Людоеда убил Кинсби. Когда вся децима прибежала на его крик, людоеда поздно было спасать — Кинсби сломал ему шею.

Человек, проносивший кидо только месяц, считается достаточно подготовленным для боя, но если нужно взять кого-то живым, лучше не доверять это дело новичку: экзомышцы кидо развивают усилие в три тысячи ньютонов. Кинсби грубо схватил людоеда за шиворот — и вот результат.

Коммандер Сагара считал это своей ошибкой. Он взял Кинсби лишь из-за нехватки людей. Шанс, что людоед выйдет сам на Кинсби, был мизерным, однако… человек предполагает, а Бог располагает.

— Чего ты полез к нему? — спросил Сагара. — Я что приказывал?

— Тут был мальчик, — смущённо пробормотал Кинсби. — Я боялся что он…

— Какой мальчик? — сержант Дуэрте склонился над телом людоеда. — Вот невезение… уцелеть в этом аду — и помереть так глупо.

— Маленький мальчик, — Сагара не любил эту манеру Дуэрте: спросить, а потом дальше говорить что-то своё, не дожидаясь ответа. — Такой маленький, что пролез в эту дырку.

Сканер показал уже слабый след живого тепла — ребёнок тут действительно только что был, но уже втиснулся между двумя плитами развалин дома — и без следа исчез во тьме.

— Пацан! — Дуэрте присел перед щелью на корточки. — Эй, пацан! Хочешь есть? У меня есть кое-что вкусненькое! Не бойся, мы не сделаем ничего плохого! Мы свои!

— Без толку, — сказал Сагара, хотя Дуэрте мог сам видеть на сканере, что нет никаких признаков тепла или движения. — Там где-то ход в канализацию.

— Но он может меня слышать, — возразил Дуэрте.

— Может. Но всё равно не вылезет и не отзовётся. Кинсби, с тобой всё нормально?

— Ага, — торопливо ответил новиций. А потом посмотрел Сагаре в глаза и моргнул. — Нет.

— Если нет — это нормально, — кивнул Сагара.

Собралась почти вся децима Дуэрте — Коллинз, Гван, Шелипоф, Жакинта, Розуэлл, Бранко, Тоити, Уэле.

— Что случилось? — спросил Розуэлл.

— Этот красавчик… — Дуэрте показал рукой на Кинсби, — решил, что нам тут мало мертвецов.

— Стоп! — скомандовал Сагара. — Кинсби, докладывай.

— Я заметил на сканере тепловой след, — начал Кинсби, — позвал вас, а затем… я подумал — если это он, и тут есть ещё один — может, он не слышал наших громкоговорителей и снова охотится?

— Правильно подумал, — кивнул Сагара.

— Я решил убедиться и побежал… начал передвижение в направлении…

— Говори по-человечески, — поморщился Сагара. — Не в учебке.

— Побежал на юг, где был этот тепловой след. И увидел там обоих там, — Кинсби показал рукой в том направлении, откуда они все прибежали в этот тупик. — На углу. Взрослый и ребенок. Он как будто гнался за мальчиком. Мальчик свернул сюда — а он кинулся на меня. Я схватил его за шиворот… дёрнул…

— Несчастный ублюдок, — вздохнул Жакинта. — Почему он просто не вышел к нам?

— Он уже не объяснит, — сказал Дуэрте. — Отмучился. Берем его и несём на кладбище.

— А что с ребёнком? — спросил Кинсби.

— Ничего, — сказал Сагара. — Ребенка мы всё равно сейчас не найдём. Малый ускользнул в эту мышиную нору. Никто из нас сюда не протолкнётся, даже Гван, даже сняв кидо.

— Может, оставить кого-то покараулить? — предложил Тойчи. — Парень ещё может вернуться.

— Только не Кинсби, — Шелипоф присел над мертвецом и снял рисунок радужной оболочки глаза, потом приложил ладонь людоеда к сканеру. — Он шеи ломает.

Людоед после смерти выглядел удивлённым. Рот его раскрылся, точно желая сказать: «Вот те раз!» Единственный глаз выкатился. Волосы на голове росли реденькими пучками, а лицо было как этот разрушенный город.

— Паскудная у тебя работа, Шел, — сказал Бранко, разворачивая пластиковый пакет для тел. — С такими типами приходится за ручку здороваться.

— У этого хоть руки есть, — ответил Шелипоф. — И даже один глаз. И можно положить его в мешок в один приём.

— Всё без толку, если не найдём городской архив.

— А что это у него тут? — Шелипофу пришлось разгибать пальцы мертвеца, чтобы приложить к сканеру и левую руку. Людоед держал какой-то свёрток — и Шелипоф, положив этот свёрток ему на грудь, осторожно развернул его.

— Ба! — удивился он. — Это морская жрачка — водоросли, крабы, ещё какая-то пакость…

Шелипоф завернул всё снова в ткань, переложил труп в пакет, застегнул и перебросил через плечо.

— Пошли, приятель. Может, такой гроб не так хорош и велик, как в песне поётся — но могилу длинную и узкую я тебе гарантирую…

Сагара не выговаривал им за смешки над мертвым телом. Последние две недели только юмор спасал Десятую от безумия. Юмор преимущественно чёрный — но что на этой кучке песка посреди океана было другого цвета? Разве что их коричневые кидо… Но тут, в тени, и они казались чёрными.

— А всё-таки почему бы нам не оставить тут кого-нибудь на всякий случай? Не Кинсби, разумеется, — Тоити непросто было сбить с выбранного курса.

— Брат, — вздохнул Коллинз. — Как ты выглядишь?

— Нормально, — удивился Тоити. — Разве нет?

— Брат, я имею в виду — как ты выглядишь, если смотреть на тебя с метровой высоты? Глазами насмерть перепуганного ребёнка?

— Он и с высоты в два метра смотрится ого-го, — сказал Жакинта.

— Кто бы говорил, — хмыкнул Гван. Он бы минимального роста для кидо — метр семьдесят. Жакинта был максимального — два.

— Обо мне и речи не идёт, — сказал чёрный великан. — Я и без кидо стараюсь на себя в зеркало не смотреть — уссаться боюсь.

— В этом-то и дело, Тоити, — сказал Сагара. — Всё. Поспешим. Сюда надо прислать кого-то из женщин — без кидо.

— Только не сестру Елену, — Шелипоф оглянулся. — И не сестру Сильвию.

— Никого из них. Им хватит своей работы. Местных, или из экипажа «Чародейки».

С телом на плечах Шелипоф пошел впереди всей децимы, Сагара и Кинсби — позади, поскольку Кинсби нуждался в исповеди.

Исповедь была очень короткой, однако Кинсби не поспешил догонять остальных.

— Я… — сказал он, — я не думал, что так будет в первый раз… вот так. Когда я пришёл в Синдэн, то думал… ну… что это будет в бою, не иначе…

— Все так думают, — усмехнулся Сагара.

— И я упустил ребенка…

— Ему повезло.

— Ох, да… понимаете, это не даёт мне покоя. Это не грех, но я не могу никому, кроме вас, это сказать…

— Так скажи мне.

— Этот мальчик… Он слишком быстро бежал. Люди, которые выжили тут — они все ослабели, раз питались одними водорослями да ещё какой-то рыбной мелочью… Людоед был сильным, но он жрал людей. А мальчик…

— А мальчика он подкармливал, — спокойно договорил Сагара. — Может, это был его сын. Не знаю.

Кинсби передёрнуло. Это было бы незаметно в кидо, если бы не лёгкий рокот сервомотора.

— У тебя слишком чутко настроен доспех, сынок, — сказал Сагара. — Он реагирует на малейшие импульсы. Это хорошо в бою, но сегодня не довело до добра.

— Я перенастрою, — согласился парень. — Знаете, я и сейчас переживаю, что мог бы убить мальчика. Людоед… Я сперва испугался, потому что никогда ещё никого не убивал, а это вышло нечаянно… Но теперь… Знаете, мне его совсем не жаль. И когда мы вышли его искать… Один из нас сказал: почему бы его просто не пристрелить.

Сагара не стал спрашивать, кто. Он знал.

— Как же это можно, — Кинсби поморщился. — Забыть, что ты человек… жрать человеческую плоть…

— Вы сами видели тех, кто выжил, — пожал плечами Сагара. — Они голодали ещё до того, как восстали. Когда город превратили в концлагерь — они едва не умирали с голода. А потом случилось… это… — Сагара никуда конкретно не показал, но «это» было везде. Город, почерневший до костей, вздымался со всех четырех сторон, и даже если закрыть глаза — смертный смрад не давал забыть, где ты находишься.

— Это не случилось, — с неожиданным запалом сказал Кинсби. — Это совершили.

— Ну да, а потом совершили это. Когда ты живешь как человек среди людей — даже в самых тяжелых обстоятельствах стараешься поступать как человек. А когда он сошёл с ума — один в темноте… Измученный, голодный… Скрывался от патрулей Рива, которые добивали живых… и почуял запах жареного мяса…

Кинсби выпучил глаза, потом шумно вдохнул — и согнулся в приступе рвоты. Приступ оказался дольше, чем исповедь. Потом из фляги, вмонтированной в кидо, Кинсби прополоскал рот и сплюнул.

— После того, что сделали с ним и его близкими, — невозмутимо продолжил Сагара, — разве легко ему было сохранить веру в то, что он человеческое существо — и что людьми были те, кого запросто превратили в кучу печеного мяса?

— Коммандер, ради Бога!

— Именно. Ради Господа нашего… — Сагара опустил голову на секунду. — Надеюсь, бедняга обрёл покой.

Улица разомкнулась перед ними — и открылся океан.

Океан тоже казался чёрным, потому что в нём отражалось ночное пасмурное небо. Осень на Сунагиси — это сплошные сумерки и ливень; дождей ждали со дня на день, а они всё начинались.

На отмели, оголённой после отлива, бродили люди, собирая мелкую рыбу, рачков, моллюсков — всё, что оставил, отступая, океан. Господин Ито рассказывал, как на этом берегу во время блокады люди караулили круглосуточно, ожидая отлива — целые толпы на этом пляже, точно какие-то диковинные животные, представьте себе, отче. И с началом отлива кидались в воду, чтобы выловить всё, что застряло среди камней… Начинались ссоры, драки, каждый день кто-то тонул… У одной из наших женщин так погибла дочь вместе с младенцем, она его носила на спине. Сейчас эта женщина счастлива, что они умерли в воде, а не в огне… Я не ходил туда, старику нечего было и думать что-то ухватить… Да, тогда только молодые и сильные — ну, по сравнению со мной — могли как-то утолить голод. Я потихоньку угасал. Иногда я думаю, отче — если бы Рива не сожгли город и не ушли, я бы не выжил. Иногда я смотрю на наших, как мы собираем сифудо — и думаю: а всё-таки теперь лучше, чем тогда, когда на этом пляже скучивалось тысяч по десять народу. Это скверная мысль, отче, я знаю. Но я иногда просто не могу держать её под замком. Это грех, отче?

Нет, господин Ито. Раз вы понимаете, что это может быть греховным, и отгоняете эти мысли — это не грех…

Они достигли пляжа. Прилив уже начался. Люди, стоя по пояс в воде, походили на русалок из древних сказок — их туловища, отражаясь в воде, эфемерно колыхались. Сагара попробовал представить себе этот пляж забитым толпой — не вышло.

Несколько человек, заметив их, замахали руками — и Сагару осенила неожиданная мысль.

— Децима, стой! — скомандовал он.

Остановились. Сагара махнул рукой — двое или трое городских поспешили к ним по воде.

— Положи его на землю и расстегни там, где лицо, — приказал Сагара Шелипофу. — Может, кто-то его опознает.

Но никто (один за другим к господину Ито присоединились все «рыболовы») не узнал.

— Всё-таки Минато был не таким маленьким городом, — вздохнул старик, смотря мимо Сагары в сторону, где утреннее солнце светило через выжженные глаза окон.

Почти сорок тысяч человек, прикинул Сагара. Из которых осталось меньше шестисот.

— Мы не будем хоронить его до вечера, — сказал Сагара. — Передайте людям. Может, кто-то опознает.

Старик кивнул.

Кладбище устроили по ту сторону от бывшего завода по переработке биомассы. На Сунагиси не было хищников — и поэтому могилы копали неглубокие. Да и небольшие. Всем жителям кварталов между улицей Мориока и центральным проспектом, например, хватило ямы два на два метра. Катера Рива заходили оттуда — и им ещё не мешал стрелять жар от своего огня.

Сагара даже представить не мог раньше, на что способен сосредоточенный плазменный обстрел.

Он представить не мог раньше, на что способны люди…

— Кстати, господин Ито, — Сагара чуть задержался, отдав команду дециме идти вперёд, — вы не встречали тут мальчика?

— Вы имеете в виду — не из наших?

— Да. Он прячется в канализационной системе, а мы ещё не добрались до городского архива — а ведь тогда может выясниться, что схемы канализации не уцелели.

— Мне кто-то рассказывал про какого-то мальчика — кажись, Энги… Так, Энги… Я сегодня пришлю его к вам вечером.

— Большое спасибо, — Сагара поклонился и пошёл догонять своих людей.

* * *

Десятая десантная манипула Синдэна не была единственной «гуманитарно-похоронной командой», которая работала на Сунагиси — но прибыла первой. Поэтому на Сагару и его начальника, коммандера Минья свалилась вся тяжесть первого контакта с теми, кто выжил. Две недели тому назад Минья и первую центурию отозвали на фронт — а Сагара со второй должен был остаться, поскольку три недели назад явилась следственная комиссия в составе трёх имперских инквизиторов, сестер-минервинок. «Клото, Лахезис и Атропос», — отрекомендовалась сестра Елена. Двух других сестер в действительности звали Екатерина и Сильвия. Сагару и его центурию придали инквизиторшам.

На подмогу уже прилетели несколько миссий из ближайших доминионов, а также миссии от Соланов и Ягдбергов, поскольку как же без Соланов и Ягдбергов, без них и кофе не заварится. И все почему-то приняли Сагару за самую большую шишку на этом пожарище — может, потому, что он был тут раньше всех. Хотя на самом деле наивысшей законной властью был представитель доминиона Шезаар советник Симон Пегю. Однако советник большую часть времени проводил на станции Ходэри, на местной луне. Сагара охотно поменялся бы с ним местами, а ещё охотнее забрал бы центурию, поднял «Льва» и рванул бы на фронт.

Однако он дал обет послушания, и командория его не отзывала. Поэтому он находился тут, руководил разборкой завалов, захоронением трупов и распределением гуманитарной помощи среди тех, кто выжил.

Сагара сбросил кидо, передал его брату Томмигану и вышел было окунуться в океан, когда его кто-то окликнул. Впрочем, почему «кто-то»? Голос сестры Елены нельзя было перепутать ни с чьим больше.

В старинных стихах женские голоса уподобляют птичьему пению. Если выбирать среди птичьих голосов, сестру Елену можно было бы сравнить с павлином. Резкий, полный каких-то посторонних шумов, её голос проникал не то что в сердце — а и в спинной мозг.

— Коммандер! — проходя песчаным склоном, сестра Елена поддернула юбку едва не до колен, а сандалии несла в руках. — У меня хорошие новости: мы пробились к городскому архиву.

— По вашей интонации я понимаю, что есть и плохие?

— А как же. Приблизительно половина архива погибла. Поскольку люди всегда сваливают в подвалы в первую очередь всякий хлам — я думаю, что уничтожено самое полезное.

— Завтрашний день покажет.

— Да. Но данные о месте проживания граждан, хоть и немного устарелые, мы нашли. Теперь можно будет писать на могилах имена, а не просто «люди из квартала такого-то».

— Большое облегчение, — не скрыл сарказма Сагара.

— Сегодня ваши люди кого-то убили? — сестра Елена насупила косматые брови. — Людоеда, как мне сказали.

— Да. Это произошло случайно — новиций Кисби неловко схватил его за шиворот и сломал шею. Если хотите, сделаем вскрытие.

