Глава 1

В своих планах я не учла, что родители проживут у меня до конца следующей недели. Они фактически преуспели в том, чего безрезультатно добивались Чизвик и его обитатели, — мое пятое измерение оказалось почти полностью разрушенным. Оба то и дело ходили вверх и вниз по лестнице, занимали ванную и болтали за завтраком, в итоге я уже начала мечтать о добровольной эвтаназии. Почему люди в старости спят меньше, а не больше? Я пробовала на рассвете пробраться на кухню, чтобы в тишине насладиться тостом и «Уитабикс», но нет — каждый раз они спускались следом и выдвигали массу идей, куда бы отправиться днем после моей работы. И я с головой погрузилась в ужасную суету, которую считают интересной полноценной жизнью.

Мама, неправильно истолковав румянец на моих щеках — она посчитала его признаком хорошего здоровья, а не скрытого гнева, — сказала, что видит, какую пользу мне приносит общение с людьми, и предложила остаться еще на некоторое время. Слова отца о том, что он должен возвращаться в банк и на биржу, пробудили во мне надежду, но мама, выскребавшая в тот момент из банки остатки моего греческого меда, казалось, была готова отправить его в Эдинбург одного. Папа, вне всяких сомнений, был готов, если потребуется, пожертвовать семейным комфортом ради родительских обязанностей. Этого нельзя было допускать.

Я пригласила отца на прогулку в чизвикский парк.

Тусклое зимнее солнце придавало небу нежно-желтоватый оттенок, голые ветви деревьев кланялись нам, как бы приглашая пройти дальше. Белки устроили олимпийские соревнования, а морозный воздух слегка покалывал горло. В тот момент можно было бы наслаждаться безмятежным спокойствием, но я думала только о маме, которая готовила очередной хорошо сбалансированный обед в доме на Милтон-роуд и считала свое присутствие там жизненно необходимым. Она даже упомянула пьесу с участием Финбара Флинна — тоном, в котором читалось «если бы только», и от этого я встревожилась и еще сильнее укрепилась в своем намерении. Они должны уехать задолго до премьеры. Даже я не загадывала так далеко вперед. Кроме того, может, еще ничего и не выйдет. Так будет даже лучше.

Я держала отца под руку, и мы шагали легко и непринужденно, — обстановка располагала к доверительности. Я изо всех сил старалась придумать повод, чтобы начать разговор.

— Джоан, — заметил он, внезапно остановившись, — ты очень напряжена.

— Просто немного замерзла, — объяснила я, и мы пошли дальше.

— Скажи, — начала я через некоторое время, решив, что могу совладать с голосом, — вы собираетесь связаться с Джеком после возвращения, так ведь? Ну, сообщить ему, что все в порядке, и он может забыть обо мне. — Я несколько нервно рассмеялась. — Я имею в виду… Вы ведь готовы сказать ему, что нашли меня в абсолютно нормальном состоянии, и я больше не желаю, чтобы он или еще кто-нибудь меня беспокоил?

— Джоан, — сказал отец, — ты очень сильно сжимаешь мне руку.

Я глубоко вздохнула и немного расслабилась, стараясь казаться безразличной.

— Понимаешь, мне действительно нравится жить одной.

Он похлопал меня по руке.

— Ты ведешь себя очень мужественно, девочка.

— Дело не в этом. Мне нравится!

— Мне кажется, это не совсем нормально.

— Ох, перестань, — раздраженно сказала я, не взвешивая свои слова. — Одно дело примчаться сюда, думая, что я не могу высвободиться из объятий лесбиянки… — Папа напрягся, но я по глупости не обратила внимания на его реакцию. — И совсем другое — волноваться просто потому, что я предпочитаю жить одна. И вообще, что следует считать нормальным?

— Нормально, — веско проговорил он, — это противоположность тому, что ненормально. Я не считаю сознательно выбранную одинокую жизнь нормальной.

— И все же, если бы Джек сказал вам, что я живу с мужчиной, вы бы остались в Эдинбурге? Даже если бы совсем ничего о нем не знали? Но вы решили, что это женщина, и бросили бридж, биржу и банк ради того, чтобы отправиться в Лондон меня спасать?

— Не скажу, что мы были бы в восторге, узнав, что у тебя новый друг, — но, да, смирились бы. В конце концов, в наше время, кажется, так принято. Но мысль о том, что ты живешь так, как описал Джек… Нет, это было слишком.

— Почему? — Любопытство сломало все мои планы. Я никогда не говорила с отцом ни о чем подобном.

— Джоан, ради всего святого! — Он резко остановился и ударил тростью о землю с такой силой, что белки в испуге разбежались со своей трехсотметровой дистанции. — Это ненормально. Против природы. — Он ткнул тростью в сторону настоящей, с его точки зрения, природы. — То, о чем ты говоришь, неестественно!

И зашагал вперед, глядя прямо перед собой. Я услышала, как он глубоко вздохнул:

— Джоан, не следует меня недооценивать. Я не всегда был почтенным шестидесятилетним мужчиной. И считаю, что — гм-м — акт между мужчиной и женщиной вполне приятен. Возможно, это одна из величайших радостей, которую Господь даровал нам. А то, чем ты никогда не будешь заниматься… что делают люди определенного типа, никак с этим не связано. Скорее, даже является полной противоположностью. Это ненормально и… отвратительно.

Я вела себя вполне уравновешенно и по-взрослому. Говорила о сексе с отцом. О таком общении писал доктор Спок, оно характерно для многих, и в книгах я тоже об этом читала. И я почувствовала особую близость к отцу и решила пожертвовать темой об их совместном отъезде в Эдинбург ради этого, гораздо более серьезного, разговора. Сжала его руку и, увидев одинокую птицу, взлетевшую с голого дерева, ошибочно приняла ее за добрый знак. Его непримиримость по отношению к однополому сексу почти ничего не значила в свете только что установившихся искренних отношений.

— Папа, здорово вот так беседовать с тобой. — Мы продолжали идти, держась за руки. — Но я не готова согласиться с тем, что акт любви приятен. Все эти стоны, дерганье, красные потные лица… А потом, в момент проникновения… ты только подумай об этом… — Птица развеселила меня. — Мне кажется, такое нельзя назвать красивым, как считаешь?

Отец остановился как вкопанный.

— Ведь лесбиянкам не приходится делать всего этого, так ведь? — добавила я, потому что не смогла сдержаться.

Короткий расцвет наших отношений был позади. Доверие было полностью утрачено.

Когда отец наконец заговорил, его голос звучал низко и успокаивающе, будто он обращался к раненому, загнанному в угол и потому опасному зверю.

— Возможно, будет лучше, если мама поживет с тобой еще какое-то время.

— Может быть, нам обойти вон то здание и взглянуть на лестницу? — предложила я, радуясь тому, насколько соблазнительно это прозвучало. — Настоящая жемчужина палладианского стиля!

Отец проигнорировал мое предложение.

— Она может вернуться позже. Я потерплю. — Старый добрый дух Дюнкерка. Он снова похлопал меня по руке. — Думаю, это правильное решение…

Проявив хитрость — прием душевнобольных, — я тоже изменила тактику.

— Папа, послушай, в этом нет нужды. Кроме того… — Моя Бона Деа отогнала Семелу и победила. — Думаю, Робину сложно, когда вы вдвоем здесь. Вы, наверное, заметили, он редко заходит…

— Джоан, он вообще не заходит. Не появлялся с того дня, как мы были в театре.

— Вот видишь. Думаю, он немного сдерживается в вашем присутствии.

Сдерживается?

Не стоило употреблять это слово. В нем содержался намек на нечто ужасное, что случится в моем доме, едва они сядут в поезд: кнуты, кожаное белье, вазелин «Нивея», полиэтиленовые пакеты…

— Я хочу сказать, он очень тактичный. Понимает, что мы с вами редко видимся, и не хочет быть назойливым.

Отец заметно расслабился. Он мог в конечном счете передать эстафету кому-то другому.

— Надеюсь видеть его гораздо чаще, когда вы вернетесь домой. — Соврав, я содрогнулась. — Может, вернемся к машине? Я начинаю замерзать.

Я смотрела, как папа втискивается на сиденье рядом со мной. Он выглядел подавленным. Это уж чересчур! Разве случилось нечто, о чем стоит так сильно переживать? Я Почувствовала, что машина просто пропитывается неодобрением, и начала напевать про себя бодрую песенку на мотив «Желтой подводной лодки»: «Сегодня вторник, вторник, вторник. Они едут домой в субботу, субботу, субботу». Очень скоро я стала напевать вслух, только без слов. Отец любил «Битлз» и начал подпевать мне. Если бы он только знал!

Напряжение между нами спало, но все же я мысленно — прямо и однозначно — предупредила родителей: если они вдвоем не сядут в поезд в эту субботу, я тут же выдумаю скандальную историю про свои отношения с членом коммунистической партии и лично приеду в Эдинбург, чтобы поставить в известность всех игроков бридж-клуба.

Родители так и не узнали, чего им удалось избежать, когда согласились вместе уехать домой в назначенную субботу.

Все, что мне оставалось, — ждать.

После того как я укрепила оборонительные сооружения и упрятала под лед эмоции и в школе, и дома, я вполне могла больше не думать о Финбаре Флинне. Ведь его не было рядом, чтобы мечтать, и — что ж — он актер, так что глупо надеяться, что он вел себя естественно. Я ни на минуту не забывала о скором отъезде родителей и мечтала об этом почти все время, когда не спала. Все могло остаться на своих местах, если бы не средства массовой информации и, судя по всему, толстячок Джимбо.

Джек всегда с уважением отзывался об агентах. Утверждал, что хороший агент бесценен, а он сам, имея такую возможность, всегда общался бы с шеф-поваром, а не с сырыми ингредиентами. Еще Джек говорил, что, если вы видите одного и того же человека в разных программах дважды за неделю, значит, у него первоклассный агент.

Что ж, агент у Финбара Флинна, видимо, был более чем первоклассный, потому что его подопечный появлялся везде. Я знаю, что существует теория о концентрации сознания, но это не тот случай. Дело, конечно, в Джимбо. С фотографии в иллюстрированном приложении его клиент улыбался на фоне комнаты в своей квартире. Фотографию я изучила досконально, будто Финбар приворожил меня. Я рассматривала мельчайшие детали: от цвета штор до приглашений, расставленных на каминной полке. «Мистер Флинн, проявляя полное равнодушие к общепринятым нормам, — сообщал интервьюер, — использует свой „Оскар“ в качестве подставки для писем». Наверное, только человека в состоянии, близком к моему, могли заинтересовать подобные вещи. На переднем плане фотографии стоял столик со стеклянным верхом, заваленный книгами. За ним, растянувшись на кремовом кожаном диване, в голубых джинсах и ковбойских сапогах, ухмылялся Финбар. По-видимому, как обычно, проявляя полное равнодушие к общепринятым нормам, он использовал свою итальянскую мебель в качестве половика. Вверху, на стопке книг, лежавших на переднем плане, я заметила полное собрание произведений Элиота. Книга была открыта и лежала обложкой вверх — слишком подчеркнутая небрежность. «В последнее время для релаксации я перечитываю поэзию Элиота. Она создает хороший контраст с текстом „Кориолана“… Элиот давно является моим любимым автором…» — строки из интервью. Сначала я механически прочитала их, потом до меня дошел смысл…

Перечитываю?

Давно является?

Языки мужчин лживы, не так ли, прекрасная Екатерина?

«Ладно, — подумала я, — предположим, мы все время от времени лицемерим». Слова Финбара даже немного польстили мне, ведь все же именно я первая открыла для него это удовольствие, поэзию Элиота. Я больше не искала лжи в его поведении, хотя следовало бы. Разве я сама не была обманщицей? Я отлично представляла себе, как пышно может цвести ложь, а потом ее аромат становится привычным. И мне было известно, какую сильную неразбериху она может вызвать. Один из результатов лжи — родители, которые спешно прибыли из Шотландии и живут сейчас в моем доме.

Но я продолжала размышлять о словах Финбара. Он всего лишь немного и вполне безобидно исказил правду. Как я уже сказала, мы все иногда так поступаем…

В то время, когда родители были рядом, я была сосредоточена только на них. Казалось, меня поместили в банку с формальдегидом, — любое движение, и они никогда больше не оставят меня в покое.

Вечером накануне их отъезда мы должны были пойти на ужин к соседям — Фреду и Джеральдине. У меня не было особого энтузиазма, потому что родители вряд ли обошлись бы без обсуждения странной сцены в театре «Олдуич». Перспектива того, что Финбара Флинна будут словно в микроскоп разглядывать, ужасала меня. Но проигнорировать приглашение было невозможно. В одну из своих частых вылазок в мясную лавку мама встретила Джеральдину, и как неизбежный результат — несколько дней спустя раздался телефонный звонок. Дарреллов нельзя было обвинить в пересечении демаркационной линии, которую они весьма тактично обходили в течение всего года, да и Джеральдина говорила по телефону достаточно осторожно, чтобы у меня была возможность отказаться. Но я не смогла этого сделать, ведь рядом стояла мама. Хорошо, что мне удалось отложить визит до последнего вечера, — какие бы темы для дальнейшего обсуждения у них ни появились, возможности продолжить обсуждение на следующий день уже не будет.

— Робин к нам присоединится? — поинтересовалась мама. — Уверена, они не будут возражать, если ты пригласишь своего друга. Мы хотели бы встретиться с ним еще раз до нашего отъезда. Дорогая, похоже, вы не так часто общаетесь с ним. У вас все в порядке, правда?

— Все отлично, — ответила я. — Мы видимся каждый день в школе. — Я не стала уточнять, что вижу Робина издалека, отворачиваюсь и меняю маршрут каждый раз, когда он появляется на горизонте, а во время утренних перемен утыкаюсь носом в книгу, рискуя испортить себе глаза.

— Понимаю, — кивнула она. — Но в этом не так уж много романтики, как считаешь?

— Да, — согласилась я, призывая на помощь вдохновение. — Но на этой неделе он тренируется…

— В каком смысле?

— Он велосипедист…

Неплохо. Ведь я всего лишь ушла от прямого ответа.

— Он катается по вечерам? Каждый вечер? И в пятницу? Может быть, все же попробуешь пригласить его?

— Не хочу его искушать. — И это была чистая правда.

Но в итоге все уловки оказались ненужными. Потому что в пятницу днем, когда родителей не было дома, — они отправились погулять перед отъездом на Выставку лодок, — позвонил Фред и сообщил, что Джеральдина подхватила какой-то желудочный вирус. И он сам тоже чувствовал себя не очень. В общем, он хотел сказать, что будет лучше отменить званый ужин. Извинения Фреда длились недолго, потому что ему потребовалось немедленно бежать в ванную. Облегчение соседа, вероятно, было лишь немного больше, чем мое собственное.

В качестве компенсации я, внимательно следуя поваренной книге, к которой не прикасалась больше года, приготовила для нас на этот вечер ужин из трех блюд. Странно было ощутить себя прежней хозяйкой, вернуться в те времена, когда от моего жаркого с фасолью Джек начинал петь, а тальятелли с грибами разжигали в нем такое сильное желание, что мороженое из черной смородины не могло его погасить. Я, словно бесов, изгнала грустные воспоминания в бездну готовки ужина для родителей. Приготовила барабульку на гриле с соусом из ее печени (я крайне бестактно обнюхивала рыбу при покупке, ведь отравление, при котором мои родители не смогли бы отправиться домой, было бы совсем некстати), говядину «Веллингтон» и торт «Аляска». Мне пришлось принести самую серьезную жертву с точки зрения повара — разрешить маме немного помочь мне, потому что она то и дело предлагала просто заглянуть к соседям и сказать «ку-ку», а я с ужасом представляла, что вирус перескочит на нее и погубит все мои планы. Но, несмотря ни на что, ужин удался.

Я была довольна и весела, а родители, не подозревая о причине, тоже пребывали в хорошем настроении. К концу ужина мама немного расчувствовалась — думаю, это могло быть вызвано красным вином и в какой-то степени перспективой возвращения на варварский Север.

— Ты такая хорошенькая, — сказала она. — Надеюсь, пройдет совсем немного времени, прежде чем…

— Прежде чем что?

— Ты снова выйдешь замуж.

Я широко улыбнулась и предложила не мыть посуду, а перейти к телевизору, и это оказалось великолепной находкой, чтобы положить конец разговору. Так мы и поступили.

* * *

К счастью, мне было безразлично, какую программу смотреть. Я должна была только высидеть до конца, пойти спать, и — представляете! — на следующий день меня ожидала свобода. Я где-то слышала фразу, что телевидение похоже на жевательную резинку, только для глаз; очевидно, речь шла о передачах в зимний пятничный вечер. И пока я не услышала слегка истеричный, с нотками возбуждения, возглас ведущего: «Встречайте, дамы и господа, Финбар Флинн» — и последовавшие за этим громкую музыку и шквал аплодисментов, я понятия не имела, что мы смотрим очень популярную программу «Беседа со знаменитостью».

— О, взгляни, — еще больше оживилась мама, — твой друг-актер. — Даже отец поднял голову от своих бумаг. — Не правда ли, на экране он выглядит по-другому?

Но я была не в состоянии ответить ей.

Сначала иллюстрированное приложение, теперь вот это. Сейчас вы понимаете, что я имела в виду, когда говорила, что Джим — хороший агент?

Финбар выглядел замечательно — ухоженно и ярко одновременно. Он был одет немного в стиле Бруммеля — первого денди в истории, а кудри напоминали об эпохе Регентства. В его внешности не было ничего ординарного, вообще ничего: даже когда Финбар шел по сцене, чтобы поздороваться с ведущим, он был неотразим. «О Боже, Боже, — подумала я, — опять начинается».

Я расстроилась, заметив, что звезда не хромает: должно быть, он уже забыл обо мне. Финбар опустился на низкий диван, он выглядел изумленным, обрадованным и застенчивым, как маленький мальчик, которого нарядили перед праздником. Ведущий осматривал гостя с головы до ног, бросая в камеру восхищенные взгляды, и было ясно, что он собирается поднять тему моды.

— Ну, — произнес Финбар через некоторое время, разводя руки и немного поворачивая корпус, чтобы показать себя со всех сторон, — что скажешь о костюме? Это первый, купленный за последние двадцать лет. Нравится?

— Да, — произнес голос. Как оказалось, мой.

— Что? — спросила мама.

— Ничего, — ответила я.

Неудивительно, что романтические истории об эпохе Регентства Джорджетт Хейер и авторов, пытавшихся ей подражать, имели такой успех. Я раздумывала, не выйти ли на некоторое время на кухню, чтобы успокоиться, когда мама заявила:

— Его нельзя назвать красивым, правда? Но держится эффектно. Ты так не считаешь, Джоан?

Мое «да» было таким же уместным, как согласие победителя почтового футбольного тотализатора получить выигрыш в четверть миллиона фунтов.

