Перекинувши через плечо коромысло с пустыми ведрами, Ула спускается по тропинке к реке.
Изогнутая плавным овалом лента реки с такой высоты напоминает поверхность зеркала — такая же ртутно-серая и гладкая. На противоположном крутом берегу темнеет густой сосновый лес. За лесом голубеет гряда покатых холмов, за ними — скалистые горы, верхушки которых покрыты снегами. Небо затянуто сплошной мутно-серой холстиной, лишь далеко на горизонте, у самых гор, белеет длинный просвет с рваными краями. На середине реки виднеются рыбацкие лодки, над ними неторопливо кружит стая птиц. С одной из лодок Уле кто-то машет рукой, и спустя несколько секунд до девушки доносится искаженный эхом приветственный крик.
Йоварс. Эге-ге-ге-ге! Ула-а!
На лице Улы появляется улыбка. Девушка машет в ответ, потом переводит взгляд себе под ноги, и улыбка ее становится какой-то мечтательной. Она укоризненно качает сама себе головой и тут же, без перехода, игриво ускорив шаг, берется приплясывать. Длинный, пестрой расцветки, подол развивается, мелькают белые голые ноги с грязными ступнями. Т ут девушка неловко поскальзывается в грязи и задевает ведром кусты кизила, обильно растущие справа от тропинки, где склон. Из-за кустов раздается детский смешок. Ула сейчас же меняется в лице — улыбки как не бывало — и идет дальше обычным шагом. Она знает, КТО за ней следит, но не подает виду, как будто не слышала никакого смешка и вообще ни о чем не догадывается.
Вот она на берегу. В реку уходят видавшие виды узкие мостки. Ула опускает на землю коромысло, снимает с крючков ведра и идет с ними на самый край мостков. Пока девушка занята ведрами, к ней, перебегая на полусогнутых ногах от одного куст а к другому, приближается Онис. По лицу мальчика видно, что он готовит какую-то проказу. По лицу Улы видно, что она с огромным трудом изображает ничего не подозревающую жертву. Онис на цыпочках, изо всех сил тужась, чтобы звуком не выдать себя, выходит к берегу. Он красен, как бурак, гром ко сопит и потеет. Уле не легче; чтобы не засмеяться, она принимается мурлыкать себе под нос. Онис, высунув от усердия язык и выпучив глаза, осторожно тянется к оставленному на земле сестриному коромыслу и, когда коромысло оказывается у него, со всех ног, будто за ним гонятся, бежит обратно под защиту кустов. Спустя какое-то время Ула возвращается на берег с полными ведрами и изумленно оглядывает землю у себя под ногами.
Ула. А где же? (Вертит головой.) Ведь только что здесь лежало!
Из-за кустов доносится придушенный смешок, но Ула, кажется, не слышит его — крутится на одном месте, как кошка, которая вдруг обнаружила, что у нее пропал хвост.
Ула. (Расстроенно ставит ведра на землю.) Вот ведь напасть! Тут же лежало. (Заглядывает под мостки.) И здесь нет. (Задумчиво.) А может, я так, без коромысла, пришла? (Некоторое время молчит, вспоминая.) Да не-е-ет! Точно с ним. (Снова вертит головой.) Но тогда где же оно?!
Ближайшие кусты кизила трясутся — там, зажав рот обеими руками, придушенно хихикает Онис. Ула делает вид, что не замечает этого.
Ула. (Решительно.) Ладно! Так маме и скажу — было да сплыло. Я-то тут при чем? Может, это водяной спёр. Еще спасибо скажет, что коромысло, а не дочку. Ходила б потом в тещах у водяного.
Усмехаясь собственной остроте, Ула берет ведра и идет в обратном направлении. Когда она минует куст, за которым прячется Онис, мальчик, держа в руках коромысло, выскакивает из укрытия за спиной у Улы и бежит к мосткам. Оказавшись у воды, он кладет коромысло там, где взял, а вместо него поднимает с земли камешек. Отбежав обратно к укрытию, он кидает камешек в реку. Раздается плеск. Ула оборачивается.
Ула. Ах! Да вон же оно, слепондя!
Девушка ставит на землю ведра и спешит к реке. Остановившись у коромысла, нарочито подозрительно осматривается. Никого не обнаружив, она пожимает плечами и, подняв коромысло, идет к оставленным ведрам. Но тут обнаруживается, что, пока она ходила к воде, одно ведро куда-то делось.
Ула. (Преувеличенно сокрушенно.) Что?! Как?! Я ж всего на секундочку! (Помолчала.) Ох и задаст мне мама! Что же делать? (Закусила губу.) Ладно! Скажу, с одним ходила, потому как второго не нашла. Пусть вон на соседей думает. Эти могут.