— Вы уверены, что случайно?

— Да.

— Кинсби сказал это на исповеди?

— Сестра, вы не хуже меня знаете, что я не имею права отвечать на этот вопрос.

— Я же не спрашиваю вас, что именно он сказал.

Сагара ответил ей лишь взглядом.

— Я охотно бросила бы эти старые судейские замашки, — усмехнулась сестра. — Но наш император Брендан не даёт старушке покоя.

Они побрели дюной дальше.

— Я должна включить это в отчёт, — сказала сестра Елена.

— Это ваш долг, — невозмутимо ответил Сагара.

Под ногами глухо заскрипел песок — смоченный прибоем, тёмно-коричневый, он светлел, когда на него наступали, как будто кто-то под землёй включал фонарик — а потом снова темнел, и следы босых ног монахини и сохэя наполнялись водой.

— Мне не даёт покоя мысль — зачем они это сделали, — сестра Елена прищурилась на тёмное небо.

— Сделали, потому что не было транспортов вывести всех этих бедняг.

— Нет, я понимаю, почему. Но не понимаю — зачем?

— Во-первых, если бы они покинули тут всё население и инфраструктуру, мы могли бы так же легко перебрасывать через станцию Ходэри войска, как это делали они, — пожал плечами Сагара. — Во-вторых, город Минато был объявлен заложником. Если бы они оставили это так просто, потеряли бы лицо.

— А разве они не потеряли его сейчас?

— Рива — пираты. Они мыслят другими категориями. Для них потерять лицо — означает угрожать кому-то и не исполнить угрозы. А может, Шнайдер хотел, чтобы с ним на одной виселице в крайнем случае можно было повесить всю Директорию.

— А может, Директория хотела бы, чтоб вместе с ней можно было повесить Шнайдера?

Сагара удивленно посмотрел на пожилую некрасивую женщину, которая стояла по щиколотки в океане и мутила воду пальцами ног.

— Простите?

— Скажите, два месяца назад нам было за что вешать Шнайдера?

— По его приказу людей Сунагиси морили голодом, а до того — так бессовестно грабили, что им пришлось восстать.

— Как ни жаль, но на тот момент Сунагиси ещё не была признана Империей как независимая планета. Сенат принял решение только после того, как Рива объявили восстание подавленным. До того нам нечего было инкриминировать Шнайдеру. Собственно говоря, он предлагал Директории отдать Сунагиси нам.

— Что? — Сагара не верил собственным ушам.

Сестра вздохнула и закатила глаза.

— Все так реагируют, а между тем это — секрет Полишинеля. Информация прошла сквозь инфосферу — и хоть бы кого заинтересовала. Шнайдер предлагал после окончания кенанской кампании покинуть Сунагиси. Но Директория была против: такой удобный транспортный коридор — и оставить нам? К тому же, Шнайдера они ненавидят. Поэтому Директория сказала ему: мы тебя назначили тайсёгуном — так иди и замири этот мятеж. И он должен был идти.

— Но не должен был сжигать людей.

— Если бы он не исполнил решения Директории, его могли бы снять с поста тайсёгуна. А он воевал с домом Кенан не для того, чтобы вот так в одночасье всё потерять.

— Поэтому лучше было расплатиться за свою власть четырьмя манами жизней.

— Пятью, если мои предварительные оценки верны. Вы забываете про тех, кто погиб в ходе восстания. Шнайдер зашел в своей борьбе слишком далеко, чтобы отступать. Рива могли существовать и без Директории. Поэтому Директория сделала так, чтобы у Рива не осталось ни единого шанса на восстановление мира с Империей.

— Они что, такие болваны? Я не верю. Политик может быть мерзавцем — но не болваном.

— Политик прекрасно может быть обоими в одном лице. Поверьте человеку, который наблюдал эту породу в её природной среде. Например, среднестатистический сенатор думает на пять лет вперёд — не больше. Ему отвечать перед своими избирателями. Среднестатистический доминатор отвечает перед императором — поэтому мыслит на несколько больший срок. Член Директории — совсем другое дело: ему отвечать перед своим спонсорами. Он думает вперёд на значительно меньшее время. Вот посмотрите хотя бы на Пегю. Этого человека, который будет отвечать своему доминатору, можно рассматривать и как действующую модель вавилонского политика.

— Гадостная штука, — криво усмехнулся Сагара. — А вы, точно так же, как и доминаторы, отвечаете перед императором.

— Да, — женщина вышла из воды и натянула сандалии. — Не буду вам больше мешать, купайтесь. Встретимся после вечерней службы.

* * *

Ночью наконец-то пролился обильный дождь.

Это было очень радостным событием: расчищенные синдэновцами водосборники и резервуар начали наполняться пресной водой, и теперь жители перестанут зависеть от той воды, которую раздают гуманитарные миссии.

Однако после вечерней службы и погребения (людоеда похоронили отдельно от человеческих останков из квартала Мураски-Янаги) ко «Льву» опять выстроилась очередь людей с посудой для воды.

Сагаре вдруг пришло в голову, что с самого дня трагедии был всего один дождь — ночью, сразу же после гибели города. То ли огромнейший пожар создал какой-то атмосферный эффект, то ли ещё что-то — но прошёл дождь, и жаждущие люди смогли напиться и перевязать раны. Те, кто умер в течение первой недели после сожжения города, имели какое-то, хотя бы и жалкое, облегчение.

Но никак не удалось собрать достаточно влаги: резервуар и водосборники были забиты останками тех, кто напрасно искал спасения в воде. Вода вскипела, потом испарилась. Середина резервуара напоминал котел, в котором тушили мясо и забыли его на огне, пока всё не превратилось сперва в однородную массу, из которой торчат кости, а потом — в уголья. Сагара был среди тех, кто вычищал это всё вручную. Как офицер и священник он, наверное, мог отказаться от этой работы — но не стал. Расчистка водосбора была заданием номер один — поскольку на «Льве» с первого дня поняли, что это такое: попробовать напоить шестьсот человек с помощью водоочистителя, рассчитанного на полторы сотни максимум.

Они расчистили водосборник за полтора дня — но дождь пошёл только сейчас. И даже теперь к кораблю выстроилась очередь, потому что воды было ещё мало.

Людей стояло не больше полусотни — и они, казалось, совсем не замечали дождя. Стабилизаторы «Льва» защищали от струй с неба, но по дороге сюда ни один не попробовал чем-нибудь прикрыться, люди просто молча шли — кто с чем, большей частью с бочонками из-под искусственного мяса.

— Отче? — К Сагаре подошёл господин Ито с большой флягой в руках. Сагара пригласил его внутрь корабля, однако тот протестующее замотал головой и остался под аппарелью.

— Добрый вечер, — сказал Сагара, хотя они уже виделись и здоровались на службе.

— Вечер добрый. Вы сегодня спрашивали про мальчика, так? Маленького мальчика, за которым как будто гнался людоед?

— Или гнался, или они куда-то бежали вместе.

— Я тут немного поговорил с Энги, перекинулся словечком ещё кое с кем… Лет ему с шесть на вид, очень худой, но шустрый, да?

Сагара кивнул. Он уже расспросил Кинсби, пытаясь вытянуть из него малейшие детали.

— Этот мальчик — призрак, отче. Его видят — но никогда не могут к нему приблизиться. Подумайте сами: разве ребенок такого возраста мог выжить сам в руинах?

— Мы нашли у людоеда немного сифудо. Может быть, он подкармливал ребенка.

— Нет, — господин Ито протестующее покачал головой. — Нет! Знаете, что? Вода! Вы бы знали, как мы уродовались, пытаясь добыть хоть немножечко пресной воды! Оставляли разные вещи с вечера, чтоб облизать росу с утра, делали испаритель на солнечном тепле, выдавливали сок из водорослей… Малыш не мог бы этого сделать сам. Он — призрак, господин Сагара. Зачем людоеду подкармливать ребёнка? Он не брезговал костлявыми?

— Но где он сам брал воду?

— Ну… Он тоже мог выпаривать её на солнце или выдавливать из водорослей. Он же взрослый человек.

— Он мог точно также делиться водой с мальчиком.

— Нет. Нет!

Сагара не мог понять причин такого решительного возражения.

Староста немного ещё попереминался с ноги на ногу, а потом почти шёпотом сказал:

— Отпойте его.

— Что?

— Отслужите молебен или что-то такое. По всем погибшим детям этого несчастного города. Пусть эта маленькая душа успокоится и перестанет нас тревожить.

Не дожидаясь ответа, старик поковылял под дождём до палаточного городка, где жили остатки людей Сунагиси.

Сагара поднялся на аппарель — и увидел брата Томмигана, точнее — Томаса Монагана, старшего механика на «Льве»

— Куда-то собрались, брат?

— Да, отче, — сказал Томмиган. — Хочу немного побродить под дождём. Триста лет этого не делал. А ещё посмотрю в конце концов на город.

— У вас только полчаса, — прикинул Сагара. — Успеете лишь подняться на холм, и всё.

— Да знаю. Ничего, — Брат Томмиган махнул рукой.

Он спустился плавно — сторонний человек и не догадался бы, что брат Томмиган ходит на протезах. Уже внизу развернулся и сказал:

— Тот мальчик, отче… Простите, я случайно слышал ваш разговор… Так вот, мальчик — не привидение.

— Ты его видел?

— Так, несколько раз. Выходил купаться вечером, затемно. Не люблю, когда на меня таращатся, знаете… Потом немного сидел на берегу, играл на губной гармошке. Один раз видел ребенка — мальчика, на вид лет пять, может, меньше… Сидел на плитах, вот там, — брат Томмиган показал рукою на бывший причал. Слушал, как я играю.

— Ты не ошибся? Это правда был ребёнок?

— Да, я его видел, как вот вас. Он подошёл очень близко. Первый раз удрал, когда я перестал играть. Потом оставался — может, ждал, когда я снова начну.

— Разговаривал с вами?

— Ни разу. Я пытался его как-то разговорить, но я же не знаю нихонго — а он, наверное, не знает латыни. Он какой-то… диковатый. В следующий раз я принёс ему немного бустера и шоколада. Шоколад он выкинул. Наверно, не понял, что нужно развернуть обёртку. Но он никогда не брал ничего, пока я не отползал метра на четыре…

— Почему вы не рассказали про него раньше?

— Да думал, что это кто-то из городских. Точнее — из бывшего городка.

— Можем мы поговорить позднее, после Повечерия?

— Хорошо, — кивнул Томмиган. — Ну, я пойду?

Брат Томмиган, наверное, не понял, носителем какой доброй вести стал. Сагара уже начал подозревать Кинсби — а такие подозрения, если их нельзя развеять, разрушают отношения в группе.

Было удивительно — и одновременно очень естественно — что именно нелюдимый брат Томмиган вступил с ребенком в контакт, никому ничего не сказав и приняв мальчика за одного из общины. Ни один другой синдэновец не допустил бы такой ошибки, потому что всех детей общины, тридцать восемь человек, пропустили через лазарет «Льва», а тридцать девятый, собственно, там и родился. Но сам брат Томмиган ни разу не дежурил в лазарете, потому что всё время возился с водоочистителем и кидо, повреждёнными при разборе завалов. Другие братья ходили купаться на океан (вся очищенная пресная вода предназначалась только для питья) группами и днём; брат Томмиган, стесняясь своего увечья — в одиночку и только ночью. Мальчик, как и людоед, вел ночной образ жизни — за несколько недель подземного существования его глаза привыкли к темноте. И он не побоялся показаться брату Томмигану, потому что…

«Потому что брат Томмиган без протезов — одного с ним роста!»

Молния упала в море, воздух содрогнулся от грома. На мгновение бледный свет обрисовал на вершине холма фигуру механика. Мимо Сагары прошли мужчина и женщина — последние двое из тех, кто сегодня принимал свои процедуры.

— Такая гроза, — повернулся к ним Сагара. — Подождите тут, пока не закончится. Оставайтесь на ужин.

— Нет-нет, мы пойдем, — замотала головой женщина.

Мужчина взял её под руку и помог спуститься по аппарели. Они поплелись под дождём не оглядываясь. Сагара сдержал вздох.

Жители Минато избегали общения с синдэновцами. Они вообще старались до минимального уровня снизить общение с представителями миссий — но почему-то самих синдэновцев избегали особенно упорно. Лишь господин Ито готов был говорить с Сагарой на темы, которые выходили за границы будничных потребностей общины — но и он замыкался в себе, встречаясь с кем-нибудь другим.

Сагара когда-то говорил об этом с Минья — в тот день, когда вылетала Первая центурия.

— Почему они ненавидят нас? — спросил Минья. — Это же Рива их убивали. Эти выродки со станции Ходэри их продали. Наконец, это Маэда подбил их восстать. А ненавидят нас.

Сагара знал настоящую причину — в конце концов, их было несколько, но важнейшую он не мог объяснить Минья. Он назвал самую простую:

— Потому что мы не успели помешать Рива.

— Но мы и не могли, увы! Мы не боги. Фронт продвигался так, как он продвигался.

— Если бы мы действительно этого хотели — могли бы. Четыре таких корабля, как «Танкред», могли бы сделать глубокий прорыв и по крайней мере защитить город.

— А потом? Если бы Рива захотели вернуть сектор под свой контроль, четыре корабля не защитили бы его.

— Верно. Но Рива стягивали все силы к Андраде. Это важный для них рубеж. Лишь одна дискретная зона до Тайроса — и все корабли наперечёт. Да, они могли бы сохранить транспортный коридор, который им больше не нужен — но зачем?

— Чёрт! — У Минья это выходило очень выразительно, с придыханием: «чхорт!». — Простите, отче. Кто же знал, что эти ублюдки действительно исполнят свою угрозу. Мы же верили, что они всё-таки люди!

— Они всё-таки люди, — сказал Сагара.

— Вы говорите так, потому что вы священник, — усмехнулся Минья. — На самом деле вы так не думаете.

— Хотите сказать, что я лицемер?

— Да нет! Простите, отче, совсем не хотел вас обидеть. Разумеется, как священник вы должны думать, что это люди, но в душе — признайтесь, разве вы, глядя в глаза этим несчастным, действительно думаете, что Рива — просто заблудшие овечки, которые творят такое лишь потому, что не слышали слова Христова?

— Коммандер, на Старой Земле каждый ребенок знает, что то же самое, и намного худшее, творили люди, прекрасно знакомые со словом Христовым.

— Бред. Вавилонская пропаганда.

— К сожалению, нет. Мой родной город был точно также сожжён в одну ночь.

— Что? — Минья удивился.

— Нагасаки. Я родился в Нагасаки, на Старой Земле.

— Вы? На Старой Земле? Но это же…

— Вавилонский протекторат? — Сагара усмехнулся. — Да, я знаю. Я это почувствовал на собственной шкуре, слишком болезненно — когда понял, что мне, христианину, под этим небом нет места. Что ж… Я вспомнил, что есть иные небеса — и отправился к имперскому консульству.

— Простите, я… ничего не знал, — Коммандер Минья немного смутился.

— Да, я не слишком болтаю об этом. И вас умоляю не делать из меня сенсации.

— Но землянин в Синдэне!

— Синдэн был основан землянкой — разве нет?

— Отче, — Минья усмехнулся на него. Сагара был младше по должности, но старше по возрасту и равен по званию — поэтому Минья не старался спорить серьёзно. — Я одно знаю точно: ничего такого, как здесь, наши после Эбера не творили.

— Да, — согласился отец Сагара. — Но стоит нам поверить, что противник — даже такой — не человек… и мы это сделаем.

— Вот потому я не боюсь оставлять вас тут одного, — сказал Минья. — Знаю, что вы — без сомнения, тоже со всем управитесь. А я надеюсь на фронте встретить того, кто за это ответит — и поджарю его в своё удовольствие.

— Тогда я буду молиться, чтобы вы его не встретили, коммандер.

— Это ваша работа, отче, и вы очень хорошо её делаете, — сказал Минья, и они распрощались.

