Всегда ли свободная торговля является выходом?
У меня есть сын. Ему шесть лет. Его зовут Джин-Гю. Он живёт за мой счёт, хотя он вполне способен зарабатывать на жизнь. Я плачу за его проживание, пищу, образование и медицинское обслуживание. Но у миллионов детей его возраста есть работа. Даниэль Дефо в XVIII веке [вообще] считал, что дети могли бы зарабатывать себе на жизнь с четырёх дет.
Больше того, работа может привить его характеру пропасть сколько хорошего. Сейчас он живёт в экономическом коконе, не имея представления о цене денег. Он совершенно не ценит, сколько мы с его матерью делаем для него, финансируя его праздное существование и защищая его от суровой реальности. Он чрезмерно защищён, и его нужно познакомить с конкуренцией, чтобы он смог стать более продуктивным человеком. Если уж на то пошло, чем бо льшей конкуренции он будет подвержен, и чем скорее это случится, тем это будет лучше для его будущего развития. Это подстегнёт его стать трудолюбивым. Мне [пожалуй] надо бы заставить его бросить школу и найти работу. Может даже, я мог бы переехать в страну, где детский труд узаконен, или его хотя бы терпят, чтобы у моего сына был больше выбор при приёме на работу
Я [прямо] слышу, как вы говорите, что я должно быть рехнулся. Близорук. Жесток. Вы говорите мне, что мне нужно защищать и взращивать ребёнка. Если я выгоню Джин-Гю на рынок труда в возрасте шести лет, он может стать шустрым чистильщиком обуви или даже процветающим разъездным торговцем, но он никогда не станет нейрохирургом или физиком-атомщиком – это потребовало бы, по крайней мере, еще лет двенадцать моей опёки и затрат. Вы [мне] доказываете, что даже с чисто меркантильных позиций, было бы умнее вложиться в образование моего сына, чем радоваться тем деньгам, которые я бы сэкономил не посылая его в школу. В конце концов, если бы я был прав, Оливеру Твисту было бы намного лучше быть карманником для Фейгина, чем быть спасённым заблуждающимся Добрым Самаритянином мистером Браунлоу, который лишил [бедного] мальчика шанса по-прежнему конкурировать на рынке труда.
И тем не менее, эта абсурдная логика рассуждений, по сути своей является той же логикой, которой экономисты свободной торговли оправдывают быструю и широкомасштабную торговую либерализацию в развивающихся странах. Они заявляют, что производителям из развивающихся стран нужно открыться как можно бо льшей конкуренции немедленно, чтобы у них был стимул повысить свою продуктивность, чтобы [просто-напросто] выжить. Протекционизм, наоборот, создает только самоуспокоенность и лень. И чем раньше такое открытие произойдёт, продолжают они, тем лучше для экономического развития.
Стимулы – это, всё же, только полдела. Другая половина – это возможности. Даже если бы Джин-Гю, с одной стороны, предложили 20 миллионов фунтов стерлингов, а с другой, угрожали бы пулей в голову, он всё равно бы не смог проводить операции на мозге, если бы он бросил школу в шесть лет. Аналогичным образом, индустрия в развивающихся странах не выживет, если её открыть для международной конкуренции слишком рано. Ей нужно время, чтобы повысить свои возможности, освоив современные технологии и выстроив эффективную организацию [производства]. Это и есть суть тезиса зарождающихся отраслей, впервые сформулированного Александром Гамильтоном, первым министром финансов США, и применённого многими поколениями политиков до и после него, как я уже рассказывал в предыдущей главе.
Естественно, что защита, которую я предоставляю Джин-Гю (как утверждает и сам тезис о зарождающихся отраслях) не будет для него убежищем вечно. Заставлять его работать в возрасте шести лет дурно, но так же дурно содержать его в возрасте 40 лет. В конечном итоге он [самостоятельно] выйдет в огромный необъятный мир, найдёт себе работу и заживёт независимой жизнью. Ему нужна защита только пока он набирается способностей, чтобы [потом] поступить на хорошо оплачиваемую и приносящую удовлетворение работу.
Конечно, так же как и с воспитанием детей, защита зарождающихся отраслей может пойти неудачно. Так же как некоторые родители склонны чрезмерно опекать, государства могут чересчур избаловать зарождающиеся отрасли. Некоторые дети не желают готовиться ко взрослой жизни, и так же поддержка зарождающихся отраслей будет безуспешной для некоторых фирм. Точно так же, как некоторые дети манипулируют своими родителями, чтобы те содержали их в последующие годы, есть отрасли, которые изощрённым лоббированием продляют государственную поддержку. Но существование неблагополучных семей, едва ли является аргументом против того, чтобы иметь детей в принципе. Аналогично, случаи неудач в поддержке зарождающихся отраслей не могут дискредитировать стратегию как таковую. Примеры неудачного протекционизма всего лишь учат нас пользоваться этой политикой мудрее.
