ЧТО ВАМ РАССКАЗЫВАЮТ
Широкий государственный контроль вреден для экономики. Социальное обеспечение появилось потому, что бедные желали облегчить себе жизнь, заставив богатых оплачивать стоимость приспособления к рынку, которого тот постоянно требует. Когда богатых облагают налогом ради того, чтобы бедные могли пользоваться пособиями по безработице, страхованием, медицинским обслуживанием и прочими социальными благами, это не только делает бедных ленивыми, а богатых лишает стимула накапливать богатство, — менее динамичной становится экономика в целом. Под защитой системы социального обеспечения люди не чувствуют необходимости приспосабливаться к новым реалиям рынка и препятствуют тем самым изменениям в своей профессии и организации работы, необходимым для динамичного регулирования экономики. Не нужно даже вспоминать неудачи коммунистических стран. Взгляните, как недостает динамизма Европе, с ее раздутой системой соцобеспечения, по сравнению с бурной жизненной активностью в США.
ЧТО ОТ ВАС СКРЫВАЮТ
Хорошо проработанная система социального обеспечения может побуждать людей опробовать новые идеи в работе и быть не менее, а более открытой изменениям. Это одна из причин, почему в Европе торговый протекционизм пользуется меньшей популярностью, чем в США. Европейцы не сомневаются, что даже если под влиянием международной конкуренции их отрасли будут свернуты, сами они сохранят прежний уровень жизни (благодаря пособию по безработице) и получат возможность переподготовки (на государственные субсидии). Американцы знают, что потеря работы может означать для них серьезное падение уровня жизни и даже конец карьеры. Вот почему европейские страны с самыми развитыми системами соцобеспечения, такие как Швеция, Норвегия и Финляндия, смогли развиваться быстрее или, по крайней мере, столь же быстро, как США, даже в период «американского возрождения» после 1990-х годов.
ДРЕВНЕЙШАЯ ПРОФЕССИЯ В МИРЕ?
Представители различных профессий в одной христианской стране обсуждали, какая профессия самая старая.
Врач сказал: «Что первым делом сделал Бог с людьми? Провел хирургическую операцию — вырезал Еву из ребра Адама. Древнейшая профессия — медицинская».
«Неправда, — сказал архитектор. — Первое, что он сделал, — построил мир из хаоса. Тем же занимаются и архитекторы — создают из хаоса порядок. Мы — древнейшая профессия».
Внимательно слушавший их политик ухмыльнулся и спросил: «А кто создал тот хаос?»
Возможно, медицина — не древнейшая профессия на земле, но одна из самых популярных в мире. Но ни в одной стране она не пользуется большей популярностью, чем у меня на родине, в Южной Корее.
Исследование, проведенное в 2003 году, показало, что четверо из пяти «университетских абитуриентов с высшими результатами» (верхние 2% выборки), подававших документы на естественнонаучные специальности, хотели изучать медицину. По неофициальным данным, за последние несколько лет даже на наименее конкурентоспособные из двадцати семи медицинских факультетов в стране стало труднее поступить, чем на лучшие инженерные факультеты. Популярнее некуда.
Примечательно, что для медицины, всегда пользовавшейся в Корее популярностью, такой невероятный интерес в новинку. Он появился только в XXI веке. Что же изменилось?
Один из очевидных возможных ответов — по какой-то причине (например, старение населения) сравнительные доходы врачей увеличились, и молодые люди просто реагируют на смену стимулов: рынку требуется больше способных врачей, поэтому в профессию приходит все больше способных людей. Однако сравнительный доход врачей в Корее падал из-за постоянного увеличения их численности. И нельзя сказать, чтобы появился некий новый государственный закон, после введения которого стало труднее получить работу инженера или ученого (очевидные альтернативы для потенциальных докторов). Что же на самом деле происходит?
Это явление вызвано происходившим за последние лет десять резким снижением гарантии занятости. После финансового кризиса 1997 года, который подвел черту под годами «экономического чуда», Корея отказалась от патерналистской политики вмешательства в экономику и перешла к рыночному либерализму, делающему ставку на максимальную конкурентную борьбу. Обеспеченность работой была резко сокращена во имя большей гибкости рынка труда. Миллионы работников были вынуждены перейти на временный режим труда. Как ни странно, уже и до кризиса в стране был один из самых гибких рынков труда в богатом мире, с самой высокой долей работников, не имеющих постоянного контракта: около 50%. Недавняя либерализация подняла их долю еще выше — до 60%. Да и те, кто трудится на постоянной основе, сейчас страдают от ненадежности рабочих мест. До кризиса 1997 года большинство работников с постоянным контрактом могли рассчитывать если не де-юре, то де-факто на пожизненную занятость (как это до сих пор действительно для многих их японских коллег). Больше такого нет. Теперь работникам постарше, лет сорока-пятидесяти, даже имеющим постоянный контракт, при первом же случае настоятельно рекомендуют уступить дорогу молодому поколению. Компания не может уволить их, когда ей того заблагорассудится, но все мы знаем, что всегда найдутся способы дать человеку понять, что его присутствие нежелательно и тем самым заставить его уйти «по собственному желанию».
