Японские оценки М. Акаси и его подрывных операций

Деятельность М. Акаси описана во многих японских исторических романах, начиная с появившейся много лет назад повести Сиба Рётаро, посвященной русско-японской войне («Тучи над холмами», 1969-1972), и заканчивая современным произведением Мизуки Ё под характерным названием «Восстание в наших руках» (1994). К этой теме нередко обращаются и японские историки, изучающие русско-японскую войну 1904-1905 гг. Во всех случаях речь идет о шпионаже и подрывных операциях против России, которые по заданию своего правительства проводил в Европе полковник Акаси Мотодзиро, в первые годы XX столетия — военный атташе Японии в России, а затем в Швеции. Главные его усилия были направлены на сбор секретной информации о России и ослабление ее изнутри путем финансирования российского революционного и оппозиционного движений. Пик его разведывательной и подрывной активности пришелся на военные годы. Принято считать, что эта деятельность оказала огромное влияние на исход русско-японской войны.

М. Акаси в начале XX в.

Рискнем предположить, что корни подобных представлений отчасти заключены в психологии японцев и представляют собой безотчетную реакцию на тот комплекс неполноценности, который они испытывали тогда (а порой продолжают испытывать по сей день) по отношению к европейцам и американцам. Как известно, в эпоху Мэйдзи (1868-1912 гг.) Япония пошла по пути модернизации и стала активно внедрять у себя достижения западной цивилизации. Соответственно, государства Запада в глазах японцев в противоположность своему собственному начали восприниматься ими как носители передовой культуры и средоточие общемирового прогресса. Западным людям стало принято всячески подражать, включая одежду, образ жизни и стандарты повседневного поведения. Однако стало известно, что полковник М. Акаси не только успешно вербовал тайных агентов из числа европейцев и свободно манипулировал ими на их собственной территории, но смог переиграть целую мировую великую державу — Россию. Истратив не менее одного миллиона тогдашних иен (сегодня эквивалентных 8 млрд. иен, или 2,7 млрд. рублей) на поддержку российского антиправительственного движения, он якобы сумел настолько накалить обстановку в самой России, что та оказалась вынуждена отказаться от продолжения войны с Японией и, по условиям Портсмутского мира, уступить ей южную часть Сахалина и влияние в Корее и Маньчжурии. Вся эта история не могла не льстить самолюбию японцев, помогая им избавиться от ощущения собственной неполноценности, и еще больше «подогревала» общественное внимание к фигуре Акаси.

Ситуация в ранней японской историографии интересующей нас темы выглядит похожей, но менее однолинейной. В 1928 г. вышла в свет первая биография Акаси, написанная Комори Токудзи. По мнению этого автора, японский Генштаб вовсе не рассчитывал, что Акаси удастся устроить в России массовые беспорядки, которые могли бы помешать ей успешно провести мобилизацию и переправить войска на Дальний Восток. Более того, если верить Комори, на токийском военно-политическом Олимпе к этому полковнику относились даже с известной опаской — «сам» начальник Генштаба и член гэнро [1]Гэнро — узкий по составу совет старейших государственных деятелей, ближайших и пожизненных советников микадо.
маршал Ямагата Аритомо считал его «страшным человеком», имея в виду его «непревзойденное разведывательное чутье».

Вместе с тем в лекционном материале, который в 1925 г. появился в недрах токийского Военного университета, указывалось, что деятельность полковника Акаси следует рассматривать в качестве «одного из факторов победы» в войне с Россией. Анонимный автор этого учебного пособия подчеркивал, что и титула барона на склоне лет Акаси был удостоен главным образом за заслуги периода русско-японской войны. В общем, согласно его логике, победе в войне с Россией Япония во многом была обязана именно подрывным и разведывательным операциям Акаси, да и сама российская революция явилась непосредственным результатом его деятельности.

Естественно задаться вопросом, насколько обоснованы такие оценки, правомерно ли восхваление Акаси вообще, не являются ли эти его главные достижения и заслуги преувеличением или просто мифом? В поисках ответов обратимся к источникам, в первую очередь — к заключительному докладу Акаси о своей деятельности, известному под поэтичным названием «Опавшие цветы, унесенные потоком» (“Rakka Ryusui”).

Итоговый доклад Акаси

Приведенные нами и весьма популярные в современной Японии оценки деятельности Акаси во многом базируются на некритичном восприятии сообщений его итогового доклада. Этот обширный документ был им составлен сразу по окончании русско-японской войны специально для Генштаба. Скорее всего, Акаси писал его в конце 1905 г. по пути на родину на борту парохода. Подлинник доклада хранился среди секретных материалов Генштаба и на протяжении многих лет использовался его офицерами для подготовки японских разведчиков. Однако на излете Второй мировой войны он был сожжен вместе с другими секретными штабными документами.

К счастью, до наших дней дошло несколько списков с “Rakka Ryusui”. Один из них, который в течение десятилетий хранился у потомков Акаси, в 1985 г. Акаси Мотоцугу передал в Архив конституционных и политических документов Библиотеки парламента Японии (Kensei shiryoshitsu, Kokkai toshokan, Tokyo), другой хранится в библиотеке Национального института оборонных исследований (Boei kenkyujo, Senshi kenkyu center, Tokyo). Часть доклада была опубликована. В 1938 г., непосредственно перед началом Второй мировой войны, выдержки из него были напечатаны Исследовательским отделом МИД как секретный материал антироссийской направленности, который после окончания войны какое-то время даже находился в открытой продаже.

В целом отчет Акаси — редчайшее произведение, вышедшее из-под пера организатора и непосредственного участника подрывных операций сразу по их завершении. Для нашего исследования это, несомненно, наиважнейший документ, без которого написать данную книгу было бы невозможно. В докладе весьма подробно воспроизведена и детально описана секретная антироссийская деятельность Акаси во время его пребывания в странах Западной Европы в годы русско-японской войны. Учитывая обстоятельства появления этого документа, а также степень осведомленности его автора и адресата, можно констатировать достоверность основного массива приводимых в нем сведений.

Вместе с тем более пристальный анализ содержания рапорта показывает, что нередко рукой Акаси водило желание затушевать некоторые собственные промахи и преувеличить достижения. В докладе есть и ошибки (особенно в оценке состояния российского революционного движения и в характеристиках его отдельных представителей), вызванные недостаточной осведомленностью Акаси, который в этой части во многом опирался на слухи, домыслы и другие сомнительные источники информации. По всем этим причинам современному исследователю необходимо скрупулезно перепроверять сведения итогового рапорта японского полковника, опираясь на независимые от него источники — как официальные правительственные (материалы разведывательных органов разных стран, сообщения дипломатических, пограничных, таможенных и т.п. служб), так и исходившие из оппозиционного и революционного лагерей.

Сочинения, исключительно и всецело основанные на сообщениях “Rakka Ryusui”, исторической действительности, как правило, противоречат еще больше. Так, вышеупомянутый биограф Акаси утверждал, будто В.И. Ленин превратился в лидера российских революционеров только благодаря своим личным контактам с японским полковником. Фантазии авторов исторических романов нередко простираются еще дальше. Впрочем, о монополии японских писателей и историков на вольное обращение с историческим материалом говорить не приходится.

Мифы западной историографии

Одна из главных проблем, с которой всегда и всюду сталкиваются революционеры, является проблема финансов. В самом деле, ведение пропаганды и агитации, издательская деятельность, закупка и транспортировка оружия и боеприпасов, вооружение масс и организация их выступлений, «боевая работа» в широком смысле, наконец, содержание партийной верхушки на родине и в эмиграции — все это требует значительных денежных средств, которых в распоряжении революционеров почти никогда не бывает. В начале XX в. такого рода проблемы остро стояли перед всеми российскими революционными организациями. Не составляли исключения и большевики, хотя как часть РСДРП они регулярно получали финансовую помощь от своих единомышленников в Германии и Великобритании. Однако несмотря на первоначальную острую нехватку средств в годы русско-японской войны российские революционеры развили кипучую деятельность и со временем достигли заметных успехов. Революция в России развивалась по нарастающей.

Еще в 1960-е годы в западной историографии сложилось убеждение, что между подрывной работой японцев в Европе в начале XX в. и относительным финансовым благополучием русских радикалов имелась некая связь. Однако доподлинно известным в те годы на Западе относительно деятельности в 1904-1905 гг. японца по имени Акаси оставалось, фактически, только то, что ареалом секретных операций этого офицера стала северная Европа и что его активность каким-то образом была связана с российской революционной эмиграцией. В итоге центром исследовательского внимания стал «скандинавский маршрут» доставки революционерами в Россию нелегальной литературы и оружия. Из числа негласных сподвижников Акаси на первый план вышел финский оппозиционер по имени Конрад (Конни) Циллиакус (Konni Zilliacus), непосредственный участник закупок и переправки оружия из Западной Европы в Россию. Все эти операции производились на японские деньги.

Хотя ознакомиться ни с текстом итогового доклада японского полковника, ни с посвященными ему японоязычными сочинениями в силу языковых трудностей и формальных барьеров западные исследователи не могли, среди них утвердилось мнение, будто при дележе японского «пирога» свою долю получил и большевистский вождь. Широко известное «пораженчество» Ленина, его неоднократные публичные высказывания на тему о благотворных последствиях для русской революции проигрыша царизмом дальневосточной войны, противопоставление им «деспотической и отсталой» России «политически свободному и культурно быстро прогрессирующему народу» Японии — для западных историков все это были дополнительные аргументы в пользу предположения, что личные контакты и сотрудничество Ленина и Акаси могли иметь место. В общем, получалось, что японец якобы исправно снабжал большевистского лидера деньгами, который организовывал на них массовые выступления в России, и именно благодаря этим революционным эксцессам Япония сумела нанести России поражение на поле брани. Так народился еще один историографический миф.

Вопреки вышеприведенным утверждениям первого биографа Акаси, в действительности в распоряжении японских исследователей нет прямых и бесспорных документальных свидетельств, которые могли бы подтвердить контакты японского полковника с большевистским вождем. Этих данных мы не найдем и в работах советских и российских историков. В качестве предварительного замечания отмечу, что даже если бы прямое сотрудничество этих двух деятелей в действительности имело место, в те годы большевики были еще слишком слабы, чтобы финансирование их японцами могло повлиять как на исход русско-японской войны, так и на размах революционных событий в России.

Местонахождение и характер других источников

В целом ситуация с источниками по нашей теме весьма непроста. В Японии эти сложности отчасти вызваны тем, что после подписания Портсмутского мира Токио взял курс на восстановление отношений со своим недавним противником. В результате документы, которые подтверждали финансирование японским правительством российских революционеров, в Японии и после войны долгое время продолжали рассматриваться как строго секретные.

В послевоенный период официальный Петербург не менее Токио был озабочен восстановлением отношений с Японией. Поэтому он тоже не проявлял особого рвения в предании гласности сведений о подрывной работе Акаси, хотя в годы самой войны внимательно наблюдал за его перемещениями и контактами глазами спецслужб. Дело ограничилось публикацией в частном издательстве А.С. Суворина лишь небольшой части разоблачительных документов, добытых этими последними. Впрочем, и этой публикации оказалось достаточно, чтобы вынудить Акаси до срока покинуть Германию, куда он был направлен после войны в качестве военного атташе.

По понятным причинам, еще менее в предании широкой гласности сведений о своих контактах с японским полковником были заинтересованы российские революционеры. Ведь речь шла о получении ими денег на революцию во время войны и не от кого-нибудь, а от империалистической Японии! В итоге по окончании русско-японской войны все непосредственные участники описываемых событий приложили максимум усилий, дабы вычеркнуть подрывную работу Акаси из истории и затруднить доступ исследователей к документальным свидетельствам на этот счет.

Для Японии и, отчасти, деятелей российского революционного движения ситуация несколько изменилась лишь после прихода к власти большевиков в 1917 г. и кончины самого нашего героя в 1919-м. В своих позднейших мемуарах состарившиеся революционеры порой стали приводить некоторые эпизоды интересующих нас событий; в Японии начали появляться биографии Акаси и исторические романы, посвященные его деятельности. Позже стало известно, что многие бумаги Акаси, которые хранились в архивах МИДа и Генштаба Сухопутных сил, на исходе Второй мировой войны были сожжены, а те, что сохранились, попали в руки американцам и по окончании войны были вывезены за пределы Японии. В общем, то, что мы сегодня можем получить в библиотеке упомянутого токийского НИИ оборонных исследований, а также в Архиве истории и дипломатии МИДа Японии, — это остатки документального собрания Акаси, возвращенные из США. Письма из его личной коллекции были переданы на государственное хранение одним из его потомков лишь в 1985 г. Однако японские историки к этим документам тогда все еще не имели доступа под предлогом, будто эти материалы «утрачены».

Интересующие нас документы спецслужб Российской империи, по счастью, сохранились и ныне в своем большинстве находятся в московском Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), правопреемнике упраздненного в 1990-е годы Центрального государственного архива Октябрьской революции (ЦГАОР). В советские годы эти бумаги находились на секретном хранении и исследователям категорически не выдавались. Однако с середины 1990-х годов их может получить каждый, даже иностранец.

Что касается документов, связанных с освободительным движением в Польше и Финляндии, которые имеют отношение к подрывной работе Акаси, то они рассеяны по архивам этих двух стран, ранее подконтрольных России, а также ряда других западноевропейских государств. Их сегодняшнее местонахождение не составляет секрета, однако историкам еще предстоит преодолеть немалые трудности, прежде чем они будут всесторонне исследованы. Наконец, материалы по нашей теме имеются в документальных собраниях Франции, Швеции, Германии, Голландии, Великобритании, Турции, Грузии и США. В совокупности это — тысячи и тысячи документов.

Порядок научно-исследовательских работ и сотрудничества

Из огромного количества сохранившихся документальных материалов предстоит вычленить те, которые имеют непосредственное отношение к интересующим нас сюжетам, что само по себе весьма непросто. Первостепенную роль здесь играет проблема языкового барьера. Деятельность Акаси и тех, кто с ним сотрудничал, обнимала территорию почти всей Европы. Его контакты нашли отражение в документах, написанных не только по-японски или по-русски, но также на французском, немецком, польском, финском, шведском и других языках. Очевидно, что исследователь деятельности Акаси обязан ими владеть. Учитывая, что в большинстве случаев историк вынужден иметь дело с рукописными материалами, параллельно он должен обладать навыками графолога. В противном случае ему не удастся отличить документ-«самородок» от рядового «булыжника» на бумаге. Перечисленные проблемы в равной степени актуальны и для японских, и для западных исследователей. Для последних основным камнем преткновения, понятно, является необходимость расшифровывать японоязычные документы, часто написанные скорописью. В общем, проблему языкового барьера можно без преувеличения отнести к наиболее трудноразрешимым. Именно она сегодня по преимуществу сдерживает масштабы исследований.

В 1980-е годы автор этих строк познакомился с лектором университета Хельсинки, финским историком доктором Антти Куяла (Antti Kujala), который занимался изучением деятельности Акаси с польской, и, особенно, с финской стороны (одним из его главных героев был вышеупомянутый финский оппозиционер Конни Циллиакус). Доктор Куяла, владеющий пятью иностранными языками, предоставил в наше распоряжение копии некоторых важных документов из западноевропейских документальных собраний; мы, со своей стороны, познакомили его с японскими архивными материалами. Результатом этого сотрудничества стала публикация пространных и тематически наиболее важных для нашей темы фрагментов одной из сохранившихся версий итогового доклада Акаси, которые мы перевели на английский язык, снабдив вводными статьями, подробным комментарием, научно-справочным аппаратом и документальным приложением. Эта книга явилась первой значительной публикацией в рамках нашего проекта.

Вскоре после ее выхода в свет в орбиту проекта попал российский историк доктор Д.Б. Павлов, тогда — научный сотрудник Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Его темой стало углубленное изучение интересующих нас сюжетов с российской стороны — как сотрудничества Акаси с российскими революционерами-эмигрантами (по их материалам), так и организации наблюдения за японцем царской контрразведкой. Материалы последнего рода доктор Павлов обнаружил в фонде Департамента полиции МВД в ГАРФе, причем многие из них были написаны на французском и японском языках. С ними получили возможность ознакомиться и мы с доктором А. Куяла. Содержание этих документов воочию продемонстрировало, во-первых, плотный контроль, который российские спецслужбы установили за Акаси и его ближайшими соратниками из числа революционеров и, во-вторых, тесное сотрудничество российских контрразведчиков с их французскими коллегами. Таким образом, возникла необходимость ознакомиться с профильными документальными собраниями Франции, что и было сделано. Тем временем к нашей работе подключились историки из Польши, Турции, Грузии и других стран. В общем, со второй половины 1990-х годов наш проект превратился в полном смысле слова в международный.

Помимо общих целей каждый из его основных участников, разумеется, сохранил собственную исследовательскую «нишу»: А. Куяла продолжает изучение финской антицаристской оппозиции, Д. Павлов — деятельность российских революционеров и российских же спецслужб, автор этих строк специализируется на истории разведывательных и подрывных антироссийских операций, организованных и проведенных в Западной Европе под руководством Акаси в 1904-1905 гг. Именно этим, последним, сюжетам главным образом и посвящена настоящая работа. Доклад Акаси “Rakka Ryusui” никогда не издавался в русском переводе, а материалы японских архивов, которые мы привлекаем, доступны лишь узкому кругу исследователей. Поэтому многое, о чем мы намерены рассказать на страницах этой книги, российскому читателю не известно. Смею надеяться, что наш скромный труд будет ему интересен.

Начало русско-японского противостояния

Во второй половине XIX века мировые державы вели ожесточенную борьбу за азиатские и африканские колонии. Одним из объектов их соперничества стал отсталый и раздираемый противоречиями Китай, хотя в то же самое время и сам Пекин не оставлял претензий на колонизацию еще более слабой Кореи. В конце столетия в борьбу за влияние в Корее вступила Япония, которая своим договором с Китаем по итогам японо-китайской войны 1894-1895 гг. заложила фундамент для продвижения вглубь азиатского континента. Примерно в те же годы взоры на Дальний Восток обратил и Петербург. Едва завершив строительство великого сибирского рельсового пути, Россия взяла курс на укрепление своих позиций в северо-восточном Китае — в Маньчжурии. В середине 1890-х годов Япония в глазах Петербурга из «естественного союзника» (до тех пор именно в японских портах зимовала русская Тихоокеанская эскадра) превратилась в потенциально опасного конкурента в дальневосточном регионе.

Согласно мирному договору с Китаем, заключенному в г. Симоносэки 17 апреля 1895 г., Япония получала Ляодунский полуостров и, таким образом, закреплялась на территории Поднебесной. Однако, спустя всего неделю после подписания этого договора, по настойчивой «рекомендации» России, Франции и Германии Токио оказался вынужден вернуть Китаю этот свой главный военный трофей. Более того, в начале 1898 г. Ляодун оказался передан в длительную аренду России; находившаяся здесь крепость Порт-Артур тут же была превращена в главную базу русской Тихоокеанской эскадры. Вскоре, в ходе подавления боксерского восстания 1900-1901 гг., Россия «временно» ввела свои войска в Маньчжурию, но в дальнейшем под разными предлогами и вопреки взятым на себя международным обязательствам отказывалась их выводить. Согласно российско-китайскому договору от 26 марта 1902 г., к апрелю следующего года Петербург соглашался полностью очистить южную Маньчжурию от своего военного присутствия, однако и этого обязательства не выполнил. Мало того, Россия руками группы статс-секретаря А.М. Безобразова стала демонстрировать стремление упрочить свое экономическое, политическое, а затем и военное присутствие в Корее, которая, по мнению Токио, являлась исключительной зоной японских интересов.

Летом 1903 г., после многомесячного взаимного зондажа, начались прямые российско-японские переговоры о разделе сфер влияния в Маньчжурии и в Корее. Настаивая в ходе этих переговоров на обеспечении своих прав на северо-востоке Китая, Россия в то же время стремилась затруднить и ограничить присутствие Японии на Корейском полуострове. Контраргументам Токио Петербург не внял, переговоры быстро зашли в тупик, военное столкновение стало неизбежным. В последние предвоенные месяцы стороны продолжали дипломатический диалог формально, имея в виду выиграть время для окончания военных приготовлений. Япония прекратила их как только завершила подготовку и снаряжение своих военно-морских сил. Россия же осталась в должной мере неподготовленной.

4 февраля 1904 г. русская Тихоокеанская эскадра вышла из Порт-Артура в открытое море на маневры, которые в Токио расценили как casus belli. В тот же день на секретном совещании у микадо было принято окончательное решение прекратить переговоры, разорвать дипломатические отношения с Россией и начать военные действия. Утром 6-го числа японские военно-морские силы покинули свою базу в Сасэбо и двинулись в поход; посланник в России Курино Синъитиро, по указанию Токио, вручил российскому министру иностранных дел ноту о разрыве отношений. Днем 8 февраля началась высадка японских войск в Корее, поздним вечером того же дня японские миноносцы атаковали русские суда на внешнем рейде Порт-Артура. 9 числа был опубликован манифест царя о начале войны, аналогичный документ за подписью микадо появился на следующий день — 10 февраля.

Приказ Кодама Гэнтаро

Японское дипломатическое представительство, учрежденное в Петербурге за несколько лет до этих событий, в числе прочего занималось сбором всевозможной информации о России. Однако было очевидно, что в случае начала русско-японской войны японские дипломаты должны будут покинуть российскую столицу и вообще выехать из страны. Поступление столь необходимых Токио сведений в таком случае грозило полностью прекратиться. Подобная перспектива особенно тревожила командование сухопутных сил. Поэтому еще 12 января 1904 г. на секретном совещании, посвященном вопросам подготовки к войне, руководство Генштаба приняло решение немедленно приступить к организации особой осведомительской сети для сбора военной информации о России. В тот же день заместитель начальника Генштаба генерал Кодама Гэнтаро по дипломатическим каналам направил на имя Акаси Мотодзиро, военного атташе Японии в С.-Петербурге, шифрованную телеграмму следующего содержания: «В крупнейших российских городах, таких как С.-Петербург, Москва, Одесса, разместить по два иностранных (не россиян) осведомителя. Это необходимо для того, чтобы, сравнивая два источника информации, делать более объективные выводы. Следовательно, важно, чтобы один из осведомителей не знал о существовании другого».

Генерал Г. Кодама, заместитель начальника Генштаба 

Получив телеграмму Кодама, Акаси без замедления приступил к созданию требуемой разведывательной сети, однако реализовать приказ в полном объеме ему так и не удалось. Его практические действия в этом направлении были чрезвычайно осложнены непрерывной слежкой за ним российских спецслужб, которая была установлена под предлогом обеспечения личной безопасности официального представителя иностранной державы. Любой человек, вступивший в контакт с японским офицером, немедленно попадал в поле зрения наружного наблюдения; российский подданный затем подвергался строгому допросу в полиции. Зная все это, посланник С. Курино 14 января описал своему министру Комура Дзютаро условия работы Акаси в Петербурге и предложил иную схему организации сбора интересующей Токио информации в будущем. В случае открытия боевых действий, полагал он, было бы целесообразно использовать благоприятный для Японии настрой общественного мнения скандинавских стран и перебазировать японский разведывательный центр в шведскую столицу. Сходное с Курино мнение высказал посланник в Лондоне виконт Хаяси Тадасу, к мнению которого в Токио особенно прислушивались. Наконец, и сам Акаси сообщал своему токийскому начальству о возможности приобрести ценных осведомителей в Швеции. В итоге, по ходатайству МИДа, Кодама принял решение после начала военных действий с Россией перевести Акаси в Стокгольм, формально — в прежнем качестве официального военного представителя Японии.

