Как ни странно, но Пустота – это продукт человеческой жизнедеятельности. В Природе Пустоты не существует. Существуют пространства, но они не имеют никакого отношения к Пустоте. И только то, что создано человеком, может, и, рано или поздно, неминуемо наполняется Пустотой. Ну, представьте большое офисное здание, построенное одними людьми для того, чтобы другие люди проводили в нём своё рабочее время. Но вот рабочее время кончается, и люди покидают многочисленные помещения и расходятся по домам. И вот ночью стоит этакий громадный параллелепипед, разрешеченный тёмными пятнами неосвещённых окон, заполненный Пустотой. И не имеет значения, сколько мебели и всяческой техники стоит в этих помещениях; там царит Пустота с безличным казённым запахом. И если в это же время посмотреть на жилой дом, то впечатление должно быть совсем другим. Во-первых, всегда найдётся одно-два окна, в которых горит свет, означая собой, что кто-то не спит по какой-то причине (какой простор для гадания о причинах чьего-то позднего бодрствования, правда? ). Во-вторых, конечно, и за неосвещёнными окнами жилого дома есть немало «пустующих» помещений, – например, кухни или комнаты, в которых никто не ночует – но на самом деле они наполнены неповторимой атмосферой и запахами проживающих в них семей. Так что, Пустота тоже бывает разной. Но существуют и другие, очень многочисленные, виды Пустоты, о которых большинство людей и не подозревают. Это…

Эти двое – он и она – были очень схожи друг с другом. Если бы были люди, которые знали бы их обоих, они, безусловно, считали бы их очень подходящими друг другу. И они бы ошибались. Эти двое никогда бы не «сошлись» вместе именно по тем причинам, по которым, по мнению гипотетических окружающих, они должны были это сделать. У них, действительно, было много общего. Они были невзрачными, малообщительными людьми в возрастной категории «около тридцати». Она – бухгалтер в большой страховой компании, он – работник фирмы, занимающейся мелкооптовой торговлей всем подряд. Она – невысокая, худая до костлявости, с телом, которое, казалось, остановилось в своём развитии в подростковом возрасте, и с тех пор существует в ожидании старения. Он – среднего роста, худощавый, с явно впалой грудью, но уже наметившимся острым брюшком, с рыхлым лицом с редкой кустистой растительностью. В общем, по большому счёту людского мнения, два сапога – пара. Но если бы нашёлся кто-нибудь, кто указал бы одному из них на другого как на подходящего ему человека, неминуемо последовало бы выражение обиженного недоумения: «Да чтоб я с таким (с такой)! Я, конечно, тоже не… Но этот (эта)…». И если бы они встретились на улице, или в транспорте, то почувствовали бы только что-то вроде лёгкого повышение самооценки оттого, что с ними не всё так плохо; есть ещё и такие, как… Излишняя похожесть в недостатках является причиной взаимного отчуждения больше, нежели существенные различия и даже противоречия. Пустота не может заинтересовать Пустоту; они не могут слиться воедино – ибо сливаться нечему. Пустота способна только опустошать всё вокруг себя, но слишком слаба, чтобы распространяться в жизненные пространства чужих ей людей. А близких у Пустот нет.

«Видимая» часть её жизни, за исключением рабочего времени, составляла что-то около часа; за это время она добиралась до своего дома, – обычно, на маршрутном такси – иногда заходя по пути в продовольственные магазинчики. Продуктов она покупала не много, и не особо озадачивалась их выбором. Судя по всему, она не отличалась какими-то особенными гастрономическими пристрастиями. По дороге домой она шла, всегда упорно глядя под ноги, и нехотя поднимала глаза и сдержано здоровалась с соседями по подъезду, только когда натыкалась взглядом на чьи-либо ноги, обращённые к ней носками. Эти невнятные приветствия были единственной составляющей её «общения» с соседями. Единственное, что они о ней знали – это то, что она живёт одна.

