Обычно Гвен воспринимала окончание весеннего семестра как большое облегчение: очередной учебный год позади, очередная группа голодных молодых умов накормлена знаниями (хотя вернее было бы сказать: «Очередная группа упрямых молодых умов напичкана знаниями через силу»). Но в этот раз приближение каникул не радовало Гвен. Меньше недели оставалось до того дня, которого она всегда так ждала, а теперь так боялась: ее дочь оканчивала колледж. Потом, после короткого лета в Уотерфорде, Саммер должна была отправиться в Пенсильванский университет. Исходя из собственного опыта, Гвен догадывалась, что она вряд ли будет часто оттуда приезжать. Скоро Уотерфорд станет для нее домом матери, а Филадельфия – собственным домом. Скорее всего, они будут видеться только несколько раз в год. Ей, Гвен, придется очень нелегко, ведь с рождения и до сих пор Саммер была у нее на глазах каждый день. Поступив в школу, девушка переехала в квартирку в центре Уотерфорда, но по нескольку раз в неделю заходила к матери, чтобы постирать белье, позаниматься квилтингом, взять что-нибудь из вещей. Заскакивая «на минутку», она оставалась попить чаю и поговорить по душам. Больше этого не будет. Дом превратится в покинутое гнездо, пустую скорлупку, заброшенную цитадель одинокого материнства.

«Ты становишься слишком сентиментальной», – пробормотала Гвен, зашнуровав кроссовки и начиная разминаться. Каждое утро при любых обстоятельствах она выходила на пробежку. Правда, это было больше похоже на быструю ходьбу, чем на бег, и все-таки движение есть движение. Ее любимый двухмильный маршрут пролегал через дендрариум Уотерфордского колледжа. Этот путь Гвен проходила за сорок минут. Многие обгоняли ее, но она не смущалась: каждый должен идти в своем темпе – как по беговой дорожке, так и по дороге жизни.

В то утро кроны деревьев были окутаны туманом, и, выдыхая, Гвен пускала едва заметные клубы прозрачного пара. Тишину нарушал лишь шорох ее собственных шагов. Из всех времен года в Пенсильвании ей больше нравилась весна. Многие любили осень, когда холмы переливались яркими красками желтеющей и алеющей листвы. Но Гвен, как ничто другое, была по душе пора обновления: зима уже отступила, душное лето еще не настало, учеба уже закончилась, экзамены еще не начались. В эти несколько недель Гвен отдыхала, заботилась о себе.

Пожалуй, сегодня ей вообще ни к чему было появляться в кампусе. Она вполне могла поработать дома. Или даже вообще отложить работу и целый день заниматься квилтингом. Ее нынешнее ностальгическое настроение не располагало к написанию доклада для конференции. Дойдя до параграфа о довоенном текстиле, она непременно сделает слезливое лирическое отступление о нарядах, которые матери шили дочерям, прежде чем с ними расстаться. На комиссию это произведет сильное впечатление.

Вернувшись домой и приняв душ, Гвен надела удобную одежду: свободные хлопчатобумажные штаны и фланелевую рубашку с длинным рукавом. Это был один из немногих ее костюмов, которые пока не стали ей тесноваты в талии. Видимо, стоило выходить на пробежки еще и вечерами, с Бонни и Дианой. Это лучше, чем отказываться от орехового печенья к завтраку и других любимых лакомств.

Перекусив, Гвен налила себе вторую чашку чаю и пошла с ней в свободную комнату, где они с дочкой занимались рукоделием. «Наверное, осенью Саммер заберет свои швейные принадлежности с собой», – грустно подумала Гвен. Ей давно хотелось устроить для себя более просторное рабочее место, но только не так.

Вздохнув, Гвен отыскала в сумке одеяло «Карусель», лежавшее там с тех пор, как она взяла его у Джуди. Выходило, без сомнения, очень красиво: гармоничные сочетания оттенков кремового, голубого, зеленого и золотистого цветов, дополняющие друг друга узоры. Морские компасы Джуди – это просто находка. Когда Агнесс наконец пришьет свой центральный блок, получится просто шедевр.

Гвен подперла щеку рукой и задумалась над тем, как будет выглядеть ее рамка – последняя. Нужно было придумать что-то выигрышное, объединяющее в себе элементы всех предыдущих рамок. Такая непростая задача не пугала Гвен. Наоборот, она радовалась возможности немного отвлечься от мыслей об отъезде Саммер.

Перерыв свои тканевые запасы, Гвен подобрала кусочки, которые хорошо перекликались с тем, что сделали ее подруги. Следующий, гораздо более сложный вопрос состоял в том, как объединить все эти цвета. Гвен уселась на пол перед книжным шкафом и принялась листать книги с образцами узоров. Через некоторое время она услышала, как открылась и захлопнулась входная дверь.

– Мама?

– Я здесь, – откликнулась Гвен, неловко вставая: она сидела, подогнув ноги под себя, и правая ступня у нее занемела.

Войдя, Саммер увидела, что мать энергично топает.

– Вызываешь музу?

– Пока нет, – рассмеялась Гвен и, прихрамывая, приблизилась к дочери, чтобы ее обнять.

С каждым днем Саммер как будто бы становилась все выше и стройнее. Может быть, Гвен так казалось, потому что она подсознательно сравнивала дочь с собой, а ее собственное тело росло только вширь.

– Пол из твердой древесины. Если я кого и смогу вызвать, то только парочку дриад – не больше.

Хотя Саммер улыбнулась, Гвен заметила в ее лице какую-то напряженность:

– Что случилось, детка?

Рухнув в кресло, Саммер задала глупый вопрос:

– Как ты поняла?

– Я же твоя мама! – Это, по крайней мере, измениться уже не могло, как бы далеко дочь ни уехала. – Мой локатор уловил тревожный сигнал. Рассказывай.

Саммер подобрала с пола подушку в виде медвежьей лапки и прижала ее к груди.

– Я хотела поговорить насчет выпуска.

Вот оно! С тех пор как Джуди получила письмо от сестры, Гвен ждала этого момента. Может, стоило первой заговорить с дочерью о ее отце, но она все надеялась, что дело как-нибудь обойдется без него. Уже больше двадцати лет все в их жизни без него обходилось.