С. Курино

Т. Хаяси 

Акаси Мотодзиро: вехи биографии

Акаси родился в 1864 г. в г. Фукуока в северной части острова Кюсю. Свои исключительные интеллектуальные способности он начал проявлять еще в начальной школе (ее здание сохранилось и по сей день, находится в центре этого города), которую окончил первым учеником. В 1877 г., в 13 лет, он переехал в Токио и поступил сначала в военную подготовительную школу, затем (в 1881 г.) — в Военную академию, а с 1887 г. продолжил образование в Военном университете, причем везде добивался выдающихся успехов. По окончании университета в 1889 г. Акаси был направлен в Генштаб, где также довольно скоро сумел зарекомендовать себя с наилучшей стороны. Благодаря этому в 1894 г. он был командирован на стажировку в Германию. Однако его первый визит в Западную Европу продлился всего несколько месяцев — с началом японо-китайской войны он был отозван на родину и отправлен на театр войны в качестве офицера гвардии. По окончании военных действий Акаси вернулся на работу в Генштаб, был снова там замечен (на этот раз заместителем начальника Генштаба генералом Кавауэ Сороку) и направлен сначала военным наблюдателем на аннексированные США Филиппины, а в 1900 г. снова в Китай — на этот раз военным экспертом японской делегации на переговорах с Россией по итогам подавления «боксерского» восстания.

В январе 1901 г. Акаси отправился во Францию в качестве военного атташе, но в ноябре 1902 г. снова сменил место службы, переехав из Парижа в С.-Петербург. Своим назначением на этот важнейший пост он, вероятно, был обязан, во-первых, своим блестящим лингвистическим способностям (к тому времени Акаси свободно владел французским и немецким языками), а во-вторых, значительным опытом работы в области внешней политики. Уже тогда он, без преувеличения, входил в элиту японского офицерского корпуса и являлся одним из лучших в стране военных экспертов по внешнеполитическим вопросам. Первые попытки войти в контакт с российскими революционерами предпринимал еще его предшественник на посту военного атташе в российской столице Танака Гиити. Акаси без колебаний пошел по тому же пути в уверенности, что всякий враг самодержавия автоматически есть друг и союзник Японии.

Г. Танака 

Как мы уже знаем, с началом русско-японской войны Генштаб откомандировал Акаси в Западную Европу. Занимая в первое время скромный пост военного атташе в Швеции (притом, что официальное японское дипломатическое представительство в этой стране было создано в момент его приезда туда), на протяжении всей войны он фактически являлся высшим по рангу, хотя и неофициальным представителем японских вооруженных сил в континентальных странах Старого Света. В июне 1904 г. в шведскую столицу, по просьбе Акаси, был назначен новый военный «агент», майор (а затем подполковник) Нагао Цунэкити (официально он занял пост помощника военного атташе). Переложив на него рутинные военно-дипломатические обязанности, Акаси смог целиком сосредоточиться на организации подрывных операций против России и сборе военной информации о ней.

Сразу после подписания Портсмутского мира Акаси получил приказ вернуться на родину и 28 декабря 1905 г. прибыл в Токио. Уже в феврале следующего года он снова отправился в Европу — на этот раз военным атташе в Берлин. Однако газетные разоблачения, которые последовали за публикацией в России уже известной нам скандальной суворинской брошюры «Изнанка революции», заставили его менее чем через год покинуть столицу Германии.

Вскоре по возвращении домой Акаси было присвоено звание генерал-майора, и в октябре 1907 г. он был назначен начальником отряда японской военной полиции в Корее. Это был ответственный и важный пост — согласно японо-корейскому договору от 23 февраля 1904 г., этот отряд осуществлял полицейский надзор на всем полуострове. После установления протектората Японии над Кореей в ноябре 1905 г. его значение еще более возросло. Фактически на генерала Акаси оказалась возложена задача переломить антияпонские настроения, которые господствовали тогда в корейском обществе. Впрочем, ему, уже имевшему опыт работы с российскими оппозиционерами, решение этой задачи было вполне по силам.

Поэтому после того как в августе 1910 г. Япония силой аннексировала Корею, Акаси одновременно возглавил и японскую полицию, и жандармерию на полуострове. Превратившись таким образом в ближайшего помощника здешнего японского генерал-губернатора, ответственного за общественное спокойствие и безопасность, он решительно, с опорой на суровое законодательство боролся с антияпонским движением в Корее. Его успехи в этом деле были замечены и вознаграждены. В апреле 1914 г. генерал-лейтенант Акаси назначается заместителем начальника Генштаба Японии. 15 августа того же года, вскоре после начала Первой мировой войны, по его инициативе Япония предъявила Германии ультиматум, а в ноябре, уже находясь с ней в состоянии войны, добилась капитуляции гарнизона крепости Циндао и захватила эту бывшую германскую колонию в Китае. В числе 21 пункта японского ультиматума Китаю, разработанного тем же Акаси, особо следует отметить назначение на должность главнокомандующего Корейской армией генерала Хасэгава Ёсимити, который в годы русско-японской войны командовал японскими оккупационными войсками на полуострове, а также окончательный отказ Пекина от претензий на влияние на соседнем полуострове.

В 1915 г. Акаси в качестве командира 6-й дивизии переехал в г. Кумамото, а с 1918 г. работал уже на Тайване главнокомандующим японскими войсками и одновременно генерал-губернатором острова. Здесь в числе прочего он принял активное участие в подготовке реформы системы образования. В октябре 1919 г. он тяжело заболел, лечился в Фукуока, где и умер, имея уже чин полного генерала и баронский титул.

Как видим, большая часть службы Акаси прошла за пределами Японии. В общем, его биография — это служебный формуляр офицера, «ходившего по иностранным землям».

Попытки формирования разведывательной сети в России

Несмотря на огромные трудности, с которыми столкнулся Акаси, выполняя упомянутый нами январский (1904 г.) приказ генерал-лейтенанта Кодама, до отъезда из России ему удалось завербовать по крайней мере трех агентов. Информация о них скудна; о самом существовании двоих из них мы знаем из финансовых отчетов японского военного атташе перед Токио, и только.

Вероятно, первым платным осведомителем Акаси стал ротмистр Николай Ивков, офицер штаба Главного интендантского управления военного министерства. Согласно отчету Акаси за период с ноября 1903 г. по конец февраля 1904 г., когда Ивков был изобличен и арестован российской контрразведкой, за предоставленные секретные военные сведения он заплатил российскому офицеру свыше 2 тыс. руб. (порядка 5 млн. современных рублей, или 16 млн. иен). Разумеется, арест Ивкова перекрыл этот источник информации Акаси.

В его отчетных документах фигурирует еще один секретный информатор, возможно, завербованный им в конце 1903 г. Его настоящее имя нам установить не удалось — в бумагах Акаси он фигурирует под кличкой «Як» (Jack). Известно лишь, что японской казне его услуги ежемесячно обходились в 500 иен (или тогдашних рублей; сегодня это примерно 4 млн. иен или 1,3 млн. рублей). Не исключено, что это был иностранец — журналист, дипломат или торговый агент. Во всяком случае, Акаси не скрывал, что при вербовке тайных осведомителей отдает предпочтение иностранным подданным, особенно представителям mass media. 30 января 1904 г., передав «Яку» сверх ежемесячного гонорара 200 рублей на связь и 60 — на транспортные расходы, Акаси направил его на некий железнодорожный узел (его название в отчете зашифровано) с заданием отслеживать движение на Восток российских воинских эшелонов.

Аналогичное поручение он дал женщине-агенту по имени Хедвиг Эксштейн (Hedwig Eckstein, кличка «Ханна»-Наппа), которую Акаси также направил на одну из крупных станций Сибирской железнодорожной магистрали. Добытую информацию эта немка переправляла не в Петербург Акаси, а в Германию — на имя японского военного атташе в Берлине Оои Кикутаро. Со временем, однако, российская полиция арестовала и ее.

Акаси активно эксплуатировал и сумел развить агентурные связи, полученные в наследство от своего предшественника на посту военного атташе. К их числу относились контакты, шедшие через японского стажера Петербургского университета Уэда Сэнтаро. Уэда информировал Акаси о настроениях столичного студенчества и слухах, которые циркулировали в кругах радикально настроенной молодежи. Именно благодаря ему в 1903 г. он познакомился и затем нанял в качестве учителя русского языка 30-летнего латышского студента «Брауна» — под этим псевдонимом скрывался видный впоследствии деятель латышского социал-демократического движения, а с 1914 г. большевик Янис Янсонс (1872-1917). От него Акаси впервые получил более или менее достоверные сведения о состоянии революционного движения не только в самой России, но и на национальных окраинах империи, в первую очередь — в Прибалтийском крае. В годы русско-японской войны «Браун» информировал японское правительство о планах высшего российского военно-морского командования.

К. Оои 

Не сумев установить прямые контакты с вождями российской революции, Акаси уже с 1903 г. начал проявлять повышенный интерес к финским оппозиционерам. Узнав из газет об их высылке из Финляндии за антиправительственную деятельность, он даже вознамерился посетить ссыльных лично, но от этого плана его отговорил тот же Уэда, сославшись на «очень плохой русский» своего патрона. В последующие годы Уэда, занимая в японском посольстве скромный пост переводчика, поставлял информацию о положении дел в России, а затем и в СССР напрямую в МИД Японии.

В начале 1904 г. в японскую миссию в Петербурге явился посетитель. Это был австрийский подданный инженер Николас (Миклош) Балог де Таланта (M.(N.) Balogh de Galantha), который торговал в России оружием и постоянно жил в Петербурге. В ходе беседы с этим венгром выяснилось, что ему доводилось бывать в Финляндии, которая в те годы входила в состав Российской империи на правах Великого княжества. В бытность в Гельсингфорсе, через университетского профессора-филолога Е.Н. Сетала (E.N. Setala), говорившего по-венгерски (финский и венгерский языки принадлежат к одной языковой группе), он познакомился с представителями финского оппозиционного движения. Обращаясь теперь в японское посольство, Балог не преследовал материальных выгод. Явившись туда, он объяснил, что стремится выступить посредником между японскими дипломатами и деятелями антицаристской финской оппозиции, которая борется за расширение автономии Великого княжества. Акаси понял, что судьба посылает ему шанс, и со своей стороны просил Балога уведомить финских оппозиционеров, что весьма заинтересован в личной встрече с ними.

В дальнейшем венгр не только возглавлял тайную японскую осведомительскую сеть на территории России, но снабдил Акаси стокгольмским адресом видного финского ссыльного оппозиционного деятеля Йонаса Кастрена (Jonas Castren). Однако сам Кастрен о своей намечаемой встрече с японцем предварительно в известность поставлен не был, и это едва не привело к недоразумению, чуть было не провалившему все дело.

Акаси в Стокгольме: создание шпионской сети, ее цели и задачи

10 февраля 1904 г., в день публикации манифеста микадо о начале войны и спустя считанные дни после вручения посланником Курино ноты о разрыве отношений с Россией, японская миссия в полном составе выехала из Петербурга в Германию. Накануне отъезда Акаси рассчитался со своей немногочисленной секретной агентурой в российской столице, оставив ее на попечение Балога. 14 февраля, сразу по приезде в Берлин, он отправил на стокгольмский адрес Кастрена письмо, в котором, извещая о своем скором прибытии в столицу Швеции, просил личной встречи. Ответа не последовало. Тем не менее, явившись 19 февраля в Стокгольм и остановившись в первоклассном отеле «Rydberg» в центре шведской столицы, Акаси не медля отправил Кастрену портье с повторной письменной просьбой о рандеву. Кастрен, как мы уже знаем, о планах Акаси уведомлен не был, а «почтальон»-портье имел репутацию провокатора. В общем, финны решили подстраховаться и вернули Акаси его записку с пометкой, что письмо направлено не по адресу.

Ридберг-отель в начале XX в. 

Раздосадованному Акаси тот вечер скрасил только неожиданный визит высокого представительного господина. Это был журналист и политический эмигрант Конни Циллиакус. Именно эта встреча во многом определила последующую деятельность Акаси, направленную на финансовую поддержку российских революционеров.

Поскольку считалось, что отель, где остановился Акаси, находится под негласным наблюдением российской охранки, повторная встреча Акаси и Циллиакуса, которая состоялась уже на следующий день, прошла в доме Кастрена. Выслушав объяснения финнов относительно целей и характера их движения, Акаси просил их содействия в деле создания разведывательной сети против России. Циллиакус решительно отказал, заявив, что он и его единомышленники никогда не станут японскими марионетками. Но Кастрен оказался более сговорчивым и пообещал свести Акаси с нужными людьми. Действительно, вскоре он познакомил его с офицером шведского Генштаба капитаном Иваном Аминовым (Iwan Tonnes Edward Aminoff), а через него — с другими молодыми шведскими штабистами. Так был заложен фундамент той сети тайных информаторов, создания которой требовал генерал Кодама в своей январской депеше в Петербург.

Й. Кастрен

И. Аминов 

По просьбе Акаси, Аминов познакомил его с офицерами шведского Генштаба — начальником отдела России капитаном Н.Д. Эдлундом (Nils David Edlund) и с лейтенантом К.А. Клингенстерна (Klas Axel Klingenstierna). Особенно полезным для Акаси оказалось знакомство с Эдлундом — 8 марта военный министр Швеции приказал ему отправиться наблюдателем в российскую действующую армию. Отъезд Эдлунда в Маньчжурию был намечен на 10 марта. Накануне его отъезда Акаси пригласил его на обед, во время которого изложил шведскому офицеру план создания осведомительской сети. Японец заявил, что одного человека из группы информаторов, которая поедет в Россию, он хотел бы направить в Москву (по пути предложив ему посетить Казань и Ярославль), второго — в Петербург, а «базой» третьего намерен определить какой-нибудь крупный населенный пункт Сибирской железнодорожной магистрали между Пензой и Самарой. Последнему агенту он предполагал поручить отслеживать движение воинских эшелонов из Центральной России на Дальний Восток: дату и точное время их прохождения, номера перевозимых военных частей, количество военнослужащих, боеприпасов, военного снаряжения и т.д. Интересовали Акаси и данные о ходе мобилизации в России, о числе раненых, вывозимых в Россию из Маньчжурии, их настроениях и политических предпочтениях. За содействие в добывании секретной информации и вербовке тайных осведомителей Акаси сулил Эдлунду солидное вознаграждение. Эдлунд помогать согласился. В общем, получалось, что в сборе военной информации о России Акаси смог опереться на содействие шведского Генштаба. Вскоре началось и практическое формирование осведомительской сети по изложенной Акаси схеме.

Подобная сговорчивость шведов не в последнюю очередь объяснялась тем, что в местных военных кругах на Россию, которая в свое время отторгла у Швеции Финляндию, смотрели минимум как на опасного соседа, а нередко и как на потенциального противника. Естественно, что информация о состоянии российских вооруженных сил весьма интересовала Стокгольм. Соглашаясь помогать Японии добывать разведданные о российской армии, шведские военные надеялись и сами попутно их получать. Понятно, что подобные действия являлись прямым нарушением нейтралитета, который был официально объявлен Швецией в первые же дни дальневосточного конфликта.

Для Японии такое распределение ролей имело свой смысл — в конце концов, в случае провала обвинения в шпионаже могли бы быть выдвинуты против кого угодно, но только не в отношении японских офицеров. Кроме того, такая постановка дела весьма затрудняла перехват секретной корреспонденции контрразведкой противника. По всем этим причинам в общении со своей агентурой Акаси осознанно стремился действовать не прямо, а через надежных и нескомпрометированных в глазах властей посредников, включая уже известного нам Балога де Галатна.

Карта Транссибирской магистрали в начале XX в.

Выехав из России, Акаси не забыл об этом венгерском инженере, за которым стояли вышеупомянутые агенты «Як» и Эксштейн. Он сразу же вызвал Балога в Берлин (переведя на его банковский счет 200 руб. в возмещение путевых издержек), имея в виду обсудить способы дальнейшего получения информации от агентов из России и оплаты их услуг в условиях начавшейся войны. Не застав Акаси в Берлине, Балог, по приглашению последнего, направился в Стокгольм (на эту его поездку Акаси истратил еще 100 руб.). Однако их встрече в шведской столице также не суждено было состояться — к моменту приезда Балога в Стокгольм в конце февраля 1904 г. японец уже укатил в Польшу. Оказавшись в одиночестве, венгр по собственному почину вступил в переговоры со ссыльными финскими оппозиционерами на предмет их более активного участия в планируемых Акаси подрывных и разведывательных операциях. Особый акцент он делал на перспективах расширения финской автономии, которые, по его словам, открывала начавшаяся война, а также на возможности получения финнами щедрой финансовой поддержки из Токио. Однако откровенность Балога вызвала обратную реакцию — финны, которые и без того не испытывали особого доверия к Балогу, решили, что его речи — не более, чем провокация и, таким образом, заподозрили его в связях с охранкой. В общем, переговоры венгра провалились — все его практические предложения оппозиционеры отвергли, а его репутация оказалась сильно подмочена.

В середине марта Балог ни с чем вернулся в Петербург. Сразу же, по предварительной договоренности с Акаси, он начал высылать в Стокгольм информацию, получаемую от «Яка» и других секретных осведомителей. Делалось это крайне конспиративно — письма шифровались особым «слэнгом» и, как правило, направлялись в шведскую столицу с верной оказией, либо с командами шведских торговых судов. Сколько осведомителей работало на Балога, точно сказать невозможно. Наряду с «Яком» в его сообщениях можно встретить ссылки на «Густавсона» (Gustavson), «Гуннара» (Gunnar), «Поля» (Paul) и других. Возможно, что в своем большинстве это были скандинавы — шведы или финны. Их сообщения шли из Самары, Челябинска, Иркутска и других важнейших пунктов Сибирской магистрали.

Судя по сообщениям Балога, работа с агентурой была делом хлопотным. Осведомителя в Челябинске пришлось отозвать после того, как напившись, он устроил потасовку с полицией; самарский «Густавсон» оказался вынужден покинул свой наблюдательный пункт из-за болезни сына и т.д. Вакансии нужно было срочно заполнять, а на это требовались немалые суммы. Кроме того, постоянно возникали перебои с переводом средств из Западной Европы в Россию и, следовательно, проблемы с оплатой труда действующих агентов. В общем, Балог непрерывно требовал от Акаси все больших и больших сумм, хотя, по мнению японского полковника, поступавшая от него информация, при всей ее значимости, далеко не соответствовала понесенным затратам. Уже известная нам репутация Балога у финнов также отнюдь не повышала кредит венгра в глазах Акаси. В итоге в июле 1904 г. финансирование агентуры венгерского инженера было полностью прекращено, а сама она расформирована. Из полугодового тесного общения с Балогом Акаси вынес урок — вербуя осведомителей по военной части, ставку следует делать не на «идейных» (типа Балога), а на сугубо платных агентов.

В деле сбора военной информации о России в центре внимания Акаси и его агентуры всегда находился сибирский рельсовый путь — единственная магистраль, по которой в условиях войны могла осуществляться переброска российских войск и военных грузов на Дальний Восток. Повышенный интерес к этой железной дороге демонстрировало и высшее японское командование. Это не удивительно. Объективные данные о состоянии сухопутной армии (а отчасти и военно-морского флота) противника и их вооружении можно было получить, только непрерывно наблюдая за перевозками по ней, — до войны на российском Дальнем Востоке не было ни крупных военных предприятий, ни складов, ни воинских контингентов, достаточных для ведения широкомасштабных военных действий на суше. Порой сведения, которые Акаси получал от своих осведомителей, контролировавших движение по Сибирской магистрали, имели для Японии исключительное значение. Так, уже 3 марта 1904 г. его наблюдательная служба зафиксировала переброску на Дальний Восток подводных лодок (их перевозили в разобранном виде). Хотя, как показали дальнейшие события, практического применения в годы русско-японской войны тогдашние, весьма несовершенные, субмарины так и не нашли, весной 1904 г. известия на этот счет были расценены в Токио как стратегически важные.

Из всего потока информации, которую Акаси получал от своих секретных осведомителей в России, лишь сравнительно небольшая часть докладывалась им в Токио — со своим начальством Акаси общался исключительно шифрованными телеграммами, а услуги телеграфа тогда были весьма дороги. Поэтому параллельно с решением своих непосредственных задач перед Акаси постоянно возникала проблема отбора информации и соответствующего инструктажа своей агентуры. Наряду со сведениями чисто военного характера он целенаправленно собирал и общеполитическую информацию о России — о настроениях мобилизуемых и гражданского населения, о состоянии и планах революционных сил, о поведении правительства.

К моменту окончания войны в распоряжении Акаси находилось более десятка тайных информаторов, в том числе семь осведомителей (шесть в России и один во Франции) и пять посредников — в Швеции и Франции (имена всех в своем докладе Акаси зашифровал). Общая сумма, потраченная на содержание этой агентской сети, в итоговом отчете японского офицера также не обозначена. По нашим прикидкам, она составляла около 150 тыс. тогдашних иен, к которым следует приплюсовать значительные (порядка 10 тыс. шведских крон) расходы на связь. Таким образом, за 19 месяцев войны эта шпионская сеть обошлась Японии примерно в 1,9 млрд. современных иен, или около 600 млн. рублей. В оперативных бумагах японского командования в Токио и в Маньчжурии времен войны нам не удалось обнаружить каких-либо обобщающих оценок результативности работы Акаси и его агентуры в России. Однако тот факт, что даже в условиях жесточайших финансовых затруднений, которые испытывала Япония в те годы, Токио продолжал финансировать его осведомительскую сеть, говорит о многом.

Установление контактов с поляками

Александр III, а также взошедший на царский престол в 1894 г. его сын и преемник Николай II проводили политику насильственной русификации «инородцев», которые к концу XIX в. составляли более половины всех их подданных. На национальных окраинах империи официально проводимый курс на принудительное насаждение русского языка и православной веры не только не достигал цели, но часто вызывал обратную реакцию. На базе борьбы за сохранение национальных языков, самобытной культуры и традиционных верований в Средней Азии, на Украине, в Белоруссии, на Кавказе и особенно в Прибалтике, Польше и Финляндии стали развиваться националистические настроения, которые явились основой для формирования оппозиционных царизму массовых национально-освободительных движений с выраженной политической окраской. Установив тесные контакты друг с другом, к началу XX столетия их участники параллельно начали блокироваться и с революционерами-великоруссами, особенно с ориентированной на крестьянство партией социалистов-революционеров (ПСР), созданной в 1901 г., и титульно рабочей социал-демократической партией (РСДРП), образованной в 1903 г. Укажем хотя бы на еврейский Бунд в составе РСДРП или на организации прибалтийских и кавказских революционеров, которые находились в орбите влияния обеих этих крупнейших нелегальных общероссийских революционных партий.

Помимо большого количества революционных организаций незадолго до начала русско-японской войны на российском политическом небосклоне как самостоятельная и более или менее сформировавшаяся сила появились либералы-конституционалисты. На рубеже веков они создали две организации — Союз земцев-конституционалистов и Союз Освобождения, которые позднее (в 1905 г.) объединились в партию конституционных демократов («кадетов»). Вступая в конфликт с Россией, Япония не могла не учитывать накаленную внутриполитическую обстановку в стане своего военного противника и не пытаться использовать ее в своих военно-политических интересах. Однако японскому правительству понадобилось немало времени, прежде чем перейти к масштабным и дорогостоящим практическим шагам в этом направлении. Говорить о каком-либо идейном «родстве» японского истэблишмента с противниками самодержавия из числа подданных русского царя нет никаких оснований.

