1

Если бы остров не был вечно затянут низкими тучами и туманом и была бы возможность осмотреть его сверху, двигаясь с юга на север, то прежде всего можно было бы увидеть бухту, закрытую скалами со всех сторон, превращенную в удобную гавань.

Справа от бухты, на мысе, образующем юго-восточный угол острова, торчали мачты радиостанции и метеорологическая вышка. Слева от бухты, между скал, в двух соседних глухих ущельях, теснились бараки лагеря заключенных — военнопленных и антифашистов; в одном ущелье — «славяне», в другом — «западники».

Севернее бухты, на расстоянии немногим больше километра, в глубине острова, в окружении скал, в небольшой долине размещался так называемый «Центр» — управление островом и всеми работами на нем. Здесь, в правой половине долины, были канцелярия коменданта острова — штандартенфюрера Реттгера, комендатура гестапо и каземат. В левой половине — столовая, казарма для охранников «Центра» и госпиталь. В стороне, у самого входа в долину (со стороны гавани), приютился у скалы телефонный коммутатор.

Еще выше на север, в двух километрах от «Центра», за скалами и сопками, в другой долине, находились казармы эсэсовских команд, обеспечивающих охрану всего острова, обоих секторов лагеря заключенных, строительства и наблюдение за дорогами острова.

Главная дорога острова напоминала треугольник, основание которого проходило по южной окраине острова, отделяя «Центр» от гавани, а стороны, поднимаясь на север, соединялись вершинами у эсэсовских казарм. От казарм шла еще одна дорога. Она, по кратчайшему расстоянию, через ущелье, опускалась к «Центру», а оттуда, пересекая основание дорожного треугольника, — к бухте.

От главной дороги имелись отростки: к лагерным ущельям, к гаражу, находившемуся недалеко от лагеря, к арсеналу, разместившемуся ближе к гавани, к району строительства и к мысу. Эти немногочисленные и короткие коммуникации полностью обеспечивали быстрые связи эсэсовской охраны со всеми действующими пунктами острова.

«Остров Истребления!» Всего два слова. Но они точно отражали положение заключенных на острове. Каторжные работы, скверное питание (особенно для заключенных «славянского» сектора), холод и жестокое обращение быстро выматывали силы людей, и смерть хозяйничала здесь свободно и беспощадно.

Издевательства и расстрелы были здесь обычным явлением. Не так повернулся — удар. Дерзко ответил — избиение. Ослабел и отстал — расстрел. Упал от истощения — расстрел, шагнул в сторону — расстрел. Смерть стояла рядом с узником всегда, когда около находился эсэсовец.

Бывали случаи, когда отчаявшийся человек сам шел на конвойного — и тот убивал его короткой автоматной очередью.

Попыток к бегству с острова не было. Куда бежать? Кругом — свирепый океан. А внутри острова — безлюдие, заснеженные вершины, голые скалы и ущелья, с осыпями и пещерами, которых было здесь множество. Конечно, для беглеца не составляло труда спрятаться в одной из таких пещер, но сделать это можно было только для того, чтобы умереть там в одиночестве…

Поэтому лагерный режим здесь отличался от того, который был в лагерях на континенте. Здесь не было собак. Меньше было эсэсовцев. Не практиковались ежедневные переклички с мучительными выстаиваниями на холоде. Счет заключенных здесь сводился к тому, чтобы количество вышедших на работу совпадало с количеством возвращающихся с работы, за вычетом умерших и расстрелянных в течение дня. Переклички производились только раз в неделю. Это совпадало с днем проверки картотеки на заключенных в лагерной канцелярии: карточки на мертвых переставлялись в другие ящики… Заключенных здесь не стригли. Полосатой одежды им не выдавали. Каждый до полного износа пользовался тем, в чем он сюда прибывал…

Не лезли по каждому поводу эсэсовцы и внутрь лагеря. Особенно они опасались заходить в «славянский» сектор. В темноте это было для них опасно: могли и не вернуться. И такие случаи бывали, несмотря на то, что в порядке ответной репрессии эсэсовцы производили массовые расстрелы заключенных…

На первых порах существования лагеря к внутрилагерному самоуправлению заключенные не немецкой национальности не допускались. Староста лагеря, старосты бараков, постоянные дневальные по баракам и лагерные полицейские (капо) были из «зеленых» — отпетых и жестоких немецких уголовников, специально для этой цели привезенных на остров. Но заключенные их быстро истребили. И позднее администрация острова вынуждена была примириться с переходом лагерного самоуправления в руки самих узников, — все равно они были обречены.

Эсэсовские надзиратели следили, главным образом, за тем, чтобы заключенные на работе выполняли задания. Нужно было работать и работать. А смерть все равно поджидала каждого впереди. И пока человек приближался к ней, палачи старались выжать из него все, что он мог дать.

И люди гибли быстрее потому, что не было просвета, не было надежды на будущее…

Но быстро сложившаяся подпольная организация заключенных повела борьбу с настроениями мрачной обреченности и безысходности, начала осторожную подготовку к восстанию и побегу.

