной части стратегического назначения, ему и карты в руки: надо не медля ни дня самим разрабатывать планы, не дожидаясь помощи сверху. А когда приедут к нам работники вышестоящего штаба, академии, то не нас учить они будут — у нас учиться, обобщать наш опыт: ведь наша часть первая. И если вы, подполковник Бодров, будете одновременно и над диссертацией работать, то этим только пользу другим принесете. Вы поняли меня, подполковник Бодров?

— Понял... Но только защита диссертации в мои служебные обязанности не входит, — обиженно ответил начальник штаба.

— Михаил Иванович, вы что же, расценили мои слова как насмешку?

Начальник политотдела хотел было вставить и свое слово, но не успел — в дверь кабинета негромко постучали, и затем на пороге появился никому не знакомый офицер. Был он безукоризненно одет и гладко выбрит, от его внешности веяло благополучием и размеренностью нездешней жизни.

— Подполковник Сырец. Прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы в должности заместителя командира части, — тон, каким представился вошедший, был независимым, даже словно бы вызывающим. Климов отметил все это в уме, но виду не подал, дружелюбно поднялся навстречу и подал руку.

— Здравствуйте. Мне звонили из управления кадров, сообщали о вас. Присаживайтесь. Мы сейчас заканчиваем.

Климов дал указания главному инженеру, начальнику штаба и заместителю по тылу и отпустил их. Начальника политотдела попросил задержаться и, когда они остались втроем, обратился к вновь прибывшему офицеру:

— Итак, вы назначены временно моим заместителем?

— Да, Владимир Александрович.

— Как и где у вас проходила служба?

— Войну закончил командиром кавалерийского взвода в звании лейтенанта, поступил в академию имени Фрунзе. После ее окончания меня взял к себе порученцем сам Григорий Васильевич. — Он многозначительно улыбнулся. — Более десяти лет у него работал. Теперь он ушел на пенсию и попросил ваше начальство направить меня работать к вам. Ракетные войска только развертываются. За ними будущее... И вот я у вас, у истоков так сказать. — Он снова улыбнулся, и его красивое лицо стало совсем молодым и беспечным.

— А не трудно вам будет у нас? — усомнился Климов, но Сырец не смутился, отвечал по-прежнему беззаботно:

— Мне в кадрах разъяснили, что у вас главную роль будут играть инженеры. А я как заместитель по общим вопросам обязан буду поддерживать порядок. Справлюсь, Владимир Александрович, справлюсь! Работал масштабнее, а в части...

И тут Климов впервые не сдержался, посмотрев на молчавшего начальника политотдела, с горечью произнес:

— Вот видите, Михаил Иванович, в каком заблуждении прибывают некоторые товарищи. — И резко повернулся к Сырцу: — Нет, подполковник, в ракетных войсках уже сейчас, а в будущем тем более, не будет деления на командиров и инженеров. На всех командных должностях будут только инженеры. Кто рассчитывает приспособиться, вынужден будет уйти в отставку или перевестись в иной род войск, — Климову подумалось, что он дал понять офицеру, куда он прибыл, и добавил более спокойно: — Хорошо, товарищ Сырец. Сейчас вы свободны. Идите устраивайтесь, а завтра в девять прошу быть у меня. Определим ваши конкретные служебные функции в части.

Но Климов напрасно беспокоился, слова его ничуть не смутили Сырца, который в ответ лишь улыбнулся, а затем, построжев лицом, резко поднялся, лихо повернулся и вышел.

— Однако он не умрет от скромности, — усмехнулся начальник политотдела.

— Что вы хотите, Михаил Иванович! Офицер для поручений! Вы знаете, в каких сферах он вращался... — Климов не стал развивать свою мысль, добавил раздумчиво: — Впрочем, не будем пока делать выводов. Если он умен, а в это хочется верить, то сам поймет, что настала пора не выслуживаться, а служить.

— Я давно знаю Сырца. Здесь произошла явная ошибка, Владимир Александрович... Впрочем, время действительно, покажет, сами все увидите, а сейчас идемте-ка обедать, уж пятый час ведь...

— Не пятый, а семнадцатый, надо нам теперь, комиссар, форму выдерживать во всем, мы теперь в действующей армии.