— Итак, — говорил ведущий, — после триумфа в Америке ты намерен снова громко заявить о себе на британской сцене?

Финбар слегка поморщился:

— Говоря о триумфе, ты немного преувеличиваешь, как будто мне пришлось там сражаться. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Это совсем не так. Я имел некоторый успех, и американцы были очень добры ко мне. Успех их привлекает…

Журналист был не в восторге от такого пренебрежительного замечания, он прищурился, и на лице отразилось некоторое напряжение.

— Что ж, как бы там ни было, ты произвел достаточно сильное впечатление.

Финбар наклонил голову, выражая великодушное согласие. На лице мелькнуло лукавое выражение — до чего, мол, я очарователен!

Некоторое время гость и ведущий говорили о театре и карьере Финбара, а я наблюдала за ними, разомлев от счастья. Но вдруг, неожиданно для себя самой, выпрямила спину, положила подбородок на сжатые в замок руки и затаила дыхание — потому что тон разговора изменился. Ведущий произнес:

— Финбар, мы уделили достаточно времени твоей профессии. А как личная жизнь? Например, женщины… Ты, кажется, очень нравишься им. По крайней мере моя жена… — пауза, смех в аудитории, — так считает.

Финбар, изобразив полную расслабленность, прислонился к спинке дивана, и на его лице появилось вопросительное выражение.

— Ты ведь никогда не был женат. Почему, Финбар? — Ведущий наклонился вперед, и нам крупным планом показали его великолепный профиль. Он подмигнул в камеру и, напоминая улыбающуюся пиранью, еще ближе склонился к актеру. — Не можешь решиться, или… — Он смягчился и откинулся назад. — Неужели ты хочешь расстроить всех женщин, которые ерзают сейчас на краешке стула в ожидании твоего ответа…

Я поспешила сесть в кресло поглубже.

— И сообщишь нам, что тебе никто не нравится?

По улыбке на лице Финбара стало ясно — это была хорошая шутка, но пошутили — и хватит.

— У меня много замечательных друзей, — сказал он. — И я всех очень люблю.

— А-га. — Ведущий подмигнул в камеру. Похоже, он всегда знает, какая именно его снимает. — Но разве сейчас в твоей жизни нет одного особого человека? Кого-то более важного, чем все остальные?

— Есть, — согласился Финбар, — в данный момент это ты.

Журналист почувствовал легкое замешательство, но быстро пришел в себя и продолжил наступление:

— Я имею в виду романтические отношения?

Какой тихой внезапно показалась мне моя комната. Я слышала даже тиканье часов в холле. Дыхание отца, шелест бумаг у него на коленях. Мама потянулась, браслеты звякнули у нее на руке. Я замерла без движения, снова превратившись в четырнадцатилетнюю девчонку.

— У тебя есть девушка? — проговорил ведущий, улыбнувшись гостям в студии, и снова перевел взгляд на Финбара. — Естественно, я не намерен лезть в твою частную жизнь, но ты в настоящий момент, гм-м, очень публичная фигура…

— Скажи, чтобы он отвалил! — вырвалось у меня.

— Джоан! — Отец был поражен. Бумаги упали на пол.

— Но, послушай, этот тип назойлив. И кому, скажите на милость, это может быть интересно?

Действительно, кому?

— …Не правда ли? — Ведущий закончил фразу, неодобрительно пожав плечами.

«Не отвечай, — молила я про себя, — я ничего не хочу знать. Просто откажись».

Но Финбар поступил по-другому — он продолжал с улыбкой размышлять, будто этот вопрос был важен, как сотворение мира.

И в итоге сказал:

— Конечно, есть…

Ведущий в ожидании поднял голову, но Финбар сомкнул губы — маленький мальчик внезапно лишился дара речи — и молча подмигнул.

Если журналист и дамы по ту сторону экрана сидели на кончиках стульев, то я едва не свалилась с кресла.

— Джоан, хочешь большую чашку кофе? — спросил отец.

— Ты не сможешь заснуть, если выпьешь кофе, — вставила мама.

— Пожалуйста, помолчите, вы оба. Я хочу послушать.

— Он очень привлекательный, — с тоской произнесла мама, как будто наконец пришла к какому-то выводу.

Ведущий продолжал:

— И что, эта девушка, играющая особую роль в твоей жизни, известная персона?

Финбар рассмеялся. Снова стали видны симпатичные маленькие пломбы.

— Знаете, я бы все-таки предпочел не говорить об этой стороне моей жизни.

— О, перестань, — весело возразил ведущий и привел убийственный аргумент: — Ты же пришел на шоу. Ты очень известный человек и прекрасно понимаешь, что нас всех больше всего интересует. — Он снова наклонился вперед. — Может быть, она никому не известна. Начинающая молодая актриса? Давай, давай, мы все заинтригованы.

Он повернулся к зрителям, те, посмеиваясь, соглашались с ним.

Было заметно, как Финбар борется с собой.

— Зрители ждут, — произнес его мучитель.

Лоб Финбара разгладился, похоже, борьба завершилась. Он сказал:

— Есть один человек. Наши отношения только начинаются. — Он поднял руки вверх. — Ну, вот и все. Следующий вопрос.

Но журналист продолжал давить.

— Она из мира театра?

— Нет, — несколько устало ответил Финбар, — никакого отношения к театру. Преподает в школе и любит поэзию, как и я.

— Преподает в школе? — И ведущий, и зрители были шокированы.

— Джоан, похоже, это о тебе, — сказала мама. — Он ведь говорил, что ты хорошо разбираешься в поэзии. А твой Робин знает?

Но я не могла вымолвить ни слова, меня поразила та же догадка, которую высказала мама. Он мог говорить обо мне. Сразу вспомнилась встреча Нового года, театр «Олдуич»… Я начала грызть ногти.

— Дорогая, не делай этого, — попросила мама.

Расследование на экране продолжалось.

— И чему преподаватель школы может научить такого яркого человека, как вы, мистер Флинн?

Мистер Флинн угодил в расставленную ловушку. Он признался:

— Вас это удивит…

— Хо-хо, — развеселился охотник, — возможно, помогает учить роль? Такие уроки, или… — Он уже не скрывал хитрости во взгляде.

— Нет, помощь с текстом мне никогда не требуется. Я всегда учу роль один, когда все остальные крепко спят! — Было заметно, что Финбар испытывает облегчение, решив, что удалось перевести разговор с жизни любовной на безопасную почву профессиональных приемов.

Но журналиста не так-то легко было сбить со следа.

— Понятно. Однако существует мнение — не правда ли? — что за каждым великим мужчиной стоит… — Ведущий пожал плечами и улыбнулся, выдерживая паузу. Фразу можно было не заканчивать. — Значит, она принимает активное участие в твоей нынешней подготовке к… — он сверился с записями, — пьесе «Кориолан».

— Вовсе нет, — спокойно ответил Финбар.

— Но она будет на премьере?

— Естественно.

Финбар начал открыто проявлять признаки напряжения. Ведущий как профессионал понял это и немного ослабил натиск. После небольшой победы он прислонился к спинке стула, — теперь он мог позволить себе быть любезным.

— Надеюсь, мы увидим вас вдвоем, позирующих фотографам после премьеры, и тогда любопытство зрителей будет удовлетворено. Правильно?

Мне казалось, что Финбар кивнет с облегчением после этой фразы, но, похоже, у того открылось второе дыхание.

— Надеюсь, что нет, — серьезно ответил он. — Я считаю, что частная жизнь людей должна быть закрыта для посторонних. Не вижу причин, по которым мои друзья должны становиться общественной собственностью. И они… — В его голосе послышалась горечь. — Не следует изучать их так же внимательно, как меня.

Ведущий почувствовал, что Финбар говорит все серьезнее, а поскольку ток-шоу было развлекательным, он рассмеялся. Напряжение спало.

— Считаешь, что ее стали бы преследовать, как принцессу Диану?

Финбар понял намек.

— Но я же не принц Чарльз, ха-ха! — произнес он, снова расслабившись.

— Хотя некоторые могут утверждать, что для них ты Прекрасный принц, хо-хо!

Последнее слово все же осталось за ведущим.

— Неужели, — проворчал отец, — в наши дни обязательно по любому поводу вспоминать королевскую семью?

— Тихо, — сказала мама с благоговением. — Он говорил про нашу Джоан. Ничего удивительного, что мы не видели здесь Робина. Он, должно быть, страшно ревнует. Еще в театре я почувствовала, что здесь все не так просто.

Я продолжала внимательно смотреть на экран. В руинах лежал весь мой мир, моя крепость, мое ледяное королевство. Маленький язычок пламени превратился в адский огонь. Я горела, и справиться с пламенем было невозможно.

— Средства массовой информации не очень-то щепетильны, — тем временем говорил Финбар. — Сегодня утром я спустился вниз, выбросить мусор, и обнаружил репортера, копающегося в моем мусорном баке.

— Он что-нибудь нашел?

Пауза для смеха в студии.

— Только подгоревший тост…

Смех усилился.

— Тебе следует купить тостер.

— Так и сделаю. — Мальчишеская ухмылка, взгляд искоса.

— Или попросить твоего школьного преподавателя научить тебя их готовить.

Бурные аплодисменты.

— Итак, благодарю Финбара Флинна за то, что он нашел время прийти в эту студию сегодня вечером и пообщаться с нами. Мы все с нетерпением ждем твоего возвращения на английскую сцену…

— Третьего марта, — сказал Финбар. — Я тоже жду этого дня. И спасибо всем большое. — Прощаясь, он помахал рукой на камеру. Актер до кончиков ногтей… Я внезапно почувствовала боль от предательства, кто кого предал, понять я не могла, а потом сквозь заключительные аплодисменты прозвучал голос моего отца:

— Джоан, как насчет кофе?

Я воспользовалась моментом и удрала.

Вперед по коридору, через неубранную кухню, из дома, на улицу — в прохладу темной ночи. Я мечтала только о том, чтобы меня оставили в покое и не мешали быть одной. И вот что случилось.

Горячие слезы на холодных щеках и священная бархатная тишина.

Я поклялась себе не сдаваться и погрозила кулаком ночному небу. Оно, усыпанное огромными бриллиантами, осталось равнодушным. Я опустила глаза и посмотрела на землю в саду — темное скучное отражение неба, грязь и тлен.

«Тебя, как обычно, ничего не волнует! — презрительно усмехнулась я. — Берегись, или я сровняю тебя бульдозерами».

Я была когда-то так счастлива в этом дрейфующем мире…

Я сильно топнула ногой, чтобы мои слова дошли до земли, и зацепила камешек. Он подскочил, угодил в невысокие кусты и рикошетом ударил по строгому забору Монтгомери. Я с вызовом завопила — долго и громко, и стояла, дрожа от ярости из-за того, что ледяной век моего самообладания остался в прошлом. А потом, как в кукольном театре призраков, освещенном лишь лунным светом, над забором возникли две головы, и у каждой из них был рот.

— О, привет, — узнала я любезные нотки и высокий голос Мод. — Это ты. Мы забеспокоились, что это за звук…

Черт возьми! Есть ли на этой перенаселенной планете место, где я могу побыть одна?

— Это был всего лишь камешек, — пояснила я.

— А мы подумали о другом, — ответила соседка. Она произнесла слово «другой» с таким мрачным видом, что я даже почувствовала зарождающееся любопытство.

— О чем же?

— Боюсь, — хмуро, как будто стыдясь, произнес Реджинальд, — что у нас крысы…

Интерес исчез.

— Но ведь крысы не бросают камни?

Я сошла с ума или они? По внешним признакам, определенно, они. На Мод был маленький красный вязаный шлем с ушками и острым кончиком — в холодную погоду такие очень любят носить состоятельные дамы, — завязки свисали по бокам, и шапка больше напоминала детский чепчик, чем модный этой зимой головной убор. Реджинальд натянул твидовую кепку на уши, и она почти соприкасалась с клетчатым шарфом, который закрывал все его лицо: только из ноздрей — как у дракона — с короткими промежутками шел пар, и это замечательно гармонировало с его внешним видом.

Мод издала смешок.

— Мы ставим ловушки.

Вот почему они так нарядились.

Мод направила фонарь в сторону сада Дарреллов, и луч прорезал мой унылый заброшенный сад. В этот момент я вспомнила о другой ночи, когда наблюдала ту же самую картину. Луч выхватил круглый белый стол, одиноко стоящий в патио. До этого момента я чувствовала себя отлично. А потом он, как указка, замер на участке земли возле платана в саду Фреда и Джерри.

— Вот кто виноват, — сказала Мод, — твои соседи и их отвратительная компостная куча!

— Несомненно, — произнес Реджинальд в перерыве между яростным фырканьем.

— И все же, — сказала Мод, — мы в итоге с ними расправимся.

Я не была уверена, кого она имеет в виду: Дарреллов или крыс.

— Я ничего не замечала, совсем ничего…

— Думаю, еще заметишь. Тогда скажи нам, и Реджи поставит ловушки и в твоем саду!

— Спокойной ночи. — Я повернулась, собираясь уходить.

— Спокойной ночи, — попрощались они, но головы тут же опять появились над забором.

— Между прочим, Джоан, вчера утром мы видели на дорожке твоих родителей, — сказала Мод. — Так мило. Я подумала, может быть, вы зайдете, к примеру, завтра вечером? Ты давно не была у нас.

Предатели, ловко маскирующиеся под моих родителей. Крепость не просто лежала в руинах, — уже готовились планы по ее захвату. Я была вынуждена немедленно заново возводить стены.

— Завтра они возвращаются домой, — сказала я. — А у меня, к сожалению, намечено важное дело.

— Очень жаль, — и Реджи снова исчез.

Мод осталась.

— Да, жаль. — Она вежливо улыбнулась. — Что это за новое дело, которым ты будешь так занята?

— Можно сказать, я собираюсь кое-что построить.

Я заметила, как побелели ее пальцы, сжимавшие колья забора, а драконья голова Реджинальда в облаке пара тотчас появилась вновь.

— Здесь? — одновременно в ужасе спросили соседи.

— Конечно.

— Я надеюсь, ты получила разрешение на перепланировку? — Вежливость Мод можно было сравнить с твердостью алмаза.

— В этом не было необходимости, — рассмеялась я. — Вы не заметите ничего. Никто не увидит.

— Значит, в доме? — спокойно уточнил Реджинальд.

— Фактически вокруг меня. — Я подтолкнула ногой еще один камень.

— Джоан, Джоан! — Они продолжали звать меня, но я уже направлялась к дому.

Когда я отвозила родителей на станцию, снега уже не было. И родители тоже оттаяли. Они хорошо провели время. Я была идеальной дочерью. Отец собирался позвонить Джеку, как только доберется домой, и предложить ему, как нежелательному партнеру по игре, попытать свои силы в другом месте. Я была готова ко многому, главное — больше не видеть бывшего мужа.

Поезд уже давно ушел, а я все посылала поцелуи и махала на прощание. Родители наконец уехали, и теперь я чувствовала себя легкой, как воздух. Кружась, я спустилась по лестнице, сделала несколько пируэтов по направлению к машине и поехала в сторону моего тихого, пустого дома, где из крана вода будет капать, только если я забуду его закрыть, и ни одна вещь не сдвинется с места без моего разрешения. А как же Финбар Флинн? А собственно, кто это такой? Просто глупая фантазия. Момент слабости, случившийся в моей жизни по воле других людей. У меня слишком много корней. Я вспомнила засохшую рождественскую ель — это было больше года назад. Вот какой мне следовало оставаться: ствол без корней, одинаково чувствующий себя в любой обстановке, не имеющий обязательств и ничего не получающий взамен. Теперь я могла вернуться в то счастливое состояние.

Чтобы отпраздновать долгожданное событие, по дороге домой я заехала в библиотеку — так ребенок заходит в кондитерскую. Показала язык томам Лоуренса и задумалась, какую бы книгу выбрать, чтобы этот старый козел перевернулся в могиле. Баронесса Орчи показалась мне отличным выбором. Мистический пророк сексуальности совсем по-другому оценил бы придорожный красный цветок и был бы крайне оскорблен Дэном Даром — героем-пижоном ее книг. Я взяла несколько ее романов и весело насвистывала, пока ехала домой.

Третье марта для меня ничего не значило: всего лишь возможность бесплатно посетить театр, что всегда приятно. Но даже если у меня не будет контрамарки? Что с того? Я могу купить билеты сама или вообще не ходить. «Кориолан» не из тех пьес, которые я мечтала увидеть. А ток-шоу? Что ж, ток-шоу оно и есть ток-шоу. Финбар — актер, актер британской школы, он имитирует эмоции ради удовольствия зрителей. Все это больше меня не волновало. Я хотела только одного — вернуть покой пятого измерения. Тот же, кто изобрел страсть и прочие эмоции — подобие автомата для игры в пинбол, — заслуживает хорошей порки.

 

Глава 2

Следующие несколько недель в школе можно было сравнить с крещением огнем, потому что Робин посчитал необходимым сообщить всем, что я знакома с известным актером Финбаром Флинном. Даже две девочки из моего класса спросили, стесняясь, не могла бы я раздобыть им его автограф. Массовый интерес был вполне объясним, учитывая неподдельную привлекательность этого актера и таланты его агента. Средства массовой информации уделяли Флинну чрезвычайно много внимания.

Марджери, сгорая от возбуждения, спросила у меня, что он собой представляет, а я ответила: «Как любой актер».

Рода предположила, едко и с завистью, что я не теряла времени даром. И даже Пимми — седовласая дама в очках, уже приступившая к вязке кардигана на следующее лето, не смогла удержаться и сообщила мне, как ей нравится (она покраснела) смотреть на него.

Чем старательнее я избегала общества Робина, тем сильнее он волновался. Фактически он преследовал меня, — теперь уже не облокачивался о подлокотник моего кресла, а шлепался на него, как обиженная, но преданная собака.

Естественно, я не хотела обсуждать с Робином Финбара Флинна, зато он постоянно заводил о нем разговор — наверное, считал эту тему нейтральной.

— Боюсь, он забыл о билетах… — мрачно начинал Робин.

— Возможно, — говорила я, не отрываясь от проверки тетрадей.

— Джоан, поужинаешь сегодня со мной?

Я продолжала изучать работу Шарон о милосердии.

— Я не могу говорить здесь, а мне очень нужно тебе кое-что рассказать.

— Как твой канадский роман? — Я отметила работу Шарон большой галочкой. По крайней мере она не считала, что милосердие сыплется на нас, словно из решета.

— Все кончено, — прошептал он.

Так вот в чем дело.

— Мне очень жаль, Робин.

— Мы можем встретиться?

Я подняла глаза и увидела рядом Роду. Она понимающе улыбнулась.

— Как поживают саламандры? — спросила я.

— Холодные и мокрые, — недовольно ответила она и подмигнула мне. — Как и вся моя семья. Ты счастливая отшельница… Не завела еще кошку?

— Кошку?

— Да, у Мардж есть. Для дружеского общения.