Эта цель побудила людей к действию, к борьбе за жизнь, влила в измученные сердца надежду, которая с первыми вестями о победах над немецко-фашистскими завоевателями разгорелась с неудержимой силой…

Новые радостные известия с Родины привезли в лагерь пленники с «Невы». Но сейчас они под конвоем автоматчиков еще только шли к месту своего заточения — в «славянский» сектор лагеря.

 

2

Шагали молча, внимательно примечая все, что встречалось на пути, что можно было разглядеть при сером свете короткого полярного дня…

Кругом было хмуро и пустынно. Быстрые низкие тучи то и дело напарывались на высокие сопки и скалы. Кое-где виднелись ледники, спускавшиеся с острых вершин. По дороге, завихряясь, мела поземка.

Вскоре колонна свернула с дороги в ущелье и подошла к одноэтажному каменному зданию, перегораживавшему ущелье во всю его ширину — от скалы до скалы. Это были блок-пропускник и лагерная канцелярия — «шрайбштубе».

Здание было низкое, но задняя глухая стена его, обращенная внутрь лагеря, была очень высокой. На стене, посередине, была пристроена полузакрытая платформа с пулеметами и прожекторами. Там же находился и часовой. Оттуда просматривалась вся территория лагеря. Такие же платформы были и по обеим концам стены, у скал. Между платформами, поверх стены, тянулись ряды колючей проволоки…

Формальности по приему вновь прибывших были короткими. Открылись широкие двери, всех впустили в просторный «приемник»… Вскоре у каждого на груди висел личный номер — «инвентарный» номер заключенного… Всех опять построили и вывели к глухим железным воротам с крупной надписью: «Труд дает освобождение». Тяжелые ворота, разделявшие здание на две половины, распахнулись, и пленники вступили в «славянский» сектор лагеря…

За воротами, сразу закрывшимися, прибывшие остановились. Здесь их уже ожидала группа лагерников. Серые, истощенные лица их светились радушием.

— Горячий привет, товарищи! — Впереди стоял коренастый заключенный, с крупным остроскулым лицом, густыми бровями и проницательными глазами. — Мы рады помочь вам, чем возможно, — продолжал он. — Я староста лагеря Смуров. А это — старосты бараков и дежурные. Знакомьтесь и рассказывайте, что делается там, на Родине… А вашего старшого прошу подойти ко мне…

Строй рассыпался. Все смешались, и началась беседа. Вопросы сыпались без конца.

— Значит, мы больше не отступаем?

— Нет. После разгрома фашистов под Курском и Орлом мы теперь наступаем по всему фронту — от Великих Лук до Черного моря!

— А как на юге?

— Донбасс освобожден. Продвигаемся к Днепру.

— Хотя бы издали глянуть на нашу газету!

— Есть и газета. Но прежде держите последнюю сводку!.. Кто будет читать?

— Пусть читает Медведев!

— Нет, пусть Яковлев! У него голос яснее…

Руку протянул суровый бородач в рваной шинели. Он взял от Пархомова сводку и стал читать:

«За два месяца летних боев, с пятого июля по пятое сентября сего года наши войска на всех участках фронта уничтожили: самолетов противника — пять тысяч семьсот двадцать девять, танков — восемь тысяч четыреста, орудий — пять тысяч сто девяносто два, автомашин — более двадцати восьми тысяч. Потери противника убитыми составляют более четырехсот двадцати тысяч солдат и офицеров. Всего же в боях с пятого июля по пятое сентября выбыли из строя (убитыми и ранеными) не менее полутора миллионов солдат и офицеров… За это время наши войска захватили…»

Прочитав данные о трофеях и пленных, Яковлев остановился.

— Все!

— Ну, а теперь дай мне! — потребовал Медведев. Он приблизил бумажку к глазам и стал всматриваться в слова и цифры, точно не веря самому себе, что он читает настоящую сводку Совинформбюро.

Медведев улыбался, губы его дрожали, и вдруг по его щекам поползли крупные слезы.

— Да ты что, Варфоломей! И не стыдно? — укоризненно сказал Яковлев. — Перед новыми товарищами. Они подумают, что мы здесь совсем раскисли!..

— Извините, товарищи! — Медведев стал вытирать слезы ладонью. — Я тоже хочу прочесть вслух эти слова и цифры… Вы не против?

— Читай, Варфоломей, читай! — поддержали его товарищи.

Шерстнев подошел к Смурову, но того отозвал в сторону один из его помощников, высокий, с огромными глазами — от худобы. Он быстро сообщил что-то Смурову, Смуров кивнул, коротко оглянулся на Шерстнева и вернулся к нему.

— Идите за мной.

 

3

Они двинулись в глубь лагеря, к баракам.

— Как тесен мир, — заговорил на ходу Смуров. — И как много в мире случайностей, товарищ Шерстнев…

Шерстнев остановился и в упор посмотрел в лицо Смурова.

— Вы меня знаете?

— Нет. Вас узнал один из наших узников, он слышал ваше выступление на партактиве.

— Какое выступление? Где? Когда?

— В Мурманске. В мае сорок первого. Вы рассказывали о ваших встречах с Лениным…

Шерстнев нахмурился, припоминая.

