В шесть часов утра, когда Сара позвонила из больницы, Агнесс уже не спала. Бедная девочка была так огорчена, что едва могла говорить, и все-таки вполне ясно передала пугающую суть произошедшего: у Сильвии случился удар. Насколько тяжелый, врачи пока не определили.

– Я приеду, – сказала Агнесс. – Я должна быть рядом.

Сара, очевидно, предвидела такой ответ.

– Мэтт уже выехал за вами.

Агнесс, оцепенев, повесила трубку. Помочь она ничем не может. Скорее будет только мешать врачам. Если бы все было относительно неплохо, ее попросили бы раньше второй половины дня не приезжать. Сейчас ее могут звать только для одного: попрощаться. Агнесс аккуратно сложила центральный блок одеяла «Карусели», собрала лоскутки для аппликации и положила все это в коробку. В больницах приходится подолгу ждать. Рукоделье поможет ей отвлечься от мыслей о случившемся несчастье.

Вся жизнь – сплошная череда расставаний. Агнесс не могла больше их терпеть. Да и недолго, наверное, осталось: уже почти все, кто был ей дорог, ее покинули. Надев свитер, она села в гостиной у окна и стала смотреть на дорогу. Позвонила ли Сара женщинам из «Лоскутной мастерской»? Может, это взял на себя кто-то другой: Мэтт или Кэрол. Когда умер Джо, муж Агнесс, всех обзванивала Диана. Сама Агнесс была тогда гораздо спокойнее, чем теперь Сара. Не потому что не любила Джо. Она любила его, но он столько месяцев страдал от рака, что смерть стала в каком-то смысле облегчением (только дочерям Агнесс этого, конечно, сказать не могла). И как бы она ни дорожила теми, с кем расставалась, ни одну утрату она уже не воспринимала так остро, как гибель Ричарда. С той невыносимой, всепоглощающей болью ничто не могло сравниться. Разве что смерть Сильвии будет не многим легче.

Внезапно подумав об Эндрю, Агнесс всем сердцем посочувствовала ему. Как он это перенесет? Он с детства восхищался Сильвией, с юности был в нее влюблен. Агнесс вспомнила, как давным-давно они с Ричардом вернулись в Филадельфию после выходных в Элм-Крике. Ричард, подтолкнув друга локтем, сказал ей:

– Этот парень неравнодушен к моей сестре.

– Правда? – спросила Агнесс. Сама она тогда еще не была знакома с семьей своего жениха и немножко завидовала Эндрю: ей бы тоже хотелось съездить к Ричарду домой. – Твои чувства взаимны?

– Какая разница? – печально ответил он, пожав плечами. – Она ведь замужем.

– Так тебе нравится Сильвия?

Агнесс думала, что речь идет о старшей сестре – красавице Клаудии.

Ричард усмехнулся.

– Сильвия ему хотя бы по возрасту ближе.

– Ты влюбился в замужнюю женщину?! – возмутилась Агнесс.

– Я ей не говорил! За кого ты меня принимаешь?!

Ричард рассмеялся и похлопал друга по спине.

– Мы найдем ему какую-нибудь симпатичную девчонку, чтобы он отвлекся от моей сестры.

– У меня есть на примете подходящие подружки, – задорно произнесла Агнесс, и Эндрю покраснел еще гуще прежнего.

В те годы они были так дружны между собой, так молоды и так беззаботны! Казалось, вся жизнь впереди. Не удивительно, что она влюбилась в Ричарда – красивого, доброго, уверенного в себе. Прежде она нигде таких не встречала: ни на дурацких балах, куда ходила по настоянию родителей, ни в школе танцев, ни на званых вечерах. Молодые люди, с которыми ее упорно знакомила мать, были очень похожи друг на друга: одно и то же социальное положение, одинаковое образование, одинаковые интересы. Даже их жесты казались заученными, отполированными. В Ричарде Агнесс почувствовала неукротимую энергию, которой не чувствовала больше ни в ком. И, к ее изумлению, он тоже увидел в ней что-то особенное. Он увидел в ней то, о чем она сама почти забыла, – одухотворенность, независимый ум, желание идти своей дорогой. Сколько Агнесс себя помнила, мать «причесывала» эти ее природные свойства, чтобы вывести в свет вышколенную молодую леди – такую же, как старшие сестры и как будущие жены братьев. Но образ безупречно воспитанной барышни был навязан Агнесс, а не присущ ей внутренне. Разглядев то, что скрывалось за этим фасадом, Ричард заставил девушку навсегда измениться.

Естественно, ее родители его возненавидели. Эндрю они жалели как бедного студента, выходца из низших слоев общества, который получал образование бесплатно, чтобы в будущем учить сыновей богатых отцов. Если к нему они относились снисходительно, то Ричарда презирали. Во время их немногочисленных встреч он вовсе не вел себя непочтительно. Напротив, его манеры были безупречны, что еще пуще злило родителей Агнесс и восхищало ее саму. Но нет, она полюбила его не из желания им противоречить. Ее душа перекликалась с душой Ричарда, и они, как только встретились, поняли, что дополняют друг друга.

Появление красного пикапа вывело Агнесс из задумчивости. Не став ждать, когда Мэтт войдет, она сама поспешила выйти на подъездную дорогу.

– Новости есть? – спросила она, когда он помог ей забраться в салон и, обойдя машину, сел сам.

– Нет, – мрачно ответил он.

Агнесс слабо надеялась на благополучный исход, но, желая подбодрить Мэтта, сказала:

– Сильвия – борец. Если какой-то шанс есть, она прорвется. Должна.

– Дай бог.

Расслышав в голосе парня хриплую нотку, Агнесс повернулась к нему и заметила, что глаза у него красные.

В приемном покое больницы ждали Сара и Кэрол. Сара смотрела прямо перед собой и беззвучно плакала. Увидев, как она потрясена случившимся, Агнесс за нее испугалась. Кэрол сидела рядом с дочерью и что-то ей тихо говорила, та иногда кивала. Иначе можно было бы подумать, будто она ничего вокруг себя не видит и не слышит.

Агнесс и Мэтт сели рядом. Вскоре стали подъезжать женщины из «Лоскутной мастерской», парами или поодиночке. Кэрол то и дело подходила к стойке регистратора, чтобы справиться о Сильвии, и возвращалась, качая головой.

