Можно ли говорить о комплексе Нарцисса как об устойчивой структуре? Вопрос крайне дискуссионный, неоднозначный, сложный и абсолютно неуместный в данной книге. Достаточно знать, что нарциссизм – это динамический процесс, а не черта характера. Любой субъект использует нарциссический маневр, чтобы уйти из-под ударов судьбы. Потеря ценного объекта, профессиональные неудачи, жесткая общественная критика, разрыв долгих отношений – психика может справиться с этими ситуациями только с помощью нарциссизма.

Нарциссизм – это интенсивное возвращение либидо от ценных объектов.

Здесь уместно уточнить: а куда либидо возвращается? Как правило, в свой резервуар, то есть в Оно. Уже оттуда либидо приливает к участкам Я, отвечающим за самооценку (Selbstgefühl). Таким образом психика обесценивает некогда важные и любимые объекты и пытается инвестировать свой энергетический капитал в нечто более надежное. Та легкость, с которой некоторые личности расстаются с прошлым, вызывает в инертном обществе зависть. Неудивительно, что словечко “нарцисс” приобрело негативную окраску. Однако именно нарциссические личности являются наиболее адаптивными, эволюционно перспективными и психически свободными.

Что же может пойти не так? Например, некоторые объекты в Я перехватят лакомый кусок энергии. Этот сценарий разобран Фройдом в работе “Введение в нарцизм” и здесь не рассматривается. Кто еще может претендовать на либидо? Сверх-Я, кто ж еще. И у психопатов это главный и безальтернативный кандидат на победу.

Так, сама по себе, вырисовывается отдельная группа психопатов, которые в любой ситуации, при любых обстоятельствах, при первой возможности возвращают либидо от реальных объектов в паутину Сверх-Я. Там либидо не успокаивается и продолжает гулять, сшивая воедино фантазии и реальность, прошлое и будущее, страхи и надежды, факты и вымыслы. В этом случае говорят об интроверсии.

Интроверт оперирует идеальными объектами, как будто они реальны.

Или, что то же самое, деятельность интроверта разворачивается в его внутреннем мире.

Только не надо думать, что все интроверты – это психопаты. Вовсе нет. Интроверсия свойственна многим творческим и вдумчивым людям. Это не какая-то там черта характера (как полагают современные психологи), а динамический процесс, выполняющий определенную функцию. Обработка большого объема информации, поиск нестандартных решений, фантазирование, медитация, рефлексия – для всех этих полезных операций интроверсия просто необходима. Однако нельзя быть интровертом вечно: когда-то человеку захочется представить плоды своего умственного труда широкой публике или кругу избранных.

Как вы уже догадались, интровертные психопаты всегда интровертны. Направить либидо во внешний мир для них – невыполнимая миссия.

Классификация и дифференциация интровертных психопатов – задача непростая хотя бы потому, что их внешняя активность достаточно низкая. Однако если уж интроверт-психопат вступил с вами в коммуникацию, обязательно обратите внимание на структуру речи. Нас особо интересуют два вопроса: 1) можно ли выделить в разговоре основную мысль, 2) обращен разговор в прошлое или в будущее. Логика очевидна, если еще раз взглянуть на большую диаграмму и вспомнить психический смысл координатных осей. Этих двух критериев вполне достаточно для классификации.

Далее, интроверты чувствительны не столько к стимулам, сколько к отсутствию стимула. В частности, они очень ярко реагируют на ваше молчание. Третий критерий (реакция на ваше молчание) не является самостоятельным, однако нам интересно посмотреть, как он “ложится” на уже построенное двумерное пространство. Этим мы займемся в конце главы.

Приятным бонусом для послужит уже накопленная информация по таким классическим, “эталонным интровертам”, как шизоид и сенситив. Ее мы также перескажем (сжато) в этой главе. Наша классификация психопатов отличается наличием двух новых типов: рефлексоида и виктима. Эти двое бывают довольно разговорчивы, но их “внешняя” активность – это обманный маневр, попытка затянуть собеседника в психопатическое болото. Актуальность нашего нововведения, надеемся, станет очевидна после описания новичков.

 

Шизоид

 

Вокруг шизоида скопилось неприлично много романтических мифов. Якобы это очень творческая, ранимая личность с офигенно богатым внутренним миром. Шизоидные мифы глубоко укоренились в художественной литературе и кинематографе.

Давайте смотреть на вещи трезво! Допустим, вы поехали в Неаполь, там случайно познакомились с известным российским историком, который устроил вам экскурсию по побережью. Заплутавши в италийских кущах, вы натыкаетесь на заброшенную римскую виллу. Развалившиеся стены, обвитые плющем. Пустые глазницы окон, взирающие в пустоту времени. Сырость и сирость. Локация не годится даже для места действия какого-нибудь ужастика. Какова вероятность, что внутри этой покинутой развалины кипит роскошный пир или проходит секретная выставка современного псевдоискусства? Шанс есть, но ничтожный.

Наше воображение, столкнувшись с внешней блеклостью шизоида, с его разрушенным фасадом, дорисовывает и приписывает психопату богатый внутренний мир. Нет формы, значит есть содержание – из этой предпосылки исходит наблюдатель. В этом есть рациональное зерно. Однако кроме формы и содержания есть еще третья категория. о которой часто забывают. Как вы догадались, это структура. Что мы имеем в виду? Разберемся во втором пункте, но сначала поговорим о самом важном (и легко наблюдаемом) шизоидном признаке.

 

1. Шизоид соскальзывает с темы на тему, не может удержать нить разговора

Классическая и общеизвестная черта шизоида – он соскальзывает, как русалка из мультика. Вот он говорит о правильной стрижке баранов, через две фразы переходит к пенсионной реформе, затем к ракетам средней дальности и наконец к рейтингу самых низкокалорийных диет. Как все эти темы связаны – непонятно. Шизоиду не нужно логическое обоснование, чтобы перейти от одного к другому.

Попытка заставить психопата придерживаться генеральной линии может привести к плачевным последствиям. В лучшем случае шизоид замкнется в себе, то есть перейдет в привычное состояние. Если будете ему надоедать и постоянно задавать один и тот же вопрос, то наступит худший случай – психопат покажет свою хладнокровную жестокость. Убивать, мучить и прятать трупы шизоиды умеют. Ни раскаяние, ни сомнение, ни страх наказания им не свойственны.

Если брать школьную стрельбу в США, то большинство стреляющих “мстителей” – классические шизоиды. По крайней мере, такой вывод можно сделать на основании свидетельских показаний их родных и друзей. “Тихий, замкнутый, хороший мальчик” – это понятно. Таких много, но не все хватаются за пистолет. “Над ним издевались в школе” – тоже понятно, но не у всех шизоидов от этого в голове перемыкает. Тут важен характер травли, и здесь у нас мало сведений, но какую-никакую гипотезу мы можем выдвинуть.

Итак, гипотеза: шизоид реагирует только на монотонно повторяющуюся травлю вне зависимости от ее независимости. То есть психопат спокойно стерпит несколько агрессивных наездов; но разозлится на безобидную дразнилку, если обидчик повторяет ее (и только ее) достаточно часто.

Здесь нам неожиданно помогает кинематограф (хотя именно этот факт заставляет нас сильно сомневаться в собственной гипотезе). Читатель наверняка вспомнит множество фильмов, где есть сцена с капающей водой или тиканьем часов. Персонаж в полной тишине вслушивается в монотонные повторяющиеся звуки, в его голове вызревает план убийства. Нередко сцену расправы показывают, не меняя звукового сопровождения: в полной тишине, жертва беззвучно кричит, вода продолжает капать. Еще один кластер сцен возвращает нас к школьным дразнилкам: главный герой долго терпит издевательства, но срывается, когда обидчики “выходят на устойчивый цикл”. Нередко новоиспеченный палач во время расправы сам повторяет обидный стишок или же дразнилка звучит фоновым эхом из множества голосов.

 

2. Шизоид связывает все объекты в единую структуру

Почему шизоид постоянно соскальзывает? Потому что в его психики между любыми двумя объектами протянута цепочка ассоциаций. Ассоциативное мышление – это хорошо, и мы с вами тоже можем ассоциативно связать что угодно с чем угодно. Но обратите внимание: мы делаем это по необходимости, а у шизоида большинство ассоциативных связей проложено заранее. На поддержание сложной паутины неэффективных и подтянутых за уши ассоциаций тратится уйма энергии. Неудивительно, почему шизоид такой замкнутый и малоактивный. Он занят сохранением и расширением психического лабиринта.

Это мы и имели в виду, говоря о структуре. Шизоиду не важно, о чем думать и говорить. Не важно, насколько понятна его речь окружающим. Его заботит только возможность связать воедино множество психических объектов. Шизоида интересуют не объекты, а связи между ними. Психопат нон-стоп строит, достраивает, перестраивает огромный пустой лабиринт. Комнаты в лабиринте важнее их интерьера. Длинные коридоры важнее комнат.

Шизоид получает удовольствие от процесса ассоциирования. Если его попросить найти очевидное сходство между двумя вещами, он пустится в долгое пустое резонерство. Иногда психоаналитические клиенты используют шизоидную стратегию, чтобы найти компромисс между сопротивлением и желанием угодить аналитику. Они вроде бы выполняют принцип свободных ассоциаций, но избегают любой завершенности, целостности, содержательности.

Шизоидная “речевая логика” отражает стремление к бесконечной структуризации. Там, где нет и не может быть причинно-следственных связей, шизоид использует хронологию. Психопат перечислит несколько произвольных событий, следующих друг за другом по времени, – и будет доволен, так как выстроил некую структуру.

Этот пункт позволяет отнести шизоида в верхнюю полуплокость. Речь психопата подчинена току времени, но это подчинение относится к объектам внутреннего мира. Шизоидная психика позволяет времени свободно течь сквозь объекты, потому что так легче построить лабиринт ассоциативных связей.

Принцип “рядом – значит вместе” тоже используется шизоидом. Если двое оказались в одно время в похожей ситуации, то это неспроста! Ситуация выбирается, опять же, произвольно. Может быть, люди попали на общую фотографию с партийного съезда – тогда связь очевидна и адекватна. Может быть, два человека просто имели неосторожность проснуться примерно в одно время – и шизоид будет фантазировать о переплетении их судеб.

 

3. Шизоид воспринимает молчание как знак согласия

Заявить, что шизоид предпочитает молчаливых собеседников – значит открыть велосипед или изобрести Америку. Важно знать, что именно происходит с вашим светлым молчаливым образом в шизоидной психике. Вас нагло встраивают в фантазию. Из реального человека, с недостатками и слабостями, вы превращаетесь в идеального лирического героя. Не надо радоваться. Реальный человек может сказать “нет” или произнести стоп-слово. Лирический герой такой возможности лишен.

В таком качестве шизоиды превращаются в назойливый и далеко не безобидный источник проблем. Вот вы свободная и успешная дама без комплексов. “Загадочность” шизоида вас не впечатлила и вы вполне справедливо игнорируете его скользкие монологи. Тем самым вы не даете о себе никакой дополнительной информации. Психопату она и не нужна. Он быстро вплетает вас в уже готовый узор, в психическую композицию. Теперь в его глазах вы чистая и непорочная Тургеневская девушка. Конечно, для столь опрометчивых выводом необязательно быть шизоидом – достаточно слыть обыкновенным оленем, но это уже нюансы.

Рано или поздно шизоид обнаружит, что его обманули, и потребует от вас соответствовать его больным фантазиям. Объяснять, что он сам обманываться рад, бесполезно. Чем раньше его послать подальше и максимально ярко продемонстрировать свою естественную манеру поведения, тем лучше. Паутину лучше разрывать на ранних стадиях, пока она не превратилась в безвкусный настенный ковер. Иначе шизоид обидится, расстроится и напомнит вам о своей хладнокровной жестокости.