Смирнов никак не отозвался на слова командира и, пока шли в офицерскую столовую, не проронил ни слова. За столом сидел, потупившись, занятый своими мыслями. Климов уловил настроение начальника политотдела, спросил напрямик:

— Что-то вы посмурнели, Михаил Иванович? Вы чем-то недовольны?

— Не то, чтобы недоволен... Нет, я доволен всем, только кажется мне, уж извините, Владимир Александрович, за прямоту, да кажется мне, что вы излишне не то чтобы строги со своими сослуживцами, но суховаты, педантичны... Вы поправили меня, что не пятый, а семнадцатый час, я вас очень хорошо понимаю. И впредь, поверьте, пойму, но дело не во мне, в других. Мы соприкасаемся прежде всего с живыми людьми, — говорил Смирнов, делая упор на последние слова. — Эти люди все очень разные, и когда вы сделали на совещании резкие замечания о форме одежды, уверены ли вы, что никто на вас не обиделся, а главное — правильно поняли вас? Особенно бывшие моряки, ведь на флоте давние и дорогие каждому традиции, не наломаем мы здесь дров?

— Откуда бы офицеры не пришли — из авиации, с флота, или артиллерии, — для всех существуют единые уставы, которые нужно неукоснительно выполнять, — непримиримо возразил Климов.

— Все верно, все так, Владимир Александрович, но кроме уставов помнить надо и о живой душе человека... Не мне вас учить.

Климов улыбнулся, однако задумался. Ел он неторопливо, аккуратно, Смирнов про себя отметил, что командир старается ни крошки не обронить. Так бережно может относиться к хлебу только тот, кто с детства усвоил, что буханки на кустах не растут, а жмых бывает порой таким же вкусным, как сдобная булка.

И только когда покончено было и с борщом, и с бифштексом, Климов нарушил затянувшееся молчание и, глядя Смирнову в глаза, ответил искренно и заинтересованно:

— Да разве я против? Я с вами согласен, совершенно согласен. В нашей работе с людьми все надо учитывать — и традиции, и воинские специальности. Но ведь, Михаил Иванович, времени у нас уж очень мало. Поставим расчеты на боевое дежурство, а потом и займемся более глубоко этими вопросами. Что касается традиций, то... надо создавать свои традиции Ракетных войск стратегического назначения. Только так мы сможем объединить коллектив, через свое собственное, выстраданное...

Смирнов очень хорошо понимал душевное состояние своих новых сослуживцев и озабочен был тем, чтобы и командир непременно разделял его отношение к ним: был строг, но и вдумчив, внимателен, не задевал бы без нужды их самолюбия. Но чтобы передалось Климову его беспокойство, нужны особые обстоятельства, он должен сам сердцем все прочувствовать и понять. Это как-нибудь потом, при случае. А сейчас лишь сказал задумчиво:

— Да, здесь все впервые делается, проблемы возникают такие, которые не только никогда и никем не решались, но, может быть, и вообще неразрешимы.

Климов взял стакан компота, отпил несколько глотков, поперхнулся:

— Ну это вы уж чересчур, в этом надо убедиться... Сейчас я с Василевским поеду на ночные комплексные занятия, может, и вы с нами?

— Конечно, надо убедиться, я говорю предположительно. А на занятия я поехал бы, Владимир Александрович, с большим удовольствием, но не смогу, надо ставить на партийный учет прибывших коммунистов, их довольно много. А мне хочется с каждым лично поговорить.

— Тоже верно. Тогда попрошу вас познакомить меня со списочным составом партийной организации части. Пусть кто-либо из политотдела занесет его мне.

Они вышли из столовой. На дворе уже темнело. На старых монастырских тополях граяли вороны и галки, из трубы пекарни ветерок донес вкусный запах ржаного хлеба.

 

Первые дни пребывания в части Смирнов непрерывно находился в ракетных батареях, на строительных площадках, непременно заглядывал и на железнодорожную станцию, базы, склады, в столовые. Сегодня он решил обстоятельно разобраться в своих политотдельских делах.

Он пригласил к себе майора Самохвалова, исполнявшего обязанности заместителя начальника политотдела части, тот явился тотчас же, вежливо постучал костяшкой пальца в полураскрытую створку двери со словами:

— Разрешите войти?

— Входите, и давайте раз и навсегда договоримся: для вас двери моего кабинета всегда открыты. Мы же вместе работаем.