— Спасибо, Рода, но я прекрасно себя чувствую и без кошки.

Я еще больше поверила в пятое измерение, открытое в Данбаре.

Если от Робина я сумела отделаться, то с Фредом и Джеральдиной все оказалось не так просто — речь шла о моей совести. Я очень обрадовалась, когда соседи сообщили, что отправляются в Америку. Они улетели к своей любимой, находящейся на последнем сроке беременности Порции, и на меня больше ничего не давило. «Пан-Америкен» разорвала серебряную нить, которая связывала меня с этими золотыми яблоками. Мне ничто не угрожало, и я могла погрузиться в себя, уподобившись Аталанте, — снова сознательно покинуть общество.

— Мы будем там, пока не родится ребенок, — сказала Джеральдина, — и вернемся к Пасхе. А пока придется оставить сад.

Фред улыбнулся:

— В конце концов, есть некоторые плюсы в том, чтобы трижды становиться дедом.

— Как бы там ни было, сейчас в саду не так уж много работы, — сказала я, выглянув в окно задней комнаты, где мы стояли, держа в руках кофейные чашки. — Он безжизненный, как сама смерть.

Сад действительно выглядел именно так. Влажный воздух, прошлогодняя гниль.

— Не обманывайся, моя девочка, — возразила Джеральдина. — Земля уже в движении. Готовит силы для финального рывка. Еще неделя, и пора начинать работу.

— Джоан, она не дает мне покоя со Дня святого Валентина, — весело пожаловался Фред. — Большинству людей дарят шоколад или открытки. Джерри же ведет меня в центр садоводства и предлагает купить то, что мне понравится. А потом я вынужден возвращаться домой и сажать свой подарок. И до декабря у меня ни минуты покоя. Всего два свободных месяца в году — вот все, что она мне позволяет.

Джеральдина ткнула мужа пальцем в живот.

— Тебе необходимо поработать над ним, знаешь, рождественские излишества…

«Пожалуйста, — умоляла я про себя, — не нужно демонстрировать вашу взаимную любовь в моей гостиной».

Книги пришлось вернуть в библиотеку. Я ошиблась, выбрав баронессу Орчи, и от попытки поиздеваться над Лоуренсом пострадала сама, потому что забыла, насколько романтичны ее произведения. В романе есть эпизод, когда гордый и надменный сэр Перси, публично оттолкнувший свою красавицу жену Маргариту, смотрит, как она уходит, а потом наклоняется и целует каждый сантиметр перил, к которым прикасалась ее маленькая ручка. В этот момент у меня из глаз потекли слезы, еще не успевшие превратиться в лед. С литературой нужно быть осторожнее. Похоже, несчастные любовники встречаются повсюду.

Естественно, пару дней спустя мне позвонил Джек. Что ж, по-другому и быть не могло, не так ли? Он просто обязан был появиться.

— Это Джек.

— Джек?

— Да, Джек.

Снова та же песня.

— Ты говорил с моими родителями?

— Что? Да, говорил. Очень давно.

— И что же?

— Послушай, можно я приеду к тебе?

— Нет, ни в коем случае… — Я намотала телефонный провод на палец, но не сердилась, — скорее, скучала.

— Хорошо, ладно. Придется обсудить это с тобой по телефону.

— Когда?

— Сейчас, конечно.

— Только я очень занята…

(Хемингуэй, Вирджиния Вулф, Пруст.)

— Это чрезвычайно важно.

— Ну, выкладывай, — смягчилась я.

— Проблема в том… Гм-м, я кое-кого встретил.

Я взглянула на провод, он свободно болтался вокруг пальца, не причиняя мне никакой боли.

— О, Джек, так нельзя. Сейчас ведь не Рождество.

— Что, прости?

— Ничего. Это просто замечательно…

— Что?

— Это здорово!

— Знаешь, я действительно считаю, что ты рехнулась.

— Что ж, это ведь не твоя проблема, правда?

— Естественно.

— Верность, — произнесла я, — забавное слово.

— Джоан, ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да. Она ирландка?

— Что? Нет, черт возьми, не ирландка. Просто послушай меня, ладно?

— Хорошо, — смиренно сказала я, распустив провод.

— Не нужно сильно волноваться, но я собираюсь вернуть свою долю за дом.

Я покачала пальцем, потом несколько раз его согнула и вспомнила отличную реплику Джеймса Бонда: «Откуда у такой девушки, как ты, этот замечательный сустав?» И захихикала.

— Алло, алло? Ты слушаешь?

— Джек, ты не можешь так поступить.

— Джоан, я собираюсь сделать это.

Он в самом деле взбесился.

— Что ж, раз так, мне придется искать возможность заработать.

— Черт возьми, ты можешь поступать как хочешь, но я не понимаю, почему я должен по-прежнему терять деньги! Давай продадим дом и поделим сумму пополам — я готов быть честным. Ты можешь купить квартиру. Цены в этой части Лондона взлетели настолько высоко, что с твоей долей ты обязательно найдешь что-нибудь подходящее. Хорошо, Джоан? Ты все поняла? — По его тону стало ясно, что у меня остается лишь призрачный шанс.

— Я благодарна тебе гораздо больше, чем могу выразить словами… — Американская школа. — И говорю это абсолютно искренне. Надеюсь, ты будешь очень счастлив.

— Спасибо. — Он немного смягчился. — Ты все поняла по поводу денег?

— О да.

— Ладно-ладно.

— Только я не согласна…

— Отлично, мне придется действовать через адвокатов.

— Отлично. А я буду вынуждена продать мою историю.

— Что?

Я снова покачала пальцем.

— В таблоиды.

— Какую историю?

— Режиссер телевидения бросает беременную жену. Женщина делает аборт в больнице, в палате полно проституток (прости меня, флегматичная Энни!). «Он Заставил Меня Сделать Это». После чего режиссер телевидения бросает подружку-ирландку и пытается вышвырнуть на улицу бывшую жену. Уверена, я могла бы связаться с ирландкой. И мы бы вместе набросали статью. Она произвела бы сенсацию…

— Ты сошла с ума.

— Доведена до безумия, — поправила я. — Как бы там ни было, это граничит с гениальностью…

— Даже не пытайся.

— Не вынуждай меня.

— Посмотрим, — мрачно сказал он.

— Действительно, посмотрим. Это все, что ты хотел сказать?

— Джоан… — В его голосе послышалось предостережение.

— И угрожает расправой.

Короткие гудки.

Джек остался за занавесом.

Ничтожество.

Робин предпринял еще одну попытку встретиться со мной наедине, предложив поговорить за ленчем. К тому времени его лицо уже утратило чистоту и свежеть и выглядело немного измученным, возмужавшим, гладкую кожу прорезали морщины. Щенячье выражение сменилось другим, менее открытым, которое отражало борьбу, происходившую у него в душе. Поскольку, как я себя ни уговаривала, я не смогла полностью освободиться от чувства вины, у меня был соблазн принять приглашение, но имело ли это смысл? Рано или поздно Робин сделает неизбежный ход, и тогда все станет еще хуже. Я видела, как он уезжает на велосипеде, и вынуждена была признать: несмотря на сильные душевные муки, его тело по-прежнему в идеальной форме. На улице было холодно, а Робин приезжал и уезжал из школы в велосипедном костюме. И в тот момент, глядя, как блестящие мускулистые ноги крутят педали, я подумала об Адонисе — странно, при всей физической привлекательности Робина, я-то не Афродита, совсем не похожа на богиню…

Это показалось мне очень хорошим знаком, и я отбросила мысли о том, что подобное сравнение не может появиться у человека с холодным рассудком, скорее, он должен мечтать о чем-то отвлеченном…

Я решила, что в большей степени вина лежит на Робине, — ведь он то и дело спрашивал про билеты в театр. И не сомневалась, что, если бы не он, я бы давно уже забыла о почти нереальной возможности когда-нибудь снова увидеть Финбара Флинна.

 

Глава 3

Февраль — самый неприятный из всех месяцев, потому что играет с нашими мечтами о весне. Он может подарить один теплый солнечный день, и мы чувствуем прилив жизненных сил и верим, что скоро забудем про горячую грелку в кровати и вечно текущий нос. Но следующие дни снова мрачны, как тень Юпитера на скале Прометея, и мы снова окажемся в преисподней. К счастью, меня не посещали подобные иллюзии: наступало утро, потом вечер, и я довольствовалась этим. Дебаты по поводу прогноза погоды ничуть меня не трогали.

Примерно через неделю после отъезда Дарреллов я получила от них открытку: ужасные небоскребы на фоне неестественно голубого неба. Не понимаю, как кто-то может считать Нью-Йорк красивым. С обратной стороны было небольшое веселое послание о том, как они счастливы в Америке, как хорошо чувствует себя Порция и так далее, постскриптум же звучал тоскливо: «…и передай привет нашему садику, ведь он, вероятно, чувствует себя заброшенным». Я поставила открытку на стеллаж в холле и отправилась в школу.

Я редко получаю письма, поэтому была очень удивлена, когда Рода и Марджери, поздоровавшись со мной в коридоре, спросили:

— Ну что, ты получила почту сегодня утром?

Рода с энтузиазмом подмигнула мне и сообщила:

— Бедная старушка Мардж ничего не получила, так ведь?

Бедная старушка Мардж закивала, хихикая.

— Правда, она не особо из-за этого переживает, как считаешь, Джоан? Но, я уверена, у тебя-то есть новости.

Я озадаченно ответила, что получила открытку. Может быть, Рода с учениками стали изучать работу почтовой службы, ведь я, как правило, не участвовала в беседах учителей, — так что не было смысла скрывать правду.

— Только одну? — спросила Рода.

— Одну, — подтвердила я.

— О, дорогая. — В ее голосе явно послышалась насмешка. — И все же, одна лучше, чем ничего. Мы все знаем, от кого она, так ведь?

— Разве? — Я ничего не могла понять.

— Ну ладно. — Рода похлопала Марджери по руке. — Удачи в новом году! Мы еще увидим, как ты пойдешь к алтарю.

— Ты просто невыносима! — заметила Марджери. На ней был искусно связанный жакет, и она жеманно улыбалась.

Рода засмеялась, а потом оглянулась, услышав хлопок входной двери.

— Хо-хо, а вот и он. Пойдем, Марджери, нам здесь не место.

Это был Робин, он только что приехал. Я быстро улыбнулась ему издалека и поспешила удалиться, но за спиной раздался стук его кроссовок — он догнал меня.

— Есть новости? — выдохнул он.

Что это такое?

— О чем? — рассердилась я. — И с какой стати вдруг всех интересует моя почта?

— Билеты. В театр. Финбар Флинн участвовал в программе об искусстве пару дней назад. — (Я знала об этом). — Похоже, это будет великолепная постановка.

Я почувствовала странное легкое покалывание в одном интимном месте и, к несчастью, не смогла сдержать раздражения.

— Нет, билетов нет. Просто забудь об этом, ладно? Я не желаю больше слышать ни слова на эту тему.

— Может быть, стоит написать ему. У тебя есть адрес?

— Нет, — сказала я. — У меня нет его адреса. И я не представляю себе, где он живет.

— Наверное, — произнес он задумчиво, — я могу написать в театр на его имя. Это может быть просто замечательный спектакль. Разве ты не хочешь его увидеть?

— Робин, — я сдерживалась изо всех сил, — ты всегда можешь пойти и купить билеты. Нет необходимости, чтобы их присылал Финбар Флинн.

— Знаю, — горячился он. — Но он ведь сам сказал, что приглашает нас — нас обоих… Думаешь, он будет недоволен, если я об этом напомню?

Звонок возвестил о начале общего собрания перед уроками.

— Господи, мне пора, — и Робин исчез в мужском туалете — его ожидало превращение в супермена.

Я вернулась домой — в блаженную тишину — и бросила сумки в холле. На стеллаже стояла очень красивая открытка с ужасными небоскребами на фоне неба. Я вспомнила о тоскливой приписке Джеральдины, подумала, что совсем не сложно выполнить ее просьбу, и вышла на улицу. Взглянула через изгородь на их грустный, сиротливый сад, который даже наполовину не был таким запущенным, как мой, и сказала: «Привет от твоих хозяев. Они любят тебя». Обязанность была выполнена, и я направилась назад по топкой тропинке.

Это был один из тех февральских дней, когда госпожа природа колебалась: теплый и унылый, не такой плохой, чтобы навевать тоску, но и не дарящий весенней радости. Проходя мимо ящика с засохшими цветами в патио, я вдруг заметила свежий зеленый побег, торчащий из неухоженных прошлогодних зарослей, а потом еще и еще один. Это проклюнулись луковицы, которые мы с Джеком посадили позапрошлой осенью, — я совсем забыла о них. Нарциссы, белые и желтые, тюльпаны — они были посажены до того, как финальный занавес опустился на радостный мирок, который мы хотели создать вместе. Удивительно, но в прошлом году я скучала без них. Как же далеко простирается могущество природы!

Я была готова к боли и обрадовалась, когда ничего не почувствовала. Я изгнала Джека, ни единой эмоции не осталось. Передо мной были обычные растения, а они не имеют власти над чувствами.

Не думаю, что Дарреллы назвали бы мое занятие садоводством, однако все же я задержалась на улице на некоторое время: выдернула сорняки из ящика и собрала в ладони влажную листву с каменных желобов для стока воды, которые окружали патио. И везде я видела признаки приближающейся весны. Ухватить, потянуть, бросить — мне нравилось работать в этом ритме и наблюдать, как растут вокруг горы поверженных сорняков. Выдергивать из земли все подряд — непередаваемое удовольствие. Я даже нашла несколько изгрызенных кусков хлеба — доказательство существования крысы, и наши щипцы для барбекю, которые погода превратила в настоящий римский артефакт. Я решила поддержать крысу в борьбе против Мод и Реджи и не выдавать ее.

Во время садоводческого порыва я обнаружила первые настоящие цветы этого года: несколько розовых и желтых бутонов в зарослях примулы — маленькие, немного влажные, мягкие, они напоминали только что вылупившихся цыплят. Какие хорошенькие! Я обрадовалась им, выполола вокруг все сорняки и, проголодавшись, вернулась в дом.

Небольшая физическая активность принесла удовлетворение, и вскоре я легла в постель, забралась под одеяло, чувствуя, что заслуживаю вознаграждения. Одинокая жизнь дает много привилегий. Книга Вирджинии Вулф упала мне на грудь, и я погрузилась в глубокий спокойный сон. Если мужчина, осужденный на казнь, просит сытный завтрак, то женщина направляется навстречу своей участи, хорошо отдохнув. Учитывая трудности предстоящей ночи, мне это пошло на пользу.

Обычно я включала концерт по «Радио-три», лежа в ванне и время от времени добавляя горячую воду. Но с того вечера, когда во время упомянутой Робином программы о культуре я мокрой рукой резко выключила радиоприемник (мне нужно было защитить себя от Финбара Флинна), слушать его стало невозможно. Поэтому пришлось изменить своим привычкам: сначала принять ванну, а потом спуститься вниз, чтобы насладиться концертом. Удивительно, насколько важными становятся подобные вещи, когда живешь одна. Я с удовольствием полежала в ванне во время первой части концерта. Играли Бар-тока, поэтому меня не раздражало, когда в музыку вклинивались громкие неприличные звуки. Вполне вероятно, от них она становилась даже лучше. Но потом музыка закончилась, и диктор (откуда берутся эти сказочные создания?) мягким голосом объявил, что первая часть концерта завершена, за ней последует небольшой рассказ о средневековых изделиях из слоновой кости, а затем, во второй части, прозвучит первый концерт Сибелиуса. Я быстро вылезла из ванны и вытерлась. Первый концерт Сибелиуса не из тех произведений, в которых допустимо пукание радиоприемника. От крешендо струнных в начале можно пережить оргазм. Если у вас не получится, с вами что-то не в порядке, — не сомневаюсь в этом.

Я вышла из ванной под вкрадчивую болтовню специалиста по слоновой кости и надела старомодную ночную сорочку с многочисленными оборками вокруг воротника и по подолу — очень теплую, зимнюю, хотя чересчур изысканную для сна в одиночестве. И спустилась вниз к радиоприемнику. Возможно, из-за дневной работы в саду мне захотелось выпить что-нибудь покрепче, чем какао, но в буфете я ничего не нашла, — бренди мы допили с родителями.

Вот это был удар! Голос в радиоприемнике зазвучал громче, и я поняла, что рассказ о резьбе тринадцатого века подходит к концу. Монотонный разговор продолжался, — почему они никогда не обсуждают в перерыве современные темы? В самом деле, кому интересна резьба по слоновой кости!

Итак, в доме не было ни бренди, ни другого крепкого напитка, а концерт Сибелиуса должен был вот-вот начаться. И тут я вспомнила про бутылку водки, которую спрятала, когда приехали родители. Я отправилась за ней под шуршание оборок и кружева. Осталась всего минута. Отогнав воспоминания, я плеснула в бокал чуть-чуть водки и прошуршала обратно в комнату, чтобы принять расслабленную позу, как у женщин на картинах Милле. «Вот оно — тайное удовольствие», — сказала я себе, когда первые волшебные звуки, вызывающие томление в сердце, повисли в воздухе. Я была рада, что дирижер по-доброму отнесся к партитуре — музыка звучала очень-очень медленно. Я лежала, разомлев от жары, потому что отопление было включено на полную мощность, и напоминала тепличный цветок — орхидею с кремовыми лепестками, изолированную от мира. Только я, музыка и немного водки в бокале.

Па-бам, па-ба, бам, дзынь, дзынь, па-бам, па-ба, бам.

Когда прозвенел звонок, я не поверила собственным ушам. И зря. Мне он показался настолько невероятным, что я направилась к двери, не сомневаясь, что за ней никого нет. И даже открыла, потому что была уверена в этом. Распахнула дверь настежь, не ожидая никого увидеть, — я все еще была во власти великолепной музыки Сибелиуса, чувствовала ее накал и полноту звучания.

Но для того, чтобы нажать на кнопку звонка, нужны пальцы, а пальцы обычно принадлежат кому-нибудь, правда?

 

Глава 4

Я не зажгла свет в холле, потому что не ожидала никого увидеть. Но даже в такой темноте я поняла, кто пришел. О да — хотя гостя практически не было видно, он горбился под тяжестью огромного букета цветов, хозяйственной пластиковой сумки и большой коробки в подарочной упаковке — я сразу его узнала. Он мог даже ничего не говорить — с этим у него и так были трудности, — ведь сомнений у меня не было: холодный ночной воздух проникал внутрь дома, потому что у моей двери стоял Финбар Флинн. У меня мелькнула мысль, очень мимолетная, что это не Джек. «Не Джек, — подумала я, — а Финбар Флинн».

— О нет, — вслух сказала я и повторила, уже гораздо громче: — Нет, нет, только не ты…

Думаю, в ответ Финбар вложил все свое актерское умение произносить хорошо отрепетированные фразы. Примерно с той же интонацией он сказал мне:

— О Господь всемогущий, черт меня подери… — И оглядел меня с головы до ног.