Мораль: держитесь от шизоидов подальше. Не стоит сочувствовать всем слабым, изгоям и отщепенцам. И уж тем более нельзя демонстрировать им свое сочувствие. Сколь ни уродливо стадное мышление, не просто так группа людей, не сговариваясь, изгоняет из своих рядов какого-то индивида. Естественный отбор никто не отменял – стая должна избавляться от потенциальной внутренней угрозы, должна следить за уровнем дегенерационного потенциала. Грамотная и взвешенная политика остракизма (изгнания) – это шаг от стадного мышления к мышлению стайному. Стадо нуждается в пастухе, который выявляет и отсеивает паршивых овец. Стая прекрасно справляется с этой задачей сама. А там, глядишь, недалеко до уровня малых групп, но это совсем другая история.

 

Ш+П

Шизоид и параноид конкурируют за ресурсы. Не в буквальном, само собой. а в коммуникативном смысле. Они могут беседовать на любую тему, но каждый будет настаивать на своем контексте.

Параноид говорит о глобальном потеплении – подразумевает заговор промышленников, которые целенаправленно ухудшают климат, или заговор экологов, которые фабрикуют результаты исследований. О сверхценной идее тоже не забываем. Для параноида разговор об экологии может быть лишь поводом, чтобы рассказать о своем гениальной технологической идее уровня Николы Теслы. Как изобретет он сейчас дармовой источник энергии или климатическое оружие – и все климатические проблемы будут решены. Опять же, “власти мешают, власти скрывают”.

Шизоид говорит о глобальном потеплении – подразумевает все, что угодно: от реального многофакторного анализа до одомашнивания красных панд. Шизоид не хочет делать никаких выводов, ему приятен сам процесс сбора и структурирования информации. Так, он засыпет собеседника графиками среднегодовой температуры, розами ветров, цветными картами подводных течений. Выводы пусть делает параноид – и он их обязательно сделает. Увы, к этому моменту шизоид уже соскользнет на другую тему, поставив параноида в неловкую ситуацию. Из чего параноид сделает еще один вывод: шизоид над ним издевается, шизоид – предатель, шизоид с ними заодно. Параноидные черты слегка обострятся.

Обострится ли психопатия у шизоида – вопрос открытый. Скорее всего, да: он будет чаще соскальзывать с темы на тему. Дело в том, что параноид со своей сверхценной идеей умеет быстро выжать из темы максимум. Засчет высокой интенсивности и пассионарности диалога шизоид быстрее утомляется и, как следствие, быстрее соскальзывает.

 

Ш+И

Здесь все стандартно и предсказуемо. Истероид требует к себе постоянного внимания. Шизоид сначала встраивает истероида в свой мир, идеализируя и демонстрируя ненужное истероиду особое отношение. Бегство истероида никак на шизоида не влияет: зачем реальный “кумир”, когда его образ надолго поселился в пустом лабиринте? Добровольно вернувшись из незамеченного побега, истероид напрасно ждет бурных оваций. Тогда в ход идет уже знакомые вам соблазнение, флирт и хулиганские выходки – долго выдержать подобное активное общение шизоид не сможет. Перевести разговор в сексуальное русло у истероида тоже не получится, потому что его конкурент просто соскользнет на нейтральную тему.

 

Ш+Э

Поначалу эпилептоид будет весьма доволен шизоидом. Последний быстро впитает эпилептоидную систему ценностей, потому что он вообще все впитывает. Однако шизоид темпорален. В его психике чужие взгляды подвергнутся медленной, но верной трансформации. Эпилептоид весьма удивится, когда из его старых, проверенных и простых ценностей шизоид сплетет диковинный узор.

Эпилептоид потребует объяснений, и немедленно. Шизоид поначалу подчинится, но перенервничает и быстро соскользнет с темы – к вящему эпилептоидному гневу. После скандала и встряски шизоид заново впитает правила и ценности конкурента. Оба успокоятся, однако эпилептоид усилит контроль за собеседником, а шизоид построит из анальных эпилептоидных кирпичей новый коридор в непроходимом лабиринте.

 

Рефлексоид

 

Самый безобидный из всех психопатов. Рефлексоид не агрессивен, не обидчив, не страдает от психосоматики, не навязывается. Он постоянно рефлексирует. Рефлексия, необходимая для психического развития, доводится до абсурда и обращается в Гегелевскую дурную бесконечность. Обычно рефлексия используется, чтобы “подняться над противоречиями рассудка”. Рефлексоид лишь слегка приподнимается над “сырым” рассудочным опытом, а затем ныряет в противоречия еще глубже.

Звучит слишком абстрактно. Мы не можем залезть к психопату в голову и убедиться, что там господствует бесконечная рефлексия. Снова на помощь приходит структура речи. Вы всегда безошибочно распознаете рефлексоида по его менере вести монолог.

 

1. Рефлексоид легко отвлекается и легко возвращается к теме разговора

В противоположность шизоиду, рефлексоид прекрасно помнит, о чем он хотел рассказать в начале “лекции”. Помнить – помнит, но не факт, что доберется до сути. Да, из рефлексоидов получаются прекрасные преподаватели философии – особенно в таких университетах, где гуманитарные дисциплины преподаются для галочки. Также они хорошо приживаются во всяких интеллектуальных клубах, местечковых радиостанциях или на канале “Культура”.

Вещает такой рефлексоид о Канте и вдруг обращается к случайному слушателю с личным вопросом, будто несколько лет знает несчастного. Вопрос зачастую совершенно абсурдный и непредсказуемый, например: “А вот вам приходилось тайно провозить через границу санкционный сыр?”, “При каких обстоятельствах состоялось ваше знакомство с Платоном?” и “Трудно ли молодежи отличить древнегреческого философа от системы транспортного налога?”.

Слушатель, несколько растерянный, промолчит или попытается ответить, и рефлексоид запомнит ответную реплику (зачем – разберем ниже) – неважно. Психопат к тому времени уже вернется к основной теме. Не успеет аудитория облегченно вздохнуть, как рефлексоид снова вспомнит какую-то шутку или задаст каверзный вопрос.

Радует, что после каждой словесной петли психопат обязательно возвращается к теме разговора. Рефлексоид знает цену ценным объектам, отличает главное от второстепенного, поэтому попадает в правую полуплоскость. Однако, как ни крути, наибольшую ценность для психопата представляют его воспоминания, арсенал шутеечек и мемуары. К ним мы еще вернемся.

Так, с грехом, отклоняясь и возвращаясь к теме, рефлексоид дочитает лекцию до конца, доведет разговор до логического вывода. Правда, тут может выясниться, что лекцию он читал не о Канте, а о Ницше. Старик Кант оказался просто удачным иллюстративным персонажем с противоположными взглядами, но с похожей трагической судьбой. Старость одарила Канта немощью и агонией чистого разума. Философ в старости очень пристрастился к сыру Чеддер и негодовал по поводу отсутствия лакомства. И, уже под занавес, рефлексоид снова поделится своим опытом тайного провоза санкционного сыра через границу.

Кант. О, нет! О, нет! (…Канту удается встать с кресла. Как завороженный приближается к ящику) Ханна! Ханнушка!

(Сделав следующий шаг, падает на пол. Лежит спиной к зрителю. Он даже не пытается подняться. Знает, что ему это не по силам; и внезапно принимается хохотать, как будто находится в презабавной ситуации. Свет медленно гаснет, в то время как голос Канта говорит: «Не знаю, где я; я стеснен, как будто я на необитаемом острове, и мое единственное желание – вернуться домой. Еще я очень люблю хлеб с маслом и английский тертый сыр, но никто мне не дает; никто не дает мне ни тертого английского сыра, ни хлеба со сливочным маслом…». Полное затемнение.)

 

2. Рефлексоид живет в прошлом, рассказывает о прошлом

Пример с Кантом не случаен. Рефлексоиду куда более интересно копаться в чужих биографиях. Он коллекционирует события прошлого, чтобы расширить свой нарративный арсенал. Ему нравится переживать чужой исторический опыт и тайком сравнивать свою жизнь с маленькими трагедиями больших личностей.

Хотите завоевать расположение рефлексоида? Нет ничего проще. Найдите неочевидное сходство между его скучной старостью и бурной молодостью какого-нибудь Фомы Аквинского.

Бесконечная рефлексия выражается также в переборе гипотетических вариантов: “Что было бы, если Ницше попал на прием к Фройду?”, “Что было бы, если бы Зиновьев и Каменев объединились с Троцким?”.

Будь у рефлексоида машина времени, он бы ее сломал, исколесив все эпохи и ставя бесчисленные исторические эксперименты. Копаться в прошлом, чтобы не дать свершиться будущему, чтобы не видеть настоящего – чисто рефлексоидная стратегия. Благодаря своей явной атемпоральности, психопат по праву занимает место в нижней полуплоскости.

 

3. Рефлексоид видит в людях персонажей для мемуаров

Молчаливый слушатель – подарок для рефлексоида, плацдарм для построения и перегруппировки биографических войск. В целом реакция на нулевой стимул (ваше молчание) у рефлексоида положительная, но ее трудно заметить. И с общительной, и с молчаливой публикой психопат будет общаться примерно одинаково. Точнее, общается-то он не с публикой, а с прошлым (своим и чужим), но публика ему помогает.

Вопрос о взаимодействии рефлексоида с собеседником интересен по другой причине. Психопату вы интересны только в качестве потенциальных персонажей. Если вы что-то ляпнете на лекции, то все последующие поколения студентов (слушателей, посетителей, собеседников) обязательно об этом узнают. Можно ничего не ляпнуть – и все равно попасть в рефлексоидные мемуары. Например: “Этот вопрос я задал студентке Сарочке, но она ничего не ответила. Вообще вы знаете, Сарочка всегда сидела на лекциях, уткнувшись в планшет. Наверняка, она проверяла меня, гуглила даты жизни философов и читала первоисточники. Вдруг я что-то напутаю. Но в тот раз планшет у нее разрядился и она не могла нагуглить ответ. Вот если бы у Канта был планшет…”.

 

Р+Ш

Конкуренция рефлексоида и шизоида с очевидностью следует из двух различий в их манере общения. Рефлексоид возвращается к главной теме, шизоид постоянно соскальзывает (у него нет главной темы). Первая смена темы позитивно воспринимается обоими собеседниками, но вскоре соскальзывающий шизоид начинает мешаться под ногами великого мемуариста. Рефлексоид замораживает время, погружаясь в прошлое. Шизоид обязательно протянет мостик из прошлого в будущее, чтобы время свободно текло по многочисленным ассоциативным руслам. К слову, это легкий способ отличить шизоидную любовь к истории от рефлексоидной. Шизоид сравнивает события прошлого с актуальными событиями. Рефлексоид сравнивает исторические эпохи между собой, не касаясь настоящего.

Кроме того, шизоидные структуры развиваются, разрастаются, поглощая новые элементы. И пленники лабиринтов тоже развиваются. Образ идеальной женщины у шизоида может долгое время жить собственной жизнью, строить планы и стареть. Реальному прототипу постоянно будет ставиться в упрек несоответствие абсурдному идеалу.

Рефлексоид же будет вполне доволен, если его избранница (избранник) хотя бы однажды проявила себя достойным образом. Психопат сохранит ее реальные достоинства и будет о них часто с благодарностью вспоминать, публично нахваливать. Неудивительно, что в долгосрочной перспективе именно рефлексоидный подход придется второй половинке по душе.