— Мало ли что могло показаться вашему ретивому доносчику, — холодно сказал он.

Смуров улыбнулся.

— Пошли дальше, товарищ Шерстнев. Стоять так в стороне и разговаривать здесь нельзя. А вашу осторожность я понимаю: я же староста лагеря! Но наш успех именно в том, что все лагерное самоуправление теперь в наших руках.

Смуров провел Шерстнева в укромное место — в кладовую восьмого барака, и там они долго беседовали с глазу на глаз. Каждый узнал, что ему надо было узнать, и они разговаривали уже не таясь.

— Надеюсь, вам теперь ясно, куда вы попали, Василий Иванович? И что нас ожидает? И к чему мы сейчас готовимся?

— Это ясно, товарищ Смуров. Но, если возможно, расскажите полнее о тайнике. Что он собой представляет?

— Это, можно сказать, целый подземный квартал. Обширный комплекс пещер. Они тщательно расчищены, выровнены, укреплены балками, где надо. Соединены ходами. Действует вентиляция. Пока они пустые. Кроме вместительных шкафов, оборудованных ниш и множества стеллажей, там сейчас ничего нет. Для чего создан этот огромный тайник? Вот первая загадка, Василий Иванович.

Шерстнев слушал не перебивая.

— Но это еще не все, — продолжал Смуров. — Имеются пещеры, явно предназначенные для жилья. Стены там обиты деревом, как и потолки. Паркетные полы. Пробиты два особых выхода на поверхность, где они искусно замаскированы. Есть подсобные помещения. Словом, готовится что-то вроде подземного особняка. Для кого? Вот вторая загадка.

— Загадка важная, — согласился Шерстнев.

— И это еще не все, Василий Иванович. Сейчас ведутся тяжелые и сложные работы в трех больших полуподводных гротах. Их приспосабливают для скрытой стоянки подводных лодок. Один грот уже готов. Вот вам третья загадка.

— Строительство гротов — последнее подземное строительство?

— Видимо, да. Нам стало известно, что по окончании этих работ будут разобраны все наземные сооружения на острове, даже причал.

— Уничтожение следов?

— Несомненно.

— А сроки этих работ установлены?

— Узнать сроки пока не удалось. Эти сроки — и наши сроки, Василий Иванович.

— Как вас понимать?

— Уничтожать будут не только следы, но и лишних свидетелей, даже своих. А в первую очередь истребят поголовно всех заключенных. Каждый из нас не просто узник, а «гехаймтрегер» — «носитель тайны». Поэтому наша задача — опередить эти сроки.

Оба помолчали.

— Есть у вас еще вопросы?

— Нет. Сегодня их было более чем достаточно.

— Теперь, Василий Иванович, у меня есть к вам… не вопрос, а просьба…

— Слушаю.

— Вы должны нам помочь. Вы прошли школу подполья еще при царизме. Нам нужен ваш опыт.

— Слишком различно все, товарищ Смуров… И обстановка, и конкретные задачи.

— Так и нет ничего общего?

— Общее есть, но оно действительно слишком общее. Это — необходимость обеспечить строжайшую секретность и высокую организованность всего дела.

— Но именно это и остается для нас главным гвоздем. Как без этого создать боевые группы, сочетая массовость участников и полную тайну их подготовки?

— Есть здесь для этого благоприятное обстоятельство, — сказал Шерстнев, подумав. — Основная масса заключенных — военнопленные.

— Имеются даже командиры с военным образованием.

— Трижды важно, — продолжал Шерстнев. — Привычка к дисциплине, военные знания и боевой опыт.

— Но нам нужен и опыт подпольной работы. И в этом вы должны нам помочь.

— Обо мне нет надобности и разговаривать. Я полностью в распоряжении комитета.

— Все, договорились! Теперь о ваших делах. Почему задержали Борщенко и Рынина, мы будем знать завтра.

— Вы мне сообщите, как только узнаете что-либо?

— Обязательно. Но хорошего не ждите. Гестапо для добрых дел не задерживает. Меня беспокоит и ваше положение.

— Чем же это?

— Как могло гестапо выпустить из своих лап такого пленника, как вы, капитана судна?

— Действительно, гестаповец угрожал мне новыми допросами, — вспомнил Шерстнев. — А что по этому поводу думаете вы?

— Думаю, гестапо отправило вас сюда, вместе со всеми, по какой-то ошибке. Как бы эту ошибку не исправил сам Реттгер!

— Кто это?

— Комендант острова, штандартенфюрер СС. Попасть к нему очень опасно: это почти всегда конец. — Смуров в раздумье потер переносицу. — Может быть, вас сегодня же спрятать?…

— Как спрятать?…

— Переправим вас в ревир и…

— Простите, что такое «ревир»?

— Лагерный лазарет. Нередко нам удается подлечить там своих товарищей. Но там же и умирают те, помочь которым уже невозможно.

— Ну и зачем меня туда?

— Верные люди заменят ваш номер на номер умершего, если он не находился на подозрении гестапо. Вы получите его имя и сведения о нем, какие имеются на карточке в канцелярии. А ваша карточка пометится буквой «V»…

— А это что такое?