– Кажется, я догадываюсь.

Саммер расширила глаза.

– Ты знаешь, о чем я хочу поговорить?

– Думаю, да. – Гвен задумалась. – Детка, если хочешь пригласить на выпускной отца, я не против.

Сначала его еще нужно было найти. В последний раз Гвен слышала о нем десять лет назад: тогда он содержал интернет-кафе в Санта-Крузе.

– Пригласить его?! – воскликнула Саммер. – Да чего ради? Зачем это надо, чтобы он примазывался к твоей славе, если мои успехи – только твоя заслуга?

Гвен было ужасно приятно это слышать, но она скромно ответила:

– Заслуга принадлежит тебе. Ты упорно работала, и я очень тобой горжусь.

Саммер продолжала кипятиться:

– Кому он вообще нужен? Может, он и имени-то моего не знает!

– Я почти уверена, что знает, – ответила Гвен, подумав.

– «Почти уверена»! – фыркнула Саммер. – Прекрасно! Если он когда-нибудь объявится, пообещай мне, что сделаешь вид, будто вы не знакомы.

Гвен кивнула, удивленная тем, в какое негодование пришла ее дочь.

– Не объявится. Скорее всего, он понятия не имеет, где мы живем.

Вряд ли Деннис принадлежал к числу постоянных зрителей передачи «Проселочные дороги Америки».

– Ну и хорошо. – Саммер резко встала и криво улыбнулась. – Извини, что я так завелась.

Гвен обняла ее.

– Все в порядке.

После этого, похвалив одеяло и обсудив с матерью идею ее рамки, Саммер пошла куда-то обедать с друзьями. Только проводив дочь, Гвен поняла, что она так и не сказала о том, ради чего приходила. Но дело было не в Денисе. Уже хорошо. Девочка, слава богу, и раньше не особенно из-за него переживала. Она не смущалась, ни когда в школе задавали сочинения типа «Профессия моего папы», ни когда приходилось вместе с одноклассниками готовиться ко дню отца. Гвен с Денисом разошлись еще до рождения дочки, и она совсем его не знала.

Когда Саммер спросила мать, почему они развелись, та честно ответила, что ей труднее было бы сказать, почему они поженились. То время, когда она причисляла себя к «детям цветов», виделось ей как в тумане, и все же такие немаловажные моменты, как собственное замужество, она, по идее, должна была помнить. Вероятно, их просто с головой накрыла волна любви ко всему миру. Оставалось только догадываться, как вытянется лицо Саммер, если она услышит такое.

Гвен часто шутила, что они с Денисом были женаты пять минут. На самом деле они прожили вместе почти год. Она решила прервать учебу в колледже, чтобы накопить жизненного опыта: попутешествовать автостопом, поучаствовать во всяких экстравагантных затеях, в которых, как она теперь надеялась, никогда не захочет участвовать Саммер. Дениса Гвен встретила на антивоенном митинге в Беркли: выкрикивая лозунги, он жег чучело Линдона Джонсона и показался ей очень привлекательным. Потом Гвен поняла, что приняла восхищение его гражданской позицией за восхищение им самим, а страстное стремление к справедливости – за страсть к нему. Но тогда ей казалось, будто она нашла настоящую любовь.

После церемонии, на которую они явились босиком (в феврале выдержать такое было достаточно трудно, но Денис настоял), молодожены отправились колесить по стране с двумя другими парами в микроавтобусе, увешанном знаками мира. Сейчас Гвен не совсем понимала, как они тогда умудрились не умереть с голоду, ведь самосохранение заботило их меньше всего на свете. Они позволяли себе ехать куда захотят. Их ничто не удерживало и ничто не поддерживало.

Беззаботное время кончилось, когда Гвен поняла, что беременна. В ней всегда была прагматическая жилка; та долго бездействовала и вот теперь начала заявлять о себе. Внезапно Гвен забеспокоилась, чем они с Денисом будут питаться, где и как жить, какого будущего она хочет для ребенка, какая мать из нее получится. То, что муж употребляет наркотики, раньше только слегка ее раздражало, а теперь не на шутку тревожило. Когда она попросила его бросить, он сказал: «Ты мне просто завидуешь: самой хочется курнуть травки, но у тебя от этого мигрень. Расслабься, детка». Он выдохнул беременной жене в лицо облако дыма и наклонился к ее животу: «Малыш, это тебе». Довольный своей шуткой, Денис запрокинул голову и самозабвенно рассмеялся. Гвен пришла в такую ярость, что, как только они остановились на заправке, запихнула свои вещи в рюкзак и исчезла, ничего не говоря ни Денису, ни друзьям. Интересно, долго ли они ждали ее, прежде чем поняли, что она не вернется?

Она поехала к родителям. При виде блудной дочери они расплакались, тем самым внушив ей чувство вины. На самом деле она их не забывала: просто с дороги писать письма было не очень удобно. Когда Саммер исполнился год, Гвен вернулась в колледж, а к одиннадцатому дню рождения дочки получила докторскую степень и место преподавателя в Уотерфорде. Изредка в городок заезжали старые друзья Гвен. Она засиживалась с ними до глубокой ночи, вспоминая те дни, когда они пытались изменить мир и кое в чем действительно его изменили. Кто-то из них продолжал борьбу за мир и справедливость, а кто-то променял бусы из бисера на «БМВ» и завел себе индивидуальный пенсионный счет. Иногда Гвен привозили новости о бывшем муже: он снова женился и снова развелся, открыл магазин аксессуаров для курения марихуаны, приковал себя к гигантской секвойе в штате Орегон, чтобы ту не спилили. Денис никогда не пытался связаться с Гвен, чтобы справиться о ребенке, а она никого не просила передавать ему известия. Может, зря? Может, нужно было добиться от него участия в жизни дочери?

Эти мысли порой мучили Гвен, но одного взгляда на Саммер ей обычно хватало, чтобы убедиться: она все сделала правильно. Любая мать мечтает о такой дочке: умной, сильной, чуткой. Гвен восхищалась своим ребенком. Ее семейная жизнь началась довольно безалаберно, зато потом она сумела свернуть в нужное русло.