Одного особо мечтательного шизоида воображаемая муза вообще умудрилась бросить и, громко хлопнув форточкой, сбежала из мира грез. Ушла к общему знакомому-рефлексоиду. А еще друг называется!

 

Р+Д

Аддиктоид не любит, когда кто-то напоминает о самом факте зависимости. Рефлексоид не может не напоминать о столь важной черте конкурента: это человек-мемуары, его общение сводится к воспоминанию, припоминанию и напоминанию. Даже став собутыльником аддиктоида, рефлексоид не поменяет своих привычек. Да, он хороший слушатель и замечательный рассказчик. Однако эта скотина помнит все! И мало того, что помнит, так еще другим забыть не позволяет.

«А помнишь, как ты вчера выпил на спор бутылку абсента, и мы тебя всей кафедрой философии откачивали?» – иронично напомнит рефлексоид, хотя сам в одну философскую харю вылакал две и еле стоял на ногах. Чувство вины, с таким трудом потопленное в алкогольном море, радостно всплывает на поверхность. Опять топить придется… Аддиктоид очень быстро спивается в дружной компании таких же аддиктоидов, но еще быстрее лед трогается, если в компанию затесался рефлексоид.

Рефлексоид, кстати, философствует за столом вовсе не от хорошей жизни. Вполне возможно, что ему хочется просто посидеть, помолчать и помечтать о своих былых свершениях. Однако аддиктоид не потерпит чужого молчания и будет навязываться с пьяными вопросами и жалобами на родственников. Рефлексоида столь низкопробный материал не интересует (в мемуары не вставишь), поэтому он играет на опережение и сам занимает роль рассказчика.

Чем активнее рефлексоид вспоминает и припоминает, тем глубже аддиктоид ныряет в зависимость. Соответственно, чем сильнее зависимость аддиктоида, тем глупее и скучнее его монологи и тем упорнее рефлексоид борется за роль рассказчика.

 

Р+Г

Гипертим постоянно в действии, в движении, в гуще событий. Чем не герой исторического романа? Рефлексоид постоянно в воспоминаниях, в рассказах, в мемуарах. Чем не автор исторического романа?

На первых порах все хорошо. Рефлексоид наблюдает за гипертимом, запоминая подвиги и разочарования. Гипертим с удовольствием позирует для словесного портрета. Результат не устраивает обоих.

Монологи рефлексоида слишком скучны, чтобы гипертим их слушал. Дела гипертима велики и чудны, но слишком далеки от завершения, чтобы рефлексоид о них вещал с должным пафосом. Да и как можно всерьез относиться и тем более рассказывать о недоделанных подвигах? «Муссолини подвел войска к Тиролю и собирался напасть на Гитлера, но ему стало скучно и он напал на Эфиопию»?. Гипертиму тоже, знаете ли, не очень приятно в глазах аудитории выглядеть эдаким вертопрахом с семью пятницами на неделе.

Пытаясь исправить ситуацию, гипертим бросается во все тяжкие и совершает все новые и новые подвиги, чтобы поведать о них рефлексоиду. Подвиги, как всегда, до ума не доводятся и в летописи не попадают. Рефлексоид не хочет общаться с гипертимом; если и рассказывает публике о герое, то только в ироничном ключе. Словесное кружево расползается из-за незавершенности, поэтому рефлексоиду приходится вплетать в сюжет непропорциально большое количество действующих лиц и воспоминаний. Чем больше подвигов (не)совершает гипертим, тем труднее рефлексоиду поспевать за ним, тем больше дыр в сюжете, тем больше воды и тем больше исторический роман похож на болтовню старого Мазая.

 

Р+Ц

Мы не располагаем достаточно точными данными касательно пары Р+Ц. Мы лишь предполагаем, что они конкурируют между собой. Во-первых, такой прогноз вытекает из их положения на диаграмме (см. Приложение, рис. 2, 14). Во-вторых, мы не претендуем на строгий научный подход, поэтому можем обратиться за помощью к аналитической психологии Юнга. Читатель всегда может проверить наши гипотезы на практике, познакомив циклоида с рефлексоидом.

Казалось бы, при чем тут Юнг? Основатель аналитической психологии в своих поздних работах активно апеллировал к архетипам. Архетип – это символ (объект, образ, миф…), который вызывает схожий психический отклик у разных представителей одной культуры. Эти поэтические и красивые образы позволяют на интуитивном уровне прочувствовать глубинную общность внешне никак не связанных феноменов, предвосхитить неочевидные результаты исследований. Не стоит, однако, забывать, что метод архетипов не является научным, это всего лишь эффективное и эффектное упражнение по развитию своего бессознательного, юнгианская «медитация». Так что давайте немного помедитируем.

Циклоид ассоциируется с архетипом воскрешения, чередования смерти и возрождения из мертвых. Это и ежедневная борьба бога солнца с хтоническим крокодилом, и праздник урожая, и циклы пассионарности Гумилева, и лунные календари с гороскопами. Все это очень красиво и занимательно, но правдиво лишь наполовину. История повторяется, но не только повторяется. Биохимические процессы в организме носят колебательный характер, но эти колебания затухают.

Рефлексоид не принимает циклоидной полуправды и начинает активно делиться опытом. Он-то знает, что прошлое не повторяется, а накапливается. Нет двух одинаковых историй (иначе зачем было рассказывать непременно обе?). Миф о вечном повторении разрушается под натиском мемуаров и биографических очерков.

Но где та ось времени, которая превратит круг в спираль? У рефлексоида таковой не имеется (он вам не параноид). Поэтому на смену архетипу вечного повторения приходит архетип вечного возвращения. Чем дальше мы убегаем от какого-либо сюжета, тем выше вероятность неожиданно вернуться в исходную точку. Всякое событие – одновременно и эхо, и предвосхищение чего-то более важного. Человек накапливает опыт не для того, чтобы им пользоваться, а чтобы о нем рассказывать. И это накопление бесконечно во времени и в пространстве.

Циклоид своим примером опровергает полуправду рефлексоида. Он не может отрефлексировать опыт резкого изменения настроения, не может рассказать о нем. Возвращение также недоступно циклоиду. Предположим, полный цикл психического расписания у какого-то циклоида составляет сутки. Как ему вернуться в состояние, которое было час назад? Подождать двадцать три часа – единственный способ. Никак больше. Рефлексоидный миф о том, что «прошлое – это опыт, к которому всегда можно обратиться», разрушен.

 

Сенситив

 

Приходит мужик к врачу.

– Доктор, у меня яйца звенят!

– Голубчик, побойтесь бога. Как звенят?

– Ну вот так!

Мужик бегает по кабинету. Дзинь-дзинь-дзинь. Да так громко, звонко, задорно.

– Действительно. Звенят…

Доктор выглядит удивленным. Но ничего не поделать. Факт есть факт.

– Ну что, доктор? – не унимается пациент. – Это же невероятно! Это же удивительно! Скажите честно, я феномен? Про меня напишут в медицинском журнале? Я же феномен! Вот, слышите, дзинь-дзинь-дзинь. Я феномен?

– Да какой вы феномен? – доктор задумчиво поправляет стетоскоп. – Никакой вы не феномен. Самый обычный мудозвон.

Обиделись бы вы на такое заявление? Нет. А вот сенситив обиделся бы. И долго переживал бы, вздыхал. Старался ходить потише, чтобы не звенеть своим внезапно отвергнутым талантом.

Сенситивы крайне ранимы и болезненно реагируют на любую критику. Вплоть до того, что невинная просьба исправить несколько мелких ошибок ввергает «яхудожника» в панику.

– Я художник, я так вижу!

– Петя, ты не художник. Ты строитель. У тебя сейчас несущая рухнет.

– Ой, все.

 

1. Сенситивы капризны, раздражительны, плаксивы

Собственно, «сенситив» и переводится как «чувствительный», «ранимый». Он чувствителен ко всему. Помните критерий психопатии? Одинаковая реакция на разные стимулы. Так вот, сенситив одинаково болезненно реагирует на любую коммуникацию. Вы с ним просто поздоровались, а он уже испытывает чувство вины.

В отличие от виктима, который всегда ищет и находит виноватых, сенситив обижается на самого себя. Сенситив не просто плачет: он оплакивает собственное несовершенство, упиваясь ощущением своей ничтожности. Кто сказал «мазохизм»? Как не стыдно! Ничего вы не понимаете! Мальчик ранимый, не троньте мальчика.

Хотя нет. Вы как раз все поняли предельно правильно. Сенситив ищет и находит источник вдохновения в нравственных страданиях. Он несет бремя тоски по совершенству, грезит о потерянном рае. Кто рождается в муках сенситивного творчества? Посланцы того света, воплощающие законченность и завершенность смерти. Холодное творчество сенситива, взятое само по себе, бывает вполне сносным и эстетически выверенным. Однако оно (творчество) составляет разительный контраст с миром живых, с бурным потоком иррациональностей, случайностей и аффектов. Взятое в контексте культуры, сенситивное творчество в принципе не может вызвать эмоционального отклика у аудитории. Психопат переживает по этому поводу, ибо очень остро чувствует (на то он и сенситив) чужое равнодушие.

Вместо того, чтобы дать волю эмоциям, выплеснуть агрессию на «плебеев» и тем самым сорвать аплодисменты, сенситив замыкается в себе. Он ошибочно полагает, что его шедевры (да и он сам) недостаточно совершенны. Этот мотив недостаточного совершенства преследует психопата всю жизнь и служит неисчерпаемым источником сомнительного вдохновения: холодного, осуждающего, мертвенного. В минуты творческого экстаза сенситив неподвижен, он занят прогнозированием своих ошибок. Сенситив не может смириться с неизбежностью несовершенства. Он заранее знает, что никогда не добьется идеального результата, поэтому лучше и не начинать. Самокопание, перфекционизм и прокрастинация – друзья сенситивного психопата, проверенные и старинные, как вековое упрямство дядюшки Ау.

Обратите внимание на многословность и вычурность предыдущих абзацев. Мы могли сказать гораздо проще: сенситив ничего не делает, потому что боится сделать работу некачественно. Но сам психопат никогда не придет к этой простой формуле. Он будет долго и пафосно расписывать свои чувства, рассуждать о совершенстве, рассыпаться в самоупреках, не забыв поплакать.

Сенситивы бывают разной степени многословности. Но их в этом плане объединяет одно мерзкое качество. Очень любят говорить под руку. Даже самые молчаливые обязательно выберут момент, когда вы чем-то заняты, и будут задавать вопросы или изливать душу. Когда же вы ответите молчанием или просьбой хотя бы минуту не трындеть (а как вы еще должны реагировать?), сенситив захлебнется от наплыва эмоций. Он одновременно и обижен на вас, и злится на самого себя, и глубоко разочарован в этом мире, и… Поэтому на производстве такие ребята абсолютно противопоказаны.

Хоть плакаты рисуй: «Рабочий! Не включай станок, когда в помещении бродят сенситивы!».

Именно бродят. Такая у них реакция на любую организованную движуху, на малейшую дисциплину. Сенситивы не выносят муштры, порядка, расписания. Просто прийти без опоздания для них проблема. Или хотя бы позвонить и предупредить об опоздании. Или приехать до того, как мероприятие закончилось. Если все-таки удалось усадить психопата на попу ровно, то бедняга будет чувствовать себя глубоко несчастным. Из рук все валится, на ресницах слезы, взгляд потерянный – сенситив за монотонной работой.

Итог этого пункта: сенситив чувствует себя неполноценным, поэтому капризничает. Может, ему просто нужно выговориться? Только не это! Он будет жаловаться на все подряд, глотая реальные или воображаемые слезы. Слушать это совершенно невозможно. Ярко выраженного соскальзывания нет – сенситив доводит мысли до конца. Но нет и основной темы. Все одинаково плохо. Поэтому – левая полуплоскость.