— «V» — первая буква от слова «фершторбен» — «умерший». И тогда вас уже искать не будут. Согласны?

— Решим позже, товарищ Смуров.

— Можно опоздать.

— Я к опасностям привык. И терять мне уже некого, и меня некому ждать…

Смуров бросил на Шерстнева вопросительный взгляд. Тот добавил:

— Жена умерла от голода в блокированном Ленинграде. Теперь я один. Извините, а есть ли семья у вас, товарищ Смуров? Откуда вы родом?

Смуров опустил голову на руки и молчал. Шерстневу стало неловко, и он добавил:

— Если на мой вопрос вам больно отвечать, не говорите.

— Я из Курской области, — глухо заговорил Смуров. — Жена и дети были эвакуированы в Кировскую… На этом все оборвалось. И мне вряд ли придется еще раз увидеть родную землю и семью…

— Не рассчитываете остаться в живых?

— Вероятность остаться в живых для меня меньшая, чем для других… Староста лагеря в повседневной борьбе за своих людей постоянно висит на волоске. И затем, в нашей скрытой борьбе я — передний…

Смуров помолчал. Он сидел на ящике, ссутулясь, положив острые локти больших рук на высокие высохшие колени. Рано поседевшая голова лежала подбородком на широких ладонях с крупными узловатыми пальцами. Умное лицо с заострившимися скулами и костистым носом в эту минуту было болезненно серым и бесконечно усталым. В потемневших глазах стояла тоска…

В дверь раздался осторожный стук.

Смуров точно очнулся. Лицо отвердело, осуровело. Взгляд снова стал спокойным, проницательным.

— Нам пора разойтись, Василий Иванович, — сказал он, вставая. — Меня ждут другие дела…

 

4

В то время, когда новых узников с торпедированной «Невы» допрашивали в гестапо, Костя Таслунов перетаскивал грузы из шлюпки в пещеру, воображая, что он попал на необитаемый остров, и не подозревая, что находится от своих товарищей совсем близко.

Когда Костя, смертельно усталый, улегся на ящики и сразу же тяжело уснул, из эсэсовской казармы «Центра» вышел на прогулку охранник Граббе. Прогулки «для закаливания» он совершал ежедневно, невзирая на погоду. В дни очень холодные и штормовые он ограничивался двухсотметровой тропинкой, ведущей от казармы к выходу из долины вниз, в гавань. В хорошую погоду спускался до нижней дороги, а иногда добирался до «кривоколенного» ущелья.

Сегодня ветер был южный, не особенно «кусался» и лишь слегка завивалась поземка. А настроение у Граббе было отличное. Шарфюрер перед строем поставил его в пример за решительность, проявленную при конвоировании славян на работу. Строптивый поляк с больной ногой все время отставал. Товарищи поляка помогали ему идти, но шарфюрер запретил это. Среди заключенных послышались возгласы протеста. Тогда Граббе быстро отделил больного от остальных, отвел от дороги в сторону и прикончил короткой очередью из автомата.

При конвоировании русских Граббе часто выступал как переводчик. Русским языком он владел плохо, но обязанности переводчика исполнял охотно. Гордясь своей ролью, он не упускал возможности поговорить с каким-нибудь заключенным о величии арийской расы и славянской неполноценности. Но обычно такие разговоры кончались одинаково: русский плевал эсэсовцу в лицо и получал в ответ автоматную очередь.

Теряя слишком много людей, шарфюрер вынужден был потребовать от Граббе строгого выполнения инструкции, запрещающей охраннику вести вольные разговоры с заключенными. И страсть Граббе к таким разговорам постоянно оставалась неудовлетворенной.

Привычным путем Граббе дошел до ущелья и случайно взглянул вниз. Глаза его стали круглыми: в ущелье на воде покачивалась шлюпка. «Неужели занесло из океана? Может быть, с добычей?» Граббе поспешно спустился в ущелье, прошел к шлюпке и, пораженный, ухватился за автомат, осматриваясь вокруг. Шлюпка была привязана к веслу, заложенному за камни. «Кто-то приплыл сюда и здесь высадился…»

Но кто мог забраться сюда, на засекреченный остров? Заплыть в такую даль на шлюпке невозможно. Шлюпка могла попасть в фиорд только с какого-либо корабля… Граббе весь напрягся, озираясь по сторонам, сжимая автомат, готовый к стрельбе. «Не разведчики ли? Выслежу. А если захвачу в плен — железный крест получу…»

Вот и следы от шлюпки к пещере… Стараясь, чтобы щебень не осыпался из-под ног, Граббе осторожно поднялся на площадку. Держа автомат на изготовку, подкрался к пещере сбоку и заглянул внутрь. В полумраке различил коробки, сумки, пакеты, ящики и спящего человека.

Осмелев, Граббе на цыпочках вошел в пещеру и внимательно огляделся. Кроме одного спящего, никого. А сколько пакетов! Вот это добыча! Все это может стать его трофеем. Жадность заговорила в нем с огромной силой… Убить сейчас спящего — и все останется здесь, в тайнике… Нет, а как же железный крест? Надо разобраться, кто это… И вдруг он не один? Конечно, он не может быть один. Такую тяжелую шлюпку с таким грузом одному сюда не провести…

Эсэсовец подошел к спящему вплотную и нагнулся, разглядывая лицо… Похоже — русский.

