Чёрт бы подрал эти априорные знания! Они ему, Стасу Ганину, и на… не упали! Он бы радостно прожил без них. Прав был умудрённый хрен, сказавший: «Кто умножает знание – умножает скорбь». Особая подлость в том, что они сами, мать их, умножаются. А стало быть, и скорбь умножают. Реальное оскорбление, в буквальном значении слова – погружение во скорбь.

Единственная радость в жизни – жена Юлька да пятилетнее чудо Иришка. Вот, ради кого он готов на всё. Но погружаясь куда-либо, чертовски трудно не потянуть за собой близких. Вот это напряг, чтоб его так! Вот он и напрягается. В скорби.

«Идёт, бычок, качается, вздыхает…». Нормально он идёт, и не вздыхает. И «качается» он только в переносном смысле – в «качалке». И не бычок, а бычара. Поперёк себя шире. Шкаф. Скорее даже – шифоньер. Как говаривала бабушка: оглоблей не перешибёшь.

Зовут бычару – Геннадий Красинников, и он… Вот какого чёрта такое случается?! У нас же не древняя Греция, честное слово, чтобы такой атлет ещё и университетским отличником был! Единственное, над чем можно стебануться – это над тем, что, окончив с отличием самый крутой факультет, с фиг запоминающимся названием, работает он в фирмочке оптовой торговли бытовой техникой. Но над таким стебанешься, как же!

И работает он со Стасом. И Стас давно бы с горя опупел, постоянно находясь рядом с таким бычарой; с его-то метр семьдесят и субтильным до жалобности телосложением; он его даже по ай-кью не превосходил, что вообще – ни в какие ворота. Только вот не до этого Стасу было, с его постоянным оскорблением. Подумаешь, превосходит его кто-то, во всём! Да на… это всё он делает! У него другая печалька по жизни.

Была пятница – типа короткий день, но день был наоборот – «удленённый, поскольку у одной сотрудницы, Елены «не очень прекрасной», была «днюха». Тридцатник, юбилей, стало быть.

В самом большом офисе сдвинули и накрыли столы, заказали закусон с доставкой, расставили букеты цветов. Только полы лепестками не усыпали. Но это – пока.

Стас позвонил Юле и сказал, что задержится на «бухануть малость». Юля напомнила, что назавтра Иришке обещана прогулка в Парк Чудес, так что велела «не нажираться». Но Стасу и не хотелось нажираться. Смешно, но он стеснялся дочь. Да и радости особой он от опьянения не получал.

Когда почти все собрались за столами, вошёл Геннадий, неся в каждой руке по двухлитровой банке солений. Причём держал он их за бока, и в его лапах они казались стаканами. Поставив их на стол, он с улыбкой пробасил:

– Мама у меня классно маринует. Соленья, по большей части.

«Соленья от мамы»! Как умилительно! Какая же мама у такого бугая? Так и вспоминается шекспировский Медведь – ну, который Макбета замочил (как там этого графа звали? ). Родился он здоровым, или…? Да какая на фиг разница?! Лезет в голову чушь всякая!

Выпив четыре рюмки – хорошего, надо признать – коньяка, Стас твёрдо дал понять, что «всё!», и сидел, наблюдая за окружающими, в ожидании времени, «удобного», чтобы свалить.

Занятно проявляется опьянение у женщин «в районе тридцати». В них появляется что-то от тех молоденьких девчонок, которые лет десять-двенадцать назад начали позволять себе реально выпить. Но одновременно с этим и становится видно, какими они будут лет через десять. Наверное, от опьянения мышцы лица расслабляются, и «опускаются» в грядущий возраст.

Напротив Стаса, через стол, сидел Геннадий. Слева от него сидела, уже довольно бухая, Людмила – ярко-рыжая крашенка, – которая так и льнула к здоровенной руке Геннадия. Вообще-то, она давно положила на него глаз, и дай ей волю – положила бы на него всю себя. Но наложиться на вертикально стоящий шкаф – несколько затруднительно. И Геннадий не давал ни малейшего повода надеяться на такую возможность.

Но сегодня он был чертовски галантен с дамами – в том числе и с Людмилой – и она от этого (ну, ещё и от выпитого) просто таяла. В конце концов, она обняла его руку, прижалась к ней щекой, и, видимо, решившись на что-то про себя, умилительно сказала:

– Знаешь, ты хоть и Гена, а совсем не крокодил!