– Когда нас к ней пустят? – спросила Агнесс.

– Когда ее состояние стабилизируется или… – Кэрол замолчала и кивком указала на дочь: при ней она не могла говорить о неблагоприятном исходе.

Сара продолжала неподвижно смотреть на стену. Она уже растянула край своей футболки и теперь скручивала его в жгут. Привстав, Агнесс бросила взгляд на вход в отделение экстренной помощи, находившийся прямо за стойкой. Когда медсестра нажимала на большую красную кнопку, двери открывались. Не попробовать ли ей, Агнесс, набраться храбрости и проскочить? А зачем? По последним сообщениям, Сильвия была без сознания. Но если взять ее за руку и шепотом поговорить с ней, может, она что-нибудь услышит? Может, это поможет ей?

Будь Сильвия в ясном уме, она бы не пожелала никому показываться в таком виде: прикованной к кровати, с торчащими отовсюду трубками, в окружении суетящихся и ворчащих друг на друга докторов. Сильвия велела бы друзьям очистить помещение и не возвращаться, пока она не будет одета, как подобает, и не сможет стоять на собственных ногах.

Она с юности держала себя величаво, почти по-королевски. С годами торжественная строгость ее манер несколько смягчилась, но много лет назад, когда Агнесс впервые приехала в Элм-Крик, Сильвия показалась ей настоящей леди, настоящей хозяйкой поместья. Самой Агнесс было тогда пятнадцать лет. Они с Ричардом знали друг друга всего несколько месяцев, но он уже нравился ей, как ни один другой юноша из всех, кого она встречала. То, что родители были настроены против него, ее глубоко огорчало, однако она намеревалась изменить их мнение о нем.

Каждый год, после Рождества, в доме Агнесс устраивался шикарный бал. Этого события с нетерпением ждали и в самой Филадельфии, и за ее пределами. Приглашались все, кто хоть что-нибудь из себя представлял, за исключением нескольких «скандальных писак», которые нелестно отзывались в печати об отце миссис Шевалье (бывшем сенаторе) или ее братьях (все они тоже были сенаторами или судьями, и любой из них однажды мог стать президентом). Сегодня, вспоминая свою жизнь, Агнесс понимала, что выросла в роскоши, но в то время пышные великосветские приемы казались ей просто веселыми праздниками, где можно посмотреть на элегантных леди и джентльменов, послушать приятную музыку, вкусно поесть и, главное, потанцевать в красивом платье с Ричардом.

Агнесс уговорит мать, чтобы та разрешила ей его пригласить. Он всех, конечно же, очарует. Он ведь так легко сходится с людьми – не то что она сама с ее застенчивостью. Секрет Ричарда в том, что он всегда искренне интересуется собеседником и ему не приходится делать вид, будто разговор его занимает. Он очарован жизнью во всех ее проявлениях и неизменно радуется возможности познакомиться с кем-то, кого раньше не знал, или сделать что-то, чего раньше не делал. Без сомнения, родители Агнесс полюбят Ричарда, как все, кто встречался с ним. Нужно только, чтобы они воспользовались возможностью познакомиться с ним поближе.

– Даже речи быть не может! – объявила мать. – Это исключено! Неужели ты не понимаешь, Агнесс?

– Но почему? Раньше вы всегда разрешали мне приглашать гостей!

– Не задавай глупых вопросов. Большой рождественский бал! На нем нечего делать крестьянскому мальчишке, который пахнет конюшней.

– Ричард – наследник конезавода Бергстромов, и их семья не хуже любой другой в Филадельфии. Но даже если бы он и вправду был простым конюхом, я бы все равно хотела пригласить его. Он мой друг.

Мать сухо ответила:

– Недостатка в друзьях у тебя на балу не будет. Придут сестры Джонсон и молодой мистер Кэмерон.

– Ах, как славно! Молодой мистер Кэмерон! – воскликнула Агнесс, весьма неграциозно плюхнувшись на диван. – Опять будет весь вечер жужжать о своих чертовых собаках, как в прошлом году?

– Агнесс! – ахнула мать, и все ее лицо, за исключением двух ярко-красных пятен на впалых щеках, побелело от ужаса. Девушка тут же поняла свою ошибку. – Где ты подцепила такое отвратительное слово?

«У отца», – чуть не ответила Агнесс, но вовремя прикусила язык.

– Явно не в школе мисс Себастиан! Это твой благородный фермер тебя научил?

– Да! – выпалила Агнесс, разозлившись. – Он много чему меня научил!

Мать чуть не упала в обморок. Дочь поняла свою вторую ошибку. Она-то имела в виду, что Ричард научил ее бранным словам (это, кстати говоря, не было правдой), а миссис Шевалье подумала совершенно другое.

– Ты для меня такое испытание! – сказала мать и, схватив девушку за руку, потащила из гостиной. Агнесс и не думала сопротивляться. – Будешь сидеть в своей комнате, пока не вспомнишь, как молодой леди подобает себя вести!

В школу арестантку все-таки выпускали, но из-за тщательной слежки ей целую неделю не удавалось увидеться с Ричардом и Эндрю. В следующий понедельник, после уроков, юный Бергстром встретил ее у высокой кованой ограды. От радостного волнения сердце Агнесс забилось чаще. Только бы шофер отца на нее не смотрел!

– Ты так долго не приходила! – произнес Ричард, встревоженно нахмурившись. – Тебе разонравилось то кафе, или Эндрю сказал что-нибудь обидное?

«Эндрю сказал что-нибудь обидное!» – от этой нелепой мысли Агнесс рассмеялась. Вместе с тем ей было приятно: Ричард по ней скучал. Не забыл ее, как она боялась.

– Я бы с радостью пришла. Но возникли… – Агнесс задумалась. Ей не хотелось, чтобы он нажил из-за нее проблемы. – Кое-какие трудности.

Ричард поднял брови, однако о подробностях, к счастью, расспрашивать не стал. Как ни злилась Агнесс на родителей, она любила их и была им преданна. У нее не повернулся бы язык говорить о них дурно. Особенно Ричарду.

– Есть ли надежда, что эти трудности скоро останутся позади?