— Штейт ауф! — скомандовал он, ударив Костю носком сапога в бедро.

Костя испуганно привстал. В лицо ему глядело дуло автомата… Что такое? Опять эсэсовец! Не сон ли это?… Костя протер глаза.

— Штейт ауф! — повторил эсэсовец. — Хенде хох!

Костя медленно встал, придерживая ногу, которая затекла. Поднял руки. Страха не было. Была горькая досада, что снова попал в руки врага. «Ну, будь начеку, Константин, смотри в оба!»

— Ты кто есть? Разведчик?

— Я рыбак. Потерпел кораблекрушение.

— Ты один, два, три? Вифиль?

— Нас трое. Есть еще два. — Костя быстро прикинул, что такое сообщение толкнет эсэсовца на поиск других. Можно выиграть время и что-либо предпринять в подходящую минуту.

— Где два рыбак?

— Там! — Костя неопределенно мотнул головой в сторону выхода.

— Оружие где есть?

— Мы безоружные. Нас занесло сюда штормом.

Граббе думал: «Шторм действительно бушевал целую неделю. Я гулял только по тропинке. Может быть, они и есть рыбаки? Тогда креста не будет… Будет трофей…»

— Открывать все карман!

Костя вывернул карманы брюк и куртки. Вывалились только носовой платок и расческа Шерстнева. «Нож в моем бушлате, — вспомнил Костя. — Это хорошо».

— Бросать мне расческа!

Костя бросил ему расческу.

— Раздевать куртка, брюки, сапоги! — приказал Граббе, ему все эти вещи очень понравились. — Ты одевать другой платье!

«Вот гад! — распалялся Костя, раздеваясь. — Ударить бы его тяжелым в лоб, но нет ничего подходящего рядом. И не успеть против автомата». Опасаясь, что эсэсовцу понравится и белье, Костя быстро натянул свои еще не просохшие брюки и надел бушлат.

— Что раздевал, ты вязать узел! — Левой рукой эсэсовец отстегнул ремешок, тянувшийся от пояса к пистолету, и бросил Косте.

Снятое с себя Костя свернул в узелок и перетянул ремешком.

— Бросать мне!

Костя бросил ему узелок. «Ну и мародер! Швырнуть бы ему в морду!» Эсэсовец положил узелок возле ног.

— Чей это вещи?

— Наши.

— Что есть вещи?

— Продукты, одежда… Всякое.

Граббе представил, как он будет вытаскивать из ящиков, из коробок самые неожиданные предметы, сюрпризы. Он очень любил сюрпризы… Все это он разложит по-своему, по-иному, в строгом порядке. Русские не умеют держать порядок. Славянская неполноценность! Надо говорить об этом с русским…

— Сядь ящик! Класть руки колено!

Костя сел. Эсэсовец отступил и уселся на коробку напротив входа, продолжая держать автомат на изготовку.

— Я хочу к тебе разговор иметь…

— Давай, давай, — пренебрежительно согласился Костя, рассматривая щуплую фигуру эсэсовца, его острое, раскрасневшееся лицо. — Выкладывай свой разговор.

— Ты — славян. Твой кровь плохой, грязный кровь. Шлехт! Я — немец, мой арийский кровь — чистый кровь!.. Ты знать это?

— Все это бред! — коротко отрезал Костя.

— Молчать! — Эсэсовец вскипел и направил автомат в сторону Кости. — Арийская кровь — есть! Арийская раса — есть! Фюрер — хайль!

— Какой же это разговор, если ты мне автоматом угрожаешь, — презрительно сказал Костя. — Это насилие, принуждающее молчать. Насилие — извечный закон бандита.

— Так, так! Рихтиг! Я приказал — ты надо молчать. Насилие нам дорогу прорубайт. Насилие — гут!.. А что есть «бандита»?

— Ты и есть бандит.

— Ихь — бандит? Гут. Бандит — хорошо. Говори еще! Мне есть удовольствие мой и твой противоречий. Слушай еще… Дойчлянд для весь мир главный быть! Приказ от фюрера исполнять быть!

— Этому не быть! — опять не выдержал Костя.

— Молчать! — Граббе вскочил с места. — Штейт ауф!

Костя встал. Несколько секунд эсэсовец самодовольно смотрел на Костю, наслаждаясь своей властью и силой. Затем приказал:

— Еще сядь ящик! Класть руки колено!

Костя сел. Опустился на ящик и Граббе. Разговаривая с Костей, он сидел против него так, что перед ним был и вход в пещеру; неизбежно услышал бы он и шаги спутников своего пленника, возвращения которых ожидал.

— Немец — ум, наука! — снова начал Граббе, снедаемый желанием разговаривать с русским. — Немец — много культура, цивилизация! Славян — нет ум, наука. Нет культура, цивилизация… Что ты будет говорить?