Свободная торговля не работает
Свободная торговля – это хорошо. Эта доктрина лежит в самом сердце неолиберальной ортодоксии. Для неолибералов не может быть более самоочевидного утверждения. Профессор Виллем Бюйтер (Willem Buiter), мой именитый бывший коллега по Кембриджу и бывший главный экономист ЕБРР, однажды кратко сформулировал его так: «Помните: односторонняя торговая либерализация – это не «уступка» или «жертва», за которую требуется компенсация. Это – акт просвещённого эгоизма. Обоюдная торговая либерализация увеличивает выгоды, но не является необходимой, для того чтобы [можно было] пользоваться ими. В этом вся суть экономики». Вера в добродетель свободной торговли занимает такое центральное место в неолиберальной ортодоксии, что по существу она и определяет неолиберального экономиста. Вы можете сомневаться (или даже полностью отвергать) любой другой элемент неолиберальной программы – открытость рынков капитала, силу патентов или даже приватизацию – и всё равно не выпадать из лона церкви неолиберализма. Но как только вы возразите против свободной торговли, вы навлекаете на себя отлучение.
Опираясь на это убеждение Недобрые Самаритяне сделали всё, что в их силах, чтобы втолкнуть развивающиеся страны в свободную, или по крайней мере, более свободную торговлю. За прошедшие четверть века развивающиеся страны неслыханно либерализовали свою торговлю. Впервые их начали загонять в неё МВФ и ВБ после Долгового кризиса Третьего мира 1982 года. Затем последовал мощный толчок в сторону торговой либерализации после создания ВТО в 1995 году. За последние лет десять размножились всевозможные двусторонние и региональные соглашения о свободной торговле. К сожалению, в эти же сроки, развивающиеся страны совсем не процветали, несмотря на обширную торговую либерализацию (а по моему мнению как раз благодаря ей), о чём мы уже говорили в Главе 1.
История Мексики, витрины лагеря свободнорыночников, особенно показательна. Если вообще у какой-нибудь развивающейся страны могло бы получиться со свободной торговлей, то этой страной должна быть Мексика. Она граничит с крупнейшим рынком в мире (США) и имеет с ней Соглашение о свободной торговле с 1995 года («North American Free Trade Agreement» или NAFTA). Она также обладает крупнейшей диаспорой проживающих в США [мексиканцев], которая может обеспечивать важные деловые контакты. В отличие от многих других бедных развивающихся стран, она обладает значительным количеством квалифицированных рабочих, грамотных менеджеров и относительно развитой физической инфраструктурою (дороги, порты и т.п.).
Экономисты свободной торговли утверждают, что свободная торговля пошла Мексике на пользу, ускорив [её] рост. И действительно, после вхождения в NAFTA, в период с 199[5]Корейский среднедушевой ВВП в 1972 г. составлял 319 долл. (в текущих долларах). В 1979 он составил 1647 долл. Экспорт составлял 1,6 миллиарда долл. в 1972 г. и 15,1 миллиардов долл. в 1979 г. Статданные приведены по: Lee (1999), Appendix Table 1 (income) and Appendix Table 7 (exports).
по 2002 гг. подушевой ВВП Мексики рос со скоростью 1,8% в год, большое улучшение, по сравнению с периодом 1985-199[4]Рассчитано по данным: A. Maddison (2003), The World Economy: Historical Statistics (OECD, Paris), Table 1c (UK), Table 2c (USA), and Table 5c (Korea).
гг., когда рост составлял 0,1% в год. Но десятилетие, предшествовавшее NAFTA было десятилетием крайней торговой либерализации для Мексики, после того как в середине 1980-х годов она перешла в веру неолиберализма. Так что [сама] торговая либерализация также и была причиной роста в 0,1% в год.
Широкомасштабная торговая либерализация в 1980-е и 1990-е годы выкосила целые отрасли мексиканской промышленности, скрупулёзно создававшиеся в период импорто-заместительной индустриализации (ISI). Не удивительно, что результатом стали замедление экономического роста, потери рабочих мест и снижение зарплат (по мере того, как исчезали хорошо оплачиваемые рабочие места на производстве). На мексиканское сельское хозяйство также пришелся тяжёлый удар со стороны американских субсидируемых продуктов, особенно кукурузы, основной продовольственной культуры мексиканцев. И в довершение всего этого, в последние годы положительное влияние NAFTA (в плане увеличения экспорта на американский рынок) просто выдохлось. В период 2001-2005 гг. показатели роста Мексики были просто ничтожными – прирост подушевого дохода составил 0,3% в год или за весь период суммарно какие-то 1,7%. Для сравнения, в годы «проклятого прошлого» ISI (1955-1982 гг.), мексиканский подушевой ВВП рос намного быстрее, чем в период NAFTA - в среднем по 3,1% в год.
Мексика – это особенно примечательный пример преждевременной торговой либерализации безо всякого разбора, но есть и другие примеры. После того как в 1986 году на Берегу Слоновой Кости [Кот-д-Ивуар – Cote-d’Ivoire] сократили на 40% тарифы, химическая, текстильная, обувная и автомобильные промышленности потерпели крах. Безработица взлетела. В Зимбабве, после торговой либерализации 1990 года, безработица подскочила с 10% до 20%. Высказывались надежды, что капитал и рабочая сила, высвободившиеся из обанкротившихся по вине торговой либерализации предприятий, найдут применение в новых предприятиях. Этого просто не случилось в достаточных масштабах. Не удивительно, что рост бесследно исчез, а безработица взлетела.