Мы уставились друг на друга. Мгновение спустя он добавил:

— Герань, опять твой теплый прием. Бессмысленно говорить, что я в восторге…

После чего он имел наглость рассмеяться, выставив напоказ пломбы и не только их, хотя, конечно, в темноте я ничего не разглядела.

— Ну, ну… Я ожидал чего-то необычного, но чтобы такое… — Он нерешительно махнул рукой, стараясь не уронить цветы и пакеты. — Крайне необычно! Ты всегда так одеваешься дома? — Он высвободил один палец из-под тяжести своей ноши и указал на мою руку, в которой, естественно, был бокал. — Как всегда, не так ли? — предположил он. — Моя… моя Герань, ты классная девчонка. Я могу войти?

И, потеснив меня, вошел.

«Ессе Homo», — подумала я, очарованная.

Заявление, что Фауст удивился бы больше, чем я, было бы ложью. Мысль о том, что леди Годива в ветреный день пришла бы в большее замешательство, чем я, не соответствовала бы действительности. А слова о том, что мне не хотелось видеть Финбара, стали бы, если на секунду вспомнить Байрона, маскарадом правды. Ведь лучшими подарками являются те, о которых не задумываешься до того момента, пока их не получишь.

В надежде, что видение, возможно, исчезнет, я включила свет, но запах цветов остался, и он тоже. И, если кого-то можно вообразить, с запахом все гораздо сложнее. Финбар действительно был у меня дома.

— Я могу пройти? — спросил он, уже преодолев половину пути к двери в комнату и заглядывая внутрь, будто рассчитывая обнаружить там еще кого-то. — Ты одна, да?

Одинокая женщина никогда не должна признаваться малознакомому мужчине, что она одна дома ночью. Это первое правило пятого измерения. Он может, по чистой случайности, иметь на нее виды. Никогда не следует говорить ничего подобного.

— Совершенно одна, — громко сообщила я. — Здесь нет никого. Совсем. Абсолютно и однозначно.

Я вошла за Финбаром в комнату, наполненную музыкой, и, чтобы убедиться, что он меня услышал, добавила:

— Никого нет. Видишь? Совершенно.

— А, — сказал он неопределенно. Потом, освободив руку от сумок, показал от двери к окну. — Пройдись, — приказал он.

Я повиновалась.

— Ничего себе! — восхищенно произнес Финбар. — Посмотри, Герань, я салютую тебе. Уверен, ты заслуживаешь этого.

Пространство вокруг нас было пронизано музыкой.

— Позволь сообщить, — я обернулась к нему, чтобы мои слова прозвучали более убедительно, — я почти не пила!

И в этот момент запуталась ногой в оборках и рухнула. Звучало второе анданте…

— Не повезло, — сказал Финбар. — Мне тоже.

Он положил все вещи на диван и только потом протянул руку, чтобы помочь мне, но из гордости я встала сама.

Подкрутила регулятор приемника. Выносить одновременно Финбара и музыку было выше моих сил. В голове пульсировало и шипело, как будто пар не мог найти себе выход. То, что я уменьшила звук, отчасти сыграло роль предохранительного клапана. Немного успокоившись, я задала не особенно любезный вопрос:

— А ты что здесь делаешь?

— Принес тебе подарки. — Он показал на коробки, разложенные на диване.

— Зачем?

— Разве ты не любишь подарки?

— Я спросила, зачем ты пришел?

Не знаю, что я ожидала услышать. Мне было бы приятно, если бы романтический герой упал на колени, начал бить себя в грудь и говорить, что пришел, потому что не мог больше быть вдали от меня, — но это казалось нереальным. Глаза Финбара напоминали глаза дикого зверя, но не хищника на охоте, а, скорее, затравленного. Он сказал:

— Я пришел искать убежища, у меня сегодня был ужасный день.

И в этот момент я поняла, что до серьезного объяснения в любви очень далеко… Пока еще…

— Утром я был в аэропорту, прощался с другом. Мне казалось, он так сильно привязан ко мне, что должен остаться на премьеру. Потом ленч с Джимбо и каким-то ослом-кинопродюсером из Техаса, — этот тип напоминает карикатуру на самого себя и хочет, чтобы я снимался в следующем его фильме. А потом я сильно вымотался на дневной репетиции. Неудивительно, потому что Джим и этот техасец сидели в зале и оценивали размер моих бицепсов — решали, не нужны ли мне интенсивные тренировки для следующей роли.

— Какой роли?

Финбар слегка вздрогнул и на секунду закрыл глаза.

— Этот техасец — он, мне кажется, глубоко верующий — хочет, чтобы я играл боксера! Я!

— Но тебя ведь не заставят, правда?

— Нет, мой дорогой невинный цветок, этого не будет… — Он толкнул меня пальцем в плечо. — Но когда речь идет о сделке приблизительно в полмиллиона долларов и у тебя такой агент, как Джим, который из кожи вон лез, чтобы заполучить роль, и тебе твой агент нравится, попробуй-ка отказаться. Так или иначе, сегодня вечером я был на организованной им фотосессии для одного глянцевого женского журнала.

— О, — спросила я, заинтересовавшись, — и какого именно?

— Не знаю, — раздраженно ответил Финбар, — я не спрашивал, но категорически отказался фотографироваться в какой-то церкви на задворках студии! Не сомневаюсь, этот снимок появился бы под заголовком: «Ф.Ф. выкроил момент, чтобы облегчить душу». Чувствуешь намек на ирландские корни?

— Но ты ведь из Танбридж-Уэлса?

Финбар приложил палец к губам.

— Тише, моя дорогая, у стен есть уши, — насмешливо сказал он.

— Что ж, мне кажется, это в порядке вещей.

Какая ужасная фраза!

— Черт, — выругался он. — Только ты не начинай… — И умоляюще воздел руки к потолку (какое великолепное зрелище!). — Я всегда хотел лишь одного — играть, желательно на сцене, а все остальное время оставаться самим собой. И теперь все это…

— Хочешь выпить? — спросила я. — Правда, у меня есть лишь немного водки.

— Значит, — произнес он напыщенно, прижимая ладони к груди и опускаясь на одно колено, — ты разрешаешь мне остаться?

Страшный миг — мне показалось, что я сейчас прокричу «Джеронимо!» и брошусь на него, но, к счастью, Финбар очень быстро поднялся, и опасность миновала.

— Я даже не покушаюсь на твой живительный напиток. — Он потянулся к стоящей на диване сумке. — Я принес свой. — И достал бутылку виски.

Сжимая в руке бокал, Финбар сказал:

— С моей стороны это очень рискованно. Завтра в восемь тридцать утра мы с Авфидием репетируем драку на мечах.

— Кто это?

— Мне казалось, твои знания безграничны. Я разочарован. Авфидий — мой злейший враг. За исключением, естественно, безудержного честолюбия.

— О, так ты о пьесе.

— Конечно, о пьесе. Ты ведь не думаешь, что у моих друзей такие имена? Знаешь, даже у меня есть свои границы. А почему на тебе такой шикарный наряд?

— Это моя ночная рубашка.

— Извини, — вполне серьезно сказал он, глядя на часы. — Еще не очень поздно. Я не предполагал, что ты уже ложишься спать.

— Да я и не собиралась. Надела ее, чтобы послушать радио.

— Ну конечно. — Он пожал плечами. — Она оделась так, чтобы послушать радио. Какой я глупец…

— Не хочешь присесть? — Я показала на диван.

Финбар взял букет и протянул мне:

— Поставь в воду. Или в джин… Не знаю, что такие странные женщины, как ты, обычно делают с цветами.

Он прошел за мной на кухню.

— Знаешь, ты и вправду эксцентрична. Мне нравится. И это ведь не притворство, правда? Я могу отличить фальшь, часто встречаюсь с ней в моей профессии. Но ты действительно такая, необычная по своей природе.

Я изо всех сил старалась выглядеть нормально, хотя это было сложно в длинной белой ночной рубашке, с бокалом с водкой в одной руке и букетом цветов в другой.

— Очень опрятная кухня, — заметил он. — Где ты хранишь свое ядовитое зелье?

Я наполнила водой молочную бутылку и сунула в нее букет, — искать вазу было выше моих сил.

— Не так уж трудно поддерживать чистоту, когда живешь в одиночестве.

— Только не в моем случае. — Он рассмеялся. — Почему вы с Робином не живете вместе?

— Потому что мы с Робином не…

Финбар предостерегающе поднял руку.

— Это не мое дело, — беззаботно произнес он. — Фрезии. Замечательный запах. Если хочешь, можешь вставить цветок в волосы. Ты ведь знаешь, я вполне либерален в таких вещах… — Он отколупнул кусок краски с двери. — Ты и Робин не… что?

— Послушай. Я хочу прояснить кое-что относительно меня и Робина.

— Это напомнило мне… — Он начал шарить в складках белого пальто, которое я так хорошо помнила, потом полез в карманы джинсов.

— Может быть, снимешь пальто, если остаешься?

Финбар медленно вышел в холл и бросил пальто на перила лестницы.

«От одного слоя избавились, — подумала я, разглядывая оставшийся на нем серый джемпер поло и твидовый пиджак. — Осталось еще три».

Пока он возился с пальто, я вернулась в комнату и выключила музыку — сейчас она только мешала. Финбар вошел за мной, в одной руке он держал два белых конверта и бокал, а в другой — открытку от Фреда и Джеральдины.

— Нью-Йорк. Правда, он прекрасен?

— О да, — согласилась я, рассматривая открытку вместе с ним. — Небоскребы на фоне неба — один из лучших видов в мире.

— И один из моих самых любимых.

— И моих, — сказала я. — Какое совпадение!

Он протянул мне конверт:

— Твой билет на премьеру. Жаль, что Дарреллов не будет. Я принес еще один для твоего Робина…

— И все же он не мой Робин. Мы просто друзья, коллеги, не больше…

— Ну ладно. Если это подрывает твою репутацию, дай мне его адрес, я отправлю его по почте.

— Не говори глупости. — Взяла конверт и положила на каминную полку. — Я вижу его каждый день. Завтра же передам. А теперь, пожалуйста, сядь. — Я показала на диван.

Финбар сел. И тут же вскочил снова — он чуть не раздавил последний, самый большой пакет.

— Чуть не забыл, — сказал он. — Это тебе. У меня их слишком много. С Днем святого Валентина! Знаю, это необычный знак внимания, зато полезный…

Теперь я поняла, что имела в виду Рода. Подумать только, я зашла так далеко в своем стремлении к независимости, что совсем забыла о Дне святого Валентина! Я посмотрела в восхитительное лицо Финбара. Достоин ли этот человек того, чтобы ради него отказаться от пятого измерения? Не сомневаясь в ответе, я разворачивала подарок.

Что бы это могло быть? Какая-нибудь одежда? Он упомянул что-то полезное: ведерко для льда для легких интимных ужинов или, может быть, хрустальная ваза для следующего букета?

— Герань, я намерен сегодня напиться, если ты не возражаешь.

— Угощайся… — Я показала на бутылку и продолжила свое занятие.

— Ты выпьешь немного?

Я покачала головой, последний лист бумаги упал на пол. Я была пьяна уже от одного присутствия Финбара.

— Надеюсь, тебе понравится, — с удовольствием произнес он. — Это один из лучших.

Я опустила руки в коробку и достала блестящий хромированный предмет. Тостер.

— У меня уже много скопилось, — сообщил Финбар с сожалением. — Откуда их только не присылают…

— Что ж, спасибо, Финбар, — поблагодарила я.

Разве настоящую женщину можно завоевать с помощью такой техники?

— Я участвовал в ток-шоу пару недель назад. Видела?

— Стараюсь не смотреть такие программы.

Видите, я пыталась быть правдивой, насколько это возможно.

И заметила, как в этот момент он почувствовал облегчение.

— Вполне разумно, — кивнул Финбар. — Эти передачи — самая примитивная форма жизни. Хотят знать лишь одно: кто с кем спит, когда и как часто. Для идиотов, которые лишь делают вид, что им интересно… «Кориолан» можно было с тем же успехом представить как мюзикл на льду.

— Но почему тогда ты согласился участвовать?

— Как ты сама сказала, моя дорогая, это в порядке вещей. Мой агент договорился. Дорогой Джим, он так заботится о моей популярности. — Финбар допил содержимое своего бокала и снова наполнил его. Он сидел и смотрел на меня, в его глазах читалось беспокойство. — Герань, ты задумывалась о деньгах?

— Только дураки не думают об этом.

— А о больших деньгах? Я имею в виду тысячи и тысячи фунтов.

— Нет, — ответила я, нисколько не лукавя. — Пока я живу в комфортных условиях и езжу на машине, я всем довольна.

— Довольна! — повторил он возбужденно. — Ты действительно редкая птица. Сколько тебе лет?

— Почти тридцать два.

— А мне почти сорок. Возможно, именно поэтому мы разные. В моем возрасте время бежит, как песок сквозь пальцы, а я многое хочу успеть. И если снимусь в этом фильме, у меня будет шанс… — Его речь становилась все менее связной, и я приняла это за хороший знак. Финбар вздохнул. — Но всегда есть вещи, от которых приходится отказываться… — Он погрозил пальцем по сторонам, словно выступал перед аудиторией. — Если они не вписываются в общепризнанную модель успеха. Ты понимаешь меня, Герань, знаешь, что я имею в виду?

Я понятия не имела, но, поскольку он явно чего-то ждал от меня, сказала:

— Не переживай, Финбар. Деньги — это не самое главное, важнее всего, как ты планируешь распорядиться ими.

— Ты просто прелесть. — Он, словно собаку, похлопал меня по спине, отчего я задрожала, несмотря на жару в комнате. — Как ты можешь знать так много, оставаясь такой молодой?

— Мне кажется, это сказал Наполеон. Но, думаю, ты правильно подметил.

— Понимаешь, у меня были планы об альтернативном театре, а сейчас они повисли в воздухе… — Внезапно он расхохотался. — Повисли в прямом смысле этого слова, — хотел заниматься этим вместе с Рики, а он улетел в Нью-Йорк. Джим нашел для него что-то лакомое. Его нельзя винить за это.

— Он поступил не очень хорошо, — огорчилась я.

— Да, не очень. Зато он классный актер. Вот что самое важное.

— Ты очень расстроен, — заметила я.

— В самом деле? Не знаю… Ведь… у меня сейчас все прекрасно, я рядом с хорошенькой молодой женщиной в ночной рубашке. — Он снова засмеялся. — Послушай, Герань, давай еще выпьем.

Некоторые люди после большой дозы алкоголя краснеют и потеют, кто-то становится сентиментальным, кто-то плачет. В некоторых просыпается агрессия, либо они ведут себя отвратительно, а бывает и то, и другое. Финбар же казался все более и более привлекательным и покорял меня все сильнее.

— Почитай мне что-нибудь, — попросил он через некоторое время. — Как в прошлый раз. Что-нибудь жизнеутверждающее. Опять из Элиота, если это возможно. Я люблю Элиота… — Он прислонился к спинке дивана и сказал мечтательно: — Надежда, зеленый росток на засохшей ветке — вот что мне нужно. Чтобы весна сменила зиму… — Он выпрямился и взглянул на меня, прежде чем продолжить свой монолог. — Только ты можешь дать мне надежду…

Я не знала, как вести себя. Слова Финбара были очень обнадеживающими, а вот физическая сторона вопроса, похоже, его вообще не интересовала. Я мечтала о том, как наши губы сольются, но его голова была примерно в ярде от меня, и, чтобы добраться до нее, мне пришлось бы преодолеть опасную зону — колени Финбара, и потом еще проявить чудеса спортивного мастерства, чтобы прикоснуться к нему. Пожалуй, поцелуй был невозможен. А он продолжал разглагольствовать о надежде, красоте, правде и своей уверенности в том, что я могу обеспечить — или уже обеспечила, я плохо поняла — что-то одно или даже все перечисленное.

— У тебя есть ключ, дорогая моя, у тебя есть ключ…

Желание подстегивало меня, и я решила действовать.

— Когда ты опираешься подбородком на руку, как сейчас, ты очень похож на портрет Эдмунда Кина из Национальной галереи.

Глаза Финбара, безжизненные во время романтического монолога, внезапно прояснились, и он резко выпрямился.

— Неужели ты не хочешь узнать, что это за ключ?

— О да, — сказала я, устремляясь вперед и сразу переходя в галоп, потому что начиналась настоящая игра. В тот самый момент я решила, что он будет моим. — О, Финбар, мне интересно все, что касается тебя…

Это доставило ему удовольствие. Все мы любим, когда нам немного льстят, правда? Я была вполне довольна собой, ведь раньше я никого не соблазняла. Мне даже понравилось такое положение вещей: атаковать самой, а не постоянно защищаться.

«Хо-хо, я — потрясающая красавица», — подумала я, мысленно подкручивая усы и делая первую зарубку на трости с позолоченной ручкой.

— Правда? — спросил он. — Все?

Я кивнула.

— Не потому, что я известный актер Финбар Флинн?

— Вовсе нет. — Подразумевалось, что такого добра, как он, и без того хватает в моей жизни. — Просто в тебе есть нечто особенное. Мистическое. Возможно, талант. — Я нарисовала пальцем круг на его костлявом колене, раздумывая, что бы еще добавить. Может быть, «мой муж не понимает меня»?

— Спасибо. — Он наклонился ко мне. — Это можно сказать и тебе.

Наконец-то, наконец мы к чему-то приближались…

— Я считаю тебя очень привлекательным, — сообщила я самым хриплым голосом, на который была способна. — И не только твое… — Сделала широкий жест в сторону его тела. — …Но и твой ум. — Такой голос не может не волновать, правда? — Выпей еще.

Он выпил.

— Герань, — сказал он, — ты притягиваешь меня. Ты особенная женщина, и я не знаю, как завоевать тебя…

Я уже собиралась брякнуть: «Не стоит волноваться, просто возьми меня…», но успела вовремя остановиться.

— Спасибо за то, что ты так добра ко мне, щедра, сердечна и госте-приим-на. — Финбар с трудом выговорил последнее слово и уставился на дно пустого бокала. Я подумала, что алкоголя пока хватит, спаивать его не имело смысла. Я не хотела, чтобы он свалился с ног. Это надо приберечь напоследок.

— Почему бы тебе не снять пиджак? Здесь очень тепло.

Я положила руку к нему на колено, и он не отодвинулся. Хороший знак.

— Ты была так груба со мной, — заметил Финбар с грустью.

— Так ведут себя подростки. Особо грубы с теми, кто больше всех нравится.

— Замечательно. — Он вытер лицо рукой. — Если не возражаешь, я сниму пиджак. Здесь очень жарко. — Он поднялся, но в этот раз я оказалось готова и уберегла подбородок от удара коленом.

Пиджак отправился к своему товарищу — белому пальто.

