— Упырь, — вполголоса сказала Хельга. — Как есть упырь.

Дик вцепился в поручни палубной надстройки. Его разрывало надвое при одном только взгляде на Максима Ройе. Совесть требовала возразить: люди разные и горе их проявляется по-разному, и Максим Ройе совсем не такой человек, чтобы рвать на себе волосы и одежды. Но голос обиды был громче, и он вторил словам Хельги. А еще вернее — обида у них с Хельгой была одна на двоих. Может, даже на троих, но Шана держалась в стороне и скрывала свои чувства, пожалуй, не хуже, чем Детонатор. Выучка синоби, не пропьешь и не выбьешь.

— У нас про таких говорят: порежешь — не текут ни слезы, ни кровь, — сказал Дик, глядя на широкую спину Ройе, командующего подъемом глайдера убийц.

Вообще говоря, никто из них не рыдал и не бился о палубу — ни Хельга, ни Дик, ни тем более Шана. То есть, Хельга-то поплакала, но одна, в своей каюте. Поплакала, выпила швайнехунда и пошла устраивать подъем с глубины. Дик и хотел бы заплакать — да не получалось, почти как в детстве. Может быть, Ройе тоже хотел заплакать и не мог — но почему он вел себя так, словно ни Хельга, ни Дик отношения к Паулю не имели? Словно у него тут монополия на горе, а он ею и сам пользоваться не намерен, и другим не даст?

Никто из них не заговорил о Пауле с того момента, как его тело нашло временный приют в холодильной камере. Как будто они не любили убитого — а были соучастниками преступления.

— Он… наверное хуже всех нас себя чувствует, — слова были как табачная крошка на губах. — Он просто… ну, не может, наверное…

— Он просто думает, что мы рылом не вышли, — Хельга нехорошо оскалилась. — Если ты ему скажешь то, что мне вчера сказал — так он, небось, еще и спляшет, что со мной родниться не пришлось.

Дик скрипнул зубами. Слова Хельги прозвучали весьма гнусно — но юноша не смел ее упрекнуть, потому что у него внутри звучал тот же голос. Детонатор не имеет права смотреть на нас так, будто мы и ему, и Паулю никто. Только не он. Потому что три к одному — целились именно в него, а значит, он должен чувствовать себя виноватым, мы же чувствуем! Хельга — за то, что не выжала из старого корыта больше тринадцати узлов, как ни билась, я — за то, что целиться могли и в меня…

Отсутствие Пауля в мире ощущалось как выбитый зуб. Все время хочется трогать языком и бередить это место, а если удается забыться — то при первой же попытке что-то жевать кровавая дырка о себе напомнит. Дик попытался вспомнить, как он жил, когда погибла команда «Паломника». Ведь жил как-то… Нет, тогда было иначе. Тогда все время нужно было что-то делать: прокладывать курс, обучать гемов, на ходу учиться самому… А сейчас он просто торчит на палубе и смотрит на Детонатора. А Детонатор смотрит на монитор слежения Кендры, а Кендра контролирует спуск водолазов. Наблюдение наблюдающего за наблюдающим. Дик закрыл глаза. Хотелось курить — просто чтобы занять чем-то руки и рот. Хотелось уснуть — просто чтобы ни о чем не думать.

Кендра подняла руку и показала большой палец: есть. Хельга спустилась по трапу.

— Зачалили здесь и здесь, — Кендра показала на экране. — Поднимать или для верности спустим третий трос?

Хельга, видимо, хотела ответить, но Ройе опередил ее:

— Спускаем третий. Торопиться нам некуда.

Кендра покосилась на Хельгу, и та кивнула: спускаем. Кендра взяла управляющий пульт третьей лебедки и нажала кнопку. Под тяжестью крюка трос пошел вниз, в морские пучины. Впрочем, не такие уж и пучины: вражеский глайдер затонул на глубине семнадцати метров.

— Мастер Ройе, — сухим до треска голосом сказала Хельга. — Это мой корабль, и я здесь решаю, торопимся мы или нет. Вообще-то у нас отстрелены и мотаются по волнам две секции. Вообще-то нам дали штормовое предупреждение на двадцать часов. И если вы не забыли — за вами может еще быть погоня из Киннана.

Ройе какое-то время смотрел на нее сверху вниз, потом согласился:

— Да, прошу прощения. Превысил свои полномочия. Что вы намерены предпринять?

— Если у нас не получится поднять глайдер с первой же попытки — мы поднимем только трупы.

Ройе опять какое-то время смотрел на нее, сжав челюсти, потом снова согласился:

— Резонно.

Хельга развернулась к своему лейтенанту.

— Ты слышала. Если напряжение на лебедке превысит расчетное — бросаем эту жестянку, поднимаем только трупы. И ходу отсюда: Габо уже беспокоится.

Торопясь на помощь Паулю, Хельга отделила ходовую секцию навеги от заводской и складской. Теперь они болтались в океане — огромный плот, лишенный управления и хода. Состыковать их снова было занятием трудоемким и в шторм почти невозможным, а ветер уже начинал задувать крепко.

То, что делала и чем рисковала Хельга, — было не ради Макса Ройе, но ради Пауля. Ради Детонатора она бы и пальцем лишний раз не двинула, и он ради нее, в общем, тоже. Неприязнь их была старой и взаимной. Нет, Макс, конечно, не стал бы плясать из-за того, что теперь ему не придется родниться с Хельгой. Но когда он узнал, что брат и Хельга были любовниками (Дик не сказал ничего, но Ройе все равно узнал, потому что знал весь экипаж), его это не обрадовало. Но ему волей-неволей приходилось с этим считаться: Хельга рисковала кораблем, уловом, оборудованием, потому что любила Пауля, и не меньше, чем Детонатор, хотела рассчитаться за его смерть. А для этого нужно было узнать, кто нанял убийц, а для этого — поднять и опознать их трупы — а также, по возможности, глайдер. Так что Ройе никуда не деться было от этой связи между Хельгой и братом — и, похоже, это его напрягало пусть меньше, чем смерть Пауля — но ненамного. Он был здесь один, среди чужого и отчасти враждебного окружения. Работы по подъему велись не из симпатии к нему и не из обязательства перед ним — но ради Хельги и отчасти Пауля, который многим на «Юрате» успел понравиться. Он был обязан тому, кого не сумел уберечь — и тем, кого в некоторой степени презирал.

И вот за это Дик на него страшно злился. Потому что, отбросив свое превосходство и обнажив свое горе, Ройе нисколько не потерял бы ни в чьих глазах на «Юрате». Здесь ведь никто не цеплялся за «стаю», «клятву» и все такое прочее, здесь и Пауля полюбили за то, что он чихать на все это хотел, он просто был со всеми на короткой ноге.

С нарастающим ужасом Дик понимал, что его последний бастион — это не вера, не любовь и не надежда — а страх перед превращением в морозильную камеру добродетелей, стальной монумент чести и гордости, подобный Детонатору. Если такова в Вавилоне добродетель (очень кстати вспомнилась еще и госпожа Элайна) — но ну ее в болото, лучше быть грешником.

Работа шла медленно — Хельга опасалась нагружать ветхие лебедки в полную силу. Наконец серая туша искалеченного глайдера показалась над черными волнами. Потоки воды стекали с нее, вода заполняла фонарь кабины, и Кендра бормотала себе под нос — «Полегче, полегче, ребятки!» — и смотрела, как уровень воды за стеклом понижается и тело пилота, болтавшееся под потолком, опускается вниз.

— Подтягиваем, подтягиваем к борту! — скомандовала Хельга. Водолазов отпаивали на камбузе горячим чаем и растирали швайнехундом — сивухой несло на всю палубу. Скрежетали палубные тали, изуродованный глайдер вполз на обшивку и замер, истекая водой.

— Ну что, — оскалилась Хельга. — Вскрывайте машину, вынимайте этих красавчиков.

Убийц оказалось трое — двое мужчин, одна женщина, все в одинаковых черных комбо, какие обычно носили портовые рабочие и нижние чины администрации. Документов не было ни у кого, но у людей есть ДНК, а у транспорта и оружия — серийные номера. Дик взял универсалку и присоединился к тем, кто разбирал глайдер на части. Это был способ занять себя и поменьше думать.

Разбор шел весьма споро — по договоренности между Хельгой и Ройе все, что он не забирал в качестве улик, считалось добычей экипажа. Запчасти к глайдеру легко продать — тем более что запчасти-то новехонькие, глайдер с иголочки. Убийцы действовали наверняка — для погони выбрали надежную новую машину. Тем проще будет их отследить, подумал Дик, азартно орудуя универсальным ключом. Особенно с учетом того, что… где же я видел это клеймо?

На ящиках с оружием производства Сога, вот где я его видел. Дик на коленях выполз из-под туши глайдера, волоча за собой двухпудовый трансформатор поля. Выволок, вытер пот и, увидев над собой Ройе, показал на клеймо универсалкой.

— Да, я знаю, — кивнул Детонатор. — Оружие — тоже наше. Но я это знал еще когда в нас стреляли: атмосферные ракеты «Игла» ни с чем не спутаешь. Их покупает армия, ну и рейдеры… Это нам ничего не дает.

Дик скрипнул зубами. Это нам ничего не дает. Действительно. Нас убивают изделиями наших собственных рук — что это может нам дать?

— Конечно, мы отследим первое звено перепродажи, — кажется, Ройе неверно понял выражение лица собеседника. — Может быть, второе. Но ключевого посредника наверняка убрали.

Дик снова скрипнул зубами и полез назад, под корпус глайдера, высматривая, где бы еще чего отковырнуть.

Навегарес, курочившие глайдер, были похожи на муравьев, облепивших труп стрекозы. То здесь, то там звякало, грохало и трещало, когда от машины убийц отваливался очередной трансформатор, компенсатор или просто кусок обшивки. Дик забылся в этой оргии разрушения, пока от глайдера не остался один остов. Время от времени юноша сталкивался с Ройе — когда подтаскивал ему очередную деталь, чтобы тот считал серийный номер; но они не перекинулись ни словом. Когда глайдер закончился, Дик со свинцовыми от усталости руками доковылял до кубрика и повалился там на койку. Как жаль, что нельзя проспать год, два и три, проспать всю эту потерю…

Кто-то осторожно присел на койку в ногах. Шана. Дик, не открывая глаз, узнал ее по прикосновению мягкой ладони.

— Мы их обязательно найдем, — сказала она с легким нажимом на «мы».

— Это не вернет Пауля.

— А раз не вернет, так эти гады пусть так и ходят по земле?

— Нет, конечно… — Дик поморщился. Он уже знал, что месть… она пустая внутри. Не осушает слез и не помогает жить дальше.

— Знаешь, я… — Шана сжала его руку, — решила стать медиком. Оказывается, это очень страшно — смотреть, как человек умирает и не знать, что делать. Я больше так не хочу.

Дик решил не говорить ей, что как раз медики и сталкиваются с такими случаями чаще всего. На сто, двести, пусть даже на тысячу раз, когда ты что-то можешь, приходится один, когда ты не можешь ничего…

Вместо этого Дик сказал:

— Здорово. Ты молодец.

Шана засмеялась коротко и невесело.

— Ты так ничего и не понял, да? Ран, настоящее образование медика на Картаго получить нельзя. Мы тут не заводили ни университетов, ни цеховых школ, ничего. Все учились в Галактике. То есть, у нас есть своя школа… Но это не то. Я раньше… мне нравились изоляционисты. У нас тут все свое, мы обойдемся сами, и провались они вместе — и Империя, и Вавилон, который нас предал… До меня в клинике потихоньку начало доходить, а теперь вот совсем дошло. Нам нужно вернуться в Галактику, мы без этого пропадем.

Как хорошо, что можно было ничего не говорить, а просто пожать ей пальцы. Ему было, что сказать, но он не готов был говорить сейчас, так скоро после смерти Пауля. Он решил дать себе передышку — хотя бы до того дня, когда ходовая часть «Юрате» воссоединится с основной платформой, а Максим Ройе сообщит о своих дальнейших действиях. Верней, после этого молчать будет просто нельзя.

Но до этого — можно.

* * *

Прошла неделя, а Бет так и не смогла поговорить с дядей о леди Констанс и Джеке: То Шнайдер был очень занят, то она не знала, с чего начать. Наконец, они совершенно случайно столкнулись в коридоре дворца, и шпионка увлекла девушку на галерею.

— Я вижу, вы так и не смогли извлечь пользу из тех сведений, что получили от молодого Суны.

— Потому что я не знаю, как из них извлечь пользу, — Бет задела рукавом аротатическую свечу, та завалилась набок и погасла. — Если я скажу ему напрямую, он тут же спросит, откуда я это знаю — и что мне делать? Не могу же я признаться, что опять виделась с Диком!

— Почему?

— Но ведь… тогда я выдам вас!

— Я рада, что вы так заботитесь обо мне, — очаровательно улыбнулась бабушка Ли. — Но неужели вы полагаете, что я могла подготовить такого рода операцию и задействовать вас, не рассчитывая на то, что эти сведения дойдут до тайсёгуна? Боги мои, сеу Эльза! Вы, конечно, уже и вполовину не так наивны, как были раньше — но я, кажется, ожидала от вас слишком многого. Прошла уже неделя. Уже почти поздно поднимать эту тему в разговоре с Рихардом, завтра будет совсем поздно. Не бойтесь скомпрометировать меня. Поверьте, я могу объяснить каждый свой шаг оперативной необходимостью.

— А я?

— А что вы? Разве вам есть в чем себя упрекнуть? Вы же порвали с Суной. Думаете, Рихард не рад будет это услышать?