Как мы уже знаем, непосредственное знакомство Акаси с лидерами оппозиционного движения (финского) состоялось во второй половине февраля 1904 г. в Стокгольме. В числе тех, которые поднял тогда японский полковник в беседе с Йонасом Кастреном, был вопрос о перспективах вооруженного восстания в Финляндии. Акаси не стал скрывать, что массовые возмущения и беспорядки в западных пределах России открывали бы хорошие военные перспективы для Японии на Дальнем Востоке. По вопросу о вооруженном восстании в отдельно взятой Финляндии умеренный либерал Кастрен высказался пессимистически и в виде встречной инициативы предложил познакомить Акаси с Романом Дмовским (Roman Dmowski), одним из лидеров польской националистической Лиги народовой, с которой финны поддерживали контакты еще с 1903 г. При этом собеседник Акаси дал понять, что если тот сможет склонить поляков к подготовке вооруженного восстания на «своей» территории и этот план удастся осуществить, финны готовы к ним присоединиться. Действительно, главной темой прошедших накануне (в январе 1904 г.) польско-финских переговоров в Копенгагене (польских оппозиционеров на них представлял как раз Дмовский, а финских — сам Кастрен) был вопрос о координации антиправительственных выступлений. Акаси с энтузиазмом принял предложение финна.

Своими корнями польское национально-освободительное движение уходит в последние десятилетия XVIII в., когда в результате трех разделов территории Польши между Россией, Пруссией и Австрией польское государство исчезло с политической карты Европы. После подавления крупных восстаний в Польше в 1830-е и 1860-е гг. она лишилась остатков своего суверенитета. Большая часть польских земель под названием Царства Польского оказалась интегрирована в состав Российской империи. Курс официального Петербурга на насильственную русификацию в полной мере коснулся и этой окраины империи. В ответ здесь стали появляться политические организации, нацеленные на сохранение и расширение автономии Польши с последующим полным восстановлением ее независимости. В начале XX в. крупнейшими и наиболее влиятельными из них были упомянутая Лига народова и еще более радикально настроенная Польская социалистическая партия (ППС) во главе с Витольдом Иодко-Наркевичем (Witold Jodko-Narkiewicz) и Юзефом Пилсудским (Jozef Piłsudski). В отличие от «народовцев», руководство польских социалистов полагало, что добиться выхода Польши из состава Российской империи можно только путем вооруженного восстания. Тактические расхождения польских патриотов оказали непосредственное влияние на ход и характер последовавших переговоров с ними японских официальных лиц.

Получив рекомендательное письмо от Кастрена, в начале марта 1904 г. Акаси отправился на встречу с Дмовским в принадлежавший тогда Австрии Краков. Однако, как и его финский коллега, Дмовский отверг идею вооруженного восстания. Взамен от имени своей партии он предложил начать агитировать солдат-поляков сдаваться в Маньчжурии в плен. По его мнению, это могло не только ослабить российское войско в количественном отношении, но и подорвать его дисциплину, разложить изнутри. Идея Дмовского заинтересовала Акаси, и он пригласил своего собеседника, не откладывая дело в долгий ящик, отправиться за счет японской казны в Токио для более детальных переговоров в Генштабе. В конце марта, имея на руках удостоверение корреспондента журнала «Пшеглёнд вшехпольски», а в чемодане — рекомендательное письмо Акаси на имя генерала Кодама, Дмовский кружным путем (через Канаду) направился в Японию. В Токио он прибыл только в середине мая.

В. Иодко-Наркевич 

Контакты других японских представителей в Западной Европе с польскими социалистами развивались по совершенно иному сценарию. В этих случаях инициатива целиком исходила от поляков, а именно от В. Иодко-Наркевича, который в середине марта 1904 г. самолично явился в японское посольство в Лондоне. Суть предложений Иодко была та же — речь шла о готовности его партии в обмен на финансовую поддержку Токио печатать и распространять среди польских солдат русской армии литературу антиправительственного содержания с призывом сдаваться в плен, а также организовывать и проводить диверсии на Сибирской магистрали.

Посланник виконт Т. Хаяси тут же телеграфировал существо предложений Иодко министру Дз. Комура, и уже 20 марта получил обнадеживающий ответ. В военных кругах Токио весьма заинтересовались планами диверсий на железной дороге, особенно подрывом мостов и железнодорожного полотна. На состоявшейся в тот же день (20 марта) новой встрече с Иодко посланник Хаяси и военный атташе в Лондоне Утсуномия Таро подтвердили готовность Японии субсидировать ППС в случае, если диверсии будут проведены поляками в жизнь. Однако напрасно в лондонской миссии принялись ожидать официальной санкции Токио на польскую инициативу — министр Комура оказался категорически против акций такого рода и одобрить план Иодко отказался. Поэтому дальнейшие переговоры с представителями ППС вел уже не МИД, а Генштаб Японии, который действовал исключительно через полковника Утсуномия (то есть, без участия виконта Хаяси). Неожиданно быстрый количественный рост русской армии в Маньчжурии за счет прибытия пополнений из Центральной России заставлял токийский генералитет торопиться с осуществлением польского плана.

Т. Утпсуномия

Пока в лондонской миссии Японии ждали внятного ответа от своего МИДа, руководство ППС выступило с новой инициативой. Желая еще больше «подогреть» интерес к себе японской стороны, Иодко предложил организовать в Польше вооруженное восстание, как водится, прямо обусловив его масштабными денежными вливаниями Токио. Однако и на эту идею, несмотря на поддержку со стороны Хаяси и Утсуномия, министр Комура отреагировал вяло и неопределенно. Дело безнадежно затягивалось.

Ю. Пилсудский

В таких условиях Хаяси и Утсуномия ничего другого не оставалось, как предложить кому-либо из высшего руководства ППС лично направиться в Токио для ведения прямых переговоров с верховным японским командованием. В дальний путь отправились Ю. Пилсудский и Т. Филипович (Tytus Filipowicz, «Карский»). Как и Дмовский, они поехали через Северную Америку и прибыли в Токио только в первых числах июля 1904 г. Расходы на их поездку целиком взяла на себя японская миссия в Лондоне.

Попытки диверсий на Сибирской железной дороге

Продолжая встречаться с представителями Лиги народовой, Акаси также не упускал из вида проблемы диверсий на Сибирской магистрали. После отъезда Дмовского в Японию руководство в партии временно перешло к Зигмунту Балицкому (Zygmunt Balicki). Именно ему в марте 1904 г. Акаси предложил подумать о том, как, хотя бы временно, вывести из строя сибирский рельсовый путь. Идея подрыва вполне соответствовала замыслам самих поляков — они считали необходимым максимально затруднить для российских военных властей переброску на Дальний Восток солдат из числа своих соотечественников.

Однако жизненную важность бесперебойной работы Транссиба для поддержания российских интересов на Дальнем Востоке вполне понимали и в Петербурге. Еще в середине 1903 г. для охраны магистрали был сформирован специальный 20-тысячный воинский контингент; особо оберегались мосты, тоннели и другие крупные железнодорожные сооружения. С началом войны охранный режим ужесточился настолько, что Токио даже оказался вынужден отменить ранее данный приказ военному атташе в Пекине Аоки Норидзуми подорвать один из мостов китайского участка Сибирской магистрали — КВЖД. Поэтому, когда Акаси запросил 30 тыс. иен (или 240 млн. современных иен) на организацию диверсий руками поляков, Генштаб мгновенно согласился. В конце марта 1904 г. Акаси передал всю запрошенную сумму Балицкому. Начиная с апреля стали поступать известия о разного рода «происшествиях» на Сибирской магистрали — впрочем, авариях сравнительно мелких, способных остановить движение поездов не более чем на одни сутки. В ответ Петербург еще более ужесточил охрану дороги — настолько, что самую мысль о крупной диверсии пришлось временно оставить.

3. Балицкий 

Однако это не остановило Акаси и его союзников из руководства Лиги народовой. Решив, что все дело в низкой квалификации исполнителей-подрывников, в июне японец предложил «народовцам» передать в его распоряжение нескольких подходящих рядовых членов партии, обещая организовать их обучение саперному делу. В качестве инструктора Акаси планировал привлечь подполковника-артиллериста Танака Хиротаро, который в это время стажировался в Германии на заводах Круппа. Однако кандидатов в диверсанты «народовцы» в своих рядах не нашли и обратились за содействием к ППС. Те выделили двух молодых социалистов, которые действительно прошли курс обучения под руководством Танака, но в Сибирь в итоге так и не были посланы, когда стало известно, что все мосты магистрали, которые только и следовало подрывать, по-прежнему находились под неусыпной охраной.

Рисунок Балога с обозначением наилучшего места закладки взрывчатки для подрыва одного из мостов Транссибирской магистрали (Из бумаг Акаси в Библиотеке парламента) 

В общем, совместные японо-польские планы устроить крупную диверсию на Сибирской магистрали успехом не увенчались. Значительные средства оказались потрачены напрасно.

Р. Дмовский и Ю. Пилсудский в Японии

Прибыв в столицу Японии в середине мая 1904 г., Дмовский под видом военного корреспондента поселился в токийской гостинице «Метрополь». В конце мая состоялась его первая встреча с генералом Ко-дама. Организатором встречи выступил токийский МИД, который выделил в распоряжение Дмовского переводчика — знавшего русский язык Каваками То-сицунэ, впоследствии директора Общества Южноманьчжурской железной дороги (переговоры с Кодама, естественно, шли по-японски). Надежды, которые, вероятно, лелеял генерал Кодама, беседуя с совершенно не известным ему поляком, определялись положением дел на театре войны. В это время главные силы японской армии в Маньчжурии начали подготовку к генеральному сражению; в столкновении на реке Ялу на севере Кореи, произошедшем накануне, японские войска одержали верх и взяли до 600 солдат противника в плен. Поскольку поляков среди пленных оказалось не более 60 человек, становилось ясно, что изначальный «пропагандистский» план Дмовского пробуксовывает. Поэтому еще в бытность в Японии Дмовский (не исключено, что по прямому указанию Кодама) приступил к сочинению пропагандистских памфлетов, адресованных уже не только солдатам-полякам, но и другим «инородцам» в составе русской армии. Параллельно он выхлопотал обязательство Токио улучшить бытовые условия содержания в японских лагерях своих соотечественников-военнопленных.

8 июля в Токио, вероятно, на знаменитом проспекте Гиндза Дмовский прямо на улице столкнулся с Пилсудским, о приезде которого в Японию не подозревал. Договорившись о встрече на следующий день, поляки проговорили полдня. Предметом спора стала проблема вооруженного восстания в Польше и тактика Лиги народовой и ППС в этой связи. Как будет видно из последующего, придти к соглашению собеседникам так и не удалось.

Спустя несколько дней, 13-го июля, Пилсудский представил в МИД записку, в которой выступил с идеей негласного союза между оппозиционными силами Польши, с одной стороны, и официальным Токио — с другой, на базе подготовки и проведения вооруженного восстания под руководством ППС. Надо ли говорить, что, по плану Пилсудского, финансирование этого мероприятия целиком возлагалось на Японию. Но и оппонент Пилсудского не сидел сложа руки. 20 июля он направил в японский МИД свой собственный меморандум. В нем лидер Лиги народовой отверг идею вооруженного восстания в Польше — по его мнению, оно было преждевременным, не имело серьезных шансов на успех и, по всей вероятности, было бы быстро подавлено. Гораздо предпочтительнее, заключал он, было бы постоянно поддерживать на территории Царства Польского тревожную, взрывоопасную обстановку. Только такая ситуация, считал Дмовский, была способна удержать царское правительство от отправки расквартированных здесь войск на Дальний Восток.

Ознакомившись с записками Пилсудского и Дмовского, японские дипломаты отправили их на заключение в Генштаб, руководству своего министерства и в гэнро. Завершилось дело отказом Токио субсидировать вооруженное восстание под эгидой ППС. «Утешительным призом» для Пилсудского стала субсидия в 20 тыс. фунтов стерлингов (или 200 тыс. тогдашних иен), которую ППС получила от посланника Хаяси на проведение диверсий в тылу русской армии и распропагандирование польских солдат.

Конечная причина отказа Пилсудскому заключалась в противоположности стратегических планов сторон. Если японское правительство, понимая ограниченность ресурсов Японии по сравнению с Россией, стремилось к скорейшему окончанию вооруженного конфликта после победоносного маньчжурского «блицкрига», то польские националисты, напротив, были заинтересованы в том, чтобы война максимально измотала и обескровила царизм, то есть — в ее максимальной затяжке. К тому же тогдашние планы японского командования не выходили за рамки нанесения противнику непосредственного военного ущерба — путем диверсий на Сибирской железной дороге, например. В японском МИДе имелись собственные соображения. Здесь более всего опасались дискредитировать свою страну в глазах западного сообщества участием Японии в проектируемых поляками малопочтенных для мировой державы операциях (наиболее болезненной реакции японские внешнеполитические аналитики ожидали со стороны других многонациональных европейских государств, особенно Австро-Венгрии). В общем, в июле 1904 г. в Токио решили ничего не предпринимать для финансирования вооруженного восстания в России. Тогда японское правительство еще пугала перспектива субсидировать сомнительные начинания малознакомых деятелей, проводимые на краю света. Да и развитие военных событий в собственном смысле внушало большой оптимизм. Однако со временем обстоятельства стали иными, и отношение к идее Акаси «подогреть» российскую революцию изменилось.

К. Циллиакус и его место в освободительной борьбе

Вступая в войну с Японией, Россия стремилась не только укрепить свое положение на Дальнем Востоке, но попутно решить и ряд внутриполитических проблем. В Петербурге считали, что «маленькая победоносная война» (а иного исхода конфликта с Японией никто здесь и в мыслях не допускал) укрепит авторитет самодержавия и, таким образом, поможет восстановить в империи внутренний мир и спокойствие. Однако, объективно говоря, и риск был немал. Теоретически даже локальная, но проигранная война могла привести к еще большему ослаблению центральной власти, а в худшем случае — к полному или частичному развалу империи и отпадению от нее национальных окраин. Претендентов на отделение было достаточно.

В то же время свои проблемы имелись и «по ту сторону баррикад» — в оппозиционно-революционной среде. Расширение освободительного движения, весьма разношерстного по целям и составу участников, выдвинуло на первый план задачу временно закрыть глаза на межпартийные трения, на программные и тактические разногласия и объединить силы в борьбе с царизмом — в одиночку «свалить» его не имела шансов ни одна из антиправительственных сил. Во весь рост встал вопрос о том, кто из оппозиционеров способен выполнить роль такого объединителя. В описываемое время на эту роль активно претендовал финский оппозиционер Конни Циллиакус.

В царствование Николая II права Великого княжества Финляндского, которое входило в состав Российской империи на условиях широкой автономии, начали урезаться. Курсу на ускоренную русификацию этой национальной окраины, взятому в 1899 г., оппозиционно настроенные финны противопоставили акции пассивного сопротивления — массовый отказ от военной службы, демонстративные групповые увольнения с работы, подачу коллективных прошений по разным поводам и т.п. Эти акции, однако, нисколько не обескуражили и не остановили финляндского генерал-губернатора и стоявший за ним официальный Петербург. Последовали репрессии. В 1903 г. финские оппозиционеры частью были высланы за пределы княжества, частью оказались вынуждены эмигрировать самостоятельно. Среди эмигрантов были уже известные нам Йонас Кастрен и Конни Циллиакус. Находясь в Швеции, Циллиакус выступил ярым сторонником единства противников самодержавия, полагая, что только опираясь на объединенные силы всего освободительного движения, Финляндия имеет шанс впервые в своей истории обрести суверенитет.

К. Циллиакус 

Установлению тесных контактов Циллиакуса с российской революционной эмиграцией помогли обстоятельства. К концу XIX в. «штабы» крупнейших российских революционных и лево-либеральных движений переместились из России в Западную Европу. Почти сразу вокруг них сложились и центры по печатанию противоправительственной литературы, предназначенной для отправки в Россию. На границе с Германией полиция изымала почти всю печатную продукцию, которую революционеры и сочувствовавшие им пытались нелегально ввезти на территорию империи. На очередь дня встал «скандинавский» маршрут — границу со Швецией можно было пересечь без серьезного досмотра, ну а между Финляндией и Россией она и вовсе была почти прозрачной. К тому же от Хельсинки до Петербурга было рукой подать. В такой ситуации в глазах российских революционеров необычайно возросли роль и значение деятелей финской оппозиции. Начались поиски контактов с ними, на которые сами финны с готовностью откликнулись.

Еще в августе 1900 г. по просьбе российских революционеров-эмигрантов они учредили «российский комитет», который не только переправлял в Россию подпольную литературу, но отчасти и сам ее печатал. Циллиакус, отвечавший в комитете именно за транспортировку нелегальных газет, брошюр и листовок, в декабре 1903 г. предпринял объезд западноевропейских центров русской эмиграции для упрочения связей и активизации деятельности комитета, который отныне стал именоваться «финляндским бюро прессы». В общем, описанная выше встреча Циллиакуса с Акаси в феврале 1904 г. в Стокгольме не была простой случайностью.

Судьба финского оппозиционера

Конрад Виктор Циллиакус родился в Хельсинки в 1855 г. в семье крупного чиновника. Он был вторым ребенком профессора права и вице-спикера финского Сената, высшего после русского генерал-губернатора органа управления Великим княжеством, который совмещал в себе функции кабинета министров и верховного суда. Поскольку семья имела немецкие корни, дома у Циллиакусов разговаривали по-немецки и по-шведски чаще, чем по-фински. Конни получил прекрасное образование. С детства помимо финского он свободно владел немецким и шведским языками, к которым впоследствии добавились французский и английский. Казалось, блестящая чиновная карьера ему обеспечена.

Однако, окончив юридический факультет Хельсинкского университета и проработав несколько лет помощником судьи, в 1889 г. 34-летний Циллиакус сменил профессию и превратился в журналиста. Последующие пять лет он проработал в США специальным корреспондентом одной из финских газет, а затем два года в том же качестве провел в Токио. В эти годы наряду с газетными репортажами он выступил как публицист, переводчик и писатель, автор путевых заметок, романов и публицистических очерков. В бытность в Японии, в которой он провел около двух лет, он перевел на шведский язык знаменитую японскую сказку «Урасима Таро», а вернувшись в 1896 г. на родину, также по-шведски опубликовал специальный «Обзор и исследование Японии». Отметив прогресс, достигнутый этой страной за последние десятилетия благодаря использованию западных технологий, он утверждал, что японские западные заимствования касались только материальной сферы. В стремлении Токио утвердиться на азиатском континенте Циллиакус усмотрел лишь его реакцию на колониальную политику мировых сверхдержав. Независимо от степени основательности этих наблюдений, в предвоенные годы Циллиакус был одним из немногих скандинавов, которые побывали и близко познакомились с Японией. В глазах современников и соратников он, несомненно, являлся настоящим экспертом по японским делам.

Переход Петербурга к форсированной насильственной русификации Финляндии вызвал негодование Циллиакуса, возмужавшего в условиях американских свобод, и толкнул его в ряды финской оппозиции. Со страниц основанной им газеты «Фриа Урд» («Свободное слово») он резко критиковал политику царизма в Финляндии и призывал соплеменников оказывать ей активное противодействие. Правда, главные надежды на освобождение своей родины он всегда связывал с воздействием внешних сил. В 1903 г., почувствовав, что полицейские преследования неминуемы, Циллиакус эмигрировал в Стокгольм, а осенью следующего года, порвав с оппозиционерами-либералами, организовал собственную Финляндскую партию активного сопротивления.

Вслед за Всероссийской октябрьской (1905 г.) политической стачкой самодержавие пошло на уступки, в том числе и в финляндском вопросе. Финские оппозиционеры получили возможность вернуться на родину. В самом Великом княжестве русификаторский напор заметно ослаб, в Хельсинки появился однопалатный представительный законосовещательный орган. Однако «весна» продолжалась недолго, и с 1908 г. гонения на сторонников финского суверенитета возобновились с прежней силой. В итоге в декабре того же года Циллиакус снова выехал в Стокгольм. На этот раз его попытки оживить контакты с российскими революционерами-эмигрантами к успеху не привели, и уже в 1912 г. он заключил, что освободиться от гнета царизма Финляндия может только при поддержке западных великих держав. Едва началась Первая мировая война, Циллиакус явился к военному атташе Германии в шведской столице с идеей наступления немецких войск на Петербург через территорию Финляндии. Если Германия снабдит финских оппозиционеров оружием, вооруженное восстание в Финляндии и полная деморализация российского гарнизона в Хельсинки неизбежны, утверждал он. Германии достаточно лишь организовать военную подготовку финской молодежи.

Вероятно, Циллиакус обладал даром убеждения. Во всяком случае, как и десятилетием раньше в случае с Японией, его план вермахт одобрил, и начиная с 1915 г. в Германии заработали курсы военного дела для молодых финнов. По общему счету начальную военную подготовку на них прошло около двух тысяч человек, в основном студентов. В гражданской войне, начавшейся вскоре после обретения Финляндией суверенитета, это «войско Вильгельма» воевало на стороне «белых», которые в итоге и победили.

Таким образом, мечта финских оппозиционеров о независимой Финляндии сбылась, цель жизни была достигнута. Вернувшись на родину, Циллиакус отошел от дел и посвятил остаток дней написанию мемуаров, в том числе о годах русско-японской войны. Скончался он летом 1924 г. в Хельсинки, в 68 лет, тихо и незаметно, всеми забытый, в доме престарелых.

Идея создания единого революционного фронта и реакция на нее Токио

Во второй половине марта 1904 г. Акаси вернулся в Стокгольм и вновь встретился с Циллиакусом. На этот раз неугомонный финн изложил ему план созыва межпартийной конференции. Она, по его словам, была необходима как для усиления пропаганды противников самодержавия, так и для объединения и координации их практической антиправительственной деятельности. В подкрепление своих доводов финн предъявил письмо из Лондона от видного эсера Н.В. Чайковского, в котором тот горячо поддерживал идею единого революционного фронта. Вообще именно эсерам Циллиакус отводил ключевую роль в деле организации и проведения будущей конференции. От Японии, утверждал он, требуется лишь финансовая поддержка этого начинания.

Очевидно, что российское антиправительственное движение и его проблемы интересовали Акаси не сами по себе, а только в той степени, в какой они могли содействовать успеху Японии на полях Маньчжурии. Поэтому первоначально он весьма сдержанно отнесся к новой инициативе Циллиакуса. Однако финн сумел настоять на необходимости им обоим немедленно начать предварительные конфиденциальные переговоры с лидерами российской революционной эмиграции. В результате очень скоро японский полковник стал считать предприятие Циллиакуса «своим» и принял деятельное участие в его реализации. Теперь же Акаси твердо обещал лишь прозондировать почву в Токио — решение о финансировании межпартийной конференции он, разумеется, не мог принять самостоятельно. На том и порешили.

22 марта 1904 г. Акаси отправился в свой первый продолжительный вояж по Европе. «Я особенно нуждался в поддержке своего плана со стороны кого-либо из старших японских должностных лиц в Европе, а в Стокгольме в тот момент находился лишь секретарь, поверенный в делах», — объяснит он позже цель этой поездки в своем отчете. Посетив по дороге японские миссии в Берлине и Вене, через неделю он прибыл в Лондон. Здесь он встретился с Чайковским (тот подтвердил свое положительное отношение к идее межпартийной конференции) и с японскими дипломатами. Хаяси и Утсуномия также нашли план Циллиакуса целесообразным и, в принципе, согласились его финансировать, правда, отметив, что последнее слово остается за министром иностранных дел Комура. Одобрение Хаяси было особенно ценно — среди японских посланников в западноевропейских столицах именно он считался тогда старшим и наиболее авторитетным. Утсуномия со своей стороны обещал запросить Генштаб. Заехав на обратном пути в Париж, 8 апреля Акаси вернулся в Стокгольм.

