Уже несколько дней на Зазыбов двор заглядывал Кузьма Прибытков. Великая охота была у него поговорить с Масеем. А сегодня, кроме того, Прибытков таил надежду похарчиться у Зазыб, потому что одна его невестка, Анета, торопилась в Яшницу вместе с другими веремейковскими бабами и почти не стряпала, а вторая уже который день сильно хворала, не поднимаясь с постели даже к печи.
Между тем Зазыба ревниво перехватывал Кузьму по эту сторону своих ворот, даже в мыслях не давая старому задерживаться долго возле сына — не хватало еще, злился он, чтобы по случаю Масеева возвращения толпился тут народ!… Старый Прибытков, видно, тоже угадывал Зазыбово настроение. И не очень-то церемонился. Может, полагал, что старость имеет и на это право.
— Дак проснулся Масей или нет? — неизменно вопрошал Кузьма; при этом и вид у старого пильщика, и голос был такой, словно до хозяйского сына у него появилась крайняя нужда.
— Нет, — бросал в ответ хозяин откуда-нибудь из-под повети, и Прибытков без всякой обиды поворачивал обратно, топая враскоряку следом за своей палкой к калитке, высокий порог которой становился для него уже нешуточной помехой.
На этот раз Кузьма не выдержал до конца свою роль, завел под лоб глаза, будто старец, явившийся с поводырем в деревню, и сказал:
— Вот сколько я до тебя, Денис, ни хожу теперяка, а все на угощение не попаду. Сдается, и сын целый вернулся, а ты все куксишься.
— А как же, кукшусь, — легко согласился Зазыба, словно ему по нраву пришлось это словечко. — Нечем мне тебя угощать.
— Ну вот, нечем, — опять закатил Прибытков глаза, — а некоторые наши мужики цельные дни, может, из-за столов не вылазят. Все угощаются. Разве ж это не диво — умять целого лося?
— Ну, а что еще делать с ним было, с этим лосем? — равнодушно усмехнулся Зазыба.
— Дак… Если бы только одного лося, — вел дальше Кузьма Прибытков, подначивая Зазыбу. — А то Браво-Животовский и поросенка еще с колхозной фермы прихватил, будто без домашнего мяса дичина в брюхо уж и не лезет.
— А вот за это, что незаконно берут поросят с фермы, кое-кому и по рукам стоило бы…
— Гм… Некому!
Наконец Кузьма Прибытков посчитал, что после такого разговора ему уж наверняка можно задержаться на Зазыбовой дворе. Подошел поближе к завалинке, сел на доску, которая нарочно была здесь положена.
Вышел на середину двора из своего укромного места и Денис Зазыба.
— Будто не ведаешь, кому по рукам теперь давать надо? — хитро поглядел на него Прибытков.
— Я-то ведаю, — ответил насмешливо Зазыба; — да ведают ли другие?
— Дак…
Более определенно отозваться на слова Зазыбы Прибытков не сумел, верней, нарочно не захотел, понимая, что у Зазыбы вырвалось это скорей от запальчивости, чем от сознания реальной власти; просто никто теперь в деревне не осмелится, а тем более из-за поросенка, стать поперек дороги Браво-Животовскому и его компании. Другое дело раньше, почти до самого того момента, как в деревне появились немцы. До тех пор словно бы еще не верилось, что они вообще доберутся до Веремеек. Поэтому даже Браво-Животовский в роли полицейского всерьез не воспринимался. Но после того, как веремейковцы прошли под конвоем до деревни да постояли под угрозой расстрела на площади, все изменилось в их сознании, если совсем не перевернулось.
Конечно, подумалось веремейковцам, Браво-Животовский получил у криницы порцию колотушек от фашиста, но зато не стоял вместе со всеми односельчанами на площади и жандармский офицер не грозился расстрелять его. Значит, сколько ни издевайся над ним, сколько ни измывайся в мыслях или на словах, а он уже тебе не ровня!…
— Я это к тому, — наконец встрепенулся на завалинке Прибытков, — что у тебя вот зараз сын, дак тебе тоже бы лосятинки той не мешало взять. Тогда бы и угощение, как это водится, наладил. Сын ведь вернулся. А то я хожу-хожу, а все никак не дождусь, покуда ты к столу пригласишь.
— А-а, вон ты про что, — нехотя улыбнулся Зазыба. — И правда, есть с чего вспомнить про свежину. Так она уж небось успела просолиться?