— Он не рад будет услышать, что я вообще с ним виделась!

— Тем не менее, вам придется поговорить с ним. Так и быть, разрешаю валить все на меня. Время дорого.

— Отчего же вы сами с ним не поговорите?

— Оттого, что мне важно его доверие к вам, бестолковое вы создание! Ступайте, я не могу разговаривать дольше.

Бет не знала, что там у нее случилось, но что-то явно случилось, поэтому с галереи она пошла прямо в библиотеку и села за терминал.

Новости, которые она искала, буквально обрушились на нее сразу же — Дика в Киннане попытались арестовать, он бежал с треском, плеском и кровопролитием, и сейчас Киннан переворачивали кверху дном в поисках юного крамольника. Маловразумительно описывали инцидент с братьями Ройе и резиденцией клана Сога. Бет вспомнила рыжего великана с удивительно тонкими для такого верзилы пальцами. Посмотрела на свое кольцо — бота, которого она теперь носила, не снимая. Да, что-либо скрывать от Рихарда теперь совершенно бессмысленно, а лучший вид обороны — это наступление. Бет выскочила из библиотеки и на крейсерской скорости двинулась к кабинету дяди. Да, именно так — чем спонтанней и взбалмошней, тем лучше. Ли переоценила ее — это решение следовало принять неделю назад.

В приемной ее, конечно, задержали — Шнайдер вел с кем-то удаленные переговоры. Но уйти не попросил, это обнадеживало. Через десять минут Бет пропустили в кабинет.

— Что у тебя? — Рихард явно пребывал в хорошем настроении.

— Я… просмотрела только что новости из Киннана.

— Да, интересные новости, — тайсёгун посмотрел на нее, чуть склонив голову. — И что?

Бет слегка прокашлялась, а потом выпалила:

— Я встречалась там с Ричардом. Я… эту встречу устроила Ли, но по моей просьбе. Я хотела уговорить его… исчезнуть. Прекратить борьбу, не беспокоить ни тебя, ни… нас, одним словом. Я поняла, что… больше не люблю его, и…

— И думала, что кампания в защиту гемов ведется им ради твоих прекрасных глаз, — Шнайдер покачал головой и засмеялся. — Эльза, какое же ты все-таки еще дитя. Ли устроила эту встречу по моей просьбе. Потому что я был в ней заинтересован.

— З-зачем? — не поняла Бет.

— Затем, что мальчишка оказался хорошим камнем раздора для Кимера и Сога. Бет, ну ты же не думаешь, что за тобой следила только наша служба безопасности?

По правде говоря, Бет именно так и думала. То есть не то чтобы именно этими словами думала — а просто ей и в голову не приходило, что синоби не прикроют ее от СБ Кимера. Хотя нет — ее-то как раз прикрыли…

— Почему ты не сказал мне, что леди Ван-Вальден и мой бра… Джек живы? — перешла она в наступление.

— Потому что не считал нужным, — отрезал Рихард. — Тебе в любом случае предстояла вечная разлука с ними, лучше бы ты сразу притерпелась к мысли, что никогда их не увидишь. После обмена до тебя дошли бы новости о том, что с ними все благополучно — и этого достаточно.

— Неужели? Даже если бы их продали Брюсам?

Шнайдер, чуть склонив голову в сторону, побарабанил пальцами по столу.

— Я признал это нецелесообразным, — сказал он. — Лорд Ван-Вальден — гораздо более перспективный партнер, чем лорд Брюс. Хотя бы потому что он не желает вреда тебе. Не волнуйся, как только мы придем к приемлемым для обеих сторон условиям соглашения — они отправятся домой. Если у тебя все — можешь идти.

— Что… что ты сделаешь с Ройе?

— Ничего. Мне довольно того, что союз между Кимера и Сога теперь невозможен. Зачем мне трогать Ройе?

Бет помолчала еще немного, потом сказала:

— Я хочу их видеть. Леди Констанс и Джека… и лорда Августина, — спохватилась она, но Шнайдер заметил паузу.

— Значит, тебе уже известно, что он бежал, — дядя улыбнулся. — Что ж, тогда отпадает вопрос, откуда информацию взял Суна. Он, видимо, просто пообщался с беглецом.

— Я хочу их видеть, — уже не с таким напором повторила Бет.

— Нет, — улыбнулся дядя. — Ты их не увидишь. Эльза, подумай не только о себе. Подумай о мальчике, для которого это будет очередной травмой. Подумай о своей приемной матери. Она уже свыклась с мыслью о том, что потеряла тебя…

Он что-то еще сказал, но Бет не расслышала толком, потому что в ухо заговорил автосекретарь, и когда он закончил говорить, Бет так изменилась в лице, что Шнайдер тоже сразу замолчал.

— Анибале Огата просит отпустить его на несколько дней, — повторила Бет то, что услышала от машины. — На похороны Пауля Ройе.

Шнайдер явно собрался что-то сказать, но застыл на несколько секунд с поднятой рукой — видимо, теперь заговорил его автосекретарь.

— Какое совпадение, — Шнайдер опустил руку и сел за стол. — О том же самом просит его отец.

— Что… что я должна передать Анибале?

— Передай, что я даю разрешение одному из них, и пусть они сами решат, кому именно. Можешь идти.

* * *

— Дела обстоят так, — мнемопатрон щелкнул в пазу считывателя, Ройе вызвал на вирт-экран данные. — При захвате Тэсса были взяты предназначенные на продажу гемы, около трех тысяч голов.

— А конкретней? — поднял подбородок Грегор

— Конкретней — две тысячи девятьсот сорок три. Сейчас они по-прежнему содержатся на Тэсса, и Совет кланов понятия не имеет, что с ними делать. Обычно в таких случаях гемов продают с торгов, но, во-первых, три тысячи сразу — такого еще не было, а во-вторых, существует чисто юридический вопрос — кому, собственно, они принадлежат?

— А в чью пользу конфисковано все остальное имущество рейдеров? — спросил Дельгадо.

— В пользу Дома Рива.

— Ну так в чем сложность?

— В том, что Дом Рива не может быть собственником рабов. Это записано в Хартии Ледового братства.

— Чего-то я не понимаю в этой жизни, — сказала Хельга. — У вас же куда ни плюнь, попадешь в гема-раба. И тут оказывается, что Хартия запрещает вам держать рабов. Это как понимать?

Ройе испустил терпеливый вздох учителя начальной школы для умственно отсталых.

— Хартия, — сказал он, — запрещает иметь рабов в коллективной собственности дома Рива. Но каждый отдельный субъект, образующий Дом, вправе держать гемов в своей собственности. Морлоки, например, находятся не в собственности Дома, а в собственности армии. Гемы-чернорабочие в городах принадлежат городским коммунам. И так далее.

Грегор обозначил отношение к этому вавилонскому крючкотворству коротким носовым звуком.

— Насколько я понимаю, есть какие-то препятствия и к тому, чтобы объявить этих гемов армейской собственностью, — спокойно предположил Торвальд.

— Армия просто не знает, что делать с таким количеством рабочих рук. Их потребности полностью обеспечены. Они в ужасе.

— А перепродать? Неужели нет механизма перепродажи трофеев?

— Есть, и он сейчас перегружен. За последние годы на армию не сваливалось столько трофеев одновременно. У Тэсса были пришвартованы два десятка кораблей, живыми были захвачены тридцать два пилота. За них уже идет грызня между кланами. На этом фоне рабочие гемы… просто балласт. Но советники Огата и Кордо выдвинули предложение передать этих гемов в Салим по символической цене в пять дрейков за голову, и Совет согласился.

— А мы тут при чем? — пожала плечами Хельга.

— А ваша роль ключевая. Потому что этих гемов берет у Салима в субаренду дом Сога, за пять дрейков годовой оплаты, плюс расходы на транспортировку и адаптацию. Адаптацией и транспортировкой, предположительно, займетесь вы.

— Адаптация — это синоним «работорговли»? — спросил Вальне.

— Адаптация — это синоним первого шага к освобождению гемов, — сказал Ройе, выпрямившись. — Помимо арендной платы, гемы будут получать на руки определенную сумму на личные расходы. Потратить ее можно будет в специализированных торговых точках Салима. Это даст гемам часть необходимых социальных навыков. И кто-то должен будет проследить, чтобы не возникали злоупотребления со стороны арендаторов. Чтобы гемы не подвергались жестокому обращению, чтобы деньги на личные расходы никто не смел прикарманить и так далее. Одним словом, речь о приспособлении к социальной жизни в условиях свободы.

— Которая наступит когда? — Вальне вскинул подбородок. — После Второго пришествия?

— Я полагаю, раньше, — спокойно и холодно возразил Ройе. — Либо Империя найдет-таки Картаго и захватит, навязав нам свой политический режим, либо Шнайдер благополучно уберется отсюда вместе с армией и Крылом, оставив изоляционистов управляться как умеют…

— Почему я все равно не нахожу никаких отличий от работорговли? — пожал плечами Вальне.

«Потому что дурак», — подумал Дик.

Габо Дельгадо явно подумал то же самое.

— Я хочу, чтобы это отличалось от работорговли, — Ройе начал обходить комнату по кругу. — Поэтому и обращаюсь к вам. К тем, кто называет себя аболиционистами и христианами.

— Вы переоцениваете нашу… принципиальность, — медленно поговорил Габо Дельгадо. — То, что мы христиане, вовсе не гарантирует отсутствие злоупотреблений.

— Выберете из своей среды тех, кто сможет… гарантировать. У вас же есть человек, которому можно доверить сторожить сторожей, — Ройе, не глядя, показал на Дика.

Пора, сказал себе юноша. Это было тяжело, невыносимо тяжело, но он встретил взгляд Детонатора и отчетливо сказал:

— Нет. Я не могу в этом участвовать. Извините меня, пожалуйста.

— Вот видите… — торжествующе проговорил Вальне.

— Замолчите, — оборвал его Дик. — Вы ничего не поняли. То, что господин Ройе предложил — это лучший путь. Пока что. Это… правильно. Если мы хотим что-то сделать для гемов, то это и нужно. Но я должен уйти.

— Почему вдруг? — Хельга даже привстала. — Что это на тебя нашло?

— Во-первых, нельзя, чтобы меня даже случайно с этим делом связывали, понимаете?

— А что во-вторых? — спросил Ройе. — Твое «во-первых» — это никакое не препятствие. Мы можем спрятать тебя надежно.

— Спасибо… — Дик опустил голову, — но я не могу все время надежно прятаться и одновременно дело делать. Я для этого дела должен быть тем, кто я есть, Ричардом Суной, Апостолом крыс… но я не могу им быть. Вот это вот и есть «во-вторых».

— Объяснись, — Ройе не отводил взгляда, и Дик сделал над сбой еще одно усилие.

— Я не знаю, смогу ли объяснить это… В Шоране Моро воспользовался моим именем, чтобы создать себе… агентуру среди гемов. Так я узнал, что я для них… больше, чем просто человек, а это неправильно. Теперь, если я начну этим заниматься, они будут верить в меня. Так не должно быть.

— По-моему, самый лучший способ предотвратить это — быть среди них, как ты делал раньше, — мягко сказал Торвальд. — Что лучше убедит их в том, что ты просто человек?

— Вы сами знаете, что «просто люди» здесь так не поступают, — Дик чуть прикусил пересохшую губу и зубами осторожно снял с нее тонкую пленку отслоившейся кожи. Слизнул выступившую кровь. — В том-то вся и штука. Пока я остаюсь единственным и особенным, я никого ни в чем убедить не смогу.

— Прекрати обкусывать губы, — Детонатор постучал пальцем по столу.

— И это тоже, — Дик выпрямился. — Вы хотите, чтобы я контролировал взрослых, а сами приказываете мне как маленькому. Вы уж… решите для себя.

— Я сказал это не потому, что считаю тебя маленьким, а потому что дурацкие привычки нужно бросать, — поморщился Ройе.

— Вы сказали бы это кому-то еще здесь? Кроме меня? Таким тоном?

— Взрослые люди не обижаются на тон.

— О, ньет, — покачал головой доселе молчавший Лапидот. — Взрослие люди могут обьижаться на тон, но оньи гльотают обьиду, если так нужно. Есть одьин вопрос, сеу Ройе: сколько обид может прогльотить одьин человьек?

— Ну, если дело только в этом… — пожал плечами Ройе.

— Дело совсем не в этом, — Дик закатил глаза. — Поймите же вы: я не могу, я не должен в этом участвовать!

— Почему? — Хельга взмахнула руками. — Можешь ты объяснить наконец, в чем дело? Или тебе просто в голову что-то вступило?

— Я уже объяснил.

— Плохо объяснил! Все это, что ты говоришь, — оно поправимо. Если Детонатор берется тебя запрятать, значит, он сумеет. А уж второе твое объяснение вовсе никуда не годится… Может, ты испугался?

— Хельга, Хельга… — тихо проговорил Габо.

— Нет, — медленно сказал Дик. — Я не испугался.

— А что тогда?

Дик глубоко вздохнул и с безнадежным видом сказал:

— Этого не хочет Бог.

Все застыли. По лицам было видно, что к такому объяснению люди оказались не готовы. Только не к этому.

Первой пришла в себя Хельга.

— Ты что, головой ударился? — нарушив общее безмолвие, почти нежно проговорила она. — Какой еще Бог? Откуда?