– Слонопотам не может быть крокодилом, – усмехнулся Стас. – Разные виды, знаешь ли.

– Злой ты, Стас! – Людмила пьяно махнуло рукой в его сторону.

– Не то слово, Людок, – тихо ответил Стас, – не то слово.

– Не называй меня Людок! – влажно вспылила Людмила. – Ненавижу эту форму!

– Если бы ты себя сейчас видела, ты бы поняла, что только это к тебе на данный момент и подходит – спокойно сказал Стас.

– Гад! – выпалила Людмила, швырнув в него мятую салфетку. Не долетев, салфетка упала в тарелку с остатками какой-то закуски.

Через полчаса Стас попрощался с именинницей и пошёл домой. На выходе из здания его догнал Геннадий. Когда они вышли на крыльцо, Стас спросил:

– Что, продолжение банкета не интересует?

Геннадий чуть повёл плечами:

– Не-а. Да и с пьяными мне не нравится общаться.

– А самому упиться – много надо?

– Ну да. Да и не прикалывает меня это дело.

Они не спеша шли по неширокой улице к проспекту, где ходил общественный транспорт. Усмехнувшись, Стас сказал:

– А Людок к тебе неровно дышит. Со всех сторон.

– Не люблю рыжих, – ответил Геннадий. – Да и девушка у меня есть. Мы с ней третий год…

– Надеюсь, она не ростом в метр пятьдесят пять, и вся как Сальма Хайек?

– А что? – улыбнувшись, спросил Геннадий.

– Да просто частенько у таких бугаёв как ты – малюсенькие девушки, которые вам чуть ли не в пуп дышат, с выражением счастья на мордашках. Это меня, почему-то, раздражает.

– Да нет. Валька у меня – за метр восемьдесят, и от Сальмы у неё, разве что, размер груди. Если не больше.

– Нормально, – кивнул Стас

– А ты, значит, маленьких предпочитаешь?

– Ага. Я не из тех коротышек, которым нравятся дылды. Шагать, поспешая, рядом с такой, с горделивой мордой «Гляньте, это всё – моё!».

Геннадий широко улыбнулся:

– Стало быть, жена у тебя как Сальма Хайек?

– Ну, скорее, как Кристина Риччи. В смысле – по размерам.

– Тоже не плохо – усмехнулся Геннадий.

– А кто жалуется?! – чуть повысив голос и пожав плечами, вопросил Стас с улыбкой.

Они вышли на проспект. Как-то уже пустоватый, хотя вечер был ещё не поздний. До остановки надо было пройти почти целый квартал, чем они и занялись. Молчать, что-то, не хотелось, и Стас спросил:

– Ты слышал мнение, что наше время – это очередное Средневековье? Что думаешь?

Геннадий чуть повёл плечами:

– Слышал. Только, по-моему, у людей слишком размытое представление о Средневековье. «Тёмные времена», и всё тут. Негативно абстрактно, плохо, и типа всё с этим ясно. А я вон, недавно, прочёл книгу одного французского медиевиста – «Рождение Европы» называется, – так он там утверждает, что Европа, как она сейчас есть, становилась именно в средневековье. Ну, там, основание университетов, и типа много что ещё. Он, правда, явный фанат того времени. Он, например, утверждает, что никакой эпохи Возрождения не было, что Ренессанс – выдумка девятнадцатого века, а средневековье длилось вплоть до эпохи Просвещения.

– Ну, хоть это он оставил, – усмехнулся Стас. – А Инквизицию он не называл «некоторым преувеличением»?

– Вообще-то, следует признать, писал он о ней не много. Кажется, он про гонения евреев писал больше.

– Ну, это очень по-европейски – политкорретненько так. А из нынешнего средневековья, думаю, ничего путнего не возродится, и не выродится.

– А ты почему заговорил о средневековье?

– Просто я паскудно знаю, что так оно и есть. Априорные знания, знаешь ли, и всякая, типа, трансцендентная фигня. Или просто шизофрения. Несколько мешает жить, честно говоря.

– Сурово. А в чём это проявляется?

– Я, например, знаю, что в этом месяце у нас в городе будет совершенно два убийства, побудительными мотивом которых будет уверенность убийцы в колдовстве жертвы. Спишут на бытовуху, конечно.

– Ну, учитывая, сколько по зобоящику «колдовской» фигни показывают – ничего удивительного.