Тем временем Циллиакус вынес свою инициативу на обсуждение финских оппозиционеров и также добился ее принципиального одобрения. В середине апреля, уже в Лондоне, на встрече с Чайковским и другим видным эсером, Ф.В. Волховским, он перешел к обсуждению практической стороны дела. Можно сказать, что именно в ходе их бесед план созыва межпартийной конференции впервые стал обретать зримые очертания. Не упустил Циллиакус случая и нанести визит в японскую миссию в Лондоне. Предъявив Утсуномия рекомендательное письмо от Акаси, он потребовал субсидии, однако ни денег, ни вразумительного ответа не получил — Токио продолжал молчать, и Утсуномия ограничился общими рассуждениями на тему о заинтересованности Японии в усилении «боевой линии всех оппозиционных партий».

Конец апреля застал Циллиакуса уже в Женеве, где он встречался с официальным руководством ПСР в лице члена ее ЦК В.М. Чернова и с одним из ветеранов революционного движения, публицистом-народником Л.Э. Шишко. Идея понравилась и им. Не менее успешно прошли предварительные переговоры с лидерами РСДРП. Вопреки опасениям эсеров Г.В. Плеханов ответил принципиальным согласием, а Бунд обусловил свое участие в конференции позицией ЦК РСДРП. Лидер Союза Освобождения П.Б. Струве, которого Циллиакус в первых числах мая навестил в Штутгарте, не стал спешить с окончательным ответом, но 3 июня поместил в своем журнале письмо в редакцию читателя «X» (маловероятно, чтобы это был Циллиакус) с призывом созвать конференцию всех оппозиционных царизму сил для создания единого координирующего органа и выработки солидарного плана действий. В начале лета 1904 г. были получены благоприятные предварительные отзывы от лидеров кавказских революционных организаций — Г. Г. Деканозова от Грузинской партии социалистов-революционеров-федералистов и князя X. Лорис-Меликова от армянской партии Дрошак. 13 июня идею Циллиакуса одобрил Совет РСДРП.

Г.В. Плеханов

Ф.В. Волховский 

Первоначально объединительный форум его инициаторы намечали провести уже в мае 1904 г., однако отсутствие средств и, главным образом, разногласия среди будущих участников заставили отложить его без малого на полгода.

Идея созыва межпартийной конференции не вызвала отторжения и у другой крупной величины эсеровской эмиграции, И.А. Рубановича, с которым в Париже в апреле беседовал уже Акаси. Но Рубанович высказался за ее проведение только в революционно-социалистическом «формате» (то есть, не привлекая либералов) и, главным образом, на средства французских социалистов, с которыми у него был налажен плотный контакт. По его мысли, участниками проектируемого форума должны были выступить ПСР, РСДРП и только некоторые близкие им национальные организации. Однако предложение Рубановича не прошло — и финны, и, особенно, поляки категорически высказались, во-первых, за широкое привлечение национальных организаций, равно революционных и либеральных, и, во-вторых, против какого-либо участия французов по принципу: объединяются только партии, непосредственно участвующие в борьбе с царизмом. В общем, на практике оказалась реализована лишь одна идея из конструкции Рубановича — местом проведения конференции был определен Париж.

В мае 1904 г. неожиданно заволновались финны — широкому представительству на конференции революционеров они явно предпочитали участие в ней либералов из Союза Освобождения, и только. Погасить их сомнения Циллиакус смог, лишь твердо пообещав, что далее требования установления конституционного строя в России и расширения автономии Финляндии итоговый документ будущей конференции не пойдет (как вскоре убедится читатель, тем самым Циллиакус намеренно вводил своих соратников в заблуждение). Но главные организационные трудности, которые обнаружились впоследствии, оказались связаны с позицией уже не финских или иных оппозиционеров, а меньшевистских лидеров РСДРП и польских социалистов.

И.А. Рубенович

В.М. Чернов 

По возвращении в Стокгольм в начале июня 1904 г. Циллиакус доложил Акаси текущую обстановку и вновь вернулся к вопросу о деньгах. Но его собеседник, по-прежнему не имея инструкций из Токио, ничего определенного ответить не смог. Тогда финн предложил ограничиться сравнительно небольшой, но срочной и адресной субсидией. «Для начала достанет трех тысяч иен на печатание прокламаций. Вы сможете проконтролировать их воздействие. Если результаты будут хороши, Вы сами определите размеры будущих выплат. Если Вы сейчас выдадите эти деньги прямо нам на руки, мы сможем быстро пустить их в дело. Если же их переведут на наш счет и потребуют предварительно представить план действий, мы только перессоримся, а дела не сделаем», — заявил он. Акаси запросил Генштаб и по этому поводу. Ответ Токио пришел в Лондон на имя Утсуномия. Новый заместитель начальника Генштаба Нагаока Гаиси неожиданно легко согласился перевести Акаси запрошенные им три тысячи иен, и японский полковник тут же передал деньги Циллиакусу.

Генерал Г. Нагаока 

30 мая 1904 г. японские войска заняли русский город-порт Дальний (Далянь) на Ляодунском полуострове, и к началу июня в Маньчжурии были сосредоточены уже четыре крупные японские группировки. Полным ходом шла подготовка к генеральному сражению, которое должно было закрепить достигнутые ранее частные успехи и окончательно переломить ход войны в пользу Японии. В первых числах июня общее командование войсками в Маньчжурии было возложено на героя японо-китайской войны маршала Ояма Ивао, начальником его штаба был назначен генерал Г. Кодама. 12 июня оба военачальника выехали в Маньчжурию. В их отсутствие Генштаб возглавили маршал Ямагата (начальник) и генерал Нагаока (его заместитель), которые и санкционировали запрошенный Акаси расход. Хотя сомнения в целесообразности финансирования российских революционеров остались и у новых руководителей Генштаба, в середине июня они выделили Акаси на эти цели 9 тысяч иен в качестве «резервного фонда». Но это был только первый шаг. До полного одобрения Токио планов Акаси было еще далеко.

Тернистый подготовительный путь

Получив от Акаси деньги, Циллиакус с удвоенной энергией принялся за подготовку первой в истории российского освободительного движения межпартийной конференции. Ее непосредственная цель, объяснял он японцу, должна заключаться в выработке совместного печатного воззвания и в организации демонстраций в России. Однако, говоря о задачах конференции другим заинтересованным лицам, Циллиакус с легкостью переставлял акценты: он мог указать и на организацию массовых вооруженных выступлений в империи (как это он сделал в письме Плеханову от 8 мая 1904 г.), и на выработку общего антивоенного манифеста, как он говорил финским оппозиционерам, и даже на совместные террористические выступления, как это было на одной из его встреч с эсерами в августе того же года. С течением времени в изложении Циллиакуса в программной части будущей конференции требования о введении в России конституции и предоставлении национальным окраинам автономных прав постелено стали вытеснять антивоенные лозунги, а в тактике центр тяжести из пропагандистской области переносится в сферу террористической и боевой деятельности. Очевидно, что эти изменения происходили под влиянием Акаси.

В суммарном виде письменные и устные высказывания Циллиакуса на этот счет можно свести к трем позициям. По мысли Циллиакуса, участникам конференции предстояло, во-первых, скоординировать свою пропагандистскую деятельность, во-вторых, договориться о создании в эмиграции единого информационного центра для тщательного отслеживания общеполитической ситуации в России и, в-третьих, выработать план совместных действий, нацеленных на свержение самодержавия или по крайней мере на его ограничение. Позднее, под давлением «националов», в повестку дня конференции был включен и вопрос о статусе угнетенных национальных меньшинств — предварительно было решено выступить под флагом борьбы за их независимость. Наибольшие разногласия ожидались при выработке текста совместной резолюции, в которой так или иначе было необходимо отразить программные требования и особенности тактики каждой из представленных партий. Возникла даже мысль во избежание раскола не принимать никакого совместного итогового документа вообще.

В июне Циллиакус несколько раз беседовал с польским социалистом Иодко. В середине месяца они встречались в Берлине, а в конце июня — в Женеве. Устами Иодко руководство ППС согласилось участвовать в конференции, но взамен поляк потребовал предоставить его партии оружие. Верный себе, оборотистый Циллиакус не только обусловил свою помощь в этом деле договором поляков со «своим другом А.» (т.е. Акаси) и передал требование Иодко японскому полковнику, но, зная о прямых контактах поляков с Хаяси, и сам под благовидным предлогом получил от японского дипломата на эти же цели 4 тысячи фунтов стерлингов (или 40 тыс. тогдашних иен). Обо всем этом Хаяси и Утсуномия немедленно доложили в Токио, но ситуация с финансами от такой постановки дела запутывалась все больше.

Параллельно с Акаси активные консультации с эсерами, дрошакистами и другими потенциальными участниками конференции продолжал вести Циллиакус. Переговоры шли с переменным успехом — лидеры партий то твердо обещали свое присутствие на будущем форуме, то начинали колебаться, высказывать сомнения и опасения разного рода, выдвигать встречные условия, тянуть с ответом. Грузин Деканозов, например, в обмен на сговорчивость кавказских федералистов прямо запросил у Акаси отдельную субсидию для своей партии, ссылаясь на катастрофическую нехватку средств; «освобожденцы» никак не могли решить, следует ли им участвовать в конференции или нет (патриотически настроенных либералов отпугивал «японский след» ее инициаторов — они боялись быть скомпрометированными); марксист Плеханов в пику эсерам категорически возражал против проведения конференции в Париже и высказывался в пользу Швейцарии. «Социал-демократы, придерживаясь социалистической ориентации, не могут участвовать в конференциях, не основанных на этих принципах», — говорил он Циллиакусу, явно метя уже в либералов. Существенную роль играли и межпартийные программно-тактические разногласия, и взаимная неприязнь вождей, и текущие события в самой России. Так, июльское (1904 г.) убийство эсеровскими боевиками министра внутренних дел В.К. Плеве, которое вызвало грандиозный отклик как внутри России, так и за рубежом, на какое-то время выдвинуло ПСР на авансцену русского революционного движения. Соответственно, повысились претензии ее лидеров относительно условий созыва планировавшейся конференции и программы ее работы — к явному неудовольствию других заинтересованных партий.

29 июня 1904 г. Акаси покинул Стокгольм и отправился в свое второе большое турне по Европе. 2 июля через Берлин и Страсбург он прибыл в Париж. Вслед за ним во французскую столицу явился Циллиакус, и они вместе отправились в Лондон. Встретившись здесь с Чайковским, они снова посетили японское посольство (Акаси тогда впервые лично представил Циллиакуса Утсуномия как свое доверенное лицо) и вернулись на континент — в Швейцарию. В Женеве, а затем в Цюрихе прошел новый большой раунд переговоров с лидерами эсеров (Е.К. Брешко-Брешковская), эсдеков (Г.В. Плеханов), Бунда, польских (социалист В. Иодко и «народовец» 3. Балицкий) и кавказских националистов (дрошакист М. Варандян). На этот раз почти все переговоры единолично вел Циллиакус — с этого момента Акаси, по его совету, стал держаться в тени, дабы не искушать патриотические чувства революционеров. Правда, порой Циллиакус проговаривался и прямо предлагал своим собеседникам финансовую поддержку Токио. Хотя все переговоры велись частным образом и строго конфиденциально, летом 1904 г. в эмигрантских кругах все громче заговорили о секретных контактах финна с японцами. Вскоре это породило большие проблемы.

Причину июльской активности Акаси следует искать в событиях на театре войны. На Ляодуне армия генерала М. Ноги осадила Порт-Артур, главные силы японских войск готовились к генеральному сражению под маньчжурским Ляояном. При благоприятном его исходе и в случае падения Порт-Артура, которое ожидалось буквально со дня на день, Токио мог рассчитывать на скорое заключение мира. А если мирные переговоры по времени совпали бы с крупной революционной вспышкой в России, условия договора стали бы еще более выгодными для Японии. Но добиться реального объединения российских революционных и оппозиционных партий и, таким образом, придать новый импульс массовым возмущениям внутри России оказалось весьма непросто. «Наибольшим препятствием в деле объединения оппозиционных партий, — вспоминал Акаси свои впечатления от июньского турне, — были межпартийные трения и взаимная ревность вождей. Даже вполне принимая объединение как общую цель, они не могли преодолеть взаимной подозрительности: социалисты-революционеры конфликтовали с социал-демократами; трения между польскими Национальной партией [Лигой народовой. — Авт.] и ППС были неизбежны как данность; нельзя было не принять в расчет и историю сложных межнациональных отношений — как в случае с русскими и поляками».

Свое окончательное отношение к идее объединительной конференции партийные руководители начали формулировать только в августе. 10 числа положительный ответ Циллиакусу от имени «освобожденцев» дал П.Б. Струве, а сразу за ним — и финские либералы. 18 августа в Амстердаме, выслушав на парадном обеде речь Циллиакуса о задачах предстоящей конференции, его план одобрила эсеровская верхушка — Е.Ф. Азеф, Е.К. Брешко-Брешковская, В.М. Чернов, Ф.В. Волховский и И.А. Рубанович. Дала согласие и польская Лига народова. Грузинские федералисты, дрошакисты и другие национальные партии, близкие эсерам, выжидали, но было очевидно, что их положительный ответ — лишь дело времени. Таким образом, к концу августа под вопросом оставалось только окончательное решение руководства РСДРП и близких ей национальных организаций еврейских, латышских, литовских, армянских и других марксистов. Похоже, что инициаторы конференции, зная об июньской резолюции Совета РСДРП, не испытывали по этому поводу особых тревог. Но, как вскоре выяснилось, напрасно.

П.Б. Струве 

Спустя всего два месяца социал-демократическая верхушка изменила свою позицию, и вот при каких обстоятельствах. 14-20 августа 1904 г. в Амстердаме работал очередной (6-й) конгресс II Интернационала, на котором были представлены социалистические партии 25 стран мира. Российские революционеры впервые встретились здесь с представителем японского социалистического движения — Катаяма Сэн. В знак солидарности в борьбе за немедленное установление мира и за социалистические идеалы как в России, так и в Японии, Плеханов и Катаяма под рукоплескания делегатов демонстративно обменялись рукопожатиями. И российские, и японские социалисты выступили в Амстердаме под антивоенными лозунгами.

Тема российско-японской антивоенной солидарности обсуждалась и в кулуарах, но совсем в ином контексте. Среди участников конгресса поползли слухи о том, что шнырявший между делегатами оппозиционер Циллиакус (он, не будучи делегатом, явился в Амстердам специально для продолжения переговоров) в действительности является платным агентом японского правительства, и все его начинание с объединительной конференцией напрямую финансирует Токио. В качестве ближайших подручных финна указывали на ПСР и польских социалистов. Эти разговоры весьма встревожили и насторожили лидеров РСДРП, их отношение к инициативе Циллиакуса резко изменилось — по выражению Ю. Мартова, руководство партии, опасаясь быть скомпрометированным, стремилось «сохранить полную независимость по отношению к военным противникам царского правительства». Вожди большинства национальных социал-демократических организаций также начали высказываться против участия в планировавшейся конференции. Эти настроения усились еще больше, когда стало известно, что центральная роль на будущем форуме уготована злейшим конкурентам эсдеков — эсерам. Из марксистов-«националов» наиболее умеренную позицию по этому вопросу гласно заняли лишь социал-демократы Польши и Литвы (СДКПиЛ) во главе с Розой Люксембург, да и то потому только, что хотели участвовать в конференции в противовес ППС. Но в сентябре отказались и они. Сразу по окончании амстердамского конгресса, 22 августа предложение финна обсуждалось на собрании представителей социал-демократических партий, членов Интернационала. Информация о «сознательном или бессознательном сношении» Циллиакуса с японским правительством прозвучала на этом собрании уже как факт. Все это предопределило отказ РСДРП и близких ей партий от участия в конференции. 3 сентября Совет РСДРП оформил это решение и довел его до сведения Циллиакуса. В последний момент о своем отказе ему сообщили Украинская революционная партия и еврейский Бунд. В итоге из числа национальных марксистских организаций в работе конференции согласилась участвовать лишь Латвийская социал-демократическая рабочая партия, причем на особых условиях. В общем, «единый революционный фронт», еще не сформировавшись, уже дал первую трещину.

Ю.О. Мартов 

Находясь в Амстердаме, Циллиакус исправно информировал Акаси о настроениях участников социалистического конгресса, а сразу после его окончания явился на встречу со своим патроном в Гамбург. Известие о бойкоте будущей конференции социал-демократами не могло не привести японца в замешательство. Тяжелые предчувствия немного рассеял социалист Иодко, который явился на встречу с Акаси специально, чтобы подтвердить участие в конференции ППС. Новость была тем приятней, что среди соратников Иодко под влиянием все тех же слухов о Циллиакусе также стали усиливаться бойкотистские настроения. С легким сердцем Акаси укатил в Стокгольм.

Но не успел он переступить порог своего дома, как телеграф принес из Лондона новое тревожное известие. Вопреки заверениям Иодко, сообщал ему Утсуномия, «левая» часть ППС взбунтовалась и настаивает на бойкоте конференции, не желая «работать на Японию». Так началось третье западноевропейское турне Акаси. В Лондоне, отбросив прежние конспирации, японские офицеры открыто явились на собрание местного отделения ППС, на котором были как сторонники, так и противники участия в объединительной конференции. Выслушав соображения «левых», Акаси заявил: «Организатором движения за объединение выступает Циллиакус. Я стремлюсь лишь помочь ему, если это необходимо. У несогласных нет альтернативы. Я не призываю вашу партию непременно участвовать; на вашем месте я бы сам скорее отказался. В выборе союзников у вас совершенно развязаны руки». Иодко, со своей стороны, призвал однопартийцев «тщательно взвесить» свое решение. Частным образом он заверил Акаси, что сделает все от него зависящее, чтобы представители ППС явились в Париж, и на этот раз не обманул.

«К середине сентября, — писал позднее Акаси, — и другие партии объявили о своей готовности участвовать в работе конференции». В общем, несмотря на бойкот РСДРП более или менее широкое представительство участников российского освободительного движения на объединительной конференции, казалось, было обеспечено.

Субсидии Генштаба Японии

О принципиальной готовности Токио финансировать межпартийную конференцию Акаси, вероятно, известили Хаяси и Утсуномия. Во всяком случае, сам Акаси впервые объявил об этом Циллиакусу после их совместного посещения японской миссии в Лондоне в июле. Встал вопрос о размере требуемой субсидии. Калькуляция будущих трат на проведение конференции и сопутствующую материальную помощь ее участникам дала гигантскую цифру в 100 тыс. иен (или 800 млн. современных иен). 21 августа телеграфный запрос Акаси на финансовый расход именно в таком размере лег на стол заместителя начальника Генштаба генерала Нагаока. Однако запрошенная сумма была столь значительна, что ходатайства Нагаока оказалось недостаточно и потребовались дополнительные санкции — начальника Генштаба маршала Ямагата, а затем и военного министра генерала М. Тэраучи.

Генерал М. Тэраучи 

Позиция высшего военного руководства Японии, как всегда, напрямую зависела от состояния дел на театре войны. Между тем события там развивались по далеко не лучшему для Токио сценарию. Первый штурм Порт-Артура, проходивший с 19 по 24 августа, не принес армии Ноги ничего, кроме 15-тысячных потерь. 23 августа началось и 4 сентября окончилось генеральное сражение под Ляояном. Поле боя осталось за японской армией, но, вопреки ожиданиям, эта победа не привела к разгрому русских — генерал А.Н. Куропаткин, организованно отступив, сумел сохранить свои основные силы. Становилось очевидно, что идея «маньчжурского блицкрига» терпит крах и война опасно затягивается. Все это, вероятно, и заставило Генштаб согласиться с предложением Акаси. 31 августа в Стокгольм на его имя поступила телеграмма за подписью Нагаока с уведомлением о согласии Токио выделить требуемую сумму. Тем самым финансирование русской революции превращалось в важное, хотя и негласное, направление японской внешней политики в условиях войны.

Однако деньги Генштаб выделял отнюдь не безусловно. Японскому командованию требовалась не столько совместная декларация об объединении русских революционеров-эмигрантов, сколько масштабные и, желательно, скоординированые антиправительственные акции на территории самой империи, причем как можно скорее. Кроме того, Акаси недвусмысленно давали понять, что субсидию следует тратить экономно и равномерно, не ограничиваясь финансированием «только нескольких партий». Стремясь избежать необязательных трат, контроль за действиями Акаси в финансовой сфере Генштаб возложил на Утсуномия. 100 тыс. иен, подчеркнул Нагаока в одной из своих последующих телеграмм Акаси, есть максимальная сумма, которую он вправе выплатить русским революционерам; «если эти партии не начнут демонстраций [в России] по причине недостаточного финансирования Генштабом, Вам не следует тратить остающиеся средства», — распорядился генерал.

Как бы там ни было, таким образом, к началу сентября была успешно решена и финансовая сторона дела. Подготовка объединительной конференции вступила в завершающую фазу.

Парижская межпартийная конференция, ее итоги и оценка их Токио

Во второй половине сентября Акаси и Циллиакус окончательно установили конкретные день, время и место открытия конференции, выработали ее программу и регламент и наметили список потенциальных участников. Немного попрепиравшись относительно «освобожденцев» (Акаси опасался их чрезмерной умеренности, но Циллиакус настоял на присутствии либералов), они от имени Циллиакуса разослали официальные пригласительные письма. Приглашения были посланы в 19 организаций, но направить в Париж своих делегатов согласились лишь восемь из них, а именно:

1. Союз Освобождения (делегаты: В.Я. Богучарский, князь Петр Д. Долгоруков, П.Н. Милюков и П.Б. Струве);

2. Лига народова (3. Балицкий и Р. Дмовский);

3. Финские оппозиционеры (К. Циллиакус и А. Неовиус (Arvid Neovius) с Л. Мехелином (Leo Mechelin) в качестве наблюдателя и советника);

4. ПСР (Е.Ф. Азеф, В.М. Чернов и М.А. Натансон);

5. ППС (В. Иодко-Наркевич, К. Келле-Крауз (Kazimierz Kelles-Krauz) и А. Малиновский (Aleksan-der Malinowski);

6. Грузинская партия социалистов-революционеров-федералистов (Г.Г. Деканозов и А.Т. Габуния);

7. Дрошак (М.А. Варандян) и

8. Латвийская с.-д. рабочая партия (Я. Озолс-«Зиедонис»).

Таким образом, в числе приглашенных на конференцию и принявших в ней участие оказались три (№ 1-3) несоциалистических организации и лишь одна социал-демократическая (№ 8). Зато эсеры могли рассчитывать на поддержку по крайней мере трех из числа оставшихся (№ 5-7). Представитель Латвийской СДРП, рабочий и будущий большевистский боевик Я. Озолс, подчеркнул, что принимает участие в конференции исключительно в информационных целях. Он стал единственным, кто отказался подписать ее итоговый документ.

Конференция открылась 30 сентября 1904 г. в парижском отеле «Орлеан» под руководством Циллиакуса, единогласно избранного председателем. Завершился форум 4 октября. Акаси, понятно, в зале заседаний не появился ни разу, хотя все это время находился в Париже. Главным предметом обсуждения стал проект общей декларации, который огласил либерал Милюков. Проект включал в себя требования, во-первых, свержения самодержавия и исключения любых посягательств на конституционные права Финляндии; во-вторых, замену царизма демократической формой правления на основе всеобщих выборов и, в-третьих, введение национального самоопределения с предоставлением национальным меньшинствам права на отделение и отказом от притеснений по национальному признаку.

Как и ожидалось, много времени заняло обсуждение национального вопроса, особенно польского.

П.Н. Милюков

Делегаты ППС настаивали на включении в итоговый документ требования полного суверенитета Польши, представители Лиги народовой высказывались лишь за обретение ею широких автономных прав. К лозунгу польской автономии склонялись и другие делегаты-«националы», тогда как эсеры и латышский марксист заявили себя сторонниками ее полного отделения. «Освобожденцы», со своей стороны, категорически отказались ставить свою подпись под резолюцией такого рода. Редактирование пункта общей декларации по национальному вопросу в приемлемом для всех участников духе было поручено полякам. В результате место требования «суверенитета» в итоговом документе заняло «национальное самоопределение», как изначально и предлагал Милюков.