Надев ведро на крючок, Ула перекидывает коромысло через правое плечо и продолжает подъем. Шагов через десять позади слышится плеск. Ула оборачивается и видит второе ведро там, где и оставляла.
Ула. Что за ворожба!
Поспешно возвращается ко второму ведру. По поверхности воды в ведре расходятся круги, на дне виднеется камешек.
Ула. Вот это да! Моё? (Оглядывает ведро со всех сторон, потом растерянно вертит головой.) Ну да! Кому скажу — не поверят!
Онис в кустах не выдерживает — принимается смеяться в голос.
Ула. (Преувеличенно испуганно.) И-и-и! (Выплескивает полведра на куст.)
И сейчас же из куста прямо ей под ноги вываливается мокрый Онис. Держась за живот и дрыгая в воздухе грязными пятками, он заливается довольным детским смехом.
Ула. Онис! Несносный мальчишка!
Онис катается по земле и тычет в сестру пальцем.
Онис. Купилась! Купилась!
Ула. (Все еще преувеличенно испуганно.) Да у меня ж ум за разум чуть не зашёл! Вот тебе за это!
Выливает остатки воды на катающегося по земле брата и, не выдержав, тоже начинает смеяться.
Ула. Ладно, безобразник. Пошутил и будет. (Протягивает брату пустое ведро.) Беги наполняй.
Онис. (Поднимаясь.) А что сразу я? (Лукаво.) Кто вылил, тот и наполняет.
Ула. (Не менее лукаво.) А вот и нет. По чьей вине вылито, тот наполняет.
Онис. Кто сказал?
Ула. (Усмехаясь.) Да это всякий знает. У кого хочешь спроси.
Онис. (Недоверчиво.) Так уж и всякий. Я вот не знаю.
Ула. Теперь знаешь. (Вручает ведро.) Давай. Иначе сказки на ночь больше не дождёшься.
Онис берет из рук Улы ведро и, вопя радостно: «У-у-у-у!», бежит к реке дикими зигзагами, только пятки мелькают. Ула провожает брата насмешливо-любящим взглядом.
Ула. (Смеется.) Осторожней! Не расшибись!
Некоторое время она смотрит на брата — как тот, оказавшись на мостках, силится набрать полное ведро и при этом не сверзиться в воду. Потом снова слышит окрик с рыбацкой лодки.
Йоварс. Ула-а-а!
Девушка приглядывается. Все рыбаки, забыв о промысле, смотрят в ее сторону, некоторые машут ей руками, а Йоварс, встав во весь свой немалый рост, энергично указывает на нее пальцем. Ула хмурится, прикладывает ладонь ко лбу. До нее не сразу доходит, что указывает Йоварс вовсе не на нее и даже не на Ониса. Все как один рыбаки смотрят поверх головы Улы, туда, где за склоном расположилась деревня. Ула медленно оборачивается и поднимает голову. Деревни отсюда не видно, но оттуда, где она находится, в небо поднимаются три столба черного дыма.
Ула. Что такое? Пожар? (Оборачивается к воде и — встревоженно.) Онис, бросай ведро и беги сюда! Живо!
Онис, то и дело задирая голову, возвращается к сестре. Он больше не смеется, и то, что он мокрый, придает ему теперь жалкий вид.
Онис. Что там такое, Ула?
Ула. (Смотрит на столбы дыма.) Не знаю.
Онис. С мамой все хорошо?
Ула. (Нарочито уверено.) Еще бы! Вот только за тебя, непоседу, волнуется, а в остальном — всё прекрасно. Ты же как пить дать убежал, ничего не сказав. Так ведь?
Онис. (Виновато.) Умгу.
Ула. Ну, ничего. Сейчас схожу, посмотрю, что там и как. А ты…
Онис. Я с тобой!
Ула. Нет. Лучше здесь побудь.
Онис. (Капризно.) Я с тобой! Мне одному страшно!
Ула. (Рассерженно.) Не выдумывай! В жизни ничего не боялся.
Онис. Я не выдумываю!
Ула. (С трудом сдерживаясь.) О-онис-с!
Онис. (Плаксиво.) Ну, У-ула-а!
Ула. (Твердо.) Нет. Остаёшься здесь. Вон и рыбари обратно плывут.
Онис недоверчиво глядит на реку. Рыбаки действительно изо всех сил гребут к берегу. Онис начинает хныкать.
Ула. Так, всё! (Передаёт полное ведро.) На вот, сторожи. Я скоро вернусь.