Теперь этот разговор снова пришёл Сагаре на ум — и беспокойство, которое прежде тревожно ворочалось где-то под сердцем, заговорило в голос. Оно говорило, что история повторяется снова, что Сагара ничему не научился на своих ошибках, и опять вокруг него растёт стена отчуждённости. В первый раз так вышло из-за того, что Сагара принял христианство. Теперь — из-за чего? Почему он не может разделить с братьями, с гражданскими, со всей Империей праведный гнев против вавилонян, которые совершили это злодеяние? В имперской инфосфере уже привычно добавляли — «неслыханное». Но Сагара слыхал про множество таких злодеяний. Слыхал и про намного худшие.

Почему люди так пренебрегают собственной памятью?

Сагара не мог разделить праведный гнев против вавилонян, потому что слишком дорого заплатил за понимание, что ни один людской гнев не бывает праведным. Да, когда он смотрел на чёрные скорлупки мёртвого Минато, он чувствовал боль, жгучую злость и желание карать без счёта и меры. Он хотел на фронт, как и все братья. Но он знал: сколько бы ни пролилось крови Рива — ни один из мертвецов Минато не встанет из могил, где пепел смешан с песком. Только терпеть, — говорил он братьям на каждой исповеди. Терпеть, — повторял он в проповедях. Мы тут, потому что мы нужны живым. Милосердие важнее отмщения. Даже такое жалкое, какое мы можем уделить здесь.

«Мы слишком похожи на них, брат Минья, — мысленно сказал он в простор неба. — И мы слишком быстро продвигаемся в том же самом направлении: „Это враг, с которым всё можно“. Поразительно быстро. Да, они подтолкнули нас, устроив тут настоящий Холокост — но быстрота нашего прогресса в сторону „Бей их всех, потому что дело наше праведное!“ показывает, что мы были уже готовы. Вот поэтому жители Минато избегают нас».

Сагара вздохнул, отсалютовал двум братьям на часах и прошёл внутрь корабля — ужинать и проводить вечернюю молитву.

* * *

Утренний брифинг тоже проводили на «Льве». Частично потому, что «Лев» (то есть, конечно, «Ричард Львиное Сердце», но все братья говорили просто «Лев») был тут первым, и традиция сложилась так же незаметно, как и традиция признавать неформальное старшинство Сагары. Но была и чисто практическая причина: ни на «Вагнере» Ягдбергов, ни на «Колдунье» Соланов, не говоря уж о грузовозе имперской миссии, шаттле-«прилипале» сестёр-минервинок и шаттлах Шезааров — нигде не было такого просторного тренировочно-молитвенного зала, отлично подходящего для ежедневных совещаний местных представителей, которые образовали тут временное правительство, поскольку никакого другого пока не было. То есть были какие-то чиновники на станции Ходэри, но если бы кто-то из станционеров ступил ногой на землю Минато — горожане просто растерзали бы его. Со дня на день ожидали прибытия администрации доминиона Шезаар — но те что-то не торопились.

— Начнём, — сказал капитан «Вагнера» Гельтерман.

— Ещё нет господина Ревана, — напомнил Сагара.

— Да чёрт с ним, с Реваном. Зачем его ждать, дел по самое горло.

— Это невежливо, — возразила сестра Сильвия.

— И неразумно, — дополнила сестра Елена. — Нам ещё работать с ним. Вы волонтёр, господин Гельтерман, а мы выполняем задания императора и не можем, в отличие от вас, оставить планету из-за испорченных отношений с представителем доминатора.

— Доминатор, — хмыкнул Гельтерман. — Рудольф Шезаар — доминатор Сунагиси. А где он был, этот доминатор, когда людей тут жарили заживо?

— Доминион Шезаар не имел достаточно военной силы, чтобы тягаться с Третьим флотом Рива и Бессмертными, — разглядывая свои ногти, сказала капитан «Колдуньи» Шейла Твиддл.

— Но достаточно, чтобы подтолкнуть Маэду на восстание и поставлять ему оружие, — пробормотал парцефалец. — Рива хотя бы волки. А это шакалы.

— Прекратите пожалуйста, — сказал центурион Марко Сео Сал.

Сео был младше Сагары — и не так сдержан. Поэтому Сагара тихо сжал под столом его локоть. Не было никакого смысла скандалить с Гельтерманом.

— Я уверяю вас, — сказал Сагара, — что господин Реван задержался по уважительной причине.

— Что такое? Почему вы что-то знаете, а мы ничего? — Госпожа Твиддл перестала разглядывать ногти и пристально уставилась в лицо Сагаре.

— Потому что мы держим на высокой орбите спутник-наблюдатель, — ответил коммандер.

Сестра Елена усмехнулась.

— И вы ничего не сказали нам? — нахмурила брови капитан Твиддл.

— Я хотел сказать на этом заседании, но я, наверное, дождусь господина Ревана, чтобы он сам сказал. К тому же, господина Ито тоже ещё нет.

— Ах, господин Ито… — представитель Ягдбергов пожал плечами. — Что ж, подождём…

Гельтерман относился к господину Ито как к собаке, которую из жалости пустили в дом и накормили. Но всё-таки делал свою часть работы. Без тяжёлой техники, которую он привёз, нельзя было и думать о расчистке завалов в центре города и приведении космопорта во что-то вроде порядка.

— Простите за опоздание, — Господин Реван вошёл в зал вместе с господином Ито. — Доброе утро, господа и дамы. Мы задержались по очень важной причине — господин советник Пегю вышел на связь и сказал, что завтра будет тут. Прибыл флот доминиона Шезаар. Восемь кораблей через четыре дня пристанут к Ходэри. В первые сутки на поверхность Сунагиси сядут двадцать четыре грузовых катера с продовольствием, строительной техникой, медицинским оборудованием и поселенцами.

— Поселенцами. Вот как… — проговорила вполголоса сестра Екатерина. Светлая прядь волос выбилась из-под велона, и инквизиторша бездумно накручивала ее на палец.

— А что, собственно, вас смущает? — спросил Реван и покраснел. Этот двадцатитрехлетний юноша всегда краснел в присутствии сестры Екатерины. Однако сегодня он покраснел как-то… гуще, чем обычно.

— Ничего, — Сестра Екатерина заправила золотую прядь под велон и положила руки на стол. — Кроме проблем с жильём и питьевой водой. Сколько их будет?

— Для начала — тысяча двести, — Реван почему-то избегал взгляда инквизиторш — а те наоборот пристально уставились на него. — Одни мужчины. Это… вопросы логистики, знаете… Они, собственно, будут разгружать следующие челноки, монтировать оборудование, жилые строения…

— Это понятно. Но что это за мужчины? — спросила сестра Екатерина.

— С-собственно говоря… — промямлил Реван, — это… люди с правовыми ограничениями. Д-добровольцы…

— То есть каторжники, которым заменили отбытие срока ссылкой сюда, — сестра-инквизиторша разрезала голосом какую-то невидимую нить, и незримое веретено упало на пол, некоторое время бессмысленно вертясь.

Реван жевал губы.

— П-послушайте, — сказал он, наконец набравшись духу. — Мы не могли в такой короткий срок набрать людей… другие партии — они будут… другими, но сначала…

— Каторжники! — вырвалось у Марко Сео. — Цхао ни цзу цзун ши ба дай!

— Трое суток на хлебе и воде, — сказал Сагара тихо.

— Назначьте шесть суток, отче, — попросил Марко. — Я ещё не всё сказал.

— Полагаю, мы все подумали приблизительно одно и то же, — усмехнулась сестра Елена. — Поэтому, центурион, не надо лишний раз высказывать общую мысль.

Гельтерман исподлобья зыркнул на сестру Екатерину. Дело было, кроме всего прочего, в том, что в миру сестра носила фамилию фон Ягдберг, и была какой-то троюродной племянницей доминатора. Насколько знал Сагара, она никак не пользовалась этим родством — но доминатор о нем не забывал.

— Как я понимаю, — сказал Сагара, — мы уже ничего не сделаем. Корабли не повернуть назад. Хорошо, что вы нас хоть предупредили, господин Реван.

— Послушайте, — Юноша опустил голову и снова вскинул. — Не я принимал это решение. Кроме того, нам нужны люди. Мы должны восстановить инфраструктуру Сунагиси и начать добычу биомассы. Станция Ходэри не может существовать на одном бустере, там скоро начнётся голод, а когда мы начнём наступление на Анзунд и Землю…

— Вот как? — подняла подбородок сестра Елена. — У доминиона Шезаар далеко идущие планы.

— Не только Шезаар…

— Вы хотите сказать, император поделился с вами своими стратегическими замыслами?

— Но это же очевидно! — вспыхнул Реван. — После всего, что случилось, мы теперь просто обязаны одолеть Вавилон и вернуть себе нашу родную планету!

— Вашу? — удивленно переспросил Сагара.

— Да, нашу! Нужно восстановить историческую справедливость!

— Простите, юноша, — произнесла сестра Сильвия, — но разве вавилоняне не происходят от поселенцев с Земли, как и мы?

— Мне странно слышать такое от монахини! — Молодой администратор стиснул кулаки. — Вы же должны знать…

— Я сама знаю, что я должна знать, — перебила его инквизиторша. — Земля является нашей не больше, чем их. Запрет посещать планету, который лежит на всех нас — глупость, но для его отмены не нужна оккупация Земли.

— Земля будет нашей! — Юноша выпятил подбородок. — А они… пусть благодарят, если мы им не запретим её посещать! Ингода. Ведь после того, что они тут сотворили, не имеют права… вообще ни на что.

— Интересно, это официальная позиция представителя доминиона Шезаар, или только ваша? — как-то в сторону сказала сестра Екатерина.

— Это… — Парень опомнился. До него наконец что-то дошло. — Это лично я так думаю. Но я полагаю, что каждый настоящий христианин думает то же самое.

— Тогда вы, похоже, единственный тут настоящий христианин? — усмехнулась красавица-монахиня.

— К чёрту, — сказал Гельтерман. — Простите, преподобные сестры и братья, но вера тут ни при чём. Тут одна лишь стратегия и астрополитика. Рива пользовались пространством Сунагиси как опорной точкой для оперативных действий против Анзунда в своей гражданской войне. Мы будем дураками, если не воспользуемся этой планетой точно так же. И они того и ждали — думаете, зачем сожгли город? Они знали, что мы можем навезти сюда кораблей и мобильных заводов — а вот завести пятьдесят тысяч рабочих рук будет тяжеловато.

— Сто тысяч рук, — сказала госпожа Твиддл с усмешкой. — Если не речь не идёт об одноруких работниках.

— Простите, — оскалился Гельтерман. — Я имел в виду полста тысяч работников.

— На самом деле меньше, — заметила сестра Елена. — Да, население Сунагиси составляло на момент начала гражданской войны Рива против Кенан пятьдесят три тысячи семьсот шестьдесят шесть человек… но непосредственно в производстве биомассы были заняты лишь тридцать шесть тысяч четыреста семьдесят два человека. Разницу составляли старики, дети, работники городской инфраструктуры и сферы развлечений для персонала станции.

— Понял, — Гельтерман махнул рукой. — Порядок цифр неважен. Важен сам факт: мы можем снова заставить систему работать, и для этого нам нужно из шкуры вылезти, потому что Рива оставили после себя одни шкварки.

Господин Ито встал и вышел из-за стола.

— Простите, — сказал он. — Я вижу, что больше не нужен вам, господа…

Повернулся и вышел в коридор.

— Господин Ито! — Сагара, Сео и сестра сразу поднялись, но старик уже покинул комнату.

— Я верну его, — сказал Сагара и побежал вдогонку.

Старик уже дошёл до лестницы — и по его щекам катились слёзы. Сагара преградил ему дорогу.

— Господин Ито, я… прошу прощения, — сказал священник.

— За что? Вы не сделали и не сказали ничего дурного, — Старик усмехнулся ему.

— Эти люди… они устали, растерялись и не всегда хорошо понимают, что несут. К тому же, Реван — лишь мальчишка, а Гельтерман — просто дурак.

— Но это же правда, отче. Дети и дураки говорят ту правду, которую не решаются высказать мудрые и взрослые. Сунагиси нужна Империи, поскольку это транспортный коридор и тут очень удобно держать транзитную станцию. Нас потому и захватили Рива — это тоже правда. Доминиону Шезаар планета нужна, потому что на этой войне он поднимется в Империи. А мы… мы просто шкварки, отче. И не нужны никому.

— Это не так, господин Ито.

— Вы сочувствуете нам, отец — но вы же монах. Пройдёт время, и вас вызовут в другое место.

— Мы не монахи, — Сагара сказал это машинально, потому что так отвечал всегда, если ему говорили, что он монах. — Но да, меня могут отозвать в любой момент. Я буду настаивать, чтобы тут создали постоянный синдэн-пост.

— Для чего? — Старик вытер глаза и усмехнулся. — Поверьте, отче, мы больше всего хотим одного: покинуть эту планету как можно быстрее.

Сагара почувствовал приступ беспомощности, болезненный почти до крика.

— Не делайте этого, — сказал он. — Это будет значить, что они победили вас. Победили окончательно.

— Мне не важно, — сказал старик. — Я не был в Сопротивлении и не поддерживал Маэду.

Сагара не знал, что ответить. Старик обошел его и начал спускаться по лестнице. Сагара перепрыгнул через поручни и снова заступил ему дорогу.

— Ну-ну, — усмехнулся господин Ито. — Разве прилично священнику так скакать?

— Но мы же не закончили разговор, — Сагара сморщился от боли в пятках. — Господин Ито, у нас достаточно работы. Без вас мы не справимся. Вы знаете город лучше всех. Вы знаете своих людей. Вы не можете бросить меня так просто. Вернитесь, прошу вас.

— Я устал, — вздохнул старик — но повернулся и начал подниматься.

* * *

Сестра Сильвия нашла в подвалах архива планы канализации. Немного устаревшие, но Сагара надеялся, что в целом ничего не изменилось.

Он хотел в тот же день отправить ребят на поиски малыша, который жил под землёй, но это случилось то, чего не ждали. Точнее, окончание работ на расчистке школы никакой неожиданностью не было. Неожиданность случилась, когда открыли подвал — и оттуда хлынул такой страшный смрад, что Сагара не мог вдохнуть, пока не включил фильтр шлема, и то же самое сделали все остальные синдэновцы — взвод Коннора. А люди Ягдбергов, у которых не было на себе костюмов с фильтрами, рванули что было сил в наветренную сторону, побросав технику.

Сагаре казалось, что он и сквозь фильтр чувствует этот смрад. Не горелой — а гнилой плоти.

— Я не хочу туда лезть, — чуть ли не со слезами сказал Коннор.

— Я тоже, — признался Сагара — и сделал шаг в подвал.

… В подвале школы прятались дети и учителя — около шестисот человек.

— Что тут произошло? — прохрипел Коннор, оглядываясь вокруг при свете фонаря. — Боже правый, Пресвятая Дева, почему они умерли — сюда же не дошёл огонь?

— Не дошёл — но высосал отсюда кислород, — ответил Сагара. — Они задохнулись.

Те самые вентиляционные отверстия, через которые пламя задушило людей, пропустили сюда воду вчерашнего и сегодняшнего дождей. С потолка капало, оба сохэя стояли по щиколотки в воде. Сделать хотя бы один шаг вперёд ни один не мог — это означало наступить…

— Это же дети, — Коннор начал давиться чем-то. — Одни только дети.

Сагара понимал его чувства. Чаще всего они находили останки в таком состоянии, что нельзя было уверенно сказать, принадлежат они детям или взрослым. А тут…

— Как мы их вынесем? — спросил Коннор. — Они же…

— Мы не станем их выносить, — решил Сагара. — Не стоит распространять трупный яд по всему городу. Я отслужу по ним прямо тут — и мы сожжём тела термоминой.

— Доделаем то, что не доделали Рива, мать их в душу за ногу туда-сюда?