Саммер сказала, что не хочет видеть Дениса на выпускном, и Гвен ей поверила. Но если девушка была обеспокоена не этим, тогда чем? Поскольку неделя подходила к концу, а Саммер не возобновляла тот разговор, Гвен списала все на предвыпускной мандраж, который дочка, по-видимому, благополучно преодолела. В субботу, на вечеринке, устроенной в Элм-Крике в ее честь, она была сама веселость. Женщины пришли на праздник с мужьями, Диана и Джуди привели детей. Пока Крейг и Мэтт присматривали за грилем, остальные разговаривали, сидя на веранде, или играли в «летающую тарелку» на лужайке перед домом. Майкл с Тоддом по очереди катались на скейтборде по кольцеобразной подъездной дороге. Гвен тоже захотела попробовать, но после неудачной попытки сделать поворот предпочла роль зрительницы.

– Что вы сделали с горкой? – спросила она.

– Разобрали и унесли в гараж, – ответил Майкл.

– Нашли новое место для катания?

Парень пожал плечами.

– Катаемся только у себя перед домом и здесь. Больше негде.

– Вы, наверное, расстроились.

– А вы бы не расстроились? – Он остановился прямо перед ней, и вид у него был такой удрученный, что Гвен захотелось его обнять, но она не знала, как он воспримет такое проявление участия.

– Конечно, расстроилась бы. Что собираетесь делать?

Майкл опять пожал плечами:

– Не знаю. Вряд ли мы можем чего-нибудь сделать. Против нас как бы местные власти.

– Они не «как бы», они действительно местные власти, – сказала Гвен и тут же заметила, что Майкл неправильно понял ее замечание. Она вовсе не собиралась читать ему лекцию о культуре речи. – То есть они не боги, а всего лишь чиновники, занимающие выборные должности. Законы создает само общество, по крайней мере, в этой стране. Они являются отражением воли народа.

Майкл сел рядом с Гвен и нахмурился.

– Вы имеете в виду выборы и все такое?

– Да.

– Но я еще не могу голосовать.

– Жаль. Если бы ты мог, дурацких законов было бы меньше. Вы с друзьями навели бы здесь порядок, верно?

Он улыбнулся.

– Может быть.

– Когда я была чуть постарше тебя, мои ровесники не только голосовали. Мы устраивали демонстрации, сидячие забастовки – что угодно, лишь бы достучаться до правительства и остановить войну во Вьетнаме.

– Знаю. Мы по истории проходили.

– Хорошо, – сказала Гвен, почувствовав себя ископаемым.

Майкл внимательно на нее посмотрел.

– Вы были хиппи?

– Пожалуй, да.

Гвен уже собралась произнести длинную пламенную речь о высоких идеалах ее поколения и наивном эгоизме нынешней молодежи, но в этот момент Мэтт объявил, что ужин готов.

Компания расселась на веранде и на каменных ступеньках. Когда с едой было покончено, мастерицы Элм-Крика преподнесли виновнице торжества подарок, над которым работали всю зиму, – одеяло с подписями и пожеланиями. Открыв коробку, Саммер разинула рот от восторга. Гвен сделала большую аппликацию в виде компаса, символизирующего путешествие по жизни, а вокруг нашила светлые рамки, куда все вписали свои поздравления. Она прослезилась, когда Саммер зачитывала их вслух. Выпускница принялась всех обнимать, не обойдя даже Эндрю, Мэтта и других мужчин. Майкл вежливо позволил ей такую фамильярность, однако Тодд обниматься не захотел.

Почувствовав, что женщины настроены поболтать о рукоделье, мужья отошли в сторонку и заговорили о своем.

– И как вам удалось так долго держать это от меня в секрете? – спросила Саммер, бережно складывая одеяло обратно в коробку.

Сильвия рассмеялась.

– У нас в «Лоскутной мастерской» любят сюрпризы.

– Она ни о чем не догадывается, – шепнула Джуди на ухо Гвен.

– Обещай, что повесишь наш подарок в своей квартире в Филадельфии, – сказала Бонни. – Так ты нас не забудешь.

– Я бы и без одеяла всегда помнила вас, – прочувствованно ответила Саммер, и Гвен опять полезла в карман за носовым платком.

– Нет, ты все-таки пообещай! – с шутливой настойчивостью произнесла Агнесс.

– Давай, Саммер, – подхватила Диана, – подними правую руку и повторяй за мной: «Я, Саммер Салливан, оканчивая прославленное высшее учебное заведение, известное как Уотерфордский колледж, торжественно клянусь повесить это одеяло в моей новой квартире далеко-далеко, в Филадельфии…»

– Не преувеличивай! – запротестовала Гвен. – Не так уж это и далеко!

– Ну вот! Ты меня сбила. В общем, смысл ты поняла, Саммер. Давай клятву.

Девушка растерянно огляделась. Ее друзья захлопали в ладоши:

– Кля-тву! Кля-тву! Кля-тву!

– Ладно, – рассмеялась она, с трудом их перекричав. – Обещаю повесить это одеяло в… в своей квартире и никогда не забывать людей, которые над ним работали. Годится?

Женщины засмеялись, но всем им было немножко грустно. Саммер оказалась первой, кто покидал «Лоскутную мастерскую». До конца лета они еще могли собираться полным составом и веселиться, как сейчас, однако наступление нового учебного года разрывало их круг.

Гвен осталась очень довольна вечеринкой и вместе с тем радовалась, что следующий день Саммер проведет только с ней. В воскресенье, пока другие члены «Лоскутной мастерской» принимали очередную группу гостей, мать и дочь готовились к церемонии вручения дипломов. Гвен хотелось, чтобы Саммер надела мантию и четырехугольную шапочку еще дома и шла в таком наряде по городу, но девушка воспротивилась:

– Мне и так придется несколько часов в них ходить. Давай я лучше у тебя в кабинете переоденусь.

Мать неохотно согласилась, ведь это был дочкин праздник. Гвен как преподавательнице, тоже полагалось участвовать в шествии, будучи при параде. Сначала она помогла Саммер, а потом стала облачаться сама.

– Когда-нибудь и у тебя будет такая, – сказала она, застегивая сзади на шее маленькую пуговку докторской мантии, и, расправив складки, улыбнулась дочери.