Агнесс попыталась улыбнуться.

– Все может быть.

Ричард, кивнув, поглядел на шофера, который стоял, положив руку на открытую заднюю дверь, и ждал Агнесс.

– Мы с Эндрю будем в кафе, как обычно. Приходи, когда сможешь.

Быстро улыбнувшись на прощанье, Ричард ушел. Агнесс посмотрела ему вслед. Сердце сжалось.

За следующие две недели ей так и не удалось улизнуть из дому. Ричард дождался ее у ворот школы еще раз, но только раз, а после не давал о себе знать. Надежда угасала. Между тем близились рождественские каникулы: занятия прекращались на целый месяц, и молодой Бергстром должен был отправиться домой, в поместье Элм-Крик. Агнесс знала, когда и каким поездом он поедет. Вдруг она поняла, что делать.

Быстро собрав чемодан и оставив у дворецкого записку для родителей, девушка поймала такси до вокзала. Купив билет, выбежала на платформу и принялась отчаянно разыскивать Ричарда. Наконец она увидела его среди пассажиров, ожидающих посадки на поезд.

– Ричард! – крикнула Агнесс, но вокзальный шум поглотил ее голос.

Она собрала все силы и крикнула еще раз. Он быстро повернул голову, и его лицо просияло от удивления и радости. Выйдя из очереди, он стал пробираться сквозь толпу.

– Агнесс, что ты здесь делаешь?! – воскликнул он и молча посмотрел на ее чемоданчик.

– Можно я поеду на каникулы к тебе домой?

– А твои родители не будут возражать, если ты пропустишь их вечеринку?

– Еще как будут, как только меня хватятся.

Несколько секунд Ричард, ничего не говоря, изучал девушку. Она даже испугалась, что он откажет. Вдруг он осудит ее дерзкую выходку и не захочет больше с ней видеться? Но он взял чемоданчик и отставил в сторону локоть.

– Я буду счастлив провести каникулы с тобой. Если бы я знал, что ты согласишься приехать, давно бы тебя пригласил.

Опершись на руку Ричарда, Агнесс от облегчения не смогла ничего сказать. Как она вспоминала потом, именно тогда ей стало ясно, что она его любит.

Та поездка по железной дороге на запад стала одним из самых радостных событий ее жизни. Они с Ричардом наконец-то могли разговаривать наедине, да еще и несколько часов подряд. Когда Агнесс что-нибудь рассказывала, он действительно слушал, в отличие от всех других мужчин, которых она знала. Те только снисходительно улыбались и, переглядываясь поверх ее головы, усмехались, словно имели дело с забавным ребенком. Ричард не во всем с ней соглашался, особенно если речь шла о ситуации в Европе, но он никогда не смотрел на нее просто как на симпатичное глупенькое украшение. Это было свежо и ново для девушки, которую всю жизнь учили играть роль декорации.

Когда они прибыли в поместье, Агнесс разнервничалась. Она не пожалела о своем решении поехать, однако ее смущало то, что она явилась без приглашения. Будь по-другому, Сильвия, сестра Ричарда, вероятно, не была бы так шокирована и не смотрела бы на нее с такой антипатией. Эта Сильвия, очевидно, царствовала в Элм-Крике, как мать Агнесс в доме Шевалье. Увидев такую противницу, девушка побоялась потерять жениха, который, строго говоря, еще и не был ее женихом.

– Твоей сестре я не понравилась, – сказала Агнесс, перед тем как они разошлись по разным спальням, располагавшимся на приличном расстоянии друг от друга.

Ричард рассмеялся и сказал, что ей это показалось. У нее на сердце стало еще тяжелее. «Значит, – подумала она, – он всегда будет слеп к тому, что его Сильвия почти не скрывает своей неприязни ко мне».

Постепенно Агнесс завоевала других членов семьи: подружилась со старшей сестрой Ричарда Клаудией, маленькие кузины даже стали приглашать ее играть. Муж Сильвии, Джеймс, оказался настоящим джентльменом, добрым и внимательным, похожим на Ричарда. Только сама Сильвия продолжала держаться холодно.

Агнесс поняла, что причина недовольства этой женщины – эгоизм. У нее прекрасная семья: муж, сестра, брат… Но ей всего мало. Она хочет, чтобы Ричард принадлежал только ей. А тут какая-то молодая особа приехала из Филадельфии и хочет его украсть.

Агнесс усмотрела иронию судьбы в том, что Сильвия относится к ней, как ее мать, миссис Шевалье, – к Ричарду. Если бы эти упрямые ревнивые дамы встретились… Агнесс тихонько хихикнула. Ей захотелось посмеяться вместе с Ричардом, но ему лучше было не знать, что говорят о нем ее родители.

«Лучше все-таки попробую найти с этой спесивицей общий язык», – подумала девушка и удвоила усилия: заметив, как Сильвия гордится своим рукоделием, похвалила аккуратность стежков и сложность узоров.

– Какая прелесть! – Агнесс посмотрела на еще не законченное одеяло, украшенное корзинками, цветами и другими изящными аппликациями. – Как называется рисунок?

– «Балтиморский альбом».

И Сильвия принялась подробно рассказывать об истории этого стиля. Агнесс кивала так, будто ей ужасно интересно. В какой-то момент она перехватила взгляд Клаудии: та едва заметно улыбнулась. Если младшая сестра и не разгадала хитрость филадельфийской гостьи, то уж старшая точно смекнула, что к чему. Когда Сильвия наконец закончила свою лекцию, Клаудия спросила:

– А ты, Агнесс, шьешь?

Агнесс поняла: у нее появилась союзница.

– Нет, я не умею. Хорошо бы научиться, но вряд ли у меня когда-нибудь получится так красиво, – ответила она и еще раз восхищенно оглядела одеяло.

– Если упражняться – получится, – сказала Сильвия отрывисто, и все-таки комплимент явно был ей приятен.

– Хотелось бы верить. У меня нет такого таланта. Думаю, я всю жизнь буду покупать готовые одеяла в филадельфийских магазинах.

К удивлению Агнесс, Сильвия обиженно поджала губы.

– Ты – конечно. Ну а мы здесь, в глуши, не можем себе позволить такую роскошь.