— Поверьте, сержант, детям уже всё равно.

— А идентификация?

— Как? Мы можем взять пробы у тех, кто сверху и с краю. А дальше… Нарушим эту плёнку — и… вы видели, как взрывается консервная банка?

— Хватит, отче, — Коннор застонал, сдерживая рвоту. Они вышли на свет. Сагара увидел, как Коннор бледен.

— Вы не назначили мне епитимью.

— Излишне. Вы и так сегодня не будете есть, сержант.

За ограждением с наветренного бока уже столпились местные. Сагара узнал кое-кого — в частности, госпожу Янаги.

— Там дети? — спросила она. — Вы нашли детей? Можно забрать тела?

— Нельзя, — Он видел, как меняется её лицо, как отступили назад люди Минато. Он знал, что от него смердит, что он принёс тот смрад с собой, пропитался им. — Нельзя. Там… фактически нет отдельных тел. Здесь… есть родственники?

Женщина закивала. Кто-то из горожан сделал шаг вперёд и тоже кивнул.

— Назовите мне имена, — Он включил блок памяти сантора. — Я буду служить прямо здесь. Потом мы выдадим вам прах.

— Вы их… сожжете? — с ужасом спросил пожилой человек.

— Я не могу допустить даже малейшей возможности эпидемии, — как можно твёрже сказал Сагара.

— Нет! — закричала вдруг госпожа Янаги. — Нет, не смейте! Нелюди! Выродки! Палачи! Отдайте нам их! Отдайте, мы похороним их сами! Не смейте сжигать!

Она кинулась вперёд, но техники их команды Гельтермана и городские мужчины перехватили её и повели прочь. Она кричала и билась у них в руках. Те, кто остался, смотрели на Сагару с неприкрытым отвращением.

— Имена, — напомнил он. — Столько, сколько сможете.

* * *

… Вечером госпожу Янаги принесли в лазарет «Льва». Она вешалась — но это успели вовремя заметить. Брат Аарон, старший корабельный врач, как мог, поправил ей позвоночник, однако, выйдя из операционной, предупредил Сагару и господина Ито:

— Ей нужна серьёзная психиатрическая помощь — иначе она повторит попытку. Я не могу держать её на транквилизаторах до конца жизни. Пускай этот вертопрах из Шезааров привезет хотя бы одного головогрыза, что ли. Я ведь хирург. Мне тут довелось уже побывать и акушером, и педиатром, и санитарным врачом — ещё одной специальности я не потяну, у меня только одна голова.

— Но очень хорошая, брат Аарон. Пока нам не прислали психиатра — нужно как-то выкручиваться.

— А как же, — хмыкнул брат Аарон. — Почти полтысячи людей с тяжелой формой ПТСР — и я.

— Пэтээсэр — это что? — спросил господин Ито.

— Посттравматическое стрессовое расстройство, — пояснил брат Аарон. — Чрезмерная тяжесть страдания, которое не прошло бесследно. К слову, отче, когда мы здесь закончим — половина ребят тоже будет нуждаться в терапии.

— Половина? — усмехнулся Сагара. — Это было бы хорошо. Я боюсь худшего.

— Нужно что-то делать. Вы неплохо сработались с теми инквизиторшами — а они же всё-таки не последние люди в империи. Надавите на какие-нибудь рычаги. Нам нужен головогрыз, потому что иначе я сам тут свихнусь.

Это была очень хорошая идея, и Сагара пометил себе в санторе: встретиться завтра с сестрой Еленой по поводу психиатрической помощи потерпевшим.

— А почему не сегодня? — спросил брат Аарон с какими-то вредными интонациями.

— Потому что сейчас у меня исповедь, а потом я беру добровольцев и мы отправляемся в канализацию — искать ребёнка.

Господин Ито вздохнул.

— Я же говорил вам, отче, что это привидение. Это душа одного из тех, кого вы сегодня похоронили — и я благодарен вам от всего сердца. Она успокоится теперь, и…

— Но моя душа не успокоится, пока я не буду убеждён, что это привидение, — ответил Сагара.

* * *

— Отче, я теряю веру.

— Я тоже.

Брат новиций Хаас раскрыл рот и захлопал глазами.

— Вы серьёзно?

— Куда серьёзнее. Как можно не утратить веры со дня, когда люди сотворили людям пекло собственноручно — а Господь их не остановил.

— Но ведь… — Брат Хаас запнулся. — Ну, я думаю, это… так было, наверное, всегда, вот что я скажу. Бог позволяет свершиться злу, потому что может это… превратить его в добро.

— Вот видишь, сын мой, ты уже сам знаешь, что я хочу тебе сказать. Но, получается, всё же теряешь веру. Стало быть, словами ничему не поможешь. Так?

— Выходит, так, — Брат Хаас опустил голову. — И что мне теперь делать?

— Попробуй делать как я: держи в голове альтернативу.

— Держать… что?

— Альтернативу. Иную возможность.

— Какую?

— Всё то же самое. Люди творят людям пекло своими руками — и на этом конец. Ни вознаграждения и утешения для тех, кто страдал. Ни кары для тех, кто причинил страдание. Ни Бога.

— Скверно.

— Вавилоняне живут с этим. Если могут они — сможешь и ты.

— А вы?

— А я не хочу.

— Так и я не хочу, отче!

— Тогда слушай. Я был бы величайшим на целом свете дураком и мерзавцем, если бы сейчас сказал тебе, что Бог допустил эти страдания жителям Сунагиси за их грехи. Я был бы просто дураком, если бы начал тебе объяснять, что это Божий план, из которого вышло какое-то большее благо для тех, кто погиб. Когда Бог пришёл к нам, ты сам знаешь, что Он сделал с людскими страданиями — Он разделил эту муку. Он не болтал на темы теодицеи, тем более не искал Себе оправданий. Мы с тобой тут сейчас можем лишь молчать перед лицом страдания. Молчать и действовать. Помнишь, когда Господу сказали про галилеян, убитых Пилатом?

— Да… разве они были грешнее всех Галилеян, что так пострадали?

Сагара кивнул.

— Это великое искушение, Хаас — пытаться дать ответ для кого-то другого. Найти какое-то рацио. Меня сейчас охватывает великое искушение найти для тебя какие-то очень правильные слова — но на наше общее счастье я знаю, что мои слова не вернут твоей веры. Если ты хочешь кричать Богу, как Иов — то кричи. Хочешь проклинать — проклинай. Об одном прошу — от своего, а не чьего-то ещё имени. И другая просьба — действуй. Что-нибудь ещё?

Хаас стиснул пальцы. Его курносое лицо было задумчиво и мрачно. Наконец он проговорил:

— Женщина.

— Ты полюбил какую-то женщину? — удивился Сагара.

— Нет. Та женщина, что вешалась. Она у меня из головы не идёт. Я знаю, что там были её дети, но не могла же она думать, что за два месяца они останутся живы?

— Нет.

— Вас там теперь ненавидят, отче. Не все. Но…

— Зачем ты мне это говоришь? Исповедь — это отпущение твоих грехов. Если ты больше не знаешь их за собой — то закончим, потому что мне нужно сделать ещё одно дело.

— Это отпущение моих грехов, потому что я на них накричал. Накричал на этих олухов, простите меня, отче. Как они смеют? Мы же пришли помочь…

— Мы пришли помочь, а ты накричал. Завтра пойдёшь и извинишься, — Сагара перекрестил Хааса и прочитал молитву отпущения грехов.

— А епитимья, отче?

— Епитимья будет сейчас. Пойдём, спустимся в канализацию. Посмотрим, не ждёт ли там нас какое-нибудь чудо.

* * *

Где-то к трём пополуночи по стандартному времени, когда Сагара уже стонадцать раз успел помянуть добрым словом господина Ито с его рассказами про призраков и назвать себя остолопом, дурнем, болваном и не только, когда Кинсби уже не смотрел никому в глаза, Шелипоф вдруг сказал по своему каналу:

— Мать твою так!

— Что такое? — встрепенулся Сагара, пытаясь локализовать Шелипофа на плане.

— Я влез ногой в дерьмо.

— Это канализация, — хмыкнул Коннор. — Что ты тут надеялся найти? Мармеладку в шоколаде?

— Шелипоф, стоять! — Сагара определил местонахождение декуриона и побежал в том направлении. — Ребята, все к нему.

— Что такое? — удивился сержант. — Мы теперь ещё и ассенизаторы?

— Нет, пустая башка! — ответил Шелипоф. — Коммандер прав: тут всё старое высохло от жара! Если оно свежее — а я вляпался в свеженькое — тут всё-таки кто-то лазит!

— Может, это оставил людоед? — Хаас, похоже, решил быть скептиком.

— Может, но в таком случае у него было очень погано с желудком. Оно такое жиденькое и, кажись, — с кровавыми ниточками.

— У половины местных, когда мы прилетели, была дизентерия.

— Возьми пробу, — велел Сагара, подходя.

— Уже, — Шелипоф показал капсулу. Потом, кривясь, — подошву своего ботинка.

— Мы с коммандером сегодня смердели сильнее, — утешил его Коннор.

— Да я вроде в курсе. Слышал, вас отмывали под высоким давлением в дезактивационной камере.

Сагара осветил стены туннеля.

— Это преувеличение, но не слишком большое. Двигаемся дальше на север, — сказал он, рассмотрев ещё раз план.

Они начали ночью от того места, где Кинсби совершил свое нечаянное убийство, нашли ближайший люк и спустились вниз. Там был перекресток, который повторял перекрёсток улиц сверху. Сагара отправил Кинсби с Гваном на север, Хааса с Коннором — на юг, Шелипофа с Уэле — на восток, а сам с братом Пацеком двинулся на запад.

Хаас с Коннором скоро вернулись — дальше был спуск к морю. Сагара поставил на плане метку — потому что на старой схеме этого выхода ещё не было; наверное, его проложили позднее. Хааса с Коннором Сагара направил уровнем ниже, а сам добрался до того места, где наверху была дырка между плитами, куда убежал малец.

Как он попал наверх, было теперь понятно: когда металлические балки завода расплавились и здание рухнуло, плиты провалили свод подвала, пробив дорогу сюда. Сагара не решился проверить, выдержат ли они вес взрослого человека и вернулся на перекрёсток, чтобы координировать остальных. Путь на запад был закрыт.

Весь город Минато занимал площадь четыре на двенадцать километров, вытянувшись с запада на восток, ограниченную с юга и севера океаном. Сагара помнил, что брат Томмиган видел ребенка на плитах старого причала, а Кинсби — около завода по переработке биомассы. Сагара очень надеялся найти ребенка под руинами завода, но там были сплошные завалы. «Бессмертные», убивая город, работали не за страх, а за то, что заменяло им совесть.

Он снова посмотрел на карту, покрутил её в разные стороны, выделив и увеличив сектор, где они уже побывали. Что у нас наверху? Промышленные кварталы, потом — административный центр. Энергостанция, дальше — цепочка одноэтажных строений, обозначенных шифрами — наверное, ремонтные цеха, где чинили навеги и драги — затем строение совсем тёмного назначения, административное здание городской коммуны, в архиве которой сейчас ковырялись сами инквизиторши, и местная больница. Хорошо. А что внизу?

Здание тёмного назначения оказалось комбинатом по переработке мусора и прочих отходов человеческой жизнедеятельности. Неорганический мусор, в зависимости от вида, перерабатывали так или иначе, а отходы жизнедеятельности и органику использовали для выработки биогаза. Остатки этого производства, обезвоженные и спрессованные в тонкие плиты, использовали в гидропонике, очищенную воду сливали снова в океан. Как раз в гидропонике работал господин Ито — и она пришла в полный упадок, как говорили местные, «ещё до огня». Рива, которые перебрасывали через транспортный коридор Сунагиси свои и союзные войска, требовали больше пищи, чем могло добыть население планеты. Когда наступил настоящий голод, начальник гидропонных станций уволил господина Ито с его должности, отправив на пенсию. На место господина Ито он устроил свою родственницу. Это было вопросом жизни и смерти — жизни для неё, матери троих детей, смерти для него, одинокого старика. Он не протестовал.

Та женщина и ее дети выжили в голод, но сгинули в огне. Начальнику удалось выжить — и он сейчас жил в одной палатке с господином Ито.

Сагара поднял глаза на внимательное лицо брата Хааса и улыбнулся, чтобы немного подбодрить растерянного юношу.

— Шелипоф, бери свою «добычу», поднимайся наверх, поднимай снайк — и быстро к брату Аарону.

— Есть, — отсалютовал рутен, побежал назад к канализационному колодцу и полез наверх. Сагара оглядел остальных.

— Такой вопрос, — сказал он, показав на плане и перечислив здания, что были наверху. — В каком из этих мест может находиться автономный резервуар воды?

В Синдэн приходили очень разные люди с разным прошлым. Но общим было то, что ни один из добровольцев не знал, какое из перечисленных мест может содержать автономный резервуар.

Внезапно брат Хаас тихонько кашлянул и сказал:

— Сэнсэй… я не знаю, пригодится ли это нам, но в если в каком-то из этих мест есть бойлерная…

— Есть… что? — переспросил Сагара.

— Ну… кикансицу — нашел подходящее слово парень. — Где делают горячую воду из холодной для обогрева помещений. То есть там всегда есть автономный источник воды. Даже, два, это… кикан, и… запасной кикан.

— Очень хорошее замечание, брат, — Сагара ещё раз старательно просмотрел карту, но ни одно помещение не было помечено как бойлерная. — Ну, хорошо. Все читали сказку про Мальчика-с-пальчик?

— Да, — блеснул зубами Уэле. — Если бы у Мальчик-с-пальчик был дизентерия, он не заблудился бы в лесу, потому что птички не стал бы клевать такой след.

— Верно. Кто бы это не оставил нам такой «указатель», он не мог бы пройти и полкилометра, не присев ещё раз. Потому мы сейчас разделимся на четыре группы и снова пойдем в четырёх направлениях, искать другие… следы.

Раньше, чем они наткнулись на другой «след», сантор Сагары подал сигнал вызова с корабля.

— Да, брат Аарон?

— Я только что начал рассматривать, хм, образец Шелипофа, — сказал врач. («Эй, это не образец меня!» — прозвучал голос на дальнем плане). — Шелипоф, заткни глотку, а то гланды вырежу. Можно сделать четуие выводы, коммандер. Кто бы это ни был, он в очень плохом состоянии. Началось разрушение стенок кишечника, но от обезвоживания он умрёт раньше, чем от перитонита. Группа крови, к слову, первая, резус-фактор положительный.

— Спасибо. Что-то ещё?

— Я бы дал этому образцу сутки, максимум полтора. Если это взрослый человек, он протянет дня с два. Если это ребёнок…

У Сагары упало сердце.

— В лучшем случае счёт идёт на часы.

— Мы поторопимся, брат. Спасибо. Ах, нам бы собаку…

— Простите, не могу… Может, вас не удивит, но последнее, что он ел — сифудо. Мелких моллюсков разжёвывал прямо со скорлупой.

— Бедный. Держите связь, брат, — Сагара ускорил ход и пояснил парням, насколько плохи дела.

Они прочесали квадрат меньше чем за три часа, раз за разом находя «следы» — всё чаще. Никакого сомнения — они приближались до чьего-то постоянного жилища. Наконец оказались под развалинами больницы.

Трубы, которые бежали вдоль стены от очистной станции, тут как будто пускали толстые побеги, идущие куда-то вверх. Сагара посветил фонариком над головой.

— Ага, — сказал Уэле, глядя туда, где свет рассеивался за границами колодца. — Там кто-то крышка снимал.

— Полезли, — Сагара закрепил фонарик на плече, отключил карту и полез по железным скобам вверх. Сквозняк, щекоча его лицо, нес тоненькие, едва ощутимые струйки знакомого смрада. Под руинами больницы тоже были мертвецы, за больницу ещё не брались. Но не тут, не в этом помещении — иначе все они уже бы задохнулись.