Особенно хорошо это знали несколько подростков, которые частенько толклись на площадке между этажами, на одном из которых она и жила. Они давно привыкли, что она проходит мимо них, молча кивая в знак приветствия. Ещё им казалось, что войдя в свою квартиру, она всегда спешила закрыть за собой дверь на все три замка. Одно время они даже шутили, что это она от них запирается, опасаясь, что они… ха-ха-ха! В принципе, из-за своей невзрачности, она не очень-то их интересовала; и только один из них, белобрысый Славка, в силу своего подросткового гипертрофированного интереса к женскому полу, иногда задумывался о ней, пытаясь представить себе её жизнь внутри квартиры. Его интересовало, как ведёт себя женщина, когда она находится в квартире одна, причём всегда. Вообще-то, в соседнем подъезде жила плотнотелая Светлана, и представлять её, расхаживающей по квартире в неглиже (а может и вовсе голышом) было куда прикольней. Но ведь эта «серая мышь» тоже была женщиной, а значит… Он довольно смутно представлял, что это значит; ему просто хотелось проникнуть в такой таинственный и влекущий мир женщин, побольше чего узнать, и ещё больше увидеть бы. Особенно – увидеть. И если у жизнерадостной Светланы частенько бывали гости и постоянно приезжал на «Вольво» «крутой хахаль», и это подчёркивало разницу уровней между им, подростком, и зрелой молодой женщиной, то в отношении одиноко живущей «некрасавицы» у него возникало ощущение большей доступности. Конечно, это было заблуждение, и он подсознательно это понимал; но в этом ощущении было что-то греющее. И уж точно он был волен представлять себе сколько угодно, как она, закрыв все замки, раздевается и…

Его рабочий день был ненормированным, и ему часто приходилось задерживаться на работе допоздна. Впрочем, это его вполне устраивало. Он не стремился возвращаться в свою холостятскую однокомнатную квартиру, в которой он, по большому счёту, только ночевал. Он не любил проводить в ней свободное время (и само свободное время он терпеть не мог), когда он маялся от нечего делать, неприкаянно «кочуя» с дивана к окну, и от окна к креслу. Поддерживать порядок в скромно обставленной квартире не составляло ему особого труда. На своей кухне он только завтракал, – обычно это были бутерброды с маслом или сыром и кофе – предпочитая обедать в заводской столовой недалеко от места работы, а вечерами, по дороге домой, ужинать в уютном кафе, заказывая различные блюда, но с неизменной кружкой тёмного пива. Он зарабатывал достаточно, чтобы позволять себе два-три раза в месяц посещать ресторан; он мог бы ходить и в модные клубы с хорошей кухней, но не любил их излишние, как ему казалось, суету и жизнерадостность. Со стороны могло показаться, что он жил в своё удовольствие. Но именно удовольствия от своей жизни он и не испытывал.

Его отношения с женщинами никогда, почему-то, не складывались должным образом, и в конце концов, он перестал пытаться заигрывать даже с «вольными давалками», предпочитая пользовать, не так уж часто, кстати, проституток по вызову. Но такие чисто физические удовольствия не оставляли после себя практически ничего, кроме смутной досады на себя и свой организм. А о всепоглощающем удовольствии Любви он старался вообще не думать. Когда-то что-то было. Но кончилось всё сильной обидой, разочарованием и отбило всякое желание сделать ещё попытку предложить кому-нибудь свою способность любить. В конце концов, как всё, чем не пользуются, его стремление и способность любить атрофировались, избавив его от своих беспокойных порывов. Теперь ему вполне хватало, сидя в кафе, наблюдать за движениями плотных бёдер двух снующих меж столов официанток и посетительниц. Идя по улицам, он никогда открыто не разглядывал женщин и девушек, предпочитая делать это из окна автобуса или со своего балкона. Так было спокойней и легче.

Он даже не осознавал, что каждый день старается посильнее утомиться, чтобы придя домой и немного посмотрев телевизор, лечь на диван и быстрее уснуть. Выходные всегда раздражали его, потому что ему обычно нечем было заняться в эти дни. Впрочем, с недавних пор он пристрастился обильно разбавлять пустоту этих дней пивом; а давящую тишину можно было заглушить хрустом чипсов и сильными басами хорошей стерео-системы. Вообще-то, как оказалось, заглушить можно практически всё, что исходит «из нутра». Ведь это твоё «нутро», и ты над ним хозяин. Или…?

***

Она открыла глаза, почувствовав, что окончательно проснулась. Из-за плотно задёрнутых штор в хорошо обставленной спальне стоял желтоватый полумрак. Большой спальный гарнитур с двуспальной кроватью был красивым и явно дорогим. Её давно не смущало и не навевало никаких мыслей то, что она всегда спит одна на такой большой кровати. К своему одиночеству она относилась как к совершенно естественному, устраивающему её, положению вещей. Делить постель с кем-то она считала довольно неудобным и ограничивающим делом. Секс её не волновал вообще. Правда, в своё время она строго осознано и, можно сказать, расчетливо имела короткий сексуальный опыт; во-первых, чтобы узнать, что это за ощущение, когда…, во-вторых, и это, наверное, и было первопричиной, чтобы не считаться «старой девой». Свои ощущения она расценила как малозначимые и перестала испытывать к мужчинам даже тот слабый интерес, который, всё-таки, существовал у неё в пору ранней молодости. Впрочем, она не исключала для себя возможности позволить «это» кому-либо, если у неё буду к тому веские причины. Одно время она даже заподозрила в себе лесбийские наклонности, но, как оказалось, и женщины не волновали её в чувственном смысле. В конце концов, она пришла к выводу, что чувственность – не её стихия, и с тех пор спокойно жила в своё удовольствие, не ощущая никакой ущербности в том, что живёт одна. Мысль о том, что она могла бы, в принципе, иметь ребёнка внушала ей эмоции, которые обычно выражаются в слегка раздражённом передергивании плечами. Детей она считала довольно вредными и утомительными существами, и оставляла их «производство» и воспитание на долю других «добровольных мучеников». К проявлениям «женских неприятностей» собственного организма она относилась к совершенно бессмысленному, но неизбежному неудобству.