Торговая либерализация создала и другие проблемы. Она увеличила нагрузку на государственные бюджеты, потому что уменьшила поступления за счёт таможенных тарифов. Это стало особенно серьёзной проблемой для беднейших стран. В силу того, что им недостаёт возможностей по сбору налогов, а таможенные пошлины собирать легче всего, то они [страны] значительно полагались на таможенные пошлины (которые иногда составляли свыше 50% правительственных доходов). В результате, фискальная перестройка во многих развивающихся странах, которую пришлось делать после широкомасштабной торговой либерализации, была огромной; даже недавнее исследование проведённое МВФ показывает, что в странах с низкими доходами и ограниченными возможностями по сбору прочих налогов, за счёт других налогов удалось восполнить менее 30% бюджетных поступлений, потерянных по вине торговой либерализации. Более того, снижение уровня деловой активности и повышение безработицы, вызванные торговой либерализацией,
сократили также поступление и подоходного налога. А когда страна уже находится под жесточайшим прессингом со стороны МВФ, чтобы сократить бюджетный дефицит, падение [налоговых] поступлений означает резкое сокращение расходов, которое зачастую отъедает [большую дыру] в таких жизненно важных сферах, как образование, здравоохранение и физическая инфраструктура, вредя долгосрочному росту.
Совершенно не исключено, что некоторая степень постепенной торговой либерализации могла быть полезной, и даже необходимой, для некоторых развивающихся стран в 1980-е годы, к примеру Индии и Китаю. Но то, что случилось в последние четверть века – это быстрая, стихийная и «ковровая» торговая либерализация. Просто чтобы напомнить читателю: в «проклятом прошлом» протекционистской импорто-заместительной индустриализации (ISI), развивающие страны росли, в среднем, вдвое быстрее, чем сегодня при свободной торговле. Свободная торговля попросту не работает для развивающихся стран.
Плохая теория, плохие результаты
Для экономистов свободной торговли всё это составляет неразрешимую загадку. Как могут у стран дела обстоять так плохо, когда они пользуются такой хорошо теоретически обоснованной политикой, как свободная торговля? («В этом вся экономика», – как говаривал профессор Бюйтер). Но им не следует удивляться. Ибо их теория имеет ряд серьёзных ограничений.
Современный тезис свободной торговли основан на так называемой теории Хекшера-Олина-Самюэльсона (теории ХОС). Теория ХОС происходит от теории Давида Рикардо, которую я обрисовал в Главе 2, но отличается от теории Рикардо в одном существеннейшем отношении. Она считает, что сравнительные преимущества происходят из международных различий в относительной наделённости «факторами производства» (капиталом и трудом), нежели международными различиями в [уровне] технологии, как в теории Рикардо.
По теории свободной торговли, будь то Рикардианская версия или теория ХОС, каждая страна имеет сравнительное преимущество в каких-либо продуктах, поскольку она, по определению, относительно лучше в производстве каких-либо вещей, чем другие [страны]. В теории ХОС страна имеет сравнительное преимущество в [тех] продуктах, которые более интенсивно используют фактор производства, которым она относительно богаче наделена. Так что, даже если, Германия, страна относительно более богатая капталом, нежели трудом, может производить и автомобили, и мягкие игрушки, дешевле чем Гватемала, ей выгоднее специализироваться на автомобилях, поскольку их производство использует капитал более интенсивно. Гватемале, даже если она менее эффективна, чем Германия в производстве и автомобилей, и мягких игрушек, всё равно следует специализироваться на мягких игрушках, производство которых требует больше труда, чем капитала.
Чем больше страна придерживается этого базового шаблона сравнительных преимуществ, тем больше она может потреблять. Это становится возможным благодаря увеличению своего собственного производства (товаров, в которых она имеет сравнительное преимущество), и, что более важно, благодаря увеличившейся торговле с другими странами, которые специализируются на других товарах. Как страна может добиться этого? Оставив всё как есть. Когда они вольны выбирать, фирмы станут рационально (как Робинзон Крузо) специализироваться в том, в чём они сравнительно хороши, и станут торговать [этим] с иностранцами. Из этого следует вывод, что свободная торговля – это наилучший [выбор], и, что торговая либерализация, даже односторонняя, благотворна.
Но вывод теории ХОС существенно зависит от допущения, что производственные ресурсы могут свободно перемещаться между различными видами хозяйственной деятельности. Это допущение означает, что когда капитал и труд высвобождаются в каком-нибудь одном виде деятельности, они могут немедленно и без затрат быть применены в другом. С таким допущением, известным среди экономистов под названием «совершенная мобильность факторов», изменения в структуре торговли не представляют никаких трудностей. Если закрывается металлургический комбинат, по причине наплыва импорта, скажем правительство снизило тарифы, то ресурсы, задействованные в отрасли (рабочие, здания, домны) будут задействованы (с тем же или даже более высоким уровнем продуктивности, и следовательно, с бо льшей отдачей) другой отраслью, которая стала относительно более прибыльной, скажем компьютерной. От [такого] процесса никто не теряет.
В реальности это не так: факторы производства не могут принимать произвольную форму, когда это становится потребно. Обычно, они имеют неизменные физические свойства, и существует очень мало машин «общего назначения» или рабочих с «общепромышленными» навыками, которые смогут найти межотраслевое применение.
Домны обанкротившегося металлургического комбината нельзя подогнать под производство компьютеров; металлурги не имеют нужных навыков для компьютерной промышленности. Если их не переучить, они так и останутся безработными. В лучшем случае, они окажутся на неквалифицированных должностях, где их существующие умения и навыки пропадут совершенно зря. Этот момент метко подметила британская кинокомедия 1997 года «The Full Monty » [в русскоязычном прокате – «Мужской стриптиз»], в котором шестеро безработных металлургов из Шеффилда пытаются начать новую жизнь на поприще мужского стриптиза. Совершенно ясно, что при изменении структуры торговли, есть свои выигравшие и проигравшие, будь то по причине торговой либерализации или из-за появления нового, более продуктивного иностранного производителя.