Девушка спешит в деревню. Бег вверх по склону дается нелегко, она несколько раз оскальзывается. Когда по дъем почти преодолен, до Улы доносится шум: в деревне воют женщины, плачут дети, лают собаки, трещит огонь, хрустят, обламываясь, горящие стропила, лопается от жара посуда. И еще слышно лихорадочное дребезжание колокольчика — совсем недалеко, прямо за подъемом, и дребезжание это всё приближается. Ула замирает и во все глаза смотрит туда, где подъем тропы заканчивается. Ожидание убивает; постепенно волосы на затылке Улы встают дыбом. И тут на тропе появляется горящая корова. Дико вопя, мотая тяжелой головой, отчего колокольчик на ее шее и звенит так ненормально, животина несется прямо на Улу. Ула шарахается в сторону. Охваченная пламенем корова проносится мимо. Ула в ужасе отползает задом в кусты, не в силах оторвать взгляд от этого чудовищного зрелища. Через несколько шагов корова спотыкается и катится вниз по склону, разбрызгивая языки пламени, ломая заросли и дико вопя, почти плача. Ула, во все глаза следя за кувыркающимся клубком пламени, поднимается на ноги и кое-как, задом, боком, бежит дальше по тропе.
Ула. (Дрожащим от страха голосом.) Да что же это?
Онис. (Сквозь слезы.) Ула! Вернись! Не ходи туда!
Ула не слышит брата. Преодолев подъем, она замирает. Деревня в сотне шагов впереди охвачена огнем. По улочкам за обезумевшими жителями гоняются какие-то люди в черных лохматых шкурах. Мелькают шипастые дубины. Что-то черное, огромное, стремительно передвигается от дома к дому на площади — с того места, где замерла Ула, видна только черная спина с ядовито-желтым пятном. Слышится исполненный боли и ужаса вой, плотоядное рычание, азартное улюлюканье, плачь. Ближайший полыхающий дом вдруг с печальным стоном заваливается набок и опадает в вихре огня и искр.
Ула. (Придушенно.) Мамочка!
Девушка делает несколько порывистых шагов в сторону деревни и замирает на месте. Ей невыносимо страшно идти туда.
Ула. Что же делать?
Тут она видит, как вдоль огородов дикарь тащит за волосы жену кузнеца. Женщина, вцепившись обеими руками в кулак мерзавца, отчаянно сопротивляется. Следом косолапо топает еще один дикарь; под мышкой у него охапка факелов, он берет их один за другим в свободную руку, плюет на каждый — факел мигом вспыхивает голубым огнем — и швыряет на камышовые крыши. Все крыши, что позади него, уже занялись. У обоих дикарей странные шлемы: два черных «лица» с выпученными глазами защищают головы с боков и еще одно «лицо» защищает затылок; создается жуткое ощущение, что, где бы кто ни прятался, дикари его видят и скоро им займутся. Вот и сейчас, несмотря на то, что дикари заняты каждый своим гнусным делом, два «лица», или скорее «рожи», не отрываясь, пялятся на Улу. Плененная женщина вдруг кричит.
Женщина. Менис! Мени-ис!
На зов из дымящегося просвета между домами выскакивает кузнец с огромным молотом в руке. Белая рубаха его заляпана кровью, лицо — тоже. Он стремительно налетает на дикаря, который тащит его жену, и убивает одним ударом. Второй дикарь не мешкает — как раз в этот момент в руке у него зажат последний незажженный факел. Дикарь плюет на него и кидает вспыхнувший факел Менису в лицо. Менис невольно заслоняется. Дикарь бросается на него и валит с ног. Противники катаются по земле, дикарь всё время оказывается сверху. Жена Мениса поднимается на нетвердых ногах и бросается на спину дикарю. Дерущиеся отшвыривают ее, как котенка. Дикарь постепенно одолевает раненого кузнеца, еще немного, и он займется женщиной. Но тут Ула, наконец, стряхивает с себя оцепенение и спешит на помощь. Без долгих разговоров она на бегу поднимает с земли шипастую дубину убитого кузнецом дикаря и хаканьем опускает ее на спину врагу. Многоликий ахает и обмякает. «Затылочная» рожа его ненавидяще таращится на Улу. Жена кузнеца кидается к мужу.
Женщина. Менис! Живой?
Менис с трудом выбирается из-под мертвеца.
Менис. Да.
Женщина. (С облегчением.) Слава Четверым!
Морщась от боли, Менис встает.
Менис. Спасибо, Ула. Теперь уходим.
Все это время девушка ошарашенно смотрит на убитого ею многоликого. Ей всё кажется, что он сейчас пошевелится: не может же быть, чтобы отнять жизнь у человека оказалось так просто! Услышав слова кузнеца, Ула насилу отрывает взгляд от мертвеца.
Ула. Нет. Надо найти маму.
Менис. Не глупи. Не видишь, что творится?
Ула. Кто это такие?
Менис. Не знаю. И знать не хочу. Идём.
Ула. Нет!
Менис. Оглянись! Её уже не спасти.
Женщина. Он прав, деточка. Бежим с нами.