По вопросу о смене политического строя в России согласия удалось достичь только после того, как «освобожденец» князь Долгоруков заявил, что русские либералы поддерживают идею всеобщих выборов (вообще, инициаторы конференции были приятно удивлены жесткостью антиправительственной линии представителей Союза Освобождения). Во избежание обострения тактических разногласий, делегаты, по предложению финнов, не стали специально уточнять методы, с помощью которых эти цели будут достигнуты, и ограничились фразой о «свержении самодержавия» в первом пункте декларации. Наконец, было специально подчеркнуто, что подпись под итоговым документом вовсе не обязывает партии-участницы отказываться от своих индивидуальных программ и избранных тактических средств. Таким образом, все решения конференции имели для ее участников не более чем рекомендательный характер.

В практической сфере было решено учредить в эмиграции общий координирующий орган, ответственный за межпартийные контакты, а также новое «бюро прессы» для усиления пропагандистского натиска на самодержавие. На практике дело ограничилось появлением в Копенгагене некоего межпартийного «связного пункта», которым руководил Циллиакус, и только. Попытку договориться по главному для японцев вопросу — об организации массовых вооруженных выступлений в России, провалили либералы. Мехелин заявил, что переход к радикальным методам борьбы, не гарантируя успеха, способен лишь спровоцировать Петербург на новый виток репрессий в Финляндии. Финнов энергично поддержали «освобожденцы» и делегаты Лиги народовой.

Сколько-нибудь конкретный план совместных антиправительственных действий также не был принят, о координации этих акций во времени и в пространстве речи и вовсе не заходило. «На конференции, — писал позднее в “Rakka Ryusui” Акаси, — было решено, что каждая партия может действовать своими методами: либералы должны атаковать правительство через земство и с помощью газетных кампаний; эсерам и другим партиям следует специализироваться на крайних методах борьбы; кавказцам — использовать свой опыт в организации индивидуальных покушений, польским социалистам — навык в проведении демонстраций». Неожиданно острые разногласия вызвал вопрос о времени публикации итоговой декларации. Делегаты ППС и других революционных партий настаивали на ее немедленном обнародовании, «освобожденцы» стремились оттянуть дело до ноября — времени созыва земского съезда в России, финны высказывались за еще большую оттяжку. В итоге опубликовать документ было решено в первых числах декабря 1904 г.

Рапортуя в Генштаб об итогах конференции вскоре по ее окончании, Акаси прокомментировал ее результаты следующим образом: «Нынешние беспорядки в России вызваны объединительной оппозиционной конференцией, которая прошла в начале октября в Париже с участием Польской социалистической партии, русских Либеральной партии и Партии социалистов-революционеров и других оппозиционных партий (исключая русскую Социал-демократическую партию). На этой конференции были приняты следующие решения: 1)8 ноября опубликовать совместную декларацию всех оппозиционных партий; 2) в конце ноября — начале декабря начать демонстрации [в России], причем каждая партия вправе использовать собственную тактику; 3) учредить координирующий но раздать 15 тыс. иен. Таким образом, с октября 1904 г. российские революционеры окончательно перешли на содержание Токио и в своих последующих действиях стали отчитываться непосредственно перед Акаси — не всегда, впрочем, исчерпывающе полно и вполне искренне.

В середине октября одновременно с революционерами Акаси и Циллиакус покинули Париж и двинулись восвояси. Обсуждение планов на ближайшее будущее, естественно, продолжилось и в Стокгольме. Под давлением финна 21 октября Акаси решился вновь обратиться к Нагаока за субсидией, на этот раз — в 2-3 миллиона иен, которые предназначались на закупку оружия для революционеров. Но руководство Генштаба отказало — в отличие от как всегда преисполненного оптимизмом Циллиакуса, в Токио итоги Парижской конференции и перспективы межпартийного объединения расценили невысоко. Военный министр Тэраучи, начальник Генштаба Ямагата, его заместитель Нагаока и начальник штаба Маньчжурской армии Кодама — все единодушно высказались против того, чтобы обременять напряженный военный бюджет своей страны огромными тратами на вооружение русских революционеров. Но Акаси и Циллиакус, полагавшие, что прекращение финансовой подпитки из Токио поставит крест на планах вооруженного восстания в России, решили не отступать. Доклады соратников из числа революционеров еще больше утверждали их в этой мысли.

Акаси не сдается

«Около 5 ноября я получил письма от некоторых партий, — телеграфировал Акаси в Генштаб. — Их содержание таково: несколько партий выпустили короткие декларации и распространили во многих местах обращения. Выступления в Центральной России были инициированы социалистами-революционерами или польскими социалистами. Произошло много столкновений между запасными и жандармерией, запасные в приграничных областях дезертируют. Под влиянием призывов либералов к конституции начались студенческие волнения. В Польше многие отказываются идти на военную службу».

Несмотря на некоторые неточности, многое в этом сообщении соответствовало действительности и, во всяком случае, отражало общее обострение внутриполитической ситуации в России. «Освобожденцы», как и обещали в Париже, в ноябре усилили давление на правительство с требованием ввести в России конституцию и гражданские свободы; ЦК ППС в середине октября принял решение начать вооруженное восстание в Польше, которое, хотя и было подавлено, явилось самым здесь крупным, начиная с варшавского 1863 г. Грузинские революционеры развернули пропагандистскую кампанию за отказ идти на военную службу. 1 декабря в эмигрантской печати была опубликована резолюция Парижской конференции, под которой, помимо других участников, стояла подпись вновь образованной Циллиакусом Финляндской партии активного сопротивления. Казалось, что октябрьские договоренности начинают воплощаться в жизнь и российская революция развивается, даже несмотря на эфемерность единства оппозиционных сил, достигнутого в Париже. Сам факт проведения этого совместного форума участников освободительного движения, первого за всю его историю, вызвал большой отклик не только в среде русских революционеров, но и в западноевропейском сообществе. Похоже, что все последующие события русской революции Акаси вполне искренне считал результатом своей подрывной деятельности вообще и Парижской конференции, в частности.

Поэтому, получив отказ Нагаока, он первым делом проигнорировал запрет Генштаба на использование остатков 100-тысячного августовского транша, а в дальнейшем и вовсе изменил тактику добывания средств. Отныне с настойчивыми просьбами к Токио о субсидиях российским революционерам по его наущению и параллельно с ним стал обращаться его давний знакомый и единомышленник Акизуки Сатио, накануне назначенный посланником в Стокгольм. Впервые с Акизуки Акаси встретился еще в 1901 г. в бытность того секретарем японского дипломатического представительства в Париже, затем они вместе ездили в Петербург. После окончания русско-японской войны Акизуки возглавлял японскую миссию в Австро-Венгрии, участвовал в работе мирной конференции в Версале по итогам Первой мировой войны, в последние годы работал директором издательства «Иомиури».

Встретившись осенью 1904 г. в Стокгольме, приятели быстро нашли общий язык. «Если финансирование диверсий на железных дорогах, агитации и вооруженных выступлений в России не противоречит политике правительства Японии, я готов сотрудничать с гном Акаси, — телеграфировал Акизуки министру Комура в ноябре 1904 г. — В случае, если он не годится, прошу указать другого человека. Сейчас Акаси находится в контакте с лидерами оппозиции, но я думаю, что в будущем он не сможет действовать эффективно [скрытый упрек Токио в отказе финансировать деятельность Акаси в должном объеме. — Авт.]. Конечно, мы не ввязываемся в подготовку каких-либо террористических актов». Казалось бы, это «мы» недвусмысленно указывало на сотрудничество Акизуки с Акаси как на свершившийся факт. Но Комура на телеграмму своего посланника в Швеции за номером 94 сразу отвечать не стал.

С. Акизуки

Падение Порт-Артура и «кровавое воскресенье»

В конце сентября 1904 г. русские войска предприняли попытку прорваться к Порт-Артуру и прекратить его осаду. Однако двухнедельное сражение на р. Шахэ не принесло генералу Куропаткину успеха. 2 января 1905 г. Порт-Артур пал. После многомесячной осады и тяжелейших кровопролитных боев командующий гарнизоном генерал A.M. Стессель согласился капитулировать. Судьбу защитников Порт-Артура предопределил захват армией М. Ноги господствующей высоты № 203, с которой осаждавшие получили возможность прицельно уничтожать остатки Тихоокеанской эскадры на внутреннем рейде крепости, беспрепятственно расстреливать сам город и его укрепления.

Успех генерала Ноги в Порт-Артуре явился важнейшим событием для каждой из воюющих сторон, но, конечно, с противоположным «знаком». У японского командования появилась возможность перебросить высвободившуюся осадную армию на основной театр войны в Маньчжурии и, таким образом, значительно укрепить свои главные силы. С другой стороны, взятие Порт-Артура означало конец запертой там 1-й Тихоокеанской эскадры противника, что, во-первых, заметно облегчало действия японских военно-морских сил, а, во-вторых, делало бессмысленным продолжение похода 2-й Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток. К началу 1905 г. армада адмирала З.П. Рождественского, выйдя из Балтики, находилась в плавании уже более трех месяцев и на момент взятия Порт-Артура достигла Мадагаскара. Несмотря на то, что поход 2-й эскадры к японским берегам, по «высочайшему повелению», был продолжен, война неизбежно катилась к своему завершению — победоносному для Японии.

К удивлению иностранных наблюдателей, российское общество в целом встретило известие о сдаче крепости равнодушно, а революционеры открыто ликовали. Большевистский вождь опубликовал по этому поводу специальную статью, в которой назвал падение Порт-Артура «исторической катастрофой» самодержавия, «непоправимым ударом», который «прогрессивная, передовая Азия нанесла отсталой и реакционной Европе». Ленин предрекал скорый революционный взрыв и в самой России: «Капитуляция Порт-Артура есть пролог капитуляции царизма»65.

Русская революция, как известно, началась «кровавым воскресеньем» — расстрелом организованного священником Г.А. Гапоном мирного шествия петербургских рабочих к Зимнему дворцу 9(22) января 1905 г. «То, что священник, всего лишь пользовавшийся доверием рабочих, смог возглавить десятки тысяч рабочих, которые принадлежали к разным партиям, и в итоге потрясти столицу России, — это далеко выходило за рамки моих ожиданий», — довольно самонадеянно отметил Акаси в этой связи в “Rakka Ryusui”.

В.И. Ленин

Расстрел рабочей манифестации перед Зимним дворцом 22 января 1905 г. 

Вскоре беспорядки охватили всю Россию, так или иначе в них оказалось втянуто большинство населения страны.

Опасаясь преследований, Гапон из России бежал и, очутившись в Западной Европе, был встречен вождями революционной эмиграции с распростертыми объятиями — всем хотелось погреться в лучах славы этого героя «кровавого воскресенья». Сначала, по приглашению социал-демократов, он вступил в РСДРП, но уже весной 1905 г. переметнулся к эсерам. В обоих случаях партийное членство Талона не рекламировалось. Рядовые революционеры-эмигранты воспринимали его как «надпартийного», подлинно народного вождя разгоравшейся революции, как фигуру, способную своим авторитетом погасить межпартийные разногласия и сцементировать революционный лагерь; другими словами — в качестве своего рода «нового» Циллиакуса, но уже не скомпрометированного контактами с военным противником России. Еще больше этот «образ» Гапона подкрепило его февральское (1905 г.) «Открытое письмо к социалистическим партиям», в котором он призвал революционеров «немедленно войти в соглашение между собой и приступить к делу вооруженного восстания против царизма».

Акаси и Акизуки атакуют свое правительство

В первые дни 1905 г. начала российской революции с нетерпением ожидали и Акаси с Акизуки. 3 января, посовещавшись с приятелем-полковником, Акизуки, еще даже не имея известий «о впечатлении, которое произвели в России последние события в Порт-Артуре», в своей очередной телеграмме в МИД зафиксировал рост общественного возбуждения в России. Дипломат сообщил о «двух или трех партиях, страстно желающих» взять в руки оружие, но «недостаточно оснащенных» для такого выступления. «Поскольку мудро ковать железо, пока горячо, наступил очень благоприятный момент сделать что-либо из предложенного мною в телеграмме № 94», — писал далее посланник. В заключение Акизуки срочно просил перевода 200 тыс. иен, предупредив, что «когда перспективы прояснятся, потребуется новая колоссальная субсидия». Комура в ответ согласился перевести в Стокгольм лишь 10 тысяч для «изучения внутренней ситуации в России», приказав дипломату незамедлительно направить в Петербург подходящего наблюдателя (Акизуки нашел двух). По существу же предложений посланника министр указал на необходимость «перво-наперво тщательно оценить эффект, который эти меры произведут не только на российские внутренние дела, но также будут восприняты в пограничных с нею державах, таких как Германия и Австрия». Другими словами, Комура призвал Акизуки действовать ответственно, взвешенно и осмотрительно, принимая в расчет интересы международного престижа Японии, особенно среди мировых держав. Задачу дезавуировать на мировой арене миф о «желтой угрозе» рассматривали тогда в «доме в Касумигасэки» (МИДе) как одну из первоочередных, а проектируемые Акизуки провокационные акции в случае их огласки легко могли возродить опасения западного сообщества на этот счет.

Но петербургское «кровавое воскресенье» вызвало в Стокгольме такой взрыв надежд, что Акизуки стало не до предусмотрительности и осторожности. 25 января он телеграфировал в Токио просьбу об экстренном переводе уже 400 тыс. иен немедленно, еще 250 тысяч месяц спустя, всего — порядка одного миллиона иен, а, «в случае успеха», — и больше. «Не будучи адекватно подготовлены, восставшие мало что могут противопоставить правительству, потому прошу срочно принять решение по моему настоящему запросу», — убеждал министра посланник; «наши партнеры заслуживают доверия»; «я обсуждал ситуацию с гном Акаси и размышляю о ней непрерывно с тех пор, как занял свой нынешний пост»; «принимать в расчет мнения Германии и Австрии нет необходимости».

Министр-крыса, как прозвали Комура недоброжелатели за манеру всюду совать свой нос, закрыл глаза на неслыханную дерзость последней фразы телеграммы Акизуки и обратился за консультациями к высшему военному руководству. В Генштабе же тем временем обдумывали ответ Акаси, который за последнее время уже дважды обращался к нему с запросами, аналогичными Акизуки к Комура. В итоге руководители военного и внешнеполитического ведомств приняли совместное решение начать с получения достоверных сведений об общественно-политических событиях и настроениях внутри России, а уж затем рассматривать запросы своих стокгольмских эмиссаров по существу. 26 января МИД просил Акизуки в ожидании дальнейших распоряжений продолжить собирать информацию о текущих российских делах. Аналогичные указания Комура направил и главам других японских миссий в западноевропейских столицах. Полученными сведениями руководители дипломатического и военного ведомств договорились обмениваться.

События «кровавого воскресенья» застали Акаси в дороге — желая выяснить настроения русской революционной эмиграции, он отправился из Стокгольма в свой четвертый вояж по Европе. «Во время этой поездки, — писал он позднее, — я слышал о плане покушения на кого-то из членов императорской фамилии. Действительно, несколько недель спустя террорист убил желатиновой бомбой крайнего реакционера, великого князя Сергея».

В начале февраля в Париже состоялась очередная встреча Акаси и Циллиакуса с эсерами Волховским и Чайковским, на которой речь шла о ближайших планах революционеров в условиях разгоравшейся революции. Центральной задачей по-прежнему являлось вооруженное восстание в России, во главе которого, по мысли японца и финна, должна была встать ПСР как самая многочисленная, организованная и «боевая» из всех российских революционных партий. Планы террористических нападений эсеров на царских чиновников Циллиакус предложил распространить и на Финляндию. Датой проведения вооруженного восстания был намечен июнь 1905 г., однако прежде, по мнению участников февральского собеседования, представителям революционных партий следовало вновь встретиться, чтобы скоординировать будущие действия. «В результате этой дискуссии, — сообщал Акаси, — при подготовке конференции оппозиционных партий, на которой предстояло выработать план усиления движения к лету, мы решили в полной мере использовать имя Гапона».

Министр иностранных дел Дз. Комура 

12 февраля прямо из Парижа Акаси направил маршалу Ямагата секретную депешу, интересную настолько, что есть смысл воспроизвести ее целиком: «Секретарь оппозиционных партий [Циллиакус] предлагает следующее: обстановка в России неожиданно ухудшается. Посему нет сомнения, что своей цели — свержения русского правительства — мы непременно добьемся, если отложим намеченную демонстрацию. Раньше июня провести ее невозможно, поскольку еще не вполне готовы крестьяне, рабочие и некоторые революционные партии. Тем не менее это не будет поздно — даже если русское правительство задумает начать мирные переговоры сейчас, ему понадобится много времени на подготовку. Поэтому нам следует продолжать поддерживать нынешнее оппозиционное движение, чтобы ослаблять правительство; в июне мы попробуем раздуть всеобщее движение [восстание] под руководством социалистов-революционеров. Это движение определит судьбу и оппозиционных партий. Мы просим японское правительство увеличить субсидирование, дабы вполне обеспечить успех.

По моим подсчетам, необходимо 440-450 тысяч иен, которые следует выплатить в начале мая; выплаты можно произвести и в два этапа. Детали мы обсудим с Акизуки, и о результатах я сообщу, но прошу Генштаб перевести деньги, не ожидая этого. Так как партии планируют произвести диверсии на фабриках по производству телеграфных и электрических проводов, могу ли я отложить переговоры с ними относительно диверсий на железных дорогах?»

Днем позже, 13 февраля, к министру Комура с секретной телеграммой обратился посланник в Париже Мотоно, причем содержание его депеши в Токио было доложено микадо, всем министрам, членам гэнро, а также высшему военному и военно-морскому командованию. Ссылаясь на собственные источники информации о положении дел в России, Мотоно энергично поддержал ходатайство Акаси о переводе 450 тыс. иен для финансирования русских революционеров.

Окончательного ответа Генштаба Акаси ждать не стал и в середине февраля передал Циллиакусу оставшиеся у него деньги на закупку оружия. Вероятно, именно на эти средства финн вскоре приобрел в Гамбурге 6 тысяч револьверов Маузера. Тем временем в Генштабе и военном ведомстве Японии взвешивали все «за» и «против» предложений Акаси и Акизуки. С одной стороны, субсидии русским революционерам, действительно, имели шанс оправдать себя быстрым и эффективным разложением противника «изнутри», но, с другой — в случае огласки, были чреваты вселенским скандалом и падением престижа Японии на мировой арене (среди высших военных чинов последнее обстоятельство особенно заботило генералов Танака и Кодама). В итоге было решено временно ограничиться печатанием и распространением среди российских войск в Маньчжурии пропагандистских материалов на русском языке и продолжением попыток диверсий на Транссибирской магистрали.

Неожиданная атака корпусом генерала Штакельберга городка Хейгоутай при Сандепу (главного опорного пункта армии генерала Оку) в январе 1905 г., хотя и не привела к успеху, но выказала недоработки японской военной разведки: японское командование оказалось слабо информировано о численности войск и планах противника. Не удался и подрыв КВЖД, который в конце января пытался осуществить диверсионный отряд японских добровольцев. Поэтому в начале февраля 1905 г. генерал Нагаока приказал Акаси вновь попытаться организовать серию крупных диверсий на Сибирской магистрали.

Приказ замначальника Генштаба застал Акаси в Париже, и, не откладывая, тот переговорил по существу вновь полученного задания с кем-то из видных эсеров (предположительно, с Ф.В. Волховским). Эсеровское руководство согласилось поручить своим боевикам подрыв одного из мостов магистрали и запросило на это 60 тыс. иен. Акаси оценил операцию дешевле — в 40 тысяч, и 6 февраля направил по этому поводу запрос в Генштаб; генерал Нагаока сразу дал согласие. Однако спустя всего неделю, 12 февраля, Акаси, как мы уже знаем, уведомил Генштаб о том, что диверсии на Транссибе целесообразно отложить. При этом полковник, вероятно, опасался нанести ущерб планируемому вооруженному восстанию — во-первых, не хотел распылять силы его участников, а во-вторых, понимал, что приостановка железнодорожного сообщения способна затруднить связь между ними. Токио ничего другого не оставалось, как согласиться с доводами Акаси. Таким образом, и вторая попытка остановить движение на Сибирской железнодорожной магистрали не увенчалась успехом. В 1904-1905 гг. Токио в общей сложности истратил на эти неудавшиеся диверсии более 70 тыс. иен, или 200 млн. современных рублей.

Ответ МИДа и Генштаба

Политический «ястреб» Комура с самого начала был настроен против начинаний Акаси, направленных на негласное финансирования русских революционеров. Во-первых, он видел в них потенциальную угрозу международному авторитету Токио, а во-вторых, не был уверен в эффективности этих трат («пока я не получал доказательств, имели ли эти субсидии какой-либо эффект, или нет», — заметил он в одной из январских депеш на имя Акизуки). Комура дальновидно полагал, что известия о тайном финансировании Японией социалистического движения в России могут вызвать большую озабоченность в мире и резкий протест со стороны не только Германии и Австрии, непосредственно втянутых в решение «польской проблемы», но и других великих держав. В свою очередь, антияпонские настроения западного сообщества могли серьезно осложнить для Токио ведение будущих мирных переговоров. В общем, с точки зрения Комура, начинания Акаси и Акизуки при гадательности выгод потенциально содержали в себе большую опасность для национальных интересов Японии.

Н. Макино 

По всем этим соображениям Комура давно и сознательно отстранился от них. В итоге деятельность Акаси, имея непосредственное отношение к вопросам внешней политики, целиком перешла в компетенцию токийского генералитета. Но Комура не собирался сдаваться и сидеть сложа руки. С конца января 1905 г. его ведомство, под предлогом более тщательного ознакомления с внутриполитической ситуацией в России, начало собирать информацию, которая могла бы дезавуировать оптимизм Акаси и скомпрометировать его подручных-революционеров в глазах высшего военного руководства страны. И такая информация не заставила себя ждать. Главным источником нужных Комура сведений выступил Макино Нобуаки, японский посланник в Вене, оценки которым текущего состояния революционного движения в России и прогнозы его развития разительно отличались от шедших из Стокгольма и Парижа.

«Хотя партии социал-демократов и социалистов-революционеров постоянно раздувают революционное движение, — сообщал Макино министру в марте 1905 г., ссылаясь на сведения своего агента из Кракова, — их активность неуклонно угасает… План мобилизации резервистов в Лодзи и Варшаве отложен… Войска заняты охраной железных дорог и городов, в которых введено военное положение. Очень маловероятно, чтобы русское правительство было готово продолжать войну. Я думаю, что внутренние беспорядки будут происходить независимо от правительственных репрессий, и сомневаюсь, чтобы люди придавали большое значение официально объявленным “политическим реформам”». Из сообщений Макино следовало, что русская революция, если и произойдет, то совершится естественным образом (а, следовательно, попытки «подстегнуть» ее излишни), и, что самое главное, Петербург, независимо от всего этого, уже созрел для мирных переговоров. В обоих случаях денежные вливания в русскую революцию следовало прекращать.

Посовещавшись со своим ближайшим окружением, Комура согласился с оценками Макино. На очередную просьбу Акизуки финансировать закупки оружия революционерами министр отреагировал так: «Как видно из Вашей телеграммы № 25, беспорядки в России имеют шанс продолжаться, даже если Япония не будет их поддерживать. Более того, я думаю, что в настоящее время помощь со стороны Японии даст мало практических результатов, даже в случае положительного итога. Правительство решило держаться политики невмешательства до тех пор, пока ситуация в России не изменится. Вам, имея в виду мои настоящие инструкции, следует вести себя осторожно. Рискнете ли сообщить подлинное состояние вещей?». Это был полный и, казалось, окончательный отказ. Акизуки оказался вынужден прекратить свои ходатайства в пользу инициатив Акаси.