– Сильвия! – предостерегающе произнесла Клаудия.

Агнесс поспешно добавила:

– Я хотела сказать, что одеяла, изготовленные вручную, как ваши, гораздо лучше, но поскольку я не умею шить…

– Ты купишь то, что сшили другие, – оторвав взгляд от своей работы, Сильвия сердито взглянула на Агнесс. – Надеюсь, ты привезла с собой все необходимое, а то как бы тебе не пришлось вернуться домой раньше срока. Наши деревенские лавчонки не идут ни в какое сравнение с магазинами вашего благословенного города.

Это замечание больно задело Агнесс. Может, она слишком много говорила о Филадельфии, сравнивая городскую жизнь со здешней? Но ведь сравнение всегда было в пользу Элм-Крика. Гостья только хотела показать Бергстромам, как ей у них нравится. Если бы они знали, с каким удовольствием она привезла бы к себе домой веселую суету, царившую в их семье! Почувствовав подступающие слезы, девушка вышла из комнаты: не хватало усугубить свое унижение, расплакавшись перед противницей.

«Начало было так себе», – подумала Агнесс, отвернувшись от окна. С тех пор они с Сильвией прошли долгий путь. Два года назад Сара воссоединила их, и они стали подругами. Раньше Агнесс о таком даже не мечтала.

Не мечтала она и о том, что научится шить, как Сильвия, однако научилась. Та пыталась обучать ее сама, но из этого ничего путного не вышло. Тогда на помощь пришла Клаудия, которой давно нет в живых. Скоро и младшая сестра последует за старшей. Агнесс опять останется одна.

Она сделала глубокий вдох, подавляя слезы: больной было нужно, чтобы друзья оставались сильными. Агнесс вспомнила про свое рукоделье: да, вот что поможет ей не смотреть каждую секунду на часы и не думать о том, почему медсестра так долго не приносит вестей.

Еще недавно женщинам из «Лоскутной мастерской» не терпелось увидеть центральный блок «Карусели», а теперь они едва взглянули на Агнесс, когда та начала работать. Фон для аппликации представлял собой большой круг, выложенный полосками различных оттенков голубого и зеленого. Поверх неба и травы легли серые и белые лоскутки: из этих тканевых кирпичиков вырос дом. Перед ним появился фонтан – вставшая на дыбы лошадь из черного хлопка. Тонкая голубая полоска обозначила ручей, бегущий вдалеке. Осталось изобразить только деревца, обступившие краеугольное патио. До тех пор, пока отец Ричарда не построил южное крыло, главный вход в дом располагался там.

Жених много рассказывал Агнесс об истории Элм-Крика. Знала она и о первом камне, который заложил Ханс Бергстром с женой и сестрой, и о том, что до гражданской войны в поместье укрывали рабов, бежавших в Канаду, и о том, как сменяли друг друга годы расцвета и годы упадка. Однажды Ричард заметил:

– Северный сад прекрасно подошел бы для свадебного гуляния, а в южном крыле, в бальной зале, можно принять несколько сотен гостей.

Такие намеки очень радовали Агнесс, но их с Ричардом свадьбу она представляла себе по-другому: сначала венчание в большой нарядной церкви, потом прием в доме ее родителей. Они, конечно же, будут на этом настаивать. Нужно только убедить их принять Ричарда, а уж потом Агнесс из благодарности позволит матери организовать торжество по своему вкусу.

В итоге все вышло не так, как предполагал жених, и не так, как мечтала невеста. И обручение, и сама церемония состоялись в марте следующего года, 1944. На весенние каникулы Ричард снова поехал в Элм-Крик, на этот раз без Агнесс. Она лишь помахала ему с платформы и, как только поезд тронулся, вернулась домой вместе с братом, который сопровождал ее по настоянию миссис Шевалье.

Вернулся Ричард на несколько дней раньше, чем планировал. В то утро он не стал кидать камешки Агнесс в окно, чтобы она вышла на улицу, а направился прямиком к парадной двери дома Шевалье. Мать ледяным голосом сообщила девушке, что в гостиной ее ждут.

У Агнесс заколотилось сердце. По материнскому тону она поняла, кто к ней пришел. Но почему он вернулся так рано? «Наверное, что-то случилось, – думала она, спускаясь по лестнице. – Что-то страшное».

Молодой Бергстром расхаживал по комнате, взъерошенный и раскрасневшийся. Глаза горели от возбуждения. Войдя, девушка так растерялась, что не смогла произнести ни слова, но Ричард обернулся на скрип двери и быстро пересек комнату.

– Агнесс, мне нужно кое-что тебе сказать. – Он схватил ее за руки и упал на одно колено. – Я люблю тебя всем сердцем и знаю, что ты тоже меня любишь. Ты окажешь мне честь, согласившись стать моей женой?

Агнесс посмотрела на него расширенными глазами. Почему он решил сделать предложение сейчас? Ему ведь известно, что ей всего шестнадцать! Он должен был говорить не с ней, а с ее отцом, и не теперь, а через несколько лет. Почему же… Вдруг она поняла. Он и Эндрю… Их разговоры о фронте… У Агнесс подкосились ноги. Ричард подхватил ее и усадил на стул.

– Пожалуйста, – произнесла она, задыхаясь. – Пожалуйста…

Он улыбнулся, но в глазах блестели слезы.

– Тебе не нужно просить, дорогая. Я уже сделал тебе предложение.

Агнесс захотелось ударить Ричарда. «Он еще шутит! Ненавижу! Я так люблю его, а он решил меня покинуть!»

– Пожалуйста, скажи, что ты не записался добровольцем. Скажи, что делаешь мне предложение не потому, что завтра уходишь на фронт.

– Не завтра. – Его лицо было совсем близко. Он ласково погладил ее волосы. – У меня еще две недели.

В груди у Агнесс стало тесно. Казалось, рыдания вот-вот разорвут ей горло. Но она сглотнула слезы, вытерла глаза тыльной стороной руки и, пошатываясь, поднялась со стула.

– Будь добр, подожди меня здесь.

– Агнесс…

– Я должна попросить благословения у родителей.