Ула. (Кричит.) Замолчите оба! Вы… вы… (С ненавистью.) Д-два труса!
Отодрав дубину от спины многоликого, Ула с решительным видом направляется в дымящийся проулок. Менис догоняет её, хватает сзади поперёк туловища и тащит прочь. Ула вырывается, но силы неравны. От безысходности она кусает Мениса за руку, но кузнец даже не замечает этого. И тут Менис вдруг падает под плетень; Ула оказывается придавлена шестипудовой тушей. Жена кузнеца, помешкав всего секунду, валится на траву недалеко от них.
Оказывается, чуть в стороне из-за угла горящего дома показались мужчина и женщина — взявшись за руки, они бегут к лесу. За ними гонятся пятеро многоликих. Трое особо шустрых обгоняют пару сбоку и перерезают путь к побегу. Беглецы вынужденно сворачивают и несутся вдоль деревни, прямо к тому месту, где притаились кузнец с женой и Ула. Шагах в десяти от укрытия многоликие настигают беглецов и жестоко с ними расправляются. Ула порывается встать, помочь, но Менис зажимает ей рот ладонью и наваливается на неё еще сильнее, так что девушке становится трудно дышать.
Менис. (Страшным шёпотом.) Тише, дура! И себя, и нас погубишь!
Ула крепко зажмуривается, не в силах смотреть на расправу. По щекам её текут слёзы.
И тут позади слышится многоголосый рев.
Рыбаки. А-а-а-а-а!
Пятерка многоликих одновременно поднимает головы. Ула явственно видит их настоящие лица — болезненно-бледная кожа, черные попиленные зубы оскалены, глаза безумны, ни намека на растительность — ни бород, ни усов, ни бровей. В следующую секунду мимо, едва не затоптав лежачих, в сторону многоликих проносятся подоспевшие рыбаки. В руках у кого что — тесаки, дубины, топорики. Многоликие без особой суеты растягиваются в цепь. Они в меньшинстве, но почему-то совершенно спокойны. Через мгновение рыбаки с хрястом сталкиваются с ними; завязывается драка. Несколько рыбаков умирает сразу, но остальных это не останавливает; они бьются за родных и близких.
Менис. (Досадливо.) А-а, чтоб вас всех!
Менис встает с Улы, отбирает у неё дубину, которую она так и не выпустила, и бежит на помощь рыбакам.
Ула тоже поднимается. Тяжело дыша, она вертит головой в поисках какого-нибудь оружия. Видит поодаль мертвого старика-сельчанина, придавившего животом вилы. Ула извлекает вилы из-под мертвого и, выставив их перед собой, бежит к дерущимся.
Ула. А-а-а!
Она как раз вовремя: один из многоликих сбил Йоварса с ног и уже занес дубину для решающего удара. Йоварс закрыл лицо руками. Ула, перескочив через него, всаживает вилы многоликому в живот. Тот роняет дубину и хватается за черенок. Ула напирает, многоликий, рыча сквозь зубы, пятится. Справа другой многоликий заносит дубину для удара, чтобы расколоть зазевавшейся Уле голову. Вот дубина опускается, но в последний момент её перехватывает Менис. Ула обменивается с кузнецом быстрым взглядом — Менис смотрит на неё как-то виновато — и в следующую секунду в глаз ему вонзается черная стрела. Менис вздрагивает и валится под ноги дерущимся.
Позади страшно кричит его жена.
Женщина. Не-е-е-ет!
Крик её резко обрывается — еще одна стрела нашла свою цель.
Свистящих в воздухе стрел становится все больше. Еще несколько рыбаков падают, пронзенные. Одна шальная стрела попадает и в того многоликого, в живот которого Ула воткнула вилы. Он, булькая, валится на спину, не выпуская вил. Ула вынуждена разжать пальцы, дабы не упасть вместе с ним. Безоружная, она озирается. Видит нескольких лучников между домами. Поднявшийся с земли Йоварс хватает Улу повыше локтя и тащит под защиту плетня. Остальные рыбаки тоже прячутся кто куда.
Два рыбака, отдавшись боевой горячке, продолжают биться с одним многоликим. Вокруг дерущихся — неподвижные тела, в воздухе рядом с ними свистят стрелы. Многоликий на вид намного здоровее рыбаков, но он ранен, отчаянные рыбаки вот-вот должны взять верх. Но тут одного рыбака находит стрела — пробита шея. Рыбак, вздрогнув, опускает руки и падает на колени. Другой рыбак — молодой парнишка — трусит и бежит, спотыкаясь, прочь в поисках укрытия. Здоровенный многоликий, тяжело дыша, стоит над рыбаком с пробитой шеей. Кажется, дикарь раздумывает, добивать противника или нет. Потом он усталым движением пинает рыбака в грудь и, шатаясь, уходит к своим.