Вернувшись, Финбар сказал:

— Ты собиралась почитать мне что-нибудь обнадеживающее. Знаешь, для человека без подготовки ты читаешь очень хорошо. Герань, ты прелестна! Будь вечны наши жизни…

— У меня хорошая память. Когда уверен, что не забудешь текст, можно более свободно обращаться с ним.

Я слегка подтолкнула Финбара, и он снова плюхнулся на диван. А я, склонившись и скрестив ноги, опустилась рядом с ним на пол. В этой позе тролля сложно было добиться, чтобы голос звучал обольстительно, но я сделала все возможное. Можно было либо декламировать стихи, либо сыграть в покер на раздевание. Я предпочла поэзию. Возможно, потому, что я женщина?

Итак, я начала:

— Нет, здесь должно быть другое слово. Память все-таки подвела тебя!

— Нет, не подвела. Элиот просто немного изменил его ради рифмы.

— Нечестно, — пробормотал он.

— Шекспир постоянно так делал.

— Но…

— Помолчи.

Не зря я была опытной школьной учительницей.

— А-а, — протянул он недовольно, — выпьют… О чем это вообще?

Я проигнорировала вопрос. Я изо всех сил старалась, чтобы Финбар почувствовал пробуждение жизни.

— О весне, — сказала я успокаивающе. — О зеленом ростке — ты только что сам говорил об этом…

Я попросила у поэта прощения за то, что исказила смысл.

— Весна! Именно она мне и нужна. Чтобы распускались почки, и немного надежды — всего лишь капелька. Как там говорится об апреле и сирени?

Боже мой, наверное, так чувствует себя ди-джей на попсовом радио, когда слушатели заказывают только «Битлз» и «Роллинг стоунз». Давайте хором почитаем Элиота! И все же это было чуть лучше, чем покер на раздевание. Так или иначе, мне было почти нечего снимать.

И я продолжила:

Я пристально взглянула на Финбара и обрадовалась, увидев, что он слушает в восхищении и, возможно, лишь немного рассеян.

Я внезапно почувствовала глубокую грусть. Стрелы безупречной поэзии удержать невозможно, они всегда найдут возможность поразить нас. Они летают поблизости уже слишком долго и знают нас слишком хорошо, даже если мы отказываемся признавать это. Эти строки, конечно же, задели меня за живое. И его тоже…

— Не останавливайся, — попросил он. — Но это стихотворение слишком грустное. В нем нет радостей весны, только сожаление.

— Наверное, весна — самое грустное время года. Появляется новая жизнь, раскрываются почки, растения пробиваются вверх — и все это только для того, чтобы совершить обязательное неторопливое путешествие к неминуемой смерти и разложению. Нет, я считаю, что зима честнее. Все уже свершилось, и нет никаких ожиданий. Надежда не играет с нами…

— Держи. — Он налил виски себе и мне и протянул бокал. — Это ведь ты должна была подбодрить меня, помнишь? А мне следует пребывать в печали.

— Наверное, это как раз тот случай, когда слепой ведет хромого.

Финбар обхватил голову руками и взъерошил волосы. То, как под пальцами его кудри натягивались и распрямлялись, заставило меня вспомнить о более прозаическом вопросе — мое желание не ослабевало. Я не притронулась к бокалу, отодвинула его подальше.

— Весны не существует, — глухо произнес он, уронив голову на грудь.

— Ты не прав. — Я погладила его по голове.

— Утешение, — сказал Финбар, — мне нужно утешение! Друг и весна, весна повсюду. Просто необходимо.

Я никогда не ассоциировала слово «утешение» с эротикой, но сейчас в глубине моего сознания эти два понятия слились воедино.

Запутавшись в подоле ночной рубашки и наткнувшись на тостер (вот черт, разве это способ произвести впечатление на девушку?), я схватила Финбара за руку и потянула за собой, — он поддался легко, как ребенок.

— Я покажу тебе весну, — заявила я и осторожно повела по коридору на кухню. Живо отыскала фонарь — приходится, когда черт гонит. Я и не подозревала, что он у меня работает. — Милый кусочек весны. Это придаст тебе сил.

Я распахнула заднюю дверь. Рука Финбара казалась даже более горячей, чем моя, — совсем неудивительно, если на тебе джемпер-поло, а в доме двадцать шесть градусов тепла.

— Милый, милый кусочек, — твердил он и, спотыкаясь, спускался по ступенькам. — Такой же милый, как ты… Утешение, — крикнул он в ночь, — утешение и надежда! Что поможет человеку, лишенному этого?

— Да, сейчас. — Я, торопясь, тащила его за собой. — Вот мы и пришли.

Остановилась у ящика с цветами и направила фонарь на примулы. После того как я вырвала сорняки, они немного повеселели.

— Видишь, — сказала я. — Весна уже здесь.

Финбар внимательно посмотрел на цветы.

— Так и есть. Они — само совершенство, правда? — Он протянул руку, дотронулся до одного и произнес: —…Увидишь ты подснежник белый, как твое лицо…

— Откуда это? — поинтересовалась я.

— «Цимбелин».

— Не знаю этой пьесы.

— О, — сказал он, прикасаясь пальцем к бутонам, — обычная история о любви и предательстве. Как и все у Шекспира. Я был Якимо. Хорошая роль.

— Любовь вовсе не обязательно бывает вероломной. Только в пьесах, книгах и вообще. В реальной жизни она может быть — гм-м — очень приятной.

Мне показалось странным, что я высказала подобную мысль.

— Любовь, моя дорогая девочка, всегда вероломна и всегда приятна…

Он поднялся.

— Я немного замерзла, — сказала я.

— Тогда пойдем в дом.

— Почему ты просто не обнимешь и не согреешь меня? — Я прижалась к Финбару. — Я не хочу пока возвращаться. Здесь так красиво.

Я молилась, чтобы он не смог трезво оценить мои слова — что в его состоянии было практически невозможно, — ведь я солгала. Красоты не было и в помине. Ночь была облачной, воздух — сырым, на темной тропинке в моем саду лежали мрачные унылые тени, а повсюду под ногами — вырванные мокрые сорняки. Как ни напрягай воображение, невозможно было представить, что мы в беседке, залитой лунным светом. Я еще глубже зарылась лицом в его джемпер, и Финбар обнял меня с некоторым воодушевлением.

— От тебя приятно пахнет, — сказал он.

Я поняла, что на холоде он слегка протрезвел. Ничего страшного, я всегда могу влить в него еще немного спиртного, когда мы вернемся.

— Знаешь, кого я так же обнимал сегодня вечером? — со смехом спросил он.

Я постаралась дышать как можно ровнее и спросила весело, хотя, может быть, немного приглушенно:

— Нет, кого?

— Мэрион Френч.

— Актрису?

— Кинозвезду, — поправил он.

— Она твоя подруга?

Вдох, пауза, вдох…

— Нет, — он засмеялся, — никогда раньше не встречались. Но на этой фотосессии она была.

И передышка…

— Зачем?

— Агент проталкивает ее в этот фильм про боксеров…

Если не двигаться, мне был слышен стук его сердца.

— …Отличные могут быть сборы.

— Она очень красива.

— Она ужасная зануда.

Мне нравилась эта женщина.

— А мне бы хотелось быть похожей на нее.

— Ты могла бы дать ей сто очков вперед.

— Она очень сексуальна. — Я прижалась к нему еще сильнее, стараясь не замечать, что мы практически увязли в сорняках.

— Она ужасна. Должно быть, у нее под норковой шубой тонна стали. Что я чувствовал, так это ее сиськи — они уткнулись в меня, как недоспелые дыни.

— Прости. — Я поспешно отстранилась.

— Все в порядке, — любезно сказал Финбар. — Твоих я совсем не чувствую.

Самый сомнительный комплимент, который мне когда-либо делали.

Он немного покачнулся и сказал «Упс» — это прозвучало ободряюще.

— Она получит роль? В этом фильме?

— Ни малейшего шанса, — ответил Финбар со счастливым видом. — Клейтон-младший настоящий христианин. Не выносит сексуальную распущенность. Хочет, чтобы все было достойно, по-христиански и отличного качества. Ничего греховного! Ясно? — Он говорил, имитируя произношение кинопродюсера.

— А что вообще можно считать греховным? И, кстати, кто из нас без греха? — спросила я.

— Именно это я и сказал Джимбо. — Финбар обхватил руками мою голову и поцеловал в переносицу. — Все эксцентрики так же проницательны, как ты?

По моему телу пробежала дрожь.

— Пойдем, — позвал он, обнимая меня за плечи, — холодно, и ты вся дрожишь. Нужно вернуться в дом. — Он повернулся и изящно склонился перед примулами. — Спасибо, мои дорогие, за ваше весеннее представление.

Я обогнала Финбара и успела погасить лампу в кухне, — свет имеет отвратительную особенность менять настроение.

— Потанцуем, — предложила я, когда мы снова оказались в жаркой комнате, выходящей в холл. — Давай устроим праздник. Ешь, пей и веселись, — сильное желание подвигло меня на крайнюю изворотливость, — потому что завтра мы…

— Я бы действительно съел что-нибудь, — согласился он.

— Выпей виски. — Я щедро наполнила бокал. — Побалуй себя. Ты ведь говорил, что собираешься напиться…

И, пока Финбар стоял с бокалом в руке, я крутила ручку настройки старого доброго радиоприемника.

Если ждешь знамения, то обязательно его получишь. Для полуночников кто-то очень чуткий решил поставить песню Эллы Фицжеральд. Она проникновенно пела: «Звезды падают на Алабаму. Мои руки крепко обнимают тебя…» — и мы приникли друг к другу и задвигались под музыку, периодически останавливаясь, чтобы он глотнул виски. Из Алабамы мы переместились на «Синюю луну», моя рука лежала на его заду — он был очень даже неплох, — и мы танцевали еще и еще.

«А потом я внезапно увидела передо мной того единственного, кто был в моем сердце…»

— Ты прекрасна, — прошептал он мне на ухо.

— Да, — тихо согласилась я.

— Да, ты знаешь все слова.

Я прикоснулась к его шее.

Финбар передернул плечами.

— Поцелуй меня, — попросила я, сильно нервничая.

Уверенная соблазнительница, какой я наивно себя представляла, такого не могла допустить. И все же одному из нас нужно было подтолкнуть события, мы не могли всю ночь топтаться на месте.

— Финбар, — спросила я, — неужели тебе не жарко?

Глупый вопрос — жар исходил от него.

— Да, — пробормотал он где-то в районе моего уха.

— Выпей и охладись. — Я протянула ему бокал, и он выпил, как послушный ребенок, глядя на меня поверх него. — Может быть, снимешь джемпер?

— Герань, ты пытаешься соблазнить меня?

— Да, — твердо ответила я.

Зачем увиливать?

— Ты восхитительная девушка и очень соблазнительная, — сообщил он. И икнул.

Мы, с трудом переставляя ноги, поднялись по лестнице. Финбар практически повис на мне около двери в туалет, пока мы вдвоем пытались снять с него свитер. Круглый ворот может оказаться западней, когда нужно быстро освободиться от одежды.

— Восхитительная, восхитительная девушка, — бормотал он.

— Восхитительный, восхитительный мужчина, — повторяла я и тянула джемпер, рискуя свернуть ему шею.

Что ж, все-таки мы его сняли и успешно добрались до спальни. Я начала думать, что переборщила со спиртным, когда он, снова заважничав, снял туфли и стащил носки. Затем, самостоятельно поднявшись — звук молнии, потянул, стащил, — выбрался из джинсов, снял трусы и, прекрасный в своей наготе, развалился на кровати.

И имел наглость сразу же крепко уснуть.

Я, архиепископ Кентерберийский и королева — мы гарантированно защищены от СПИДа.

Как смогла, я пристроилась рядом с Финбаром — наши лица оказались очень близко друг к другу, — и пальцами приподняла ему веко. Зрачок описал небольшой круг, дернулся, и глаз снова закрылся. Я провела рукой по его спине, но красавец не шелохнулся. Финбар был великолепно сложен, просто идеально для предложенной ему роли боксера… и для той роли, которую я ему определила. Я вздохнула, стараясь привыкнуть, что после такого длительного перерыва кто-то оказался в постели рядом со мной. «Я не смогу уснуть», — в ту ночь это была моя последняя здравая мысль.

 

Глава 5

Прошло несколько секунд, прежде чем я поняла, что за звук разбудил меня. Луч солнца бил в глаза, я заморгала и снова зажмурилась. Снова этот противный звук, а потом что-то упало. Я все вспомнила и потянулась, надеясь, что выгляжу не очень растрепанной. Открыв один глаз, я постепенно привыкала к яркому солнцу. Потом пригляделась и увидела обнаженного мужчину, прыгавшего на одной ноге — другая безнадежно запуталась в трусах. Он едва двигал рукой, пытаясь ухватиться то за трещащий кусок хлопка, то за голову. И дергался, как зверь, страдающий от сильной боли.

— О Боже, — бормотал он, — Боже, Боже! — Потом, сдавшись, упал на пол, снова застонал и тихо пожаловался: — Голова, моя голова…

— Полцарства за мою голову, — хихикнула я.

— Совсем не смешно. — Приглушенный голос доносился откуда-то из района коленей.

Мужская ступня — практически идеальная, потому что ей никогда не приходилось приспосабливаться к крайностям обувной моды, — осторожно прокладывала путь в сторону отверстия для ног в изделии «Уай-франт». Вторая, на которой все еще виднелся едва заметный след от острого каблука, какое-то время продолжала дергаться, пока тоже не достигла своей цели. Финбар ухватился за резинку и, снова застонав, поднялся; эластичный пояс шлепнул его по талии. Он постоял некоторое время, похожий на приболевшего Геркулеса, — слабый, но торжествующий. Дрожа от возбуждения, я похлопала по пустующему месту рядом с собой.

— Иди, приляг, — пригласила я, наивно представляя себя сиреной с темными глазами.

— Где мои брюки? — высокомерно и с раздражением — что всегда характерно для состояния похмелья — потребовал Финбар.

Мне было жаль его. Да, момент, чтобы предпринимать попытки к сближению, был явно неподходящий. Распутная темноглазая сирена отправилась обратно в свой придуманный будуар, а я — помогать Финбару. Ведь в большей степени его состояние — моя вина. Я задернула шторы, преградив путь яркому солнцу, нашла джинсы и подошла к нему.

Мне захотелось признаться в своих чувствах. Фраза «Я люблю тебя, Финбар!» могла бы прозвучать очень мило, но, честно говоря, его состояние не располагало к таким откровениям. И я просто протянула ему джинсы:

— Держи, нужно просунуть ногу вот сюда…

Он попробовал, не получилось.

— Обопрись, я помогу.

Он так и сделал. Снова застонал и натянул сначала одну штанину, затем справился с другой. Я подняла джинсы до талии, но не стала их застегивать: не нужно, чтобы мужчина ассоциировал меня со своей слабостью.

— Спасибо, — кротко поблагодарил он. Глаза закрыты, лицо очень бледное.

Я поцеловала его в щеку.

— Кофе, — взмолился он. — Мне нужен кофе…

— Глупости, — сказала я. — Что тебе нужно, так это вода. Много-много воды, чтобы не было обезвоживания. — У меня появилась замечательная эротическая идея. — Может быть, принять ванну? Тебе станет лучше…

— Нет времени, — пробормотал Финбар. Пытаясь надеть футболку, он рассеянно размахивал руками. — Нужно репетировать драку на мечах… О Господи! — Он обхватил голову руками. — Как мне плохо!

Я провела пальцем по его виску.

— Ты такая милая, — сказал он с несчастным видом. — Прости, что я… Господи, я не предполагал, что могу так напиться…

— Принесу тебе «Алка-Зельтцер». — Я подняла с пола ночную рубашку, надела — вряд ли имело смысл оставаться обнаженной — и отправилась вниз.

Когда я принесла стакан с шипящей жидкостью, Финбар был немногословен:

— А почему ты так хороша сегодня утром? — И подмигнул. — О, я забыл, ты ведь практически всегда навеселе! — Финбар храбро попытался изобразить веселую улыбку, но его лицо, скорее, стало похоже на посмертную маску Дантона, и прикоснулся к моей щеке. — Ты выглядишь удивительно свежей.

Я чуть не призналась ему, в чем причина, однако сдержалась. Вместо этого во мне снова заговорила надежда.

— Думаю, тебе следует принять ванну.

— Нет времени. Где мой джемпер?

Мы нашли его — скомканный — на лестнице, у двери в туалет.

— Финбар, — мягко сказала я. — Ты не очень-то любезен со мной, учитывая происшедшее прошлой ночью.

Опустила глаза и жеманно улыбнулась, но момент выбрала не самый подходящий, — он только что выпил газировку.

— О Боже! — Финбар отрыгнул.

— Сейчас лучше? — осмелилась я.

— Нет, хуже. Пожалуйста, прости меня и за это, и за прошлую ночь. Мне вообще не следовало приходить сюда и вторгаться в твою спокойную жизнь со своими проблемами.

Я разыскала его туфли и носки и, вздыхая, вспомнила, как он избавлялся от них, но время нежных мыслей прошло. Я подумала, не спрятать ли обувь под кровать, но решила, что это бессмысленно, и, как жертву, бросила на пол перед Финбаром. Потом обхватила его руками за талию, прижала голову к груди. Изнутри доносились ужасные звуки: журчание, шипение и хныканье многих органов.

— А мне понравилось, — заявила я. — Не нужно извиняться. Я уже давно не получала такого удовольствия.

Он слегка отстранился, держа меня за руки, и озадаченно посмотрел мне в глаза.

— Удовольствия? — спросил он. — Разве я… — Поднял голову, посмотрел на потолок, потом на меня и снова на потолок. — Разве я… — Он снова описал головой круг, как будто делал какое-то упражнение для шеи. — Хочу сказать, насколько я помню… А мне кажется, я все помню достаточно хорошо: стихи, цветы, потом танцы… Я ничего не упустил, так ведь?

— О нет, — подтвердила я, — ты все отлично помнишь. Будь по-другому, разве это имело бы значение?

— Не знаю. Зависит от того, что именно я мог бы забыть.

— Финбар, не думаю, что выбор так уж разнообразен.

К несчастью.

— Мне не хотелось бы причинить тебе боль.

— Ты бы этого не сделал.

Он прижал мою голову к своей груди и чмокнул в макушку.

— Герань, ты ужасно кокетлива.

— Как и ты.

— О Господи, — произнес он, обхватив ладонью лоб, как будто мог выжать из него боль, — мне пора. Это правда. Опоздать на репетицию — самое большое преступление для профессионала, особенно на завершающем этапе репетиций, как у нас сейчас.

— Извини. — Я разжала руки.

— Это не твоя вина, — сказал он, ущипнув меня за подбородок. — Я достаточно взрослый и противный, чтобы самому нести ответственность… В конце концов, ты же не вливала в меня виски насильно, правда? — И подмигнул.