Большинство экономистов свободной торговли признают, что есть свои выигравшие и проигравшие, при торговой либерализации, но утверждают, что их существование не может быть аргументом против неё. Торговая либерализация приносит всеобщее благо. Когда выигравшие приобретают больше, чем теряют проигравшие, выигравшие в состоянии восполнить все потери последних, и всё ещё оставить что-то себе. Это [явление] известно как «принцип компенсации» – если выигравшие от экономического изменения смогут полностью компенсировать потери проигравшим, и при этом что-нибудь останется им самим, то такое изменение стоит произвести.
Первая проблема с такой аргументацией состоит в том, что торговая либерализация не обязательно приносит всеобщее благо. Даже если есть выигравшие от этого процесса, их выгода может не быть настолько велика, чтобы покрыть потери проигравших – к примеру, когда торговая либерализация снижает темпы роста или даже причиняет уменьшение объёма [всей] экономики, как случилось во многих развивающихся странах за последние два десятилетия.
Больше того, даже если выгода выигравших превышает потери проигравших, компенсация автоматически, при помощи рынка, не происходит, что означает что одни люди будут в лучшем положении, чем другие. Торговая либерализация будет на пользу всем только когда уволенные работники быстро смогут получить лучшую (или, по крайней мере, равноценную) работу, и когда высвободившееся оборудование можно будет переделать в другое, что бывает редко.
В развивающихся странах, где механизмы компенсации слабы или отсутствуют вовсе, это составляет серьёзную проблему. В развитых странах «государство социальных гарантий» (welfare state) работает как механизм частичной компенсации потерь, вызванных изменением структуры торговли, через пособия по безработице, гарантии [получения услуг] здравоохранения и образования, и даже гарантии минимального дохода. В некоторых странах, таких как Швеция и прочих скандинавских странах, имеется высокоэффективные схемы переподготовки безработных, которые помогают им освоить новые [профессиональные] навыки. Но в большинстве развивающихся стран «государство социальных гарантий» либо крайне слабо, либо практически не существует. В результате, пострадавшие от изменений структуры торговли в этих странах, не получают даже частичной компенсации за те жертвы, которые они претерпели за всё общество.
В итоге, весьма закономерно, что выгоды от торговой либерализации в бедных странах распределяются более неравномерно, чем в богатых странах. Особенно, если учесть, что многие люди в развивающихся странах уже и так очень бедны и находятся практически на уровне выживания, то широкомасштабная либерализация торговли, проведённая в короткие сроки, будет означать что некоторые [люди] потеряют средства к существованию. В развитых странах безработица, по причине изменения структуры торговли, может и не быть вопросом жизни и смерти, но в развивающихся странах это зачастую именно так. Вот почему нужно быть осторожнее с либерализацией торговли в бедных странах.
Хотя проблема краткосрочной адаптации к изменениям в торговле, возникающая из-за немобильности экономических ресурсов и слабости механизмов компенсации, и является серьёзной, она является, всё же, только побочной проблемой теории свободной торговли.
Более серьёзная проблема, по крайней мере для такого экономиста как я, это то, что теория [свободной торговли] занимается эффективностью краткосрочного использования уже имеющихся ресурсов, а не долгосрочным увеличением доступных ресурсов через экономическое развитие; вопреки тому, во что её поборники хотят заставить нас поверить, теория свободной торговли не говорит, что свободная торговля – это хорошо для экономического развития
Проблема в следующем – производителям в развивающихся странах, выходящим в новые отрасли, нужен период (частичной) изоляции от международной конкуренции (при помощи протекционизма, субсидирования, и других мер) до того как они смогут нарастить свои производственные возможности, чтобы [быть в состоянии] конкурировать с превосходящими силами иностранных конкурентов. Конечно, когда производители зарождающихся отраслей «подрастут» и смогут конкурировать с более передовыми конкурентами, изоляцию нужно будет убрать. Но делать это нужно постепенно. Если их открыть для международной конкуренции слишком рано и слишком сильно, они неизбежно вымрут. Это суть тезиса зарождающихся отраслей, который я уже изложил в начале главы, с помощью моего сына Джина-Гю.
Рекомендуя свободную торговлю развивающимся странам, Недобрые Самаритяне указывают, что у всех богатых стран есть свободная (более или менее) торговля. Это всё равно, что советовать родителям шестилетнего мальчика заставить его найти работу, обосновывая это тем, что успешные взрослые не живут за счёт родителей, и следовательно, тот факт, что они независимы [материально обособлены] должен быть причиной их успеха. Они не понимают, что эти взрослые независимы [материально обособлены], именно потому что они успешны, а не наоборот. На самом деле, наиболее успешными людьми оказываются те, кого в детстве очень хорошо поддерживали родители, как материально, так и эмоционально. Аналогично, как я уже говорил в Главе 2, богатые страны либерализовали свою торговлю, только когда их производители были готовы, и даже при этом, как правило, только постепенно. Другими словами, исторически, либерализация торговли была результатом , а не причиной экономического развития.