— Ничего я не буду говорить! — В Косте все кипело: «Этот фашист смеет говорить о цивилизации! Относит к цивилизации и пытки, и душегубки, и массовые убийства женщин и детей, и виселицы, и костры из книг… Кровавый выродок!..»

— Мы — арийская раса! — Эсэсовец многозначительно поднял указательный палец левой руки, оставляя правую руку на спуске автомата. — Грязный раса надо весь истреблять! Чистый пространство делать! Говори противоречий!..

— Ты каракурт! — с ненавистью вырвалось у Кости. — Ядовитый паук! Черная смерть!

— Ага. Хорошо. Я — каракурт. Я кусаю — приходит черная смерть. Рихтиг! Говори еще!

Костя молчал, задыхаясь от возмущения, но стараясь сдержаться.

— Надо много убивать! Выливать грязный кровь без жалеть! — Эсэсовец выговаривал фразы с фанатической убежденностью. — Мне нет сердца, нет совесть, нет нервы, — я немецкий железо!.. Я убивал семь и шестьдесят славян. Ты будет восемь и шестьдесят. Мне надо убивать сто славян. Один немец — цена сто славян!..

— Ты — насосавшийся чужой кровью слизняк! — Костя трепетал от ярости. — Ты…

— Стой! Что есть «слизняк»?

— …мерзкий червь!..

— Червь?! — Эсэсовец побагровел, вскочил с места и, клокоча от злобы, направил автомат в лицо Кости.

— Штейт ауф! Сейчас тебе выстрел будет! Штейт ауф!

Костя продолжал сидеть. «Пока ты не нашел других, вряд ли ты меня убьешь, гадина!..»

— Я тебя не боюсь, мокрица! На тебя даже плюнуть противно!

— Если ты будешь плюнуть — выстрел тебе буду! Плевать нет — надо рыбак искать. Где твой два рыбак?

Костя промолчал, успокаивая себя: «Имей выдержку, Константин. Зачем с ним спорить? Он может не сдержаться. Если я его не перехитрю и не опережу, он меня убьет. А я сам хочу убить такую гадюку…»

В этот момент сверху свалился Епифан. Он отоспался, услышал разговор, вылез из ящика и спрыгнул вниз, доверчиво избрав плечо эсэсовца как переходную опору.

Эсэсовца точно подбросило. Одновременно простучал автомат. Короткая очередь лишь случайно не пробила Таслунова. Пули угодили в камень над головой, разбрызгивая вокруг мелкие осколки.

Побелевший от страха эсэсовец стоял озираясь по сторонам, сжимая автомат трясущимися руками, готовый стрелять и стрелять. А виновник переполоха Епифан, перепуганный не меньше эсэсовца, изогнувшись дугой, вздыбил шерсть, зашипел и боком в несколько прыжков исчез в темном проходе, уводившем из пещеры в глубь скалы.

— Что… есть… этот зверь? — заикаясь, спросил эсэсовец, продолжая оглядываться во все стороны.

— А что, испугался?… Дрожишь?… — злорадно спросил Костя, стряхивая с себя щебень. — Храбрец без нервов! От черной кошки в штаны напустил!

— Ди катце? — недоверчиво переспросил эсэсовец. — Какой штаны?… — И вдруг со злобой выкрикнул: — Штейт ауф!

Костя продолжал сидеть, вытряхивая из волос мусор. «Не боюсь я тебя, гада… Теперь я уже стреляный…»

— Почему еще нет твой два рыбак? — наседал немец. — Я ждал; где два рыбак?

— Они придут не скоро. — Костя взял себя в руки. — Мы нашли хорошую пещеру и носили туда вещи. Мы устали. Они спят там, в другой пещере.

— Там еще вещи есть?

— Есть… много.

— Мы пошел туда, пещера. Ты — вперед! — Граббе левой рукой поднял узелок.

 

5

Они вышли на площадку. Костя внимательно оглядел видимую часть окрестности. Нигде никого. Прихрамывая, он медленно спустился к руслу и двинулся по дну ущелья, припоминая, что заметил во время своей разведки.

Эсэсовец, снедаемый нетерпением, понукал пленника идти быстрее, подталкивая его в спину стволом автомата. Костя ступал на «больную» ногу, осторожно обходил камни, которые можно было легко перешагнуть.

— Ты иди скоро! — торопил эсэсовец. Ему хотелось застать тех рыбаков спящими: так проще было их прикончить.

Костя пошел еще медленнее.

Граббе проявлял все большее нетерпение, все чаще покрикивал на Костю и подталкивал его автоматом в спину.

— Скоро надо! Иди скоро!

Приблизившись к расщелине, по гребню которой он поднимался на скалу, Костя вдруг споткнулся, застонал, ухватился рукой за ногу.

— Делай фигура прямо! — прикрикнул эсэсовец и уперся автоматом в бок Кости, толкая его вперед. И в этот момент Костя мгновенно вывернулся из-под автомата, ухватился за него левой рукой и, с разворота, ударил эсэсовца кулаком в лицо. Удар пришелся в глаз.

Граббе взвыл от боли и отшатнулся, не выпуская автомата. Костя, наседая, снова ударил в лицо и так рванул, что чуть не упал, оторвав автомат от немца. Тот не устоял и опрокинулся на спину.