Однако в Генштабе и военном министерстве Японии рассуждали иначе. В течение 19 дней, с 19 февраля по 10 марта 1905 г., происходило Мукденское сражение — величайшая на тот момент битва в новейшей истории человечества. С обеих сторон в ней приняло участие свыше 560 тысяч солдат и офицеров. Русская армия вновь потерпела поражение, 10 марта японские войска триумфально вступили в Мукден, однако на преследование в беспорядке отступающего противника у них уже не оставалось ни физических, ни моральных сил. К тому времени резервы Японии были исчерпаны, тогда как пополнение русской маньчжурской группировки продолжалось. Было очевидно, что в обозримой перспективе оборонительная линия, возведенная японцами вокруг Мукдена, не удержит пополненную свежими силами российскую армию от контрнаступления. Перед японским командованием со всей остротой встал вопрос о необходимости заключения мира.

Маршал А. Ямагата 

Мысль о выработке стратегического плана, направленного на скорейшее начало мирных переговоров, практически одновременно возникла у начальника Генштаба маршала Ямагата и главы штаба Маньчжурской армии генерала Кодама. Получив меморандум Кодама, Ямагата обсудил его с военным министром, и, заручившись поддержкой Тэраучи, представил его на рассмотрение министров иностранных дел и финансов, а затем и премьер-министра графа Кацура Таро. Высшее японское командование полагало, что в сложившихся условиях полный военный разгром России невозможен, а потому Токио следует добиваться скорейшего окончания войны другими, преимущественно дипломатическими, методами. Поскольку военные выражали готовность параллельно предпринять усилия со своей стороны, меморандум Кодама-Ямагата получил название «Очерка правительственной стратегии». Начинания Акаси упоминались в «Очерке» мельком — в качестве второстепенного обстоятельства, способного склонить Петербург к миру. Однако в действительности на русскую революцию военное руководство Японии теперь стало возлагать особенно большие надежды.

28 марта 1905 г. Генштаб тайно вызвал Кодама в Токио, где генерал в условиях строжайшей секретности с головой погрузился в составление нового плана действий. Одновременно была проведена массированная «атака» на бывших противников начинаний Акаси из состава высшего генералитета. Уже в конце марта маршал Ямагата и министр Тэраучи согласились финансировать русских революционеров, а 8 апреля этот план, несмотря на противодействие со стороны Комура, получил окончательное одобрение премьер-министра и кабинета министров. Таким образом, мощный финансовый поток в адрес русских революционеров получил правительственную санкцию.

Проблема первая: на что употребить субсидию?

Это может показаться странным, но, месяцами добиваясь денег от Токио, российские революционеры до последнего момента не имели ясного представления, на что конкретно нужны эти средства, кому и когда их надлежит передать и как потратить. Эти вопросы явились предметом обсуждения Акаси и Циллиакуса сразу, как только в Стокгольме стало известно об апрельском решении токийского Кабинета министров.

25 апреля, находясь в Париже, финн представил японцу набросок первоочередных трат на общую сумму в 23,3 тыс. фунтов стерлингов, или 1,8 млрд. современных иен (сегодня эквивалентных 560 млн. рублей). В записке Циллиакуса, в оригинале написанной по-французски, значилась передача эсерам 4 000 фунтов стерлингов в Париже на необозначен-ные цели; на покупку яхты — 2 500 фунтов (из них 500 в Лондоне неуказанному адресату); 500 фунтов будущему экипажу яхты; грузинским федералистам на покупку 5 тыс. стволов — 2 000 фунтов; эсерам на приобретение 1 тысячи ружей — 800 фунтов; финским оппозиционерам-активистам на покупку 8 тыс. стволов — 6 400 фунтов; польским социалистам на те же цели (приобретение 5 тыс. ружей) — 4 000 фунтов и, наконец, 2 100 фунтов эсерам и финнам специально для закупки 500 карабинов «Маузер».

«Как усматривается из приведенной записки Циллиакуса, — секретно доносил из Парижа в Петербург директору Департамента полиции чиновник русской контрразведки И.Ф. Манасевич-Мануйлов 15 мая 1905 г., — японское правительство при помощи своего агента Акаси дало на приобретение

14 500 ружей различным революционным группам

15 300 фунтов стерлингов, то есть 382 500 франков. Кроме того, им выдано 4 000 фунтов (100 000 франков) социалистам-революционерам и на приобретение яхты с содержанием экипажа 4 000 фунтов (100 000 франков)».

Таким образом, первоначально Циллиакус предполагал передать львиную долю выделенных Токио средств на организацию вооруженного восстания, покупку оружия и его доставку в Россию именно эсерам; поляки, грузины и финны выступали следом. Для того, чтобы объяснить рядовым революционерам происхождение столь значительных поступлений в партийные кассы (особенно эсеровскую), была пущена в ход легенда о том, что деньги якобы получены из США в виде частных пожертвований на русскую революцию. Большевикам же, как видим, по плану Циллиакуса не доставалось ничего.

Проблема вторая: как перевести деньги в Европу?

В интересах конспирации Токио решил направить субсидию русским революционерам не прямо на имя Акаси, а в обход — через японскую миссию в Лондоне, тем более что осенью 1904 г., как мы помним, военному атташе Утсуномия уже поручался надзор за финансовыми операциями его коллеги из Стокгольма. Однако на этот раз на Утсуномия были возложены не только функции «кассира» и «счетовода», но и «аудитора» — ему надлежало вникать во все тонкости действий Акаси в финансовой сфере и тщательно контролировать производимые им расходы, блюдя их целесообразность и обоснованность. Свои отчеты на этот счет Утсуномия обязывался направлять прямо в Генштаб. Таким образом, Акаси был лишен права расходовать субсидию Токио по своему единоличному усмотрению, хотя был известен щепетильностью и аккуратностью в денежных вопросах (если верить слухам, только однажды в туалете какого-то европейского вокзала он выронил из «набрюшника» пару-тройку сотен рублей). Как мы указывали выше, детальные финансовые отчеты японского полковника не сохранились. Вместе с тем известно, что в декабре 1905 г. с собой на родину он привез порядка 270 тыс. иен — остаток выделенного ему правительством миллионного кредита.

25 апреля, получив шифрованную телеграмму от Акаси, Утсуномия с семью тысячами фунтов стерлингов в кармане двинулся в Париж. 29 числа офицеры встретились в условленном месте (в отеле «Интернациональ» на улице Кастильон близ Триумфальной арки) и подробно обсудили ситуацию с финансированием революционеров. Утсуномия одобрил намерения Акаси и выдал ему всю привезенную из Лондона сумму. Так был запущен механизм передачи Акаси полученных из Токио средств.

Проблема третья: кого субсидировать?

Посетив утром 2 мая японскую миссию в Париже, в три часа пополудни того же дня и в том же 20-м номере парижского отеля «Интернациональ» Акаси, по предварительной договоренности, встретился со своим давним знакомым. Это был представитель грузинских федералистов Деканозов, который пробыл у японца до 6-ти вечера. Речь, разумеется, шла о состоянии революционного движения в России и мерах, необходимых для его оживления. Впрочем, для характеристики содержания их беседы лучше дать слово все тому же И.Ф. Манасевичу-Мануйлову. Вместе со своим агентом-французом этот русский чиновник сумел подслушать разговор из соседнего номера и дословно записать его — беседа шла на французском языке, на котором Акаси, по отзыву Мануйлова, «выражается хотя и свободно, но очень медленно»:

«Деканози рисует подробную картину положения дел в России, рассказывает некоторые эпизоды из революционного движения, особенно останавливаясь на агитации в Грузии, которую Акаси обещает ему поддержать… Затем разговор переходит на долго обсуждающийся собеседниками вопрос о необходимых материальных средствах. Причем Акаси отсчитывает 125 000 франков, которые вручает Деканози. До нас явственно доносится шелест кредитных билетов. В заключение уславливаются относительно псевдонимов для корреспонденции: “Фредерик” — для Деканози и “Жорж” — для Акаси».

Вид на Rue Castilione от Триумфальной Арки (начало XX в.)

Отель «Интернациональ» 

4 и 7 мая в ту же гостиницу к Акаси являлся Циллиакус. На этот раз расслышать содержание бесед русскому контрразведчику из своего тайного «убежища» не удалось — деловые разговоры велись в соседней комнате. «Известно только, — доносил Мануйлов, — что свидания эти были весьма продолжительны; что после первой беседы с Циллиакусом Акаси признал нужным отложить свой отъезд и что после второго свидания, состоявшегося 7 мая, он… отправил в Токио шифрованную телеграмму в 200 слов, за которую уплатил 1 500 франков. Провожая посетителя до дверей гостиницы, он держался перед Циллиакусом как перед лицом, пользующимся его высоким уважением».

Сообщение Мануйлова соответствовало действительности, но о содержании депеши Акаси он мог только догадываться. В архиве МИДа в Токио сохранилась пространная секретная телеграмма Акаси на имя Ямагата, посланная из Парижа именно 7 мая 1905 г. В ней японский полковник в числе прочего сообщал:

«Итог собеседований с [представителями] разных партий таков: на Кавказе сохраняется хаос. Крестьяне разоряют государственные фермы и отказываются платить налоги. Продолжаются индивидуальные покушения; правительство бессильно против анархии, в будущем ожидаются новые мятежи. Польша следует за примером Кавказа. Социал-демократическая партия жаждет организовать летом восстание. Если бы многочисленные малые партии имели оружие, ничто не смогло бы предотвратить продолжения борьбы. Есть некоторая надежда на скорый раскол финской умеренной партии и выделение из нее радикалов. По возвращении я представлю подробный доклад. Социалисты-революционеры сообщают, что группа офицеров в количестве 140 членов предложила их партии сотрудничество. Это движение могло бы перетянуть на сторону революции войска… Все партии ведут закупки оружия в Швейцарии, в Гамбурге и других местах. Ожидается, что нам удастся купить старые ружья по 7 иен за штуку. Как я уже докладывал, лидеры уверены в успехе летнего выступления. Но польские социалисты, кавказцы и я беспокоимся на этот счет. Пожалуйста, поставьте перед собой цель передать им как можно больше оружия…».

«В течение пребывания своего в Париже, — заключал свой доклад русский контрразведчик, — полковник Акаси ежедневно посещал японское посольство, где виделся с подполковником Хисаматсу, но особенно близок был с капитаном Такадзука, которого несколько раз посетил на дому. Он дал обед персоналу посольства в Hotel International d'Jena; наконец, 8 мая, в 2 часа пополудни в Hotel Albe он имел свидание с бароном Суэмацу, находившимся тогда проездом в Париже. 11 мая в 8 ч. 40 м. утра Акаси выехал в Лондон через Кале, причем на Северном вокзале его провожали военный и морской атташе».

Как показали дальнейшие события, это был последний раз, когда Акаси так надолго задержался в своей любимой парижской гостинице. С момента вступления операции по закупке и переправке в Россию оружия в завершающую стадию он решительно изменил образ жизни. Сделав своей «штаб-квартирой» Лондон, японец стал редко засиживаться на одном месте. Для связи с Циллиакусом и Деканозовым он пользовался несколькими каналами: зашифрованные и подписанные псевдонимами письма и телеграммы шли обычной почтой, либо пересылались с оказией или курьером; в качестве резервных «почтовых ящиков» использовались японские посольства в Швеции и во Франции. Особо доверенные лица Акаси — его помощник в Стокгольме майор Нагао и Такадзука в Париже — получали и пересылали корреспонденцию по назначению. В общем, начиная с мая 1905 г., Акаси стал трудиться на нужды русской революции денно и нощно. Его переезд в Лондон был вполне ожидаем и естествен — начиная с 1902 г. Великобритания была ближайшим союзником Японии, во время самой войны Лондон вел откровенно прояпонскую политику, печать и общественное мнение этой страны целиком были на стороне Японии. Наконец, именно в британской столице постоянно находился держатель токийских субсидий — военный атташе Утсуномия.

Закупка оружия и боеприпасов

Покинув 11 мая Париж, Акаси явился в Лондон. До начала июня он снимал номер в привокзальной гостинице «Чэринг Кросс» (Charing Cross hotel), a затем перебрался неподалеку, в маленький и малозаметный отель «Крейвен» (Craven hotel). Гостиничные номера Акаси использовал для тайных встреч с ближайшими соратниками — Циллиакусом, Деканозовым, Чайковским, Гапоном. Обставлено все это было крайне конспиративно. Так, комнаты Акаси и Циллиакуса располагались на одном этаже «Charing Cross», но в противоположных концах коридора — «очень часто навещая друг друга, — объяснял ситуацию Акаси, — мы стремились при этом избежать внимания публики»; Гапон жил в той же гостинице, но под чужим именем.

Отель «Чэринг Кросс» (современный вид) 

В середине июня, сразу вслед за первой на новом месте встречей с Гапоном, японец поспешил снова сменить квартиру и, по собственному признанию, «окончательно законспирировался»: «никто, кроме полковника Утсуномия, — напишет он впоследствии, — не знал мой новый адрес». После ухода японца «в подполье» и опираясь на полученные от него полномочия, практическую сторону закупок оружия и организацию его переправки в Россию возглавил Циллиакус. Ответственным за приемку груза на месте был намечен Гапон; эсеры должны были обеспечить организационную сторону вооруженного восстания. Однако нити всего заговора и его финансирование по-прежнему находились в руках Акаси и Утсуномия.

Г.Г. Деканозов

Как мы знаем, вплотную изучать западноевропейский оружейный рынок Циллиакус начал еще в марте 1905 г. и к маю, казалось, вполне овладел информацией на этот счет. Когда дошло до самих закупок, финн, по совету Акаси, не стал вступать в контакт с оружейными заводчиками. Вместо этого он занялся поисками посредников, которых нацеливал, главным образом, на списанное вооружение и в больших количествах. Первое делалось по соображениям конспирации, второе — по причине экономии средств. О боевых качествах такого оружия и участи тех, кто будет держать его в руках, никто из заговорщиков не задумывался. «Покупать вооружение было тяжелой задачей, — вспоминал позднее Акаси. — Главным образом потому, что каждая партия предпочитала свой вид оружия. Рабочие по составу партии, как социалисты-революционеры и польские социалисты, не любили ружья. Напротив, финны и кавказцы, в рядах которых было много крестьян, отдавали предпочтение именно им». Действительно, купить десятки тысяч винтовок и револьверов, миллионы патронов к ним и несколько тонн взрывчатых веществ так, чтобы об этом никто не узнал, было весьма непросто. Еще сложнее было нелегально доставить все это из Западной Европы в Россию.

Первыми деловыми партнерами Циллиакуса по оружейной части стали еврейские коммерсанты из Гамбурга. В конце мая финн заключил с ними договор на поставку нескольких тысяч карабинов Маузера, но тайные информаторы сообщили Акаси о подозрительных контактах гамбургских негоциантов с местным российским консулом. В итоге в первых числах июня Циллиакус оказался вынужден порвать с ними отношения. «Прокол» финна не стал фатальным — пока он вел переговоры в Германии, Деканозов в компании с грузинским анархистом князем Варлаамом Черкезовым и его швейцарским единомышленником Евгением Бо (Eugene Baud) с санкции Акаси договаривались о закупке нескольких тысяч винтовок «Веттерли», недавно снятых с вооружения швейцарской армии. В итоге Е. Бо, ссылаясь на знакомого швейцарского полковника, сообщил Деканозову о возможности приобрести 15 тыс. винтовок «Веттерли» и двух с половиной миллионов патронов к ним непосредственно на армейском складе в Базеле. Грузин обсудил вопрос с Акаси, и 20 июня договор со швейцарскими военными о покупке всего перечисленного был заключен. Эта партия оружия и боеприпасов предназначалась для переправки в Петербург. Вскоре тем же порядком был подписан секретный контракт на поставку еще 6 тысяч винтовок и полутора миллионов патронов. Эту часть груза имелось в виду направить на Кавказ. В интересах конспирации все расчеты были произведены наличными, причем в качестве покупателя выступил Деканозов, которому Акаси загодя выдал необходимую сумму.

С. Таката

М. Янагидани 

В соответствии с контрактом перед отправкой оружие и боеприпасы сотрудники швейцарского арсенала упаковали самостоятельно. В середине июля вновь смазанные и запакованные в 2,5 тысячи ящиков (срочно добыть их тоже оказалось нелегко), эти винтовки по железной дороге Бо переправил из Базеля в голландский Роттердам. Получателем груза значилась подставная голландская фирма Cordonnerie & Со. Предприятие было сопряжено с большим риском — в случае разоблачения таможенные службы Швейцарии и Голландии имели все основания изъять этот груз. Скрытно переправить его было невозможно уже по одному тому, что для его перевозки понадобилось восемь железнодорожных вагонов. Но удивительным образом все обошлось.

Чтобы застраховаться от последующих осложнений формального характера, а значит, и неизбежной скандальной огласки всего дела, Акаси обратился за помощью к представителю японской фирмы Таката и Ко в Европе Янагидани Минокити, а тот, в свою очередь, привлек давних бизнес-партнеров своей фирмы, англичан Дж. Скотта (J.K. Scott) и Уатта (Watt). Англичане сомнений не вызывали: Скотт, владелец компании «Белл» (Bell), до этого много лет прожил в Японии и постоянно сотрудничал с основателем Таката и Ко, Таката Синдзо; Уатт был его ближайшим партнером.

Основанная в 1881 г. фирма Таката и Ко к началу XX в. превратилась в одну из крупнейших японских компаний, которая специализировалась на поставках в Японию зарубежных технологий и механизмов. Детище Таката Синдзо имело сеть филиалов в западноевропейских странах, благодаря чему успешно выполняло заказы военного и военно-морского ведомств Японии по закупкам военного снаряжения и материалов. Несмотря на тесные контакты с токийским истэблишментом, зарубежные представители этой фирмы, оберегая репутацию частной компании, не могли действовать по прямым указаниям Акаси, тем более — в коммерческих операциях столь деликатного свойства. Другими словами, чтобы заручиться содействием Янагидани, Акаси пришлось ходатайствовать перед Генштабом, а тому, в свою очередь, — обращаться в головной офис компании в Токио. Соответствующие указания Скотту, вероятно, также последовали оттуда. Дальнейшие сложные манипуляции с закупленным в Европе оружием явились плодом конспирации уже многоопытных служащих компании Таката.

«Дабы обойти всевозможные формальные препятствия и во избежание огласки имени поставщика оружия, — писал Акаси в своем докладе, — через представительство фирмы Таката и Ко в Роттердаме был арендован какой-то склад. Здесь и хранилось оружие, присланное из Швейцарии Бо, вплоть до его отправки в Лондон. Когда оружие прибыло в Роттердам, Уатт… загрузил им большой пароход, который направил в Английский канал, причем по документам груз следовал в Манилу. На деле оружие планировалось перегрузить на борт [парохода] “Джон Графтон” за пределами Канала, а затем двинуть на север — в Балтийское море… Но переброску груза в Англию приостановила таможня. Таката и Ко вместе с Уаттом понадобились огромные усилия, чтобы найти выход из создавшегося положения и добиться разрешения на отправку оружия в Великобританию». В Лондоне ящики с винтовками Дж. Скотт разместил на складе собственной фирмы.

Решение транспортного вопроса

Следующим шагом стало приобретение кораблей-перевозчиков смертоносного груза и поиск команд для них. Акаси и Циллиакус рассчитывали обойтись одним грузовым пароходом и парой подсобных парусно-паровых судов. Получив от японца необходимые средства, финн начал с покупки яхт. Обе удалось приобрести в Лондоне. Первая («Сесиль») была пришвартована в одном их лондонских яхт-клубов, вторая («Сизн») ждала своего часа на рейде в Рамсгейте. Капитана «Сизн» нашел Чайковский из числа норвежских моряков, а управлять «Сесилью» Циллиакус пригласил американца Б. Халла (В. Hall), с которым был знаком еще со времен японо-китайской войны 1894-1895 гг. В дальнейшем капитаны этих малых судов неоднократно менялись. О командах яхт не известно ничего.

Основной «грузовик», перевозчик оружия, по заданию Янагидани в Великобритании подыскал англичанин Уатт. Им стал 315-тонный пароход «Джон Графтон», покупку которого согласился оформить на свое имя лондонский виноторговец Роберт Дикенсон (R.R. Dickenson), доверенное лицо Чайковского (Акаси почему-то считал этого англичанина «казначеем» всей партии социалистов-революционеров). Деньги Дикенсон получил от Чайковского, а тот, разумеется, — от Акаси. «При покупке “Джона Графтона” также возникли громадные трудности», — вспоминал Акаси, но сделка все-таки состоялась. 28 июля Дикенсон передал только что купленное судно в аренду американскому анархисту Мортону, причем «Джон Графтон» был переименован в «Луну». Затем «остро встал вопрос, под каким флагом пароход отправится в плавание, — писал Акаси. — Датский, шведский, норвежский или британский флаги рисковали привлечь к себе внимание на Балтике. Особенно небезопасно было бы использовать шведский или норвежский флаги, поскольку борьба за независимость, которую вела тогда Норвегия, могла привести к войне. Так же трудно было в короткий срок найти подходящего владельца [парохода]. В итоге по совету Чайковского мы решили, что формальным собственником судна останется Дикенсон, и сам корабль выйдет в море под британским флагом».

Дж. Нюландер 

Учитывая характер предстоявшего ему путешествия, перевозчику оружия требовался решительный и опытный судоводитель, хорошо знакомый с водами северной Европы, и такой же отважный экипаж. В капитаны «Джона Графтона» Циллиакус прочил Джона Нюландера (John W. Nylander) — на его яхте на протяжении нескольких лет он нелегально доставлял революционную литературу из Скандинавии в Петербург. Переговоры с ним проходили в Стокгольме. Нюландер согласился при условии, что его старшим помощником пойдет финский морской офицер Эрик Саксен. Здесь же, в Швеции, Циллиакус привлек в команду «Джона Графтона» несколько других финских эмигрантов. 20 июля вся группа отправилась из Стокгольма в голландский Флиссинген, куда из Великобритании должен был прибыть и сам «Джон Графтон», пока — со старой командой на борту. Недостающую часть нового экипажа Циллиакус нашел в Лондоне. В основном это были молодые латышские эмигранты, которые жаждали сражаться с царизмом с оружием в руках, и английские матросы. Затруднения с оснащением судна необходимыми документами, а его команды — липовыми морскими сертификатами вскоре удалось уладить. В результате у «Джона Графтона» появился новый капитан — им стал портовый мастер из Виндау литовский социалист Янис Страутманис (Janis Strautmanis), формально нанятый все той же фирмой Таката и Ко. В общем, к концу июля 1905 г. многотрудные приготовления к походу «Джона Графтона» и яхт его сопровождения удалось завершить. Оставалось лишь гадать, как сложится плавание абсолютно разных и в большинстве незнакомых между собой людей, многие из которых не обладали опытом и навыками мореходов и, как потом выяснилось, совершенно по-разному представляли себе цели всей экспедиции.

Акаси как объект наблюдения петербургской контрразведки

Как уже известно читателю, выход в издательстве Суворина брошюры «Изнанка революции» летом 1906 г. и отклик, который она получила на Западе, заставили Токио экстренно отозвать Акаси из Берлина, куда он незадолго перед тем был направлен в качестве военного атташе. Посланный в Германию с заданием прощупать настроения в послевоенной России, наш герой оказался в положении «обер-шпиона», прибывшего в Западную Европу возобновлять свои тайные козни. С такой репутацией официально представлять свою страну за рубежом было уже невозможно. Однако Акаси больше интересовал не демонический ореол, который создала вокруг него западная пресса, а то, как и откуда российская контрразведка сумела добыть документы, опубликованные в скандальной брошюре Суворина. Тот же вопрос волновал и бывших соратников Акаси из числа российских революционеров.