Смех Детонатора грохнул в переборки ударной волной. Ройе хохотал, запрокинув голову, закрыв глаза правой ладонью, а левой хлопая о стол так, что крепления повизгивали жалобно. Этот жутковатый смех давно уже покрыл иронию ситуации, очевидную всем, и также всем было очевидно, что эта ирония не вызвала, а только стронула с места разрядившееся в хохоте напряжение — так случайный звук срывает лавину. Но сопротивляться этой лавине оказалось невозможно: один за другим офицеры трех кораблей срывались в хохот вслед за Ройе.

Не смеялись только Дик и Вальне. Юноша молча встал и вышел из каюты, Вальне откинулся в своем кресле и забросил ногу за ногу, ожидая с демонстративным спокойствием окончания общей истерики. Того, как они молча обменялись враждебными взглядами, никто не заметил.

— Так, — вытирая слезы, Лапидот добрался до «гнезда», где сидел кувшин с выводком стаканов, и налил себе холодной воды. Все еще пофыркивая, он сделал два глотка, потом набрал в рот воды, передал стакан Дельгадо и прыснул в лицо Келлеру.

— Спасибо, — тот вытерся ладонью и взял себя в руки. — Больше не надо.

— Кого тоже надо поливать? — спросил Лапидот. — Кендра?

— Спасибо, я лучше выпью, — женщина сделала несколько глубоких вдохов и резких выдохов. Ройе попросту вылил воду себе на голову.

— Ох, — сказал он, отдуваясь. — Простите меня, пожалуйста. Это вышло совершенно… ненамеренно.

— Ты обидела мальчика, Хельга, — глядя в потолок, сообщил Торвальд.

— Я не хотела, — огрызнулась женщина. — Я не виновата, что он понес чушь. И не я одна смеялась тут, как припадочная.

— Пожалуйста, не надо, — устало проговорил Ройе. — А то меня опять разберет.

— Христиане, — сухо до хруста обронил Вальне. — Очень хорошо. Очень.

— Это стресс, — Дельгадо, вертя в руках опустевший стакан, смотрел прямо на Ройе. — Получилось некрасиво, но никто из нас не железный, и, я думаю, мальчик поймет. Но прежде чем Хельга пойдет извиняться, давайте закончим с нашим вопросом.

— Я извиняться не пойду, — капитан «Юрате» скрестила руки на груди. — Воля ваша, а с парнем что-то не так.

— Все мы знаем, как это называется, — Вальне чуть подался вперед. — Но боимся признаться себье, что это льибо хула на Духа Святого, льибо дьявольская прелесть. Впрочьем, одно не лучше другого.

— Забавно, — глядя в стол перед собой, сказал Торвальд. — Как мы, христиане, — при этом слове он усмехнулся, — стремимся исключить третий вариант.

— Тор, я думала, что из всех нас ты рехнешься последним, — Хельга покачала головой. — Парень нам нужен. Гемы ему доверяют. Да и куда он денется, в конце концов, если уйдет от нас? Ему же податься некуда. Да в конце концов, мы же хорошее, правильное дело делаем! Что Бог может иметь против?

— Ран не сказаль, что Бог можьет что-то имьеть против нашего дельа, он сказаль, что нье дольжен брать участие, — рассудительно заметил Лапидот.

— Ран немножко… устал! — раздраженно выпалила Хельга. — Его дважды за три дня чуть не прикончили, в конце концов. Он отдохнет, успокоится и перестанет валять дурака!

— Хельга, прошу тебя, хоть на секунду попробуй принять во внимание, что это решение мальчика — не дурь и не блажь, — Дельгадо на миг прикусил губу, потом продолжил: — Будь, в конце концов, последовательной: если он, как ты заявляешь, устал, или того хуже, спятил — его тем более нельзя подключать к делу, которое требует полного и сознательного самоконтроля.

Он обвел взглядом кубрик.

— Мы все здесь взрослые люди. Но как же мы по-идиотски выглядим, показывая, что не сможем поднять дело без шестнадцатилетнего подростка. Да, в нем полно харизмы. Да, он умеет убеждать и вдохновлять, потому что делает то, во что верит и верит в то, что делает. Но мы не можем жить его харизмой все время. Этап харизмы в нашем деле вообще закончился, настало время планирования и логистики.

— Да, но куда мы его денем? — спросил Грегор.

— Что значит «куда»? — повернулся к нему Детонатор. — Вы хотите сказать, что если он не нужен вам как эмиссар между людьми и гемами — то и вообще не нужен?

— Нет, что вы, — ответил за Грегора Дельгадо. — Капитан Гория хочет сказать, что мальчик находится в розыске, а три навеги — неважное укрытие. Если бы он согласился быть эмиссаром, его трудней было бы отследить, так как он бы все время перемещался между навегами, Биакко и разными экостанциями. Но в качестве одного из палубных рабочих он попросту мишень — а с ним и навега, и весь проект… И, похоже, никто из нас не продумывал никакого запасного варианта.

— Нам и в голову не приходило, что он может отказаться, — усмехнулся Торвальд. — Потому что он и в самом деле был бы идеальным эмиссаром.

— Но он отказался. Примем это как данность.

— Зачем? — Хельга ударила по столу ладонью. — Он успокоится, отдохнет, и мы его уговорим.

— Будем исходить из того, что не уговорим, — покачал головой Торвальд. — Что тогда?

— Тогда нам нужен человек, который может сторожить сторожей. Говорящий на тиби, аболиционист по убеждениям, честный, — Дельгадо обвел глазами присутствующих. — Почему не пригласили господина Бадриса?

* * *

— Я тебя убью, — сказала Шана. — Тебе как, штормовое предупреждение не писано?

Шторм и в самом деле нарастал: навега, изгибалась по всем сочленениям, переползая с волны на волну, ветер срывал пенные брызги и бросал их на палубу.

Таким образом, можно было уже не опасаться возможной погони: никакой глайдер не вышел бы в полет над недобро настроенным океаном, и уж тем более не смог бы опуститься на пляшущей палубе.

Что Дику надоело сидеть взаперти — Шана и сама могла бы понять.

— Смотри, дельфины идут впереди нас. И не устают. Знаешь, они часами так могут.

— А я не могу часами волноваться, не бросился ли ты за борт из-за того, что тебя оборжали в кают-компании.

— Ты подслушивала? — покосился на нее Дик.

— Да вся палуба слышала! Я думала, иллюминаторы вылетят, так всех разобрало. А потом ты выскочил, красный весь. И прямо сюда, на нос.

— Я часто здесь сижу, — Дик пожал плечами. — Здесь хорошо. Если боишься, что меня смоет — зря: я прикрепился к лееру. Что и тебе советую.

Шана воспользовалась советом немедленно и села рядом, поплотнее завернувшись в плащ.

— Слушай, — решилась наконец она. — А как это у тебя бывает?

— Что «это»? — не понял Дик.

— Ну… когда ты слышишь Бога. Как вот сейчас.

Юноша резко повернул голову, и ветер сорвал с него капюшон. Шана видела Дика всяким, но никогда — таким потерянным.

— Понимаешь, сейчас я… ну… скажем так: Ройе меня доконал. Если я останусь, или я его прикончу, или он меня — защищаясь. Вряд ли Бог хочет, чтобы это случилось. Так что я, в общем, не соврал.

Шана несколько раз моргнула, переваривая это сообщение. У нее на языке вертелись два вопроса, но задать можно было только один, и она выбрала:

— Что ж ты на Детонатора так взъелся-то?

Дик переплел и заломил пальцы, глядя в море.

— Если бы я сам знал, я бы, наверное, с этим справился. Но я не знаю! Я отлично понимаю, что это полная фунния — ненавижу человека, и сам не понимаю, за что. А он ведь столько добра мне сделал… Просто как смотрю на него — так мне словно кто-то коленом на печенку давит. Пауль… с ним было так хорошо, так просто…

— Пауль любил тебя.

— Да. Тебя тоже.

Море било в корпус навеги как в колокол. Если они хотят что-то успеть с гемами, нужно успевать до того, как по-настоящему разыграются весенние шторма.

— И что теперь?

— Теперь давай вернемся внутрь. Тут становится… мокро.

— Нет, я имею в виду — каков… сценарий? Ты опять будешь скитаться голодный, холодный и босой, проповедуя слово Божье?

— Вряд ли. По правде говоря, я рассчитывал твою бабушку. У нее вроде были на меня какие-то планы…

— Пойдем внутрь, — вздохнула Шана. — Тут и в самом деле мокро.

Они забрались на второй уровень надстройки и подошли к кают-компании как раз в тот момент, когда Хельга договаривала:

— …И вообще, Детонатор, раз ты не можешь без нас обойтись — имеет смысл как-то больше считаться с нашими интересами.

— Не хотелось никого огорчать, — послышался ответ Ройе. — Но я прекрасно могу без вас обойтись, и обошелся бы по возможности. Помощь вам была условием сделки между мной и Суной. Повернуть назад я уже не могу, хартия подписана, но мне бы хотелось избежать неясности в этом вопросе: если сделку расторгнете вы сами, второго предложения не последует.

— Оро, — прошептал Дик, останавливаясь у двери.

— Не «оро», а «оро-ро, пора сваливать», — Шана схватила юношу за руку и повлекла прочь, к жилым модулям.

— А ну, стоять! — грохот ботинок возвестил появление в коридоре разъяренной Хельги. — Куда собрались? Воздухом дышать? Не надышались еще, а, младший матрос Огаи?

Дик остановился и развернулся к ней.

— Может зайдешь и посмотришь в глаза людям, которых ты продал? — Хельга скрестила руки на груди.

Юноша рывком высвободил свою руку из ладони Шаны, решительно прошагал мимо Хельги в кают-компанию и громко сказал:

— Я не продавал никого! Да, условием моей сделки с Максимом Ройе была его помощь вам. Но это его обязывает, не вас. Вы вольны отказаться.

— Так вы торгуете не только гемами? — проскрипел Вальне.

— Вы осел, — сказав это, Дик испытал какое-то радостное облегчение. — И по такому случаю наплевать мне, что вы сказали. Извините, что я не пробежал пешком по водам, чтобы спросить вашего разрешения… и что я не сказал вам потом… Я просто как-то… забыл.

— Чудьесно, — покачал головой Лапидот.

— Но я не понимаю, что плохого сделал! В смысле, когда уговорил мастера Ройе вступить в союз по поводу гемов. Почему вы на меня так смотрите?

— Потому что единственный способ быть лидером — это вести себя как лидер, — подал голос Габо. — Все-таки сговариваться о чем-то за спиной товарищей — не лучший способ стяжать их доверие. Наоборот.

— Но я же не ваш лидер, — развел руками Дик. — И никогда им не был. И никогда не хотел им быть.

— Тогда почему ты распоряжался нами?! — Хельга с горечью отвернулась.

Дик не мог отрицать, что она права. Он вспомнил день, когда заключил сделку с Ройе и сказал:

— Я не знал тогда, что останусь в живых. И потом так много всего случилось… я просто забыл, вот и все.

Ройе, скрестив на груди руки, облокотился на стену.

— Я был удивлен словами сеу Риддерстрале не меньше вашего, господа. Я полагал, что условия сделки между мной и юным… Огаи Раном не являются тут секретом ни для кого. Потому что если бы я заключил такого рода сделку, я бы постарался как можно скорее уведомить тех, кто стал ее невольным участником…

— А вы вообще молчите! — заорал Дик, разворачиваясь к нему. — Приличный человек на вашем месте помог бы людям по собственной воле, а не потому что за эту помощь удачно сторговал чью-то голову!

— Стоп, юноша! Похоже, у вас короткая память. Я предложил тебе участвовать в поединке с Ройе, это верно. Но ты был свободен отказаться, ты уже сделал все, что от тебя требовалось, уговорив Северина включиться в переворот. Ты мог вернуться сюда, к своим друзьям-христианам, но ты остался. Ты мог сам назначить цену и ты ее назначил. Я скажу больше: тебе довольно было просто попросить меня о помощи имперским пленникам. Но ты предпочел сделку. Это ты торговал головами. Не я.

Дик вцепился в рукоять флорда так, что побелели пальцы.

— Попробуйте сказать, что если бы я просто попросил о помощи, вы бы помогли! Попробуйте убедить кого-то кроме себя, усоцукэ! Вы, вавилоняне, клянетесь ничего не делать иначе как для себя, учите в школах, что кровь можно выменивать на пиво — и после этого ты говоришь, что помог бы нам, христианам, просто так, даром? Если бы я хорошенько попросил? Идите рассказывайте это снежным троллям! Нужно иметь мозги с кулак, чтобы вам поверить!

— Я не помогал бы вам даром и не обещал этого. Но в самой этой помощи содержится определенная выгода, и ради нее я был готов действовать. Эту сделку я заключил бы и без тебя: они помогают мне с транспортом, я им — с рабочими руками. Само участие Салима в делах клана Сога принесет большую выгоду. Ты мог бы спросить об этом прежде, чем заключать сделку, боя.

Дика стоял перед ним, пораженный внезапной немотой. В известных ему языках не было слов, чтоб вместить и выразить ту смесь стыда и ярости, которая сейчас пульсировала в нем, как боль в открытой ране. Он стал наемным убийцей, погубил свою душу и самую суть — а теперь Ройе заявляет, что это было никому не нужно.

— Вы хуже чем Моро, — сказал он наконец. — Моро просто спятивший клон, которого заставили верить, что он шпион и убийца. Он мучил меня, потому что верил в это. Вы хуже, чем Шнайдер: он мучил меня, чтобы спасти мне жизнь, хотя смерть я заслужил. Но они не заставили меня предать себя и то, во что я верю. А вам это удалось. А теперь вы говорите, что я сам виноват?

