Он уже два года не выходил из дома. Когда параличность прогрессирует, и ноги даже в пределах квартиры не носят как следует, когда проблемой становится наличие земного притяжения – не до прогулок, знаете ли. Так он и сидел в квартире на пятом этаже с окнами, выходящими на шумный проспект, два небольших офисных здания, и на захламлённый двор молзавода. Обрыдло! Хотелось видеть другое. И многое.

Путешествия были для него… даже не мечтой. Осознанной нереальностью. Никогда. Единственное доступное – Google Earth.

Ему нравилось виртуально (хотя бы так) «слоняться» по миру, рассматривать спутниковые снимки городов, особенно в которых происходило многое из прочитанного им.

На первом месте был Париж. Ещё бы! Дюма, Дрюон, да и вообще французская романтика из подростковости. Хочется ведь знать, например, как по отношению друг к другу расположены Лувр и Эйфелева башня. А где, по отношению к тому же Лувру, располагались Бастилия и Тампль? Монмартр и Монпарнас. Пантеон и Дом инвалидов (близко к нему только по названию). Да много что ещё.

Он нашёл хороший сайт о достопримечательностях Парижа и «скакал» с одной вкладки на другую, формируя представление о «устройстве» Парижа.

Здесь, на площади Сэн-Мишель, Хемингуэй любил пить кофе в уличном кафе, Мэгре ходил по набережной Орфевр, а Сименон, между прочим, жил там же, где когда-то тот самый кардинал Ришелье – на площади Вогезов. А ещё…

Много что ещё. И «Монмартр Амели» (попробуйте лыбнуться, что ему нравится этот фильм! ) – где работала, где жила, а особенно – где гуляла. И вообще многое из того, что видел в фильмах. Из «Такси 2», например. Мост, где полицейские машины слетелись в кучу, тоннель Порт Дофин. Правда, так и не получилось определить – где сидит та азиатская парочка и куда пялится, игнорируя свалку машин.

Так же не получилось определить, где именно на Монмартре находится та лестница – между стенами домов, с металлическим перилами по середине – которую видел во множестве фильмов. В «Ронин», например. Да и на какой именно набережной в том же фильме произошла перестрелка. Сомневался он что-то.

Со временем, у него появилось ощущение, что он хорошо знает Париж. Это его усмехало. Он понимал, что, скорее всего, окажись он в Париже… Но он там никогда не окажется. И «знанием Парижа» ему впечатлять некого. Но это у него было. Хотя бы это.

А вот Лондон ему как-то… Не «зацепил» что-то. Если «по Парижу» он «гулял» часто и много, то «в Лондоне» он ограничился «соотношением» Тауэра с Букимгемским дворцом и, конечно, Бейкер-стрит. И это при всей его англофилии!

В Нью-Йорке – расположение Гринвич Вилидж с Сентрал Парк, Гарлема с Квинс и Брайтон-бич. В Вашингтоне – соотношение Белый дом – Конгресс. В Лос-Анджелесе – Беверли-Хиллс, разумеется, (не интересно, кстати), и… улица, где в «Ограбление по-итальянски» провалили броневик в метро. А интересно – там на самом деле проходит метро?

А ещё – Паго-Паго. Об этом островке, как и о других, он прочёл у Сомерсета Моэма. Самостоятельно найти не удалось. Громадность Тихого океана впечатляла даже в окошке браузера, на виртуальном глобусе. Вот бы…

Больше всего ему хотелось побывать на берегу океана. Сидеть, практически – лежать, обязательно на песке, чтобы глаза были чуть выше уровня воды. Пускать взгляд над неровной плоскостью воды, сознавая, что перед ним простилается (именно это слово он придумал для океана) тысячи километров воды. И ощущать ветер, который, говорят, солёный. Он хотел знать – как ощущается соленость кожей и обонянием. Идеальном местом жительства ему казалось восточное побережье Новой Зеландии. По-севернее этак.

Но жил он в небольшом областном центре на берегу «средненькой» реки. И даже на этом берегу он давно не бывал. Как бы он был рад гулять даже по этому – совсем небольшому, если смотреть на Google-Earth – городу. Ходить. Обычное и не очень ценимое для большинства, и недоступная роскошь для него.

Пройти большую часть города, туда, где «престижный» спальный район обрывается в окраину – неширокую полосу пустоши, переходящую в берег реки. Обязательно держаться подальше от блямбы коттеджной застройки – экспозиции чуждой жизни. А потом пойти вдоль берега реки, от города, ощущая свежесть слева.

Но он никогда не сможет этого сделать. Не реально. Его реальность – дожить до полного отказа ног (которые уже превратились из конечностей в «конченности» ), лежать бездвижным, испражняясь под себя. Умопомрачительная перспектива! Но ум никак не помрачается, чтоб его! Было бы легче, наверное. И покончить с собой – кишка тонка.

Он отлично это знал. Ведь когда встаёт вопрос о самоубийстве – проблема не в дилемме «делать-не делать» (если ответ утвердительный – это просто делается), а в чётком понимании – хватит на это прыти, или нет. И во втором случае есть два варианта – или человек смиряется и затыкает в себе эту тему, или начинает творить паскудства с попытками самоубийства с большими шансами на спасение (с «последними» звонками, незакрытыми дверями и прочее). Он паскудств не делал.

Взглянув последний раз на дома и дворцы Парижа, немного искажённые попыткой переделать спутниковый снимок в 3– D, он закрыл браузер, выключил компьютер и посмотрел в окно. Там доживали своё короткое время пасмурные сумерки. На стёклах ещё выпечатывались капли дневного осеннего дождя. Они чуть искажали вид жёлтых листьев на верхушках ветвей срезанных несколько лет назад тополей. Чёртова осень! Для него осень не была «очей очарованием».

Внезапно его лицо исказилось выражением крайнего отчаянья, смешанного с болевым терзанием. Он тихо взвыл, оставляя большую часть воя в горле, отчего у него взбухла шея.

Он медленно – раздражающе медленно – оделся; такой элементарный процесс превращался у него в нечто вроде издевательской пытки. Закончив, наконец, обуваться, он взглянул в окна. Там совсем стемнело. Осенний вечер, которые он ненавидел, сегодня был «ему в помощь». Людей будет мало. Хорошо. При его социофобии, присутствие людей сбивало и без этого паршивую его «опорно-двигательную систему». Он взял недавно приобретённые костыли и вышел из квартиры, оставив дверь не запертой.

Медленно, натужно переставляя ноги, неумело обращаясь с костылями, он прошёл дворами на небольшую улицу, что отходила перпендикулярно от проспекта, на котором он жил. Она вела к блоку гаражной застройки, за которой, в поросших кустами берегах, текла узкая грязная речушка.

Он дошёл туда за полтора часа (а и неспешным, но нормальным шагом – там за полчаса можно дотопать), очень устав. Совсем стемнело. Пришлось продираться сквозь кустарник, да ещё в темноте, так что ободрался он не слабо. Впрочем, это не имело значения.

В конце концов, он оказался на берегу этой грязной речушки. Воды не было видно, но она всегда была мутной, он знал. Да-а! Это тебе не берег океана! И воды перед тобой не тысяч километров, а метра четыре! И не солёная свежесть по лицу! Запашок, надо признать, – так себе. Впрочем, не важно.

Он откинул костыли в стороны от себя, заложил руки за спину, вцепившись правой рукой в запястье левой, и упал лицом в невидимую воду. В воду погрузилась только верхняя часть его тела, а полностью под водой скрылись только голова и плечи. Дёргался он недолго.