Йоварс. (Рыча от злобы и бессилия.) Зар-разы! Сук-ки!
Поодаль, укрывшись за перевернутой арбой, вытирает кровь со лба струсивший рыбак. Услышав слова Йоварса, он поворачивается на голос.
Струсивший рыбак. Что делать будем?
Никто ему не отвечает, все опасливо высматривают лучников. Еще две стрелы едва не находят свои цели. Те двое, кто чудом избежал смерти, матерятся сквозь зубы, один кидает в лучников камень.
Струсивший рыбак. (Беспокойно.) Перебьют нас здесь, как куропаток перебьют!
Все молчат. Высматривают.
Струсивший рыбак. Уходить надо.
Ула. (Презрительно.) Куда уходить? А родные?
Струсивший рыбак. А что родные? Те, кто мог, давно убёг.
Йоварс. Твои-то первым делом смотались.
Струсивший рыбак. (С вызовом.) Ежели так, я только рад буду!
Ула. А другие как же? Не слышишь, что ли? Там же дети. У тебя ж у самого две сестренки.
Струсивший рыбак. Своей глупой смертью я им ничем не помогу.
Старый рыбак. (Высматривая лучников в щель в плетне.) Да замолчи ты! Дай подумать.
Струсивший рыбак. Быстрее думай, Седой! Иначе вон чернозубые за тебя подумают! Ай!
Черная стрела пробивает струсившему рыбаку ногу чуть ниже колена.
Струсивший рыбак. (Хнычуще.) Ну что за невезенье! С утра прямо! И рыбалка ни туда, ни сюда, и стреляют именно по мне!
Старый рыбак. Да ты не дёргайся, не дёргайся. Тебя и выцелили потому, что дёрганный.
Струсивший рыбак. Что делать, Седой? Я ведь кровью изойду.
Старый рыбак. Не изойдёшь. Перетяни чем-нибудь.
Струсивший рыбак хныча отрывает дрожащими руками длинный лоскут от своей рубахи и принимается перевязывать рану.
Старый рыбак. (Решительно.) Ну, что, рыбари? Покажем им, где раки зимуют?
Йоварс. (С сомнением.) Что, прямо вот так — в лоб?
Старый рыбак. Ну а как еще? Либо так, либо вообще никак.
Струсивший рыбак. В лес бежим. Потом поквитаемся.
Старый рыбак. (Рассудительно.) Можно и в лес попробовать. Да вот, думаю, не выйдет: не отпустят. Гляди, скольких мы перебили.
Ула. Стало быть, нападаем?
Старый рыбак. (Юмористически.) Ишь какая боевитая. (Струсившему рыбаку.) Учись, селёдка!
Струсивший рыбак. (Злобно.) Да иди ты!
Старый рыбак замечает, что у одного лучника закончились стрелы и он уже второй раз лезет в колчан товарища.
Старый рыбак. (Подбирая под себя ноги.) Давай, рыбари! Сейчас или никогда.
Все вскакивают и с нечленораздельным криком бегут на лучников. Ула вскакивает чуть ли не после дней и, отобрав на бегу топорик у струсившего рыбака (который, естественно, остался лежать в укрытии), устремляется вслед за сельчанами. Ее крик сливается с криком остальных.
Видно, что многоликие не ожидают такого, — один неуверенно пятится, другой орет что-то, наверное, зовет подмогу, еще один — никак не может попасть «пяткой» стрелы на тетиву. Но есть и те, кто не теряется, — в рыбаков летят стрелы, многие падают, пронзенные.
И тут рыбаки резко замедляются — как будто с неба на них опрокинули гигантский чан невидимой глазу патоки. Воздух вокруг них становится каким-то вязким, тягучим, двигаться получается с трудом, как в детском кошмаре. Победоносный крик рыбаков постепенно чахнет и делается похожим на мучительный стон.
Многоликие торжествуют. Отложив луки, они вынимают из ножен изогнутые костяные кинжалы и уверенно идут к рыбакам. В отличие от рыбаков, на них колдовство не действует.
Расширенными от ужаса глазами наблюдая за приближающимися многоликими, Ула отчаянно дергается, но невидимая патока не отпускает. Девушке даже не удается опустить поднятую руку, держащую топорик.
Многоликие убивают заколдованных рыбаков одного за другим. Рожи их гнусно-веселы. Беспомощные рыбаки заунывно стонут. Когда к очередному несчастному приближается дикарь, он изо всех дергается, преодолевая чудовищное сопротивление, как в илистом болоте, затем кинжал пронзает плоть, и стон на миг снова становится криком, только на сей раз криком боли, — рыбак сразу же затихает, глаза его мутнеют, теряют блеск, и безжизненное тело, окончательно обмякнув, начинает медленно оседать.