Саммер быстро улыбнулась в ответ и, вспыхнув, отвела взгляд.

На церемонии вручения дипломов Гвен присутствовала много раз, но так, как в тот день, волновалась, только когда ей самой присваивали докторскую степень. После торжественной части она отыскала в толпе Джуди и попросила ее сфотографировать их с дочкой вдвоем. Потом Джуди передала фотоаппарат профессору физики, чтобы он сфотографировал их троих. Джуди и Саммер улыбались, а Гвен одновременно смеялась и плакала.

К ее радости, вечером дочь пошла вместе с ней домой, а не в квартиру, которую снимала вместе с двумя подружками. По этому случаю нужно было что-нибудь приготовить. Гвен умела печь только один десерт, немецкий трехслойный шоколадный торт, зато он ей удавался. Когда стемнело, они с Саммер уселись на заднем крылечке и стали наслаждаться чаепитием, а еще больше – обществом друг друга.

– Буду скучать по тебе, когда ты уедешь, – сказала Гвен. – Это произойдет так быстро – не успеешь оглянуться.

– Вообще-то, мам, я как раз об этом хотела поговорить.

Гвен протянула руку и погладила длинные каштановые волосы Саммер.

– А в чем дело, детка? Боишься, что тебе будет тяжело в университете?

– Нет, как раз этого я и не боюсь. – Она помолчала. – Пообещай, что не рассердишься.

– Из-за чего?

– Просто пообещай.

– Нет, я не могу ничего обещать, не зная, о чем речь. – Вдруг у Гвен подвело живот. – Только не говори, что ты беременна!

– Я не беременна! – воскликнула Саммер. – У меня и парня-то нет.

Гвен на секунду задумалась.

– Тебе нравятся девушки?

– Нет, конечно! – Саммер закатила глаза.

– Тогда что такое? Ты заболела? – Гвен выпрямилась, вцепившись в ручки кресла. – Звонил отец?

– Ни то ни другое. Я просто не еду в Пенсильванский университет.

Повисла пауза. Потом Гвен осторожно спросила:

– Ты решила учиться в другом месте?

– Нет, я вообще не буду продолжать учебу. И никуда не еду. Извини.

Гвен почувствовала себя так, будто ее оглушили.

– Но… почему?

– Я поняла, что мне это не нужно. – Саммер потянулась к матери и взяла ее за руку. – Мне жаль огорчать тебя, я знала, как ты будешь разочарована…

– Ты должна поехать в университет! – прервала ее Гвен. – Мы много лет это планировали. Что, что, что тебе еще делать?

– Это планировали не мы. В том-то и дело. Это был твой план, мама. – Саммер глубоко вдохнула. – А я решила остаться в Уотерфорде. Попрошу Сильвию поактивнее задействовать меня в Элм-Крике, буду продолжать работать у Бонни. Я рассчитываю, что когда-нибудь бизнес перейдет ко мне.

– «Лоскутная мастерская»?

– Не «Лоскутная мастерская», а «Бабушкин чердак». Учеба никогда не приносила мне такого удовлетворения, как работа у Бонни. Мне нравится общаться с женщинами, которые занимаются квилтингом, и придумывать новые способы повышения продаж. Удержать магазин на плаву – интересная задача. Там мне никогда не бывало скучно, – объяснила Саммер и вполголоса прибавила: – Чего не скажешь о колледже.

Сознание Гвен постепенно переваривало смысл этих слов: ее дочь хочет быть хозяйкой «Бабушкиного чердака». Она решила стать не доктором наук, а содержательницей магазина. Нет, это просто невероятно! Гвен, наверное, ослышалась. У нее засосало под ложечкой, когда она поняла, что все расслышала правильно.

– Мама, не молчи.

– Почему же? Решение ты, я вижу, уже приняла. Когда ты строила свои секретные планы, мое мнение тебя не интересовало. Зачем же оно тебе сейчас?

– Пожалуйста, не говори так, – произнесла Саммер умоляюще. – Никаких секретных планов я не строила. О моем решении знаем только мы с тобой. – Помолчав, она прибавила: – И секретариат Пенсильванского университета.

– Ты уже написала в университет, что отказываешься?

Саммер кивнула.

Гвен обессиленно откинулась на спинку кресла.

– И перед этим ты даже не поговорила с Сильвией и Бонни.

По лицу дочери она поняла, что ее догадка верна.

– Извини.

Смотреть в большие встревоженные глаза Саммер было невыносимо. Гвен встала и начала собирать посуду.

– Прямо сейчас мы ничего сделать не можем, – отрывисто произнесла она. – Ну а завтра, в понедельник, ты просто позвонишь в университет и скажешь, что ошиблась. Я там многих знаю. Если будет нужно, сделаю несколько звонков сама. Мы это как-нибудь уладим.

Саммер дотронулась до ее руки.

– Улаживать нечего. Я не еду.

Не в силах продолжать разговор, Гвен отстранилась, схватила посуду и побежала на кухню. Саммер за ней.

– Ты всегда говорила, что каждый должен сам выбирать для себя путь.

Гвен, громко брякнув, поставила тарелки в раковину.

– Да, но не такой.

– Ушам своим не верю! Какое ханжество!

– Нет ничего ханжеского в том, чтобы желать своей дочери лучшего.

– Почему ты решила, будто университетское образование – это для меня лучше всего?

– Потому…

Потому что наш мир – очень ненадежное место. Потому что женщина должна быть готова противостоять всевозможным угрозам. Потому что Гвен и мысли не допускала о том, чтобы ее дочь растратила понапрасну хотя бы крупицу своих способностей, своего потенциала. Потому что Саммер могла достичь большего, чем достигла ее мать.

– Посмотри на это с другой стороны: ты не хотела со мной расставаться, и я никуда не уезжаю.

Тут Гвен не выдержала и расплакалась. Саммер обняла ее и стала ласково похлопывать по спине, но она не успокаивалась. Неужели дело было в этом? Девочка передумала уезжать, потому что она, мать, внушила ей чувство вины?

– Со мной все будет в порядке, – сказала Гвен. – Ты не должна оставаться в Уотерфорде из-за меня. У меня есть работа, есть друзья. Да, я буду скучать, но все будет хорошо. Не надо собой жертвовать. Я никогда этого не хотела.