Лишь о самом главном сенситив никогда не расскажет – об отношении к себе. Он попросту не услышит призыва быть добрее к себе. Эта тема табуирована и спрятана в слепой зоне сенситивной психики. Надежды на рефлексию и смягчения страданий нет.

 

2. Сенситив болезненно переживает свое несовершенство и ПРОКРАСТИНИРУЕТ

Если дисциплина и рутина плохо влияют на сенситива, то в творчестве он сможет проявить себя лучше? О нет, нет, только не это, пожалуйста! Именно эту ошибку в воспитании часто совершают гиперопекающие родители (хотя их основная ошибка – это сама гиперопека как таковая). Мол, ребенок ленивый, капризный. Ой, простите, в смысле нестандартный и ранимый. Давайте-ка его в школу наскальной живописи или кружок первобытной песни!

И вот тут-то выясняется, что сенситив – это вам не истероид, который тащится от всяких конкурсов, концертов и прослушиваний. Истероид, даже ничего толком не умея, будет в первых рядах: петь громче всех, рисовать самую яркую мазню, забирать призы зрительских симпатий. А сенситив? Ошибки, рабочие моменты, вредные критики – в штыки, до слез, до истерик. А еще говорят, будто истерические припадки – это оружие истероидов. Отчасти так. Но с раненным в самую ж… в самое сердце сенситивом никакой истероид не сравнится.

Прибавьте сюда еще, что врожденный талант к творчеству есть далеко не у всех. И то, что занятие творчеством вызывает к жизни загадочный комплекс Хроноса. Поэтому если в жизни вам встретится не в меру творческий сенситив, ведите себя очень осторожно. Лучше вообще не затрагивайте тему творчества в разговорах. А то еще ненароком помяните артиста, который пришел к успеху (а сенситив не пришел).

В итоге сенситив понимает, что никогда не сможет в творческом акте воплотить свои идеалы в реальность. Зачем же приниматься за работу, если все равно где-нибудь напортачишь? Незачем – решает психопат – и ПРОКРАСТИНИРУЕТ. Да. Именно большими буквами. Сенситивы – талантливые прокрастинаторы. Они помнят все свои ошибки и панически боятся их повторить. Они мечтают сотворить совершенный шедевр, но их мечты направлены в прошлое. Им кажется, что когда-то давно они почти приблизились к вратам рая или даже “прошли сквозь, только что не мимо”, но нашли в пустых кущах лишь разбитые скрижали и огрызок запретного плода.

 

3. Сенситивы воспринимают молчание как критику

Рефлексоид и шизоид позитивно реагировали на нулевой стимул. Сенситив отвечает на молчание агрессией. Если не хвалят, значит творчество не впечатлило зрителей. Скорее всего, они мысленно плюют на холст психопата. Только хорошее воспитание сдерживает их от освистывания сенситивного выступления. Чем дольше вы молчите, тем сильнее психопат накручивает себя. Мысль о том, что вы просто от природы немногословны, не приходит в голову к непризнанному вечно ноющему гению.

Могут ли ранимые эльфы быть агрессивными? Могут-могут. В основном их агрессия направлена на себя. Вплоть до попыток суицида. И, как назло, у сенситива нет потребности привлечь к себе внимание, свойственной истероиду. Поэтому если эти ребята режут вены, то сразу вдоль (истероид бы порезал поперек), тихо, в теплой ванне, в одиночестве. Повезет, если найдут и спасут. Как правило, не спасают. Мы были бы благодарны психологам-энтузиастам, которые подтвердят или опровергнут наше предположение: среди настоящих суицидников сенситивные психопаты занимают первое место. Это позволило бы нам (нам – это нации, государству, обществу) существенно продвинуться в профилактике самоубийств.

Если бы сенситивные психопаты убивались об стену только поодиночке, то и Дарвин был бы с ними. Но сенситивы – большие любители парных суицидов с романтическим подтекстом. В качестве мотива декларируется несчастная любовь или отношения, неодобряемые семьей. Однако любовь и отношения формируются (придумываются) задним числом, как дополнительные декорации для суицидальной сцены.

– Девушка, который час?

– Этот мир против нашей вечной любви!

– Девушка, вы вообще кто? Какая любовь? Время сколько?

– Время встретить смерть вместе, любимый. Шагнуть в вечность, взявшись. Где тут ближайшая крыша?

Прохожий подло отказывает даме в совершении совместного суицида на почве великой любви. Очередной повод для самоубийства, на этот раз одиночного.

В общем, приглядывайте за сенситивами. В умелых руках это тонкий инструмент для манипуляций. Например, только сенситиву под силу спровоцировать конформоида на агрессию: настоящую, а не навязанную социальной средой в качестве одобряемого поведения. Но и вертеть этим инструментом нужно крайне аккуратно и бережно. Чтобы ценное, но слабое звено не выпало в самый неожиданный момент. И чтобы вас потом не привлекли по 110-й статье.

 

С+И

Истероид свято верит, что черный пиар – это тоже пиар. Отчасти это правда. Правда, которая не устраивает перфекциониста-сенситива. Сенситив свято верит, что недостаточно идеальный шедевр – это не шедевр. Отчасти это правда. Правда, которая не устраивает провокатора-истероида.

Едва истероид заметит закручинившегося сенситива, начинается эмоциональная мотивирующая беседа. Как?! Как ты можешь сомневаться в своем творчестве! Это же божественная картина! Срочно на выставку, срочно скандал, срочно пиар! Внимание общественности, прикованное к сенситивному творчеству, рикошетом достается и успешному истероидному продюсеру.

Если бы эти двое были не психопатами, а акцентуантами (адаптивными субъектами с сильно выраженными истероидными и сенситивными чертами), то тандем просуществовал бы долго и достиг вершин славы. Но истероид не может остановиться: в погоне за известностью он требует у сенситива отказаться от самокритики вовсе. И зря. Потому что сенситив, по правде говоря, ленив, капризен, обидчив – такие очень быстро скукоживаются в лучах славы.

Из этой ситуации у сенситива два выхода: либо идти на поводу у истероида, либо избегать общения.

В первом случае сенситив быстро деградирует в творческом плане, острее чувствует свое несовершенство и глубже погружается в самообвинение. Получив новую дозу «продюсерских проповедей» от истероида, на короткий период забывает о самокритике.

Во втором случае ломка начинается не у «певца», а у «продюсера». Истероид чувствует себя покинутым, отвергнутым, обесцененным: только что были перечеркнуты все его реальные успехи по «соблазнению» и раскрепощению интровертного перфекциониста. Чувство отвержения и неудачного соблазнения – лучшее топливо для дальнейшего нарастания истероидных черт. Став сильнее (психопатичнее), истероид будет снова конкурировать с сенситивом за право уничтожить правду. Рано или поздно «кризис жанра» у творческого тандема повторится, и пара опять окажется перед непростым выбором.

 

С+Ц

Сенситив видит, что у циклоида резко меняется настроение, и принимает это на свой счет. Что он сделал неправильно, чем расстроил циклоидного собеседника?

Разумеется, сенситив тут же лезет с вопросами и извинениями. Циклоид тоже принимает это на свой счет. С его точки зрения, ничего особенного не произошло, но собеседник внезапно разволновался.

В процессе общения выясняется неприятная правда. Сенситив еще ни в чем не виноват (даже в чужой переменчивости), но циклоид уже ни в чем не уверен (даже в своей устойчивости).

Присутствие расстроенного сенситива заставляет циклоида чуть глубже нырнуть в эмоциональную яму. Расстройство присутствующего циклоида заставляет сенситива чуть активнее заниматься самобичеванием.

 

С+А

Самый авторитарный режим на планете – это постельный режим астеноида. И если сам психопат «ложится под режим» искренне и с удовольствием, то окружающие особого энтузиазма не испытывают. Особенно сенситив, которого случайно забыли наедине с астеноидом.

По старой привычке сенситив во всех бедах винит себя, нелюбимого. Капризы и слабость астеноида быстро занимают первое место в списке этих бед. Сенситив переживает: вдруг он недостаточно заботлив, плохо ухаживает или чем-то расстроил астеноидного друга. Отчасти это так. Сенситив на самом деле очень плохо ухаживает, ибо погружен в свои переживания. А искренней заботы от него вообще не дождешься, потому что реальный мир, реальные люди и реальные проблемы его заботят мало.

Астеноиду не нравится, что рядом слоняется, вздыхает и ноет какой-то проходимец, который даже ухаживать толком не умеет. Приходится прозрачно намекать: дескать, тут человеку плохо, надо подушку взбить и мохито принести, а вы тут о неведомых шедеврах вздыхаете. Сенситив получает новый повод для самоупреков, испытывает острый укол жалости к… к себе, но не к астеноиду. Опять мимо!

Конкуренты возвращаются на исходные позиции, но уже порядком эмоционально потрепанные. Сенситив уверен, что из него получается никудышный защитник слабых (хотя изначально он и не претендовал на эту роль, а просто зашел одолжить соли). Астеноид полностью разделяет уверенность сенситива, но мириться с халатностью «сиделки» не собирается. Унылое молчание, наполняющее комнату, вскоре будет прервано новым (еще более настойчивым) капризом астеноида, и конкуренция совершит очередной виток.

 

С×Ш

Мы почти не располагаем экспериментальными данными по этой паре. Можем лишь взглянуть на большую диаграмму и предположить, что эти двое раздражают друг друга. Ключевая общая черта: оба постоянно ищут идеал в пустых лабиринтах внутреннего мира. Здесь же кроется и различие. Шизоид получает удовольствие от процесса: ему нравится достраивать и перестраивать психические связи, порождая новые и новые фантазмы. Сенситив страдает, ибо жаждет результата и свято верит, что единственная призрачная возможность сотворить неведомый шедевр безвозвратно упущена.

 

С×Р

Сенситива коробит рефлексоидная привычка встраивать людей в свои рассказы. Как же так? Взять – и на публике, беспричинно, бесцеремонно упомянуть человека в совершенно абсурдном контексте! Рефлексоид так общается, ему нормально. Сенситив воспринимает «неподобающее» упоминание себя как агрессию, обесценивание, оскорбление, психическое убийство! Он непременно будет требовать у рефлексоида объяснений, конкретизации, извинений. Рефлексоид постарается оправдаться, объяснить сенситиву ситуацию. Но как он это сделает? Правильно: единственным известным ему способом – через завуалированный долгий рассказ, куда непременно вставит своего сенситивного собеседника. Конфликт будет повторяться со все возрастающей силой, сенситив доведет себя до слез или громко хлопнет дверью. Рефлексоид, испытывая раздражение от надуманных (по его мнению) претензий, выделит для сенситива отдельную главу в мемуарах. Для сцены, где сенситив громко хлопнул дверью, – целых две главы.

 

Не свисти – психоза не будет

Этюд в сенситивных тонах

– Да вы не волнуйтесь, Аннушкин. Ничего с вашей подопечной не случится. Я лично помню каждого пациента и каждому уделяю должное внимание. Кстати, как ее зовут?

– Камилла Кл., 19** года рождения.

– Анамнез? Сценическая роль?

– С детства отличалась ранимым характером. Капризная, чувствительная, замкнутая. На критику реагирует крайне болезненно.

– От таких в труппе одни проблемы.

Стороннему наблюдателю могло показаться, что главврач всея Москвы издевается. Но Игнатий прекрасно знал биографию Ерванда Оганезовича. И года не прошло с тех пор, как этот театральный режиссер и политолог переквалифицировался в психиатра. Власти затеяли масштабную модернизацию и оптимизацию психушек и, не тратя драгоценное время на размышления, объединили все столичные психбольницы в одну. Под сокращение попали многие светила отечественной психиатрии.