Обложка брошюры «Изнанка революции» 

О пристальном внимании Петербурга к своей персоне Акаси знал давно. Еще в конце июля 1905 г. некая “M-me Roland” обратилась к нему с письмом (что особенно неприятно поразило японского полковника, — по его самому конспиративному, «известному одному Утсуномия», лондонскому адресу и с указанием на конверте его настоящего имени и воинского звания), в котором просила о личном свидании. Встреча состоялась спустя несколько дней в 11 утра в Париже на Елисейских полях. «Ко мне подошла женщина лет 40… и сказала: “Я жена одного из агентов охраны. Теперь я рассталась с мужем. Если Вы заплатите мне 400 фунтов стерлингов, я расскажу Вам о секретах охраны”», — вспоминал Акаси в “Rakka Ryusui”.

Полковник заплатить обещал, и в ответ услышал: «Знаете ли Вы, что Вы находитесь под пристальным наблюдением охраны? Они не спускают с Вас глаз, где бы Вы ни находились. Шеф охраны Мануйлов уже видел Вас сегодня в 8 утра прогуливающимся у Триумфальной арки и сообщил, что Акаси прибыл. Вы сотрудничаете с лидерами нигилистов, такими как Циллиакус и Деканози… Насколько я осведомлена, Вам не вполне удалась сделка с покупкой оружия в Гамбурге у некоего Франка… Известно ли Вам, что письмо, которое Вы, подписавшись “Жоржем”, отправили Деканозову в известный день, было вскрыто охраной?… Мы знаем, что вы вплотную занимаетесь закупками оружия, но в данный момент еще не решили, покупать ли его в Гамбурге или где-то еще… Вам следует быть чрезвычайно осмотрительными при покупке оружия… А еще хочу Вам сказать, что русские уже расшифровали японский дипломатический код».

Потрясенный Акаси поспешил сообщить о раскрытии японского дипломатического шифра посланнику Мотоно, а сам решил удвоить меры предосторожности. Мотоно в свою очередь немедленно передал неприятное известие о шифре в Токио, и в тот же день, 8 августа, японское правительство запретило впредь использовать раскрытый код. Теперь в Берлине, обсудив ситуацию с Циллиакусом и проанализировав содержание суворинской брошюры, Акаси окончательно утвердился во мнении, что главный источник информации Петербурга находился в Париже. Во всяком случае, именно там вскрывалась его и финна корреспонденция (при этом и Циллиакус, и Акаси припомнили случаи задержек в доставке французами почты). Становилось очевидно, что французская контрразведка действовала заодно с русской — вопреки официальному заявлению Парижа о том, что французская полиция не сотрудничает ни с какой зарубежной организацией того же профиля.

Действительно, в июле 1904 г. в составе Особого отдела Департамента полиции российского МВД было создано специальное секретное подразделение — «Отделение по розыску о международном шпионстве», которое возглавил И.Ф. Манасевич-Мануйлов. Незадолго до этого Мануйлов вернулся из командировки в Париж, в ходе которой при содействии французских спецслужб сумел наладить тайное изъятие документов из тамошней японской дипломатической миссии. Впоследствии та же французская тайная полиция помогла Мануйлову внедрить своих агентов в посольства Японии в Гааге, Лондоне, Вене и Стокгольме, а также организовать внутреннее и наружное наблюдение за сотрудниками японских консульств в Амстердаме, Антверпене, Марселе и т.д. В общем, уже к середине 1904 г. Мануйлов завоевал в российском полицейском ведомстве репутацию «заведующего японскими делами».

В октябре 1904 г. директор Департамента полиции распорядился о его новой командировке в Париж. На этот раз перед контрразведчиком была поставлена задача, не теряя связей с французами, организовать собственное «разведочное бюро в Вене и Париже по наблюдению за действиями японцев».

И.Ф. Манасевич-Мануйлов 

Обосновавшись в Париже, вскоре Мануйлов имел в своем распоряжении уже десяток постоянных агентов-французов. Наблюдение за Деканозовым и перлюстрация его корреспонденции с помощью французских почтовых чиновников вывели русского контрразведчика сначала на Циллиакуса, а затем и на самого Акаси. В ноябре 1904 г. в Департаменте полиции было заведено особое секретное дело «О предосудительной против России деятельности японского полковника Акаши и его сотрудников Деканози, Зильякуса и др.», основанное на донесениях Мануйлова.

Японские дипломаты в Западной Европе пытались обзавестись собственной охранной службой, составленной из тех же французов. Сведения о них отрывочны и разрозненны — оберегая интересы своей агентуры, японцы избегали называть их имена даже в своей секретной переписке. Известны по крайней мере двое таких агентов — бывший сотрудник французского «Разведочного бюро» Ляжу (Lajoue), нанятый летом 1904 г. специально для организации «внутреннего освещения» российских западноевропейских миссий, и некто Шарль Бруа (Charles Brouard). Подробности их работы ни японские, ни русские источники не сообщают. Однако учитывая, что оба сразу попали в разработку французских спецслужб с последующей передачей полученных данных в русский Департамент полиции, с большой долей вероятности можно утверждать, что их деятельность не принесла японской стороне ожидаемых результатов.

Для иллюстрации методов работы агентуры российского контрразведчика укажем, как было организовано наблюдение за Акаси в номере парижской гостиницы «Интернациональ» в начале мая 1905 г.

Едва японский полковник обосновался в комнате 20 этого отеля (он прибыл туда 28 апреля 1904 г.), как уже 30 числа соседний 19-й номер занял агент Мануйлова. На нижеприведенной схеме видно, как происходило прослушивание его бесед с революционерами на практике. Когда комната Акаси пустовала, российская агентура негласно обследовала багаж японского полковника и копировала заслуживающие внимания документы. Таким образом, тайная переписка Акаси и содержание его приватных разговоров с российскими революционерами становились досконально известны в Петербурге. Прибавим к этому негласный контроль, который службе Мануйлова с помощью французских почтовиков удалось установить за перепиской японской миссии в Париже с токийским МИДом. Более того, с 1904 г. в составе тайной полиции Франции начал действовать собственный отдел дешифровки, в котором в числе прочих обрабатывались сообщения японских дипломатов в Токио. После расшифровки содержание этих телеграмм также передавалось в Петербург.

Схема прослушивания номера Акаси в гостинице «Интернациональ», представленная Мануйловым при очередном докладе директору Департамента полиции 

Все это делалось с ведома и при полном попустительстве французских властей — в вопиющем противоречии с официально объявленным Парижем нейтралитетом в русско-японской войне, но вполне в духе союзнических отношений, которые были установлены между Францией и Россией еще в 1893 г. У Парижа имелись и собственные мотивы для повышенного интереса к японцам. Во-первых, Франция, похоже, была сама не прочь со временем поучаствовать в урегулировании русско-японского конфликта и, таким образом, укрепить свои позиции в дальневосточном регионе в политическом отношении; во-вторых, необходимо было принять в расчет интересы французских торгово-промышленных кругов на Дальнем Востоке, а значит, — быть осведомленным о планах и намерениях ключевых «игроков» региона, включая Японию; в-третьих, Париж как крупнейший внешний кредитор России не мог допустить ее военного поражения. Наконец, провал Петербурга на Дальнем Востоке грозил нарушить хрупкий баланс сил, сложившийся к тому времени в Европе, ослабив русско-французский альянс и дав, таким образом, преимущество странам будущего Тройственного союза. По всем этим причинам заверения о содействии российским спецслужбам из уст президента республики и ключевых министров кабинета в ходе своего неофициального визита в Париж в ноябре 1904 г. получил директор Департамента полиции А.А. Лопухин.

Тайные услуги французов щедро оплачивались из российской казны. Обобщающих сведений на этот счет нет, однако известно, что за помощь в слежке за японскими дипломатами в западноевропейских столицах французские полицейские выставляли своим русским коллегам счета в размере от 8 до 100 тыс. франков (или от 10 до 120 млн. современных рублей). И это — без учета трат самой мануйловской секретной службы, бюджет которой составлял от 45 до 70 тыс. руб. в год. Возникает вопрос: а были ли оправданы столь значительные расходы?

Находясь в Париже, Мануйлов представил своему начальству переписку японских дипломатов во Франции, Англии и Голландии (точнее, ту часть их корреспонденции, которую в виде набросков и черновиков можно было тайком изъять из посольских мусорных корзин), отдельные донесения в Токио военных и морских атташе из Парижа и Брюсселя, документы японских консульств в Амстердаме и Марселе. Дипломатический шифр, о котором рассказала Акаси “M-me Roland”, представлял собой кодовые книги, выкраденные агентом Мануйлова из японской миссии в Гааге, а затем отснятые на фотопленку и переправленные в Петербург. Всю добытую таким образом документацию Мануйлов направлял в Петербург, в Департамент полиции. После перевода японозычных материалов на русский язык (правда, документы, написанные скорописью, в России читать тогда не умели), петербургские чиновники их сортировали и анализировали. Бумаги японских дипломатов, которые содержали серьезные общеполитические или военные сведения, направлялись в МИД, в военное или военно-морское ведомства; наиболее важная информация ложилась на стол императора. Все остальное шло в полицейскую разработку.

Так, сведения Мануйлова о взаимодействии грузинских революционеров-эмигрантов с Акаси легли в основу циркулярных указаний Петербурга полицейским властям Тифлиса.

Однако примерно с весны 1905 г. сообщениям Мануйлова в Департаменте полиции перестали доверять. Отчасти в этом был виноват он сам. И ранее имевший репутацию человека морально нечистоплотного, способного на подлог и мошенничество, в 1905 г. наряду с вполне правдивой и государственно важной информацией о начинаниях Акаси и его сообщников, Мануйлов завалил свое начальство огромным количеством документов, которые при ближайшем рассмотрении оказались «склеенными обрывками бумаг на японском языке из японских миссий в Париже и Гааге», «лишенными, — по отзыву чиновников Департамента, — всякого значения». Ситуация усугубилась еще больше, когда в марте 1905 г. кресло директора Департамента вместо Лопухина занял бесцветный судейский чиновник С.Г. Коваленский. По словам хорошо осведомленной петербургской официозной газеты «Новое время», «новый директор Департамента полиции Коваленский ничего не сделал для улучшения розыска. Он относился к этому делу более чем легкомысленно. Рассказывают, что им было получено донесение об отправке из Лондона в Финляндию оружия для подготовлявшегося в то время… восстания, причем указывались и лица, занимавшиеся этим делом. Коваленский продержал у себя это донесение в течение трех недель, и только случайно судно, севшее на мель в Финляндии, не доставило для… революционеров динамита и оружия».

В общем, Департамент полиции, хотя был вполне добротно осведомлен агентурой Мануйлова, не сделал ровным счетом ничего для предотвращения закупок оружия в Западной Европе и доставки его контрабандой в Россию. В результате вся подготовка экспедиции «Джона Графтона» прошла мимо внимания Петербурга, и о появлении в российских водах груженого оружием парохода революционеров здесь узнали в последний момент. Причем все это — в разгар русской революции.

Крест на полицейской карьере Мануйлова поставило появление в руководстве Департамента полиции его давнего недруга П.И. Рачковского. 28 июня 1905 г., по представлению последнего, всесильный товарищ министра внутренних дел Д.Ф. Трепов распорядился отозвать Мануйлова из Парижа. Свое последнее донесение оттуда Мануйлов отправил 11 августа 1905 г., затем вернулся в Петербург, а менее чем через год был и вовсе уволен из полиции.

Дешифровка в Сюртэ Женераль

Парижскую организацию, которая сотрудничала с русской тайной полицией в слежке за японцами в странах Западной Европы, в российских полицейских кругах, как правило, именовали «Французским разведочным бюро». Однако, строго говоря, в начале XX в. структуры с таким названием в составе французского правительства не существовало. Кроме того, в донесениях Мануйлова упоминается некий Моро (Moreau) как шеф этого «Бюро», которому русский контрразведчик якобы выплачивал крупные суммы за информацию о деятельности японцев. Все попытки автора этих строк отыскать и идентифицировать полицейского чиновника с таким именем (а розыски велись широким фронтом — в Национальных архиве и библиотеке Франции, в Архиве МВД и других), увы, не увенчались успехом.

Контроль за иммиграцией и слежка за иностранцами во Франции в те годы были возложены на структурное подразделение Министерства внутренних дел и религии (Ministere de Interieur des Cultes) под названием Сюртэ Женераль (Surete General), если быть более точным — на второе бюро этого французского аналога петербургского Департамента полиции. Перехват корреспонденции японской дипломатической миссии в Париже эта организация начала в марте 1904 г. В результате среди документов Сюртэ Женераль, которые также хранятся во французском Национальном архиве, имеется папка с зашифрованными японскими телеграммами. Они представляют собой рукописные тексты без приложения дешифрантов и даже косвенного указания на их расшифровку.

Франкоязычные дешифранты 26-ти депеш японских дипломатов нам удалось обнаружить лишь в бумагах министра иностранных дел Т. Делькассэ в архиве французского МИД (Papiers Delcasse, Archies du Ministere des Relations Exterieures). Самый ранний из них датирован 9 декабря 1904 г., последний относится ко времени Цусимского сражения и помечен 29 мая 1905 г. Эти материалы представляют собой рукописные или машинописные тексты на рыхлой бумаге, скопированные методами фотопечати (цианотипией), либо на мимеографе и с приложением записок, суммирующих содержание документов. По своему содержанию машинописные тексты идентичны тем, что хранятся в российских полицейских аривах как японские дешифранты. Их французское (от Сюртэ Женераль) происхождение подтверждает и «шапка» этих документов. Все это неопровержимо свидетельствует о том, что телеграммы японских дипломатов, перехваченные и расшифрованные Сюртэ Женераль, передавались во французский МИД, а затем переправлялись российским полицейским властям.

В бумагах французской полиции сохранился доклад с описанием организации и методов работы криптографической службы (Service Criptographique) Сюртэ Женераль. Доклад написан в форме воспоминаний руководителя службы Гаверна (Haverna), который, в числе прочего, приводит сведения о том, как в 1904 г. была организована координация работ дешифровщиков во французской полиции, армии и в МИДе. Из доклада следует, что при содействии специалиста-криптолога майора Базери (Bazeries) французам в общей сложности удалось перехватить и расшифровать около 1600 секретных японских депеш. Затем часть этих дешифрантов через руководителя службы протокола МИД Моллара (A.G.J. Mollard) передавалась министру Делькассэ, а также министру внутренних дел Рене Вальдек-Руссо (R. Waldeck-Rousseau), по указанию которого через Мануйлова они в итоге направлялись в союзный Парижу Петербург.

Майор Этьен Базери известен как великий практик криптографии, в 1891 г. изобретший шифровальный «цилиндр Базери», который был внедрен в армии США в 1922 г. Если бы не он, секретные японские депеши, вероятно, расшифровать бы и вовсе не удалось. Уже упомянутый тайный осведомитель, внедренный (не исключено, что по совету того же Базери) в миссию Японии в Гааге, как мы уже знаем, добыл алфавитный дипломатический код, который затем был переведен на французский язык. С помощью этого кода Сюртэ Женераль успешно расшифровывала телеграммы японских дипломатов, предварительно организовав их перехват на парижском почтамте. Затем дешифранты двигались по указанной выше цепочке, попадая в итоге через Мануйлова в Петербург без каких-либо изменений. Благодаря этому, Особый отдел российского Департамента полиции не имел нужды в создании собственной криптографической службы, в случае с японскими депешами из западноевропейских стран питаясь исключительно плодами трудов своих французских коллег.

В итоге согласно позднейшему отзыву Департамента полиции, в Петербурге уже с конца 1904 г. имели возможность «осведомляться о содержании всех японских дипломатических сношений». Благодаря содействию французских властей и агентуре Мануйлова, русское правительство было неплохо информировано о деятельности Акаси, его коллег-дипломатов и соратников-революционеров. Не удивительно, что по окончании русско-японской войны французские агенты Мануйлова были награждены русскими орденами.

«Заграничная агентура» Департамента полиции и Азеф

Секретная организация, созданная в 1904 г. Мануйловом, была не единственным зарубежным подразделением царской полиции, которая занималась слежкой за Акаси и его сподвижниками. По стечению обстоятельств, ту же работу параллельно выполняла «Заграничная агентура» — центральный орган Департамента полиции по негласному наблюдению за деятельностью российских революционеров-эмигрантов, формально никак не связанный с контрразведкой. С момента основания летом 1883 г. и вплоть до упразднения в 1917 г. эта «Агентура» базировалась в Париже, в здании российского посольства.

В 1884-1902 г. «Заграничную агентуру» возглавлял П.И. Рачковский, по отзывам современников, «прирожденный сыщик, комбинатор и авантюрист». Помимо выполнения прямых полицейских обязанностей, Рачковский прославился причастностью к фабрикации известной антисемитской фальшивки — «Протоколов сионских мудрецов», а также своими широкими связями в политических, финансовых и полицейских кругах Франции. Во многом благодаря его «наследству» в годы русско-японской войны русская контрразведка беспрепятственно действовала на территории Французской республики, успешно и продуктивно сотрудничая с французскими властями.

В 1902-1905 гг. «Заграничной агентурой» заведовал Л.А. Ратаев. Этот жандармский офицер отличался от своего предшественника многим, но только не методами работы с секретной агентурой. Если лучшим учеником Рачковского считался А.М. Гартинг-Ландезен, в молодости — революционер-эмигрант и провокатор, со временем превратившийся в значительную полицейскую величину, то гордостью Ратаева был агент по кличке «Иван Виноградов» или просто «Иван». Под этими псевдонимами скрывался Е.Ф. Азеф — член ЦК эсеровской партии, руководитель его центрального террористического отряда и, одновременно, многолетний, с 1893 г., секретный сотрудник Департамента полиции. Позднее современники назвали его за это «великим провокатором». Именно Азеф, часто бывая за границей, вывел руководителя «Заграничной агентуры» на след Циллиакуса, а затем и Акаси. Благодаря его донесениям в Департаменте полиции были подробно осведомлены об обеих межпартийных конференциях, проведенных в 1904-1905 гг. в Париже и Женеве на японские деньги, и о планах революционной эмиграции, включая ее боевые и террористические начинания в России.

Впервые о планируемой финским оппозиционером «доставке оружия различным революционным организациям» Азеф сообщил Ратаеву в письме от 9 февраля 1905 г. Последующие донесения «великого провокатора» вполне подтвердили информацию Мануйлова о закупках Циллиакусом нескольких тысяч «маузеровских пистолетов» в Гамбурге, его планах приобретения яхты для переправки оружия в Россию, о тесном взаимодействии японских дипломатов в Лондоне с финскими и польскими оппозиционерами.

Постоянно находясь под угрозой разоблачения, Азеф, однако, никогда не был до конца откровенен ни со своим полицейским начальством, ни с соратниками по партии, ни с японцем и его ближайшим окружением. В той или иной степени он умудрялся всех их водить за нос. Так, отлично зная Акаси и даже получая от него значительные суммы, в феврале-марте 1905 г. в своих донесениях Ратаеву Азеф упорно «наводил» полицию на Циллиакуса, указывая на его японские связи, но не говорил ни слова о своих собственных контактах с японским полковником. Но с конца апреля 1905 г., когда планы закупки оружия и его переправки в Россию стали приобретать более или менее конкретные очертания, Азеф постепенно перестал информировать своего полицейского шефа о Циллиакусе, вероятно, опасаясь быть скомпрометированным в революционных кругах и, одновременно, не желая лишаться возможных японских «доходов».

Е.Ф.Азеф 

В мае 1905 г. «великий провокатор» через Одессу отправился на Балканы. Ратаеву свой отъезд он объяснил стремлением проследить «транспорты» революционной литературы, оружия и взрывчатых веществ, якобы ожидаемые из Болгарии, Акаси — возможностью добыть в Одессе оружие и заодно поднять там вооруженный бунт, а в ЦК ПСР — необходимостью установить связи с македонскими и болгарскими боевиками. Вышецитированный доклад Акаси в Токио о восстании на броненосце «Потемкин» основывался на информации Азефа. Не имея на самом деле к этим событиям никакого отношения, «великий провокатор» сумел представить их результатом собственной деятельности. На этот мнимый результат, вероятно, и был списан полученный им от японца перед отъздом многотысячный аванс — никакого оружия из Одессы Азеф, разумеется, не привез. В общем, ради денег «великий провокатор» не останавливался ни перед чем — его главная цель заключалась в личном обогащении.

В отличие от выдуманных или реальных закупок оружия, само вооруженное восстание в Петербурге не сулило материальных выгод, но грозило подорвать доверие к Азефу в полицейских кругах, а значит и лишить его постоянного источника дохода — полицейские «гонорары» Азефа как высокоценного агента были сопоставимы с жалованием самого директора Департамента полиции. Мы не случайно упомянули о длительном балканском турне «великого провокатора» в мае-июне 1905 г. Отправляясь туда, он совершенно проигнорировал центральную роль, которую отводили ему в организации планировавшегося восстания Акаси и компания — по некоторым данным, именно Азеф был поставлен ими во главе межпартийной «Объединенной боевой организации» (ОБО), созданной в апреле в Женеве.

Отсидевшись в Болгарии, в середине июня 1905 г. Азеф отправился в продолжительную поездку по России, мотивируя ее для Ратаева обследованием полученных на Балканах явок, а для руководства ПСР — необходимостью провести совещание своих боевиков, намеченное на начало августа в Нижнем Новгороде. Таким образом, его алиби со всех сторон снова было обеспечено, и о действительном состоянии дел с закупками в Европе оружия и транспорта для его доставки в Россию Ратаев так и не узнал. С Акаси летом 1905 г. Азеф прервал отношения, вероятно, понимая, что русско-японская война близится к концу, а значит, и активность японца на ниве российской революции неизбежно будет затухать. В Петербурге «великий провокатор» появился только в 20-х числах августа 1905 г., когда пароход «Джон Графтон» с оружием на борту подходил к российским берегам и предпринимать что-либо для приемки его груза и организации вооруженного восстания в российской столице было уже поздно.

В “Rakka Ryusui” Акаси никак не комментировал перечисленные «странности» в поведении этого, на его взгляд, «могущественного лидера социалистов-революционеров». О подлинных мотивах действий Азефа и тем более о его связях с российской полицией японец знать не мог. Признать в своем отчете полное бездействие человека, намеченного им самим на роль руководителя вооруженного восстания, означало расписаться в собственном бессилии или даже провале. Вообще, сюжет о массовом вооруженном выступлении в российской столице летом 1905 г. в докладе Акаси постепенно сошел на нет. Последовавшие драматические события с «Джоном Графтоном», появление которого в России теоретически должно было дать старт вооруженному возмущению в Петербурге, и вовсе заслонили его.

Страсти по оружию (большевики и финские оппозиционеры: несостоявшееся сотрудничество)

В первой половине 1905 г. революция в России стремительно развивалась. В разных частях империи происходили волнения, однако ни одно из них пока не вырастало до масштабов массового антиправительственного движения под руководством революционных организаций. Между тем воодушевленные событиями в России, все революционные партии выдвинули идею подготовки и проведения вооруженного восстания. Призыв к нему стал основным тактическим лозунгом эсеров и обеих фракций РСДРП. В конце января 1905 г. Ленин писал о «немедленном вооружении рабочих и всех граждан вообще» для «уничтожения правительственных властей и учреждений» как о практической задаче момента. Тогда же, в январе 1905 г., при Петербургском комитете (ПК) РСДРП была создана Боевая техническая группа (БТГ) во главе с большевиком Л.Б. Красиным. II 1-й, чисто большевистский по составу делегатов, съезд РСДРП, работавший в Лондоне в конце апреля — начале мая 1905 г., вошел в историю как «съезд вооруженного восстания». По его решению, красинская боевая группа перешла в прямое подчинение ЦК партии. Несмотря на формальный разрыв Ленина с эсерами на Женевской межпартийной конференции, большевистский съезд высказался за заключение с ними «временных практических соглашений» как с «крайне левым крылом мелкобуржуазной демократии».