И она, не дождавшись ответа, вышла из комнаты. Мать занималась своей корреспонденцией в другой гостиной. Агнесс села рядом и стала ждать, когда миссис Шевалье оторвется от письма. Та намеренно не замечала присутствия дочери, тем самым наказывая ее за нежелательного визитера. «Какое же наказание она придумает для меня, когда услышит мою новость?» – подумала Агнесс и поняла, что это уже не имеет значения. Никакая кара не причинит ей больше боли, чем разлука с Ричардом.

Наконец мать подняла глаза:

– Да, милая? Чего ты хочешь?

– Ричард Бергстром предложил мне выйти за него замуж. Я прошу у вас с отцом благословения.

Лицо миссис Шевалье побелело от ярости, однако ее голос не дрогнул:

– Ни в коем случае. – Она снова принялась писать и чуть не прорвала бумагу пером. – Если тебя чем-то не устраивает молодой мистер Кэмерон, мы найдем тебе другого подходящего молодого человека, но мистеру Бергстрому ты откажешь и настоятельно попросишь его никогда больше об этом не заговаривать.

Агнесс воспринимала происходящее так, будто была отстраненной зрительницей, а не участницей сцены.

– Я не откажу ему, – услышала она собственный ответ.

Мать с громким стуком положила ручку на стол:

– Откажешь. У тебя нет выбора. Ты еще слишком молода. Неужели ты думаешь, что на двести миль вокруг найдется хоть один судья, который позволит девушке из семьи Шевалье выйти замуж при столь сомнительных обстоятельствах?! – Ее голос поднялся до визга. – Уверяю тебя, каждый из них дорожит своим местом. Поэтому никто не позволит непослушной девчонке запятнать наше доброе имя.

Агнесс застыла. Впервые в жизни она увидела мать ясно, без страха. Они поменялись местами: сила теперь на ее стороне, а бояться должна миссис Шевалье. И не важно, что будет дальше. Больше Агнесс не подчинится матери. Она свободна.

– Ричард записался добровольцем на фронт. Через две недели он уезжает. – Каждое слово девушки звучало холодно и четко, словно высеченное на мраморе. – Все оставшееся время я проведу с ним: каждую секунду, каждый день и каждую ночь. Я бы предпочла быть с Ричардом на правах жены, но если придется, готова стать и любовницей. Поскольку вы так заботитесь о репутации нашей семьи, вам, вероятно, следует подумать, прежде чем отказывать мне в благословении.

Несколько секунд мать смотрела на Агнесс, вытаращив глаза, часто дыша и вцепившись пальцами в край стола.

– Твой отец никогда не согласится, – выговорила она наконец.

– Вы сумеете его убедить.

Агнесс не ошиблась: миссис Шевалье донесла до мужа суть проблемы.

– Если ты выйдешь за этого человека, – взревел он, – ты покинешь мой дом навсегда! Для нас ты будешь мертва!

Потрясенная отцовскими словами, Агнесс потеряла дар речи. Она могла лишь стоять и смотреть на того, кого так любила, кем восхищалась. Теперь отец считал ее предательницей.

Агнесс подумала о Ричарде. О том, что он мог не вернуться с войны. Вероятно, ей предстояло прожить с ним всего две недели. Две недели с любимым мужчиной в обмен на десятилетия в кругу семьи. Она была любимицей отца, и тем не менее он готов вычеркнуть ее из своей жизни. Ей захотелось спросить, серьезно ли он говорит, но такой вопрос прозвучал бы глупо: мистер Шевалье всегда говорил серьезно.

– Мне будет очень вас всех не хватать, – сказала Агнесс от чистого сердца.

Затем она вернулась в гостиную и сказала Ричарду, что станет его женой. Через несколько дней состоялась скромная гражданская церемония. Свидетелем со стороны жениха был Эндрю, невеста пригласила школьную подругу. Агнесс, конечно, хотелось бы позвать сестер, но она не могла просить их ослушаться родителей.

В тот же день приехали Джеймс и Гарольд, однако отговаривать Ричарда с Эндрю идти на фронт было уже поздно. Муж Сильвии решил тоже записаться, чтобы попасть с родственником в одну часть. Гарольд неохотно последовал его примеру. Агнесс это показалось безумием.

– Опомнитесь! – умоляла она их.

Когда она схватила Джеймса за руку со словами: «Пожалуйста, подумай о Сильвии!» – он, осторожно высвободившись, ответил:

– Я думаю о Сильвии.

И они с Гарольдом ушли. То, что на поле боя рядом с ее мужем будут друзья, Агнесс не утешало. Их самоотверженность не могла остановить пулю. Они должны были попытаться освободить Ричарда от добровольно принятого обязательства, а не идти на войну вместе с ним. Казалось, одна Агнесс понимала, какое это безумие.

Молодожены отправились в Элм-Крик и провели там несколько дней – грустных дней прощания. Гарольд сделал Клаудии предложение, но они не побежали расписываться, как сделали Агнесс с Ричардом и многие другие молодые пары. Им хотелось отпраздновать свадьбу как полагается после окончания войны. Агнесс поражала их уверенность в том, что у них будет такая возможность.

Очень скоро, слишком скоро, парни уехали. Из четверых возвратились двое: Эндрю и Гарольд.

Дрожащей рукой Агнесс случайно воткнула иголку себе в палец. Почувствовав боль, она сразу же выпустила работу, но кровь все же попала на изнаночную сторону и просочилась на лицевую. На сером камне появилось красное пятнышко. Агнесс поежилась.

– Я помогу, – сказала Бонни и, взяв центральный блок «Карусели», понесла его к фонтанчику с питьевой водой.

– Поранилась? – спросил Эндрю.

– Нет, всего лишь укололась иголкой, – сказала Агнесс, но мать Сары тут же схватила ее левую руку и изучила указательный палец, на котором краснело крошечное пятнышко.

Кэрол настояла на том, чтобы промыть ранку с водой и мылом, потом нанесла антибактериальную мазь и наклеила пластырь. Все необходимое было в наборе первой помощи, который она носила в сумочке.

Когда они с Агнесс вернулись в приемную, Диана спросила:

– А что у тебя есть на случай кашля? Запасное легкое?

Женщины улыбнулись, но ни одна не отважилась рассмеяться.

– Береженого бог бережет, – ответила Кэрол.