А может, нет? Может, тело просто такое маленькое, что… Не думать! — приказал себе Сагара — и, ощутив плечами простор, нашарил руками край люка, подтянулся и влез… в бойлерную. Потому что это помещение с двумя здоровенными металлокерамическими котлами, кучей каких-то датчиков и переплетением разнообразных труб ничем другим быть не могло.

Сканер тепла моментально показал что-то в углу. Сагара сразу же метнулся туда — и упал на пол, сваленный страшенным ударом в голову. Прямо в лоб.

— Коммандер! Отче! Что с вами? — брат Пацек тряс его за плечо.

Сагара почувствовал, как по лицу катится кровь, перед глазами мельтешили желтые пятна.

— Симатта… — сквозь зубы выдохнул он. — Я налетел головой на какую-то дурацкую трубу, так что двигайся осторожнее. Ребёнок в том углу.

— Есть, — Пацек осторожно и не спеша начал продвигаться между трубами, а тем временем наверх ворвался ещё кто-то. Судя по тому, что головы не было видно над воротом ги — Уэле.

— Что у вас случилось? — зазвенел в наушнике голос брата Аарона.

— Я неловко ломанулся вперед и рассадил себе лоб, — как можно беззаботнее сказал Сагара. — Но это ерунда. Похоже, мы нашли того, кого искали.

— Как он?

— Без сознания или спит.

— Вы подняли такой шум, что спать он никак не может, — вмешался в разговор Коннор, раскрывая медицинский кофр и светя своим наплечным фонариком Сагаре прямо в глаза. — Простите, коммандер, но вы раскроили себе башку на совесть. Чуть не до кости. Подставьте лоб, я вам его сейчас забинтую.

Сагара почувствовал, как по лбу прошла прохладная салфетка, а потом распылитель нанёс слой бинта. Разреженный шёлк моментально стянул края раны, и хотя бинт стал подплывать кровью, на лицо Сагары больше не текло.

— Вы можете сделать кое-что прямо на месте, — сказал брат Аарон. — Слышите меня, коммандер?

— Да.

— Вколите ему противошоковое, антибиотик и анапиретик из ваших индивидуальных аптечек. По полтюбика всего.

— Чёрт! — прошипел Пацек. — А, чтоб тебе провалиться!

— Что такое?

— Я не пролезаю. Мелкий чертёнок забился между двумя котлами. Я туда не втиснусь ни вдоль, ни поперёк.

— Тогда вылезай, и пускай попробует Иван, — велел Сагара.

— Что за проблема? — спросил брат Аарон. Сагара коротко пояснил ситуацию.

— У вас есть резак?

— Есть, но это последний способ. Сперва попробуем так.

Гван встал на колени, скинул ги и передал Сагаре.

— Посветите мне! — сказал он и пополз вперёд. Некоторое время возился между котлами, было видно только пятки — а потом сказал:

— Это мальчик. Худой, одни кости. И весь аж пылает.

— Кстати, — сказал в наушнике брат Аарон, — анализатор расшифровал хромосомный набор. Это мальчик.

— Спасибо, мы уже догадались, — сказал Сагара.

— Ну извините, — Кажется, брат Аарон немного обиделся.

Иван задом выбрался из-под труб, одной рукой прижимая к груди маленькое тельце. От обоих воняло, потому что ребенок под конец уже не имел сил встать и снять штаны.

— Кинсби, твоя очередь, — сказал Иван, положив ребенка и гадливо разглядывая свою майку. — Только не хватай его за ворот.

— Хватит уже, — сказал Сагара. — Кинсби, начинай.

Кинсби в миру был медбратом, потому часто помогал брату Аарону. Он достал из аптечки нужные препараты. Коннор тем временем снимал с мальчика грязное тряпьё.

— Есть, — сказал Кинсби, сделав инъекции.

— Теперь берите из кофра маленькую фляжку раствора «Ви-септима» и вливайте ему. Всю целиком. Но медленно, через тонкую иголку, чтобы, упаси Господь, не было отёка лёгких. Это займёт у вас примерно час.

Кинсби ловко наладил капельницу, фляжку прикрепил к трубе, а потом распечатал пачку гигиенических салфеток.

— Надо его завернуть в одеяло, но хочу сперва немного вытереть, — пояснил он.

— На, возьми, — Гван снял майку. — Всё одно испачкал.

— Тут должен быть вода, — Уэле начал шарить лучом фонаря по стенам. — Должен быть кран… Ох! — и Уэле вдруг взорвался потоком слов на маори. Маори Сагара не владел, но по интонациям было ясно, что это не молитва.

Фонарик синдэновца высветил человеческую руку. Одну руку, подвешенную за пробитое насквозь запястье на проволочном крюке. Рядом — ещё одну. Обе — левые.

— Мелисса Такабаяси и Питер Хираока, — сказал Сагара. — Коннор, забери это. Мы их похороним.

Коннор без единого слова достал из кармана мешок для трупов, развернул, положил на пол — потом начал натягивать перчатки.

— Я уже не выхожу без них из корабля, — невесело усмехнулся он. — Как без носового платка.

— У нас их ещё много? — спросил Сагара.

— Завались. Когда пришёл ансибль-пакет с Ходэри, сразу стало ясно, что трупов десятки тысяч. Тогда нам двадцатый отсек трюма забили этим добром под самый потолок.

Он снял с крючков отрубленные руки, положил в мешок. Потом наклонился за тем, чего не заметил Сагара — на полу была куча костей.

— Всякая глупость лезет в голову, — пробормотал он.

— Например?

— Как они так хорошо сохранились? Такабаяси и Хираока пропали две недели назад. Мы вышли охотиться на него — а этот ублюдок, выходит, сидел тут… и точил их потихоньку.

— Соль, — ответил Сагара. — Он вымочил их в морской воде. Хорошо просолил. А потом подвесил в прохладном сухом месте.

— Откуда вы знаете? — спросил Пацек.

— А ты лизни, — предложил Коннор.

— Сам лизни меня в жопу, — ответил Пацек.

— Прекратить, — скомандовал Сагара. Голова у него раскалывалась.

— А вы никогда не ругаетесь, отче, — сказал Кинсби. — Правда, что в нихонго вообще нет ругательств?

— Да, — сказал Сагара, очень радуясь, что парни сменили тему. — Эти все слова, которые считаются руганью в других языках, у нас — просто слова.

— То есть… — проговорил Хаас. — Можно сказать… простите, отче — «жопа» или там «вагина» — и это просто нормальное слово?

— Да, — усмехнулся Сагара.

— «Вагина» — это и у нас нормальное слово, — Коннор застегнул мешок. — Но ты его забудь, новиций. Если хочешь дать вечный обет, особенно. Вон, Пацек уже забыл. Помнит только слово «жопа». Настоящий синдэновец.

— Я тебя когда-нибудь убью, недоносок, — Пацек сказал это уже не шутя.

— А ну, цыц! Урусай! — гаркнул на обоих Сагара. — А то посажу обоих на хлеб и воду.

От собственного крика в голову ударила боль.

— А если хочется ругнуться — то что вы делаете? — Хаас опять отвел беседу от опасной точки.

— Ну, есть разные способы… Можно перейти на латынь или на гэлик…

— А если человек не знает других языков?

— У нас есть несколько градаций вежливости. Можно просто использовать наигрубейшую форму. Например, я сказал сейчас — «урусай!». Это значит просто «шумно» — но сказано очень грубо. Или: на латыни можно сказать только — «они». Просто «они». А у нас не так. Когда я мысленного говорю «они», например, про жителей Минато, — я про себя говорю «аноката». Это вежливое «они». А когда думаю про Рива — я мысленно говорю «яцура». Это тоже самое «они», только грубое.

— А про нас? — усмехнулся Иван.

— Зависит от момента. Чаще всего — «карэра». Тоже «они» — не слишком вежливо, но и не грубо. Нейтрально так.

— Простите, что прерываю очень содержательную беседу, — сказал брат Аарон. — Но как там ребёнок?

— Температура упала, — ответил Кинсби. — Давление тоже нормальное. Цвет кожи улучшился, но обезвоживание всё-таки страшное. И он всё ещё без сознания.

— Что без сознания — это даже хорошо, — сказал брат Аарон. — Нервный стресс — это уже лишнее в наших обстоятельствах. Дайте ему мягкое снотворное. Сколько осталось раствора?

— Полфляжки.

— Ожидайте, пока не израсходуете всё. И держите меня на связи.

Кинсби переменил позу — сел, скрестив ноги. Наверно, затекли колени. Потом снял ги и бережно, слегка приподняв ребенка, просунул куртку под него.

— Одеяло, кажется, слишком тонкое, — пояснил он свой поступок.

— Ги тоже не толстая, — сказал Сагара, снимая свою. — Возьми.

— И мою, — Уэле скинул верхнюю одежду.

— Наверно, больше не нужно, — сказал Кинсби, прекращая общее шевеление. — Тут всё-таки холодно.

Что верно, то верно. Пока они двигались и были взбудоражены азартом поиска, холода никто не ощущал. Но стоило провести несколько минут почти неподвижно…

— Я почему-то всё думаю, — тихо сказал Хаас, — и не могу перестать… он тоже ел… вот это?

— А тебя колыхает? — огрызнулся Уэле.

Сагара вздохнул.

— Ни одни из нас, — сказал он, — не знает, что такое настоящий голод. Не пост, который мы держим по своей воле и знаем, когда он закончится — а голод, от которого нет спасения. Это адские муки при жизни. И я советую вам искренне, как ваш духовный отец… Нет, я вам приказываю как офицер: никогда не касайтесь этой темы с горожанами. Ни с кем. Ни при каких обстоятельствах. Вакатта?

— Да, — отозвались все почти сразу.

— Но… я просто… — Хаас потёр затылок. — Я слышал, что человек, который хоть раз в жизни попробовал, он уже не может без этого обойтись.

— Ерунда, — сказал Коннор. — Даже бакула не вызывает такого пристрастия с первого раза. Ни один наркотик. Я не думаю, что в человеческом мясе что-то особенное. Мясо как мясо.

— Ты так говоришь, будто знаешь… — скривился Пацек.

— Даже если допустить, — сказал Сагара, — что человеческая плоть имеет какой-то особо изысканный вкус… она не может быть вкусней любой другой изысканной пищи. Представьте самое вкусное в своей жизни — и спросите себя, готовы ли вы убивать ради этого. Вот и всё.

— Мой предки был людоед, — сказал Уэле. — Давно, на Старой Земля. Ел люди из-за то, что на их островах не хватал животных. Миссионеры научил их слову Божьему и животновождению — и они оставил этот обычай.

— Сдаётся, там не только Божьим словом отучали от дурной привычки, — сказал Пацек. — Там немного пуль добавили, а?

— Не без того, — спокойно согласился Уэле.

— На тех островах, откуда родом мои предки, — сказал Сагара, — есть еда, которую готовят из рыбы фугу. Рыба содержит токсин, который в мизерных дозах вызывает очень приятное онемение всего тела. Но если повар будет хоть немного небрежен, если он плохо обработает рыбу — гурман рискует умереть. Есть присказка: «Кто ест суп из фугу — тот дурак. Кто не ест — тоже дурак». Про эту рыбу тоже говорят, что раз попробовав её, уже нельзя отказаться. Но это неправда. Я пробовал. Было вкусно, и тело приятно так будто исчезало… И было очень щекочущее ощущение игры со смертью: пройдёт это онемение через минуту — или усилится, будет паралич дыхания, и я умру? Вкус рыбы — это не главное. Люди снова и снова возвращаются к фугу ради этого щекочущего ощущения.

— Вот балбесы, — качнул головой Коннор.

— Но ведь… людоед так и смог остановиться, — не сдавался Хаас.

— Думаю, дело в том же самом, — ответил Сагара. — В ощущении власти над жизнью и смертью. В сознании того, что ты — выше других людей. Что они — звенья твоей пищевой цепи. Или в примитивной вере, что, поедая человека, ты поглощаешь его добродетели, достоинства…

— Но он же не мог в такое верить? — Гван сдвинул брови. — Или… мог?

— Когда судьба обрушивает на человека испытания выше его сил… когда обстоятельства требуют бесчеловечности… не все могут бороться. Тот несчастный сошёл с ума — но даже для нормальных людей в экстремальных обстоятельствах границы дозволенного ползут вниз. Давно, ещё до Эбера, заметили, что сознание человека цивилизованного на войне становится очень похожим на сознание дикаря. Люди начинали верить в такие вещи, которые сами же в мирное время считали бессмыслицей.

Все замолкли и долго молчали. Вдруг Кинсби спросил:

— Отче, а как с нами?

— Извини?

— Ну… в экстремальных обстоятельствах. Вы же видели нас. Вы принимали наши исповеди. Наше сознание — оно как? Тоже приближается к сознанию дикаря?

Сагара долго размышлял, прежде чем ответить:

— Да. Иногда. Точно так же, как и мое.

— А как это заметить в себе?

Сагара снова подумал.

— В такие минуты мир становится очень простым и понятным. Как будто раскалывается надвое: вот свои — вот чужие. Это — хорошие парни, это — выродки. Я, естественно, хороший парень, а выродкам вообще незачем жить. Иногда это не так уж и плохо, на самом деле. Иногда это просто помогает выжить — потому что в бою лишняя рефлексия — это смерть. Но это так удобно и соблазнительно, что некоторые начинают жить с этими принципами и вне боя.

— Простите отче, — сказал Кинсби. — Раствор уже закончился.

Сагара включил карту и переключил каналы.

— Шелипоф, где ты?

В наушнике громко вздохнули.

— Только что я был в сладком краю снов, но кто-то меня безжалостно оттуда выдернул в грешный мир.

— В этом грешном мире в семнадцатом-дэ квадрате есть колодец. Веди машину туда и жди нас.

Через несколько минут все были на поверхности. Чёрный город вокруг них понемногу таял, но в просветы между стенами и окна просачивалось небо. Шёл мелкий дождь. Уэле внес ребенка в десантный модуль и положил на колени Кинсби, который сел первым.

— Он ещё не разу не пописал, почему? — спросил он беспокойно.

— Обезвоживание, — пояснил Кинсби. — Пока он не компенсирует себе всю жидкость…

— Ага, понял, — Уэле сел. — Эй, Шел, глянь здесь. Он хорошенький, правда?

— Как обезьянка, — Шелипоф сразу развернулся к сидящим. — Ну ладно, ладно. Хорошенькая обезьянка.

Сагара не стал сдерживать смех. Мальчик действительно выглядел страшновато — волосы сбиты в сплошной войлок, худое лицо из-за недостатка влаги действительно слегка сморщилось, как обезьянье — но он всё равно был хорошенький, потому что живой. И Сагара, несмотря на всю усталость и холод, чувствовал себя счастливым. Остальные тоже выглядели так, точно каждый высидел яйцо.

— Все в сборе, — Коммандер закрыл за собой люк. Шелипоф повёл машину к океану.

— Как думаете, господин медикус, сколько ему лет?

— Не знаю, — чуть испуганно ответил Кинсби. — Может, четыре, может, шесть… Я не очень хорошо разбираюсь в детях.

— А вон горожане, — Шелипоф подал звуковой сигнал, и люди, оглянувшись, расступились, чтобы пропустить модуль. — Снова идут за своими слизняками. Зачем им слизняки, сюда же навезли гору еды?

Действительно, улицей тянулась вереница темных фигур — точно процессия теней.

— Они хотят что-нибудь делать, — сказал Сагара. — Им это нужно, чтобы не утратить смысл существования. Шел, останови.

— А, увидели городского старосту, своего дружбана, — Декурион остановил модуль.

— Я на два слова, — Сагара открыл люк и вышел к господину Ито. — Доброе утро, сэнсэй.

— И вам доброго, отче. Что-то вы сегодня в хорошем настроении. Хотя лоб вам кто-то раскроил очень сильно, — Господин Ито поцокал языком.