Глядя на происходящее, корейская молодежь, вполне понятно, перестраховывается. Если стать ученым или инженером, рассуждают они, велики шансы, что к сорока годам я останусь без работы, даже если пойду работать в одну из крупных компаний, таких как «Самсунг» или «Хендэ». Пугающая перспектива, поскольку система социального обеспечения в Корее очень слаба — наименее развитая из всех богатых стран (из расчета бюджетных расходов на социальные нужды как доли ВВП). Ранее слабая система социального обеспечения не была такой серьезной проблемой, потому что у многих существовала гарантия пожизненной занятости. Когда пожизненная занятость ушла в прошлое, ситуация стала угрожающей. Как только вы теряете работу, ваш уровень жизни значительно падает, и главное — второго шанса у вас, можно считать, уже не будет. Поэтому, размышляла сообразительная корейская молодежь — и то же ей советовали родители, — с лицензией на право занятия медициной они смогут работать, пока не захотят уйти на пенсию. В худшем случае, если не получится заработать много денег (конечно, условно «много»… много для врача), можно открыть собственную клинику. Неудивительно, что каждый корейский ребенок, у которого есть что-то в голове, стремится изучать медицину (или, если он гуманитарий, юриспруденцию — еще одна профессия, в которой выдают лицензию).
Поймите меня правильно. Я преклоняюсь перед врачами. Я обязан им жизнью — мне сделали пару операций, спасших мне жизнь, и защитили от бессчетных инфекций благодаря антибиотикам. Но и я понимаю, что невозможно стать врачами 80% самых талантливых корейских ребят со склонностью к естественнонаучным занятиям.
Поэтому один из самых свободных рынков труда в мире, корейский рынок труда, терпит сокрушительное поражение, пытаясь как можно эффективнее найти место талантам. Причина? Возросшая негарантированность занятости.
СИСТЕМА СОЦОБЕСПЕЧЕНИЯ — ЗАКОН О БАНКРОТСТВЕ ДЛЯ РАБОЧИХ
Гарантированность рабочего места — щекотливый вопрос. Экономисты, изучающие свободный рынок, полагают, что любые законы, затрудняющие увольнение работника, делают экономику менее эффективной и динамичной. Прежде всего, наемные работники лишаются стимула добросовестно работать. Кроме того, эти законы мешают накоплению богатства, поскольку работодатели неохотно нанимают дополнительных сотрудников (опасаясь, что не сумеют уволить их, когда в том возникнет необходимость).
Законы, регламентирующие рынок труда, — уже сами по себе зло, но сфера социального обеспечения все только усугубляет. Предоставляя пособие по безработице, медицинскую страховку, бесплатное образование и даже выплачивая прожиточный минимум, социальное обеспечение фактически дает каждому человеку гарантию найма государством — в качестве «безработного сотрудника», если хотите, — с выплатой минимальной заработной платы. Таким образом, работники не видят особой необходимости в ударном труде. Хуже того, службы соцобеспечения финансируются из налогов, взимаемых с богатых, уменьшая их желание трудиться, создавать рабочие места и накапливать богатство.
Поэтому, следуя этой логике, страна с более развитым социальным обеспечением будет менее динамична — ее работников меньше заставляют работать, а предприниматели теряют заинтересованность в накоплении богатства.
Эта точка зрения была очень влиятельной. В 1970-х годах популярное объяснение тогдашних весьма скромных экономических результатов Великобритании состояло в том, что ее служба соцобеспечения расширилась, профсоюзы приобрели огромную власть (что, отчасти, тоже произошло благодаря соцобеспечению, поскольку последнее смягчает угрозу безработицы). На этом этапе британской истории Маргарет Тэтчер спасла страну, поставив профсоюзы на место и урезав объемы соцобеспечения, хотя на самом деле все было сложнее. Начиная с 1990-х годов, эта точка зрения на социальное обеспечение приобрела популярность, на фоне якобы более успешного роста экономики США по сравнению с другими богатыми странами с более развитым социальным обеспечением. Когда правительства стран пытаются урезать расходы на соцобеспечение, они часто приводят в пример то, как Маргарет Тэтчер вылечила так называемую «английскую болезнь», или вспоминают динамичность американской экономики.