– Да. Вот только это будет только начало. Ты же видишь, как церковь последнее время задирается на всё и вся. Но за внешними проявлениями всё гораздо хуже. Там – люди.

– Думаешь, начнут жечь? – Геннадий широко улыбнулся.

– Хуже. Сокрытая агрессия – всегда хуже.

Они подошли к остановке и сели на лавку под новым навесом. Немного помолчав, Геннадий сказал:

– А может, всё не так уж…?

– Тут весь вопрос – ко мне, по крайней мере – в том, как относиться к моему знанию.

После этого они дожидались своих автобусов, обмениваясь короткими акынскими фразами.

Суббота удалась на славу. Иришкина радость от похода в парк и удовольствий по полной программе – это дорого стоило. В смысле эмоций, а не «бабок». Кто утверждает, что детей нельзя баловать, что это их-де портит, есть скудоумный жлоб, место которого – вертухаем в колонии для особо опасных.

В воскресенье, в двенадцатом часу утра, вибрируя, ожил ай-пэд Стаса. Уже на четвёртом такте рингтона Стас понял, что воскресенье отменилось. Взяв трубку, он сказал:

– Пли!

– Привет. Это – Геннадий. Твоя помощь нужна.

– Неужели перетащить что-нибудь?! – спросил Стас, кривовато усмехнувшись.

– Нет. – Было слышно, что Геннадий тоже усмехнулся. – Это касается нашего позавчерашнего разговора.

– Куда ехать? – спросил Стас упавшим в серьёзность голосом.

Когда он положил трубку, Иришка повернулась от телевизора, по которому смотрела какие-то чеканутые мультики, и спросила трудно определяемым тоном:

– Уезжаешь? В выходной?

Стас сел на подлокотник кресла, в котором она «сидела, но не очень».

– Да. Надо одному слонопотаму помочь.

– Слонопотаму? – В её тоне было намешано неверие, упрёк отцу, что он смеет думать, что она поверит, подозрение его в том, что он тупо шутит, и масса чего-то ещё, что обитает в голове пятилетних девчонок. Она машинально отвела своими тонкими пальчиками прядь светлых волос со лба за ухо. Стасу всегда, почему-то, виделось что-то немыслимо взрослое в этом жесте дочери. И нельзя сказать, что эта «взрослость» не подходила ребёнку, как бывает с другим. Просто, возможно, это было что-то, что «вычерчивает» твоего ребёнка из просто «твоего ребёнка» в «отдельного» человечка.

– Да, – сказал он незаметно успокаивающе. – Но это хороший слонопотам, и ему стоит помочь.

Он чмокнул дочь в щёчку и пошёл собираться. Иришка вернулась к просмотру мультяшек. Пока он одевался, Юля, стоя в дверях, спросила:

– Что-то серьёзное?

– А чёрт его знает, – сказал Стас, застёгивая рубашку. – Но просто так этот бугай не позвонил бы.

– Как я понимаю, о времени возвращения спрашивать бессмысленно? – Юля слегка улыбнулась.

– Ага. – Стас согласно кивнул.

Приехав на место, Стас сразу оскорбился, что называется, «по самое некуда». В задницу бы такие знания!

Он сразу увидел Геннадия (не увидишь его, ага! ), рядом с которым стояла рослая девушка. Стас понял, что это и есть Валентина, автоматически прикинул, что грудь у неё побольше, чем у Хайек, будет.

Рядом с ними стояли ещё трое – две девчонки, к которым подходит определение «тинэйджерки», и долговязый парень. Все трое с явной ментальной патологией – готы. Иссиня чёрные, явно крашенные, волосы, макияж, и немыслимое количество пирсинга в чём только можно. Стасу вспомнилось, как пару месяцев они поддались на иришкины уговоры и прокололи ей уши, купив простенькие серёжки. Он тогда подумал о том, сколько, через десять-двенадцать лет, она может себе напрокалывать, и в каких местах. Ему стало немного грустно.

Подходя, он приветственно кивнул.

– Привет, – сказал Геннадий. – Это – моя девушка Валентина, а это её младшая сестра Оля и…

– … и её сотоварищи по диагнозу, – перебил его Стас, криво усмехнувшись.

Парень и вторая девушка вдохнули что-то сказать, но Стас предостерегающе поднял руку:

– И не думайте даже вякать!