— Это из-за своей же глупости, не обращайте внимания. Но я сделал открытие, господин Ито. Знаете, какое?

И, наклонившись к старику, шёпотом сказал:

— Приведения не болеют дизентерией.

* * *

На центуриона Сео можно было свалить почти все обязанности, которые нёс Сагара, кроме одного: тот не мог за коммандера отслужить Мессу.

С появлением на Сунагиси тысячи двухсот «поселенцев» ситуация изменилась: вместе с ними прибыли сразу два священника: отец Фаради и отец Коттон. Месса, которую они отслужили втроём в воскресенье, была самой многолюдной из тех, какие доводилось служить Сагаре.

Кроме всего прочего, перед Сагарой ребром встал вопрос логистики: хотя полную Мессу он служил лишь дважды в неделю, и на службу приходила лишь половина горожан (население Сунагиси почти поровну делилось на христиан и буддистов), хлеб и вино, какими бы крохотными кусочками он ни ломал облатки, неумолимо подходили к концу. К концу месяца должен был прийти транспорт из командории, но до того дня оставалось полторы недели, и эти полторы недели нужно было как-то существовать.

У Сагары имелись некоторые резервы хлеба, но с вином было совсем плохо. После торжественной службы он поделился своей проблемой с отцом Фарадом.

— Простите, отче, — ответил коллега. — Но я ничем не могу вам помочь. Мне выданы припасы для Святых Даров на месяц, на тысячу двести человек. Однако на местных я не рассчитывал — мне сказали, что тут одни буддисты.

— Я хотел только занять, — сказал Сагара. — К концу месяца у меня будет транспорт, и я отдам.

— Я, — молодой священник покраснел. — Я бы рад, но… Поймите, приходится всё время думать наперёд. А вдруг транспорт не придет.

— Орденские транспорты, случается, погибают, — согласился Сагара. — Но учитывая то, что боевые действия в секторе Паллады закончены, вероятность своевременного прибытия транспорта довольно высока.

Отец Фарад пожевал губами, глядя на лоб Сагары так, словно у него там был не шрам, а некие таинственные письмена, а потом сказал:

— Нет. Поймите меня, но — нет. Никак.

— Простите, — сказал Сагара — и, поклонившись, ушёл.

Он этого ожидал и старался не давать волю обиде. Синдэн стал не нужен — и синдэновцев потихоньку выдавливали с Сунагиси.

Да, на словах и даже на деле с виду всё было хорошо. Синдэновцы теперь не принимали участия в разборе завалов — но вели регулярное патрулирование палаточного городка вместе с людьми доминиона Шезаар. Тысяча двести каторжан — это был самый опасный элемент общей мешанины на Сунагиси. Грабители, воры, насильники, убийцы — они столкнулись тут со злодеянием, которого не могли себя представить. Но у Сагары не было иллюзий: они привыкнут к этим картинам за очень короткое время. И тогда их снова будут беспокоить вечные «острые» проблемы: азартные игры, поиски наркотиков, борьба за статус, секс.

— Среди пострадавших — триста двенадцать женщин, — сказала на последним перед прибытием этой гвардии брифинге капитан Твиддл, — и две женщины в нашем экипаже, три сестры-инквизиторши, одиннадцать чиновниц в миссии доминиона. И нам на голову упадут тысяча двести сексуально озабоченных мужиков. Какие меры безопасности принимает доминион, господин Реван?

— Ну… — Молодой человек замялся. — Не надо думать, что их привезут так, без конвоя. Разумеется, будет вооруженная охрана.

— Разумеется, она будет — но охранять заключенных в условиях почти свободного поселения — не то же самое, что охранять их в условиях тюрьмы, — заметила сестра Елена. — Я расследовала бунт на транспорте «Мессина» — там беспорядки начались именно из-за женщин. Вооруженную охрану перебили меньше, чем за десять минут. А это были профессионалы. Двенадцать сотен мужчин, охваченных сексуальным психозом — это не шутка, юноша.

— Мы можем патрулировать палаточный лагерь круглосуточно, — сказал Сео.

— Очень хорошая идея, — поддержал Гельтерман, — учитывая, что ваша помощь при разборе завалов теперь не нужна. Конечно, мы очень благодарны, и всё такое — но наша техника справляется лучше.

— Я тоже так думаю, — кивнул Сагара.

— Но вас, сохэев — лишь сто двадцать, — сказала госпожа Твиддл. — Сколько на «Мессине» было охраны, сестра?

— Пятьдесят человек.

— На сколько заключенных?

— На четыреста мужчин и семьдесят женщин.

Госпожа Твиддл присвистнула.

— Однако! И что помешает этим тюремщикам точно так же разоружить и поубивать наших храбрых сохэев?

— Во-первых, разоружить нас помешает то, что мы не будем брать оружия, — сказал Сагара. — А во-вторых…

— «Во-первого» достаточно. Какая от вас польза без оружия?

— Мы будем патрулировать в кидо, — сказал центурион. — Знаете, тут недавно одному убийце нечаянно скрутили шею… Так вот, мы умеем это делать не только нечаянно.

— Брат Сео прав, — сказала сестра Екатерина. — Я сикля не поставлю в заклад на тысячу преступников против роты сохэев в кидо. Но это патрулирование не может длиться вечно, господин Реван. Люди Минато — у себя дома. Почему они на своей родине — пусть и разрушенной, и сожжённой — должны быть под конвоем?

— Хмммм, — Юноша знакомым образом задрал подбородок. Сагара уже научился понимать этот «язык тела» — это значило, что Реван от смущения начинает наглеть. — Я думал вернуться к этому вопросу потом, но… господин Ито, лучше скажите вы.

— У нас было собрание коммуны, — тихо сказал господин Ито. — Советник Пегю внес предложение, которые мы обсудили… Предложение простое: всех желающих переправляют на другие планеты Доминиона. Выдадут документы, денежную и материальную помощь…

— И… что решила коммуна? — спросила сестра Сильвия.

— Собственно, каждый решал за себя… Четыреста семьдесят семь человек хотят покинуть Минато. Восемьдесят пять — остаются.

— Вот как… — Сагара опустил голову.

— Я знаю, про что вы думаете, — Старик усмехнулся. — Нет. Коммуна Минато не уничтожена. Приговор, который коммуне вынесла Директория Вавилонских миров — не выполнен. Мы есть. Я — избранный большинством голосов глава коммуны, на вчерашнем собрании это подтвердили, и я остаюсь. Любой человек, который хочет стать членом коммуны Минато, может обратиться ко мне, потому что я мэр этого города, выбранный большинством голосов его жителей. Если господа заключенные, отбыв свой срок, пожелают остаться — думаю, коммуна их примет.

Сагара встал, подошёл к старику и пожал ему руку. То же сделали брат Сео, сестры-инквизиторши, госпожа Твиддл и Гельтерман, и последним — Реван.

— Но вопрос с женщинами не снят, — сказал Гельтерман.

— Почти снят, — Старик пожал плечами. — Остается двадцать семь женщин, примерно моего возраста… Другие… я думаю, скоро выйдут замуж за кого-нибудь из этих поселенцев. Через месяц придет корабль с поселенками — и проблему можно считать частично решенной.

— Не так все просто, — качнула головой сестра Елена.

— Знаю, — ответил старик. — Но теперь это проблема доминиона Шезаар — и моя, потому что я чиновник этого доминиона. Я безгранично благодарен вам всем. Но надо же нам когда-то вставать на ноги и привыкать к мысли, что мы будем жить дальше…

После совещания Гельтерман подошёл к Сагаре и Сео.

— Вот старикан, — сказал он тихо, покачав головой. — Раз-раз-раз, и уже снюхлся с этим фертом из Шезааров.

— Что значит «снюхался»? — неприязненно спросил Сагара. — Кажется, я вас не понимаю.

— Всё вы понимаете. Хорошая сделка: его назначают мэром, а он закрывает глаза на то, что Шезаар поддерживали повстанцев и провоцировали Рива.

— Вы ошибаетесь относительно его мотивов, уверяю вас, — сказал Сагара, чувствуя… что мир становится проще. — А что касается мотивов Шезаар, то, какими бы они ни были, реальность такова: если кто-то желает мира и возрождения Минато, он должен работать с доминионом Шезаар. Смиритесь с этим, капитан Гельтерман.

— Вы так говорите потому, что вы священник и монах, — хмыкнул Гельтерман. — Вам безразлично почти всё, кроме спасения души. А те, кто живёт в реальном мире и должен думать про астрополитические интересы…

— Что ж, — раздражение внезапно покинуло Сагару. — Думайте о них, господин Гельтерман. А мне надо спешить — в моем «нереальном» мире ещё одни массовые похороны.

— Когда вы всех тут отпоёте и зароете, — с кислой усмешкой сказал Гельтерман, — то станете ненужным, и вас выкинут, как всякий другой мусор.

— С нетерпением жду этого дня, — спокойно сказал Сагара.

Однако, сегодня отец Фарад дал ему понять, что этот день приближается стремительно и неумолимо. И Сагара вынужден был признать, что не настолько рад его приближению, как сказал недавно Гельтерману.

Кстати, подумал он — надо зайти к инквизиторшам.

Женщины работали обычно в своем шаттле, который пристыковался ко «Льву» на синдэн-посту «Св. Михаил» и отстыковался в атмосфере Сунагиси. Внутренность шаттла считалась клаузурой — мужчинам туда входить было нельзя, поэтому Сагара обычно приходил в палаточный лагерь — по меньшей мере одна из инквизиторок была там, собирала свидетельства жертв — или в расчищенный городской архив.

Теперь он пришёл именно туда, потому что уже неделю его волновал вопрос идентификации их «найдёныша». Его снимки показали каждому обитателю палаточного городка, но никто уверенно не признал его. Одна женщина, увидев снимок, радостно вскрикнула: «Это же Мисако, моя племянница!» — но узнав, что это мальчик, разрыдалась. Один подросток сказал, что вроде бы видел этого мальчишку на соседней улице, но фамилии или имени вспомнить не мог.

Каждый день сестры обрабатывали всё новые данные, восстановленные с мнемопатронов, на которых можно было хоть что-то восстановить. Значительная часть могильных плит на кладбище теперь имела не только обозначение квартала и улицы, но и имена семей, что там проживали. Брат Аарон сразу отослал сестрам генетические данные ребенка, отпечатки ладоней и ступней, но за неделю сестры ничего не нашли. Сагара надеялся, что генетический анализ поможет хотя бы определить фамилию и возможных родителей, однако это оказалось напрасным: мальчик не был в родстве ни с одной идентифицированной семьёй. Не был он роднёй и людоеду — чью личность также не установили.

… Сагара спустился в подвал.

— Добрый день, — приветствовала его сестра Сильвия, окутанная мерцающим кружевом голографических проекций. На одной Сагара узнал трехмерный план города, на другой были столбцы имен, на третьей мелькали какие-то меняющиеся цифры… Женщина казалась колдуньей в мареве заклинаний. — И… нет. Ничего. Почти.

— Я ведь ещё не спросил, — разочарованно отозвался Сагара.

— Вы всегда спрашиваете одно и то же. Хотелось бы мне дать другой ответ. То есть — мы не нашли ничего на мальчика. Но… нашли на людоеда.

Сагара вздохнул.

— Ну, давайте.

На одной из проекций появилось приятное улыбающееся молодое лицо.

— Джейми Сидони, — прочитала сестра Сильвия. — Место рождения — станция Ходэри. Педиатр. Был женат на Мико Арунти, имел сына семи лет. Среди живых есть один дальний родственник — Мария Янаги. Не опознала его, да?

Сагара вспомнил изуродованное огнём и дикими страстями лицо мёртвого людоеда.

— Не удивительно. Такой, каким я его видел — он ничего не имел общего с этим снимком.

— А может, они были просто незнакомы. Бабушки Мико Арунти и госпожи Янаги были родными сёстрами. Довольно неблизкое родство. Скажете ей? Или мне сказать? Или промолчать?

Сагара вспомнил женщину, что целыми часами просиживала на краю койки в лазарете «Льва», слегка покачиваясь вперёд-назад.

— Нет, — сказал он. — Просто напишем имя на надгробии.

Сестра оперлась локтями на панель терминала, сцепила пальцы в замок и положила на них подбородок.

— Он ни разу не обидел ребенка, да? Убивал только взрослых? — Сагара кивнул. — И спрятал малыша в своём логове. Было что-то такое, через что он не мог переступить… Кстати, как мальчик?

— Он выздоровел от дизентерии, немного пополнел, — Сагара вздохнул. — Но так и не заговорил. Какая жалость, что мы убили этого несчастного. Может, он все-таки сохранил бы что-то из профессиональных навыков? Плохие у меня сегодня шутки…

— Мозг не поврежден?

— Брат Аарон говорит, что органических повреждений нет. А что до всего остального… — Сагара развёл руками. — Знаете, он не кажется умственно отсталым. Он просто не говорит. Понимает, что ему говорят. Речевые центры возбуждаются — то есть мысленно он что-то говорит. Но не вслух. Я несколько раз обращался к нему по-нихонски. Такое впечатление, что он лучше понимает этот язык, чем латынь. Может нарисовать хэнохномохэдзи…

— Простите, что?

— А… такая рожица, её можно нарисовать знаками хираганы, — Сагара взял стило и начертил на одной из проекций: брови и рот — знаками «хэ», глаза — знаками «но», нос — знаком «мо» — и обвёл всё широким крючком, знаком «си», к которому добавил два волоса на виске — знак звонкости, который превратил «си» в «дзи». — Но писать не умеет. Хотя пытается. Делает вид, что что-то пишет, но это всё каракули. В целом какой-то диковатый. Не агрессивный, но диковатый. Прячет еду по закуткам…

— Он свободно ходит по кораблю?

— Почти. Ему не разрешают лазить по рабочим секциям и выходить наружу — но он и не слишком-то рвётся туда. Выход нашёл легко, однако не пытается им воспользоваться. Ему нравится корабль.

— А он нравится команде, так?

— Ну… — Сагара снова развёл руками. — Ваша правда. Понимаете, мы же целыми днями только и делали, что доставали и хоронили мертвецов. Сожженных, полусожжённых, сгнивших, всяких… Найти кого-то живого — это было… такое утешение…

— Но вы же понимаете, что ребенок — это не птичка, не кот, не морская свинка, чтобы вот так завести его на корабле для разрядки и улучшения морального климата в коллективе…

— Разумеется. Но… есть одно «но». Даже два «но». Во-первых, его личность так и не установлена — поэтому господин Ито не решается выправить ему хоть какие-то документы. А вдруг вы найдёте тут зацепку? Зачем ему все это время жить в палатке, если он может у нас? А во-вторых… мне тут дали понять — не напрямую, а так, намекнули — что он там, в коммуне… ну, не слишком нужен.

— Что значит «не слишком нужен»? — плотная и высокая сестра Сильвия, поднявшись на ноги, заняла собой едва не половину этой комнатки.

— Откровенно говоря: он их пугает. Выкормыш людоеда, он постоянно своим видом напоминает им про то, во что мог превратиться каждый…

— Какая глупость!

— А ещё — про трусость. Их было почти шесть сотен, если каждый просто плюнул в сторону людоеда — этого было бы достаточно, чтоб его утопить. Просто они боялись сделать рейд в канализации.

— А вы? — усмехнулась инквизиторша.

— А мы не верили в байки про людоеда, пока двоих не нашли мёртвыми. Поймите, они были все перепуганы — и рассказывали такое, что на уши не натянешь…

— Не говорите мне. Я собираю их свидетельства точно так же, как вы хороните их родственников. День за днем… — эта высокая сильная женщина вдруг неловко опустилась в кресло и, рыдая, стянула велон с головы и начала вытирать им лицо.

— Сестра… — Сагара растерялся. Он не знал, что делать.

— Идите отсюда! Идите ко всем чертям, оставьте меня одну, и я возьму себя в руки, — Женщина махнула на него велоном. — Идите! Если появится информация, я выйду на связь!