– Я собой и не жертвую. Просто для моих целей в жизни докторская степень не нужна. – Саммер отстранилась, чтобы посмотреть матери в глаза. – Пожалуйста, постарайся это понять.

– Хотя бы не отказывайся от мысли об университете навсегда, – сказала Гвен. – Допустим, ты хочешь сначала побыть в свободном плавании. Это я понять могу. У меня самой был в учебе перерыв. Но, может, потом, пусть даже не этой осенью, ты все-таки поедешь в университет? – Она схватила Саммер за рукав. – Обещай, что не будешь этого исключать.

– Мам…

– Пожалуйста!

Саммер закатила глаза.

– О’кей. Я не буду этого исключать. Может, лет в семьдесят, на пенсии, я снова захочу стать студенткой.

Гвен попыталась улыбнуться.

– Спасибо и на этом.

– Все нормально?

– Лучше некуда, – соврала Гвен.

Саммер посмотрела на нее с сомнением, затем они молча ополоснули тарелки с чашками и убрали их в посудомоечную машину. Когда дочь ушла, Гвен села в комнате, где они вдвоем столько лет занимались рукоделием. Ни нарядные расцветки тканей, ни приятная монотонность работы сейчас ее не успокаивали.

Следующим утром Гвен пришла в Элм-Крик вести мастер-класс. Диана и Кэрол, увидев ее, сразу встревожились: она протерла глаза отваром гамамелиса, однако краснота и отечность все равно до конца не спали.

– Видимо, церемония была еще та, – протянула Диана, разглядывая Гвен.

– Церемония как церемония, – ответила она и рассказала подругам, какой сюрприз преподнесла ей дочь.

– Ужас! – отозвалась Кэрол, изменившись в лице. – Представляю себе, как ты переживаешь.

Гвен кивнула. Кэрол, похоже, действительно ее поняла.

– Просто скажи Саммер, что она должна поехать в университет, и точка, – посоветовала Диана.

– Она взрослый человек. Я не могу ей диктовать. – Гвен попыталась успокоиться. Сейчас, перед началом занятия, совершенно ни к чему было себя накручивать. – Больше всего меня огорчает то, что она не захотела обсудить со мной свое решение. Боже мой! Чего только дети не скрывают от родителей! Сколько недоговаривают нам о своей жизни, о себе самих…

– А сколько мы им недоговариваем? – мягко произнесла Кэрол.

Подруги удивленно на нее посмотрели, но она как будто не заметила их пристальных взглядов.

Придя домой, Гвен задумалась о том, что предложила Диана. Нет, отправлять Саммер в университет против ее воли нельзя. Зато можно сделать так, чтобы она все-таки смогла поехать, если передумает. Гвен решила снова открыть для дочери тот путь, который та сама для себя закрыла.

Она позвонила в секретариат Пенсильванского университета, но, чтобы восстановить Саммер, им требовалось разрешение декана философского факультета. Он, к счастью, был старым другом Гвен. Она позвонила ему домой, объяснила, что дочь случайно отправила не тот документ, и попросила уладить дело в секретариате. Декан пообещал заняться этим во второй половине дня. Гвен повесила трубку и облегченно вздохнула. До осени еще оставалось немало времени, чтобы переубедить дочь.

В тот день Саммер не пришла навестить маму. Во вторник позвонила. Они говорили о мелочах, не касаясь больного вопроса. Гвен показалось, что дочка проверяет, успокоилась ли она, – так сказать, прощупывает почву.

В среду, когда Гвен готовила себе ланч, входная дверь открылась и захлопнулась. Увидев на пороге кухни дочь, она пропела:

– Привет, детка! Ты вовремя. Сэндвич будешь?

Заметив, какое у Саммер лицо – бледное, челюсти стиснуты, – Гвен замолчала.

– У меня только что был очень интересный телефонный разговор, – сказала девушка сдавленным голосом.

У Гвен внутри все перевернулось от страха, но она постаралась сохранить непринужденный тон.

– Да? И с кем?

– С Пенсильванским университетом. Они хотят знать, буду ли я жить в кампусе. – Саммер скрестила руки на груди и гневно посмотрела на мать. – Как ты думаешь, с чего бы им задавать такие вопросы, если я отказалась от поступления месяц назад?

– Месяц назад?! – воскликнула Гвен. Оказывается, Саммер так долго скрывала от нее свое решение! – Н-не знаю, детка. Наверное, кто-то что-то перепутал.

– И этот кто-то – ты. Поверить не могу! О чем ты только думала?!

– Я? – Гвен попыталась изобразить оскорбленную невинность, однако голос сорвался, и вышло фальшиво. – Что я сделала?

– Это ты мне скажи. Позвонила в секретариат сама или попросила кого-нибудь из своих друзей-профессоров?

– О чем ты говоришь? – попыталась возразить Гвен, но тут же поняла, что притворяться бессмысленно. – Саммер, дорогая, а разве у меня был выбор? Я же не могу просто сидеть и смотреть, как ты рушишь собственную жизнь!

– Ты с ума сошла?! – негодующе воскликнула Саммер. – Я не собираюсь рушить собственную жизнь! Можно подумать, я бросила школу и ушла с бродячим цирком!

– То, что ты сделала, немногим лучше. Какую работу ты рассчитываешь найти, имея степень бакалавра по философии?

– Я тебе уже говорила о своих планах.

– Ты сожгла за собой мосты, даже не поговорив с Сильвией и Бонни.

– Тебе не приходит в голову, что я обо всем подумала? По-твоему, это просто каприз? Я уверена, что нужна Сильвии и Бонни, а в университет не поеду в любом случае. – Голос Саммер стал ломким от злости. – Послушай меня очень внимательно. Я не хочу быть профессором философии. Вообще никаким профессором быть не хочу. Это твое. Не мое.

– Но должно быть твоим! Лучшие, самые одаренные всегда стремились сделать академическую карьеру. Ты как раз такая и не должна зарывать в землю свои таланты.