Лозунг вооруженного восстания был сформулирован, но следом встал практический вопрос: чем вооружать восставших? В эмигрантских кругах о проходящих крупных закупках оружия в Западной Европе для русской революции, безусловно, догадывались, но, как правило, приписывали эти операции эсерам. Однако после апрельской выходки Ленина на конференции в Женеве рассчитывать на щедрость эсеров было трудно, а собственная (красинская) БТГ в деле «вооружения масс» за полгода существования ничего серьезного не достигла. В общем, прямая дорога к заветному грузу «Джона Графтона» для большевиков не предвиделась, надо было искать обходные пути.

Готовясь к вооруженному восстанию на «своей» территории, финские оппозиционеры также ощущали потребность в объединении сил. Поздней осенью 1904 г. Циллиакус, как уже говорилось, открыто порвал с умеренным крылом оппозиции и создал собственную Финляндскую партию активного сопротивления, но с началом революции стал призывать своих бывших однопартийцев к боевому сотрудничеству. На «правом» фланге финской оппозиции к инициативе Циллиакуса отнеслись с интересом, хотя и не предполагали целиком отказываться от легальных методов борьбы с царизмом. «Мостом» между умеренным и радикальным крыльями оппозиции выступил журналист и политический ссыльный, оппозиционер-«пассивист» Арвид Неовиус (Arvid Neovius), давний знакомый Циллиакуса.

Л.Б. Красин 

После Женевы взгляды умеренных финнов устремились еще «левее» — к российским социал-демократам-большевикам. И снова на первый план вышел Неовиус, поскольку именно через него, начиная с февраля 1905 г., шла конспиративная переписка ПК РСДРП со штаб-квартирой большевистской фракции в столице Швейцарии (прежние связи социал-демократов с финнами на почве нелегальной доставки в Россию революционной литературы к этому времени себя уже исчерпали). Большевики с готовностью откликнулись на призыв — надежда получить доступ к гигантской партии закордонного оружия перевесила их традиционное и демонстративное недоверие к либералам.

В конце июня 1905 г. в Скандинавии состоялась серия встреч большевиков с представителями умеренной финской оппозиции. Деятелей «пассивного сопротивления» представляли Неовиус (в Стокгольме) и один из руководителей конституционалистов, доцент Гельсингфорсского университета Адольф Тёрнгрен (Adolf Torngren) — в столице Финляндии; большевиков — член БТГ Н.Е. Буренин и руководитель боевой группы Л.Б. Красин. В своих позднейших воспоминаниях Буренин утверждал, будто Тёрнгрен тогда «помог нам наладить транспорт оружия». Однако в действительности подобными возможностями «пассивисты» не располагали (как не появилось самостоятельного оружейного «транспорта» и у большевиков). Более того, финны сами искали тогда пути к вооружению, закупленному в Западной Европе Циллиакусом и компанией. Скорее всего, в ходе этих встреч было договорено, что большевики выступят посредниками в получении либералами оружия от «активистов» в обмен на информацию о перевозчике оружия.

Дальнейшие переговоры было решено вести уже с участием «самого» Ленина — с ведома большевистского лидера Буренин передал Тёрнгрену женевский адрес вождя, те списались и договорились о личной встрече. Поскольку в те же дни Тёрнгрен настойчиво искал прямого контакта с Циллиакусом, логично предположить, что эти два события были взаимосвязаны. Схема могла быть такой: получив от Циллиакуса информацию о транспорте, Тёрнгрен передает ее Ленину в обмен на свою долю оружия после прибытия винтовок в Финляндию, а большевики, опираясь на эти сведения, участвуют в приемке оружия на месте. Однако всем этим планам не суждено было сбыться.

Н.Е. Буренин 

В начале июля 1905 г. на авансцену вновь неожиданно вышел мятежный русский священник Гапон. 9 июля Буренин «мирно» угостился пивом «в одном из кабачков в Женеве» с Лениным и Гапоном, а на следующий день, уже с одним Гапоном, отправился в Лондон на встречу с Циллиакусом и Чайковским. Судя по бодрому тону воспоминаний Буренина, те в принципе согласились допустить большевиков к своему предприятию. Другими словами, путь к грузу «Джона Графтона» большевикам взялся проложить Гапон. Не удивительно, что уже 19 июля Ленин телеграммой отказал Тёрнгрену в ранее договоренной встрече, а Буренину предписал продолжить лондонские переговоры. В конце июля Буренин (на этот раз вместе с Тёрнгреном) снова явился в Лондон к Циллиакусу, и тот согласился на вхождение в ОБО большевиков и финских либералов, вероятно, полагая, что дополнительные силы делу вооруженного восстания в Петербурге не повредят. От Акаси возражений на такую комбинацию также не ожидалось. Правда, в Объединенную боевую организацию большевики были допущены на дискриминационных условиях. Судя по их дальнейшим практическим шагам, в деле приемки оружия им была отведена подсобная роль, причем о точном месте и времени прибытия груза они должны были узнать на месте от основных «приемщиков» — гапоновцев.

Каково же было разочарование большевистских боевиков, когда, отправившись в августе в Петербург, они обнаружили, что у Гапона «нет ничего в смысле организационном и техническом», и принять оружие, таким образом, просто некому! Самостоятельно решив взять дело в свои руки, члены большевистского ЦК бросились за разъяснениями и информацией к Гапону, но священник на разговор с ними не явился. Состояться их встреча должна была в начале сентября в Финляндии, в имении Тёрнгрена, и это стало последним эпизодом взаимодействия большевиков с финскими оппозиционерами в деле «Джона Графтона» — сотрудничества, как видим, фактически не состоявшегося.

Оценивая ситуацию в Петербурге с приемкой оружия летом 1905 г. как катастрофическую, большевики были абсолютно правы. Столичные власти, совершенно о том не подозревая, серией текущих арестов обезвредили не только реальных, но также и потенциальных приемщиков оружия. Гонения на активистов гапоновских рабочих организаций в первой половине этого года; провалы эсеровских боевиков в марте и мае, а меньшевистского ПК — летом 1905 г.; заключение в начале июля под стражу эсера П.М. Рутенберга, выданного провокатором Н.Ю. Татаровым, а вслед за ним — и многих членов эсеровского ПК; наконец, необъяснимое для местных революционеров отсутствие в Петербурге главы ОБО Азефа — все это привело к тому, что к моменту появления «Джона Графтона» в водах Балтики революционный лагерь в столице обезлюдел и более походил на пустыню. Вообще, с тех пор Петербург потерял значение общеимперского революционного центра. Финский «активист» Виктор Фурухельм, обнаружив в столице ту же картину, что и Буренин, по возвращении в Гельсингфорс рекомендовал однопартийцам срочно переменить маршрут парохода. Вместо первоначально запланированного Финского залива с Выборгом, основным местом выгрузки оружия был определен пункт на западном побережье Финляндии в Ботническом заливе близ границы со Швецией.

В общем, «активисты» без ведома Циллиакуса решили самостоятельно принять груз «Джона Графтона», а затем и распределить его по собственному усмотрению. На совещании в Хельсинки, прошедшем 14 августа, они постановили, что вправе рассчитывать на получение двух тонн взрывчатки и трети всех винтовок, находившихся в трюмах парохода, или 5 тыс. стволов; претензии большевиков на приемку оружия были отклонены, а своих соратников «справа» (финских либералов) «активисты» решили впредь держать в полном неведении относительно текущего состояния дел с грузом «Джона Графтона». Таким образом, вопреки июльскому решению Циллиакуса, уже в середине следующего месяца большевики и финские «пассивисты» фактически оказались выведены из состава ОБО и отстранены от дела. Судя по упомянутой судорожной попытке большевиков встретиться в начале сентября с Талоном, их финские «активисты» об этом своем решении в известность не поставили.

В. Фурухельм 

Капитана «Джона Графтона» об изменении маршрута оповестил сам Фурухельм, перехвативший судно в 20-х числах августа на промежуточной стоянке в Дании. Характерно, что вслед за тем финн отправился в Стокгольм сообщить об этих изменениях японскому военному дипломату Нагао (при этом он сослался на «наблюдательный пункт», якобы обнаруженный в районе Выборга, первоначально намеченного как место выгрузки), а тот в свою очередь доложил о том же Акаси. «Я очень тревожился, вполне ли понял капитан, где именно ему следует выгружаться», — позднее напишет в этой связи Акаси. Опасения японского полковника были вполне оправданы — появление у «Джона Графтона» новых хозяев, готовых действовать в пику предыдущим и даже без их ведома, рано или поздно должно было создать неразрешимую путаницу.

«Флотилия» Акаси и Циллиакуса отправляется в поход

26 июля 1905 г. «Джон Графтон» покинул Великобританию и 28-го числа бросил якорь в голландском Флиссингене. В тот же день старая (английская) команда сошла там на берег, а ее место занял новый экипаж. Это были 20 человек, в основном финны и латыши во главе с Я. Страутманисом. Трюмы «Джона Графтона» были еще пусты — из Лондона его будущий груз на континент доставил пароход «Фульхам», специально купленный для этой цели Уаттом. На следующий день корабли встретились южнее, близ британского острова Гернси, где в уединенном месте, прямо в открытом море «Джон Графтон» был загружен. Затянул дело шторм — команды работали день и ночь, но, чтобы переместить с одного судна на другое 15 560 винтовок «Веттерли», 2,5 млн. патронов и 4 тыс. штыков к ним, 3 тыс. револьверов «Веблей», две тысячи детонаторов и более трех тонн взрывчатых веществ, понадобились три полных дня — 29, 30 и 31 июля. Освобожденный от опасного груза «Фульхам» был тут же формально перепродан японской компании и под именем «Ункай-Мару» отправлен подальше — в Китай.

А «Джон Графтон», нагруженный оружием и боеприпасами, 1 августа двинулся в противоположном направлении — на север, имея конечным пунктом назначения Балтийское море. Формально корабль путешествовал уже как «Луна», но старое название было замазано на его борту наспех и отлично читалось. Как свидетельствует Акаси, капитан судна получил приказ пройти датские проливы в ночь на 14 августа, 18 числа в районе Виндау отгрузить часть оружия латышам для его последующей переброски в Москву, затем отправиться к островку южнее Выборга, где в ночь на 19 августа дождаться небольшое судно, которое должно было взять на борт основную часть груза для доставки в Петербург. Промежуточная остановка парохода была намечена в Копенгагене на 14 августа. Туда же в конце июля из Великобритании отправились и обе яхты. Если не считать задержки на таможне «Сесили», из трюма которой британские чиновники извлекли нескольких десятков тысяч патронов, начало плавания яхт также можно было считать благополучным. Таможенная история заставила Циллиакуса вместо Mr Hall'a, оставленного на берегу, взять на борт M-me Hall, дабы придать «Сесили» вид яхты, совершающей увеселительную прогулку.

Акаси и Циллиакус также двинулись из Лондона в Скандинавию, но разными путями. Японец в первых числах августа заехал в Париж, где, как мы знаем, встретился с “M-me Roland” и грузинскими революционерами (в работе была уже следующая фаза операции — переправка оставшегося оружия в Черное море); покинув Париж 6 августа, он посетил Берлин, где обсуждал с поляком Иодко начало русско-японских мирных переговоров в Портсмуте. В Стокгольм Акаси прибыл около 20 августа. Финна задержали неприятности с «Сесилью», и из Лондона он направился прямо в Копенгаген, имея в голове план переброски 8,5 тыс. винтовок из Швейцарии на Кавказ, но уже не черноморским, а все тем же балтийским путем. В отличие от Акаси Циллиакус путешествовал нелегально — под именем британца Лонга (Long). В столицу Дании он прибыл не позднее 13 августа.

Схема плавания парохода «Джон Графтон» и яхт «Сесиль» и «Сизи» из Лондона в Копенгаген

Схема первого плавания «Джона Графтона» в Балтийском море 

Первой датских берегов достигла «Сесиль». В середине августа яхта бросила якорь в Хельсингёре севернее Копенгагена. Но прибывшего туда Циллиакуса ждал неприятный сюрприз — по недосмотру капитана, выйдя на берег, команда яхты перепилась так, что не могла продолжать плавание. Это заставило финна срочно сменить весь экипаж. Вместо англичанина Уиллиса (Willis) новую (финскую) команду «Сесили» возглавил бывший под рукой и давно ожидавший места Нюландер. Под его руководством яхта через остров Гогланд направилась к Выборгу, где должна была взять на борт В. Фурухельма — финский «активист» жаждал принять личное участие в разгрузке «Джона Графтона» и в переброске оружия в Петербург. Вечером 23 августа «Сесиль» подошла к Выборгу, но не нашла Фурухельма в условленном месте (как потом выяснилось, он в тот момент находился в финской Котке). Зато яхту обнаружила и задержала береговая охрана, Нюландер был схвачен полицией и несколько дней провел под стражей. Освободившись 29 августа и узнав от «активистов» об изменении маршрута «Джона Графтона», 2 сентября он на поезде через всю Финляндию ринулся в Кеми встречать пароход.

Волнение на море задержало «Джон Графтон» в пути, и потому в Копенгаген в середине августа он проследовал без остановки. В датскую столицу пароход прибыл только в 20-х числах августа, завершив свое первое плавание по Балтике. В те же дни Циллиакус в Копенгагене пересел на «Сизн» и направился в Стокгольм. Там он рассчитывал забрать 300 маузеров и 200 винтовок, загодя привезенных из Гамбурга, встретиться с Акаси и доложить ему текущую обстановку.

Планы вооруженного восстания в России и мирные переговоры в Портсмуте

Как мы уже отмечали, в описании событий лета 1905 г. в “Rakka Ryusui” вопрос о вооруженном восстании в России постепенно ушел на второй план, будучи вытеснен сюжетом о плавании «Джона Графтона». Вместе с тем из оперативной переписки Акаси того же периода видно, что этот вопрос по-прежнему находился в центре его внимания. Однако теперь, учитывая заключение перемирия на Дальнем Востоке, а затем и начало русско-японских переговоров в американском Портсмуте (японская делегация во главе с министром Комура прибыла в США 25 июля), главной целью подхлестывания революционных событий в России стало добиться максимально выгодных для Японии условий будущего мирного договора.

К таковым (в ключевых пунктах) в Токио относили: установление своего фактического протектората над Кореей и передачу Японии всех российских преимуществ и прав (включая имущественные) в Маньчжурии; выплату Россией значительной контрибуции и передачу Японии всего острова Сахалин вместе с Курильской грядой. Не случайно, что японские войска высадились на Сахалине в конце июня 1905 г., когда Токио и Петербург уже дали принципиальное согласие президенту Т. Рузвельту на начало мирных переговоров. Однако военных аргументов в подкрепление таких претензий в распоряжении Японии уже не было (ресурсы страны исчерпались), в то время как Петербург продолжал наращивать свою маньчжурскую армейскую группировку. В Токио догадывались, что русский император выступит категорически против каких-либо контрибуций и территориальных уступок со стороны России. В общем, переговоры в Портсмуте не обещали быть легкими для японцев.

В такой ситуации Акаси предложил сделать вооруженное восстание в России главной козырной картой Токио на мирных переговорах в Портсмуте. Именно так он формулировал цель своей деятельности в конце июля 1905 г. в телеграмме в Вашингтон на имя лично ему знакомого военного атташе Татибана Коитиро, который имел прямой доступ к министру Комура, к тому моменту уже прибывшему в США. Татибана, в свою очередь, 31 июля телеграфом известил Комура, что доставка оружия русским революционерам будет завершена не позднее 25 августа, после чего в России должно вспыхнуть вооруженное восстание. Казалось, что перед японской мирной делегации это открывало неплохие перспективы — внутренние проблемы неизбежно заставили бы русских переговорщиков во главе с С.Ю. Витте стать более покладистыми. В случае, если бы почему-либо вооруженное восстание в Петербурге вновь забуксовало, переговоры можно было бы и затянуть.

Однако Комура на сообщение Татибана отреагировал вяло. Во всяком случае, в его корреспонденции в Токио из США обстоятельства, связанные с деятельностью Акаси, никак не учитывались и в расчет не принимались. В общем, инициативы японского полковника не повлияли ни на позицию японской делегации в Портсмуте, ни на ход самих мирных переговоров, ни на их результаты.

Для высшего японского командования ценность предложения Акаси заключалась в возможности задним числом оправдать огромные деньги, вложенные через него в русскую революцию, и, таким образом, «сохранить лицо». Эти соображения не помешали Генштабу 20 августа указать Акаси на немедленное и полное прекращение финансирования российских революционеров. Как бы там ни было, с этого момента Токио потерял всякий интерес к вооруженному восстанию в России и к русской революции вообще. 11 сентября 1905 г. Генштаб отозвал Акаси домой и 18 ноября японский полковник покинул Европу. Таким образом, его миссия, длившаяся все 19 месяцев русско-японской войны, завершилась.

Мирная конференция в Портсмуте 

Ход самих Портсмутских переговоров хорошо известен. Быстро согласившись на японские претензии в маньчжурском и корейском вопросах, Витте, однако, с санкции Петербурга, категорически отверг идею о контрибуции и территориальных уступках со стороны России. Но Комура под давлением Токио продолжал настаивать на передаче Японии всего Сахалина вместе с Курильскими островами и на внушительном военном вознаграждении. В результате к концу августа переговоры зашли в тупик, русская делегация демонстративно засобиралась домой, на горизонте замаячила перспектива возобновления военных действий. Крайне обеспокоенное этим, высшее японское командование на совещании Кабинета министров и гэнро 28 августа устами маршала Ямагата заявило о том, что продолжать войну Япония уже не в состоянии. Это и решило исход дела. Японская делегация не стала затягивать переговоры, и на следующий день, 29 августа, Комура заявил Витте о готовности Японии уступить по обоим спорным вопросам. 5 сентября 1905 г. мир был подписан. По его условиям, Россия признавала Корею и Маньчжурию зонами японского влияния, передавала Японии южную половину Сахалина с Курильскими островами, но не выплачивала никакой контрибуции. После обмена ратификационными грамотами 15 октября Портсмутский договор вступил в законную силу.

Вторая попытка «Джона Графтона»

Как бы ни относился Акаси к августовским распоряжениям Токио, остановить уже запущенный маховик с перевозкой оружия было уже выше его сил. «25 или 26 августа Циллиакус прибыл в Стокгольм, — писал он в “Rakka Ryusui”, — и сказал: “Я решительно озадачен тем, как идет дело с “Джоном Графтоном”. 18 августа он выгрузил часть оружия для литовской партии к северу от Виндау, но 19-го в условленное месте к югу от Выборга никакая лодка на встречу с ним не явилась. Команда настолько встревожилась, что решила вернуться в Копенгаген, где умоляла меня дать ей новые инструкции. В общем, вчера я приказал им двигаться к новым пунктам разгрузки — промежуточному в районе Кеми и основному в Торнио близ русско-шведской границы, а затем двигаться на юг выгружать остатки. Я изменил первоначальный план, как только до меня дошло известие об обнаружении наблюдательного пункта. Я узнал о нем в начале этого месяца и в ночь на 14 августа курсировал в море близ Варнемюнде, чтобы отдать новый приказ, но не обнаружил даже тени “Джона Графтона”. В общем, [новый] приказ я смог ему отдать вчера».

В этом сообщении Циллиакуса многое было неверно, либо непонятно. Во-первых, в действительности, никакой выгрузки в районе Виндау из-за нехватки времени не состоялось, и это чуть было не вызвало кровопролития на борту «Джона Графтона» — лишь под дулами револьверов финских членов экипажа латыши согласились проследовать мимо Виндау. Во-вторых, неясно, зачем для встречи с пароходом Циллиакусу понадобилось курсировать в Мекленбургской бухте в районе немецкого Варнемюнде вместо того, чтобы прямо отправиться для этого в один из датских проливов. В-третьих, приказ Циллиакуса об изменении маршрута команде парохода сообщил не он сам, а его помощник А. Фабрициус (A. Fabritius). Наконец, к этому времени, как мы уже знаем, «Джон Графтон», фактически, вышел из личного подчинения Циллиакуса и передвигался согласно указаниям его однопартийцев; о его остановке в Торнио речи быть уже не могло.

В конце августа пароход снова двинулся в путь. Место на его капитанском мостике занял Эрик Саксен (Е. Saxen). Новый маршрут «Джона Графтона» выглядел так: Копенгаген-Кеми-Якобстадт-Аландские острова-Копенгаген. Но прежде было необходимо пополнить запасы горючего, пресной воды и продовольствия, хотя средств для закупки всего этого у капитана Саксена не было. Срочно отправившись в Стокгольм, Фабрициус описал ситуацию Циллиакусу, а тот в свою очередь обратился к Акаси. Деньги у японца были, но права тратить их на русскую революцию он, по приказу Генштаба, к тому времени уже был лишен. Несмотря на это «Джон Графтон» все-таки смог выйти в море. Можно предположить, что Акаси выдал Фабрициусу требуемую сумму из собственного кармана.

Схема второго плавания «Джона Графтона» в Балтийском море

Фото винтовок «Веттерли» (из музея в Якобстаде) 

На этот раз пароход вошел в Балтийское море, а затем и в его Ботнический залив в оговоренный срок и без всяких приключений. Команде удалось успешно выгрузить партии оружия в районе Кеми 4 сентября (здесь Саксена сменил Нюландер) и близ Якобстадта 6 сентября. Вечером того же дня пароход подошел к острову Ларсмо (Larsmo), где отгрузил на ждавший его катер до тысячи винтовок и значительное количество патронов. Все это было очень непросто с неопытным экипажем и в дурную погоду. Кроме того, в распоряжении капитана Нюландера не было сносных карт этой малопосещаемой части Балтийского моря. В результате ранним утром 7 сентября, уже на пути на юг, к Аландским островам, у островка Орскар (Orrskar) «Джон Графтон» налетел на каменистую отмель. Команда попыталась переместить оставшийся груз на соседние острова, но это оказалось ей не под силу (из трюмов удалось извлечь только взрывчатку). На следующий день, 8 сентября, по приказу Нюландера корабль был взорван. Члены экипажа-финны отчасти отправились по домам, отчасти же вместе с латышами бежали в Швецию на предоставленной местными жителями яхте.

«Джон Графтон» после подрыва его командой

Памятник «Джону Графтону» на острове Олсьер 

Так бесславно закончилась эпопея «Джона Графтона». Доставленное им оружие и боеприпасы были спрятаны второпях и стали легкой добычей царской полиции. К концу октября 1905 г. с обломков парохода, долго остававшихся на плаву, со дна моря, а также из тайников на близлежащих островах жандармы в общей сложности изъяли около 10 тыс. винтовок «Веттерли», несколько тысяч штыков к ним, более полумиллиона винтовочных и револьверных патронов, свыше трех тонн взрывчатого желатина и другие боеприпасы. Таким образом, примерно две трети груза «Джона Графтона» попало в руки властей.

Акаси к началу сентября уже фактически отошел от дел, в распоряжении же Циллиакуса оставалась одна яхта «Сизн», в трюме которой по-прежнему находилось 300 револьверов и 200 винтовок. Но с таким скудным арсеналом о массовом вооруженом выступлении нечего было и думать. В общем, после катастрофы «Джона Графтона» планы вооруженного восстания в Петербурге лопнули как мыльный пузырь. О доставке балтийским маршрутом оружия на Кавказ речи, понятно, тоже идти уже не могло.