В воцарившемся полумраке засияло новое светило в лице светлоликого Смирнова. За лояльность и ряд побед на идеологическом фронте ему подарили хлебное место. Он стал единственным в Москве главврачом, зажав в дряхляющем железном кулаке все некогда разрозненные клинические княжества. Не в силах отделаться от режиссерских привычек, этот умудренный лысиной старец обращался с больными как с непослушными актерами. И, надо сказать, подобный неоклассический подход порой приносил неожиданные плоды.

Побочный эффект – теперь лучшим специалистам приходилось ходить на поклон к театральному режиссеру, дабы получить право на аудиенцию с интересным пациентом. Однако нужно отдать должное Ерванду Оганезовичу: он не лез в лечение и не возражал против клинических экспериментов, вылезающих за тесные рамки европейской врачебной этики.

– В подростковом возрасте пациентка увлеклась лепкой и гончарным делом. Родители отдали ее в частную художественную школу. Там девушка нашла новых друзей, избавилась от психопатических черт, достигла впечатляющих успехов. Ее работы неоднократно выставлялись на международных выставках.

– Что же разрушило идиллию?

– Шизофрению по праву считают самым загадочным эндогенным заболеванием, – развел руками Игнатий. – Генетически предопределенный механизм саморазрушения должен был включиться. И он включился. В возрасте девятнадцати лет девушка увидела сон, потрясший ее до глубины души. Она проснулась от собственного крика и не могла успокоиться до приезда скорой. Два дня она провела в состоянии кататонического ступора. После этого еще сутки отказывалась от еды. Тогда-то я и начал ее наблюдать.

– Что же такого она увидела во сне? – Смирнов потер дужку очков, скептически взирая на Игнатия поверх оправы.

– Не увидела, а услышала. Возможно, психика заблокировала картинку. Или картинки вообще не было. Это выяснить не удалось. Но звуки, цитируя пациентку, были “мерзкими и богохульными: крики сумасшедших сектантов, скрежет подводных скал, океанический прибой и тяжелое дыхание спящего бога”.

Ерванд Оганезович не поверил в хорошую память коллеги и открыл историю болезни. Найдя на первой же странице нужную цитату, он одобрительно хмыкнул.

– Выписана в феврале 20** года. Почему?

– Демонстрировала стойкую ремиссию, своей недуг осознавала, к прописанному курсу нейролептиков относилась позитивно.

– Вышла из роли… Но ремиссия оказалась нестойкой?

– Такое часто бывает, – Игнатию не нравилось оправдываться, но Ерванд Оганезович был признанным мастером мягкого давления на собеседника. – Спустя два месяца она начала беспощадно уничтожать свои творения. Десятки гениальных работ оказались разбиты на мелкие осколки. Камилла не использовала подручных средств, сильно порезалась и потеряла много крови.

– Но вы в истории болезни вы пишете, что попыткой суицида это считать нельзя.

– Нельзя. У нее было помрачение сознания.

– Это она вам так сказала? Поглядим… Да. “И тень спящего бога накрыла мой разум, как будто морок пал на тихий рыбацкий город”. И вы ей поверили?

– Не было поводов не верить. Она была потрясена и подавлена гибелью своих работ. Повторяла, что никогда не сможет повторить свой успех.

– Мне знакомо это чувство. После моих первых театральных постановок, свершивших перестройку в сознании советской элиты, я пребывал в растерянности и глубокой депрессии. Доведется ли мне повторить тот триумф воли? Как видите, довелось…

– Как видим. Пациентке вот не довелось. Год она не притрагивалась ни к глине, ни к мрамору, ни к гипсу. Раз в два-три месяца ей снился “гомон толпы на площадях подводного города” и “крики безумного араба”. Кататонического ступора после пробуждения больше не наблюдалось, но сны приходили все чаще. Лекарственная терапия не смогла замедлить нарастание недуга, но облегчила эмоциональные страдания пациентки.

– Надо полагать, резкая смена декораций произошла, когда Кл. попыталась вернуться к творчеству?

– Именно так. Она с ужасом убедилась в своих самых мрачных догадках. Мрамор ее больше не слушался. Вместо греческих богинь и героинь японских мультфильмов из-под резца выходили низкорослые мужланы с глазами на выкате, одутловатыми уродливыми лицами и складками на шее, похожими на жаберные щели. Она панически боялась своих новых порождений, уничтожала их, в кровь сбивая костяшки пальцев. Пыталась снова. С каждым разом творения выходили все уродливее и примитивнее. Когда у пациентки появились первые признаки нервной анорексии, я настоял на повторной госпитализации.

– Озерская неоднократно отзывалась о вас как о лучшем психиатре. На меня вы производите прямо противоположное впечатление. Вы идете на поводу у пациентки, беспомощно наблюдая за нарастанием негативной симптоматики.

– Я никогда не позиционировал себя как психиатра, – холодно ответил Игнатий. – Я гипнотерапевт, пусть и с ординатурой профессора Кибица за плечами. Не вижу ничего зазорного в том, чтобы прислушиваться к пациентам. Только они и знают путь, ведущий из лабиринта безумия. Но по разным причинам почти никогда не пользуются своим знанием. То, что нам кажется тюрьмой с минотаврами, для некоторых служит последним рубежом обороны.

– Давайте обойдемся без вашей лирики. Вы не врач, а философ. Вместо того, чтобы сражаться с безумием, вы стремитесь сдаться ему в плен.

– Иногда из меня получается неплохой коллаборант.

– А в этом случае?

– И в этом тоже. Я разрешил пациентке работать с глиной. Под моим присмотром, разумеется. Она ослабла настолько, что могла лепить только самые примитивные изделия. Поначалу я принял это за признак дальнейшего психического распада. Но оказалось, что так пациентка пыталась опредметить свой панический ужас, навеянный еще первым сновидением. Она сумела изготовить несколько глиняных свистулек и положила их на сквозняк. Свист ветра, по ее утверждению, был похож на звуки из сна. Мелодия действительно жутко звучала.

– Действительно жутко то, что ваша подопечная подхватила воспаление легких из-за сквозняка. Вот это действительно жутко, Аннушкин.

– Не спорю. Однако психические страдания пациентки пошли на убыль. Она не отказывалась от пищи, много спала, кошмары ее не тревожили. Дозу лекарств мы начали постепенно снижать.

– Так что вы от меня, в таком случае, хотите?

– Мне нужно с ней пообщаться. Она говорила, что глиняные свистки не могут передать фактору звука должным образом. Это недовольство может стать очагом нового рецидива. Я хочу выяснить, можно ли оцифровать мелодию из ее сна и довести до “совершенства”, используя стандартный аудио-редактор. На конечный результат рассчитывать было бы наивно, но сам процесс работы со звуковой дорожкой может стать ценным ресурсом для истощенной психики. Можно заказать у наших коллег планшет с усиленным тактильным откликом…

– Можно-можно. Все можно, – главврач небрежно пролистал историю болезни до последней страницы. – Но на аудиенцию вам придется прорываться самостоятельно.

– В каком смысле “прорываться”?

– В таком, – в лицо Игнатию ткнули печатью с костыльным крестом. – Ее перевели в Ховринскую больницу.

– Это шутка?!

– Никаких шуток. Ховринская психиатрическая больница является лечебно-исследовательским центром мирового уровня, оснащенным современным оборудованием, с целым штатом квалифицированных сотрудников.

– На бумаге?

– На бумаге.

– И пациентку туда перевели тоже на бумаге?

– Ну почему же? У нас ее физически забрали.

– Кто?

– Как бы это выразиться… Заведующий… Нет. Внештатный сотрудник… Тоже нет. В общем, хозяин Ховринки и забрал.

– Кто?!

– Ой, Аннушкин, не забивайте себе мозги. И мне голову не морочьте. По нашим документам перспективную пациентку перевели в передовой центр, оснащенный по последнему слову техники, с замечательными врачами. Что еще нужно? Если хотите погулять по заброшенным объектам – вперед. Не втягивайте меня в свои приключения. Только учтите, что “заброшенный” не значит “необитаемый”.

– Не значит “необитаемый”, – вспомнил Игнатий слова бывшего режиссера, стоя у распахнутой калитки.

На территории заброшенного больничного комплекса теплилась жизнь. Постриженный голос, политые и окученные молодые саженцы, горящие фонари, укрепленный фундамент, разгуливающие по территории сторожевые коты. В том, что коты именно “сторожевые”, Игнатий убедился лично, когда две зверюги, распушив хвосты и угрожающе шипя, не пустили врача за калитку. Аннушкин огляделся в поисках кого-то менее агрессивного и более коммуникабельного.

За забором скинхеды Петя и Вася подметали дорожку – готовились жить в стране без мигрантов.

Беспокоить ребят в берцах и с метлами Игнатий не спешил.

На его счастье, открылась новенькая стальная дверь на старых ржавых петлях, и из северо-западного корпуса вышли двое. Один – угрожающего вида дородный полицейский с рыжими усищами. Второй – небольшого роста мужчина неопределенного возраста, в белом костюме и с зонтиком под мышкой. Он что-то энергично втолковывал силовику. До Игнатия донеслось несколько крепких ругательств на немецком. Страх перед Ховринкой и ее новым хозяином наконец-то вырвался из бессознательного. Аннушкин вспомнил всех своих клиентов, взахлеб пересказывающих приевшуюся сплетню об австрийском демонологе и его зловещей политической работе.

Выходит, все это было правдой. И коли так, то отечественная психиатрия за какие-то полгода тихо перешла под тотальный государственный контроль, превратившись в не менее тотальное орудие этого самого контроля. Беда… Но почему Озерская не предупредила? Она же все знала с самого начала! Или не знала? Или использовала своего “лучшего сотрудника” в темную? Но что ей нужно?

– Что вам нужно? – распрощавшись с майором, человек в белом переключился на непрошенного гостя.

– Я хотел… Мне… – Игнатий быстро взял себя в руки. – Здравствуйте. Игнатий Аннушкин, психотерапевт, сотрудник психологического центра “Озеро”.

– Не скажу, что очень приятно. Но тем не менее. Бэшраил Энгельрот фон Морфинх, демонолог, хозяин Ховринской твердыни. И зачем вас послала озерная ведьма?

– Прошу прощения? Какая ведьма? – но, сложив два и два, не питавший особых иллюзий касательно демонстративного добродушия своей начальницы, Игнатий сообразил. – Нет, я не от Озерской. У меня профессиональный вопрос.

– Боюсь, у нас разные профессии. В вашей области я ничего не смыслю, а о своей области предпочитаю не распространяться.

– У вас моя пациентка. Я хотел бы ее навестить. Или хотя бы узнать о ее состоянии, – поспешно добавил психотерапевт, с опаской покосившись на здание, грозящее в любой момент развалиться или нырнуть поглубже в ненадежный грунт.

– Фамилия.

– Камилла Кл.

– Понял. Специалист по лепке духовых инструментов из подручных материалов. Есть такая.

– А, вы уже в курсе.

– Ну, мы не были в курсе. Это выяснилось случайно. Вы же психиатр, должны знать, что многие пациенты используют свои фекалии для настенной живописи и прочего творчества. Девочка вела себя очень прилично, на людей не бросалась, вены не резала. Поэтому мы особо не ограничивали ее в действиях. И как-то утром у нее на подоконнике обнаружили, что называется, Scheissepfeifchen. Свистульки из дерьма, проще говоря. Она их за ночь наклепала штук семь и разложила сушиться на подоконнике. Еще и бумажечку постелила. Основательная Mädchen.

– Значит, рецидив… А можете вспомнить, что предшествовало этому, кхм, творческому акту дефекации?