– Я этого и не делаю! – закричала Саммер. – С тобой… с тобой просто невыносимо разговаривать! Ты никогда не могла взглянуть на вещи с точки зрения другого человека. Послушай, ты можешь остаться при своем мнении, переубеждать тебя я не буду. Но не забывай: это моя жизнь – не твоя. И таланты тоже мои. Хочу рушить – рушу. Хочу зарывать в землю – зарываю. Понятно? Даже если я делаю ошибку, я имею на это право. А ты не вмешивайся!

С этими словами Саммер развернулась и, не дождавшись ответа, вышла вон. Гвен тяжело опустилась на стул перед кухонным столиком. Дочь накричала на нее, запретила вмешиваться в свою жизнь… Гвен не смогла припомнить, когда они в последний раз так ссорились, если ссорились вообще. Ей захотелось догнать Саммер, но сил не было. Что она могла сделать? Что?

Могла извиниться, и поскорее. Лишь бы девочка перестала обижаться. Сама Гвен тоже скоро забудет о своем разочаровании, и все станет как раньше. Она уже потянулась к телефонной трубке, но вдруг подумала, что не имеет права сдаваться, только чтобы вернуть себе расположение дочери. Нужно было поступить так, как лучше для Саммер. То есть все-таки отправить ее в университет. Сейчас девушка не понимает, где ее счастье; когда получит докторскую степень и престижную работу, все поймет и будет благодарна матери. А пока Гвен должна поставить интересы Саммер выше собственной потребности в хороших отношениях с ней. Гвен что угодно стерпит, но не даст дочери отказаться от блестящего будущего.

Как ее остановить? Уговоры не помогут, особенно после сегодняшнего. Саммер должна сама принять правильное решение.

После обеда Гвен отправилась в Элм-Крик для разговора с Бонни. Спокойно поговорить с ней в магазине она не могла, ведь Саммер, вероятно, сейчас там работала. Кроме того, с Сильвией тоже не мешало бы побеседовать.

Перед мастер-классом Бонни Гвен отвела в сторонку их обеих. Благодаря Диане все уже знали, что блестящая научная карьера Саммер закончилась, едва успев начаться. Когда Гвен призналась подругам, как это ее огорчило, они стали ее утешать: мол, в конечном счете все будет хорошо.

– Надеюсь, – кивнула она. – С вашей помощью. – Сильвия с Бонни быстро переглянулись, и Гвен это заметила. – Вам же не трудно будет сказать Саммер, что дополнительной работы для нее нет?

– Так нельзя! – негодующе воскликнула Бонни.

Гвен не смутилась.

– Может быть, Бонни, тебе не по средствам платить Саммер за полный рабочий день? А вы с Сарой прекрасно руководите «Лоскутной мастерской» вдвоем, и помощь вам, вероятно, не нужна?

– Очень даже нужна, – заявила Сильвия.

– Может быть, Саммер не обязательно об этом знать?

Хозяйка Элм-Крика нахмурилась.

– Гвен Салливан, ты меня удивляешь.

Бонни посмотрела умоляюще.

– Пожалуйста, не проси нас обманывать Саммер.

– Так для ее же пользы! Сами знаете, иногда мы говорим детям не все, чтобы их не травмировать. Саммер не понимает, как трудно потом будет исправить эту ошибку. А я не могу просто так позволить ей перечеркнуть свое будущее. Она достойна гораздо большего, чем…

– …чем быть хозяйкой магазина, – закончила Бонни.

Гвен почувствовала, что заливается краской.

– Я не то хотела сказать. Вы же знаете: я уважаю ваш труд.

– Видимо, тебе это только казалось, – произнесла Сильвия мягким голосом, но даже крик не мог бы так сильно подействовать на Гвен.

Она обхватила себя руками. В мыслях царила полная сумятица. Она оскорбила подруг, попросив их солгать и усомнившись в ценности их работы. Она действовала за спиной у дочери, пытаясь преградить путь, который та для себя выбрала. Саммер была права, когда просила ее не вмешиваться. Она все только испортила.

Куда делись ее возвышенные идеалы, ее благородные принципы? Когда она успела превратиться в сноба, в гордячку, которая считает простой честный труд недостойным своей дочери и не хочет довольствоваться тем, чему обрадовались бы матери других детей? Как с ней такое произошло? Разве не она сама в свое время внушала Саммер, что успех не определяется размером зарплаты? Можно только порадоваться, если дочь усвоила урок и теперь ищет счастья и самоудовлетворения, а не строит карьеру ради карьеры.

Гвен охватило глубокое чувство стыда. Сильвия и Бонни все это время наблюдали за ней. Ждали, что она скажет.

– Извините, – произнесла она. – Пожалуйста, не обижайтесь на меня и забудьте этот разговор.

Они сразу же обняли ее.

– Уже забыли, – ответила Сильвия.

Гвен и сама хотела бы все это забыть, но не могла. Для нее никогда не было ничего важнее счастья дочери, и вот теперь она пыталась увешать ее степенями и званиями, как будто они могли оградить человека от бед. Саммер ведь не оружием и не наркотиками собралась торговать. Работать в «Лоскутной мастерской Элм-Крика» и со временем стать хозяйкой «Бабушкиного чердака» – далеко не худший вариант.

Саммер права: она, Гвен, ханжа. И ее ханжество привело к отчуждению между ними. Они пока не так отдалились друг от друга, как Кэрол с Сарой и десятки других мам и дочерей, которых Гвен знала, но раньше они никогда так надолго не ссорились, поэтому теперешнее состояние казалось нестерпимым. Гвен не могла мириться с тем, что Саммер на нее обижена. Девочке жаль было разочаровывать мать – так она сама сказала, – между тем именно мать разочаровала ее: не поддержала принятого ею решения, попыталась на нее надавить. Гвен всегда придерживалась таких узких взглядов на образование, что Саммер посчитала бессмысленным обсуждать с ней какие-то альтернативы университету.

Между ними наметился разрыв, и виновата в этом она, Гвен. Значит, ей и латать его, пока он не разошелся дальше. Слов недостаточно. Мать должна показать дочери, что всем сердцем принимает ее выбор. В субботу, когда Саммер будет работать в «Бабушкином чердаке», Гвен туда зайдет и прилюдно выразит одобрение. Это для начала.