– Верно. Я читала, что больница – рассадник микробов, – сказала Сара.

Все обернулись. Это были первые слова, которые она произнесла с момента приезда Агнесс.

– Выходит, мне повезло, что твоя мама здесь, – ответила та.

Бонни вернулась с центральным блоком будущего одеяла.

– Пятно сошло, но теперь все немножко мокрое.

– Ничего, закончу, когда высохнет.

Осталось доделать последнее деревце. После этого можно было пришивать аппликацию в центр одеяла, которое сделали подруги. Агнесс старалась отгонять от себя тяжелые мысли и все-таки не могла не подумать: «Увидит ли Сильвия наш подарок, когда мы повесим его в вестибюле, на виду у новых гостей поместья?» Гости…

– О боже! – воскликнула Агнесс. – Сегодня же воскресенье!

Подруги переглянулись с выражением усталости и смятения на лицах. Значит, тоже забыли.

– Мы всех обзвоним и скажем, что на этой неделе курсы отменяются, – сказала Гвен.

– Так не пойдет, – возразила Джуди. – Уже девять утра. Люди едут издалека, и многие, наверное, уже в пути.

– А те, кто собирался лететь, купили билеты, – добавила Бонни.

– Может, вы возместите гостям расходы? – спросил Эндрю. – Если все объяснить, они поймут.

– Нет. – Сара выпрямилась и оглядела своих друзей. – Так нельзя. Мы примем группу, как было запланировано.

Тишина.

– Пожалуй, ты права, – сказала Диана. – Если бы Сильвия была с нами, она бы не захотела отменять курсы.

– Сильвия и так с нами! – взвилась Сара.

Диана пристыженно отвела глаза. Саммер встала.

– Верно! Сильвия не должна думать, что, раз она не следит за нами каждую минуту, тут все развалится. Я возвращаюсь в Элм-Крик и начинаю готовиться к приему гостей.

– Я тоже поеду, – подхватила Гвен.

Решили так: Агнесс, Эндрю, Сара и Мэтт дежурят в больнице, остальные отправляются в Элм-Крик и ждут приезда отдыхающих.

– Как только врачи что-нибудь скажут, сразу звоните, – попросила Джуди.

– Обязательно, – пообещала Агнесс.

Когда женщины ушли, в приемной стало странно тихо. Мэтт сходил в кафетерий, принес кофе и теплых кексов. Чашку Агнесс взяла с благодарностью, но есть не могла: желудок крутило. Горячее питье немного успокоило ее нервы, и руки перестали дрожать.

Агнесс не сомневалась: Сара права. Сильвия не хотела бы, чтобы «Лоскутная мастерская» распалась. Позволить ее мечте умереть означало бы совершить по отношению к ней предательство. Хозяйка Элм-Крика должна знать, что та веселая жизнь, которую она сумела снова вдохнуть в свой дом, будет продолжаться.

Закат семьи Бергстромов, запустение в их фамильном гнезде – все это Сильвия вменяла себе в вину. Как будто именно ее отъезд стал единственным ударом, который всех погубил. Но Агнесс понимала: конец, увы, наступил не в одночасье. Жизнь в Элм-Крике угасала медленно, и смотреть на это было пыткой. Тем не менее она все видела. Когда Сильвия уехала и поселилась сначала в Мэриленде у родственников мужа, потом в Питтсбурге одна, Агнесс осталась, чтобы стать свидетельницей упадка.

Ее золовки часто ссорились. Последняя ссора была особенно серьезной, но об этом ей стало известно много позднее. Тогда же отъезд младшей из сестер Бергстром явился для нее полной неожиданностью. Ни она, ни Клаудия не могли даже предположить, как нескоро Сильвия вернется.

Это произошло вскоре после встречи с Эндрю. Он решил не продолжать учебу (почему – не объяснил) и теперь направлялся в Детройт, на новую работу. В Элм-Крике только переночевал. Агнесс видела, как после ужина он вошел в библиотеку, где работала Сильвия. Они долго разговаривали наедине. Потом дверь распахнулась, и Сильвия выскочила в коридор. Она была в ярости, плакала в три ручья. Эндрю остановился на пороге комнаты. Его лицо тоже было влажным от слез.

– Что случилось? – спросила у него Агнесс, и, как только эти слова сорвались у нее с губ, она почувствовала вспышку панического страха: ей не хотелось знать, что случилось, она и так испытала слишком много боли.

Эндрю взял ее за руку.

– Агнесс, тебе не все известно о смерти Ричарда и Джеймса. – Он помолчал. – Я должен сказать тебе правду.

– Нет, – она высвободила руку, – не говори.

– Но, Агнесс…

– Я не хочу знать! – закричала она.

Эндрю обнял ее и постарался успокоить:

– Ладно. Ш-ш-ш… Все в порядке.

Он не понял, а она не захотела объяснять. Разве теперь имело значение, как умер Ричард? Он больше не вернется к ней – этого бремени для женщины вполне достаточно. Ни к чему было усугублять свое горе картинами последних секунд жизни мужа: взрыв, кровь, оторванные руки и ноги, предсмертный вопль, рвущийся из горла… Даже без рассказов очевидца она все представляла себе слишком явственно.

Больше Эндрю не возвращался к этому и на следующий же день уехал. Насколько Агнесс было известно, с Клаудией он не говорил и не пытался поговорить так, как с Сильвией и с ней. Вспомнила она об этом только через много лет после свадьбы старшей золовки, а до тех пор считала себя виновницей разлада между сестрами.

Узнав о смерти мужа и брата, Сильвия замкнулась, с головой ушла в свое горе. Поначалу, правда, она помогала Клаудии с подготовкой к свадьбе, но после приезда Эндрю и к этому как будто потеряла интерес. К Гарольду и вовсе стала относиться враждебно. Она часто подолгу смотрела на него, о чем-то думая. Агнесс могла поклясться, что в такие моменты в ее глазах читалась ненависть, однако причина этой ненависти была непонятна.

Через какое-то время Клаудия тоже почувствовала неладное. «Завидует, – сказала она Агнесс, когда они вместе шили свадебное платье. – Не может смириться с тем, что мой мужчина вернулся, а ее – нет». Агнесс почувствовала удар в сердце: ее мужчина тоже погиб. Она смогла лишь кивнуть, с трудом сдержав слезы. Клаудия, конечно, сказала так не потому, что хотела причинить невестке боль, а потому, что по-прежнему воспринимала Ричарда как своего младшего брата – не как чьего-то покойного мужа.