Сознаюсь, я отрицательно покачала головой.

Мы начали сражаться с его носками и туфлями.

О, проза жизни!

— Финбар, как насчет фильма?

Он обувался так, словно видел туфли впервые в жизни. Я ждала, почтительно соблюдая тишину, пока он не укротил незнакомцев.

— Ты согласишься?

Финбар не был похож на человека, который готов хоть па что-нибудь согласиться, но я чувствовала, что подобный разговор необходим. Он поднялся с пола, явно вдохновленный своим достижением.

— О, конечно, буду сниматься. Я намеренно разжигал страсти, чтобы проще было принести себя в жертву.

— Разве имеет значение, какие роли ты играешь? Знаешь, кто-то сказал однажды, что актер — это скульптор, высекающий статую из снега.

Он задумался над моими словами.

— Пожалуй, верно, если говорить о театре… Но с кино все по-другому, ведь фильм будет существовать вечно. Но не важно — я соглашусь, буду вести себя примерно, как хороший мальчик, так что этот Клейтон-младший еще скажет спасибо Господу за такой чистый лист бумаги, как я. Ал-ли-луйя! — Финбар снова схватился руками за голову, застонал и начал с трудом спускаться по лестнице.

Его лицо и вправду было почти таким же белым, как пальто, но, даже осунувшийся и небритый, Финбар Флинн все равно оставался самым привлекательным мужчиной, которого я, к сожалению, так и не узнала с чувственной стороны. И когда он запахнул пальто — оно сидело как влитое, — я поняла, что он снова превратился в актера.

— Ты никогда не видела, как я играю?

— Видела, конечно. Ты постоянно играешь. Иди, — сказала я, потому что знала: свой момент я уже упустила. — Тебе лучше поторопиться.

И протиснулась мимо него, чтобы отпереть дверь. Лучи солнца потоком хлынули в дом, заставив меня зажмуриться. Финбар прикрыл глаза рукой и шагнул на улицу.

— Когда?.. — начала было я, но он захныкал, оказавшись на солнце.

— Хмурые дни, неделя за неделей, — и именно сегодня природа решила одарить нас сиянием. Что ж, думаю, это справедливо… в каком-то смысле. — Финбар переступил через порог, вышел на дорожку и обернулся. — Боже мой, моя дорогая Герань, что же я натворил? В твоем экзотическом мире существует прощение?

И вдруг, словно гром среди ясного неба, утреннее спокойствие нарушил голос.

— Джоан, это ты?

Мод Монтгомери: ее укладка показалась из-за забора, разделяющего участки, — глазки победно блестели.

— Я решила, тебе будет интересно узнать, — мы поймали…

Дама посмотрела на Финбара Флинна, который, вздрогнув и явственно застонав, повернулся в ее сторону. Голос моей соседки справа тяжело переносить и на трезвую голову, а услышать его в состоянии похмелья, должно быть, было убийственно.

— О, — проскрипела миссис Монтгомери, — извините…

Он снова застонал.

— …Я не думала, что у тебя гость.

— Сифилис? — мстительно переспросил Финбар.

— Простите?

Мне хотелось одновременно плакать и смеяться. Как она могла прервать нас в такой момент? Но смех все же взял верх.

— Лису, — нашлась я. — Он думает, вы поймали лису…

— Ловко, — с удовольствием заметил Финбар, игриво, а возможно, просто спьяну, подмигнув мне.

— Нет, нет, — запротестовала она так, что он зажмурился… как от боли. — Э-э, крысу.

— Герань, — сказал Финбар, — я должен идти.

Открыл калитку и вышел, покачиваясь. А я осталась стоять в ночной рубашке на ярком солнце, абсолютно беспомощная.

Он помахал мне и обеими руками взялся за свои виски.

— До свидания!

Я подумала, что каждый раз расстаюсь с ним, причинив какой-то вред. Неудивительно, что он не особо жаждет следующих встреч.

— Не забудь про билеты, — прокричал Финбар и припустился по дороге, держась руками за голову.

— Это ведь актер? — спросила Мод.

— Конечно, — ответила я и захлопнула дверь с такой силой, что затрясся весь дом, от крыши до пустого подвала.

 

Глава 6

Прошло две недели. Я не виделась с Финбаром и не говорила с ним. В следующий за неудачной оргией день я получила огромный букет цветов, к которому была приложена записка с незатейливым текстом: «Цветы — цветку. С любовью и извинениями. Ф.». А позже, примерно неделю спустя, я коротко поговорила по телефону — с кем бы вы думали? — с маленьким толстяком Джимом.

— Моя дорогая, ты ведь собираешься на премьеру?

— Да, — ответила я, — Финбар принес мне билеты.

— Отлично, отлично. Не обижайся, что он не звонит, — сейчас очень сложное время.

— Я понимаю.

Как ни странно, меня вполне устраивало отсутствие общения. Почему-то мы не ждем ординарного поведения от известных людей. С их стороны это проявление определенного снобизма, который, честно говоря, ничуть не лучше, чем желание Мод и Реджи общаться только с аристократами. Если бы я провела такую же ночь с бухгалтером или водителем автобуса, а тот просто прислал бы букет цветов, я бы недолго церемонилась с поклонником, но все, что имело отношение к Финбару, казалось мне вполне приемлемым. Я получала удовольствие от его необычности. Кроме этого, я великолепно себя чувствовала и была полна энергии.

Должно быть, это отразилось на моей внешности, потому что Робин подошел ко мне в школе с комплиментом:

— Джоан, вот это да, ты вся светишься, прямо излучаешь жизнь!

На этот раз фраза в стиле Лоуренса не вызвала моего раздражения. В конце концов, почему он должен сдерживать свою одержимость? Ведь я поощряю свою.

Я не хотела говорить ему про билет, но с моей стороны это было бы жестоко. А кроме того, однажды могло выясниться, что я солгала. Поэтому я отдала Робину конверт, и наградой мне стали радость и признательность.

— Я отправил записку в кассу театра, — сообщил Робин, — но сейчас это уже не важно.

Я была довольна, что поступила честно.

— Джоан, — попросил он, сжимая в руке билет, — мы ведь можем пойти вместе, правда? Может, встретимся немного раньше и выпьем по коктейлю? Мне по-прежнему необходимо поговорить. Я должен о многом рассказать тебе.

«Не сомневаюсь», — подумала я. И ответила:

— Да, Робин, конечно, мы можем пойти вместе, только, если ты не возражаешь, мне не хотелось бы встречаться заранее. Давай просто получим удовольствие от премьеры, ладно?

И он отступил, волоча ноги, — печальное воплощение уныния.

Рода возникла у меня за спиной.

— Кто-то должен помочь этому бедолаге, — сказала она.

— Возможно, только не я.

— Тогда тебе не следует постоянно искушать его своими золотыми волосами и сексуальными флюидами.

Я польщенно улыбнулась.

— По твоему виду кажется, что тебе не терпится сдернуть трусики. — Она похотливо подмигнула.

— Что ты такое говоришь! — Я не смогла сдержать улыбку.

— Вот видишь, совсем другой разговор. Ты похожа на кошку, которой предстоит справиться с горой сметаны. — Рода рассмеялась. — Скажу честно, если бы для ухода из дома мне требовался идеальный пример одинокой жизни, я подумала бы о тебе. — Она начертила пальцем крест на стопке тетрадей. — Мардж всегда удерживала меня от такого шага, достаточно было посмотреть на нее, и я понимала: лучше ничего не менять. Но с тех пор, как я увидела тебя, искушение растет, особенно когда я вожусь с отвратительной сковородой, в которой тушилась фасоль, или с горой мужского нижнего белья. — Она качнула головой в ту сторону, куда ушел Робин. — Насколько я понимаю, ты отвергла ухаживания нашего местного секс-символа ради суперзвезды? Открой тайну, ты бросаешь своего мужа или нет?

— Нет, — ответила я, — с мужем это никак не связано.

— Что ж, приятно слышать, — сказала она наполовину всерьез. — А с чем же тогда?

— Узнаешь, когда твой бросит тебя.

И я направилась в ту же сторону, что и Робин.

— Подбери задницу, — раздраженно крикнула она мне вслед. — Пока можешь…

Разделы светской хроники в газетах пестрели новостями о предстоящих съемках фильма о боксе. Указывались суммы гонораров — с каждым разом все более внушительные, — было много информации о Клейтоне-младшем, который утвердился в вере и не стеснялся заявлять об этом. Вроде бы он видел в сценарии, в сюжете некоторое сходство с миссией Христа, и потому — не знаю, правда это или нет — фильму уделялось так много внимания. Я не сомневалась, что Финбар получит роль: даже если не брать в расчет актерские способности, физические данные вполне позволяли ему изображать крепкого боксера, бывшего некогда плотником в Назарете. Я зашла настолько далеко, что выяснила это, и рассеянно размышляла, как же они планируют изобразить апостолов. Двенадцать спарринг-партнеров? По данным одного из самых ядовитых таблоидов, контракт еще не был подписан, но я не сомневалась, что это произойдет, — несмотря на муки совести Финбара. Одно дело отказываться от богатства, когда ты вряд ли можешь рассчитывать на него, и совсем другое — когда нужно лишь протянуть руку. Потому и растет популярность партии либерал-демократов.

Чтобы пережить двухнедельный период ожидания, я читала Пруста — детали в его книгах способствуют расслаблению, и это помогало сдерживать сладострастные мысли, которые все чаще появлялись в моем блуждающем сознании. То, что мы с Финбаром делали на закате после прогулки по пляжу, можно было назвать шокирующим. Проблема с фантазиями в том, что от них можно избавиться, только неоднократно переживая их вновь. Я начала сомневаться, не забрела ли случайно на заповедную территорию, которая считается мужской, — территорию под названием похоть. Я старалась вставить в свои фантазии интересные беседы, но та Джоан, которая обитала в моей голове, была не в восторге от обсуждения нюансов белого стиха Шекспира, и, боюсь, они с Финбаром в основном занимались тем, что называют активными действиями. Однако фантазии помогали мне скоротать время, а если ситуация уж слишком выходила из-под контроля, рядом всегда был старый добрый Сван.

Примерно за неделю до премьеры по дороге в школу из машины я наблюдала довольно странную картину. Робин катил на велосипеде передо мной, но не в спортивной форме, как обычно, а в джинсах и очень мятом джемпере. Это было совсем не похоже на него, и я, осторожно обогнав его, взглянула в зеркало заднего вида. Робин даже надел очки от солнца — глупое жеманство, которого он обычно избегал. Казалось, он с трудом крутит педали, а лицо, несмотря на свежий утренний воздух, казалось бледным и измученным.

Я дождалась его на парковке. Он очень медленно слез с велосипеда и тихо застонал, уронив на асфальт сумку с книгами. Сочувствуя, я подняла ее.

— Спасибо, — пробормотал он.

Если бы я не знала, как он дорожит своим здоровьем, то заподозрила бы его в пьянстве: коллега Карстоун выглядел так, будто только что вышел из питейного заведения, где провел всю ночь.

Я начала переживать.

— Бедняга, у тебя грипп? — спросила я.

— Не совсем. — Он поднял руку к голове.

— Похмелье! — заметила я злорадно. — Узнаю симптомы!

Робин закрыл глаза.

— Не так громко, пожалуйста!

Вспомнив собственный опыт, я добавила:

— Робин, надеюсь, ты не отключился, лежа на ней.

С изрядной долей достоинства, несмотря на пунцовый румянец, он возразил:

— Не ожидал от тебя подобной грубости, Джоан.

— Ах да, — сказала я, — надеюсь, «пророк сексуальности» хорошо присматривает за тобой.

Он смутился, неприязненно взглянул на меня и ушел. Я хотела извиниться, побежала за ним в школу, но Робина уже и след простыл — только хлопнула дверь мужского туалета.

Позже, в учительской, мне удалось извиниться, но он с трудом понимал, что я говорила, только пил одну чашку кофе за другой и щурил покрасневшие глаза.

Через день или два Рода начала откровенно дразнить его:

— Тяжело тебе с ней приходится, да? Мне казалось, ты можешь быть более выносливым, ты столько тренируешься… — И так далее в том же духе.

Мне немного не хватало Робина на подлокотнике моего кресла, но всю оставшуюся неделю он держался в отдалении. Цвет его лица чуть-чуть — но не радикально — улучшился, и он являл собой великолепный пример страдающего молодого любовника. Я очень удивилась, когда, несмотря на все это, он заявил, что по-прежнему собирается в театр.

— Она дает тебе выходной на одну ночь? — ляпнула я, не подумав, — насмешки Роды оказались заразительны.

— Только ты не начинай, — рассердился он. — И так все сложно.

Я извинилась и подмигнула ему:

— Но ведь здорово быть влюбленным, правда?

— Кто говорит, что я влюблен? — спросил он с затравленным видом.

— Разве нет?

Робин потер шею; казалось, он чувствует себя неловко.

— Может быть. Да. Не знаю. Я не совсем уверен.

— Она не будет возражать, что ты сегодня вечером пойдешь со мной?

Я со злостью подумала, что с удовольствием пошла бы одна.

Робин выглядел слегка растерянным и вдруг спросил, обращаясь не прямо ко мне, а, скорее, в пространство вокруг меня:

— Значит, ты по-прежнему хочешь пойти?

— Конечно, хочу. Но тебе вовсе не обязательно идти со мной. Я могу пойти одна, если у тебя будут сложности.

Сказав это, я поняла, что неудачно выразила свою мысль. Он обязательно почувствует, что самолюбие в опасности. Но взять свои слова назад я уже не могла. И все же перспектива пойти в театр вместе с Робином, влюбленным в другую, пугала меня гораздо меньше: я могла не переживать, что держу его на расстоянии.

— Я же сказал, что поведу тебя, и собираюсь это сделать.

— Может быть, тебе не очень хочется?

— Джоан, мы пойдем на премьеру, как и собирались. Я заеду на такси в семь, хорошо? Я очень жду этого.

Последнюю фразу Робин произнес, стиснув зубы, поэтому я решила, что будет лучше больше не спорить. Он удалился, высоко подняв голову.

Я видела, как Рода провожает его изумленным взглядом. Она подошла ко мне и поинтересовалась:

— Пытаешься снова завлечь его? Не выйдет, милочка! Ты осталась на бобах.

— Именно к этому я и стремилась, — отрезала я. — Мне так лучше живется.

— Ты мне нравишься, — заявила Рода. — Несмотря на то что избегаешь нас, простых смертных. И я не осуждаю тебя.

Пронзительный взгляд Роды переместился в сторону, алые губы скривились, и она указала на Пимми и Марджери, склонившихся над схемой для вязания.

— Вот смотри, какие варианты: комедия, лишенная секса, как у них, или домашняя трагедия, как у меня. Не особо богатый выбор, правда? — прошипела она. — Только задумайся, дорогая, стоит уступить, и ты получишь это…

И Рода швырнула свою лакированную черную сумочку через комнату. С глухим стуком сумка упала к ногам вязальщиц, те удивленно подняли головы.

— Извините, — сказала Рода, растянув губы в легкой улыбке, — я уронила сумку.

Я рассмеялась, но все-таки почувствовала легкую, едва различимую волну дрожи, пробежавшую по спине, словно кто-то наступил на мою могилу.

Предзнаменования — это нечто особенное. Несмотря на то что мы живем в рациональный век высоких технологий и жизнь человека изучена наукой, мы по-прежнему призываем на помощь приметы, как делали те, кого мы считаем первобытными людьми. Помню, я слушала по радио репортаж о запуске космического челнока, и вначале серьезный голос с американским акцентом сообщил, что небо над стартовой площадкой чистое, сияет солнце, — и это отличное предзнаменование. Вот так эпоха покорения космоса: что может быть более примитивным, чем, задумывая какое-то дело, ждать благословения с небес?

Я вела себя точно так же: наступило третье марта, и я ощущала приближение беды — в магазинах не было цветущей герани. Но, спешу заметить, я — по крайней мере насколько это в моих силах — решила ни в коем случае не следовать примеру Финбара с его тостерами. Герани в бутонах продавалось огромное количество. Я даже купила один горшок и поставила рядом с батареей, включенной на полную мощность, но цветок так и не раскрылся. Я купила еще одну герань и запихнула в едва теплую духовку, но у цветка лишь засохли листья. Я выставила оба несчастных растения на улицу и попросила у них прощения, особенно у того, с обожженными листьями. Выхода не было — придется обойтись примулой, в конце концов, с этим цветком тоже связана сентиментальная история, хотя Финбар мог ее и не запомнить…

Хорошо, что днем мне удалось немного поспать. Но в три часа тридцать минут я проснулась, и к моему дальнейшему дню можно было применить любое избитое выражение о времени. Стрелки часов не просто медленно тащились по циферблату, казалось, они умирали, и примерно в пять вечера я решила, что надо мной проводится какой-то тайный эксперимент. Но потом время пошло немного быстрее, и я наконец начала собираться в театр. Потому что сегодня мы бы «встретились в Филиппи».

 

Глава 7

Я выложила на кровать все, что собиралась надеть — как будто снова стала невестой, — и каждая деталь имела значение. Новые трусишки, новые колготки, розовые атласные туфельки, именно их я когда-то надевала с этим нарядом, и даже медальон с той же бархоткой. В конечном счете хорошо, что я не нашла красную герань, потому что в сочетании с моим нарядом она смотрелась бы ужасно. И рядом со всеми этими вещами лежало легкое белое платье, вычищенное и выглаженное.

Я вымыла голову и приняла ванну. Возбуждение постепенно нарастало: я налила в воду много пены для ванн и лежала среди огромных гор пузырьков, мои колени возвышались, как два валуна из желтого болота. Вы знаете, какие свойства приписывают ванне с «Бадедас», — и мне показалось, что она наполняет меня силой. Еще я подумала, что производители водки, которые приписывали своему продукту такие же свойства, в моем случае оказались правы, и на всякий случай добавила еще немного «Бадедас».

О чем же я размышляла и что чувствовала, погрузившись в продукт мечты сотрудника рекламного агентства? Мои мысли были об одном: процесс таяния остановить уже невозможно, и я очень счастлива, что Господь наградил меня способностью фантазировать. Я предалась приятным мечтаниям о том, что мы с Финбаром Флинном — главные герои любовной истории; потом еще глубже опустилась в пену и подумала об очаровании того счастливого момента, когда мы вместе, возможно, также погрузимся в эту искушающую пену.

И я запела, лежа в воде, от которой шел пар. Удивительно — когда поешь в ванной, голос звучит лучше.

Срезанные примулы ожидали на кухне, свесив удивленные маленькие головки из стакана с водой. Я собиралась завернуть их в вату, смоченную водой, и приколоть к волосам только в такси.

Добрые приметы следовали одна за другой.