— Я не сказал ни слова о чьей-либо вине. Я всего лишь позволил себе заметить, что ни я, ни твои имперские друзья не требовали от тебя никаких жертвоприношений. Если ты совершил нечто в этом роде, это был твой собственный выбор. Никто тебя не заставлял предавать то, во что ты веришь. И никто, не винит тебя в этом — кроме тебя самого. И знаешь, почему ты себя винишь? Потому что ты хочешь услышать от других слова оправдания. Ты хочешь, чтобы кто-то погладил тебя по головке, но не смеешь честно признаться себе в этом. Потому что ты уже вышел из этого возраста, и прекрасно это понимаешь. И чтобы получить нужное, ты сам лезешь под нож, чтобы тебя, раненого и несчастного, пожалели. Как это делал Северин. Не знаю, как его может терпеть Баккарин, и видеть не хочу, как ты превращаешься в это. Пора взрослеть, боя. Взрослые не гладят друг друга по головке. Между взрослыми принято уважение, и если ты хочешь его получить, пора прекратить скулеж и выпрашивание награды за то, что ты никогда награды не просишь!

— Держите его! — закричал Габо.

Ройе отреагировал секундой раньше. Заметив то ли движение руки Дика под плащом, то ли что-то в глазах юноши, он выхватил флорд как раз вовремя, чтобы отразить удар. И хотя Габо уже толкнул Дика, и нацеленное в живот Ройе лезвие пошло мимо, удар был достаточно сильным, чтобы пробить бедро, если бы Ройе не парировал.

В следующий момент флорд выпал из руки Дика и покатился по полу, с резким шелестом сворачиваясь, а Дик пропал из виду под завалом из Габо, Хельги, Шаны и Лапидота. Несколько секунд он бешено вырывался, а потом с громким, долгим хриплым стоном обмяк. Тело била крупная дрожь, голова со стуком упала на пол.

— Свяжите его, ради Пресвятой Девы, — сказал Торвальд, бросая Хельге свой пояс. — И дайте ему что-то, чтобы прийти в себя, хотя бы швайнехунда. Ох, йавлар, я знал, что дело плохо, но не думал, что настолько плохо.

Он поднял флорд и положил его в карман Грегора, который закинул Дика через плечо и понес его прочь из кают-компании.

— Он сильно нуждается в починке головы, — сказала Хельга. — А вашу голову, мастер Ройе, кажется, уже поздно чинить.

— Не вы ли только что изволили на него орать?

— По его больным местам смачно оттоптались именно вы, — тихо ответил за Хельгу Дельгадо. — Моя вина, сеу Ройе, я должен был понять, к чему идет, и пресечь это сразу. Вы человек рассудка, но когда дело касается эмоций, вы, простите меня, просто обезьяна в оружейной.

— Я всего лишь сказал правду.

— Да, и на удивление бесполезную. Психические травмы не проходят по команде «соберись!».

— Но и слова «ох, бедный мальчик» их тоже не излечивают!

— По крайней мере, за такие слова тебе не выпустят кишки, — мрачно сказала Кендра.

— Ваш юный мессия показал свое настоящее лицо, — Вальне встал. — Капитан Нордстрем, вы поняли теперь, какой ошибкой было брать его на борт? Вы не верили, что он в дьявольской прелести — а теперь мы наблюдали самое настоящее беснование. Я бы советовал…

— Ох, да заткнитесь вы, Бога ради, — сказал Торвальд.

— Заткнись, та миг фан! — рявкнула Хельга.

— Умолкните, старый дурак, — повернулся к Вальне Детонатор.

Поскольку все трое высказались одновременно, Вальне нечего было противопоставить такому единодушию, и он опять сел.

— Тор, сделай мне любезность, — попросила Хельга. — Не хочу видеть этого засранца на борту моего корабля.

— Тебе придется потерпеть, пока с «Фаэтона» пришлют глайдер. Тем более, нам нужен господин Бадрис. И… может, мне стоит забрать юношу?

— У тебя на борту гемы, — напомнила Хельга. — Они не поймут, если парень начнет от них шарахаться.

— Тоже верно. Но оставлять его на борту с господином Ройе, пожалуй, опасно.

— Не волнуйтесь, я не дам себя прирезать, — усмехнулся Детонатор.

— Обезьяна в оружейной, — проговорил Габо.

— Да чего вы от меня хотите!? Чтобы я прижал его к груди, поцеловал в лобик и спел колыбельную? Я не могу собственного сына обнять! Я должен был отречься от своей плоти и крови, чтобы сохранить своих детей в безопасности! Я предал своего друга, чтобы спасти жизнь его жене! Я должен был вести себя как последняя мразь, чтобы Нуарэ и его прихвостни мне поверили! Если кто здесь и отрекался от своей совести и сути, то это был я! И я не требую жалости за это! И не говорю, что сделал это ради кого-то, кроме себя! Да, это я хотел остановить сползание Сога в дерьмо! Это я хочу вытащить Дом Рива из ямы! Если кто и понимает, как чувствует себя этот щенок — так это я!

— Нет, вы не понимаете, — ответил Дельгадо. — Подумайте вот о чем, мастер Ройе. Родители этого мальчика умерли страшной смертью на Сунагиси. Его усыновил экипаж Синдэнского корабля, но им пришлось оставить его на Мауи в сиротском приюте. Затем его усыновил капитан «Паломника», и этот человек погиб у него на глазах. Его опекуншу тоже забрали от него, и он долго думал, что она мертва. Он встретил Нейгала, и Нейгала убили. Наконец, он привязался к вашему брату… и вы знаете остальное. Он настолько часто терял тех, кого любит, что приучил себя заранее ожидать потери. Иначе он сошел бы с ума. Вот почему он не сказал нам ни слова. И вот почему он не попросил вас о помощи, а предпочел пойти на сделку. Он боялся доверять нам, боялся доверять вам — он как бы заклинал себя от потери.

Ройе какое-то время молчал, и наконец тихо произнес:

— Вы не можете требовать, чтоб я заменил ему отца. Всех отцов, которых он потерял.

— Боже сохраньи вас обоих от этого! — воскликнул Лапидот.

— Нет, — сказал Дельгадо. — Но я могу требовать — и буду! — чтобы вы помнили: эмоциональная сфера этого мальчика — оружейная. Не лучшее место, чтобы нажимать на все, что торчит и дергать за все, что свисает. Взорванный Детонатор — чертовски мрачная ирония.

— Одно я знаю точно, — сказал Торвальд. — Он был прав, оставаться с нами он не может.

— Нужно, чтобы Сильвер порылась у него в черепушке, Или ты, Габо, можешь сделать это? Ты только что говорил как форменный сайк. Ты из них?

— Нет, я получил только основы. Сильвер справится лучше.

— Так кто ты все-таки? — спросил Грегор, который вернулся с минуту назад и все это время молча стоял у двери.

Габо задумчиво огляделся, потом отзеркалил вопрос:

— И кто же я, по-вашему? Новые версии? Ставки повышаются?

— Это что-то вроде игры? — Ройе выглядел озадаченным.

— Да, — кивнул Лапидот. — Он дурачьит нас с того дня как появилься на Острове Прокаженных. Никогда не говорил, кто он был на гражданке. Он дурачьил вашу разведку тожье, притворялся офьицером Имперской разведки.

— Я все еще думаю, что не притворялся, — сказал Торвальд.

— А я все еще польщен, — Габо улыбнулся.

— Я держусь за свое: ты из наших, — сказал Грегор. — Ты шпаришь на рыжике как будто отмотал срок.

— Он думает, я бандит, — пояснил Габо для Ройе.

— А я думаю, ты актер, — сказала Хельга. — Потому и прикидываешься так ловко.

— Ты говорила, что бард.

— Я передумала.

— Что ставишь?

— Еще четыре тысячи сэн сверху.

— Чтобы угадывать второй раз, нужно подньимать ставку — объяснил Лапидот.

— И когда намечается шоудаун?

— Когда желающих сделать попытку уже не будет.

— И весь выигрыш достанется Дельгадо?

— Я поделюсь с тем, кто попадет ближе всего, — сказал Габо. — Пока что это Торвальд.

— Можно мне?

— Денежки на бочку, — оскалился Грегор.

Ройе полез за воротник и добыл платиновую цепочку.

— Не интересно, — сказал Габо. — Можно, я предложу ставку?

— Если я найду ее неподходящей, я откажусь.

— Если вы проиграете, вы извинитесь перед Диком. Именно в тех выражениях, которые я вам напишу.

— А какую ставку сделаете вы, мастер Дельгадо?

— Сто имперских дрейков.

— Не интересно. В случае моей победы вы должны будете оказать мне услугу.

— Какого рода?

— Ваше достоинство не пострадает.

— Согласен.

— Барабанная дробь, — прошептала Хельга.

— Вы — культурный антрополог, — сказал Ройе.

Дельгадо потер шею.

— Вы знали.

— Не совсем. У вас распространенное имя. Я читал когда-то статью о субкультуре свободных гемов на Парадизо, написанную неким Габриэлем Дельгадо, но пока ваши друзья не начали обсуждать вашу гражданскую профессию, я не думал, что это можете быть вы.

— Это было нечестно, — сказал Грегор. — Я, мать его, даже не знаю, что такое «антрополог».

— Это ученый, и вроде как врач, — сказала Хельга. — Ну, вот есть гинеколог, который насчет женщин, а антрополог — он наоборот, насчет ваших мужских штук. Габо, чего ты ржешь?

— Ты промахнулась парсека на три, — сказал Торвальд.

— Ой, нет, всего лишь на половину человечества, — возразил Дельгадо.

— И на верхнюю половьину этой половьины, — заключил Лапидот.

— Именно. Хельга, врач, который занимается репр дуктивным здоровьем мужчин, называется андрологом. А мои научные интересы относятся ко всему человечеству в целом. Обычаи, традиции, культуры, власть, иерархии, религии, суеверия…

— А для чего это нужно?

— Предполагается, что для лучшего понимания между людьми, — Торвальд вздохнул. — Вот почему я думал, что ты разведчик. Дело в твоем взгляде. В твоем… молчаливом внимании…

— Благодарствую, — Габо поклонился ему. — Итак, господин Ройе, чего бы вы от меня хотели?

— Будьте моим советником по делам пленных имперцев. Я нужен на Биакко, я не могу мотаться все время между Шораном, Лагашем и навегами. Кто-то должен делать эту часть работы. Я думал о другом кандидате, но, кажется, он потерян.

— Победивший наследует все, — Габо пожал плечами. Но это нужно сначала уладить с Хельгой. Мой сезонный контракт принадлежит ей.

— Ему, — поправила Хельга, кивая на Торвальда. — Потому что перед вашим законом у меня нет никаких прав. Я не гражданка и я пленница.

— Это тоже можно уладить, сказал Ройе.

— Как, йавлар?

— В идеале все три навеги должны управляться гражданами Рива, это упростит задачу. Сеу Нордстрем уже гражданин, но он принадлежит клану Сэйта. Для баланса мне нужен человек клана Сога, и единственный способ получить гражданство с нужной быстротой — это брак с гражданином. Поскольку брак должен быть чисто фиктивным, для меня нет разницы, будет ли это капитан Риддерстрале или капитан Гория, но…

— Черта с два! — прорычал Грегор.

— Но я известен как твердый гетеросексуал, а вы, имперцы, известны своими предрассудками в отношении гомосексуальности. Оба эти фактора делают наш брак с капитаном Гория слишком подозрительным, а значит, невозможным. Что возвращает нас к сеу Риддерстрале.

— Черта с два, — мотнула головой Хельга.

— Почему?

— У вас свои законы, у нас свои. По нашим законам я все еще замужем за капитаном Нордстремом, пока церковный суд не признает наш брак недействительным.

— Я не могу понять вас, сеу Риддерстрале. Брак, сказал я, должен быть сугубо фиктивным. Ваш церковный суд не имеет к этому никакого отношения. Тем более, что господин Нордстрем уже женат, а вы… вы спали с моим братом.

— С кем я сплю — одно дело, а брак — совсем другое. Если бы… если бы Пауль сделал мне предложение, он услышал бы то же самое: любовь любовью, а жениться можно будет только тогда, когда отменят брак с Тором.

— Мой брат хотел бы настоящего брака, и в этом случае, возможно, препятствие могло бы стать серьезным. Но как может недействительный брак помешать фиктивному?

— Ну, может, у меня есть христианские и имперские предрассудки насчет фиктивных браков. Я все еще верю в Бога, если вам это не мешает.

— Не больше, чем ваши предрассудки помешали вам спать с Паулем. А последний человек, который здесь сослался на Бога, получил от вас весьма едкий комментарий. Насколько я помню, вы поинтересовались, не ударился ли он головой.

— Слушайте, вы, всезнайка, — голос Хельги был сух, как песок во время прохождения Картаго между солнцами. — Я знаю, что вы, вавилоняне, всех нас называете безумцами. Но вот что я вам скажу: я нормальная, и с головой у меня все в порядке. Однако есть и такие люди, которые на вере действительно свихнулись. И я испугалась, что Рики тоже соскочил с катушек — это после всего-то, что он пережил. Вот почему я сказала то, что сказала. Не потому что сама изверилась. Я могу отличить веру от настоящего безумия. И я не хочу, чтобы мальчик дошел до разговоров с ангелами.

— Понимаю. И признаю, что у вас есть религиозные принципы — но они не мешают вам, когда речь идет об удовольствиях. Они мешают только когда речь идет о благе товарищей. Весьма… по-христиански.