Свободная торговля зачастую может быть, хотя и не всегда, наилучшим вариантом торговой политики в краткосрочной перспективе , потому что она, скорее всего, максимизирует текущее потребление страны. Но для чего она точно не подходит, так это для развития экономики. В долгосрочной перспективе, политика свободной торговли наверняка обречёт развивающиеся страны на специализацию в тех секторах, которые дают медленный прирост производительности, а следовательно медленный рост уровня благосостояния. Вот почему так мало стран преуспели опираясь на свободную торговлю, но почти все преуспевающие страны, так или иначе, защищали свои зарождающиеся отрасли. Низкие доходы, к которым приводит недостаток экономического развития, серьёзнейшим образом подрывают свободу развивающихся стран определять свою судьбу. Парадоксальным образом, политика «свободной» торговли уменьшают свободу тех развивающихся стран, которые практикуют её.
Система международной торговли и её недостатки
Не важно, что свободная торговля не работает ни в теории, ни на практике. Несмотря на её отвратительную историю [применения], богатые страны Недобрых Самаритян упорно продвигали либерализацию торговли в развивающихся странах начиная с 1980-х годов.
Как я уже говорил в предыдущих главах, до конца 1970-х годов богатые страны вполне охотно позволяли бедным странам иметь бо льше протекционизма и субсидирования. В 1980-е годы это всё начало меняться. Наиболее ощутимой перемена была в США, чей просвещённый подход к международной торговле с экономически более слабыми странами, быстро сменился системой похожей на британский «империализм свободной торговли» XIX века. Новый курс был ясно сформулирован в 1986 году тогдашним американским президентом Рональдом Рейганом (Ronald Reagan) при открытии Уругвайского раунда переговоров ГАТТ, на которых он призвал к «новому, более либеральному соглашению с нашими торговыми партнёрами, соглашению при котором они полностью откроют свои рынки и станут относиться к американским товарам как они относятся к своим». Такое соглашение было создано на Уругвайском раунде переговоров ГАТТ, который начался в 1986 году в уругвайском городе Пунта-дель-Эсте и окончился в 1994 году в марокканском городе Марракеш. Результатом его стал [правовой] режим ВТО – новый [правовой] режим международной торговли, который стал гораздо более предубеждённым против развивающихся стран, чем режим ГАТТ.
На поверхности ВТО всего лишь «уравняли шансы» её стран-членов, требуя чтобы все играли по одним и тем же правилам – как с этим поспоришь? Особо важным для этого процесса было принятие принципа «единого пакета», что означает, что [страны-] члены должны подписывать все соглашения [разом]. При [правовом] режиме ГАТТ страны могли выбирать те соглашения, которые они подписывают, и многие развивающиеся страны могли не участвовать в договорах, которых они не желали, к примеру в договорах ограничивавших субсидирование. С принципом «единого пакета» все члены были должны подчиняться единым правилам. Все они должны были снизить свои тарифы. Их заставили отказаться от квотирования импорта, экспортного субсидирования (которое оставили только самым бедным странам) и от большей части субсидирования на внутреннем рынке. Но если мы приглядимся к подробностям, то поймём, что шансы вовсе не равны.
Для начала, даже хотя богатые страны имеют в среднем низкий уровень [тарифной] защиты, они склонны чрезмерно защищаться от продукции, которую экспортируют развивающиеся страны, особенно от одежды и текстиля. Это значит, что экспортируя свою продукцию на рынок богатой страны, бедные страны сталкиваются с более высокими тарифами, чем другие богатые страны. В документе «OXFAM Int.» отмечается, что «Средняя ставка пошлины на ввоз в США составляет 1,6%. Эта ставка круто возрастает для большого числа развивающихся стран: средняя ставка варьируется начиная с приблизительно 4% для Индии, 7% для Никарагуа и вплоть до 14-15% для Бангладеш, Камбоджи и Непала». Вот и получается, что в 2002 году Индия выплатила тарифов американскому правительству больше, чем Британия, невзирая на то, что размер её экономики составляет менее одной трети от британской. Ещё более поразительно, что в том же году Бангладеш заплатил тарифов американскому правительству почти столько же, сколько и Франция, хотя размер его экономики составляет всего 3% от французской.
Есть также и структурные причины, которые превращают то, что выглядит как «уравнивание шансов», в откровенное покровительство развитым странам. Наилучший пример здесь – это тарифы. Уругвайский раунд привёл к тому, что во всех странах, за исключением наибеднейших, значительно снизились тарифы в относительном выражении. Но в абсолютном выражении развивающиеся страны сократили свои тарифы намного больше [чем богатые страны], по той простой причине, что изначально у них были более высокие ставки тарифов. К примеру, до [подписания учредительного] договора ВТО Индия имела среднюю тарифную ставку в 71%. Её сократили до 32%. Средний тариф США снизился с 7% до 3%. В относительном выражении получилось одинаково (каждый сократился приблизительно на 55%), но абсолютное воздействие совершенно разное. [Возьмём за основу некий товар стоимостью $100.] В случае с Индией импортный товар, ранее стоивший $171 теперь будет стоить только $132 – значительное снижение в том, что заплатит покупатель (около 23%), которое радикально изменит потребительское поведение. В случае с США, цена, которую заплатит покупатель снизится с $107 до $103 – разница в цене, которую большинство покупателей и не заметит (менее 4%). Другими словами, при сокращении тарифов в одинаковой пропорции, его влияние несоразмерно больше для тех стран, чей первоначальный тариф был выше.