Мне удалось не попасть в глаз щеточкой с тушью и избежать роли ходячей больной с конъюнктивитом на остаток ночи. Я не уронила сережку на ковер в спальне и не ползала четверть часа в ее поисках. И, наконец, поскольку мне не нужно было искать ее, — я не поднималась с пола и не стукнулась головой об открытый ящик туалетного столика. И не запуталась каблуком в подоле платья, и не услышала резкий звук рвущейся ткани, — это поймет только тот, кто сам пережил такое. Нет — ничего этого не произошло. Можно было забыть об отсутствии герани, — ничего особенного, ведь все остальное было в порядке. Даже мои волосы, которые в ответственные моменты предпочитают жить собственной жизнью, сегодня вели себя идеально. Я чувствовала себя на все сто и, усевшись на кровать напротив зеркала, проверяла готовность своих войск. Внезапно я подумала (и от этой мысли почувствовала жар и приятное томление где-то в районе сердца), что сейчас, когда я собираюсь в театр, Финбар, должно быть, тоже сидит в своей гримерке и, как и я, готовится к ответственному выходу. Мы оба скоро окажемся на сцене. И я не знала, можно ли определить, кто из нас нервничает сильнее.

Я спустилась вниз и стала метаться из угла в угол, стараясь убить время, которое снова было ко мне беспощадно. Последние десять минут до приезда Робина тянулись так долго, что показались мне равными целому дню, и я на полную мощность, чтобы заглушить любые мысли, включила Сибелиуса.

Все мои знания были потеряны, все достижения отвергнуты ради чего-то другого: я собиралась вернуться в старый грязный мир человеческих эмоций. Я сделала звук максимально громким, чтобы заглушить раздраженный голос Роды, — мне вспомнилась ее циничная фраза по поводу моего зада. «Финбар Флинн, — думала я, — о Господи, что же ты наделал?»

Но тут — это уже обычное явление в моем повествовании — раздался звонок в дверь, и все мысли смел поток охватившего меня возбуждения.

Робин выглядел потрясающе.

Стоит сделать сейчас небольшое отступление, чтобы сказать всем еще не безнадежным мужчинам: чтобы в вашей жизни случилось чудо, достаточно немного приукрасить свою внешность. Я видела Робина полуобнаженным в велосипедном костюме и одетым во вполне приличную повседневную одежду — и меня он ни капли не волновал, но признаюсь вам: в тот вечер я испытала совершенно иные ощущения. Робин был в смокинге, на плечи наброшено темно-синее пальто, на шее — белый шелковый шарф с очень уместными кисточками. Рубашка сияла белизной, галстук-бабочка поражал идеальной симметрией. Робин выглядел, как человек, уверенный в себе и знающий себе цену. Нам, женщинам, свойственно принимать такой вид. Мужчины делают это не так часто. А стоило бы.

Если бы Финбар не претендовал на мои чувства, мне, возможно, пришлось бы пересмотреть отношение к Робину.

Я произнесла:

— Ты замечательно выглядишь.

И считала, что я в полной безопасности, ведь его интерес был уже в другом месте.

— Спасибо, — поблагодарил он сухо, — и ты тоже.

Он помог мне надеть старый меховой жакет, который я предусмотрительно вымочила в «Шанели», потому что он впитал в себя запах моющего средства моей матери. Робин потянул носом воздух.

— Приятный запах, — заметил он, — немного мускусный. Очень необычно.

«Это я, — подумала я. — Я создала себя сама».

На заднем сиденье такси мы сидели далеко друг от друга и беседовали только о приятном. Робин даже не пытался обнять меня, — можно сказать, он вел себя идеально. Когда проезжали Ламбетский дворец, я достала примулы и заколку и попросила Робина помочь мне.

— Финбару нравится, когда у меня в волосах цветы, — сказала я.

— Неужели? — удивился Робин и добавил, возясь с заколкой: — Тебе следует быть осторожной с такими, как он.

«Не лезь не в свое дело», — подумала я, притворно улыбаясь.

— Я серьезно, — повторил он, критически оглядывая цветы, а затем и меня. — Ты могла бы закончить там, где начала.

— Робин, — обратилась я к нему предельно мягко, — спасибо тебе за участие, но, думаю, я сама могу о себе позаботиться.

— Тебе придется, — мрачно произнес он, а потом добавил, как мне показалось, несколько высокопарно: — Ты должна была разрешить мне заботиться о тебе, пока был такой шанс.

— Не надо злиться, — сказала я, — мы оба устроили свою жизнь. Давай сегодня просто хорошо отдохнем и не будем говорить о личном, ладно?

Он пожал плечами и признал, что это его устраивает.

— У тебя не было проблем из-за того, что ты сегодня сопровождаешь меня? — спросила я, внезапно почувствовав укол совести.

— Нет, никаких. Мы отлично понимаем друг друга.

«Поздравляю, — подумала я. — И сколько раз мы это уже слышали?»

До театра добрались без происшествий. До начала пьесы еще было время, и поэтому мы отправились в буфет — подождать. В фойе толпилась обычная публика: вдовствующие особы с окрашенными в голубой цвет волосами и театралки с волосами разнообразных модных оттенков: первые скорее всего родственницы последних. Я ждала Робина — он пошел за коктейлями, — когда почувствовала, как некто сжал мой локоть. Повернувшись, я увидела маленького толстого Джимбо в скромном смокинге. Рядом с ним стоял человек, которого нельзя было назвать скромным даже с очень большой натяжкой.

Джимбо улыбнулся и взял меня за руку.

— Я так счастлив, что ты пришла, — сказал он. — Как твои дела?

— Давайте о главном. Как дела у Финбара? — рассмеялась я.

— Он очень нервничает, — ответил Джим, — но с нетерпением ждет встречи с тобой, когда все закончится. — А потом, повернувшись к монстру, стоящему рядом, добавил: — Клейтон, позволь представить тебе подругу Финбара — Герань. Должен сказать, — он снова повернулся ко мне, — ты выглядишь просто очаровательно, моя дорогая, сама воплощенная невинность. Не правда ли, Клейтон?

— Конечно, именно так, — подтвердил этот жуткий тип. Он склонился в глубоком поклоне, взял мою руку и, если так можно выразиться, присосался к ней.

Мне сложно было не расхохотаться. С одной стороны стоял Джим, похожий на толстого пингвина, а с другой — при виде его сохранить самообладание было гораздо сложнее — знаменитый Клейтон, который выглядел как карикатура на самого себя. Слишком крупный человек (думаю, результат техасской «белковой диеты»), одетый в темно-красный костюм; лацканы пиджака — мне пришлось на мгновение прищуриться — были усеяны блестящими кристаллами. Что ж, слава Богу, что он не напялил ковбойскую шляпу.

— Добрый вечер. — Я высвободила руку.

— Настоящая англичанка. — Он расплылся в улыбке — так, наверное, все представляют себе Чеширского кота. — Надеюсь, вы счастливы во Христе, мисс Герань?

Я кивнула, соглашаясь.

— И надеюсь…

У Клейтона было широкое румяное лицо, он внимательно рассматривал людей, стоящих поблизости, и остановил взгляд на особо необычной паре панков. По моему мнению, их вид не шел ни в какое сравнение с внешностью самого Клейтона. Но он повернулся в мою сторону и сказал с сильным акцентом:

— И надеюсь, мисс Герань, вы здесь не одна. — На его пышущем здоровьем лице действительно читалась забота. — Здесь, похоже, присутствуют довольно странные личности.

Я улыбнулась:

— Нет, нет, я здесь с другом, он присматривает за мной, — и кивнула в сторону бара. — Коллега из школы.

Джимбо радостно улыбнулся Клейтону.

— Она школьная учительница, — пояснил он, — преподает в школе.

— Что ж, превосходно! — просиял Клейтон.

— А, вот и он. — Я заметила, что к нам пробирается Робин. — Робин, познакомься…

Все были представлены друг другу. Неудивительно, что Робин довольно прохладно отнесся к этой странной паре.

— Что ж, — сказал Джимбо, — пора, мы пойдем на свои места. — А потом повернулся к Робину: — Мы планируем после спектакля поехать ко мне на маленькую вечеринку. — И протянул ему карточку. — Вот адрес. Обязательно привези туда свою подругу. Можете пропустить выход актеров в фойе, они все в любом случае приедут ко мне домой. Скажем, около одиннадцати тридцати?

Робин так и не смягчился. Он просто, едва кивнув, взял карточку и положил ее в карман.

Мне пришлось пережить еще одно покушение на мою руку от человека-монстра в темно-красном костюме, прежде чем агент и продюсер удалились.

— Ну вот, — сказала я жизнерадостно, — ты тоже приглашен.

Но Робин вопреки моим ожиданиям вовсе не выглядел довольным.

— Идиоты, — бросил он в сторону удаляющихся спин.

— Послушай, — сказала я, — тебе вовсе не обязательно провожать меня. Я сама смогу добраться.

— Исключено, — он одним огромным глотком опустошил бокал, — я должен проследить за этим.

И вернулся к бару за следующей порцией спиртного. Я стояла, потягивая коктейль и размышляя о Финбаре. Он был где-то здесь, в этом здании, готовился к роли, которая могла стать менее важной по сравнению с той, которую готовила для него я, — если только мне удастся добиться своего. Дома в кровати у меня лежала грелка. Просто на тот случай, если мы поедем ко мне, а не к нему.

 

Глава 8

В зале горел приглушенный свет, раздавались обычные для театра звуки. Шелест программок, неприятный кашель, шепот зрителей, ерзающих в креслах и с волнением ожидающих начала… Когда мы с Робином заняли великолепные места в партере, я почувствовала сильнейшее — словно внутри сжатая пружина — напряжение, и близко расположенная сцена, казалось, подстегивала меня сбросить его. Я снова ощутила, как кровь пульсирует в ушах, — напряжение росло. Это был странный взрыв чувств, потому что происходил сам по себе, независимо от моей воли. Его основными проявлениями были жар и прилив энергии, и я, вскипая подобно вулкану Этна, беспокоилась за состояние бедных дрожащих примул, приколотых к волосам. Объект моего желания был где-то рядом, за авансценой, и я была не в состоянии полностью контролировать себя, но все же внешне удалось изобразить вменяемость.

Робин смотрел на сцену, не закрытую занавесом. Декораций почти не было: только огромные центральные ворота города и ярусы скамеек, расположенные по обе стороны от них. Из-за цвета декораций и освещения сцена выглядела абсолютно серой.

— Смотрится немного невзрачно, — заметил Робин тоном человека, которому понравился бы красный бархатный занавес.

— Декорации не понадобятся, — прошептала я, — актеры будут лучшим украшением сцены.

«По крайней мере один уж точно», — подумала я.

— Нам машет этот темно-красный гигант… — заметил Робин.

— Помаши ему в ответ, — попросила я. — Это кинопродюсер, он хочет, чтобы Финбар играл главную роль в одном из его фильмов, предлагает не одну тысячу фунтов. Не груби ему.

— Лицемерный чудак Христов, — сказал Робин, заерзав в кресле, которое отозвалось скрипом (эти места не предназначены для людей атлетического сложения), после чего начал теребить и дергать бабочку.

Я помахала Клейтону-младшему, — тот широко улыбнулся и снова сел. Кресло под Робином скрипело все сильнее. «В чем дело, черт возьми? Если воротник давит, расстегни. Нас вышвырнут отсюда, если ты будешь продолжать в том же духе».

Это была ужасная мысль.

— Извини, — он упирался коленями в переднее кресло, — но здесь мало места.

— Ну и что же, соберись и думай об Англии, — велела я.

Я сильнее, чем когда-либо, пожалела, что пришла вместе с Робином. Каждый раз, когда я уже была готова отдаться очарованию этого вечера, назойливое присутствие коллеги мешало мне.

К счастью, свет начал гаснуть, зал, как это всегда бывает, постепенно затих, и даже Робин перестал ерзать.

Я не знала содержания пьесы, и, когда на сцене появились жители города и спектакль начался, мне пришло в голову, что Кориолан может и не появиться в первом акте. В диалогах постоянно упоминался какой-то вероломный изменник по имени Кай Марций, говорили о его многочисленных пороках, а я уже отчаялась увидеть Финбара. Понимаю — авторы времен Елизаветы предпочитали, чтобы тон в пьесе задавала группа простолюдинов, но, признаюсь честно, если вы испытываете страсть к главному герою, такое поэтическое изящество может показаться вам унылым. Горожане, постоянно упоминая голодный живот, давали понять вполне ясно, что с Каем Марцием, кем бы он ни был, они идут разными дорогами; невразумительно сравнивали себя с большими пальцами, а вот имя Кориолан не прозвучало ни разу. Все это показалось мне достаточно трудным для понимания, и я начала нервничать. Но вдруг — это случилось внезапно, и от потрясения у меня перехватило дыхание — появился он: возвышаясь над толпой и гневно сверкая глазами, стоял, не двигаясь, Кай Марций. Он — Кориолан, а Кориолан — это Финбар Флинн.

Вот она, сила искусства. И было совсем не важно, что я не знала содержания пьесы: достаточно было увидеть его, стоящего на сцене, чтобы понять: этот человек — Хозяин их мира — Герой, Честолюбивый воин, Враг мелочности, Могущественный тиран. Он приковал к себе все внимание, этот Финбар Флинн, — и был настолько далек от образа семейного мужчины, как Зевс-громовержец — отпрачечной самообслуживания. Я услышала, что даже Робин рядом со мной тяжело задышал, и, словно сидя в кресле у стоматолога, схватила его за руку и крепко сжала. Он тихонько вскрикнул и отнял у меня руку. В том, что мне предстояло пережить все самой, не было ничего хорошего.

В изумлении я смотрела на сцену. Человек, стоявший сейчас наверху, не мог лежать обнаженным в постели рядом со мной. «Этого человека, — думала я, окончательно теряя рассудок, — я не могла напоить». Далила и Самсон, — да, возможно, но этот мужчина и Джоан Баттрем? Немыслимо.

Он был так близко, что достаточно было бросить на сцену программку, чтобы привлечь его внимание… или позвать по имени, — он услышал бы. Мне всерьез захотелось сделать это, и я забеспокоилась. Необходимо было взять себя в руки. До некоторой степени мне это удалось, я мысленно сковала руку, бросающую программку, мысленно приклеила себя к креслу и по-настоящему закрыла рукой рот, чтобы внезапно не окликнуть Финбара.

— Ну, а сейчас чье кресло скрипит? — вдруг спросил Робин.

Цветок примулы, не пережив моего волнения, упал мне на колени, и я начала методично обрывать у него лепестки: «Любит, не любит, любит, не любит…»

Но я ни разу не отвела глаз от сцены. В самом деле, если вспомнить, это была потрясающая, виртуозная игра. Для меня на сцене был он один, и вся пьеса «Кориолан» — мне жаль в этом признаваться — с тем же успехом могла бы быть монологом.

Финбар появился на сцене с непокрытой головой, черные кудри блестели, как будто смазанные маслом, черты лица — словно выточены из камня. Он смотрел сверху вниз на недовольных плебеев и казался надменным, жестоким гордецом. («Удивительно, — подумала я, — как там писала Сильвия Плат? Что-то насчет того, что любая женщина обожает фашиста». До того момента я считала эту фразу иронической.) И, как будто всего этого было недостаточно, Финбар был одет в то же самое шикарное белое пальто. По жестам и манере исполнения я узнала сцену, показанную на столе в патио соседей, — неудивительно, что зрители со свечами были так потрясены той ночью, и вполне понятно, почему Джеральдина отдала должное его актерскому мастерству. Даже если Финбар играл не гениально, он был настолько близок к гениальности, что все остальное не имело значения. Он замечательный актер от природы, и, наблюдая за ним, я испытывала настоящее блаженство, которое могут чувствовать только наиболее привилегированные из нас, поклонниц знаменитости. Да, я отказалась от пятого измерения и своего одинокого пути ради него, и что же из этого? Следующие полтора часа послужили достаточным оправданием мне. Даже если бы я в нем нуждалась. К моменту окончания первого действия мое сердце принадлежало ему, и это приводило меня в восторг.

Слово «перерыв» было бы более точным определением, чем «антракт». Я чувствовала себя так, как будто меня протерли через сито, а потом отправили играть в регби за команду Уэльса. Когда в зале зажегся свет, я удивленно оглянулась на зрителей: они поднимались, зевали, потягивались, болтали, направлялись в сторону выходов к буфету — очевидно, их не захватила трагедия первого действия. Казалось, я единственная в этом зале не могла двигаться.

— Неплохо, да? — спросил Робин, с шумом вставая из кресла.

Надо же до такой степени недооценивать происходящее! Все равно что назвать битву при Пасхендале дракой. А я ведь успела забыть о его присутствии.

— Пойдем, выпьем что-нибудь и разомнемся?

— Нет, спасибо, — сказала я, перебирая крошечные лепестки на коленях, — думаю, я побуду в зале.

Он снова сел:

— Тогда и я побуду.

Я встала:

— Пожалуй, я все же выйду.

— Решайся, наконец, — сказал он и направился за мной к выходу.

Что ж, по крайней мере было одно место, куда он не мог меня сопровождать.

Так и не оправившись от потрясения, я стояла в длинной очереди желающих посетить туалет, там по крайней мере было тихо: лишь изредка слышались журчание спускаемой воды и шорох натягиваемых колготок. Потом дама из очереди, примерно за три полных мочевых пузыря до меня, сказала своей подруге: «Правда он великолепен? Он мог бы разуться у моей постели в любой момент, когда пожелает». На что ее подруга ответила: «Не думаю, дорогая, что ты могла бы его заинтересовать».

Поскольку «дорогая» была страшна как смерть (понимаю, понимаю, что совершаю преступление против женской солидарности, но она первая начала), я подумала, что ее подруга права. Будет ли Финбар Флинн любить меня, когда я состарюсь и утрачу красоту, ведь он, как и сейчас, всегда сможет выбирать из самых красивых и самых юных? Все, что у меня было, — эксцентричность и неплохая внешность. Что произойдет, когда останется только эксцентричность? Я развернулась и ушла из туалета, пожертвовав тихим и спокойным пребыванием в кабинке: прогнозам на будущее не было места в очаровании сегодняшнего вечера.

И я отправилась назад, к Робину.

— Все говорят, что это огромный успех, — сообщил он. Он напомнил мне персонажа возобновленной постановки Ноэля Кауарда, и это само по себе было настолько ужасно, что он мог бы и не продолжать. — Судя по всему, Финбар очаровал сегодня всех своей игрой и кудрями…

Я больше не буду упоминать о влиянии Лоуренса на манеру Робина изъясняться, потому что знаю — все это фальшь. Но последняя фраза вкупе с комментариями двух желающих посетить дамскую комнату заставила меня содрогнуться. Возможно, во мне заговорил древний инстинкт? Стремление защитить собственность?

Я сунула бокал, к которому даже не притронулась, в руку Робина и отправилась на свое место, чтобы подождать начала в тишине. Как и прежде, вмешательство посторонних вывело меня из равновесия. Я предпочитала хранить свою любовь в тайне. Одного вздоха достаточно, чтобы разрушить такое счастье. Не следует никому о нем рассказывать.