— Встать! — приказал Костя, направляя автомат на немца. — Штейт ауф!

Помертвевший от страха эсэсовец с трудом встал.

— Хенде хох!

Немец поднял дрожащие руки.

— Опустить левую руку! — скомандовал Костя. — Расстегнуть пояс!

Эсэсовец с трудом расстегнул пояс, который упал к его ногам вместе с пистолетом.

— Два шага назад! — продолжал командовать Костя. Граббе послушно отступил. Костя подобрал пистолет, засунул его в карман бушлата. Обошел эсэсовца вокруг. Тот заметно дрожал и попытался что-то сказать, но зубы залязгали и слова застряли во рту.

— Ну как, «немецкое железо», дрожишь? Не железо ты, а овечий хвост!

— Не убивать меня! — взмолился эсэсовец, всхлипывая. — Тебе буду отдавать выкуп…

— Как же выкупишь ты шестьдесят семь своих жертв, фашистская стерва?!

Эсэсовец упал на колени, пытаясь сквозь хныканье высказать новые обещания.

— Встать! — приказал Костя. — Будешь слушать мою команду — не буду в тебя стрелять, убьешь себя сам… Подними узел!..

Немец послушно поднял узел.

— Теперь рассказывай, что тут такое, сколько вас здесь…

Заикаясь от страха и от старания проявить полное послушание, эсэсовец долго отвечал на все вопросы. Выспросив все, что можно было узнать от охранника, Костя приказал:

— Шагай к расщелине! Будем подниматься из ущелья!

Немец приободрился и пошел вперед.

Когда выбрались на вершину, Костя остановил эсэсовца в двух шагах от края скалы, отвесно спускавшейся в расщелину.

— Стать лицом ко мне!.. Так… Теперь снимай шинель!

— Мне будет холод, — возразил перепуганный насмерть эсэсовец. — Мне станет больной… Мне будет кранк…

— Молчать! — прикрикнул Костя. — Тебе будет другая одежда!

Немец посмотрел на узел, положил его на камень и торопливо снял шинель.

— Снять мундир, фуражку, сапоги! — продолжал Кости. — Быстро!

Непослушными пальцами эсэсовец долго расстегивал пуговицы, потом снял мундир, фуражку и сапоги.

— Шаг вперед!.. Два шага назад! — командовал Костя.

— Давай узел! Мне станет больной! — потребовал немец.

— Шаг вперед! — неумолимо продолжал Костя, приближаясь к эсэсовцу с автоматом, направленным ему в грудь. — Два шага назад!

Эсэсовец сделал один шаг назад, второй и… с диким криком полетел вниз. Из глубины раздался глухой удар, и все смолкло.

Подхватив узел и эсэсовское обмундирование, Костя быстро спустился в ущелье и прошел в расщелину.

Эсэсовец лежал мертвый. Костя брезгливо забросал его камнями.

«Вот тебе и обещанная одежда, подлый убийца! А теперь надо торопиться к шлюпке. Придется искать для нее надежное место».

 

6

С узлом, с эсэсовским обмундированием и оружием Костя заторопился к своему убежищу, возбужденный пережитой опасностью и неожиданными новостями, добытыми от эсэсовца. «Вот тебе жуки и пауки!.. Не отсюда ли был нанесен удар по „Неве“?…»

Почти бегом Костя добрался до шлюпки и остановился, запыхавшись. Что делать дальше?… Нагрузить шлюпку камнями и утопить здесь, на мелком месте?… А если она вдруг понадобится? Тогда в одиночку ее не поднять… Куда-нибудь заплыть с нею?… Куда?… В грот! В тот самый… в фиорде…

Не медля Костя поднялся в пещеру. Переодеваться не стал: надо спешить. Проворно опоясался ремнем с пистолетом эсэсовца, сунул в карман электрический фонарик Василия Ивановича, несколько сухарей, забрал все весла к спустился к шлюпке, беспокойно озираясь по сторонам. Прежде чем «сняться с якоря», тщательно уничтожил следы к пещере.

Облегченная шлюпка слушалась хорошо и шла быстро. Плыть пришлось недолго, — к гроту Костя добрался скорее, чем рассчитывал. Оглядываясь, он осторожно заплыл внутрь и облегченно вздохнул: укрытие надежное, и никто не видел, как он сюда пробрался.

Грот оказался просторным, с высокими сводами. Боковые стены были крутые, а задняя ступенями поднималась под самые своды и там исчезала во тьме — в продолжении грота, уходившего в глубь скалы. «Видимо, здесь когда-то стекал в фиорд подземный водопад, — решил Костя. — И наверху, под сводами, — бывшее устье его подземного русла».

Сумеречный свет проникал в грот снизу — через вход из фиорда и сверху — из невидимого Косте какого-то отверстия под сводами. Как добраться до него? Куда оно выходит? И можно ли через него выкарабкаться на поверхность?… Все предстояло выяснить. Но прежде надо еще закрепить шлюпку.