— Спасибо, Михаил Иванович. На меня можете положиться. А если что мне покажется не так, то наперед извините, скажу без обиняков, человек я прямой, выжидать и хитрить не умею.

— Вот и отлично. Значит, дело у нас с вами пойдет. А теперь расскажите о наших партийных делах. Как они есть. И полнее, пожалуйста.

Порывом ветра распахнуло форточку, и Смирнов неторопливо поднялся, прошелся по всему кабинету к окну. Самохвалов хотел упредить его, но начальник политотдела остановил его жестом руки: мол, не отвлекайтесь, не сбивайтесь с мысли — я сам, да и не такое это важное дело, чтобы кидаться наперед начальства. Кабинет был небольшой и довольно уютный. Два стола буквой «Т», массивный сейф в углу, два книжных шкафа — один с Полным собранием сочинений Ленина, другой — со спортивными кубками и грамотами — наследием гвардейского минометного полка, на чьей базе развертывалась ракетная часть. Тумбочка у стола с левой руки — для телефонов и селектора. Простенькие полумягкие с коричневой обивкой стулья вдоль стен и стола-приставки. Вешалка в углу за пристроенным с внутренней стороны входным тамбуром. Над столом трехрожковая деревянная крестовина — люстра с раструбными матовыми плафонами. Обстановка, в общем, скромная, деловая. С нею совершенно не вязался роскошный пушистый ковер восточной работы: сизо-голубой с ярким орнаментом из роз, перевитых зелеными листьями. Михаил Иванович боялся ступать по дорогому ковру — его так и подмывало разуться у входа и надеть на ноги шлепанцы... Стекла двух больших окон были столь прозрачны, что, казалось, будто и нет их совсем — это Раиса Ивановна из партучета и Валечка, молоденькая секретарь-машинистка, постарались — отмыли окна от годичной грязи и копоти.

— Если говорить начистоту, Михаил Иванович, то условий для работы, для нашей работы, — подчеркнул Самохвалов, — лучших не пожелаешь. Почти одна треть личного состава — коммунисты, а четыре пятых — комсомольцы. Народ крепкий. Отборный, можно сказать. Я просматривал учетные карточки. Командиры ракетных батарей, им равные и выше, почти сплошь фронтовики. На День Победы надели ордена — загляденье!

Майор Самохвалов застенчиво улыбнулся и покраснел, неизвестно от чего. То ли от внутреннего сильного чувства, то ли от слабости, не позволившей скрыть это чувство. Ему было тридцать, а может, немного меньше. Из него еще не выветрился юношеский задор, восторг перед жизнью, перед добрыми делами и славными людьми. Его серые большие глаза смотрели на мир открыто — под таким взглядом ни слукавить, ни скрыться. Война задела майора Самохвалова самым своим хвостиком, но оставила глубокую отметину чуть пониже правого виска — от глаза до уха, а грудь украсила четырьмя боевыми орденами.

— Почти в каждой ракетной батарее мы создали партийные организации или партийные группы. Представляете! Сила! Подразделения комсомольские почти сплошняком. Есть с кем работать.

Смирнов жестом остановил Самохвалова, хотел что-то сказать, но махнул рукой и усмехнулся.

— Я что-нибудь не так говорю? — смутился Самохвалов.

— Да нет, все так... Просто я никак не могу привыкнуть к тому, что у нас часть особого назначения.

— Это верно, знаете, я тоже не могу привыкнуть! — радостно подтвердил Самохвалов и продолжал свою подробную информацию. «Правду сказали в кадрах. Зам. у меня мировой. Не сидел сложа руки. Другой бы на полгода растянул то, что он успел за какой-нибудь месяц», — отметил Смирнов с удовлетворением, но не выказал своего настроения, спросил с нарочитой суховатостью:

— Как политсостав? Особенно батарейное звено?

Самохвалов был рад вопросу, отвечал с готовностью:

— Укомплектованность стопроцентная. Народ разный, но, в общем, хороший. Правда, не у всех за плечами достаточный опыт, да дело это наживное. Что касается личности самих людей — грешить не буду — таких бы побольше всем войскам. Может, два-три человека и не совсем еще ко двору пришлись, но... Впрочем, не буду вас настраивать. Психология — вещь тонкая, не всегда любовь складывается с первого взгляда. Поработаем вместе — притремся.