– Ты понимаешь, в чём дело? – спросил Геннадий, шагнув между Стасом и готами, как бы отгораживая их друг от друга.

– Знаю. Но понимаю ещё не до конца.

– Это как?! – с усмешкой спросил парень, выглянув из-за плеча Геннадия.

Стас чуть наклонился вбок, словно усиленно пытаясь разглядеть – кто там за Геннадием, и изобразив на лице выражение героя Ротта из «Обмани меня», сказал:

– А у тебя, фраер, головного мяса не хватит, чтобы понять – как это.

Парень воспытался возмутиться, но две девушки усмирили его порыв. Выпрямившись, Стас посмотрел на Геннадия, задрав брови в смешанном выражении раздражения и удивления, и сказал:

– В общем, так – эти ушлёпки отчебучили то, что многое перекосило. Теперь следует ожидать, что появятся инквизиторы и разложат хворост у столбов. В переносном смысле, конечно. Как это воплотится в реальности – без понятия.

– Ты понимаешь, как это звучит? – с сомнением спросил Генадий.

– А ты не представляешь, как это кажется! Уверяю тебя!

В это время Валентина с возмущением спросила у девок:

– Что вы натворили, оторвы?!

– Ничего особенного, – пробормотала вторая девка.

– Фигасе! – хохотнул Стас. – Замочить пёсика – по-вашему, «ничего особенного»?!

– Вы убили собаку?! – воскликнула Валентина. – Зачем, уроды?!

– Типа, обряд совершили – смущённо и очень тихо сказала Ольга.

– Обряд?! Охренели совсем, придурки?! – Валентина отвесила девкам явно тяжёлые подзатыльник, затем обернулась к Стасу: – И что теперь делать?

– Значит-ца так, – успокоительным тоном начал Стас, – ведёшь этих перфорированных дур… не знаю куда, строго следишь, чтобы они избавились от всего пирсинга. Всего! Включая и в пи… в интимных местах, если есть. Проверь. Максимум, что им теперь дозволительно – по одной серёжке в каждом ухе. И несколько дней, а желательно – неделю, не выходить из дома. Вообще. Даже во двор.

– А что мы будем делать?! – слабо возмущённо спросила подруга Ольги.

Стас подошёл к ней на пару шагов и, глядя ей в лицо с усталым выражением, сказал:

– Зарастать будете. Может, заодно, поймёте, что в вас и от природы дырок – вполне достаточно. – Он взглянул на Валентину и кивнул: – Идите.

Валентина кивнула в ответ и, довольно сильно толкнув девок в плечи, погнала их перед собой. Стас взглянул на Геннадия:

– А теперь объясни, почему ты решил позвонить мне?

– Я лучше покажу. Идём.

И они пошли к зданию какого-то заброшенного цеха, рядом с которым всё происходило. По пути Геннадий рассказывал:

– Прибегает Оля домой – я у них в гостях был, – глазёнки над бровями, её аж колотит. Спрашиваем – что случилось? Она ничего объяснить не может, того гляди, отключится. Ну, Валька её встряхнула, привела более-менее в себя, а Оля привела нас сюда. А тут – эти двое и вот это.

«Вот это» оказалось бетонной стеной внутри цеха под дырявой крышей, поверхность которой была взбучена жутким барельефом. Казалось, будто мерзотного вида твари, вызывающие ассоциации с гаргульями, пытаются продавиться сквозь стену как сквозь туго натянутую ткань.

– Это начало появляться после того, как мы… после обряда, – заговорил парень. – Мы вызвали дьявола?

– Размечтался! – хмыкнул Стас. – Мерзоту паскудную вы вызвали. Скособочили реальность.

– Это как?

– Долго объяснять, и незачем.

– Увидев это, – сказал Геннадий, – я как-то сразу подумал о средневековье и вспомнил наш разговор.

Стас кивнул. Он с интересом рассматривал огромный барельеф. Потом вздохнул:

– Внушаеть! Эх, такое бы творение – да на выставку! Да не выйдет.

– Почему? – спросил Геннадий.

– Потому что сейчас всё это рухнет к чертям! Валить отсюда надо. Бегом, вашу мать!

Они выбежали из цеха и перебежали на другую сторону улицы, по пути перехватив трёх пацанов, которые явно намеревались пройти в цех. Пацаны пытались сопротивляться, но двух из них Геннадий просто, без всякого напряжения, оттащил, схватив за куртки. Третьего Стас отволок за руку.