— Даже не пытайся разыгрывать эту карту, Детонатор, — выдавила Хельга. — Я любила твоего брата, понятно? Любила его, сукин ты кот. Если бы речь шла не о тебе, я бы и вашу сраную клятву Анастассэ дала, не напрягаясь. Но какой бы фиктивный ни был брак, в глазах людей он будет настоящим. Люди будут думать, что я делю с тобой постель и все такое. Меня от этого с души воротит.

— Поверьте, сеу Риддерстрале, я испытываю сходные ощущения. И именно взаимность нашего чувства делает наш фиктивный брак по-настоящему фиктивным, а значит — безопасным. Подумайте об этом.

Он зашагал к выходу, но на пороге развернулся.

— Если бы Пауль был жив, я бы с удовольствием уладил вашу женитьбу. Но иногда у нас просто нет возможности сочетать удовольствие и необходимость. Приходится делать то, что нужно. Подумайте об этом тоже.

* * *

Единственное, чего Дик хотел — это исчезнуть. Не умереть — потому что смерть всего лишь другая форма существования — но исчезнуть полностью, никогда не рождаться, быть стертым из прошлого и настоящего, вместе с душой и телом.

Или, по меньшей мере, потерять сознание. Хотя бы уснуть — и на время забыть о том, что он сделал. Какой дрянью стал.

Шана великодушно избавила его от нотаций и утешений и вообще оставила одного. Любая попытка утешить только погрузила бы его еще глубже в раскаленное пекло стыда. Привязанный к койке за руки и за ноги, безразличный ко всему, он мог только переживать этот невыразимый позор, который сам навлек на свою голову, и ждать, пока предательские слезы высохнут, а качка сделает свое дело, погрузив его в сон.

Дверь открылась, Дик притворился спящим.

— Он так и лежит, как я его оставил, — сказал голос Грегора. — А мог бы уже развязаться. Худо.

— Ладно, развяжем его, — сказал Дельгадо. — Хельга, давай.

Дик не шевелился, пока руки Хельги развязывали и разматывали простыни.

— Он как будто… Габо, ты должен знать это слово, похоже на «какофолия».

— Кататония, — сказал Габо. — Нет, это не оно. Оставим его так, ему или придется держаться за койку, или его выбросит. Или он должен будет пойти помочиться.

— Он уже так отмочил, что ну его нафиг, — сказал Грегор.

— Тянет на самую тупую шутку года, — Хельга села на койку рядом. — Давай стаканы.

Скрип откидного стола, щелчок креплений в пазах, звон стаканов. Потом — запах копченой рыбы и резкий дух швайнехунда.

— Проснись и пой, мастер Суна! — позвала Хельга. — Или хотя бы проснись. Не заставляй меня заставлять тебя. Выпей с нами на прощанье, раз уж намылился покинуть борт.

Дик раздумывал какое-то время. Похоже, ему оставили небогатый выбор: или так и валяться, служа мишенью все более тупых шуток со стороны Грегора, или сесть, выпить свою долю лекарства и вскорости нырнуть в благословенное забытье. Похоже, это даже и не выбор.

Он сел на койке и взял свой стакан. Картагоская стекольная работа, смесь дичайших цветов, которую порождают только здешние пески.

— Кампай, — сказал он, осушил стакан в один глоток, вдохнул через нос и выдохнул пары.

— Хорошо, — Грегор сунул ему кусок сушеного тунца. Дик с радостью впился в рыбу зубами: швайнехунд был не из тех напитков, что пьются легко.

— Ты куда? — спросил Грегор, когда Дик поднялся.

— Пойду отолью. Или вы думаете, мне нужен вооруженный конвой?

— Не знаю, — Грегор глянул исподлобья. — Ты скажи.

— Не нужен.

— Тогда давай быстрее. Не пропусти третий заход.

— А второй?

— Не собираемся тебя ждать, — ответила Хельга, отвинчивая флягу. — По правде говоря, ты задал нам мороки, и я хочу это запить.

— Я… мне очень жаль, — Дик показал на стакан. — Я хотел бы выпить по второй и пропустить третий.

— Молоток, — Грегор разлил самогон по стаканам.

Третий круг Дик пропустил, а после четвертого достиг должного отупения чувств, и на вопрос Габо:

— Ты знаешь, что с тобой случилось?

Ответил:

— Я не смог вынести правды.

— Хорошо, — сказал Габо. — Но почему ты не смог ее вынести?

— Потому что это правда. Потому что я слабый. Жалкий. И хотокэгусай. Я врал себе и вам. И даже не решаюсь просить прощения за…

— Ой, да просто заглохни, — сказала Хельга. — Ты чуть не устроил у меня на корабле смертоубийство, так что мне нужно выпить просто до черта самогонки, чтобы простить тебя. Заткнись и помогай мне в этом деле, если не хочешь, чтобы я разозлилась еще сильней.

Дику ничего не осталось, кроме как подчиниться.

— А теперь послушай меня, — сказал Габо. — Каждый человек время от времени бывает слаб, жалок, врет себе и другим. Ты не исключение. Но мы не пытаемся прикончить кого-то за знание этой неприятной правды.

— Это не значит, что совсем не пытаемся, — ввернул Грегор. — Но по уважительным причинам.

— Значит, я намного хуже вас, вот и все.

Хельга хрюкнула от смеха, Грегор захохотал ревом.

— Нет, — сказал Габо. — Это значит, что ты перенес сильную травму. Ройе сказал банальность, которую можно сказать о каждом. Но только ты воспринял ее так, словно она разрушает самое твое существо.

Дик промолчал, потому что Габо попал в точку: слова Ройе обладали удивительной силой разрушать все хорошее, что он знал о себе. Все оказалось ложью: он был не лучше любого вавилонянина, он думал, что отдает себя другим — но в глубине души думал при этом только о себе. И где-то в той же глубине он знал это, он всегда это знал — потому-то и давались так трудно разговоры с гемами, потому-то он и не чувствовал себя вправе проповедовать: он делал это не для них, а для себя.

— Да, — продолжал Габо, — ты вел себя эгоистично и глупо. И что из этого? Я добавлю к словам Детонатора еще одну банальность, которую ты знаешь не хуже меня: тебе шестнадцать. В этом возрасте естественно быть себялюбцем и дураком.

— Когда мне было шестнадцать, я мог думать только о двух вещах, — Грегор сделал паузу, которая ему, наверное, казалась интригующей: — О сиськах.

— Чем больше ты пьешь, тем сильнее хромают твои шутки, — Хельга подняла стакан: — Скооль!

— Вы говорите так, словно думать только о себе — это хорошо, — сказал Дик, продышавшись после выпивки. — Говорите как… вавилонянин.

— Я не говорил, что это хорошо и не говорил слова «только». Замечаешь, сколько натяжек тебе нужно, чтобы отстаивать свою позицию?

— Давайте. Я уже знаю, что я лжец.

— Нет. Тебе просто шестнадцать, как и сказал Габо, — глаза Хельги в полумраке каюты казались до зловещести бледными. — Ты не просто эгоистичен — ты собой просто одержим. Как любой подросток.

— Ты до сих пор собой одержима, — хмыкнул Грегор.

— Пошел ты! — Хельга ткнула его локтем в бок.

— Но вся штука в том, чтоб не быть таким же, как остальные подростки, верно? — Габо прищурился.

— А что если я скажу «да»? — оскалился Дик. — Это тоже будет естественно, нэ?

— Абсолютно. Безумного вида прически, танцы, музыка, игры, спорт, татуировки — только назови… Ты, надо сказать, отличился: немногие выбирают святость. Но в целом… стремиться к необыкновенности достаточно обыкновенно.

Дик почувствовал, как внутри опять набирает разгон гнев. Он знал, что уже пьян, и выпивка тормозила этот разгон, но… но ставить его на одну доску с придурками, которые делали себе дырки в носах и красили волосы светящейся краской? Да за кого Габо его принимает?!

— Вы смеетесь надо мной, — проговорил он.

Габо подался вперед.

— Поверь, твоя способность пластать людей как селедку охладила бы меня даже если бы я и в самом деле хотел над тобой посмеяться. Но я хочу, чтобы ты отметил: кто-то говорит, что ты хочешь того же, что и все подростки — и тебя это бесит.

— Значит, это гордыня, — Дик заставил себя выдохнуть и стер пот со лба. — Это грех, ладно, спасибо, что помогли его раскрыть. Я его придушу. Избавлюсь от него. Что еще?

Хельга влепила ему такого щелчка в лоб, что он шатнулся назад.

— Извини, не удержалась, — женщина потерла палец. — Может, ты и лучше Ройе, но ненамного. Такой же твердолобый.

— Дик, в том, чтоб быть как все, нет ничего плохого. И в том, чтобы хотеть не быть как все, нет ничего плохого. И в том, чтобы думать о себе, нет ничего плохого — плохо лишь пренебрегать другими, в чем ты, слава Богу, не замечен. Но плохо и пренебрегать собой. Плохо отвергать себя, разве что обстоятельства отчаянно требуют самоотверженности. Понимаешь, о чем я? Тот, кто не обращает внимания на свои нужды, перестает понимать нужды других. И тогда его самоотверженность превращается в лицемерное медленное самоубийство.

— Так… — Дик готов был закричать, лишь бы прекратить этот бесплодный разговор, — чего вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы ты собрал все свое мужество и признал тот факт, что ты движешься к саморазрушению и довольно далеко по этой дорожке зашел. Есть что-то, за что ты не можешь простить себя, и я знаю, за что. Ты выжил. Умом ты понимаешь, насколько глупо упрекать себя за это, но когда доходит до дела, ум уходит в отпуск. Ты чувствуешь себя виноватым перед всеми, кто погиб рядом с тобой. Ты хочешь искупить это хоть как-то, и взваливаешь на себя ношу за ношей, уже далеко за пределами того, что может вынести не только мальчик твоих лет, но и взрослый мужчина. Но чем больше ты на себя берешь, тем медленней движешься и больше падаешь, и упрекаешь себя за это и за новые падения, а чтобы искупить новые вины — берешь новый груз. Ты похож на героев эпохи конца сёгуната, чья жизненная программа состояла в том, чтобы наделать как можно больше героических глупостей, и не менее героически вспороть себе брюхо.

— Нет, — жжение поднялось по горлу Дика, обосновалось в носу и где-то позади скул. — Никогда. Я не собираюсь кончать с собой. Вы неправы.

— Извини, но полчаса назад я не заметил разницы между желанием покончить с собой и желанием быть убитым. Ты ведь не хотел убивать Ройе. Ты хотел умереть от его руки.

— Я не… я… — Дик задохнулся. — Я просто хотел, чтобы это прекратилось… Как-нибудь.

— Ты не наврал нам, что ты не сайк, Габо? — спросила Хельга. — Потому что выражаешься ты по-сайковски.

— Я не врал. Просто случай уж больно ясный. ПТСР как из учебника.

— Что как из учебника? — не понял Грегор.

— Пост-травматическое стрессовое расстройство, — сказал Дик, вертя стакан в пальцах. — Вы ошиблись, мастер Дельгадо. Они меня лечили. Гипноз, таблетки, все такое. Картинки я им рисовал… Вылечили. Никто бы не дал мне лицензии ученика-пилота, если бы меня не вылечили.

— И после этого ничего не случилось, да? — Габо отобрал его стакан, чтобы налить самогона. — Ни смертей, ни пыток, ни… тяжелых испытаний вообще говоря?

Дик молчал, свесив голову так низко, что Хельга видела позвонки на его шее, выступающие, как костяшки сжатого кулака.

Затем он вскинулся и, запрокинувшись, почти упав назад, осушил стакан и ударил им о стол. Почти сражу же его повело вперед, но он удержал равновесие и хрипло сказал:

— У меня есть лекарство. Лучше не бывает.

— Вот что делали люди, когда прапрапрадедушка Фрейда еще и не заглядывался на его прапрапрабабушку. Спасибо старику Ною за то, что придумал пойло! — вдох, глоток, выдох. Грегор потянулся за сушеной рыбой и увидел на глазах Дика слезы.

— Я не про пойло.

— Это вера, да? — прищурилась Хельга.

— Со дэс, — кивнул Дик. — Когда… когда терпеть уже невозможно, это все, что остается. Верить, что все не зря. Что никто не… исчез так просто… И ничья боль не была напрасной…

Он вытер лицо рукавом и продолжал:

— Не то чтобы я сам боялся исчезнуть. Порой даже кажется, что для меня было бы лучше… исчезнуть. Как вот сейчас. Но как подумаешь, о всех… об этих людях, детях, там, в Минато, особенно маленьких, как подумаешь, что у них была только боль, а потом — ничего… А эти уроды еще смеют говорить, что это Бог виноват, если дал им страдать. Они смотрят каждый день в лицо убийцам и говорят, что это Бог виноват, а мы, значит, такие все поганцы, раз в этого Бога верим… По ним, так я должен верить, что всех моих… просто порешили и все! Я должен верить, значит, что Пауля просто порешили — и все! С концами! Ладно, все мои — ему чужие, но Пауль-то ему родной, та ма дэ би, брат, та па дэ дяо! Я ему покажу… Я им всем покажу!!! Яцура га сиздзикомаэтэ мисэру ё!

Его шатало вперед и назад, лицо было мокрым от слез и покрытым красными пятнами, веки и губы припухли, глаза налились кровью. Он бы выглядел смешно, если бы это не было страшно.

— А если они откажутся, — спросил Габо. — Если ты не заставишь их верить?

— Тогда просто позатыкаю всех. Ну или умру, но постараюсь всех позатыкать. Слишком много страдания вокруг, чтоб так просто дать им тарахтеть о своей Клятве, бэра-бэра-бэра. Всех. До. Последнего.