– Что предшествовало, что предшествовало, – демонолог задумчиво помахал зонтиком. – У нас на третьем этаже обвалилась стена лифтовой шахты. Ветер свистел на всю больницу. Это крайне встревожило бедную Mädchen. Она пожаловалась на сновидения весьма интересного содержания. Или, лучше сказать, снослышания. Во сне она услышала не то завывания, не то песнопения.

– С этого и началось ее безумие. Я все подробно описал в истории болезни.

– А я все подробно не читал. Этот лысый черт наотрез отказался делиться медицинской бухгалтерией.

– В этом весь Ерванд Оганезович.

– Простите, немного не понимаю особенностей русского языка. В этом – это в чем? В том, из чего Mädchen лепит трубы для органа?

– И в этом тоже… Для органа?!

– Ну да. Она была такая радостная, когда мы подвесили ее сраное творчество на ниточках прямо внутри лифтовой шахты. Теперь у нас шахта не только воет, но и плачет. Жутковатая мелодия, надо признаться. А наша гостья в полном восторге. Говорит, что наконец-то ей удалось найти идеальную акустическую текстуру. Понятия не имею, какой смысл она вкладывает в эти слова.

– Камилла хотела с помощью глины воплотить звуки, которые приходят ей в кошмарах. Раз глина не подошла, то ничего страшного в этом не вижу. Но почему орган?

– Потому что несколькими небольшими свистками Mädchen не ограничилась. У нее теперь цель соорудить в лифтовой шахте целый духовой ансамбль. В остальном она идет на поправку.

– Боюсь, что это скорее похоже на ухудшение психического состояния.

– Да бросьте, Игнис. Она начала правильно и регулярно питаться, чтобы… чтобы обеспечить лучшую текстуру звука. И ни агрессии, ни капризов, ни ухода в себя. Вполне самодостаточная творческая личность.

– Но так же нельзя!

– Это еще почему?

– Вы человек, далекий от медицины. Кто будет нести ответственность за пациентку, если вдруг…

– Если вдруг что?! Вы так говорите, как будто от ваших психологических фокусов что-то зависит. Вы не кудесник. Каждый ваш пациент – это монетка, которую вы можете подбросить, а можете отдать другому специалисту. Бросить жребий или скинуть ответственность на другого – этим и ограничивается ваша свободная воля. Но когда монетка в воздухе, выбор делает судьба. Schwänze oder Reichsadler, орел или решка – это уже как повезет. Вы даже своей смертью распорядиться не можете.

– Хотите сказать, что сейчас мне с крыши вашей уютной больницы кирпич на голову упадет?

– Если будете слишком настырным, то обязательно упадет. И вообще. Вам ли не знать, что лучший способ усмирить безумие – это его опредметить, заключить в объекте творческих исканий. Вот пусть и усмиряет. Напомните-ка, с чего все началось?

– С того, что ей приснился шепот бога, спящего на дне океана…

– Да-да. И “песнопения, дикие и богохульные”. Бессмертная классика. Вот пусть отливает эту мелодию в г… допустим в граните. Глядишь, и призовет кого-то со дна шахты. Шахта у нас глубокая, если не сказать бездонная. Кто-то обязательно услышит и ответит на зов.

Игнатий вздохнул, грустно оглядел полузаброшенную больницу и выложил последний козырь.

– Я вижу. у вас с ремонтом дела идут не очень. Знаете, родители девушки – люди весьма состоятельные. Если ее состояние улучшится… по-настоящему улучшится, а не по-вашему, то дайте знать. Они щедро вознаградят вас за ее исцеление.

– Ступайте, Игнис. Здесь вам не рынок рабов. Передавайте привет озерной ведьме.

Демонолог захлопнул кованую калитку перед носом посетителя.

– Но ведь…

– Ховринская твердыня не разбрасывается пациентами, – отрезал демонолог и неровным маршевым шагом направился к северо-западному корпусу. Белый пиджак с кровавым подкладом бесновался на ветру.

Шел весенний месяц адар.

За забором скинхеды Петя и Вася подметали дорожку.

– А ну ее к черту, – сделал политическое заявление Петя. – Подметем завтра.

 

Виктим

 

Познакомьтесь. Наше небольшое нововведение. Виктимный психопат. Его мы рассматриваем последним из дюжины. Оставили, так сказать, на гаденькое.

Ужасно и непростительно, если человек – вне зависимости от пола, возраста, расы, социального положения – подвергается сексуальному насилию. Юридически и фактически он или она – потерпевший, пострадавший, расчеловеченный. Жертва. И виновник должно наказать по всей строгости закона (а то и строже), если вина такового будет объективно доказана следствием и судом.

Вроде бы все правильно. Откуда возмущенный вой? А это виктим сделал квадратные глаза, раззявил квадратный рот и орет квадратным ором. Какие еще доказательства? Какое следствие? Какой суд? Ясно же сказано – его домогались!

Подождите. Домогательство это не изнасилование.

Пространство потонуло в криках радикальных феминисток и леваков, то есть тех самых виктимных психопатов. Они никому ничего не хотят доказывать. Они требуют, чтобы их весьма спорные заявления были приняты на веру. Почему? Потому что сами психопаты в них свято верят. Не могут не верить. Это у них врожденное – считать себя жертвой обстоятельств, домогательств, надругательств. Из-за них западные суды завалены сфабрикованными делами, а настоящие насильники (как показывает статистика, большинство из них – мигранты) продолжают безнаказанно насиловать “неправильно одетых” девушек, а иногда и парней. По непроверенным данным, в некой казачьей станице сексуальному насилию со стороны лица предположительно кавказской национальности подвергся казак предположительно мужского пола. Всякое бывает.

Чтобы автора не обвиняли в скрепоносности и патриархальности, необходимо сослаться на “рукопожатный” источник. Таковым является статья журналистки Юлии Латыниной в “Новой газете” от 09.11.17. Латынину точно нельзя заподозрить в антизападных и традиционалистских взглядах. Обратите внимание, что журналистка не совсем точно использует термин “истеричка” – речь идет именно о виктимных психопатках. Просто этот термин еще никто не рискнул ввести в околонаучный обиход, опасаясь шквала леволиберальной критики.

Десятилетняя девочка Элизабет Пейдж Каст залезла на компьютере на порносайт, за чем ее и застукала религиозная мама. Чтобы объяснить маме свое поведение, Элизабет заявила, что ее изнасиловал сосед. Соседа посадили. Он отмотал четыре года, после чего Элизабет призналась, что соврала.

Студентка University of Virginia долго рассказывала о страшном групповом изнасиловании, которому она подверглась на вечеринке Фи Каппа Пси. Эти рассказы способствовали ее общественной карьере. Она сделала себе имя как rape survivor, вошла в комитеты и заседала в комиссиях. Журнал Rolling Stone был так впечатлен ее историей, что сделал об этой героической жертве огромную статью. После чего выяснилось, что никакого изнасилования не было вообще, а девушка-истеричка высосала его из пальца, чтобы оправдать плохую учебу.

Богатые родители устроили свою дочку в одну из самых престижных лондонских школ. Девочка плохо училась, страдала пищевыми расстройствами и испытывала приступы паники. Когда родители стали ее расспрашивать о причинах, она заявила, что ее изнасиловал учитель географии Като Харрис.

На беду Харриса, родители девочки тоже были немного психопаты. Они наняли супердорогих детективов, чтобы во что бы то ни стало покарать обидчика – среди нанятых ими оказалась даже бывшая замначальница Скотленд-Ярда Сью Акерс, которая всячески давила на следствие.

Дело рассыпалось в суде. Присяжным понадобилось 26 минут, чтобы полностью оправдать Харриса. Однако карьера его и психика к этому времени были непоправимо разрушены. Что же до маленькой истерички, искавшей, на кого переложить ответственность за свои неуспехи в учебе, – она осталась анонимной.

На этом можно и закончить, но мы попытаемся чуть-чуть структурировать разрушительный вихрь, надвигающийся на нас из-за океана. Может статься, наши психоаналитические камлания помогут усмирить стихию.

 

1. Виктим упивается разговорами о телесной власти

Есть огромная дистанция между настоящей жертвой, которая пришла поплакаться вам в жилетку, и виктимным психопатом. У жертвы – настоящая проблемы, настоящее горе. Жертва сломлена внешними обстоятельствами непреодолимой силы. Например, ей некуда пойти работать (и жить), поэтому приходится терпеть домашнее насилие. Рассказ жертвы вызывает у вас праведный гнев и желание пойти разобраться с подлецом и домашним тираном. Или пролоббировать наконец закон о самообороне, который позволит жертвам семейного насилия пустить кровь своему обидчику и потом не бояться нашего «самого гуманного в мире» суда.

Когда же к вам приходит виктим и вдохновенно расписывает свои похождения и страдания, агрессия тоже пробуждается. Но в отношении не предполагаемого «хищника», а в отношении «жертвы». Есть такие паршивые овцы, которые заставляют сочувствовать волку. Не будем называть фамилию скандально известной виктимки. Напомним только, что почтенная публика не раз признавалась в желании нанести юной «звезде» легкие травмы, несовместимые с легким поведением.

Пожалуй, это первый признак. Главный звоночек. Прислушивайтесь к себе. Верьте своим ощущениям. Если вы смотрите на кривляния «жертвы» на ток-шоу, а из бессознательного поднимается дракон агрессии, то что-то тут не так. Однако леваки и феминистки вновь пытаются лишить вас главного оружия – интуиции. Оказывается, некорректно и нетолерантно высказывать (и даже испытывать!) негатив по отношению к неприятной вам особе. Вот так и осуществляется психическая кастрация нации.

Но вы имеете уникальную историческую возможность быть умнее европейских партнеров. И не просто быть, а использовать свой ум по назначению. Не стесняйтесь называть психопата психопатом (виктима – виктимом) и действовать соответственно. Именно из-за виктимных любительниц попиариться на ток-шоу настоящим жертвам насилия потом никто не верит.

Отличить настоящую жертву от виктима можно по стилю разговора и отношению к болезненной теме. Жертвы насилия крайне неохотно рассказывают о своей беде. Им это физически трудно. Чтобы помочь несчастным выговориться и хоть как-то облегчить их страдания, нужны квалифицированные специалисты. Труд психологов, работающих с жертвами насилия, заслуживает уважения. Профессиональное выгорание там происходит стремительно.

Виктим получает удовольствие от бесконечного словесного поноса по поводу эксплуатации, домогательства, притеснения, угнетения. Обобщая, виктим не желает быть объектом чьей-либо власти, не хочет нести эволюционное бремя объективации. Для психики естественно и полезно абстрагироваться от более слабых соплеменников. У вас наверняка есть “круг ближних”, при желании вы можете озаботиться и проблемами “дальних”. Но, как правило, большинство окружающих – это фон, зачастую не самый приятный. Так мы экономим ресурсы и естественным образом совершенствуем свои навыки управления обществом. Смысл учитывать волю тех, кто давным-давно променял волю на дешевые радости и сомнительное утешение?

Эта естественная логика чужда виктимным психопатам. Они требуют, чтобы с ними и с их больными фантазиями считались. Классический пример – феминистки “четвертой волны”. Напомним. Первые три волны феминизма были прогрессивным явлением. Женщины добились равных возможностей: политических, экономических, сексуальных. Шандор Ференци первым из психоаналитиков провозгласил и научно обосновал “право на оргазм”, призвал к сексуальному просвещению и равным сексуальным отношениям. Логичный итог: политические и экономически женщины изящным жестом стряхнули ржавые оковы патриархата. Отныне они выбирают партнеров сами, исходя из своих духовных. эмоциональных и сексуальных предпочтений. Сексуальное равенство позволило совершить колоссальный рывок в плане самопознания. Мужчины были поставлены перед выбором: либо открыть для себя новые грани сексуального взаимодействия и заботиться о своем теле, либо сидеть и теребить патриархальное самолюбие.