Убивают даже струсившего рыбака, который, увидев, что стало с его товарищами, пытается уползти. Но нет, не получается, его немедленно обнаруживают, настигают и приканчивают. Перед смертью он громко умоляет о пощаде.
Вскоре в живых остается только Ула, Йоварс и еще один рыбак, тоже подросток. Многоликие почему-то не трогают их. Ула с трудом косится на Йоварса. Он тоже ничего не понимает.
Один из многоликих останавливается вдруг прямо напротив Улы и начинает ее осматривать. На лице его брезгливо-ненавидящее выражение, кажется, он решает, оставлять девушку в живых или все-таки убить. Низкий многоликий, прохаживающийся за его спиной, говорит ему.
Низкий многоликий. Ау-ра кахэ. Брова.
Многоликий, рассматривающий Улу, не оборачиваясь пренебрежительно отзывается.
Многоликий. Ше брова! Дэк мханэ.
Из проулков показываются еще многоликие. В скоре их становится так много, что в глазах у девушки начинает рябить. Вся эта лохматая, воняющая потом и кислятиной ватага не спеша движется вдоль деревни, на заколдованных подростков никто почти не обращает внимания.
Потом из широкого проулка чуть в стороне показывается огромный, в два человеческих роста, варан с ядовито-желтой полосой, протянувшейся вдоль хребта. Варан оседлан, и седло это напоминает трон, сооруженный из гнилых изогнутых ветвей. На троне восседает женщина, облаченная в зеленоватые шкуры; это Мать многоликих. На вид ей около сорока, кожа бледна, как у утопленника, в углах рта — глубокие складки. Взгляд ее блуждает и вдруг останавливается на Уле — цепкий немигающий опасный взгляд женщины, привыкшей убивать. Ула не выдерживает — отводит глаза. Она чувствует какую-то влагу на ногах — преодолевая колдовское сопротивление, опускает немного голову и обнаруживает, что обмочилась самым постыдным образом, — по голым икрам бегут желтоватые струйки, на земле вокруг стоп — мокрое пятно.
Когда она снова осмеливается поднять глаза, Мать многоликих больше не глядит на нее. Женщина на гигантском варане, сощурившись, смотрит куда-то в сторону реки. Потом она махает туда рукой.
Двое многоликих, стоящих около варана, немедленно бегут туда, куда указала предводительница. Они проносятся мимо Улы, и некоторое время их не слышно и не видно. Затем они возвращаются. Один несёт под мышкой Ониса. Лицо мальчика перекошено, от страха Онис не в состоянии сопротивляться.
Увидев братика, Ула протяжно стонет, дергается, дабы помочь, но ее хватает только на слабое движение, напоминающее скорее нерешительный порыв, чем попытку вызволить мальчишку.
Тут она обнаруживает, что Мать многоликих снова глядит на нее — цепко и изучающе. Ула делает отчаянную попытку пошевелиться, но безуспешно. На лице Матери многоликих появляется усмешка, потом гигантский варан под нею приходит в движение — неуклюже свернув, ящер развалисто удаляется в сторону тракта.
Вслед за вараном из широкого проулка показывается еще один варан, поменьше и без желтой полосы на хребте. Это чудовище запряжено в повозку, представляющую собой клетку на колесах. По ту сторону деревянных прутьев в ногу толщиной плачут дети, их около тридцати. Между прутьев виднеются грязные заплаканные мордочки, несколько ручек тянутся наружу, прося то ли еды, то ли помощи.
Ониса подносят к этой передвижной клетке и передают вознице — тот сидит перед клеткой на неком подобии скамейки, сплетенной, как и трон Матери многоликих, их узловатых веток, руки держат подобия поводьев. Приняв пленника, возница приоткрывает дверцу у себя за спиной и закидывает Ониса внутрь клетки.
Ула. (Сквозь слезы.) С-св-в!.. Ч-чи-и!..
Онис, толкаясь, пробивается к прутьям, высовывается насколько это возможно и кричит умоляюще.
Онис. Ула! Ула-а! Помоги!
Ула. (Отчаянно дергаясь.) А-а-ах-н-н!..
На большее ее не хватает.
Запряженный варан, скучающе глядя перед собой, следует за головным вараном. За ним показывается еще яще, тоже тянущий за собой клеть, полную плененных детей. Над пылающей деревней стоит многоголосый плач.
Армия многоликих, растянувшись вереницей, движется прочь от уничтоженной деревни. Их больше трех сотен. Кто-то гонит перед собой украденных хряков, кто-то ест на ходу дымящееся мясо, кто-то пьет из пухлых бурдюков, кто-то очищает дубины от крови, кто-то тащит своих мертвецов. «Затылочные» рожи издевательски пялятся на обездвиженную Улу.