Они успели добежать до противоположного тротуара и пацаны уже начинали возмущённо вопрошать «Вы чего…?», когда цех обрушился, подняв огромные клубы пыли.

Некоторое время они, невольно заворожено, смотрели на результаты обрушения. Потом один из пацанов спросил:

– Это вы сделали?

– Ага, – кивнул Стас. – Поссали, и это были последние капли, подмывшие стены.

Пацаны заулыбались, и, с выражением неверия на лица, пошли прочь, постоянно оглядываясь на новехонькие руины.

– И что теперь? – чуть погодя, спросил Геннадий.

Стас пожал плечами:

– Ждать последствий.

– А мне что делать? – неуверенным тоном спросил парень. – Тоже избавиться от пирсинга?

Стас посмотрел на него. У парня в мочки ушей были врезаны довольно большие кольца (или как они там называются? ), и Стасу даже представлять не хотелось, что будет с ушами, если из них убрать эти штуки.

– Не имеет значения, что ты будешь делать, – сказал Стас. – Ты в любом случае «пойдёшь паровозом» за совершённое. – Вопрос в том – «с вагончиками», или без.

– Вы девчонок имеете в виду?

– Их, дырявых, – кивнул Стас.

– Значит, я умру?

– Тебя убьют.

– Кто?

Стас пожал плечами:

– Не знаю. Кто-то выполнит роль инквизитора.

Не сказав больше ни слова, парень ушёл.

– Сурово ты с ним, – нейтральным тоном произнёс Геннадий.

– И это не имеет значения, – каким-то усталым тоном сказал Стас.

Они немного помолчали. Затем Геннадий сказал:

– Думаю, Олю теперь надо как-то оберегать. Вот только как? Не запрёшь же её навсегда в квартире?!

– Попробуйте, – кивнул Стас. – Хотя, думаю, ей все равно «отольётся». Так или иначе.

– Всё так завязано?

– Знаешь, наша реальность – это как долбаный кринолин семнадцатого века – хрен доберёшься до чего хочется, грязно и ванюче. И особо копаться в нём не рекомендуется. Если где-то «что-то…», то где-нибудь обязательно «как-то…». Во-от.

Геннадий усмехнулся:

– Моя бабушка говаривала: «Во-от – дали ему год. Он отсидел двенадцать месяцев, и вышел досрочно». Никогда не понимал, в чём смысл этой прибаутки. Но всегда улыбало. Невольно. То ли от того, как бабушка это произносила.

– Вот-во-от, – усмехнулся Стас. – Так и с реальностью – не очень понятно, хоть и точно знаешь, и то ли в «лыбу», то ли в… Ладно, я – до дому. Попытайся свояченицу сберечь.

– Кого?! – Геннадий удивлённо приподнял брови.

Стас вздохнул со снисходительной улыбкой:

– Когда женишься на Валентине, её сестра будет тебе свояченицей.

– А, понял! – разулыбался Геннадий. – А я на ней женюсь?

– А куда ты денешься, бугаёк?! – слегка высокомерно хмыкнул Стас. – Ладно, пока. До понедельника.

– Пока, Стас. Спасибо… что отозвался.

Кивнув и нейтрально усмехнувшись, Стас пошёл к трамвайной остановке на соседней улице.

Через пару недель Геннадий рассказал Стасу, что Ольгу, которая больше недели не выходила из дома, сбила машина и она теперь в больнице, с переломанным левым бедром, сильным ушибом головы, не считая сломанных рёбер. Виновника не могут найти. Вторая девушка попала в психбольницу.

– А того парня действительно убили. Через четыре дня. Из пневматической винтовки застрелили. Угадай, где прошла пуля?

– Через эту фигню в ухе?

– Точно! Попала в шею, в артерию. Истёк кровью.

– Отлилось. Не водичкою.

Скорбные дела. Радостные дела. Просто дела. Это хорошо просто делать. Или когда это делается «где-то там». Про это не знать – легче. Лучше. Хотя, конечно, подленькое устройство этот «кринолин» реальности. С одной стороны, знание, что там под ним находится, может оскорблять (иногда, в обоих смыслах), но когда у нас пропадало желание залезать под юбки? И в кавычках, и без. В конце концов, легче живётся – импотентам и идиотам.