— Солонина бы тоже к столу пришлась.
— Ничего, Кузьма, — помягчел Зазыба, — обойдемся как-нибудь своим харчем, без лосятины. А вот что они незаконно взяли с фермы скотину, так за это надо бы спросить кое с кого.
— Эх, — махнул рукой Прибытков, — не вяжись ты с ними, живодерами! Ты лучше скажи мне: как тебе показались немцы?
— Сам-то небось тоже видел?
— Дак ведь это, сдается, еще не немцы, что взяли да проехались по деревне из конца в конец. Взаправдашние немцы уже, видать, те будут, что приедут однажды и больше не уедут никуда.
— Эти тоже едва не перестреляли мужиков.
— Дак хто виноватый?
— Ага, кто виноватый?
— Каб не солдат той, что в колодезь свалился, может бы, и не было совсем страху. Но, как я теперя уже думаю, дак они даром не будут людей трогать.
Зазыба от негодования задохнулся.
— Да как это, скажи мне, трогать не будут?
— А так — коли их не зацепят, то и они ничего не будут иметь до тебя.
— Гм…
— Мы же мирные. До мирных и отношение должно быть свое.
Услышав это, Зазыба долгим взглядом, словно впервые, поглядел на Прибыткова, укоризненно покачал головой.
— Ну и мудрец ты, Кузьма, — сказал он. — Сперва надеялся, что немцы совсем не пойдут в Веремейки, потому что дороги к нам дрянные, а теперь, когда они все же завернули и к нам, ты другое выдумал. Ну и что, если мы мирные?
— Мирные и мирные!
— Мудрец! Мудрец!
— А что, может, и мудрец?
— Тогда ответь мне, мудрец, на такой вопрос. Вот ты считаешь, что мы мирные люди. Правда, мы с тобой мирные. И невестки твои тоже мирные, и внуки. А что ты думаешь про своих сыновей, которые воюют?
— Значит, они не мирные. Они военные.
— Но ведь и Роман Семочкин был военным!
— Романа тута не треба в расчет брать.
— Нет, ты все-таки Романа бери в расчет. А то по-твоему выходит, что его никогда не было и теперь не существует. Но это же не так. Он есть, неважно, хочешь ты этого или нет. Живет в деревне среди нас. А сыны твои тем временем воюют. Они тоже могли бы вот так, как Роман, бросить винтовку — да и домой, к женкам, мы, мол, тоже хотим мирными стать. Так нет же! Сыны твои воюют! И ты думаешь, воюют потому, что не пускают с фронта? А может, думаешь, что не улучат момента дезертировать? Такой момент всегда подвернется, я это знаю, сам воевал. Особенно теперь, когда и по ту сторону фронта, и по эту тыл большой. А Тимофей твой не бросает винтовку, понимает, что от немцев надо защищать и тебя, старого, и детей своих малых, и женку молодую. Иван тоже не бросает. Может, они не считают вот так, как ты: раз вы мирные, значит, ничего вам не угрожает. Может, они лучше нас с тобой знают, — Зазыба даже себя не пожалел рядом поставить, — что такое война и для чего она развязана!
— Что говорить про моих сынов! — не по нраву пришлось это Прибыткову. — Хто знает, где они теперя? Может, воюют, а может, и совсем уже нема на свете? Хорошо, коли еще в плену. Пошла же Анета вместе с другими бабами в Яшницу. Говорят, там военнопленные наши содержатся, дак, может, кого найдет.
— На войне по-разному случается, — словно бы утешая Кузьму Прибыткова, кивнул Зазыба. — Тут на расстоянии не угадаешь. А заговорить их от пули никто не может. Ну, а насчет плена… Тут тоже не заспоришь. Война без плена не обходится. Потому и бабы наши думают: а вдруг и правда ейный попал? Их, баб, понять можно. Особенно теперь, когда все столько говорят про плен да про пленных. Вот они и побросали хозяйство на детей, а сами в Яшницу. С другого боку, кто еще побежит туда, если не они?