Сагара сперва попятился, а потом выбежал на улицу.

Серым было небо, снова полное готового пролиться дождя, чёрными — улицы, а между серым и черным шагала колонна заключенных, одетых в яркие оранжевые робы.

— Вы гляньте — монахи! — крикнул кто-то из колонны.

Двое братьев на страже около мэрии, облаченные в кидо, стояли неподвижно.

— Монашки-барашки! — прокричали снова. — Где баб спрятали? Почему вам живые, а нам одни мертвячки?! Вам же всё одно нельзя!

— Монахи, жарьте один другого!

— А ну, позатыкали пасти! — гаркнул конвойный. — Бегом марш! Рысью! Ать-два, ать-два!

Колонна побежала под реденьким дождём выкрикивая: «Бееее! Бееее!». Кто-то швырнул в часового огрызком бустера.

Тот стоял неподвижно, точно скала.

* * *

— Что-то тесновато стало в нашем небе, — Сагара проводил взглядом очередной шаттл.

Нет, не шаттл… Это была яхта господина советника Пегю.

— Ты глянь, какая куколка… — процедил сквозь зубы Сео. — Хевронская разработка, одна из последних моделей. Вы знаете, что внутри там — одна бионика?

— Бионика, — повторил мальчик у него на плечах.

— Точно, малец, — центурион легонько подкинул ребенка на спине. — Интересно, на что этот сукин сын согласился закрыть глаза ради такого подарочка.

— А мне интересно, почему нашу петицию задержали до сего дня. И… следи за своим языком, Сео. Дик говорит мало, но память у него — как сантор. Скоро он выучит латынь — и начнет тебя расспрашивать про смысл некоторых слов… и что ты ему скажешь?

…Был на редкость ясный для осени день. Искусственный остров, на котором возвели в своё время космопорт, пищевые комбинаты и при них город, создали в субэкваториальной зоне — и потому лишь количество осадков отличало зиму от лета.

День Всех Святых выдался почти летним: сухим и ясным. Месяц непрерывных дождей переменил город: копоть по большей части смыло в океан, и руины приобрели свой первозданный вид. Как строительный материал тут господствовал песок рыжевато-серого цвета, очень грубый, почти как рис. Из него делали кирпичи, прессуя с наполнителем при высокой температуре. Под солнцем отдельные песчинки поблескивали, как сахар.

В центре города раньше был сквер — коммунальный дом окружали деревья и кусты. Разумеется, в «ночь Огня» всё это сгорело в прах — но сейчас пустырь снова зеленел: высадили саженцы сосен, присланных с Идзанаги.

— Как думаете — примутся? — спросил брат Хаас.

— Почему бы и нет? Сосна — неприхотливое деревце.

— Я сажал вон там, в углу. Мы сажали с Марией вместе. Десятка с полтора. Жалко будет, если не вырастут.

Они зашли в большую шумную палатку с надписью над дверями: «Управление Коммуны Минато», и направились к самодельному столу с табличкой «Идентификация и регистрация граждан».

На столе стоял портативный сантор-терминал, за терминалом мальчишка лет шестнацати резался в «Гравиполо — первенство Галактики».

— Синта, — обратился к нему Сагара, — доброе утро. Мы пришли.

— Оэ… — Парень встал. Сел. Выключил игру — и снова встал. — Простите, отче. Простите, центурион, я…

— Да играй себе, — сказал Сео. — Нам нужен не ты, а господин Ито.

— Он вас искал, честно! Но его вызвали в космопорт встречать господина советника. Он сказал, чтоб вы обязательно его дождались!

— А куда мы денемся, — Сео спустил малыша с плеч. — Поди погуляй, Дик.

— Дик? — Синта с любопытством посмотрел на мальчика. — Так он вспомнил свое имя? Или сестры что-то нашли?

— Где там, — Сео покачал головой. — Но мы на днях поняли, что уже не можем ждать, пока они что-то найдут. Потому что пацан начал считать, что «ты» — это его имя.

Синта хихикнул. Сагара также улыбнулся. Момент истины в самом деле был на первый взгляд слегка комичным.

Началось все с того, что брат Монаґан позвал Сагару к себе в оружейную. Когда тот пришел, там уже были — кроме Монагана и мальчика — Жакинта, Коннор и Шелипоф.

— Мы тут кое-что нашли, отче, — Монаган развернул свёрток, который держал в руке, и Сагара увидел половинку высохшей котлеты, мумифицированную сосиску, несколько объедков бустерного «хлеба» и ещё какую-то еду, какую уже можно было смело называть «пищевыми отходами».

— Он прячет еду, — сказал Сагара. — Что здесь удивительного? Брат Феликс сказал, что это пройдет, когда он привыкнет, что пищи всегда хватает. Немножко хлопотно будет убирать, но это можно пережить.

— Я не о том, — брат Монаган сделал протестующий жест свободной рукой. — У нас тут другая проблема.

Он повернулся к мальчику и спросил его:

— Кто это натворил? Кто это сюда притащил?

— Ты, — спокойно сказал мальчик.

— Я? — брат Монаґан ткнул себя пальцем в грудь.

— Ты, — ребенок постучал кулачком себя по животу — Ты натворил.

— Вот так, — Монаган повернулся к Сагаре, свернул пакет и бросил его в утилизатор. — Понимаете, отче? Пока будем ждать окончательной расшифровки городских архивов — малец будет думать, что его зовут «ты». Надо с этим что-то делать, отче.

— Да, — согласился Сагара. — Мы его окрестим, и зарегистрируем в списках коммуны. Если его идентифицируют — ну, будет просто лишняя строка в документе.

— А как назовем? — Черные глаза Жакинты вдохновенно блеснули.

— В честь Кинсби, — предложил Коннор. — Это ж он его первый нашёл. Только я не знаю, как зовут Кинсби.

— Питер, — подсказал Шел.

— Почему это всё одному Кинсби? — обиделся Жакинта. — Мы все там были.

— Жаки, мы же не можем звать мальчугана Питер-Франшику-Эстебан-Гван…. Кто там ещё с нами был, отче?

— Кто бы ни был, — улыбнулся Сагара. — Но так и в самом деле нельзя.

А Коннор даже не подумал, что Сагара и Гван — это фамилии… Священник посмотрел на мальчика. Монаган посадил его на свой верстак, и малыш начал крутить в руках выпотрошенный шлем от кидо. Потом надел на голову по самые плечи, похлопал синими глазёнками на сохэев, прижал к флексигалсу пальчик и стал рассматривать, как белеет и сплющивается подушечка. Сняв шлем, просунул руку внутрь и принялся ощупывать флексиглас с обратной стороны. Поднял глаза на Шелипофа и удивленно спросил:

— Вода?

Тот покачал головой:

— Флек-си-глас.

Но мальчик не стал повторять. Сагара давно заметил: если новое слово для него слишком сложное — он лучше промолчит, чем скажет неправильно.

— Я предлагаю назвать его в честь корабля, — сказал Коннор.

— Львом? — Жакинте явно понравилась идея.

— Лучше Леонидом, — предложил Шелипоф. — Это означает «сын льва».

— Нет. Полное название корабля — «Ричард Львиное Сердце». Ричардом.

— По фамилии «Второй», — усмехнулся Шел.

— Первый, ели на то пошло, — вмешался Сагара. — Но у меня есть другое предложение. Дадим фамилию в честь планеты: Суна.

— Так это просто «песок», — слегка разочарованно сказал Монаган. — Почему не «Сунагиси»?

— Потому что это название в ближайшие десять лет будет взывать к каждому о мести. Я врагу не пожелаю иметь такую фамилию.

— Да, «Суна» лучше, — поддержал Шел. — Только… разве можно крестить дважды?

— Можно под условием, — сказал Сагара. — Так обычно делают, когда неизвестно, был ли человек окрещён должным образом. Если был, действительным будет первое крещение, если нет — второе.

— У меня так крестили одного знакомого священника, — сказал Жакинта. — Когда он поступал в семинарию, выяснилось, что на крестинах и родственники перепились, и священник был… весёлый. Никто не помнит, как всё было, а запись в реестре поп сделать забыл. Парня надо возводить в сан — а как его возведёшь, если неизвестно, крещён ли он?

— Отче, а что будет потом? — грустно спросил брат Томмиган. — Мы что, так и оставим его тут? Окрестим, зарегистрируем — и оставим?

Точно в ответ ему прозвучали нескладные звуки губной гармоники — будущий Ричард теперь частенько мучил инструмент.

— А что предлагаешь делать? — Сагара спрятал взгляд. — В общем, тут собирают группу сирот для отправки на Аркадию… Так что надо поторопиться.

— Вы знаете, как к нему тут относятся, — горячо возразил брат Монаган. — Его тут затравят из-за людоеда. А приюты везде одинаковы — зачем его тащить на Аркадию? Никто его здесь не любит. Никто не хочет его принять.

— Кроме нас, — тихо поддержал Шел. — Отче, правда: мы позаботимся о нем лучше, чем чиновники Шезааров.

— Точно лучше, — прогудел Жакинта.

— Ребята, вы сдурели? — Сагара потёр виски пальцами. — Я тоже… тоже полюбил его, но ведь… мы не можем думать лишь о себе! Он же… не кот и не пичужка! Нас в любой момент могут вызвать на фронт — и что там делать с ребёнком? А если корабль погибнет?

— Мы его оставим на синдэн-посте, — умоляюще сказал Коннор. — А там будет оказия — и его переправят куда-нибудь в имперский домен. Найдут усыновителя. Отче, да посмотрите вокруг — всем на него плевать! Его ведь даже никто не искал!

Это была правда. Но была и другая правда.

— Существует Устав Синдэна, — беспомощно сказал он. — Мы не можем брать на борт никого, кто не является членом Синдэна — за исключением обстоятельств… исключительных…

— Так они от начала исключительные, — заметил Шелипоф. — Мы взяли на борт сестер, мы брали на борт больных женщин с Минато, Марию Янаги вон, отпустили только позавчера — так чего мы не можем взять на борт мальчика?

Мальчик тем временем спрыгнул с верстака и деловито куда-то посеменил. Когда он выздоровел от дизентерии и начал ходить по кораблю, всех удивляло, как свойски он сразу начал себя вести. Точно всегда тут был. Ты натыкался на него в тренировочном зале — он повторял за братьями упражнения кэмпо; в кухне — он помогал брату Янгу выкладывать на противень бустерные хлебцы; в часовне — он менял изображения святых на проекторе, водя пальчиком по сенсорной панели… И само его присутствие что-то меняло. Никто не мог бы описать это словами, но на «Льве» словно появился добрый дух. Брат Томмиган уже дважды выбирался на океан вместе с остальными, при дневном свете; Шел и Коннор прекратили потешаться над братьями при каждой возможности, и вообще как будто посветлело. Брат Феликс, психиатр, присланный из командории, тоже это заметил — значит, Сагара не выдумывал и не обманывал себя.

— Короче говоря, — отрубил он, борясь с колебаниями. — Прежде всего мы его окрестим и зарегистрируем. А потом — будет видно.

…И вот они с мальчиком, сидя около палатки коммуны на аккуратных штабелях кирпича, ждали мэра и представителя доминиона, чтобы сделать существование маленького Ричарда Суны, приблизительно шести с половиной лет, официальным. Прямо перед ними вчерашние заключенные, то есть поселенцы, разбирали руины, отыскивая пригодный для использования кирпич и складывая его в штабеля. Непригодный, свалив на грузовой модуль, вывозили на северный берег — и сбрасывали в океан, укрепляя искусственный остров.

— Нельзя перестать смотреть на три вещи: огонь, воду и чужую работу, — сказал Сео.

— Я думаю, что… — Хаас смутился. — Не все тут могут долго смотреть на огонь.

— Ну да, — кивнул центурион — и снова наступило молчание.

Вдруг малыш посмотрел и сказал:

— Сестра.

Все посмотрели туда, куда он показывал пальчиком — действительно, по улице шла к палатке сестра Елена.

Мужчины поднялись ей навстречу. После взаимных приветствий сестра присела на кирпич рядом с мальчиком.

— На так что? — спросила она. — Решили его всё-таки зарегистрировать и забрать с собой?

— Да, — ответил Сагара и вдруг понял, что это и было его решение с самого начала, ещё позавчера: забрать мальчика.

— Ну, Бог вам в помощь, — Сестра погладила мальчугана по голове, на которой уже выросла колючая щетинка. — Хорошенький маленький сохэй из него вышел. Даже ги с гербами, вы только посмотрите… Куда вы его отправите?

— Наверное, оставим в михаилитском приюте, а те найдут опекунов, — сказал Сагара. — Кстати, мы окрестили его. Простите, что не дождались вашей информации…

— И не дождались бы, — Сестра махнула рукой. — Те патроны, что мы разбираем сейчас — почти все содержат финансовые данные двадцатилетней давности. Как вы его назвали?

— Ричард Суна.

— Хорошее имя. Он так и не вспомнил своего настоящего?

— Нет, — Сагара рассказал про случай, который подтолкнул их к решению.

— Раз так — то свое имя он всё-таки и вправду забыл, — вздохнула сестра. — Не слишком болтливый, верно?

— Верно, — повторил за ней Дик. Инквизиторша удивленно хлопнула глазами.

— Я уверен, что он почти не понимает латыни, — сказал Сагара. — Но понемногу учится. Говорит, правда, мало.

— Ну и хорошо, — сказала сестра. — Не люблю болтливых детей. Как-то гостила у своей племянницы. У неё четверо, и все трескуны. Вернулась в монастырь больная. А вот и наше долгожданное начальство!

Действительно, пред площадью остановился роскошный модуль с той самой, наверное, яхты.

Господин советник Пегю в элегантном сером костюме вышел вторым — сразу после охранника-водителя. Господин Ито выглядел так, точно стеснялся в своей простой серо-коричневой одежде не только ездить в такой роскоши, а и стоять рядом с ней.

Женщина, что появилась третьей, была одета в желто-зелёный комбо, который Сагара сначала принял за военную форму, а через несколько шагов понял, что это просто рабочая одежда, выбранная владелицей ради множества карманов и кармашков, по которым рассовано оборудование для съемки и записи.

— Ущипните меня, — пробормотала сестра Елена, — это Анна Тосидзуки.

— Вы ей не рады?

— Если бы тут началась эпидемия паратифа, я бы радовалась так же, как вот сейчас, — процедила сквозь зубы сестра Елена.

— Сагара был удивлен — он знал, что Анна Тосидзуки очень дотошная, но честная бардесса. Именно такие должны были нравиться инквизиторше. Собственно, такие барды, как Анна, были тоже инквизиторами своего рода — просто результаты своих расследований они передавали не императору, а народу непосредственно. На Сунагиси побывало уже десятка полтора бардов. Они начали появляться с регулярными миссиями, и Сагара привык к их присутствию на ежедневных похоронах и в палаточном городке. Больше недели никто из них не выдерживал.

Как сестра Елена ни относилась к госпоже Тосидзуки — едва та подошла, сестра стала воплощением сдержанной любезности.

— Простите, господа, простите, госпожа, — советник пожал всем руки. — Мне очень досадно, что я заставил вас ждать — но вы же понимаете, что я не принадлежу себе, как и каждый служащий… Вот знакомьтесь — госпожа Тошидзуки. Госпожа Анна, вы интересовались человеком, который был здесь с самого начала миссий — вот перед вами отец коммандер Сагара.

— Можно будет в ближайшее время встретиться? — спросила бардесса. Голос у ней был высокий и резкий, волосы — черные, короткие, густо усеянные сединой — точно присыпанные пеплом.

— Да, конечно, — сказал Сагара. — Когда вам будет удобно…

— Сегодня вечером, — сказала женщина. Очевидно, она не привыкла терять время.

— Хорошо. Вам кто-нибудь покажет наш корабль.

— Добрый день, отче, — Сагара пожал руку господину Ито. — А это наш новоокрещенный найдёныш, так? Как тебя зовут, малый? — спросил по-нихонски господин мэр.