И вдобавок были сферы, где «уравнивание шансов» просто означало одностороннюю выгоду для богатых стран. Главный пример этому «Соглашение по Связанными с торговлей правами интеллектуальной собственности» (TRIPS), которое укрепило защиту патентов и другие права интеллектуальной собственности (подробнее см. в Главе 6). В отличие от торговли товарами и услугами, где все имеют что-либо на продажу, в этой области развитые страны почти всегда продавцы, а развивающиеся – покупатели. Следовательно, усиление патентной защиты прав интеллектуальной собственности означает, что её стоимость переносится в основном на развивающиеся страны. Та же проблема относится к «Соглашению по Связанными с торговлей инвестиционными мерами» (TRIMS), которое ограничивает возможности стран-членов ВТО по административному регулированию иностранных инвестиций (подробнее об этом см. Главу 4). Опять же, бедные страны, в основном получают, а не совершают иностранные инвестиции. Так что, в то время как их возможности административно регулировать иностранные компании уменьшились, это никак не уравновешивается для них уменьшением административного регулирования, которому подвергают их собственные компании, действующие за рубежом, потому что у них попросту нет таких фирм.
Там где развитым странам было нужно, создали множество исключений. К примеру, запретив бо льшую часть субсидирования на внутреннем рынке, разрешили субсидии на сельское хозяйство, на фундаментальные (в противоположность коммерческим) НИОКР и на сокращение регионального неравенства. Такие [разрешённые] субсидии оказались именно теми, которые широко применяют богатые страны. Богатые страны раздают около 100 миллиардов долларов сельскохозяйственных субсидий ежегодно; в их число входят и те 4 миллиарда долларов, которые выдают американским фермерам, выращивающим арахис, и субсидии Евросоюза, позволяющие Финляндии производить свекловичный сахар. Все правительства богатых стран, особенно американское, обильно субсидируют фундаментальные НИОКР, которые затем увеличивают конкурентоспособность связанных с ними отраслей. Развивающиеся страны, даже если им это и позволено, не могут воспользоваться этим правом, они просто почти не занимаются фундаментальными исследованиями, так что им мало что есть субсидировать. Что до регионального субсидирования, широко применяемого Евросоюзом, то это ещё один пример кажущейся нейтральности, которая, на самом деле, служит преимущественно интересам богатых стран. Во имя устранения экономического дисбаланса, субсидируются фирмы, чтобы побудить их располагаться в «депрессивных» регионах. В рамках одной страны, это может и способствует сокращению неравенства. Но с международной перспективы разница между этими субсидиями и субсидиями, просто выдаваемыми определённым отраслям, невелика.
Против этих обвинений в «уравнивании шансов» только в своих интересах богатые страны возражают, что они всё равно применяют к развивающимся странам «особый и дифференцированный режим» (SDT – «special and differential treatment»). Но «особый и дифференцированный режим» ныне лишь бледная тень того, каким он был при [правовом] режиме ГАТТ. Хотя для развивающихся стран и были сделаны некоторые исключения, особенно для наибеднейших («наименее развитых стран» – «the least developed countries» на жаргоне ВТО), многие эти исключения представляли собой [всего лишь] слегка продлённый (от 5 до 10 лет) «переходный период» перед тем как им предстояло достигнуть тех же показателей, что и богатым странам, вместо того, чтобы предложить [развивающимся странам] постоянные ассиметричные условия.
Так что, во имя «уравнивания шансов» Недобрые Самаритяне из богатых стран создали новую международную систему торговли, подстроенную в их пользу. Они не дают развивающимся странам пользоваться инструментами торговли и промышленной политики, которыми сами с таким успехом воспользовались в прошлом для стимулирования своего собственного экономического развития – не только тарифами и субсидиями, но также и административным регулированием иностранных инвестиций, и «нарушением» иностранных прав интеллектуальной собственности, что я продемонстрирую в последующих главах.
Промышленность в обмен на сельское хозяйство?
Не удовлетворённые результатами Уругвайского раунда, богатые страны продавливали дальнейшую либерализацию экономик развивающихся стран. Была предпринята попытка еще больше ограничить [государственный] контроль над иностранными инвестициями, выходя за уже принятые требования Соглашения TRIMS. Первый раз её предприняли в 1998 году через ОЭСР (Организацию Экономического Сотрудничества и Развития), а затем в 2003 году через ВТО. Попытки отбили оба раза, развитые страны сместили свой фокус и теперь сосредоточены на предложении радикально снизить тарифы на промышленную продукцию в развивающихся странах.
Это предложение, названное NAMA (non-agricultural market access – доступ к несельскохозяйственному рынку), впервые появилось в 2001 году на министерской конференции ВТО в Дохе. Когда в декабре 2002 года правительство США радикальным образом подняло ставки [в игре] и призвало к отмене всех тарифов на промышленную продукцию к 2015 году, предложение NAMA получило новый импульс. Высказываются разнообразные предложения, но если в переговорах по NAMA возобладают богатые страны, потолок тарифа для развивающихся стран упадёт с нынешних 10-70% до 5-10% – уровень, которого не видали со времён «неравноправных соглашений» XIX – начала XX вв., когда слабые страны были лишены тарифной автономии и были принуждены установить низкую единообразную ставку тарифа, обычно в пределах 3-5%.