— Да ужо ж…
— Но пускай бабы и есть бабы, но мы-то про живых твоих сынов говорим. Поэтому меня просто возмущает, как ты рассуждаешь обо всем. Ну а если вдруг сегодня или завтра придут снова немцы да скажут тебе — сыны твои воюют на фронте, значит, они наши враги. А раз они твои сыны, значит, и тынам ворог. Таким образом, и внуки твои вороги им, и невестки!…
— Ты уж скажешь, Денис…
— Не-е-ет, — покрутил головой Зазыба, — это не я говорю. Это мы с тобой так говорим. Как раз до этого и должны были договориться, начавши делить людей на мирных и немирных, глупых и сметливых, живых и неживых. Надо наконец понять всем, что это палка о двух концах теперь — мирный, немирный… Сам подумай: что было бы, если бы немцы не выловили из колодца своего утопленника? Все же выяснилось случайно. А если бы не лошадь? Кладбища не хватило бы похоронить нас. Да и кто бы хоронил? Один Браво-Животовский? Нет, здесь иначе надо рассуждать. Я разумею, что говорил ты без злого намерения. Просто хочется утешить и себя вот, и меня, и других. К тому же тебе хочется вжиться…
— Куда это мне хочется вжиться?
— В новую жизнь, вот куда!
— Ясное дело, что живой человек про это первым делом должен думать.
— Но это же обман. Верней, самообман. Покуда идет война, вообще надо забыть про это. Сама война вжиться хоть кому помешает. То ли нарочно, то случайно, а помешает. Это уж как водится, потому на то и волнения великие, на то и буря, чтобы сразу не дать корнями прирасти к земле. Ну, а утешаться совсем тоже не стоит. Недаром умные люди говорят: обещают землю, а надевают петлю.
— Но говорят ведь и по-другому тоже. Небось слыхал: одним война, другим мать родна.
— Как не слыхать? Слыхал. Знаю даже похлеще: мол, война — кому веревка, а кому дойная коровка. Только все это глупости. Не стоит забывать, что любая война прежде всего кровь людскую пьет и жизни забирает. Еще ни один человек, которого когда-нибудь затронула война, наперед не мог знать, чем она для него обернется.
— Ладно, Денис, хватит нам про это, — совсем просто, будто до сих пор только дурил Зазыбе голову, сказал Прибытков, но не усмехнулся. — А то выходит, что я самый плохой из всех. И зря ты учишь меня. На моем веку это уже которая по счету война. Однако не надо страшиться, что в войну беспременно все погибнут.
— Допустим, этого я не говорил.
— Может, и не говорил, но похоже было с некоторых твоих слов. А я всего только за то, чтобы люди тоже остерегались. Сами глядели, что и как. К чему гибнуть тем, кому не надо, от кого, как говорится, пользы мало. Ну, какой смысл может быть для войны, если вдруг погибнут мои малые внуки? Какая корысть от них?
Зазыба покачал головой.
— Мудрец ты все-таки, Кузьма! Но юродствовать тоже не годится. Грех. — Зазыба хоть и говорил все время не очень громко, но внутренне напрягался и даже устал, словно тащил на себе немалую поклажу.
Казалось, Прибытков взорвется. Но последние Зазыбовы слова, видно, совсем не тронули его. По крайней мере, на жилковатом лице не отразилось никаких эмоций. Как и минуту назад, старик равнодушным голосом сказал:
— Ладно уж, хватит. Не проснулся ли Масей-то? Слышишь, с маткой в хате гомонят?
Выбитый из колеи этой беседой, Зазыба спохватился, что пора и ему идти в дом, — в конце концов, всего за один раз не обговоришь, особенно с таким доморощенным философом, как Прибытков. Но как быть с Кузьмой? По правде говоря, Зазыба не возражал бы, чтобы Кузьма отправился восвояси. Однако прогонять же не станешь.
Выручил отца Масей, вышедший на крыльцо.
За эти дни в родительском доме он покруглел лицом, и в походке, в движениях появилась прежняя, молодая живость.
— Может, умываться тут будешь, — сразу подступил к сыну Зазыба, — так ведро из сеней вынесу?
— Спасибо, батька, не хлопочи.
— Ну, как знаешь, — пожал плечами Зазыба, словно недовольный, что Масей так легко отказался от его услуг.
Масей сошел с крыльца, стал под окнами.
— Что новенького сегодня, дядька Кузьма? — спросил он Прибыткова с какой-то непонятной, поддразнивающей усмешкой.
— А ничего, — будто с неохотой ответил сосед.
— Ну, а жизнь как?