Она откинула одеяло и спустила ноги на пол, автоматически одёрнув подол задравшейся сорочки на колени, как будто кто-то мог увидеть её заголённость. Эта привычка сохранилась у неё с самого детства; мать с раннего возраста приучала её «следить за своим подолом», и, въевшись в подсознание, это определило многие её машинальные жесты и движения на всю жизнь. В силу воспитания, её застенчивость, свойственная большинству девочек, приобрела гипертрофированную форму; даже в сильную жару она не позволяла себе ходить по дому голышом, как это делали многие её знакомые, говорившие об этом с самодовольным хихиканьем даже в присутствие мужчин. Даже сами эти разговоры казались ей поддразниванием и лёгким заигрыванием с мужиками, которые сразу начинали что-то себе представлять и слюняво лыбиться. Ей казалось это таким пошлым. И хотя большую часть времени шторы на всех её окнах были задёрнуты, по дому она всегда ходила в длинных красивых халатах.

В её квартире не было того запаха, который обычно царит в «женских» квартирах – сладкая смесь ароматов парфюма и косметики, время от времени разбавляемые аппетитными запахами чего-нибудь приготовляемого на кухне. В её же квартире стоял запах просто обитаемого помещения, почему-то вызывающий ассоциации с детской присыпкой. Обставлена квартира была довольно дорогими гарнитурами, которые, однако, не несли на себе «хозяйского отпечатка» и смотрелись так же, как и когда стояли в мебельном салоне. Особенно это касалось массивной мягкой мебели, на которой, практически, никто никогда не сидел. Смотреть телевизор она предпочитала в спальне, лёжа на кровати, так что большим «Панасоником», стоящим в зале, она пользовалась только изредка, когда смотрела видео, что случалось не часто.

Кухня тоже выглядела как в рекламном проспекте; ей не хватало того тёплого, аппетитного уюта, ощущения душевного благополучия, особенно чувствовавшегося зимой, когда кухня мутновато отражается в замерзших снаружи окнах. Готовила она себе всегда что-нибудь попроще, предпочитая иметь дело с полуфабрикатами; и не смотря на то, что иногда это были довольно дорогие продукты, запах при их приготовлении были, всё-таки, какими-то «не домашними». Впрочем, ей это и в голову не приходило. Особых предпочтений в еде у неё не было; смысл еды для неё заключался в питании организма. Иногда, когда её приглашали в гости, она могла, даже довольно искренне, оценить вкусность угощений; но у неё никогда не возникало даже мысли, чтобы попросить у хозяйки рецепт, чтобы приготовить это потом самой. К тому же, гостей к себе она никогда не приглашала; свои дни рождения она обычно отмечала на работе, устраивая небольшие «чаепития»; близких родственников у неё не было – строгая мать умерла несколько лет назад, пару лет перед тем «старательно» проболев; а с «задушевными» друзьями у неё никогда ничего не получалось.

Поскольку был выходной день и не нужно было никуда спешить, она долго стояла под душем, наслаждаясь ощущением струй тёплой воды на своём теле, которое, как она с удовлетворением заметила, всё ещё оставалось стройным; вот только грудь была маленькой, но обвислой, но она уже давно стала относиться к ней как к некоему атавизму – ну какая есть, и пусть. Ещё одна ненужность.

Надев свой любимый голубой халат с красным драконом, она прошла на кухню, чтобы приготовить себе лёгкий завтрак. Достав из холодильника три яйца, она положила их на тарелку, стоящую на кухонном столе. Она отвернулась, чтобы включить электрический чайник, а когда повернулась обратно к столу, яиц на тарелки не было. Прекрасно сознавая, что они не могли скатиться на пол, и, тем более, беззвучно разбиться, она, всё-таки, заглянула за кухонный стол и, наклонившись, под обеденный стол. На полу ничего не было, кроме лёгкого налёта пыли. Недоуменно пожав плечами, она направилась было к холодильнику, чтобы взять другие яйца, когда вдруг поняла, что уже не хочет есть; и не потому, что у неё пропал аппетит, просто она чувствовала себя сытой, как будто съела те три яйца. Щелчок вскипевшего чайника вывел её из состояния «бездумной задумчивости». Залив водой растворимый кофе из пакетика, она села за стол и начала осторожно отхлёбывать горячий кофе из пластмассовой кружки, размышляя о том, в какое бы кино пойти.