Со дня вручения дипломов минула неделя, но казалось, что прошло гораздо больше: слишком многое успело измениться. В «Бабушкином чердаке» было не слишком оживленно. Только войдя, Гвен вспомнила: промежуток между выпускным и летней сессией – не лучшая пора для уотерфордских магазинов. «Зрителей немного, – подумала она. – Хорошо, хоть Бонни и Диана здесь: то, что услышит эта болтушка, через час будет знать целая толпа народу».

Увидев мать, Саммер как будто обрадовалась. Поздоровавшись с подругами, Гвен достала одеяло и попросила дочь подобрать голубую и зеленую узорчатую ткань, желательно с золотом. Пока та искала, она прошлась по магазину и похвалила образцы, вывешенные в конце каждого ряда. Бонни сказала, что их сшила Саммер, но Гвен и так узнала бы работу дочери по своеобразным рисункам и смелым сочетаниям цветов.

Она старалась держаться как обычно, однако очень нервничала, и Саммер наверняка это заметила. «Если бы я сюда не пришла, – с сожалением сказала себе Гвен, – я бы не узнала, что в присутствии собственной дочки мне, оказывается, может быть так неловко. И зачем я только поехала в Элм-Крик разговаривать с Сильвией и Бонни? Как я могла просить их отказать девочке в том, чего она заслуживает? Я худшая мать в Уотерфорде! Нет, в целом мире!»

Пока Саммер отрезала для Гвен ткань, зазвонил телефон. Бонни сняла трубку.

– Добрый день. Магазин «Бабушкин чердак», – сказала она и улыбнулась. – Ах, это ты, Джуди! Привет! – Три другие женщины, стоявшие рядом с ней у раскроечного стола, с интересом на нее посмотрели. – Нет, здесь только я, Диана, Саммер и Гвен. Ну и Крейг на складе. – Пауза. Потом улыбка. – Ну конечно, я ее отпущу! Я же не эксплуататор. А что такое? – Бонни нахмурилась. – Господи! Ты думаешь… Погоди, Джуди, я включу громкую связь. – Посмотрев на подруг, она нажала кнопку и положила трубку. – Вот. Говори.

– Диана, ты здесь?

Голос Джуди прозвучал как-то резко.

– Да! – крикнула Диана.

Гвен поморщилась.

– Она не на Марсе. Не обязательно так вопить.

– Стиву только что позвонил главный редактор, – сказала Джуди. – Попросил осветить митинг в парке. Я подумала, тебе не мешало бы знать.

Гвен, заинтересовавшись, наклонилась к телефону. Парк располагался в самой оживленной части центрального района. Удачное место для акции протеста. Студенты Уотерфордского колледжа часто собирались там, чтобы выразить местной власти свое недовольство новыми постановлениями по части жилья или общественного порядка. Но после выпускного студенты разъехались. Кому же тогда протестовать?

Диана задала другой вопрос:

– А зачем мне это знать?

– Затем, что протестуют против ограничений для скейтбордистов.

– Ой-ой-ой! – сказала Гвен.

– Что?! – вскричала Диана. – Там мои мальчики?

– Пока не знаю. Стив как раз туда направляется.

– Я тоже.

Не дождавшись, когда Бонни положит трубку, Диана зашагала к двери. Подруги стали ее окликать, но она их словно не слышала.

– Я с ней! – одновременно воскликнули Гвен и Саммер.

– Даже не думайте уйти без меня, – сказала Бонни и, повернувшись в сторону кладовой, прокричала: – Крейг! Иди сюда на секунду! Скорее!

– В чем дело? – взволнованно спросил ее муж, появившись на пороге.

– В парке митинг. Мы туда сходим: там может оказаться сын Дианы. Ты присмотришь за магазином, пока нас нет?

– Шутишь? – Он подошел к женщинам и вместе с ними направился к выходу. – Я такое не пропущу!

Заперев магазин, вся компания устремилась сначала вниз по улице, потом вверх по склону холма. В парке, вокруг эстрады для оркестра, собрались люди. Гремела музыка, кто-то что-то кричал. Увидев впереди себя Диану, ее друзья нырнули вслед за ней в толпу и стали медленно пробираться к эпицентру событий.

На асфальтированном пятачке перед эстрадой катались скейтбордисты: девочка и пятеро мальчиков, в том числе и Майкл с Тоддом. Зрители неподвижно стояли на траве, словно площадка была окружена какой-то невидимой оградой. Даже Диана не приближалась к детям, а только смотрела на них квадратными глазами.

– Майкл и Тодд, сейчас же прекратите! – крикнула она так, что перекрыла хип-хоп из магнитофона, включенного на максимальную громкость.

– Мы не можем, мама! – ответил Майкл, приостановившись. – Мы должны отстаивать наши гражданские права. – Увидев Гвен, он просиял. – Здрасте, доктор Салливан! Клево, да? Мы тоже устроили забастовку, только не сидячую, а наоборот!

И он, оттолкнувшись, объехал эстраду. Диана перевела сердитый взгляд на подругу.

– Я не знаю, как и зачем ты это сделала, но знаю, что спрос с тебя!

Гвен попыталась изобразить невинность.

– Да я тут вообще ни при чем!

Саммер оглушительно свистнула в два пальца.

– Давай, Майкл! – крикнула она.

Майкл радостно помахал ей рукой.

Толпа росла, но Стив все-таки углядел друзей жены и, пробравшись к ним, с улыбкой спросил:

– Диана, ты не выскажешься для завтрашней газеты?

– Еще как выскажусь! – рявкнула она. – Эти клоуны из городской администрации сами во всем виноваты. Если бы они разрешили нам оставить горку, которую мы построили на принадлежащей нам земле, дети сейчас катались бы у нас за домом, а не устраивали бы публичное зрелище!

– Замечательно, – сказал Стив, записывая.

Тодд выключил музыку. Толпа затихла. Майкл забрался по ступенькам на эстраду и громко произнес:

– Меня зовут Майкл, я скейтбордист. – Его друзья одобрительно загудели и захлопали в ладоши. – Я не преступник и не наркоман. Я просто хочу кататься на своем скейте. Но фашисты из городской администрации запрещают мне это делать даже на моем собственном заднем дворе.

– Откуда он знает слово «фашисты»? – удивилась Бонни.