В обмен на снижение развивающимися странами тарифов на промышленную продукцию, богатые страны обещают, что они снизят свои сельскохозяйственные тарифы и субсидии, чтобы бедные страны могли увеличить свой экспорт. Это преподносилось как обоюдовыгодное, беспроигрышное решение, хотя по теории свободной торговли, односторонняя либерализация торговли уже сама по себе должна быть наградой.
Предложение обсудили на министерской конференции ВТО в декабре 2005 года в Гонконге. Поскольку прийти к соглашению не удалось, переговоры продлили до следующего лета, когда оно наконец впало в состояние летаргии; стало широко известно сравнение индийского министра торговли г-на Камала Ната (Kamal Nath), который сказал, что переговоры находятся «между реанимацией и крематорием». Богатые страны заявили, что развивающиеся страны не предлагали достаточного сокращения тарифов на промышленную продукцию, а развивающиеся страны возражали, что богатые страны требовали чрезмерных сокращений и не предложили в ответ достаточного сокращения сельскохозяйственных тарифов и субсидий. Переговоры сейчас остановлены, но вот этот «промышленно-сельскохозяйственный» обмен многими считается шагом вперёд, даже теми кто обыкновенно критикует ВТО.
В краткосрочной перспективе большая открытость сельскохозяйственных рынков богатых стран может принести пользу развивающимся странам, но [не всем, а] только некоторым. Многие развивающиеся страны, вообще-то, являются нетто-импортёрами сельхозпродукции и, следовательно, навряд ли она пойдёт им на пользу. Они даже могут пострадать, если они окажутся импортёрами той сельхозпродукции, которую богатые страны сильно дотируют. Устранение такого дотирования увеличит счета таких стран за импортную товары.
В общем и целом, главную выгоду от открытия сельскохозяйственных рынков богатого мира получат богатые страны с сильным сельским хозяйством – США, Канада, Австралия и Новая Зеландия. Развитые страны не особенно защищаются от сельхозпродукции экспортируемой к ним бедными странами (например, кофе, чай, какао) по той простой причине, что у них нет [соответствующих] отечественных производителей, которых нужно защищать. Так что, снижение мер протекционизма и субсидий затронут, в основном, сельхозпродукцию «умеренной климатической зоны», такие как пшеницу, говядину, молочные продукты. Из развивающихся стран только две являются крупными экспортёрами этих товаров – Аргентина и Бразилия. Больше того, многие из тех в богатых странах (хотя, конечно же, не все), кто потенциально пострадает от либерализации торговли сельхозпродукцией, будут, по их национальным меркам, самыми малообеспеченными слоями (например, задавленные фермеры в Норвегии, Японии или Швейцарии), в то время как, некоторые из тех, кто в развивающихся странах получат выгоду, уже и так богаты, даже по международным меркам (например, агрокапиталисты из Бразилии и Аргентины). В этом смысле, популяризуемый образ того, как сельскохозяйственная либерализация в богатых странах помогает бедным крестьянам в развивающихся странах [совершено] ложен.
А самое главное, что те, кто считают сельскохозяйственную либерализацию в богатых странах важным методом помощи бедным странам развиваться, зачастую просто не обращают внимание на тот факт, что она будет проводиться не за просто так. В обмен развивающимся странам придётся делать уступки. Проблема в том, что эти уступки – сокращение тарифов на промышленную продукцию, упразднение системы административного контроля за иностранными инвестициями и прекращение «снисходительного» отношения к [нарушениям] прав интеллектуальной собственности, которые затруднят их развитие в долгосрочной перспективе. Это те инструменты политики, которые совершенно необходимы для экономического развития, чему я привожу документальные свидетельства во всех главах этой книги.
С учётом всего этого, нынешние дебаты вокруг либерализации сельского хозяйства в богатых странах, неверно подают свои приоритеты. Может, некоторым развивающимся странам и будет полезно получить доступ к сельскохозяйственным рынками развитых стран. Но намного важнее, чтобы мы позволили развивающимся странам адекватно пользоваться протекционизмом, субсидированием и административным контролем за иностранными инвестициями, чтобы они развивали свою экономику, нежели просто дать им бо льшие заморские рынки сельхозпродукции. Особенно, если сельскохозяйственную либерализацию богатых стран можно только «купить», оплатив отказом развивающихся стран от мер защиты зарождающихся отраслей, то цена – непомерно высока. Нельзя заставлять развивающиеся страны продавать своё будущее, в обмен на мелкие сиюминутные выгоды.
Больше торговли, меньше идеологии
Сегодня в это трудно поверить, но Северная Корея была богаче Южной Кореи. Именно эту часть Кореи Япония развивала индустриально, когда она правила нашей страной с 1910 по 1945 гг. Японские колониальные правители считали северную часть Кореи идеальной базой для начала своего империалистического плана по захвату Китая. Она близко расположена к Китаю и богата полезными ископаемыми, особенно углем. Даже после ухода японцев, их индустриальное наследие позволило Северной Корее поддерживать экономическое превосходство над Южной Кореей почти все 1960-е годы.