— Дак… ты же сам знаешь. Как вчера, так и сегодня. Сдается, ничего не менялось. Главное теперя — ночь переспать. День уж как-то весь на виду, он после ночи нехитро катится. Но тише-тка!
Действительно, в заулке вдруг загромыхала и остановилась телега.
— Полюбопытствовал бы, Денис: не к вам ли это или, может, ко мне? — глянул на Зазыбу Кузьма Прибытков.
Зазыба кивнул согласно, но постоял еще некоторое время как бы в нерешительности и только потом неторопливо зашагал к калитке.
К палисаду, сколоченному из штакетника, привязывал вожжи Браво-Животовский. Делал он это не спеша, словно приехал надолго, потом вернулся к телеге, взял со свалявшегося сена винтовку.
Появление Браво-Животовского в заулке, а тем более у самых ворот было неожиданным. Поэтому Зазыба, увидев полицейского в открытую калитку, сразу прикинул, что бы это могло значить.
«А!» — наконец махнул он с досады рукой и перестал теряться в догадках, потому что все равно ничего путного не надумал.
Браво-Животовский тем временем поднялся на высокое крыльцо, взялся за щеколду.
— Мы тут, во дворе! — крикнул из-за калитки Зазыба.
— А-а-а, — услыхал Браво-Животовский, но не повернул назад, брякнул дверями и через сенцы, будто в собственном доме, где знал все закутки, ходы и выходы, вышел на другое, заднее крыльцо. Не иначе, он тоже слышал, что уже столько времени в деревне находится Зазыбов сын, тем более что ни Зазыба, ни сам Масей не скрывали от людей этого, однако, очутившись теперь во дворе и увидев там Масея, Браво-Животовский смутился, будто для него эта встреча была неожиданной. — Добрый день, — не забыл поздороваться полицейский.
Поскольку глядел он при этом на одного Масея, то и ответил на его приветствие Масей.
Но Браво-Животовский быстро совладал с собой.
— Прошу извинить меня, — желая показать свою воспитанность, начал он. — Не хотелось бы разбивать вашу добрую компанию, но обязан. — И, повернувшись лицом к Зазыбе, внушительно объявил: — Нас с тобой вызывают в волость.
— Почему вдруг меня? — уставился на полицейского Зазыба. — Какое отношение имею я к волости и вообще… ко всему?
— Не одного же тебя, — фальшиво и чуть заискивающе улыбнулся Браво-Животовский. — Нас с тобой вызывают вместе.
— Ну, а все-таки почему вдруг и меня?
— Такая команда, — развел полицейский руками.
— Небось под конвоем повезешь?
— Под конвоем — не под конвоем, но приказано доставить.
— Ну что ж… —уже слабо сопротивлялся Зазыба. Браво-Животовский почувствовал это и торопливо добавил:
— Совещание комендант созывает. Ну, а… что конкретно там будет, сказать не могу.
— Да нехай бы погодил немного твой комендант, а, Антон? — ожил вдруг на завалинке Кузьма Прибытков. — А то ж мы не успеем даже позавтракать.
— Какое там завтракать! Надо быстрей ехать, — распорядился Браво-Животовский.
Масей понял, что отца неспроста заставляют ехать в Бабиновичи. Определенно, что-то грозит ему. Поэтому решил вмешаться. «Надо пригласить Браво-Животовского в дом, посадить вместе со всеми завтракать, а там уж и выпытать». Он хотел было обратиться к полицейскому по имени-отчеству, чтобы приглашение хоть внешне выглядело учтивым, однако, кроме имени — Антон, ничего не вспомнил. Тем временем Кузьма Прибытков, которому появление полицейского тоже могло боком выйти — терялся завтрак у Зазыбы, — не усидел на завалинке, начал подниматься на ноги, помогая себе палкой.
— Ты уж уважь нас, Антон, — попросил он, подольщаясь к Браво-Животовскому. — А то и правда, как это остаться мужику без завтрака?
Полицейский засмеялся.
— У людей уж обед успел свариться, а вы… А ты при чем тут? — в упор поглядел он на старика и поморщился, скорей всего потому, что беседа шла не по душе. Казалось, чего проще — забрать Зазыбу да двигать в местечко, — а тут начинаются тары-бары… Мол, почему, зачем? Особенно некстати оказался на Зазыбовом дворе этот въедливый Прибытков.