Но верно ли, что более высокая гарантированность занятости и более развитая система соцобеспечения делают экономику менее эффективной и динамичной?
Как показывает наш корейский пример, недостаточная защищенность рабочего места может заставить молодых людей при выстраивании карьеры принимать консервативные решения, делая выбор в пользу более надежных профессий, таких как врач и юрист. Возможно, для каждого из них это выбор правильный, но он ведет к нерациональному использованию талантов и тем самым снижает экономическую эффективность и динамичность.
Слабая система соцобеспечения в США является одной из важных причин, почему торговый протекционизм в Америке намного сильнее, чем в Европе, несмотря на то, что в последней вмешательство правительства воспринимается обществом с большим одобрением. В Европе (я не буду принимать во внимание тонкие национальные различия), если ваша отрасль приходит в упадок и вы теряете работу, это будет для вас большим ударом, но не концом света. У вас по-прежнему остается медицинская страховка и муниципальное жилье (или дотации на жилищное строительство), и при этом вы будете получать пособие (доходящее до 80% от вашей последней зарплаты), у вас есть возможность пойти на оплачиваемые государством курсы переподготовки, и вы можете рассчитывать на помощь государства при поиске работы. Напротив, если вы работаете в США, то хорошо бы занимать прочное положение на своей нынешней работе, если понадобится, то не грех и опереться на чью-то протекцию, потому что потеря работы означает потерю почти всего. Страховое покрытие при страховке на случай отсутствия занятости — неравномерное и выплачивается в течение меньшего срока, чем в Европе. Помощь в переподготовке и поиске новой работы государством почти не осуществляется. Еще неприятнее, что потеря работы означает потерю медицинской страховки, а возможно, и крыши над головой, поскольку муниципального жилья мало, как и государственных дотаций на аренду жилья. В результате сопротивление работников любому реструктурированию в отрасли, влекущему за собой сокращение рабочих мест, в США гораздо выше, чем в Европе. Большинство американских рабочих не способны на организованное сопротивление, но остальные — члены профсоюза — пойдут на все, чтобы сохранить существующее положение с рабочими местами и их распределением, что неудивительно.
Как показывают приведенные выше примеры, большая неуверенность в своем положении может заставить людей работать лучше, но заставляет она их работать не на тех рабочих местах. Все эти талантливые молодые корейцы, которые могли бы стать великолепными учеными и инженерами, корпят над анатомией человека. Многие американские рабочие, которые — конечно, после прохождения соответствующей переподготовки, — могли бы трудиться в «прогрессивных» направлениях, с мрачной решимостью продолжают цепляться за свои рабочие места в устаревших отраслях (например, в автомобилестроении), лишь оттягивая неизбежное.
Смысл всех приведенных примеров состоит в следующем: когда люди знают, что им предоставят второй шанс (а то и третий, и четвертый), они гораздо больше готовы пойти на риск, когда нужно выбирать первое место работы (как в примере с корейцами) или отказаться от нынешней работы (как в сравнении США и Европы).
Вы находите эту логику странной? Не стоит. Потому что именно эта логика лежит в основе закона о банкротстве, который многие считают «не вызывающим сомнений».
До середины XIX века ни в одной стране не было закона о банкротстве в современном понимании. То, что ранее называлось законом о банкротстве, плохо защищало обанкротившегося бизнесмена от кредиторов, пока он реструктурировал свой бизнес — сегодня в США «Статья 11» предоставляет такую защиту на шесть месяцев. Кроме того, закон не давал банкротам второго шанса, поскольку от них требовалось уплатить все долги, сколько бы времени это ни заняло, если только от этой обязанности их не избавляли кредиторы. Это значит, что даже если обанкротившемуся бизнесмену каким-то образом удавалось начать новое дело, ему приходилось пускать все свои новые доходы на выплату старых долгов, что затрудняло развитие нового бизнеса. Поэтому открытие коммерческого предприятия было делом очень рискованным.
Со временем был сделан вывод, что отсутствие второго шанса серьезно удерживает бизнесменов от принятия рискованных решений. Начиная с 1849 года, когда в Великобритании был принят соответствующий акт, в мире стали принимать современные законы о банкротстве, дающие судебную защиту от кредиторов в период начальной реструктуризации, а главное — возможность для суда уменьшать сумму задолженности, даже против воли кредиторов. В сочетании с такими институтами, как ограниченная ответственность, которая была введена примерно в то же время (см. Тайну 2), новое законодательство о банкротстве уменьшало опасность любого делового начинания и тем самым стимулировало риски, что сделало возможным современный капитализм.