— Но ведь тогда ты проиграешь, — Габо наклонился вперед так, что они почти соприкасались лбами. — Ты уже проиграл, если так думаешь.

— Почему? — прошептал Дик почти неслышно.

— Потому что, — Габо вкладывал каждое слово, как патрон в барабан, — это значит, что твоя вера неспособна противостоять простой болтовне, бэра-бэра-бэра. Как. И. Ты.

— Не надо, — голос Дика задрожал от напряжения. — Не пробуйте забрать это у меня. Не будьте как… он.

— То, что я хочу у тебя забрать — это не вера. Ни в малейшей степени. То, что я у тебя забираю — это инструмент твоей психической защиты, который обернулся против тебя же. Но истинная вера не бывает инструментом, даже в самых благородных целях. Потому что истинная вера никогда не принадлежит тебе — ты принадлежишь ей. То, что тебе принадлежит, можно у тебя и отобрать. Но никто не отберет у тебя то, чему принадлежишь ты. Откуда это?

— Это… это из «Синхагакурэ» блаженной Такэда Садако.

— Да. Так что выпей последний раз и ложись. Завтра тебя переправят на «Фафнир».

Дик подчинился безропотно. В нем словно что-то погасло, и меньше чем через минуту он заснул.

— Химмель! — покачала головой Хельга. — Что ты с ним сделал?

— Немножко разрядил. По крайней мере до того, момента, когда он получит лечение, — Габо разлил по стаканам последний швайнехунд из фляги.

— Мужик, это было страшновато, — сказал Грегор.

— Конечно. Он сильный, умный и талантливый парень. Соответственно, он понастроил себе сильных и умных защит. Будь он трезв, я мог бы чрез них и не пробиться.

— А надо было? Я в смысле — пробиваться?

— О, да. Если вы не хотите в следующий раз все-таки получить груду кишок на палубе. Видите ли, комераден, наша вера дает нам чувство смысла в мире, который устроен вполне абсурдно. Но это чувство может обманывать. Это оно говорило устами друзей Иова, когда те твердили, что Иов сам навлек на себя беду. Это оно заставляет людей говорить, что жертва насилия должна была скромней одеваться, а жертва грабежа — вести себя осторожней и не сверкать деньгами. Дика это чувство тоже обмануло, но он слишком великодушен, чтобы обвинять других.

— На свою голову, — буркнула Хельга.

— Да. Именно на нее. Он решил, что его выживание имеет некую причину. Потому что иначе ему трудно было справиться с простым, но довольно жутким фактом: он живет, другие погибают. Случай привел на его путь этого гребаного синоби, тот устроил так, чтобы они попали на Картаго, протащил парнишку через ад… Должна быть какая-то причина. Миссия, не меньше. Быть жертвой — это одно. Быть мучеником…

— Однако с мученичеством тут не задалось, — сказал Грегор. — Он опять-таки выжил. Так что плохого в обмане, если он помогает тебе выживать? Ты вот сам как выживал?

— Ну… — Габо пожал плечами. — Ты попал в точку. Я говорил… говорю себе, что это полевые исследования, которые, может быть, зашли немножко далеко. Что у меня есть случай наблюдать формирование иерархий в группе — на примере имперских пленных. Или методом погружения исследовать среду картагоских бандитов. Словом, я придавал смысл моему пребыванию здесь. Как все мы, в общем-то. Это ведь не моя идея, на самом-то деле. Она очень старая.

— Ну так чем его способ хуже?

— Я же сказал: это начало его убивать. И не только его. Он умный мальчик, вовремя спохватился.

— Достаточно умный, чтобы помочь с перемирием Сэйта и Сога, — Хельга вздохнула. — Не говоря уж о перемирии между мной и Тором и о том перевороте в Шоране. Может, не так уж он и обманут?

— Ты видела его. Ты сказала, что тебе страшно.

— Йавлар, я чуть из штанов не выскочила.

— Дай ему время прийти в себя и собраться, — Габо улыбнулся лисьей усмешкой. — Он всю эту гнилую планету напугает до потери штанов. А я, видит Бог, ему помогу.

— И я! — сказал Грегор.

— Скооль, — Хельга подняла стакан. — За парня! И к черту эту гребаную планету!

* * *

«Уважаемый господин Ройе!

У меня не хватает слов, чтобы сказать вам, как мне жаль, что так получилось, и как я перед вами виноват. Если я не попытался просить прощения у вас лично — то это лишь потому, что мне стыдно смотреть вам в глаза после того, как я посмел на вас поднять оружие. То, что я наговорил вам при этом — вообще одна сплошная глупость, за которую мне стыдно еще больше.

Но я бы все-таки набрался смелости попросить у вас прощения лично, если бы знал, что это будет „Я тебя прощаю, теперь между нами все будет хорошо“. Но поскольку это наверняка будет „Я тебя прощаю, пошел вон“, не стоило гонять глайдер, я и так пошел вон. Я читал в учебниках про „хеттское великодушие“, видел, как вы его проявляли, и не хочу испытывать это на себе. Извините, но вам, чтобы просить человека, нужно его сначала уничтожить, а я не очень-то люблю, когда меня уничтожают. Вот почему я написал письмо, а не явился к вам лично.

По правде говоря, дело не только в том, что мне перед вами стыдно. Мне стыдно перед нашими еще больше, и у меня болит живот всякий раз, когда я думаю, что с ними было бы, если бы я вас убил. Но я могу смотреть им в глаза, хотя это и очень трудно. Вы сделали мне столько добра, что я не могу вас обманывать. Я все еще на Вас в обиде, можете считать меня неблагодарным щенком, но с Вами рядом тяжело. Я не знаю, удержусь ли в другой раз.

Все это я пишу не для того, чтобы Вы пожалели меня. Я перегорел. Ни дружба Ваша, ни жалость мне уже не нужны. Но есть человек, которому они все еще нужны, и от которого многое зависит: Северин Огата. Ради всего, что для Вас свято, не презирайте его так, как Вы показали мне! Если Вам не нравится, что он нарезается на боль ради того, чтобы получить сострадание, то дайте ему это сострадание, не дожидаясь крика о помощи! Раз уж вы такой вавилонянин, что преданы „принципу Блудницы“ сильней самого Войновского, то вот у Вас под боком человек, чью боль нужно уменьшить, а радость увеличить. И он даже не чужак. И он тоже любил Пауля. Я-то хоть могу верить в вечную жизнь, а у вас и того утешения нет.

Прощайте.

Независимо от того, простите вы меня или нет — Вы можете располагать моим мечом до тех пор, пока не сочтете мой долг уплаченным. Это уже не ради Вашей дружбы или какой-то другой награды — а напротив, чтоб как можно скорей перестать быть вам обязанным.

P. S. Передайте мое почтение госпоже Карин. Я скучал о ней»

Баккарин сложила письмо и протянула Ройе.

— Оставь себе, — сказал он.

— Почему?

— Потому что я понятия не имею, что с ним делать. Я не храню у себя писем, если это не деловые письма, требующие хранения. Если у тебя нет сентиментальных соображений насчет этого письма, я его просто сожгу.

— Значит, сожги, — Баккарин положила письмо на стол. — Оно адресовано тебе. Из свежих новостей: юная Элисабет, невеста Тейярре, намерена посетить похороны Пауля и передать тебе высочайшие соболезнования.

— До чего мило со стороны тайсёгуна признать, что Шоран безопасен, — пожал плечами Макс. — Как продвигается расследование?

— Двоих мерзавцев ужалось опознать. Точней, мерзавца и мерзавку. Томас Вауру и Дэлва Бай, рейдеры, уцелевшие после зачистки на станции Тэсса. Находились в это время на Картаго и вовремя легли на дно. Идеальный расходный материал. Боюсь, на заказчика мы так и не выйдем. Сделку оплатили наличными, история двух имперских драхм, которые ты нашел в карманах убийц, обрывается на корабле «Паломник».

Благородные металлы еще до Эбера потеряли свою ценность в качестве обменного эквивалента. Платиновая оболочка имперских драхм служила красивым вместилищем кристалла-чипа. Он-то и был обменной ценностью, а заодно хранил информацию о каждом имперском банке, через который проходила монета.

— Может, и не придется выходить, — Ройе пожал плечами. — Может быть, с нами сводили счеты именно рейдеры — это ведь мы обрушили сделку Дормье с имперцами и добились показаний против Каллиге. Ты знаешь, чьим кораблем был «Паломник»?

Баккарин пожала плечами.

— Это важно? — спросила она.

— Еще как. «Паломник» Долгой зимой потерпел крушение у берегов Гэнбу, и капитаном там был некий Ричард Суна, — Ройе с досадой хлопнул ладонью по столу. — Если бы я мог считать историю монет раньше! Если бы я мог расспросить его как следует, вместо того чтобы заниматься… леший знает чем! А теперь мы снова потеряем время, теперь Дельгадо вновь будет мотаться туда-сюда почем зря!

— Почему бы тебе просто не написать ему? Он же оставил какой-то контакт?

— Потому что я не знаю, как скоро он соизволит ответить и что он ответит. И я не знаю пока толком, что спрашивать. Смотри, что получается: «Паломник» потерпел крушение недалеко от поселка Аратта, казну взял с собой Суна. Рейдеры захватили ее после убийства Нейгала. Она лежала-лежала у кого-то, скажем, у госпожи Дэлвы Бай, пока я не добыл из Дормье показания. Затем Шнайдер вымел рейдеров, но госпожа Бай уцелела после зачистки и воспылала местью. Она прослышала, что мы с Паулем и Ричард Суна обретаемся в Киннане, достала из чулка имперские драхмы, наняла на них транспорт и двух подельников, купила ракеты нашего же, дома Сога, производства и отправилась мстить. Тебе эта версия кажется стройной?

— Слишком стройной, на мой взгляд. Хотя… я сильно сомневаюсь, что у госпожи Бай надолго задержались бы в чулке имперские драхмы. Рейдеры не склонны к экономии. И вряд ли она собиралась умирать, почему же она оставила в Киннане такой денежный след, который прямо-таки кричит «рейдеры!»?

— Потому что его оставила не она. А тот, кто хотел, чтобы эти денежные хлебные крошки привели нас на Гэнбу.

Баккарин помолчала, пропуская локоны между пальцев, потом тихо сказала:

— В списке визитов на сегодня у тебя господин Морита с Гэнбу. Еще при жизни госпожи Джеммы ему было поручено продать здание нашего представительства в Ниппуре, якобы содержание обходится слишком дорого. Как ты считаешь, совпадение?

Ройе вызвал на терминал список визитов. Господин Морита стоял третьим.

— Я приму его первым, — сказал Ройе. — Иди… Карин!

Она повернулась, взглядом спрашивая «Что еще?»

— Спасибо за все, что ты делаешь для меня и Пауля.

— Это наше общее дело, Макс, не так ли? — она улыбнулась и двери сомкнули створки за ее спиной.

— Маоби! — окликнул Ройе гем-секретаря. — Позови-ка мне господина Алессандро Мориту. Передай мои извинения тем, кто был записан раньше.

Чтобы хоть немного подготовиться к разговору, он вызвал на терминал данные документацию на здание резиденции Сога в Ниппуре. Да, совершенно идиотская сделка, нужно ее попросту взять и отменить, что за вздор, нам нужна резиденция в Ниппуре, мы постоянно получаем с Гэнбу сырье, мы сбываем туда продукты по очень выгодным ценам… Ну-ка, что там за неустойка?

— Какова будет неустойка, если мы отменим сделку, господин Морита? — спросил он, услышав, как кто-то садится в кресло напротив.

— Не беспокойтесь о ней, — прозвучало из гостевого кресла. — Если вы не желаете продавать манор в Ниппуре, вам достаточно подписать отказ от сделки без претензий.

Ройе поднял голову. Перед ним сидел высокий, склонный к полноте бритоголовый мужчина с кожей цвета терракоты, выгодно оттененной строгим черным костюмом.

— Документы при вас? — спросил Ройе.

— Конечно, — господин Морита достал из рукава черный футляр для бумаг и протянул Ройе.

Ни слова не говоря, тот взял футляр, извлек документ — гляди-ка ты, подлинный, и печать Казначейства отзывается на сканнер как надо — вписал дату, поставил подпись и скрепил своей личной электронной печатью.

— Это все? — он свернул документ и положил обратно в футляр. — Вы даже не хотите комиссионных за то, что избавили нас от неустойки?

— Хорошие отношения с вами, господин Ройе, мне дороже денег, — улыбнулся господин Морита, пряча футляр в рукав. — А деньги у меня есть.

Он извлек из нагрудного кармана новенькую имперскую драхму и щелчком послал монету по высокой дуге на стол. Монета, вертясь рыбкой, на миг зависла в апогее, и Ройе выдернул ее из этого мига быстрым точным движением.

— Родную сестру этой драхмы вы вытащили из кармана одного из киллеров, — сказал Морита. — В истории обеих монет последняя запись гласит, что они — часть выплаты экипажу шхуны-брига «Паломник» за левиафана, проданного дому Мак-Интайров.

— Верно, — Ройе прокатил монетку в пальцах. — И что из этого?

— Вы получили сведения о том, что руководила исполнителями некая Дэлва Бай, погибшая, извините за тавтологию, при исполнении.

— Допустим.

— Деньги «Паломника», — медленно проговорил господин Морита, — все до последней драхмы получил Мосс Нейгал. Такова была цена за голову его родного отца. Ну, собственно, голову отца Мосс не должен был добывать, его задачей было перекрыть Эктору Нейгалу все каналы связи с внешним миром, чтобы он не мог попросить о помощи. Но так или иначе Нейгал был обречен. Он оказался плохим отцом, вы не находите? Хорошего отца продали бы по меньшей мере за триста тысяч.