Камней, каких много валялось в ущелье, здесь вовсе не было. Придется придумывать что-то другое… «Вот разве попробовать это?» Костя причалил шлюпку к задней стене — там он заметил трещину. Всунул в трещину весло — оно вошло туда глубоко. Заклинил его другим веслом и еще одним. Получилось прочно, надежно. К этому новому «якорю» Костя привязал шлюпку крепким морским узлом и выбрался на каменную площадку.».

Теперь можно было забираться под своды. Высмотрев маршрут, изобилующий уступами, Костя начал подниматься с одного «порога» на другой и без особых трудностей достиг верхней площадки. Здесь передохнул и осмотрелся… Темным туннелем уходило в скалу бывшее русло подземной речки. Еще один подземный ход — узкий и низкий — уводил в боковую стену. А со стороны фиорда, через просторное отверстие под самыми сводами, в грот вливался широкий поток света и холодного воздуха.

По выступам и карнизу Костя добрался к отверстию. Осторожно выглянул. До вершины скалы было не менее пяти метров нависающего гладкого камня. Никакой возможности выбраться на поверхность здесь не было. Внизу тускло мерцала черная вода фиорда. Скала опускалась туда почти отвесно. Слева, совсем близко, виднелась трещина. Она была неглубокая, с покатыми сторонами, и из нее легко было бы выбраться на поверхность. Но… пути к ней тоже нет. Костя перебрался обратно на верхнюю площадку и, расстроенный, принялся жевать сухарь… Придется искать новую стоянку или, оставив шлюпку здесь, выбираться из грота вплавь. Но в ледяной воде долго не продержаться.

«А может быть, на поверхность выведет это подземное русло?…»

Костя сразу же заторопился. Сунул в карман недоеденный сухарь, вытащил электрический фонарик и, не медля, двинулся в путь… С беспокойством всматривался он в неровные каменные стены, в низкие тяжелые своды — они подавляли, угнетали. Глухая тишина казалась зловещей, ее нарушал лишь скрип мелкого гравия под ногами и неровное дыхание Кости…

Щемило сердце. Тело наполнялось дрожью. Один, совсем один! И что бы ни случилось с ним здесь — никто никогда не узнает об этом, не окажет помощь…

Несколько раз готов был он броситься обратно. Но, стискивая зубы, продолжал идти вперед. И даже, наперекор страху, стал насвистывать веселый мотив. Но вдруг остановился в изумлении… Перед ним была стена, перегораживавшая туннель, — глухая, ровная стена из железобетона…

Несколько минут Костя простоял неподвижно, затаив дыхание, напряженно прислушиваясь. Ни звука, как в могиле. Стараясь ступать неслышно, он подошел к стене вплотную, приложил ухо к холодному бетону. Та же мертвая тишина. Попробовал постучать. Звук был еле слышный, поверхностный, — видимо, стена была толстая, — и он не вызвал никакого отклика…

Беспокойно озираясь, Костя повернул обратно к гроту, постепенно ускоряя шаги. «Кто мог построить в подземелье такую стену? Фашисты?… Зачем?… Какие секреты таятся по ту сторону этой стены?… Надо разведать, что делается на острове! Надо найти ход к этому тайнику! Ты должен сделать это, Константин!»

Последние несколько метров, навстречу свету, Костя чуть ли ни бежал. Очутившись снова в гроте, он несколько минут облегченно дышал, отдыхая от пережитого напряжения… Но что же делать дальше? Заглянуть еще и в эту дыру?

Костя подошел к низкому ходу в боковую стену и нагнулся, чтобы заглянуть в него. Но что такое?… Почему здесь потянуло свежим воздухом? Костя присел на корточки и в глубине хода увидел белое пятно света, падавшего сверху… Низко пригнувшись, он прошел туда и неожиданно очутился в наполненной светом, присыпанной снежком узкой траншее. Вверху были видны ее неровные края, а в просвете между ними, в вышине, — серые бегущие тучи… Костя осмотрелся… Так это же та самая расщелина, которую он заметил, выглядывая из грота! Выбраться отсюда уже не составило трудности… И вскоре Костя был в своем ущелье…

В пещеру он вошел осторожно, с пистолетом в руке. Но там все было так, как он оставил. На ящиках лежали одежда, автомат, сумка Василия Ивановича, фляга с водой.

День подошел к концу — беспокойный, трудный день. Костя переоделся, поел сухарей и принялся разбирать завезенное имущество. В сумке Василия Ивановича он, к удивлению, нашел пистолет. «Вот если бы я знал раньше… Хотя лучше, что не нашел тогда…» Морской бинокль очень обрадовал: «Для разведки будет очень кстати…»

Теперь Костя имел автомат, два пистолета с запасными обоймами, бинокль и эсэсовскую форму. «Для партизанских действий — неплохо!..» Костя занялся разбором других грузов. Первый же ящик, который он открыл, разыскивая консервы, вызвал у Кости невольный стон горечи: сверху в ящике лежал ракетный пистолет и три больших коробки с ракетами. «Оо-о-о, если бы я знал тогда, где они!.. Я был бы теперь среди своих, родных, советских людей, а не в стане врагов, которые уже дважды пытались меня убить! Но, коли ты уже среди них, надо бороться, Константин!..»