***

У него уже давно по выходным дням не возникало даже мысли, не то что желания, насчёт того, чтобы сходить в тренажёрный зал и хоть немного «подкачать» мышцы. Когда-то он посещал, правда, совсем не долго, хороший «джим», но, не получая особого результата от занятий, быстро потерял к этому и без того не сильный интерес. В конце концов, решил он, ему некого «пленять» размерами бицепсов и трицепсов и рельефностью пресса, а ему самому плевать, какого себя он вынужден был терпеть.

Так что теперь выходные он предпочитал проводить, попивая пиво с чипсами или сухариками. Вот и в эту Субботу он купил несколько бутылок пива и большую тубу чипсов «Принглс». Придя домой, он расставил это всё на журнальном столике, предвкушая не дурно провести время. Переодевшись в домашнее трико, он расслабленно сел на диван и принялся раскупоривать «источники удовольствий».

Оторвав вакуумную крышку от тубы с чипсами, он успел увидеть, как чипсы бесшумно исчезают, как будто у тубы внезапно выпало дно. Однако дно было на месте, в чём ему пришлось убедиться, непонимающе глядя в опустевшую тубу. Это напоминало какой-то видеоэффект. Повертев тубу в руке, он поставил её на пол и взялся за пиво.

Как только он раскупорил бутылку, она тут же опустела, как будто пиво мгновенно испарилось. То же самое повторилось и с двумя следующими бутылками. Он уже раздражённо потянулся за четвёртой бутылкой, когда почувствовал лёгкую отрыжку с явным привкусом пива и чипсов. Прислушавшись к себе, он с удивлением понял, что ощущает лёгкую расслабленность, как раз как после двух-трёх выпитых бутылок пива. Он слегка недоумённо улыбнулся и откинулся на спинку дивана.

Некоторое время спустя, он решил выйти на балкон. Он жил на четвёртом этаж, и это, по его мнению, было самое то, чтобы рассматривать девушек и женщин. Он давно привык, что если на него кто и посмотрит, то только мельком; и никогда ни одна девушка не оглянулась, чтобы взглянуть на него во второй раз. И всё-таки, на всякий случай, он посмотрел на своё отражение в оконном стекле, чтобы убедиться, что с его внешностью всё более-менее в порядке. Убедившись, что выглядит, вроде бы, нормально, он снова обернулся к немноголюдной, к его сожалению, улице. Он не видел, конечно, как его отражение в стекле постепенно исчезло.

***

Славка с двумя приятелями толклись тем субботним вечером на своём излюбленном месте, когда она возвращалась из кино. Но на этот раз они, к своему удивлению, не услышали привычных щелчков замков. Они переглянулись с некоторым недоумением, пошутив полушёпотом, со свойственной подросткам только в словах нагловатостью, что это похоже на приглашение. Вскоре они разошлись по домам, но некоторое время спустя, Славка вернулся к её двери.

Дверь, действительно, оказалась открытой. Чуть приоткрыв её, Славка осторожно загляну во внутрь. Внутри никого не было видно и стояла полная тишина. Открыв дверь пошире, Славка просунул свою белобрысую голову между дверью и косяком и сказал вполголоса: «Эй, а у вас дверь открыта». Никакого ответа не последовало. Осмелев, он вошёл в прихожую и тут же наткнулся на лежащее на полу бесформенной кучей платье, в котором она прошла мимо их. Оглянувшись по сторонам, Славка осторожно, кончиками пальцев, поднял платье за плечики. Из платья, с лёгким шорохом, выпало сероватое нижнее бельё. Посмотрев на него некоторое время, он так же осторожно положил платье обратно и несмело прошёл вглубь квартиры.

Обойдя всю квартиру, он так и не обнаружил, к своему недоумению, её хозяйку. Он провёл в квартире больше часа, заглядывая повсюду и представляя…

***

Эти двое долго считались «без вести пропавшими»; но поскольку особо близких им людей не было, их поиски (не особенно-то интенсивные) никого особо не волновали. Немного недолгого удивления среди коллег и немногочисленных знакомых – вот и всё, практически, что осталось от этих двух…

Пустота не может оставить после себя ничего. Это человеку – ибо он смертен – нужно оставлять после себя кого-то, или, по крайней мере, что-то. Пустота же вечна и самодостаточна в своём абсолютном Ничто.