Сильвию Агнесс завистливой не считала. Она была завистлива сама и втайне злилась на Клаудию, которой выпало счастье любить, рожать детей от того, кого любит, и состариться с ним рядом. У Агнесс уже не могло быть такой жизни.

Когда золовка предложила ей сыграть на свадьбе роль подружки невесты, она согласилась, удивленно подумав: «Почему Клаудия не попросила Сильвию?» Изначально Клаудия, конечно, просила именно Сильвию. Узнав, что планы старшей сестры поменялись, младшая ужасно оскорбилась. Завязался скандал. Агнесс, решив, будто ссора разгорелась из-за нее, в слезах выбежала из комнаты. Издалека она слышала крики, но разобрать слов не могла. Да и не хотела.

И все же она поняла: в этом споре было сказано нечто, заставившее Сильвию в тот же день покинуть поместье на долгие годы.

– Вернется! – повторяла Клаудия в течение первых нескольких недель. – Куда ей идти? Ее дом здесь!

Агнесс, впрочем, сомневалась, поскольку знала: некоторые слова могут помешать человеку вернуться домой.

День свадьбы Клаудии Агнесс провела в глубокой печали: во-первых, она переживала из-за отсутствия Сильвии, во-вторых, чувствовала, что Элм-Крик не готов стать ареной торжества после того, сколько смертей здесь недавно оплакали.

Сама невеста тоже не была олицетворением веселья. Перед тем как выйти к алтарю, она, мертвенно бледная, повернулась к Агнесс и спросила:

– Я не должна за него выходить? Я об этом пожалею?

Потрясенная таким вопросом, Агнесс не смогла ответить. Послышались звуки органа. Через несколько секунд невеста должна была войти в церковь.

– Перед отъездом Сильвия мне кое-что сказала. Кое-что о Гарольде. – Клаудия задумалась. – Но ведь сестра всегда мне завидовала. Не хотела, чтобы я получала то, чего нет у нее. – Она умоляюще поглядела на Агнесс. – Ты знаешь какую-нибудь причину, по которой я не должна становиться женой Гарольда?

– Только одну, – сказала Агнесс, внимательно посмотрев ей в лицо. – Твои нынешние слова. Если у тебя есть хоть малейшие сомнения, ты не должна выходить к алтарю. После того как дашь клятву, раздумывать будет поздно.

– Уже сейчас поздно, – еле слышно ответила Клаудия.

Вскоре Агнесс начала жалеть о том, что не остановила ее. Правда, поначалу молодожены казались очень счастливыми. «Видимо, тогда, в день свадьбы, она просто нервничала, как нервничают многие невесты», – внушила себе Агнесс. Клаудия и Гарольд как будто бы очень подходили друг другу. Тревогу вызывали не их отношения, а то, как расточительно они жили: чуть не каждую неделю в поместье устраивалась вечеринка. Молодые хозяева сорили деньгами так, словно хотели возместить себе все лишения военного времени. Словно думали, что, смеясь и танцуя, смогут заглушить боль и прогнать смерть. Агнесс наблюдала за ними с беспокойством и молилась о возвращении Сильвии.

Гарольд стал главой конезавода, но делами не занимался. Чтобы выручить побольше наличных, за бесценок продавал лошадей, побеждавших на скачках. Молодые супруги тратили деньги беззаботно, будто играя. Будто в ручье текли зеленые банкноты, а не вода. Боясь финансового краха, Агнесс отыскала в памяти кое-какие знания об управлении капиталом, полученные от отца и его друзей, однако ее советы никого не интересовали. Тогда она стала тайком вкладывать деньги в ценные бумаги. Гарольд и Клаудия даже не замечали этого, не имея привычки подсчитывать расходы.

Когда прошел год, Агнесс стала улавливать в их разговорах странные нотки. Клаудия словно бы в чем-то подспудно обвиняла мужа, а он оправдывался. Однажды она ни с того ни с сего спросила у Агнесс, рассказал ли ей Эндрю о смерти Ричарда и Джеймса. У той замерло сердце.

– Нет. Я попросила его ничего мне не говорить.

– Ну конечно! – Клаудия нервно рассмеялась. – Если бы это было правдой и если бы это было важно, он бы настоял на том, чтобы ты его выслушала, ведь так?

Агнесс не нашлась, что ответить.

За первый год совместной жизни Клаудии и Гарольда запасы наличных существенно истощились. Однажды в конюшне остались всего три лошади, потом две, потом и они были проданы. Клаудия уволила последних работников конезавода. Поскольку некоторые из них служили семье Бергстром не одно десятилетие, Агнесс позаботилась о том, чтобы они получили выходное пособие, позволяющее год продержаться без работы. Не имея собственных средств, она продала для этого кое-что из старинной обстановки пустующих спален. Предметы выбирала наобум, стараясь не думать о том, что та или иная вещь может быть дорога Бергстромам как память. Теперь поместьем управляли не Бергстромы, а Миддены. Точнее, они его разрушали.

Распродавая семейные реликвии покойного мужа, Агнесс чувствовала себя ужасно, но выбора у нее не было. Она стала часто наведываться в антикварный магазин и однажды встретила там Джо – профессора истории из Уотерфордского колледжа. Помогая хозяину лавки оценивать изделия, он очень хвалил вещи, которые приносила Агнесс, и однажды предложил угостить ее обедом в обмен на рассказ о том, где она добывает такую красоту. Она согласилась. Узнав о ее проблемах, Джо пообещал свести ее с антикварами из Нью-Йорка, которые смогут платить ей за вещи гораздо больше, чем она выручает за них в Уотерфорде. Агнесс так обрадовалась, что даже обняла его. Он засмеялся и неловко похлопал ее по спине.

Вскоре Клаудия и Гарольд стали продавать с аукциона землю. Агнесс боролась за каждый акр… Напрасно: супруги каждый раз напоминали ей о том, что другого источника дохода у них нет.