Сегодня Южная Корея – один из ведущих мировых индустриальных центров, а Северная Корея влачит жалкое существование. Во многом это благодаря тому, что Южная Корея активно торговала со внешним миром и активно перенимала иностранные технологии, тогда как Северная Корея следовала своей доктрине самодостаточности. Именно через торговлю Южная Корея узнавала о существовании более совершенных технологий и зарабатывала иностранную валюту, которая была ей нужна для их покупки. По-своему, Северная Корея добилась некоторых технологических достижений. К примеру, она разработала способ массового производства «Виналона», синтетического волокна, получаемого, на удивление, из известняка, который придумал корейский учёный в 1939 году. Несмотря на то, что это было второе в мире после «Нейлона» рукотворное волокно, оно не получило широкого распространения, потому что ткань из него не была комфортной, но оно позволило северным корейцам стать самодостаточными в одежде. Но есть предел тому, что одна развивающаяся страна может создать сама, без непрерывного ввоза передовых технологий. Таким образом, Северная Корея в технологическом смысле застряла в прошлом, с японскими технологиями 1940-х и советскими 1950-х годов, тогда как Южная Корея является одной из наиболее технологически динамичных стран в мире. Нужно ли лучшее доказательство того, что торговля благотворна для экономического развития?
В конце концов, экономическое развитие тесно связано с обретением и освоением передовых технологий. Теоретически, страна может разрабатывать такие технологии сама, но такая стратегия самодостаточности быстро упирается в стену, как это видно на примере Северной Кореи. Вот почему все успешные примеры экономического развития включают в себя серьёзные усилия по приобретению и освоению иностранных технологий (подробнее об этом в Главе 6). Но для того, чтобы иметь возможность импортировать технологии из развитых стран, развивающимся странам нужна иностранная валюта, чтобы платить за них, хотят ли они приобретать технологии непосредственно (например, через приобретение лицензий или технологическое консультирование) или опосредовано (через приобретение более совершенного оборудования). Какая-то часть необходимой валюты может быть предоставлена богатыми странами безвозмездно (иностранная помощь), но основную её долю нужно заработать экспортом. Следовательно, без торговли не будет технологического прогресса, а значит и экономического развития.
Но есть огромная разница между утверждением о том, что торговля жизненно важна для экономического развития и утверждением, что свободная торговля лучше всего подходит для экономического развития (или, по крайней мере, чем свободнее тем лучше), о чём заявляют Недобрые Самаритяне. Это такая ловкость рук, которой с таким эффектом пользуются экономисты свободной торговли, чтобы подавлять своих оппонентов – если вы против свободной торговли, исподволь внушают они, вы должны быть и против прогресса.
Как демонстрирует Южная Корея, активное участие в международной торговле не требует свободной торговли. Однозначно, если бы Южная Корея была приверженцем свободной торговли, а не занималась поддержкой зарождающихся отраслей, она не стала бы крупной торговой державой. Она всё ещё экспортировала бы сырьё (к примеру, вольфрамовую руду, рыбу, водоросли) или низкотехнологичные недорогие товары (к примеру, текстиль, одежду, парики из человеческого волоса), которые были её главными статьями экспорта в 1960-е годы. Если воспользоваться красочным сравнением из Главы 1, то прибегни корейцы к политике свободной торговли в 1960-е годы, сейчас они всё ещё могли бы спорить, так сказать, кому принадлежит какая прядь волос. Секрет её успеха заключается в благоразумном сочетании мер защиты и открытой торговли, при этом защищаемые сферы постоянно менялись, по мере того как возникали совершенно новые зарождающиеся отрасли, а «старые» становились конкурентоспособными на мировом рынке. По большому счёту это никакой не секрет. Как я уже продемонстрировал, таким образом разбогатели почти все нынешние богатые страны, и он же лежит в основе почти всех историй успеха в развитых странах. Меры защиты не гарантируют развития, но развиваться без них очень трудно.
Следовательно, если богатые страны неподдельно хотят помочь развивающимся странам развиться при помощи торговли, им нужно дать согласие на асимметричный протекционизм, как уже было в период с 1950-х по 1970-е годы. Им нужно признать, что им самим нужны гораздо меньшие меры защиты, чем развивающимся странам. Всемирная система торговли должна поддерживать усилия развивающихся стран, направленные на их развитие, позволив им свободнее пользоваться инструментами защиты зарождающихся отраслей, такими как тарифная защита, субсидирование и административный контроль над иностранными инвестициями. В настоящее время система [международной торговли] охотно допускает протекционизм и субсидирование в тех сферах, которые нужны развитым странам. А должно быть наоборот, легче пользоваться мерами протекционизма и субсидирования должно быть в тех сферах, где они больше нужны развивающимся странам.
Ещё, особенно важно прояснить нашу позицию по поводу сельскохозяйственной либерализации в богатых странах. Снижение мер защиты сельского хозяйства в этих странах может помочь некоторым развивающимся странам, в особенности Бразилии и Аргентине, но всего лишь немногим. И самое главное, нельзя, чтобы условием сельскохозяйственной либерализации богатых стран, ставили требование дальнейшего сокращения мер защиты зарождающихся отраслей со стороны развивающихся стран, как сейчас требуют богатые страны.
Важность международной торговли для экономического развития нельзя переоценить. Но свободная торговля не является лучшим путём к экономическому развитию. Торговля способствует экономическому развитию только когда страна прибегает к комбинации протекционизма и открытой торговли, постоянно настраивая [и перенастраивая] её в соответствии с меняющимися потребностями и возможностями. Торговля попросту слишком важна для экономического развития, чтобы оставлять её на экономистов свободной торговли.