К сожалению, не все женщины захотели воспользоваться полученными свободами. Многие по-прежнему отказываются от самообразования и самореализации, лишь бы вступить в брак с нелюбимым, но социально стабильным мужчиной. Мы не можем и не хотим их за это осуждать. А вот виктимы их осуждают. Если послушать феминисток “четвертой волны”, то можно убедиться: психопатки ненавидят не столько мужчин, сколько “неправильных” женщин. Это гнев неполноценных и невостребованных.

Четвертая волна феминизма подняла на гребень всех тех женщин, которые и самостоятельность не обрели, и для семейной жизни оказались органически непригодны. Речь, конечно, не о бытовых навыках. Они просто не могут похвастаться ни внешностью, ни адекватность, ни интеллектом. Это мы еще мягко выразились (посмотрите на лидеров радикальных феминисток – сами все поймете).

Могут возразить, что по мере эмансипации успешных и свободных женщин будет все больше. И ряду отсталых мужчин придется искать утешение в объятиях тех самых феминисток четвертой волны. Опять же, можно услышать распространенное заблуждение, что феминисткам “просто надо найти нормального мужика”. Это ошибка. Ни мужик, ни тем более “нормальный” им не нужен. Их агрессивно-виктимное поведение не зависит от социального статуса и наличия половых партнеров. Психопатию нельзя убрать, просто поменяв социальные условия. Если же чудо произошло, и феминистка действительно отказалась от своих взглядов, то она была не психопаткой, а жертвой пропаганды. Однако психопатическое ядро этого дегенеративного движения никогда никуда не денется, если только нация сама его куда-нибудь не денет.

Мы отвлеклись, чтобы показать, откуда ноги растут у проблемы объективации. Виктимные психопатки одержимы этой темой. Они стараются любой ценой лишить здоровых людей естественного права: не учитывать интересы тех, кто не смог доказать свою субъектность, не воспитал в себе воли к жизни. Что остается делать читателю? На деле отстаивать свое естественное право. Каким образом? Брать и пользоваться. Правом, а не феминистками. То есть попросту не обращать внимания на виктимов, не вестись на их провокации, на корню пресекая любые разговоры о домогательствах, феминитивах, дискриминации, угнетении. Объективируйте – и будет вам счастье.

 

2. Виктим – это агрессивная жертва, выслеживающая охотника

Разговоры о якобы свершившихся домогательствах – это только повод, плацдарм для дальнейшей охоты на охотников. Виктим устремлен в будущее: постоянно ожидает нападения, предвосхищает бурное развитие событий. Вся его жизнь – это поиски идеального домогателя и угнетателя. В отличие от истероида, виктим ищет не среди реальных объектов, а внутри своего мирка.

Виктим требует бесконечных привилегий и безусловного сочувствия. Реальность мешает психопату, потому что ни один матерый сексуально невоздержанный хам никогда не приблизится к виктимным стандартам. Не дотягивают Вайнштейны и Слуцкие, не годятся на роль охотников, поэтому им достается двойная порция агрессии.

Расплата с проклятыми угнетателями всегда откладывается на потом. Вместо реальных дел, которые гипотетически могли бы снизить уровень сексуального насилия, виктимы продвигают совершенно дикие законопроекты и идеи. Объективная реальность их не интересует. В арабских республиках женщины до сих пор лишены гражданских прав? Очень хорошо: виктим будет продвигать политкорректные феминитивные суффиксы и стыдить «сексистов», чтобы когда-нибудь в будущем их родной язык выродился в шизофазическую кашу.

Виктимы транслируют свой жизненный опыт, то есть передают молодому поколению. Этим объясняется их патологическая потребность влезть в систему образования и в чужие семьи.

Кроме западной породы, есть еще постсоветский подвид виктима. Например, виктимная тетка яростно ненавидит холостую успешную племянница, у которой свой бизнес и свободное время, насыщенное спортом, хобби и мужчинами. При каждом удобном случае психопатка заводит шарманку: “Меня в твои годы знаешь, как муж бил? Потому что любил. И я терпела, потому что любил. И детей мы растили в нищете, но растили! А ты так и помрешь холостая и бездетная!». Разумеется, тетка скромно умолчит, что все ее вырод… ой, простите, отпрыски выросли кончеными алкашами. Сама идея уйти от мужа, распускающего кулаки, кажется виктимной тетке кощунственной и оскорбительной. Потому что не могут виктимы жить в свое удовольствие. Только в свое страдание. И в чужое тоже.

Мораль? Держите своих молодых и перспективных отпрысков подальше от виктимов. И сами подальше держитесь. Ни в коем случае им не сочувствуйте, а то из вас сделают жилетку, потом салфетку, потом левретку, потом креветку, а потом и обвиняемого.

 

3. Виктим воспринимает молчание как агрессию

Если мы ничего не путаем, в США сексуальным домогательством считается пристальный взгляд в течение пяти секунд. Получается, нужны два виктима. Один ловит взгляды, второй стоит с секундомером. Интересно, долгий зрительный контакт с секундомером достаточен, чтобы обвинить прибор в харассменте?

Отмолчаться, прикинувшись шлангом, не получится. Все, что вы не скажете, будет использовано против вас. Вы либо собираетесь напасть, либо молчаливо поддерживаете угнетателей.

Внутри психопата кипит суп из аффектов. Виктиму ничего не стоит выпустить пар в случайного человека. Никакой повод не нужен, потому что виктимы обожают строить прогнозы, экстраполировать муху в слона.

Сравним виктима и истероида. Истероид обрадуется, поймав случайный взгляд любопытного прохожего. Виктим ощетинится и рявкнет: «Что пялишься?». Утешать виктима также категорически не рекомендуется. Виктим громко требует сочувствия, но тихо жаждет мести. Мести всем и каждому: проклятым мужикам, проклятым капиталистам, проклятым мясоедам, проклятым поклонникам Трампа, проклятым фашистам. Виктимность – переходящее радужное знамя леволиберальной армии.

 

В×Р

Виктима раздражает манера рефлексоида «забалтывать» тему. Тут трагедия, драма, преступление! До виктима двадцать лет назад домогался продюсер. Надо срочно принять меры! Какие же меры принимает рефлексоид? Правильно. Рассказывает, как сам когда-то кого-то домогался, как потом его кто-то домогался, как вчера одна странная барышня тут кричала про домогательства… Этой странной барышней, разумеется, был виктим, который тотчас взорвется от возмущения и потребует к себе особого отношения. Особого, значит? Хорошо – ему тоже выделят отдельную главу в мемуарах, с шутками и философскими рассуждениями о благотворном влиянии домогательств на женскую нервную систему.

 

В+Г

Конкуренция гипертимов и виктимов – основная причина, по которой левая оппозиция в России еще не скоро объединится.

Гипертим суетится, собирает пикеты, митинги, сидит на бутылке, радеет за правду, проводит расследования, поднимает бучу. Его суета лишена вектора, смысла, целей, результатов. Но в политической среде процесс часто важнее результата, особенно если речь идет о локальных движениях. Так что не стоит недооценивать полезность гипертимов для гражданского общества.

Виктима аргумент о локальной полезности категорически не устраивает. Он требует немедленно покарать карателей, притеснить притеснителей, оприходовать домогателей. В своей священной ярости виктим бросается на первых попавшихся сограждан – на гипертимных активистов. Остальные граждане либо не обращают на психопата внимания, либо жестко ставят зарвавшуюся «жертву» на место.

Гипертим допускает фундаментальную ошибку: начинает оправдываться перед виктимом. Мол, смотрите, сколько мы уже всего хорошего сделали во имя равенства, прав недочеловека и эмансипации. Подобные тезисы (порой вполне обоснованные и логичные) вызывают у виктима удвоенную ярость: ведь это он и только он (виктим) вправе определять степень своего страдания и правового ущемления.

Чтобы показать, насколько ничтожны победы гипертима, виктим устраивает еще более показательные страдания. На гипертима сыплется град обвинений в оппортунизме, популизме, поверхностном подходе.

Гипертим не унывает и пытается делом доказать свою гражданскую состоятельность. Своей беготней он оттеняет пустую болтовню виктима. Не за горами прямые обвинения виктимных конкурентов в бездействии. В разоблачительном запале гипертим обесценивает даже те реальные проблемы, которые неминуемо возникают у виктимов в патриархальном обществе (читай: в обществе с господствующей триадой Д+Э+К). И вместо того, чтобы строить новое общество, оппозиция вновь и вновь раскалывается, все глубже увязая в В+Г склоках, из политической силы вырождаясь в тусовку психопатов.

 

В+С

Случай аналогичен конкуренции шизоида и рефлексоида, то есть все проблемы от несовпадения нарративных привычек.

О чем говорит виктим? Домогательство, угнетение. Угнетение, эксплуатация. Эксплуатация, домогательство. Главные темы, с которых виктим никогда не слезет. Попытка навязать их сенситиву обречены на провал.

– Ну ты же жертва! Посмотри! Они тебя дискриминируют.

– Просто мои творения несовершенны.

– Ты себя недооцениваешь! Это влияние сексистского общества. Ты должен восстать против шейминга.

– Я должен был восстать против собственного несовершенства еще десять лет назад, но не сделал этого. Теперь я навеки отлучен от чистого искусства, изгнан в мир потерянных форм.

Диалог, в котором участники непрерывно отдаляются друг от друга. Сенстив тонет в безобъектном прошлом. Виктим грудью бросается на амбразуру объективированного настоящего.

 

В+П

Параноид не терпит неискренности, ищет (и находит!) заговоры, подозревает окружающих в неискренности. И тут ему попадается виктим – психопат, который только и делает, что изображает жертву, проявляется ничем не обоснованные эмоции. Его даже разоблачать не надо: все шито белыми нитками. Ложь виктима настолько очевидна и однозначна, что даже параноид не ищет в ней скрытых подтекстов.

Но параноид не может жить без заговоров. Если нет виктимной лжи и двойного дна внутри виктима, то нужно поискать вовне. И параноид начинает страстно убеждать собеседника, что весь мир, вся система изначально организованы так, чтобы угнетать несчастную жертву и домогаться ее. Параноид помогает выявить наиболее опасных врагов, докопаться до их мотивов.

Виктим паникует, прячется от коммуникации. Как не паниковать, если параноид рассказывает о внешней власти, о непреодолимой зловещей силе? Ощущение тотальной беспомощности превращает виктима из агрессивной жертвы в пассивную жертву обстоятельств. Виктим хочет сам выбирать своих угнетателей: желательно среди слабых и мимо проходящих, но не в рядах представителей тайной власти.

Попутно параноид открыто обвиняет виктима во лжи, в дешевом актерстве, в извлечении выгоды из красивомученической роли. В принципе, здесь параноид прав, с тем уточнением, что виктим действует не по расчету, а следуя врожденной склонности. Но виктиму такая правда категорически не нужна. Он возмущается, быстро находит проходящего мимо «угнетателя», ловит и мысленно ведет на допрос к параноиду. Виктим пытается влезть во все мыслимые неприятности, лишь бы доказать конкуренту обоснованность своих претензий на главную роль жертвы. Параноид мгновенно объявляет все доказательства сфабрикованными и пытается игнорировать виктима. На это виктим отвечает еще более виктимным поведением. Но единственное, в чем удается убедить параноида, так это в очередном заговоре…

Особо следует отметить случай, когда параноид увлекается духовными практиками. Тогда место страшной системы занимает «карма», «судьба», «воздаяние». Виктим, мол, чем-то прогневал «высшую силу», вот и огребает по полной программе. Так ему, родимому, и надо. Параноид настойчиво предлагает конкуренту поискать истину где-то рядом. Но виктиму не нужно «рядом»: он желает, чтобы его все жалели здесь и сейчас, поэтому все разговоры параноида о тайном знании пресекаются. Параноид заявляет, что неверие и скептицизм виктима – это испытание. Для кого? Для обоих. Главным образом, для самого параноида, которому свыше указано принести свет в темную виктимную душу. Простой любитель оккультизма превращается в пророка и духовного наставника. Таков типичный механизм создания небольших, но очень деструктивных сект.