— При том, что сосед! — всерьез обиделся Кузьма. — Мы вам не мешали, когда вы лося того ели. Да еще и поросенка с фермы прихватили. Не напрашивались ведь к вам.
— Ну и напрасно! — абсолютно спокойно пожал плечами Браво-Животовский. — Мы никому не отказывали. Кто приходил, тот и ел с нами лосятину. Могли и вы явиться.
— Я не про это, — нетерпеливо махнул рукой Прибытков. — Я про то, что мог ты и подольше посидеть где-нибудь за столом. И мы успели бы угоститься. Небось не всю стравили лосятину?
— Да, считай, уже всю.
— А кто был? — не отставал Прибытков.
— Я же говорю, кто приходил, тот и угощался.
— Так уж и приходили, так уж и угощались!
— А тебе, гляжу, завидно?
— Может, и завидно. Только я не про это. Я спрашиваю, кто приходил на лосятину. Ну, Микитка, это ясно. Потом небось Роман Семочкин. Потом Рахим. Это же надо — покуситься на редкого зверя! Еще никто не успел увидеть, наглядеться вдоволь, а он вдруг взял да и бах.
— Ты думаешь, я защищаю его? Конечно, глупость сделал. Но выбрасывать понапрасну лосятину тоже не расчет. Поэтому мужики и разобрали тушу. А Рахим никакой не мой.
— Дак он же только и знает, что от твоего двора да к Роману Семочкину бегает.
— Бегал, — усмехнулся Браво-Животовский. — У него под Борисовом земляк объявился. Забирает его туда.
— Ну, дак и слава богу.
— Видишь, — снова засмеялся Браво-Животовский, — а ты все недоволен. Все не по тебе.
Странно, но Прибытков тоже незлобиво усмехнулся ему, будто весь разговор к тому и вел, чтобы Браво-Животовский объявил ему новость. Между тем горячность Кузьмы, даже настырность, с какой он говорил с полицейским, сперва насторожили Масея — не хватало еще, чтобы возможная ссора осложнилась какими-нибудь неожиданными обстоятельствами. Но чем дольше он вслушивался в беседу, тем ясней понимал, что настороженность его напрасна. Оказывается, не такой простачок этот Прибытков, кажется, и говорит резко, однако все время следит, чтобы не довести спор до крайности, хотя почти в каждом слове его — пренебрежение к собеседнику.
Во дворе не хватало только Марфы, которая хозяйничала в хате. Но вскоре и она вышла на голоса. Окинула взором мужиков и прежде всего удивилась присутствию во дворе Браво-Животовского. Однако не подумала, что ему нужен Денис. Материнское сердце сразу же встрепенулось в тревоге за сына.
— Дак что вы стоите тута? — заторопилась она с крыльца, вытирая передником руки. — Масей? Денис? Кузьма? Антон Игнатович? — взывала ко всем по очереди. — Идите в хату. Там и поговорите. Я и завтрак на стол поставила. Стынет.
«Выходит, отца его звали Игнатом», — словно чему-то удивившись, подумал Масей, услышав материнское приглашение, но отчество полицейского теперь было ни к чему: во всяком случае, Масей не бросился помогать матери, не стал зазывать в хату гостей — брезгливость, которую он почувствовал в голосе Кузьмы Прибыткова, охватила его тоже.
Марфа поняла, что между мужиками нет согласия и что вряд ли она дозовется их в хату, еще больше встревожилась, испуганно глянув на своих — на сына и мужа.
Тогда Зазыба, который до сих пор стоял, будто не у себя во дворе, сказал:
— Чего уж тут рассиживаться! Ехать надо.
— Кому? Куда? — сразу засуетилась Марфа.
— Антон за мной вот приехал, — поторопился успокоить ее Зазыба, поняв, что Марфа испугалась за сына. — Говорит, надо срочно в Бабиновичи.
Кузьма Прибытков тоже не смолчал, недовольно закряхтел.
— Будто и правда нешто горит там!…
— Дак… Игнатович? — просительно посмотрела на полицейского хозяйка, видя за ним всю власть.
Это ее обращение, нескрываемая тревога умилили Браво-Животовского. Он по-настоящему почувствовал свое превосходство.
— Сегодня совещание у коменданта, так созывают в Бабиновичи полицейских и старост со всей волости, — охотно начал растолковывать он Марфе.