Пока система социального обеспечения дает работникам второй шанс, мы можем говорить, что она выступает для них как закон о банкротстве. Так же, как законы о банкротстве стимулируют принятие рисков предпринимателями, система соцобеспечения стимулирует рабочих быть более открытыми к переменам (и к рискам, которые неизбежно им сопутствуют). Зная, что им будет предоставлен еще один шанс, люди будут смелее, делая изначальный карьерный выбор, и охотнее пойдут на смену работы во время своей в ходе трудовой деятельности.
СТРАНЫ С БОЛЕЕ СИЛЬНЫМ ВЛИЯНИЕМ ГОСУДАРСТВА РАЗВИВАЮТСЯ БЫСТРЕЕ
Что говорят нам данные? Каковы сравнительные экономические показатели стран, отличающихся развитостью системы социального обеспечения? Как уже было сказано, широко распространено убеждение, что страны с более скромной системой соцобеспечения более динамичны. Статистика, однако, эту точку зрения не поддерживает.
До 1980-х годов экономика США развивалась намного медленнее, чем европейская, хотя в США была гораздо менее развитая система социального обеспечения. Например, в 1980 году затраты государства на социальные нужды в пересчете на долю ВВП составляли в США всего 13,3% — по сравнению с 19,9% для пятнадцати стран-членов ЕС. В Швеции эта доля составляла даже 28,6%, 24,1% — в Нидерландах и 23% — в Германии (Западной). Несмотря на это, с 1950 по 1987 годы США развивались медленнее, чем любая европейская страна. В Германии в тот период доход на душу населения увеличивался на 3,8%, в Швеции — на 2,7%, в Нидерландах — на 2,5%, а в США — на 1,9%. Очевидно, что объем социального обеспечения — лишь один фактор, влияющий на экономические успехи страны, но приведенные цифры показывают, что мощная система соцобеспечения вполне совместима с высоким экономическим ростом.
Начиная с 1990 года, когда относительные показатели экономического роста США стали улучшаться, экономика ряда стран с развитой системой соцобеспечения росла достаточно быстро. Например, с 1990 по 2008 годы доход на душу населения в США увеличивался на 1,8%. Это приблизительно столько же, что и за предыдущий период, но с учетом снижения темпов роста экономики европейских стран, США превращаются в одну из самых быстро растущих экономик в «ядре» ОЭСР (точнее, исключая «еще не вполне богатые» страны, такие как Корея и Турция).
Но интересно, что две самые быстрорастущие экономики в «ядре» ОЭСР за период после 1990-х годов — это Финляндия (2,6%) и Норвегия (2,5%), и обе страны обладают хорошо развитой системой соцобеспечения. В 2003 году доля государственных расходов на социальные нужды в исчислении на долю ВВП составила в Финляндии 22,5%, а в Норвегии — 25,1%, по сравнению со средним по ОЭСР 20,7% и с 16,2% в США. Швеция, где система соцобеспечения наиболее развитая в мире (31,3%, то есть в два раза больше, чем у США), демонстрировала темпы роста в 1,8%, что лишь чуть-чуть хуже, чем у США. Если учитывать только 2000-е годы (2000–2008), показатели роста Швеции (2,4%) и Финляндии (2,8%) окажутся намного выше показателя США (1,8%). Правы или не правы были экономисты, говоря о пагубном влиянии системы соцобеспечения на трудовую этику и стимулы к накоплению богатства, подобного происходить не должно.
Конечно, я не утверждаю, будто соцобеспечение — это всегда полезно. Как у всех прочих институтов, у него есть свои достоинства и свои недостатки. Если социальное обеспечение основывается не на универсальных программах, а на целевых (как в США), то оно может сослужить получателям пособий плохую службу. Социальное обеспечение поднимает минимальную зарплату и дает людям возможность не соглашаться на низкооплачиваемую работу с плохими условиями труда, хотя хорошо это или плохо — вопрос точки зрения (лично я считаю, что существование большого числа «работающих бедняков», как в США, — такая же проблема, что традиционно высокий процент безработицы в Европе). Тем не менее, если модель социального обеспечения хорошо проработана и нацелена на то, чтобы предоставить работникам второй шанс, как в скандинавских странах, то она может способствовать экономическому росту, побуждая людей быть готовыми к переменам и тем самым облегчая перестройку промышленной структуры.
Быстро ездить на своих автомобилях мы можем только потому, что у них есть тормоза. Если бы у машин не было тормозов, даже самые умелые водители не осмеливались бы разгоняться свыше 20–30 миль в час, опасаясь аварий и человеческих жертв. Точно так же люди могут идти на риск потерять работу и с большей охотой соглашаться время от времени осваивать новые навыки, если они будут знать, что эти эксперименты не сломают им жизнь. Поэтому «большое государство» может сделать людей более открытыми к переменам, а значит, превратить экономику в более динамичную.