– Чего только дети не понахватаются в государственных школах! – презрительно произнес мужчина, стоявший рядом с ними.

Они сердито на него посмотрели.

– Мои родители подали апелляцию в градостроительную комиссию, но бесполезно, – продолжал Майкл. – Люди в администрации забыли, что они не боги, а только чиновники, занимающие выборные должности, и должны подчиняться воле граждан.

– Подозрительно знакомые слова, – пробормотала Саммер, искоса поглядев на мать.

– Мы с моими друзьями пока не можем голосовать, однако можем выразить свою волю по-другому. Законы, которые касаются катания на скейте, затрагивают интересы детей, а дети не выбирают тех, кто делает законы. Это дискриминация!

Крейг сложил ладони рупором и крикнул:

– Это не по-американски!

– Точно! – согласился Майкл.

В толпе кто-то зааплодировал. Диана покачала головой.

– Поверить не могу!

Гвен тоже все это казалось невероятным.

– Раз кататься в нашем собственном дворе нам не разрешили, мы будем кататься здесь. На табличке написано, что это общественный парк, а мы члены общества. Значит, будем кататься.

Гвен издала возглас одобрения, Крейг захлопал в ладоши. Кое-кто из зрителей его поддержал. На этот раз аплодисменты получились более внушительными. Но Майкл еще не закончил:

– У нас есть запасные скейты. Кто хочет, может к нам присоединиться.

С этими словами он сошел с эстрады, включил музыку и запрыгнул на свой скейтборд. Ребята снова принялись кружить по асфальтированной площадке, подбадривая друг друга криками.

– Я и не знала, что Майкл такой оратор, – сказала Бонни.

– Я тоже, – ответила Диана, не сводя с сыновей взгляда.

– Он прав, – заметила Саммер. – Если во что-то веришь, нужно это отстаивать. Ему, наверное, нелегко было на такое решиться, зная, как ты отреагируешь. Но он уверен в своей правоте и рискнул, не побоявшись тебя разозлить. Смелый парень.

– Смелый или сумасшедший. Он еще получит, причем не только от меня.

– Даже если так, он имеет право на ошибку. Ты его правильно воспитала. Объяснила ему, что хорошо, а что плохо. Его уже можно отпускать в мир, чтобы он шел своей дорогой.

Диана посмотрела на молодую подругу с сомнением.

– Ему только пятнадцать.

– Я не имела в виду «отпустить совсем», – рассмеялась Саммер и встретилась взглядом с матерью. – Понимаешь, о чем я?

Диана помотала головой, но Гвен кивнула. Ее сердце воспрянуло, когда дочь ей улыбнулась.

Вдруг Саммер шагнула с травы на асфальтированную площадку и, жестом попросив Майкла остановиться, прокричала:

– Чего мы хотим? Свободы скейтбординга! Когда? Сейчас!

Ребята, подхватив ее слова, принялись скандировать. Майкл подал ей скейтборд, и она тоже стала кружить по площадке. Длинные каштановые волосы развевались у нее за спиной. Гвен вдруг осенило.

– Ты в своем уме? – вскрикнула Диана, хватая ее за локоть.

Гвен только покачала головой и, высвободившись, встала на скейтборд, который дал ей Майкл. Видя, что мать вот-вот потеряет равновесие, Саммер взяла ее за руку, и они принялись вместе нарезать круги, до хрипоты крича:

– Чего мы хотим? Свободы скейтбординга!

Крейг поцеловал жену в щеку и тоже встал на скейт. Догоняя Гвен и ее чудесную, сильную, волевую дочь, он галантно сказал:

– Бонни хотела к вам присоединиться, но я решил ее заменить. Если кому-то предстоит попасть в кутузку, пускай это буду я.

– Значит, не перевелись еще рыцари! – сказала Гвен.

Они с Саммер переглянулись и засмеялись. Проезжая мимо Дианы, они каждый раз звали ее к себе, и каждый раз толпа становилась чуть более многолюдной и гораздо более шумной. Наконец Диана поддалась на уговоры. Произошло это за пять минут до приезда полиции. Всех арестовали за нарушение общественного порядка.

– Ты действительно хотела, чтобы я уехала и пропустила такое? – крикнула Саммер матери, когда их разводили по разным машинам.

– Я никогда не хотела, чтобы ты уезжала! – прокричала Гвен в ответ. – Никогда!

Больше она ничего сказать не смогла: полицейский, пригнув ей голову, усадил ее на заднее сиденье патрульного автомобиля. Она была в таком приподнятом настроении, что даже если бы ударилась о притолоку, вряд ли заметила бы это. Они с Саммер помирились. Все остальное не имело значения.

* * *

Из-за происшествия в парке Гвен в тот вечер не закончила свою рамку, как планировала. Только на следующий день она отрезала несколько кусочков ткани, которую подобрала для нее дочь, и добавила их к уже пришитым лоскуткам. Ей казалось, будто она все идеально рассчитала и работа почти готова, но Саммер вдруг предложила ей нечто новое, и теперь нужно было увязать его со старым. «Рисунок придется менять, но, пожалуй, это не так уж плохо», – подумала Гвен.

Она выбрала голубые, зеленые, золотистые и кремовые оттенки – как и ее подруги. Следуя за ними, Гвен никогда не сбивалась с пути. Можно было не сомневаться: если она ошибется, они мягко помогут ей это понять и исправить. Как бы много ни давали мастер-классы и книги по квилтингу, лучшими учителями оставались друзья.

Отображая пеструю сумятицу собственной жизни, Гвен располагала кусочки ткани произвольно – так и сяк, не придерживаясь никакого очевидного плана. Только очень внимательный взгляд мог увидеть в этом кажущемся хаосе порядок: лоскутки разных размеров и форм Гвен пришивала на идеально ровные муслиновые квадратики, которые располагались вплотную друг к другу, но не были монолитным целым, перекликались друг с другом, но не были одинаковыми – Гвен об этом помнила.

Ералаш лоскутков обнял «Карусель» веселым пестрым хороводом, мозаикой из треугольничков, квадратиков и других фигур, не имеющих названия. Из голубых, зеленых и золотистых красок сложилось единое прочное кольцо.