Детские стенания делаются все более неслышными, потом затихают в отдалении, и вот только огонь трещит. Ула уже успела выплакать все слезы. Теперь ей хочется одного — вырваться из невидим ой патоки.
Она с хриплым мычанием напрягает все силы, и у нее получается — патока постепенно отпускает. Ула обессиленно падает на землю, едва успев выставить перед собой руки, и, боясь снова угодить в патоку, на карачках отползает подальше. Замершие рядом Йоварс и другой рыбак изумленно смотрят на освободившуюся девушку и тут же пытаются повторить ее успех. Пока они тужатся и пыхтят, Ула встает на ноги. Колени у девушки дрожат. Она порывается бежать за многоликими, но вспоминает о маме и бросается в пылающую деревню.
Оказывается, не одну ее оставили в живых. Тут и там встречаются замершие в нелепых позах сельчане, и что удивительно, — все как один молодые, не старше двадцати. Видя Улу, они жалостливо ноют: помоги, мол, — но Ула не обращает на них внимания. Ей надо найти маму.
Она находит ее у своего дома. Дом почти догорел, мертвая мама лежит посреди двора. Ула падает ей на грудь и плачет. А вокруг трещит огонь, стонут заколдованные парни и девушки, лают псы, кричат гуси, и черные жирные столбы дыма уходят в равнодушное небо.
Постепенно выжившие высвобождаются из колдовской патоки. Кто-то, как безумный, носится по деревне, ища родных, кто-то, уже найдя, принимается их оплакивать, кто-то неподвижно стоит посреди горящей улицы и смотрит прямо перед собой.
К Уле подбегает Йоварс.
Йоварс. Вот ты где. (Пытается поднять девушку на ноги.) Пойдем. Здесь нельзя оставаться.
Ула. (Потерянно.) Что?
Йоварс. Пойдём, говорю. Они могут вернуться.
Ула. Кто?
Йоварс. (Раздраженно.) Кто-кто? (Машет рукой в сторону тракта.) Эти! С рожами!
Ула. Зачем им возвращаться?
Йоварс. Не знаю. Но дважды и дураку не везёт. Бежим в лес!
Ула. (Все так же потерянно.) Они забрали Ониса.
Йоварс. Не только его. Хиру тоже. Вообще всех детей забрали.
Ула. А с мамой твоей что?
Секунду Йоварс с мукой в глазах смотрит на нее, потом поворачивает лицо к своему дому, стоящему по соседству. Вместо дома там дымящееся пепелище. Ула все понимает и снова опускает голову маме на грудь.
Ула. Зачем им дети?
Йоварс. (Нетерпеливо пытаясь поднять ее на ноги.) Пойдём.
Ула. (Устало.) Оставь меня.
Йоварс вертит головой и кричит кому-то.
Йоварс. Эй, ты! Алис! Иди помоги.
Парень, к которому он обращается, даже не поднимает головы — шатаясь, бредет по улице; рубаха его в крови.
Ула. (Потерянно.) Видел, там, в клетках, не только наши были? Чужие тоже.
Йоварс. Видел.
Ула. О Четверо! Как же ему, наверное, страшно!
Йоварс. Так, хватит!
Он обхватывает Улу под мышками и тащит со двора. Девушка начинает вырываться — сначала вяло, потом все более отчаянно.
Ула. (Разозлившись.) Пусти! Ни в какой лес я не пойду. Мне Ониса вызволять!
Йоварс. Дура! Как его вызволишь?
Ула. Ему же страшно сейчас! Не слышал, что ли, как он кричал?
Йоварс. Дура. Ну, дура же круглая… Да прикончат они тебя, пойми! Сейчас не прибили — во второй раз точно прибьют!
Йоварс, пыхтя, тащит задом сопротивляющуюся Улу. Н ги девушки волочатся по земле, руки пытаются ухватиться за что-нибудь. Неожиданно ладонь наталкивается на шероховатый камень, наполовину вросший в дерн. Недумая, Ула выдирает его из земли и бьет им по руке Йоварса. Йоварс, ойкнув, разжимает хватку.
Йоварс. (Прижимая к животу ушибленную руку.) Сдурела, что ли? Я ж помочь хочу!
Ула поднимается на ноги.
Ула. (Решительно.) Хочешь помочь? Бери оружие — и за мной.
Йоварс. (Очумело.) К-куда?
Ула. За ними — куда!
Йоварс. Тебя что, по голове стукнули? Ты эту, на ящере, видела вообще?
И Ула сейчас же вспоминает: ящер с желтым пятном на хребте, женщина, сидящая на троне из ветвей, и противные тепловатые струйки, бегущие по голым икрам.
Ула. (Скорее сама себе, чем Йоварсу.) Ей нельзя отдавать Ониса. Ни Ониса, никого.