— И у вас есть доказательства того, что именно Мосс Нейгал оплатил убийство моего брата деньгами с «Паломника»? — голос звучал как чужой. Ройе попытался бесшумно прочистить горло, и не преуспел.

— Да. О, да. В казне «Паломника» лежала некруглая сумма. Пять тысяч семьсот две драхмы, если быть точным. Нейгал-младший отдал Дэлве Бай ровно пять тысяч, а остальное потихонечку слил на рынке Гэнбу через каналы клана Дусс. Рано или поздно ваше расследование привело бы вас на Гэнбу, и вы бы обрушились на клан Дусс со всей яростью, за которую вас называют Детонатором. Вы объявляете вендетту и сносите всю верхушку клана — после чего на свет появляется миротворец, скромный служащий Мосс Нейгал, приносит вам извинения, выплачивает компенсации и становится во главе сильно прореженного клана. Как, скажите на милость, у такого безупречного вавилонского рыцаря, каким был Эктор Нейгал, могла вырасти такая мразь?

«Это не доказательства, а всего лишь спекуляции», — хотел сказать Ройе, но почувствовал, как язык присох к горлу.

— Вы хотите сказать, что доказательств я пока не привел, — улыбнулся господин Морита, глядя Ройе в глаза. — Но не можете. Потому что вдохнули токсин, который я нанес на бланк. Вы большой законник, господин Ройе, вы должны были его тщательно проверить. Как радостно видеть, что я в вас не ошибся.

Ройе все еще мог двигать веками и закрыл глаза. Он сам не помнил, в какой момент расслабленные мышцы отказались напрячься. Огромным усилием он смог открыть рот и издать… тихий шипящий звук.

— Как тяжело, когда хочется кричать, а голоса нет, — серьезно сказал господин Морита. — И как унизительно, когда собственное тело не повинуется тебе. Если я перебрал с дозой — а я вообще страшный перестраховщик, мастер Ройе, — у вас вскоре расслабятся еще и сфинктеры. Вы непременно захотели бы проверить, говорю ли я правду. И допросили бы меня под шлемом или наркотиком, а у меня аллергия на некоторые препараты и сильное отвращение к шлему. Что поделаешь, моя жизнь мне дороже вашего достоинства. Я принял меры к тому, чтобы избежать допроса. Вы наверняка подумали — почему такой мелкий жулик так много болтает? Теперь вы знаете: я ждал, пока подействует токсин.

Ройе снова открыл глаза — главным образом потому, что это было единственное доступное ему действие.

— Доказательства здесь, — визитер положил на стол мнемопатрон. — Я взломал терминал Нейгала еще тогда, в первый раз, он так и не поставил новую защиту. Логи своих переговоров с Дэлвой он стер, а вот стереть журнал выходов на связь не догадался. Впрочем, вы уже поняли, что деньги «Паломника» Мосс Нейгал получил из моих рук. Думаю, вы окончательно мне поверите, когда Мосс подбросит парочку «доказательств» причастности клана Дусс к вашей семейной трагедии.

Синоби встал с кресла и обошел Ройе кругом. Слышать его голос из-за спины и не мочь повернуть голову — в жизни Ройе было мало более жутких моментов.

— Госпожа Бай была сожительницей некоего Джориана, мелкого бандита и работорговца. Когда наш мальчик выпотрошил Джориана прямо в тайсёгунском дворце, ей пришлось свернуть лавочку: Джориан был пилотом, она — нет. Она сумела устроиться мелким посредником при клане Дусс. Нейгал-младший помог ей: немного взаимного шантажа, немного выгоды — и вот она занимается оптовыми закупками рабов для клана в космопорте Лагаш. Дела идут относительно хорошо: на шахтах Гэнбу неприспособленные рабы мрут быстро, спрос стабилен. И вдруг все рейдеры разом оказываются в немилости, госпожа Бай опять вынуждена скрываться.

Обойдя кресло Ройе сзади, Моро вышел с другой стороны и сел на стол, покачивая ногой.

— Куда она бросается за помощью? Конечно же, к старому приятелю Моссу. Тот, сами понимаете, не рад. Она — преступница, он — укрыватель. Что делать? От Дэлвы надо избавляться, но она не одна, с ней еще два головореза, а Мосс, в отличие от отца, не боец.

И тут он получает новости о шумихе в Киннане и его осеняет. Ричард Суна, Дэлва и вы. Все яйца в одной корзине. Теперь только бы успеть. Он берет катер, сажает туда Дэлву и ее товарищей по несчастью и несется в Киннан. Я уж не знаю, чем он ее соблазнил, помимо денег — вы это из него вытянете сами. Но положение у Дэлвы было отчаянное, Нейгал платил имперской твердой монетой, да и отомстить вам за свои невзгоды и Дику за своего любовника она, скорее всего, хотела совершенно искренне. Моссу казалось, что он ничем не рискует — на всей Картаго только он и я знали происхождение этих денег. Меня он в расчет не принял. Зря.

Моро опять достал из рукава футляр для документов и начал вертеть его в пальцах.

— Вы можете даваться вопросом, каков мой интерес в этом деле. А может, вы уже догадались, что я всей своей черной душой питаю неодолимую извращенную страсть к нашему юному капитану и просто желаю смерти людей, покушавшихся на него. Потому что покушаться на него — моя исключительная привилегия. Я бы убил поганца Мосса лично — и у меня все еще чешутся руки. Вы себе не представляете, какой жертвой с моей стороны было поехать к вам, а не вернуться на Гэнбу, чтобы укоротить его на голову. Но предпочтительней, чтобы Мосс Нейгал умер от вашей руки, и чтобы клан Дусс при этом оказался слит с кланом Сога или уничтожен. Если вы этого не сделаете, его подгребут под себя Кимера, и вы владетелям Сэйрю будете уже не соперники. А поскольку вы моему капитану благоволите, мне выгодней ваша победа, — Моро склонил голову набок и засмеялся.

Ройе не мог даже скрипнуть зубами — мышцы лица расслабились, челюсть отвисла, слюна не катилась изо рта лишь потому, что голова запрокинулась под собственной тяжестью.

Моро в считанные доли секунды переменился так, что теперь любая могила с ним рядом могла бы выглядеть легкомысленно.

— Вы не из пугливых, Детонатор, поэтому я не собираюсь вас пугать. Я просто предупреждаю, что убью вас, если вы по каким-то своим соображениям причините мальчику вред. Вовлекайте в свои государственные проекты кого угодно, но не его и не в качестве наемного убийцы. Помогайте ему, оказывайте покровительство — или не помогайте и оставьте в покое. Но еще одна попытка его использовать — и я отправлю вас вслед за братом. Кстати, я хочу смерти Мосса Нейгала еще и потому, что вашего брата мне действительно жаль.

Ройе посмотрел ему в глаза. Ясные, спокойные глаза совершенного безумца.

Моро вернул футляр на стол, подцепил пальцами письмо, просмотрел его, сложил и сунул в карман.

— У него отвратительный почерк, вы не находите? — спросил он, снова улыбаясь.

И без всякого перехода ударил Ройе кулаком в нос.

Мир разлетелся на куски. Дело было не только в боли, раскалывающей череп до основания — дело было в том, что Максима Ройе, одного из лучших флордсманов дома Рива, силача, богача, прирожденного лидера, воина — никто и никогда не бил в лицо. Конечно, ему доставалось в челюсть во время учебных спаррингов, иногда его шлепали по щекам женщины, но вот так расчетливо и болезненно, беззащитного, его не бил еще никто.

Когда такое происходило с другими, Ройе в утешение обычно говорил, что из-за этого не стоит переживать: нужно просто нанести ответный удар, сразу или в свое время, а переживать не из-за чего. Как сказал бы Сократ, нельзя обижаться на мула, который тебя брыкнул.

Вот пристрелить брыкливого мула — иное дело. Но не за оскорбление (ведь мул не может оскорбить человека), а ради безопасности.

Сейчас Ройе обнаружил, что переживать — единственное, что остается, когда ты обездвижен и не можешь помешать тому, кто ударил, ударить в другой раз. И еще он обнаружил, что к Моро почему-то не получается относиться как к брыкливому мулу.

Впервые в жизни Максим Ройе почувствовал себя оскорбленным.

От удара его голова ткнулась в спинку кресла, отскочила от нее — и Детонатор упал лицом и грудью на стол. Он лежал, заливая полированный камень кровью, и пытался хотя бы сглотнуть ее — бесплодно.

Из-за красно-коричневой завесы перед глазами голос синоби доносился приглушенно — однако он все так же был я ровен и полон хрустального спокойствия.

— Тысяча извинений, господин Ройе. Это проклятая ревность, просто ужас, что она со мной делает. Я надеюсь, вам хочется меня убить. Я надеюсь, вы подарите мне отличную охоту после того, как разберетесь с младшим Нейгалом. Хромые попытки господ Бессмертных перестали меня забавлять. Кстати, о сыне Нейгала, — Ройе почувствовал дыхание Моро на своей щеке. — Я догадался, почему отпрыск безупречного рыцаря Вавилона вырос мразью. Безупречность отнимала у Нейгала слишком много сил и времени, сыном заниматься было некогда. Подумайте об этом в ближайшие десять минут, все равно вам нечем будет заняться.

Моро ошибся. Маоби нашел Ройе через восемь минут.

Естественно, поднялась общая тревога, меры безопасности усилили, к Ройе сбежался целый консилиум врачей — словом, как обычно, кинулись запирать конюшню после успешного побега лошади. Моро начали искать по городу, и Ройе нисколько не удивился тому, что не нашли.

Противоядие, которое получил Детонатор, имело странный побочный эффект: пациента крупно трясло почти все время, пока он просматривал данные, полученные от Моро.

Нельзя было не признать, что данные первоклассные. И все — за девять дней, в течение которых братья Ройе добирались до Шорана морем. Моро, конечно, срезал угол, он знал об источнике денег — но ему нужно было еще попасть на Гэнбу, скачать данные из сети поселка Аратта, проследить перемещения Мосса Нейгала и покойной госпожи Бай, залезть в логи глайдер-портов Ниппура и Киннан… И все это были подлинные, не поддельные данные — несколько раз они пересеклись с данными расследования, которое велось по приказу самого Ройе…

Он вторично вызвал Сильвестри, получившую повышение до начальника службы безопасности клана Сога. В первый раз он ее вызывал, чтобы сделать разнос за то, как легко Моро взломал охранные системы Дома Белой Ветви, теперь — чтобы отдать приказ: трех полевых агентов, работающих в Киннане, перевести на Гэнбу. Цель: слежка за Моссом Нейгалом.

После этого он набросал короткое письмо и отправил на анонимный почтовый ящик.

* * *

Следующие две с половиной недели состояли из сплошного монотонного тяжелого труда на «Фафнире». Из всех трех «имперских» навег оборудование на этой было самое изношенное, и Дик, назначенный в помощники к стармеху, не разгибался с утра до ночи, помогая Брониславу задерживать распад этого старья.

Он уставал, как собака, и был при этом настолько близок к счастью, насколько вообще возможно в его состоянии.

Чем больше заедала рутина, тем тупее становилась боль, и когда на траверсе показались силовые купола порта Лагаш, Дик пожалел, что рейд закончился. Все вокруг радовались, и ему приходилось улыбаться и поздравлять товарищей, но сам он желал бы провести в море еще месяц или год или больше, слиться с кораблем, превратиться в рабочий автомат.

Но этого блаженства судьба ему не уделила: навега, постанывая на волне, вошла в порт и встала на рейде. За ней вошли «Фаэтон» и «Юрате».

Дальше была разгрузка, сдача товара представителю дома Сейта и возвращение под конвоем на «Остров прокаженных». Бежать имперцам было решительно некуда, им просто лишний раз напомнили, что они пленники и отчасти даже рабы.

Кроме документов на груз, Торвальд Нордстрем выдал своему начальнику отчет о переданных в аренду клану Сога генмодифицированных рабах. «Салим» начал действовать и на Биакко.

Дик и Шана избежали унизительного конвоирования на Остров: у них были вавилонские документы, с которыми можно свободно выйти в город. Но, глядя, как имперцы строятся в колонну, Дик решил отправиться с ними, а не идти в контору за расчетом.

— Нет, — сказал Торвальд, проследив его взгляд. — Тебя хотят видеть, так что идем со мной.

Пленные должны были получать свою выплату обменными чеками, которые можно реализовались в передвижной лавке на Острове или в «Разбитом Корыте». Граждане и ассоциированные граждане — обычными деньгами в представительстве клана Сейта в порту. Дику пришлось сесть в карт вместе с немногочисленным оплачиваемым персоналом. Шану никто не приглашал, она числилась пассажиром. Хельга выплатила ей какие-то деньги за время работы на кухне, и Грегор выдал часть зарплаты палубного рабочего, но эти деньги брались не из официальной зарплаты, а из «левых» доходов от нелегальной продажи добычи. Как объяснили Дику, «левачили» все капитаны без исключения, главное было не наглеть и не попадаться.

Но все же Шана заняла свое место в карте рядом с Диком, положив свой небольшой вещпак на колени. Личико ее обветрилось, на нем проступила «маска планетника»; маленькие ручки шелушились, волосы торчали из-под банданы как стружка — словом, ничто не напоминало больше о «веселой девушке» из «Горячего поля». Шана сидела прямо, выставив подбородок: дескать, попробуйте меня выгнать! Внезапный прилив нежности побудил юношу взять ее за руку, приобнять и поцеловать в висок. На навегах их считали парой, и время от времени нужно было делать такие жесты, но сейчас это был не жест. Дик и в самом деле чувствовал к ней эту нежность — скорей дружескую или братскую, чем любовную, но все же…

Шана немного расслабилась и улыбнулась.