– Постарайтесь, чтобы это был последний участок, который ушел с молотка, – умоляла она их. – Разместите деньги с умом и живите на дивиденды. Экономьте.

Ее увещевания игнорировались. Когда она попросила Клаудию, чтобы та предложила Сильвии вернуться, ответ был резким, даже гневным:

– Мне не нужна ничья помощь! Особенно сестры, которая меня ненавидит!

Агнесс поняла, что действовать придется самой, иначе от поместья совсем ничего не останется. Она старалась ради Ричарда и ради Сильвии: чтобы та однажды смогла вернуться домой, нужно было этот дом сохранить. Итак, Агнесс собрала все документы, какие остались. Джо нашел хорошего юриста, который переписал бумаги на имя Сильвии, чтобы, пока она жива, уцелевшую часть земли никто не мог продать. Агнесс заменила старые бумаги новыми, ругая себя за то, что не додумалась сделать это раньше.

Начался третий год, а продавать Мидденам уже было нечего. Агнесс спасла участок, граничащий с лесом, территорию, по которой протекал ручей, северный и западный сады. Внезапно выяснив, что все это принадлежит Сильвии, Клаудия и Гарольд обвинили в своем разочаровании мистера Бергстрома, а невестку даже не заподозрили. Кроме самой Агнесс, Джо и юриста, никто не узнал, какую роль она сыграла в этом деле.

Безудержное веселье, царившее в доме до сих пор, резко стихло. Уволили последних слуг. Между мужем и женой начались ссоры. Агнесс посвятила все свое время фруктовому саду. Его урожай стал для нее единственным источником дохода, если не считать процентов от вложений, которые, как она говорила Мидденам, сделал мистер Бергстром. Ей верили на слово.

О том, что Эндрю в свое время пытался ей что-то сообщить, Агнесс почти забыла, но однажды Клаудия рассказала, из-за чего они поссорились с Сильвией: младшая сестра объявила старшей, будто в смерти Ричарда и Джеймса виноват Гарольд.

– Как ты считаешь, это может быть правдой? – отчужденно спросила Клаудия.

– Не знаю, – ответила Агнесс, хотя про себя подумала: «Эндрю не стал бы нас обманывать, да и Сильвия вряд ли опустилась бы до клеветы».

Теперь она поняла, почему ее младшая золовка покинула Элм-Крик. Ей и самой захотелось уехать, вот только куда? Не имея законченного образования, она не могла зарабатывать себе на жизнь. Родители отвернулись от нее, а просить помощи у филадельфийских знакомых не позволяла гордость. Гибнущее поместье оказалось для Агнесс ловушкой, и она не знала, как выбраться.

Ночью ее разбудили крики Клаудии и плач Гарольда. Она наконец-то задала ему вопрос, и он ответил правду. Агнесс, как маленькая девочка, натянула на голову одеяло, но шум ссоры все равно долетал до ее ушей.

На следующий день Клаудия перебралась в отдельную спальню в западном крыле – подальше от Гарольда. С тех пор они уже не жили как муж и жена. Старались проводить в присутствии друг друга как можно меньше времени, разговаривали только при необходимости. Дом охватила тишина, в которой Агнесс боялась утонуть. Через несколько месяцев она спросила Клаудию, почему бы им с Гарольдом просто не разойтись.

– Такая жизнь – моя кара, – ответила та.

Второй раз в жизни Агнесс показалось, что вокруг творится безумие, но никто, кроме нее, этого не замечает. Когда Джо сделал ей предложение, она не сразу отважилась поверить такому счастью. В темную комнату словно проник луч света. Решив быть честной, даже если это жестоко, Агнесс призналась будущему мужу, что никогда не полюбит его так, как любила Ричарда. Джо ответил:

– Моей любви хватит на двоих.

Ни один другой человек не был к ней так добр, не давал так много, так мало прося взамен.

Когда она начала объяснять Клаудии, как вести семейный бюджет, та стала упрашивать ее не уезжать, говоря, что жить с Гарольдом вдвоем хуже, чем остаться одной. Агнесс было больно это слышать, и все-таки она не изменила своего решения. Тогда Клаудия перешла к угрозам:

– Если уедешь, о наследстве можешь забыть! Раз ты предаешь память моего брата, его часть поместья тебе не достанется!

Агнесс посмотрела на золовку с искренним сожалением.

– Ах, Клаудия! Неужели ты думаешь, будто я из-за наследства так долго не уезжала?

Она вышла замуж за Джо и с тех пор каждый день благодарила Бога за то, что Он послал его ей. Вопреки своим опасениям, она быстро полюбила второго мужа и, даже не испытывая к нему той страсти, какую испытывала к Ричарду, ни разу не пожалела о своем решении. Джо подарил Агнесс любовь, дом, двух замечательных детей. Благодаря ему она узнала, что еще способна любить. Ричард был бы за нее рад – в этом она почему-то не сомневалась.

Ну а Клаудии и Гарольду счастье больше не улыбнулось. Они прожили оставшиеся годы в печали, и Агнесс начала оплакивать их задолго до того, как они умерли.

Теперь из тех, кто помнил те далекие дни, в живых остались трое: Сильвия, Эндрю и она. Сильвия отсутствовала больше пятидесяти лет и вернулась в Элм-Крик только после смерти Клаудии. Еще до примирения, организованного Сарой, Агнесс с гордостью отметила про себя, что, если бы не она, хозяйке поместья некуда было бы возвращаться. И она понимала: нужно благодарить судьбу за эти два года, которые они с Сильвией прожили в согласии.

Однако благодарности Агнесс не чувствовала. Наоборот, она злилась, потому что два года – это слишком мало. Она ждала от Бога большей щедрости. Забрав Ричарда с Джеймсом, обрушив на семью Бергстромов столько несчастий, Он не мог призвать к себе еще и Сильвию. «Не сейчас! – шептала Агнесс. – Рано! Всегда будет рано!»

Это была самая злая молитва из всех, что она когда-либо возносила, зато каждое слово рвалось из глубины души. Когда гнев утих, она села рядом со своими друзьями и стала ждать.

Как только в приемной появился врач, они подняли глаза и все как один встали. Пока доктор шел к ним, Агнесс изучала выражение его лица, но ничего не могла понять. До последней секунды, когда он улыбнулся.