 

В+К

Конформоид – настолько слабый тип, что в паре с виктимом ведет себя, как интроверт: избегает общения, уходит в себя, прячется за покровом иллюзий. Виктим бегает за конформоидом и вещает о своем статусе жертвы, требует присоединиться к коллективному осуждению угнетателей и домогателей.

Здесь уместно вспомнить о сочетании врожденных и приобретенных особенностей. Само наличие психопатии – «заслуга» генетических и биохимических факторов, однако выбор психопатической роли зависит от социальной среды. Конформоид и виктим конкурируют благодаря господствующей в обществе двойной морали. С одной стороны, принято сочувствовать слабым, помогать жертвам и рассказывать сказки о равенстве. С другой – «сама виновата» и прочий домострой. Поэтому, несмотря на присущую виктиму пассионарность и агрессивность, конформоид не может принять сторону жертвы. Иначе ему придется бросить вызов патриархальным ценностям и пойти против «чистой силы» (то есть естественного стремления человека превратить ближнего своего в объект, в инструмент).

Виктим чувствует, что его собеседник колеблется, поэтому усиливает натиск, ярче проявляет свою жертвенность. Конформоид не может устоять и делает шаг вперед, пытается по привычке прогнуться под нового авторитета. Однако этот «прогиб» автоматически усиливает в конформоиде его психопатические черты, повышает восприимчивость к внешнему мнению. После этого обязательно совершается два шага назад. Действительно: восприимчивость повысилась, а общество никуда не исчезло. Поэтому конформоид, поначалу готовый проявить сочувствие, вдруг резко останавливается, оглядывается по сторонам, вспоминает о принятых нормах морали и думает: «А может, действительно она сама виновата?».

Подобное сомнение трактуется виктимом как предательство: жертва направляет свою агрессию на конформоида, что дает формальный повод ответить на возникший вопрос утвердительно: «Ну конечно, сама виновата, посмотрите, как она себя ведет…». И так по кругу, до бесконечности, обеспечивая заоблачные рейтинги всяким ток-шоу с агрессивным жертвами недоказанного насилия в главной роли и кондовыми конформоидными «экспертами».

 

В×Ш

Виктим никогда не простит шизоиду привычки бродить по пустым лабиринтам, безучастно взирая на замурованных “жертв”, не испытывая сочувствия к угнетенным. После второго-третьего соскальзывания с политкорректной темы виктим встает на дыбы и принимается методично пикировать на шизоида. Виктимные удары сыпятся в одно и то же больное место. За подобные фокусы шизоид может и придушить. Не кровопролития окаянного ради, а встраивания в свою систему для.

Умершвленный жестоким способом, виктим занимает достойное место в лабиринтах шизоида. Вот теперь шизоидный психопат будет почитать свою жертву и сочинять для нее стихи. Помните, не так давно один психически нездоровый студент жестоко убил свою психически нездоровую сожительницу? Этот прелюбопытный кейс известен в просвещенном анонимном форуме под названием “Мертвишко-тян”.

Официальная версия гласит, что и убийца, и жертва были чуть-чуть психически больными. Мы полагаем, что изначально их диагнозы не выходили за рамки психопатического регистра. Существуй они порознь, трагедии можно было избежать. Угораздило их (типичного шизоида и типичную виктимку) поселиться на одной жилплощади. Произошло взаимное раздражение, дестабилизация и взрыв сексуально окрашенной агрессии. В рамках нашей модели сей печальный исход очевиден и, что особенно полезно, предсказуем. Единственное, о чем еще можно было поспорить: кто из них первым схватится за нож. Виктимы тоже способны к жестоким убийствам – так им легче выставлять себя «жертвами, которых довели до преступления».

 

Интроверсное раздражение

Напомним, что для раздражение необходимо и достаточно, чтобы два психопата различались ровно по одному ключевому критерию. Пока мы находились только во внешнем или только в малом круге, сюрпризов не было. Например, у истероида и астеноида “положительный Эдип”, но у астеноида выражена хронотическая компонента, а у истероида – нет. Или: у шизоида и сенситива – анти-Эдип, но первый подчиняется Хроносу, второй – противостоит.

Может ли раздражение возникнуть между психопатом из внешнего круга и психопатом-интровертом? Оказывается, может. Это те четыре случая, когда соотношение между Хроносом и Эдипом у психопатов совпадают, а нарциссические предпочтения различаются. Иными словами, один психопат является интроверсией другого. Так, рефлексоида можно рассматривать как очень нарциссического эпилептоида, сенситива – как нарциссического конформоида и т. д.

 

Р×Э

Вы не ослышались. В какой-то мере рефлексиод, самый безобидный и забавный психопат – это интроверсия мерзопакостного эпилептоида. Стремление к порядку, накопительству, эмоциональная вязкость, вспышки гнева, анальный садизм – все эпилептоидные черты мы наблюдаем у рефлексоида, но есть нюанс. Эпилептоид наводит порядок во внешнем мире, рефлексоид занят бесконечным упорядочиванием мира внутреннего, то есть своих воспоминаний. Эпилептоид накапливает богатство, награды и должности. Рефлексоид накапливает материалы для мемуаров и образы достойных учеников. Эпилептоид медлителен, улыбчив и слащав напоказ. Рефлексоид улыбается своему прошлому, его вязкость в словах, но не в делах и конкретных решениях. Эпилептоид проявляет агрессию к людям в форме крика, бумажных проволочек, насилия. Рефлексоид агрессивен, когда вплетает вас в свои рассказы и шутки, – это его своеобразный способ «мести». Эпилептоид хочет ударить и унизить вас. Рефлексоиду достаточно упомянуть ваше имя в неожиданном контексте и также неожиданно вернуться к теме разговора.

 

В×А

Виктим в какой-то степени – это перенос слабости астеноида внутрь психики. Астеноид, внешне абсолютно слабый, довольно упрям и обладает психическим стержнем. Виктим демонстрирует агрессию и решительность, умеет искать приключения на пятую точку, но внутренне неустойчив и внушаем. У виктимов нет системы ценностей, только пустота, которую нужно заполнить образами преследователей, домогателей и угнетателей, – образами нереальными, не имеющими объективных оснований. Астеноид нуждается в совершенно конкретных защитниках, которые придут извне и окажут реальную заботу (но в свой внутренний мир астеноид их не пустит).

 

Ш×Д

Шизоид получает удовольствие от разрастания своих психических лабиринтов, как аддиктоид – от предмета зависимости. Когда шизоида вытаскивают на свет, заставляют общаться с людьми, он паникует, подобно аддиктоиду, лишенному дозы. Раздражение от невозможности вовремя погрузиться в себя нарастает, шизоид портит настроение себе и окружающим, становится агрессивным и опасным. То же характерно для аддиктоида в период длительного воздержания. Как аддиктоиду все равно, от чего зависеть, так и шизоиду без разницы, какой образ идеализировать, о каких прекрасных далях мечтать.

 

С×К

Конформоид чувствителен к общественному мнению и стремится внешне соответствовать моде, внешне соблюдать нормы, внешне походить на кумира. Сенситив чувствителен к собственным ожиданиям и пытается что-то доказать своим внутренним демонам, оправдаться перед воображаемой аудиторией, поймать ускользающий идеал.

 

Психопаты без интроверсии

Существуют ли интроверсии у параноида, циклоида, истероида и гипертима? Вопрос не совсем корректный. К ним можно применить теоретическую «операцию интроверсии», но в результате вы не получите новую психопатическую структуру. Истероид может очень долго и настойчиво привлекать к себе внимание, но в критический момент обратится в бегство, замкнется в себе. То есть истероид (как и остальные три товарища) чередует экстравертную и интровертную стратегию.

Гипертим совершает интровертный маневр при каждой смене деятельности. Потеря интереса к ценному объекту (представляющему в психике какую-либо работу или какого-либо человека) – это то же самое, что отвод либидо от объекта.

У циклоида интроверсия проявляется совсем просто. У них от времени зависит вся психическая жизнь, так? Так. Настроение, общительность, работоспособность – это ее внешние компоненты. Соответственно, внутренние нравственные страдания по четвергам, вечерний наплыв мыслей, регулярно повторяющиеся сновидения – компоненты «внутренние». О последних можно было бы поговорить отдельно, но никакой дополнительной практической информации этот разговор сейчас не принесет.

Параноид, перебравший с интроверсией, рискует вообще выйти за пределы психопатического регистра. Фройд утверждал, что психика, уставшая от собственного нарциссизма, может пойти на крайний шаг и приступит к «самоисцелению». Побочным эффектом успешного самоисцеления является, например, парафрения: сложный гибрид бреда преследования, бреда величия, галлюцинаций.

 

Ложная интроверсия

Допустим, слабый эпилептоид попадает в коллектив дерзких параноидов. Порядок поддерживать не дают, командовать не разрешают, постоянно следят. Эпилептоид вздыхает и “превращается” в рефлексоида.

Адаптацией здесь не пахнет – психопат не принимает сознательного решения о маскировке и вряд ли отдает себе отчет о новой модели поведения. Это простая, предсказуемая реакция на некомфортные условия.

Помогает ли превращение психопату избавиться от дискомфорта? Нет. Происходят ли структурные изменения в психики в этот момент? Нет. Освоил ли психопат новую модель поведения? Нет. Одна психопатия исчезла, уступив место новой? Нет.

Эпилептоид остался эпилептоидом. Просто он теперь немного похож на рефлексоида. Стоит вытащить его из враждебного окружения, как психопат в качестве благодарности продемонстрирует вам брезгливо поджатые губы.

Если вы видите затюканного сенситива, то присмотритесь к его окружению. Может, это конформоид, притворяющийся сенситивом как раз потому, что его затюкали раздражители (параноиды или гипертимы). Чтобы не проигрывать им психическую битву, конформоид нырнул во внутренний круг.

Аналогично, не нашедший заботы и сочувствия астеноид может притворяться виктимом. Уж тогда-то его точно пожалеют!

Аддиктоид, насильно закодированный и лишенный всех источников удовольствия, замыкается в себе и ведет себя, как шизоид. А вы думали, он за ум возьмется и работу нормальную найдет? Ну-ну.

Ложная интроверсия не влияет ни на болевые точки, ни на основные параметры речевой манеры, ни на психическую структуру. Самое главное – взаимодействие с другими психопатами тоже не меняется. Эпилептоид, даже глубоко вжившись в роль рефлексоида, будет по-прежнему конкрурировать с конформоидом и аддиктоидом. Сенситива и виктима он ни за что не будет воспринимать как полноценных раздражителей. Древняя вражда с истероидом и параноидом тоже никуда не денется.

Мнимый интроверт отличается от “оригинала” в многочисленных мелочах. Но вам не обязательно вглядываться и искать на двух картинках десять отличий. Не стесняйтесь ловить на живца. Сомневаетесь, что перед вами шизоид? Подбросьте ему гипертима. О-па, пошла агрессия! Значит, это не шизоид, а аддиктоид. Прячьте алкоголь.