В представительстве «младший матрос Огаи» получил расчет за семьдесят шесть дней плаванья — платежный патрон, на котором лежали пятьдесят семь тысяч двести сэн. Дик собирался обратить их в наличные в ближайшей автокассе, но Торвальд опять задержал его, повел коридорами в глубину здания, а Шане велел ждать в холле.

Дик вошел в очередную дверь и страшно удивился, встретив самого господина Занду. Еще больше он удивился, когда второй человек в клане Сейта отвесил ему глубокий и долгий поклон. Пришлось ответить таким же поклоном, и Дик созерцал свои разбитые ботинки секунд пятнадцать, прежде чем Торвальд слегка толкнул его в бок.

— Молодой человек, мне поручили сообщить вам, что лорд Сейта весьма впечатлен вашими успехами в деле заключения мира между кланами Сейта и Сога, — сказал господин Занду.

— Я обещал и я сдержал обещание, — сказал Дик.

— Мы весьма ценим такой подход, — господин Занду взял со стола увесистый пакет. — Возьмите.

— Благодарю, — Дик, не разворачивая, сунул пакет за пазуху.

— К сожалению, вместе с приятными новостями я должен передать и неприятные, — господин Занду выдержал театральную паузу. — Наш клан подозревают в сношениях с неким юным мятежником, на которого вы, к сожалению, необычайно похожи. Это прискорбно, потому что нам не хотелось вас терять, но уже завтра утром вы должны покинуть Космопорт Лагаш. Если вас поймают в пределах города — боюсь, никто не сможет ничего сделать для вашей защиты. Говоря «пределы города», я имею в виду и навеги, и Остров Прокаженных. Вы понимаете меня?

— Вполне, — пожал плечами Дик. Все обернулось совсем неплохо: изгнания он ждал, денег — нет. — Меня здесь не будет уже сегодня.

— Приятно иметь дело с таким понимающим юношей, — господин Занду протянул руку, и Дику ничего не осталось, кроме как пожать ее. — Я не говорю вам «до свиданья», потому что свиданье не предвещает ничего хорошего для нас обоих. Но я всячески желаю вам удачи. Капитан Нордстрем вас проводит.

За порогом кабинета Дик развернул пакет и в недоумении уставился на четыре толстые пачки денег. Новехонькие купюры достоинством в пять тысяч сэн.

— Два миллиона, — Торвальд щелкнул языком. — Когда дьявол раздавал скупость, Сэйта прибежал первым.

— Вы шутите? — изумился Дик. — Это… — он пересчитал по последнему курсу имперской драхмы на черном рынке, — пятьдесят тысяч дрейков!

— Уже сорок, — сказал Торвальд. — Курс изменился. И с каждым днем эти деньги будут таять. И услуга, оказанная тобой клану Сейта, стоит больше.

— Я же делал это не ради клана Сейта, — Дик пожал плечами. — И вообще не ждал никакой награды. И даже если она вам кажется маленькой — я-то таких денег до сих пор даже в руках не держал.

— Ежедневное содержание автопарка стоит дороже.

— Ну, так то автопарк… — Дик задумался и слегка замедлил шаг. — Мастер Нордстрем, а вы можете помочь мне с транспортом? Этих денег хватит на небольшой подержанный глайдер, к примеру? Но такой, чтоб не развалина.

— Этих денег хватит на небольшой и новый. Или большой подержанный. Какая модель тебе нравится больше?

— «Сириус-6», — без колебаний ответил Дик. — К ней легче всего, если что, найти запчасти.

— На «Сириус-6» хватит и этого, — Торвальд взял одну пачку из четырех. — Лицензии на вождение у тебя, конечно же, нет.

— Думаю, в пустыне никто не спросит. А потом… мне помогут.

— Херреготт, — выдохнул Торальд. — Ну уж с этим-то Занду точно тебе поможет. Особенно если и в самом деле хочет, чтоб ты убрался из города поскорее. Иди в город, найди себе с Шаной какое-нибудь занятие, и с четырех второй смены жди меня в «Факеле».

Холл почти опустел — все получили расчет и разошлись в поисках способа его потратить. Только Шана дожидалась Дика, чинно сложив ручки на коленях, а в соседнем кресле сидела — вот приятная неожиданность! — Ариэль Шиман.

Ариэль давно уже перестала быть заложницей и сделалась полноправным членом экипажа «Юрате». Поскольку, став главой клана, Северин Огата удовлетворил все иски, выдвинутые Максимом Ройе против браконьеров, Шиман лишился своей навеги. Точнее, она перешла в опеку Ройе, тот вознамерился устроить на ней одно из предприятий Салима, а Ариэль поставить во главе. Натаскать ее как следует в рыболовецком деле должна была Хельга, поскольку Шиман смыслил только в одном виде морского промысла: грабеже. Ариэль показала себя способной ученицей, а когда она освоила основы, ее передали на «Фаэтон», чтобы она научилась работать с гемами.

— Привет, — сказал Дик, улыбаясь девушке. — Ты… ждешь кого-то?

— Вообще-то, тебя, — Ариэль выразительно покосилась на Шану, но та не тронулась с места. — Послушай, нам нужно поговорить.

— Я весь — одно большое ухо. Что случилось?

— Я очень-очень виновата перед тобой, и мне неловко, — она снова покосилась на Шану, но та только пошевелила бедрами, устраиваясь поудобнее в кресле, и изобразила на лице пристальное внимание. Ариэль пришлось смириться с этим, и она, вздохнув, продолжила:

— Но я должна попросить у тебя прощения за то, что ударила тебя тогда, и вообще…

Дик не сразу вспомнил, о чем это она. Нет, когда он вспомнил, его внутренне передернуло, но все-таки слишком велики были напластования новой боли, чтобы до сих пор держать в себе гнев за ту попытку убийства.

Кажется, подумал он, я подхватил скверную привычку к убийствам.

— Ты была человеком подневольным, — он улыбнулся не Ариэль, но своей мысли. — Если бы меня родной отец так прижимал, я бы сам не знаю, на что был способен. Так что нормально. Я не сержусь. Я бы и не вспомнил, если бы ты не сказала.

— Спасибо, — Ариэль выдохнула, кончик ее носа покраснел от волнения. — Но это еще не все. Я хотела попросить прощения… за сеу Вальне.

— Оро, — от удивления Дик даже слова растерял. — А что же он… сам за себя не попросит?

— Он считает себя правым, — девушка сжала пальцы перед грудью. — Но ведь у каждого есть право на свое мнение. То, что он сказал, это же… просто слова. А к нему отнеслись так, словно он совершил какое-то преступление!

— В смысле? — не понял Дик.

— Его вычеркнули из списков экипажа «Фаэтона»! И никто другой не хочет его брать! Неужели ты не понимаешь, на что его обрекаешь?

— Я? — Дик удивился так сильно, что даже злорадства толком испытать не успел. — Да кто я такой, чтобы его обрекать? Я же не командую ни одной навегой. Почему он не поговорит с Торвальдом или с Грегором…?

— Потому что все они любят тебя, — горячо сказала Ариэль. — И сделали это ради тебя! Чтоб тебе угодить.

— Ари, клянусь рукой Святого Брайана и сердцем Святого Ааррина, что ни о чем подобном я их не просил!

— Я знаю! Но ты можешь попросить их взять его назад, и они послушаются! Ради тебя! В конце концов, ты тоже плохо с ним поступил! Ты унизил его публично, и…

— Я там была, — сказала Шана. — И вот что скажу: господин Вальне унизил себя сам, как никто другой. А от людей с «Фаэтона» я слышала, что он как только не прохаживался насчет Рана. Почему же Ран должен за него ходатайствовать, объясни?

— Ты не поймешь, — отмахнулась Ариэль и вновь обратилась к Дику: — Она не поймет, но ты-то знаешь, что такое милосердие! Ты понимаешь, что вернуть такого человека на остров, обречь на прозябание здесь — это жестоко!

— Ари, стоп! — Дик выставил перед собой руки. — Милосердие милосердием, но если целых три капитана не хотят видеть Вальне на борту — тут должна быть более серьезная причина, чем его неприязнь ко мне. Или моя к нему. В море ты можешь не любить товарища — но доверять ему ты должен. А Вальне это доверие подорвал. Пойми, дело не в том, что я на него обиделся. По правде говоря, чихать я не него хотел. Но если человек ляпает языком на кого-то — мол, он шпион или бесноватый или еретик — а доказательств не приводит, то к нему и относиться начинают как… Ну, каждый думает — а что он завтра обо мне ляпнет? Я-то могу его простить, да и сказать об этом Торвальду дело нехитрое. Только Торвальд меня не послушает.

— Откуда ты знаешь, послушает или нет? Дик, ты должен проявить милосердие!

— Погоди-погоди, — Дик сглотнул. — Вальне сказал тебе, кто я?

— Конечно! Поэтому я и пришла к тебе. Ты же все-таки христианин, ты должен…

— У сеу Вальне голова есть? — Шана резко поднялась с места.

— В смысле? — не поняла Ариэль.

— В прямом! Голова у него есть на плечах? — Ты хочешь назвать его дураком? — Ариэль поджала губки, и без того узкие.

— Нет, дурой я хочу назвать тебя! — Шана одну руку уперла в бок, а второй ткнула Ариэль между грудей. Ну, где-то там, теоретически, они были. Дик помнил. — Потому что ты не заметила до сих пор, что у Вальне есть голова, она не слетела с плеч, и на этой голове есть нос, и он не сломан, есть рот, и он болтает всякие глупости. А еще Вальне им ест. Так вот, то, что у Вальне на месте голова, на месте нос и ничего не сломано — это и есть милосердие! И лично я, как вавилонянка, такого милосердия не понимаю! Я считаю, что имперцы в лице Вальне расходуют попусту семьдесят кило отличного корма для рыб!

— Ты вавилонянка, — с нескрываемым превосходством сказала Ариэль, отталкивая руку Шаны. — И ты никогда нас не поймешь.

— Никаких «нас», Ари, — Дик покачал головой. — Не знаю, что тебе наплел Вальне и кем ты себя считаешь. Но христиане помнят и чтят восьмую заповедь: «Не свидетельствуй ложно на ближнего своего». У Вальне с этим серьезные проблемы, и пока он их не решит, мое прощение ему не поможет.

Он обошел девушку и вышел на улицу, но Ариэль догнала его там.

— Я хорошо к тебе относилась! — прокричала она ему в спину. — Несмотря на все, что говорил мне сеу Вальне! А теперь жалею об этом!

— Мы оба рыдаем от огорчения! — крикнула через плечо Шана, и, свернув за угол, продолжила уже нормальным голосом: — Знаешь, есть разные виды идиотизма, но вот этот меня особенно радует. Вы еле знаете друг друга, и все ваше знакомство состоит из того, что она сначала чуть не убила тебя, а потом извинилась так, будто всего лишь наступила тебе на ногу. И после этого она воображает, что ты кинешься исполнять ее просьбу, чтобы вернуть ее драгоценное расположение! Пффф!

— Я думаю о другом, — Дик заметил на углу автокассу и достал денежную карточку. — Как Вальне сумел ее обратить? Когда я слушал его рассуждения о вере, мне казалось, что он ангела может отвратить от Бога. А тут раз — и обратил.

— О, пощади меня! — Шана, стеная от смеха, прислонилась к козырьку над автокассой. — Ты что, до сих пор такой наивный? Она влюблена в старого пердуна!

— Быть не может, — от неожиданности Дик чуть не выронил деньги, которые автомат выдавал порциями по десять купюр. — То есть… я знаю, что любовь бывает странной, но… Вальне! Он же ей не в отцы, а в дедушки годится!

— О, боги. Ран, ей всю жизнь не хватало отцовской любви. Именно отцовской. Поэтому на парней помоложе она и смотреть не станет. Ей нужен человек, похожий на папулю. Пусть даже такой же скот, лишь бы любил ее… Что это с тобой?

— Что-то меня тошнит, — Дик не мог рассказать Шане, как Ариэль приходила в медотсек «Фаэтона» провериться на беременность. О, Боже… С собственной дочерью. Быть не может.

— Пошли отсюда, — он выдернул из щели выдачи последние деньги и зашагал прочь.

— Эй-эй! А карточка? — крикнула Шана.

— Черт с ней, она пуста!

Но Шана все-таки задержалась, чтобы достать карточку.

— Знаешь, — сказала она, — я поняла, отчего тебя так понесло. Очень даже может быть. С него бы сталось. Но это не повод разбрасываться карточками. Кстати, ты уверен, что это разумно — бегать тут с полными карманами наличных?

— Мне велено убираться из города. Если бы не эта бестолочь, я бы сказал тебе сразу. Я думал зависнуть тут, на Острове, денек-другой… Теперь уже не получится. Вечером в «Факеле» увижу Тора, он поможет мне с машиной… у тебя случайно нет водительской лицензии?

— Случайно — нет, — голос Шаны сочился щелочью. — Я ее заработала, а не получила случайно.

— Значит, ты и поведешь, — Дик остановился перед дверью большого департо. — Ну, вперед за покупками. Я не хочу там, куда мы едем, появляться с пустыми руками.

— Там, куда мы едем? Это где? И что ты собрался покупать, что тебе нужна целая гравитележка?

— Увидишь.