Йоварс. (Увещевающе.) Это не в наших силах. Это вообще никому не под силу. Я простой рыбак, а не дружинник.
Ула. А Хира как же? Что с ней станет, подумал?
Глаза Йоварса смятенно мечутся.
Йоварс. Я… я…
Ула. (С пренебрежением.) Ясно. (Резко поворачивается лицом к улице, где тут и там виднеются выжившие, и — во все горло.) Слушайте! Надо сейчас же бежать за дикарями! Надо вызволить детей! Хотя бы попытаться! Иначе грош нам всем цена! Родители проклянут нас с того света! Ведь теперь, когда их не стало, мы отвечаем за наших младших!
Выжившие парни и девушки некоторое время с одинаковым отсутствующим выражением смотрят на Улу. Потом снова принимаются плакать и бесцельно бродить туда-сюда.
Ула. (С горечью и все так же громко.) Не может быть, чтобы я всю жизнь прожила с трусами! Не может быть, чтобы я любила Ониса больше, чем вы любите своих братишек и сестренок! (Срываясь на плач.) Они же их замучают! Разве не видели — это нелюди!
Все время, пока Ула обращается к выжившим, Йоварс кусает губы. Вдруг, дернувшись, он говорит.
Йоварс. Хорошо. Я иду.
Ула. (Удивленно.) Идешь?
Йоварс. (Неуверенно разводя руки.) Ну, а как еще? У меня, кроме тебя…
На этих словах Йоварс сильно смущается и отводит глаза. Ула делает вид, что ничего не заметила, да и не до этого ей сейчас.
Ула. (Обращаясь к выжившим.) Кто еще? Ну, хоть кто-нибудь?
Погруженные в свое горе, выжившие не обращают на нее внимания.
Ула. (Разозлившись.) Ну и пёс с вами! Без вас обойдёмся! Пошли, Йоварс.
Йоварс. Погодь. Зачем пешком? Сейчас лошадей поищу. (Машет рукой.) У старого Пагриса вон две кобылки имелись.
Ула. Думаешь, уцелели?
Йоварс. Не знаю. Но дикари ведь на своих двоих ходят. Стало быть, лошади им ни к чему. Да и обувка не помешает.
Ула смотрит на свои голые стопы, измазанные в крови и саже.
Ула. Да, босиком — это не дело.
Йоварс. Хорошо. Тогда ты ищи нам обувку, а я — за лошадьми.
И тут они видят, как по центральной улице идет пеший вооруженный отряд. Их семеро: шесть подростков и один взрослый; трое из подростков — девушки. Отряд неторопливо направляется в ту сторону, куда ушли многоликие. Ула всматривается в их лица — кажется, что эти люди забыли слово «страх», лица их сурово-бесстрастны. На выживших сельчан они смотрят с пренебрежительной жалостью, как вернувшиеся с войны вельможи на чернь. Хотя ежели судитьм по внешнему виду, по чертам лица, они сами выходцы из низшего сословия — отпрыски рыбаков и дровосеков. За спин ой у каждого — торба с припасами, у двоих — прикреплены к торбам походные котелки, девушки идут с луками.
Один из парней — Лирис — перехватывает взгляд Улы, и так как девушка не выказывает ни страха, ни отстраненной потерянности, как прочие выжившие, ободряюще улыбается ей. Ула вздрагивает и делает несколько порывистых шагов в сторону Лириса. За ее спиной подает голос Йоварс.
Йоварс. Ты куда?
Ула. С ними.
Йоварс. (Растерянно.) Что? Зачем?
Ула. Не понимаешь? Они же за дикарями идут. Преследуют. Так же, как и мы!
Йоварс. С чего ты взяла?
Ула. Знаю, и всё. Идем!
Ула бросает исполненный муки взгляд через плечо, где остается лежать мама — кто предаст ее земле? в каком месте? — потом перепрыгивает дверцу выломанной калитки и спешит наперерез отряду; догнав, она пристраивается рядом с Лирисом. Лирис ободряюще улыбается ей. Остальные из отряда мельком сморят на нее, в глазах их читается немое одобрение.
Вскоре их на гоняет Йоварс.
Йоварс. (Запыхавшимся голосом — Уле.) А лошади как же?
Лирис. (Полуобернувшись.) Не пойдут. Лошадь с ума от ихнего запаха сходит.
Йоварс. (Неуверенно.) Ну, раз так…
Лирис все еще смотрит на Улу, потом переводит взгляд ей на ноги.
Лирис. А вот сапоги не помешают.
Ближайшая девушка, вооруженная громадным охотничьим луком, — Ульга — добавляет.
Ульга. И оружие прихватите.
Рослый, угрюмый на вид парень, шагающий рядом с ней, — Юлдис — хрипло подхватывает.
Юлдис. И жратвы.