— А Денис при чем? — не поняла она. — Нашто он понадобился?
— Да, при чем я? — спохватился Зазыба и посмотрел сперва на Браво-Животовского, потом на Марфу, будто хотел и ей что-то доказать.
— Какие вы стали непонятливые! — возмутился Браво-Животовский. — Правильно, старосты у нас еще нет. Не выбрали! Но… Словом, пока не выбрали старосту, гражданскую власть в деревне осуществляешь ты. Потому приказано доставить и тебя на совещание.
— Ну, коли так!… —с облегчением вздохнула Марфа. Кузьма Прибытков тоже скоро смекнул, что к чему, начал подбивать соседа:
— Дак съезди, Денис! —Ему вдруг даже приятно стало, что и Зазыбу зовут на совещание в волость, как будто этим наконец решалось что-то очень важное, от чего целиком будет зависеть дальнейшая жизнь деревни; ему только страсть хотелось выяснить, кто над кем потом станет — Зазыба над Браво-Животовским или наоборот; ведь если рассчитывать даже по царскому времени, уж не говоря о недавнем, думал он, так всегда гражданская власть в деревне имела перевес, и стражники, и милиционеры подчинялись ей; от этого сознания Прибыткову и совсем уже стало весело, мол, зря Браво-Животовский столько дней важничал; потому и упрашивал Кузьма Зазыбу: — Не отказывайся, Денис, съезди!
А Зазыба стоял посреди двора обалдевши — то, что молол когда-то Браво-Животовский, было глупо наперед учитывать, но сегодня это вроде подтверждалось!…
Тянуть было ни к чему, тем более что Зазыбе не хотелось садиться за стол с Браво-Животовским, и он виновато глянул на сына, словно беспокоясь, правильно ли тот поймет его, и шагнул через калитку со двора.
Масей рванулся вслед за отцом без всякого определенного намерения. Однако дорогу неожиданно заступил Кузьма Прибытков.
— Не треба, Денисович, — непонятно, но с особым смыслом сказал, заморгав глазами, дед, а потом и ладонь поперек поставил, мол, не встревай. — Нехай батька едет в местечко, я тебе все растолкую. Нехай только батька едет, не мешай.
— Я и не собираюсь, — с обидой бросил Масей, раздраженный помехой.
— Вот и ладно, — ласково и чуть вкрадчиво молвил Прибытков.
Масей отошел к крыльцу; пытливо взглянул на мать. Казалось, ее нисколько не взволновал неожиданный отцов отъезд, она стояла спокойная, и, видно, в голову не приходило ей, что муж едет в Бабиновичи голодный. Ей не привыкать было, что Денис, как вот сегодня, либо сам срывался из дома в неподходящее время, либо его вызывали. Но причина ее теперешней сдержанности заключалась в другом — как только она поняла, что Браво-Животовский приехал не из-за Масея, сразу же и успокоилась, сразу же и отлегло от сердца, по крайней мере на этот раз.
Пока они стояли каждый на своем месте и обдумывали то, что случилось после появления Браво-Животовского, за воротами застучала колесами телега, постепенно удаляясь к повороту на деревенскую улицу.
— Пое-е-ехали! — воскликнул Кузьма Прибытков, на слух проводив по заулку затихающий грохот; он словно до сих пор все еще не верил, что Зазыба с Браво-Животовским поедут на одной телеге в занятое немцами местечко, потому и растянул с особым удовольствием это «поехали». — Я тебе вот что должен сказать, Денисович, — шкандыбая к крыльцу, заговорил дальше старик, — дела у нас в Веремейках на лад пойдут, раз твоего батьку германцы на совещание покликали. Теперя и правда уже надеяться можно на что-то твердое. Значит, и новая власть без таких, как твой батька, не может обойтись. Ну что ж, чем раньше, тем лучше. Даже для самих немцев. А то все этот Животовщик. Как ни говори, а черт его разберет. Сдается, тихо сидел, хозяином неплохим считался, а тут вдруг попросился сам в полицию, к немцам. Значит, все это время, как жил в Веремейках, был себе на уме. Значит, тоже не без царя в голове ходил. Ну, а коли до конца не ведаешь, что в себе носит человек, дак ажио страшно. Потому я и говорю: нехай Денис едет в Бабиновичи, раз понадобился. А то я уже, грешным делом, думал — доведется всем миром этому Животовщику кланяться.