Смирнову пришлась по душе такая неторопливость и рассудительность Самохвалова в оценке людей. Где, где, а в таком деле лучше десять раз отмерить.

Обстоятельная, неторопливая беседа подходила к концу, когда в дверь постучались. Смирнов вышел из-за стола и сам распахнул дверь. За порогом стояла группа женщин.

— Прошу, прошу! Заходите все! Здравствуйте.

— Мы на минуточку, товарищ начальник политотдела, — выступила вперед миловидная, полнеющая шатенка, с простенькой, но аккуратной прической. — Я заведующая детскими яслями Комарова, Лидией Степановной меня зовут. А это — наш женсовет.

— Ого, уже и женсовет создали, когда только успели?

— Да не успели еще, — сказала зардевшаяся до ушей молоденькая женщина. — Нас никто пока не выбирал — мы сами сорганизовались, самозванцы, так сказать. Но для общего дела пошли на это, а то придешь к начальству так просто, без полномочий — вроде бы сама по себе с личной просьбой, и отношение к тебе соответствующее, а явишься от организации — совсем другое дело, тут не шутка! Для ребятишек наших мы сорганизовались. Ребятишки — главная сейчас проблема. — Женщина оказалась хотя и застенчивой, но на язык бойкой.

Смирнов поддержал разговор, спросил весело:

— У вас уже и дети есть?

— А как же! Трое.

— Мат-тушка родная, — взялся за голову Михаил Иванович. — Да когда успели? Я ведь ради шутки спросил.

— У Люды тройня, — объяснила Лидия Степановна, обнимая подругу за плечи.

— Ну и ну. Так проходите же, садитесь!

— Н-нет, мы так. Ближе к двери, чтобы удобнее было от вас убегать, когда вы на нас закричите.

Смирнов был озадачен, не мог понять, в шутку или всерьез говорят женщины. Но Лидия Степановна рассеяла все его сомнения, сказав, твердо глядя в глаза начальника политотдела:

— Товарищ подполковник, отдайте нам свой ковер!

— Ковер? Какой ковер? У меня нет никаких ковров.

— Есть ковер. Очень даже хороший. Вот этот, — она наклонилась и пощупала пушистый ворс. — Ребятишкам в яслях зябко от пола. Щелей как у цыгана в телеге. Дует страшно из подпола, дети то и дело простужаются...

«Они стоят у двери, чтобы не топтать ковер», — догадался Смирнов, не зная, как вести себя. Выручил Самохвалов, спросивший Комарову:

— А почему именно этот?

— Нет, мы не только этот, — опередила заведующую яслями бойкая Люда. — Мы и у Климова — у него еще лучше, а главное, почти вдвое больше — на всю нашу детскую гостиную! И у начальника штаба...

Самохвалов попытался все свести к шутке:

— Да это не женсовет, а грабители с большой дороги!

Женщины, однако, твердо стояли на своем, помнили, зачем пришли, говорили складно и убедительно, все, видно, заранее продумав: в кабинетах можно обойтись и без ковров, а там они совершенно необходимы, и не зря говорится, что дети наше будущее, но если в политотделе по-другому думают, так они просто удивляются и не понимают, зачем военным людям ковры, тем более, не дома, а на службе...

— Погодите, погодите, — Самохвалов старался замять свою оплошность. — Я к тому, что за ясли отвечают хозяйственники. Почему бы вам не обратиться к заместителю по тылу, в магазин военторга?

— Обращались! — сердито парировала Лидия Степановна. — Говорят, что ясли самодеятельные. На балансе не стоят... А дети наши у кого на балансе? Или нам в Совет Министров жаловаться, в Министерство обороны?

Смирнову все стало ясно, он без колебания распорядился:

— Товарищ майор, хотя они и не на балансе у нас... пока.

— Ой, спасибочки! И у командира можно? — обрадовалась Люда. — Тот совсем нам в пору.

— Ну что это вы такое говорите, маленькая мама? — Смирнов снова перешел на шутливый тон. — Вы должны знать, что никто, даже замполит, в воинской части не может решать за командира. Пойдите к нему вот так же настырно, скажите, что меня уже разбили в пух и прах, может, и он капитулирует перед вами...

Женщины согласно и весело покивали головами, ушли вполне довольные, а Смирнов подумал: «Проблемы выпирают сами собой, явочным порядком. Интересно, какая будет следующей?»