— Ричард, — ответил мальчонка. У Сагары что-то защемило в горле — он не думал, что малыш уже признал своё имя.

— В честь корабля, — кивнул господин Ито. — Хорошо, очень хорошо. А фамилия?

С этой идеей мальчик, наверно, еще не освоился.

— Суна, — ответил брат Сео.

— О… — Старик на миг отвернулся. — Ну что, пойдемте внутрь, выправим ему свидетельство… наверно, о рождении, да, господин советник?

— Да, конечно, — согласился статный мужчина в дорогом костюме. — Вот история просто для вас, госпожа Анна: этого ребенка сохэи спасли от людоеда. Понимаете, один из местных жителей сошел с ума, и начал убивать и есть людей…

— Нет, — сказал Саґара.

Они вошли в палатку — и гомон там стих. Хотелось думать — не из-за того, что люди поймали конец разговора.

— Что «нет»? — изумленно переспросил господин советник.

— Он в самом деле сошёл с ума — но мальчика мы спасали не от него, — торопливо объяснил Сагара. — Простите, господин советник, но это разговор не на пять минут, и не так, между делом.

— Извините, — советник поднял ладони. — Меня там не было, коммандер, вы были — вам и карты в руки. Я хотел пересказать это, как слышал, но, если я был дезинформирован… Однако, госпожа Анна, история эта достойна вашего пера. А, вот еще одна, — советник искренне улыбнулся к брату Хаасу. — Этот молодой человек влюбился в одну из местных женщин и хочет оставить монастырь ради любви земной. Я ничего не переврал на этот раз, батюшка?

— Почти ничего, — сказал Сагара. — Кроме женщины. Госпожа Янаги — не та причина, по которой остаётся брат Хаас. Он остается, потому что почувствовал призыв остаться и помогать возрождать планету.

— Я… это, — Хаас покраснел так, что его рыжие волосы стали выглядеть светлыми. — Нужен здесь. Я это точно знаю. У меня специальность — отопление и очистительные системы, но я немного знаком со строительством, и я это… буду нужен, это точно. Если Мария захочет за меня выйти — это будет настоящее счастье. Но если не захочет… Я все равно тут нужен.

— Что ни скажу, все не в лад, — развёл руками господин Пегю. — Так вы отпускаете его, господин коммандер?

— Никаких преград для этого нет, — Сагара пожал плечами. — Брат Хаас не принимал вечных обетов, поэтому он может в любой день покинуть Синдэн по своей воле.

— Понимаю. Но, молодой человек, тут есть… некоторые сложности с нашей стороны. Чтобы стать гражданином доминиона Шезаар, вы должны выйти из гражданства своего родного доминиона.

— Вышел, когда поступил в Синдэн, — сказал Сагара.

— О… Ну, тогда… понимаете, возник некоторый нюанс. Вот мы вам даём гражданство, вы принимаете статус поселенца, материальную помощь, которую дает этот статус… а что, если вы после этого сядете на первый приглянувшийся транспорт и рванёте отсюда куда глаза глядят?

— Если бы брат Хаас хотел рвануть, — сказал Сео, — он бы просто остался у нас и рванул на Таласси или где-то ещё, где у нас базы переформирования.

— Но он не мог бы прикарманить вещевую и денежную помощь.

— Вы подозреваете нашего брата в том, что он вор? — Сагара тихонько скрипнул зубами.

— Нет. Но… коммандер, подойдите ко мне позднее, один на один. Я всё объясню вам.

— Как имперский инквизитор, — сказала сестра Елена, — я настаиваю, чтобы вы дали объяснения здесь и сейчас.

На миг показалось, что господину советнику свело челюсти.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Хорошо… Если вы настаиваете. Я не могу допустить возникновения прецедента. Все пострадавшие жители Минато имеют право на имперское денежное пособие — где бы они не находились — и на помощь от доминиона Шезаар, если они обустроятся на территории доминиона. Так называемые подъемные. Независимо от того, подчёркиваю, покинут они Сунагиси или нет. Поселенцы, которых мы устраиваем тут, не могут покинуть Сунагиси до тех пор, пока не отбудут срок своего наказания. Я знаю, что кое-кто из них лелеет великие планы на эти подъёмные — но они ошибаются, свои подъемные они реализуют тут и отработают — а там могут собираться куда хотят. А вот вы господин брат — не пострадавший и не заключенный. Вы свободный человек. Мне сказали, что вы собираетесь жениться на местной женщине. Я был не против — но если мы вас пустим, а вы не женитесь, мы окажемся перед необходимостью разработки законодательной базы для свободных поселенцев.

— Так и разработайте, — пожала плечами инквизиторша.

— Но это нельзя сделать тут, сразу, на коленке. Законы доминиона разрабатываются в Совете Представителей доминиона, и это дело нескольких месяцев.

— Я это… подожду здесь, — тихо сказал брат Хаас. — Или мне набить кому-нибудь морду, чтобы меня посадили?

— Спокойно, брат, — сказал Сагара. — Я уверен, что решение есть, господин советник.

— Я дал слово, господин советник, — вмешался господин Ито. — Или я уже не мэр? Или вы считаете коммуну Минато просто ширмой?

В глазах господина советника было видно, как по книге, что он именно так и считает — но в присутствии инквизиторши и бардессы не рискнул это сказать вслух.

— Анооо… простите, — сказал юный Синта. — Но я уже заполнил форму на мальчика. Нужен год рождения.

Сагара сделал несложные вычисления.

— Пятьдесят девятый, — сказал он. — Наш доктор говорит, ему шесть с половиной.

— Выглядит на четыре, — сказала бардесса. — Неужто такой страшный был голод?

— Когда он родился и рос — это было просто недоедание и авитаминоз, — горько усмехнулся господин Ито. — Голод был лишь в последний год, когда Рива решили свернуть производство.

— Понятно, — сказала бардесса, и Сагара почти увидел в её глазах, как эти данные улеглись в нужный кластер памяти.

— А день рождения? — спросил Синта.

— Напишите четырнадцатое августа, — сказал Сагара. — В этот день мы его нашли.

— Хорошо, — Синта усмехнулся. — Готово!

Через полминуты из аппарата, название которого было Сагаре неведомо, выполз розовый пластиковый листочек размером с ладонь. Потом ещё один — большего размера и зеленоватого цвета. Первый был собственно свидетельством рождения, второй — записью о том, что свидетельство номер такой-то на имя Ричарда Суны выдано коммуной Минато первого ноября 365 года от Эбера.

— Теперь нужна печать коммуны, — сказал юноша. — И подпись двух свидетелей, тут и тут.

— Да, — Господин Ито вынул из кармана печать и прижал её к свидетельству о рождении. Печать сделала «бззззз», по пластиковой поверхности пробежал отблеск лазерного луча, который определенным образом изменил молекулярную структуру документа, оставляя неповторимый узор. — Коммандер, госпожа Тосидзуки, не окажете ли нам честь? Распишитесь тут как свидетели…

— Готово, — сказала бардесса через несколько секунд, возвращая стило.

— Это нам, — Господин Ито взял большой зеленоватый лист. — А это вам, — дал он карточку Сагаре.

— Простите, как это — им? — удивился советник. — Вы хотите сказать, что этот мальчик не летит на Аркадию?

— Нет, не летит, — сказал Сагара. — Мы забираем его и передаем в приют михаилитов для последующего усыновления.

— А чем хуже приют на Аркадии? — удивился чиновник. — Вы меня в гроб хотите загнать, ей-богу…

— Приют на Аркадии ничем не хуже, — терпеливо пояснил Сагара. — Но этот мальчик уже испытал достаточно страданий, физических и психических. Так сложилось, что он приял наш экипаж, и мы его полюбили. Разрыв сейчас будет слишком болезнен для него. Наш врач сказал, что могут быть рецидивы — он только начал разговаривать и может снова утратить речь. Наш психиатр начал терапию и для мальчика лучше не прерывать ее.

— Но все дети отсюда летят на Аркадию. Разве не лучше ему будет среди своих?

— Нет, — сказал господин Ито. — Поверьте мне. Посмотрите сами. Свои для него теперь — экипаж «Льва».

Точно, малыш взобрался на стол, а с него — на плечи брату Сео.

— Что мы снова делаем что-то такое, требующее пересмотра законов? — спросил центурион.

— Нет. Но существует некоторое общественное мнение… Понимаете меня?

— Представьте себе, нет.

— Хорошо. Вот сейчас госпожа Анна напишет историю про то, как маленького мальчика усыновила рота сохэев. Очень трогательно на первый взгляд. А на второй — у сохэев существует уверенная репутация… Простите, я не хотел поднимать эту тему… но вы сами настояли.

— Такого рода общественное мнение называется сплетнями, — сказала сестра Елена.

— Называйте как хотите, но не бывает дыма без огня. Если мужчины годами избегают женского общества…

— То они, само собой, педерасты, — кивнула сестра Елена. — Все монахи и священники. А у всех монахинь известно, сексуальный психоз.

— Кроме тех, с которыми развратничают священники, — вставила госпожа Тосидзуки. — А если мужской и женский монастыри стоят рядом — то между ними обязательно пророют подземный ход…

— К монахам-педерастам, — завершила сестра Елена. — Хватит. Если у вас нет иных оснований для передачи мальчика под временную опеку господина Сагары…

— Знаете, я ж могу просто взять и не позволить.

Повисла тишина. Первым её нарушил Сагара.

— Хорошенькая у вас яхта, господин советник…

— Что? При чём тут яхта? Что вы имеете в виду?

— Наверное, вы хорошо делаете свою работу, если вам платят деньги, которых хватает на такой корабль.

— Вы на что-то намекаете?

— Нет, — сказала сестра Елена, глядя на священника почему-то очень неприязненно. — Господин Сагара ни на что не намекает.

— Да бога ради, — пожал плечами Пегю. — Мне всё равно. Хотите его забрать — забирайте. Господин Ито сейчас скомпонует какую-нибудь бумажку…

— А что с братом Хаасом?

— На него гражданская форма была готова ещё позавчера, — снова влез Синта. Видно было, что юноше не терпится избавиться от взрослых и вернуться к гравиполо.

— Я не могу принимать такие решения единолично…

— Опять двадцать пять…

— Черт с ним, печатайте, — махнул рукой Пегю и вышел из палатки.

Через несколько минут все формальности завершились. Госпожа Анна пожала сохэям руки и попрощалась. Потом все попрощались с Синтой и господином Ито. В палатке снова стало шумно. Выходя в двери, Сагара заметил, что Синта вернулся к гравиполо.

С виду всё было нормально — кроме того, что сестра Елена смотрела волком.

— Что такое? — спросил Сагара. — Я что-то не так сказал?

— Само собой, — сестра вздохнула. — Я понимаю, что на вас нельзя сердиться… Простите, отче, но в определенных вопросах вы просто — большой ребёнок.

— Премного вам благодарен. Вам не хотелось портить с ним отношения?

— Отче, я в ближайшее время испорчу с ним отношения, и испорчу так, что он будет хотеть мне самой скорой смерти — но ему придется беречь меня как зеницу ока, потому что ансибль-пакет с информацией, которую пустят в ход в случае моей смерти, уже передан, и это необратимо.

— Тогда в чем дело?

— В том, что я хорошо знаю, от кого он получил эту яхту и на что закрыл глаза, чтоб её получить. А вы ляпнули об этом при Тошидзуки, которая сунет свой острый носик в эту аферу — и непременно выкопает все дерьмо и вывалит его перед обществом.

— А разве это плохо? — удивился брат Сео.

— Дети! — Сестра с отчаянием встряхнула головой.

— Сестра имела в виду, — пояснил Сагара, — что она держала советника на крючке. В своё время он — или те, кто уполномочил ее — пристали бы к советнику с этой яхтой как с ножом к горлу. И он танцевал бы под их дудку.

— Именно так, — невозмутимо ответила сестра. — Вы мыслите слегка схематично — за яхту советника можно надолго отправить на Сунагиси в оранжевом комбо, но нельзя повесить. Но за ним есть и ещё кое-что, достойное веревки. Если госпожа Тосидзуки найдет и выкопает это — придется-таки тащить мезравца в имперский суд и примерять на него верёвочный галстук. А он полезный мерзавец. Поймите, господин Сагара, я могу сейчас, держа этого негодяя за нежное место, заставить его и его клиентуру на Ходэри красть втрое меньше, чем они хотели бы. Госпожа Анна может сделать так, что всю это славную лавочку на Ходэри прикроют. Очень радостно для народа: воры наказаны, публика рукоплещет. А дальше? На это место сажают нового мерзавца — и он крадет уже не втрое, а вдесятеро против теперешнего. Чтобы компенсировать себе риск.

— А можно сделать так, чтоб эту должность занимал не мерзавец?

— Можно. Назначить на неё имперского инквизитора. Но это временный способ — а нам нужно, чтобы система работала постоянно.

Сагара вспомнил, как выгребал из водозабора останки людей, что сварились заживо — и проговорил:

— Похоже, сестра, я делал более чистую работу, чем вы. Простите, что я превратил вашу пулю в петарду.

Сестра кивнула, принимая извинения. Потом сказала:

— Я вам завидую. Глядите, он засыпает.

Действительно, малыш, обхватив руками голову центуриона, дремал, убаюканный размеренной походкой брата.

— Да, — брат Сео спустил ребенка с плеча и понёс на руках. — До свидания, сестра.

— До свидания, — женщина махнула рукой.

* * *

Отлетали ночью, без лишних прощаний и проводов. Тут была работа, и они делали ее до тех пор, пока не явились те, кто сделает её лучше. Сагара и Сео пригласили на прощальную чарку сакэ лишь господина Ито, сестер-инквизиторш и капитана Твиддл.

— Дай вам Бог счастья, — сказал мэр.

— Лучше вам, — пожелал Сагара. — Вы заслужили.

— Нет, — серьёзно сказал старик. — Мы заслужили его не больше, чем тех мук, что мы пережили. Счастье нельзя заслужить, но в последнее время я понимаю, что способность быть счастливым вернулась ко мне. Благодаря вам, коммандер. Когда вы сказали мне те слова… Помните — если мы сдадимся, это значит, что Рива победили окончательно? Сперва я подумал — какая бессмыслица. Они ведь победили. Они убили столько нас, сколько смогли — разве это не победа? А потом… я увидел, какое у вас было лицо, когда вы достали этого мальчика из подземелья… И понял — нет. Пока кто-то из нас живёт так, будто у него есть будущее — они не выиграли. Не лишили нас будущего.

— Да, — согласился Сагара.

…Перед самым стартом он нашёл Дика в дормитории — братья после объявления минутной готовности пристегнулись к койкам.

— Я хочу взять его в рубку, — сказал священник. — Дик, пойдёшь со мной?

Мальчик кивнул, дал расстегнуть на себе ремни — и пошёл с Сагарой за руку.

— Это только один раз, — сказал малышу Сагара. — Больше я тебя в рубку не возьму. Но ты должен посмотреть на свою родную планету. Вакатта?

— Вакатта йо, — серьёзно ответил мальчик.

Минато не удалось увидеть, остров был затянут густым туманом.

— А где небо? — спросил Дик, когда они вышли из атмосферы.

— Вот, — навигатор Жакинта показал на потолок-экран, гигантскую полусферу. — Это и есть настоящее небо, сынок. Просто страх берёт, какое большое.

— Где земля? — спросил мальчик.

— Вот это синее, — Сагара показал на горбушку планетного шара, что занимала нижний сектор экрана.

— Это море, — возразил мальчишка. — Где земля?

И именно тут туман слегка расступился…

— Вот, — сказал Сагара, показывая в просвет. — Вот это жёлтое.

— Песок, — догадался мальчик. — Так мало…

— Мало, — согласился Сагара. — Но эту землю кто-то очень любит. И даже если ты никогда сюда не вернёшься… Она всё равно будет с тобой. Понимаешь?

— Да, — сказал мальчик. — Вакатта йо.