Когда пьеса закончилась, восторгам зрителей не было предела. Мои ладони болели от аплодисментов, а полуобнаженный, запачканный кровью антигерой пьесы воскрес как раз вовремя, чтобы выводить своих коллег на поклоны. Откровенно говоря, в самом конце во время чрезвычайно напряженного боя на мечах между Кориоланом и Авфидием я очень волновалась. Вспомнив о своей роли в срыве репетиции, я испугалась и в ходе боя решила, что если Кориолан выйдет из него невредимым, то я больше никогда не буду есть шоколад, парковать машину на двойной желтой полосе и нарушать моральные нормы. Я уткнулась носом в плечо Робина и лишь чуть-чуть подглядела в конце, а в финале, когда Финбар упал и умер, я вытирала слезы. Я ненавидела Авфидия. И позже, когда мы хлопали и кричали «Браво!», а Финбар внезапно взял за руку своего былого противника и вышел вместе с ним на поклон, боюсь, я засвистела.

— Джоан, — сказал Робин, — прекрати, все смотрят.

— О, к черту всех, — крикнула я. — Ура, ура! Он сделал это! Он сделал это… — Я подпрыгивала в кресле, и лепестки примулы летели во все стороны, — теперь они были окончательно мертвы, как и подобало моменту.

Внезапно я осознала, что Робин смотрит на меня со смешанным выражением удивления и неприязни. На мгновение я посмотрела на себя его глазами: обезумевшая женщина, которая переполнена эмоциями и разбрасывает по всему залу сморщенные лепестки. А поскольку я не могла придумать, как заставить его отвести взгляд, то показала язык. Бедняга моргнул, как будто я ударила его.

— Ура! Ура! Ура! — медленно и отчетливо произнесла я снова, глядя на него. Потом подпрыгнула в кресле еще несколько раз и, протянув руку, ущипнула Робина за нос. — И еще раз ура!

— Прекрати, — сказал он, убирая мою руку.

— Ладно, а ты прекрати так смотреть на меня. В чем дело? Ты разве не видел, как люди радуются? Я уверена, в Канаде твоему Лоуренсу кричали «ура!».

Он потер нос. И продолжал смотреть на меня. Все зрители уже направлялись к выходу, но мы оставались на местах.

— Ну? — спросила я и подпрыгнула еще один или два раза, как ребенок, которому сказали сидеть тихо.

— Я просто никогда не видел тебя такой… гм-м… э-э… гм-м…

— Такой… гм-м… какой?

Я посмотрела на него в упор и потянула за галстук-бабочку. По-моему, он покраснел, хотя мои глаза все еще были влажными от радости, а в зале стоял полумрак.

— Такой… гм-м… э-э… какой, Робин?

— Ну, э-э, — он боролся с собой, — такой оживленной.

«Разве в английском языке мало слов? — задумалась я на мгновение. — Я здесь надрываюсь от неописуемого восторга, а он только и может сказать, что я оживленная? Но как же сообщить ему правду?»

— О, Робин, Робин! — Я приложила ладони к его лицу и сжала ему щеки, пока он не стал похожим на эскиз Эпштейна.

Он резко отодвинулся, и я его понимаю, — щипок за нос и натянутый галстук-бабочка наверняка доставили ему сильный дискомфорт.

— Разве ты не понимаешь… Неужели сейчас не понял, что я люблю его?

Я собиралась добавить, что и Финбар любит меня, но посчитала это излишним.

И подобно тому как в вечер происшествия с creme de menthe моя бедная дорогая мамочка в прямом смысле слова отшатнулась от Финбара — тогда я впервые в жизни наблюдала это, — теперь я увидела, как человек по-настоящему спал с лица. Обычно беспристрастное лицо Робина Карстоуна внезапно стало похоже на сдувшийся воздушный шар.

— Это, — тихо произнес он из-под складок своего изменившегося лица, — очевидно.

Что бы вы обо мне ни думали из-за фраз типа «страшна как смерть» по отношению к женщинам, я — добрый человек.

— Мне кажется, нам сейчас стоило бы пойти и выпить что-нибудь, — сказала я, оглядывая практически пустой зал.

Вы даже не представляете, насколько я добрая.

На самом деле мне хотелось помчаться за кулисы, ворваться в гримерную Финбара, с восторгом броситься в его объятия и поблагодарить за игру единственным способом, который я могла придумать: старым как мир и по-прежнему приносящим самое большое удовольствие. Но бросить Робина в такой момент могла бы только жестокосердная женщина. В любом случае мы еще успеем наверстать свое у Джимбо.

— Пойдем же, — весело сказала я, помогая ему подняться, — выпьем, расслабимся здесь, а потом поедем на вечеринку. — И практически без помощи со стороны Робина я поволокла коллегу в буфет. — Держись, — приказала я, — мы побудем здесь до отъезда.

Он немного собрался с силами и достал бумажник.

— Нет, нет, — весело продолжила я, — за мой счет.

Звучно чмокнула Робина в щеку и подтолкнула к стулу.

«Я никогда ничего тебе не обещала, — говорила я про себя, пробираясь сквозь толпу, — вообще ничего. Это все твоя вина, плюс твой Лоуренс и твое воображение. И я не ощущаю ни капли вины, вовсе нет».

— Тройную порцию виски и апельсиновый сок, — заказала я у барной стойки. — И побыстрее.

Я подумала, что Робину, возможно, понадобится поддержка, а поскольку я не собиралась прибегать к искусственному дыханию, спиртное показалось мне неплохим выходом. Знаю, знаю, это было не очень оригинально, но в тот момент из-за нервного потрясения ничего другого придумать я не могла.

Между тем поверженный Робин сидел не шелохнувшись. Я вложила бокал в безжизненную руку. Неужели мне всю жизнь суждено играть для мужчин роль миссис Бахус?

— Спасибо, — сдавленно произнес он и одним глотком опустошил бокал.

И неужели они всегда будут помогать мне в этом?

— Если хочешь, ты можешь поехать домой, — сказала я, — спасибо, что пришел.

— О нет, — ответил он, поднимаясь, — я намерен доставить тебя в сохранности, как меня и просили.

И Робин отправился за следующей порцией спиртного.

Я небольшими глотками пила из своего бокала и думала о том, что жизнь уже никогда не будет прежней. Какое же это замечательное чувство — любовь!

Так или иначе, нам нужно было провести время.

— А как тебе Виргилия? — спросила я.

— Кто?

— Его жена в пьесе.

— Очень удобно, — сказал он, поглаживая бокал. И мрачно добавил: — Иметь жену.

— Красивая, как считаешь?

— О да, — ответил он. — Жены, они красивые.

— И имею в виду пьесу, Виргилию…

— Что? Ах эта… Слишком толстая.

— А как тебе момент, когда он взял за руку Волумнию?

— Кого?

Разговаривать так было ненамного лучше, чем беседовать с пустым стулом.

— Волумнию, его мать.

— Правда? — спросил Робин. — Она была там?

Я обращалась к пустому стулу.

Он водил пальцем по краю стола, словно напряженно размышляющий Архимед.

— Знаешь, когда он сказал… — я не очень хорошо помнила этот момент, — что-то о том, что он поклялся отдать… Что это не следует называть отречением. Какой это был красивый момент!

— Пора идти, — сказал Робин, поднимаясь. Он немного покачнулся, но потом выпрямился. И мы пошли.

Я чувствовала радость и волнение одновременно, словно мне предстояло очнуться ото сна или пережить нечто подобное, — как будто я была одной из поэтических героинь-бутонов, готовых превратиться в цветок.

Ночь была необычайно теплая, и мы шли по мосту в сторону Стрэнда, не обращая внимания на проезжающие такси. Вода казалась черной и гладкой, лишь изредка по ней пробегала серебристая рябь. Облака закрывали только часть неба, и видно было, как луна подсвечивала размытые границы тумана. Я нисколечко не озябла, была полна энергии и не возражала против того, чтобы идти пешком всю дорогу до дома Джимбо, вот только это заняло бы слишком много времени. А мне больше всего на свете хотелось оказаться рядом с Финбаром.

Когда мы почти перешли мост, Робин, все это время хранивший полное молчание, заявил ни с того ни с сего:

— Ты как маленькая острая игла в моем боку. Всегда.

— Мне жаль, — смиренно произнесла я.

— Жаль! — закричал он. — Ради Бога, женщина! Именно сегодня ты решила сообщить мне, что любишь его!

Крик привлек внимание проходившей мимо пары, и они заторопились прочь, как пара испуганных мышей. Я прокричала им вслед извинения.

— Робин, — сказала я, — думаю, нам следует взять такси.

— Ты думаешь, — возмутился он, — думаешь… Твоя беда в том, что ты не думаешь. И никогда не думала. Ты и твое нелепое поведение! Посмотри, куда это тебя привело. И меня. Боже мой, я даже уехал в Канаду из-за тебя. Посмотри, что со мной стало!

К счастью, недалеко оказалось такси. Я остановила его.

— Садись, — сказала я, — ты пьян. Давай садись.

— Нет.

— Робин. — В моем голосе звучало предостережение.

— Нет.

Я открыла дверцу и втолкнула его внутрь, он вполне аккуратно сложился в углу сиденья.

— Куда едем, дорогой? — спросил шофер.

— Веди себя хорошо, — сказала я Робину. — Где адрес?

— Я тебе не скажу, — захихикал он.

Я ткнула его пальцем в живот. Он закрыл глаза и покачал головой.

— Слишком поздно, — злорадствовал он, пока я рылась в кармане его брюк. — Убери свои руки, оставь мое тело в покое, оно больше тебе не принадлежит.

Я была в ярости и пылала от смущения, потому что шофер развернулся и с удивлением смотрел на нас.

— Обычно бывает наоборот, — заметил он холодно. — Ты собираешься ехать или намерена тискать его всю ночь? Мне все равно, потому что счетчик включен…

Наконец я нашла карточку и со всем достоинством, которое смогла собрать, — а его осталось не так много, — зачитала адрес.

— Робин, — сказала я, — как только мы доберемся туда, ты отправишься домой.

— Нет, — возразил он, — я намерен остаться. Меня пригласили. Вот так-то.

У двери квартиры я попросила:

— Хорошо, только веди себя более сдержанно, ладно?

— Зачем? — хмыкнул он, прислонившись к звонку, который звонил, не переставая. — Я ведь не еврей, ты же знаешь…

 

Глава 9

Финбар вышел мне навстречу, широко раскинув руки, приветливо улыбаясь и кивая от удовольствия. Если бы он двигался, как в замедленной съемке, это появление могло бы прекрасно вписаться в какой-нибудь романтический фильм.

— Герань, — эффектно произнес он, — вот ты и пришла.

Фраза в его устах была такой совершенной, что мне пришлось сдерживаться, чтобы не опуститься перед ним на колени и не сказать: «Мой господин, конечно, я пришла». Вместо этого я просто улыбнулась.

— И что меня ожидает сегодня? Ты проткнешь каблуком мою ногу? Или ударишь в нос? Или собираешься проявить доброту в момент моего скромного триумфа и позволишь мне остаться невредимым?

Я открыла было рот, чтобы ответить, но не успела. Финбар посмотрел мне через плечо, протянул руку и сказал:

— И Робин тоже здесь? Отлично, отлично. Входите.

Мужчины пожали друг другу руки. Я заметила, с какой силой Робин сомкнул челюсти, и мне даже захотелось вдруг сказать: «Два сильных удара или нокаут для определения победителя», когда, к счастью, появился Джим и галантно проводил меня в комнату.

Я услышала за спиной голос Финбара:

— Напитки вон там, в углу. Пойдем, я покажу тебе. — Он увел Робина, бросив, что вернется через минуту, а Джим должен присмотреть за мной и не выпускать меня из виду. Я провожала Финбара взглядом и думала о его невероятной привлекательности. Обычная белая футболка, джинсы и еще влажные после мытья волосы, прилипшие к шее, — я вздохнула.

— Нравится он тебе, да? — радостно поинтересовался Джим.

— Мне кажется, да, — призналась я.

— Хорошо. Это очень хорошо, потому что он очень увлечен тобой…

Во второй раз мне захотелось поднять этого маленького коренастого толстяка и расцеловать.

Даже странно, насколько просто выглядели гости. Я заметила всего один или два ярких мужских костюма и одну или двух дам в экстравагантных нарядах. В основном же актеры и актрисы, смутно знакомые мне по пьесе, выглядели вполне буднично. Виргилия в черном джемпере вгрызалась в куриную ножку, Авфидий в обычной рубашке и пиджаке стоял рядом с женщиной с большой грудью, которую я в последний раз видела в толпе горожан — дама выкрикивала оскорбления в адрес Кориолана. А Волумния сидела на стуле, положив на колени салфетку, и с хрустом жевала сельдерей. Самым странным человеком в комнате — он единственный возвышался над лабиринтом голов — был Клейтон-младший с растянутым в широчайшей улыбке сияющим лицом. Наверное, я в своем свадебном платье и с примулами лишь немного уступала ему.

Хлоп! — открыли бутылку шампанского, и Финбар снова оказался рядом со мной. Я заметила, что Робин с бокалом пенящегося напитка в руке остался подпирать стену рядом с баром. Раскрасневшись, он смотрел в сторону Финбара. Я ощутила короткий укол совести, а потом абсолютно забыла о Робине, потому что Финбар обнял меня за плечи, намереваясь увлечь в толпу гостей. Джим улыбнулся нам обоим, пообещал, что мы увидимся позже, и ушел, раскачиваясь из стороны в сторону. «Одни, — подумала я, — наконец-то мы одни». Но я не могла ничего сказать, — боялась расплакаться, или упасть в обморок, или того и другого сразу.

От всех этих напастей меня спасло объятие Финбара: он легонько притянул меня к себе — это было необходимо, потому что я как будто приросла к месту, а когда я прижалась к нему, наклонился и поцеловал в щеку. По крайней мере он собирался сделать это, и, если бы я не выбрала именно тот момент, чтобы опустить голову и проверить, нет ли препятствий у меня под ногами, все было бы отлично. А вышло так, что я подставила под его губы увядшие примулы. Выпрямляясь, подняла глаза и увидела, что Финбар вынимает изо рта сморщенные лепестки. Я помогла ему. Это было все, что я могла сделать в тот момент, если не брать в расчет смерть на месте, — и длилось почти секунду.

— Спасибо, — сказал он любезно, — мне следовало догадаться.

— Извини, — сказала я.

— Не стоит.

Он посмеивался надо мной, вполне безобидно, и я решила, что это лучше, чем ничего.

— Финбар, — сказала я, — ты был великолепен.

— Очень рад, что тебе понравилось.

Я поцеловала его в щеку и почти не промахнулась, если не считать части уха, но это не так важно.

— Я думаю, ты гений.

— На восемьдесят процентов — драматург, на десять — режиссер, и на десять — я… — сказал Финбар, но было заметно, что ему польстили мои слова. — Я рад, что тебе понравилось. Это очень важно. И мне жаль, что я пренебрег нашей… — он улыбнулся несчастным цветам и прикоснулся к ним, а потом взял меня за подбородок (я почувствовала нежность теплого шелка), — дружбой. Мне следовало навестить тебя после той веселой ночи, но перед самой премьерой все так осложнилось.

— Спасибо за цветы, — сказала я.

Он снова притронулся к моей голове и так проникновенно улыбнулся, что эта улыбка согрела мне душу.

— Спасибо за твои… — И тут же, заметив кого-то, он напрягся, наклонился ко мне и прошептал на ухо: — Ты готова? К нам движется «Желтая роза Техаса», заранее приношу извинения.

— Фиинбарр, — пророкотал голос за моей спиной.

— Клейтон, — отреагировал Финбар настолько дружелюбно, что не могло возникнуть сомнений в его искренности, — разреши мне представить моего особого друга, мисс Герань… гм-м…

— Я очарован, — сказал продюсер и на этот раз сжал мою руку, что было лучше, хотя немного больнее, чем посасывание.

— Вам понравилась пьеса? — спросила я.

Он серьезно взглянул на меня из-под густых седых бровей, в глазах читался укор.

— Я думаю, «нравиться» не совсем верное слово, мисс Герань. Сегодня вечером я был тронут. Я прикоснулся к священному великолепию. Думаю, этот парень наделен сверхъестественным даром.

Он говорил с сильным акцентом и слегка повышал тон каждый раз, когда произносил «Я думаю!». А потом посмотрел на потолок, как будто сказанное уже достигло его. Казалось, он наблюдает за своими словами, словно член секты шейкеров, готовый вот-вот затрястись. Но вместо этого Клейтон обратил свой разоблачительный взгляд на меня и спросил:

— Ты была в Техасе, мисс Герань?

— Нет, — сказала я, — но я уверена, что там замечательно.

— Цветы там, — он посмотрел на мою прическу, — цветут гораздо дольше, чем здесь, это точно… Хочешь поехать как-нибудь?

— С удовольствием.

— Фин-бой, — Клейтон потрепал Фин-боя по плечу, — привози эту маленькую леди с собой, когда приедешь. — Он посмотрел на меня. — Не отпускайте его от себя, мадам.

Финбар вцепился в мое плечо чуть сильнее, чем следовало бы.

— Тебе понравится там, дорогая, я уверен, — закончил Клейтон.

«Техас, — подумала я, — или Богнор, — какая разница в сырое февральское воскресенье».

— О да. — Я жеманно улыбнулась.

Я чувствовала, как Финбара пробирает легкая дрожь. И меня тоже. Еще немного в том же духе, и я, как любила выражаться моя бабушка, «свалюсь на пол».

В этой напряженной атмосфере я выбрала достаточно спокойную тему:

— А с фильмом вопрос уже решен?

Уловка сработала. Финбар тут же перестал трястись.

Джим, который беспрестанно вертел головой, как игрушечный болванчик, разговаривая одновременно с несколькими собеседниками, внезапно застыл на месте.

— Да, — сказал Клейтон, — и Финбар будет играть главную роль. — Он глубокомысленно похлопал его по спине. — Что скажешь? Договорились?

Я почувствовала, что Финбар совершенно расслабился. Он решительно произнес:

— Естественно, договорились.

Клейтон радостно рассмеялся.

Финбар радостно рассмеялся.

Я радостно рассмеялась.

На гребне всего этого восторга неожиданно возникла голова Джима, и прозвучали слова:

— Что ж, дело за контрактом.

— Конечно, конечно, — сказал Клейтон, — мы можем заняться этим завтра. Скажем, часов в десять, у меня в отеле?

Все пожали друг другу руки. Клейтон снова присосался к моей руке, после чего, напомнив про Техас и бросив на примулы последний, полный сожаления взгляд, позволил Джиму увести себя.

— Извини, — сказал Финбар, — все это было крайне неприятно. Но он очень хотел познакомиться с тобой. Они начинают считать людей своей собственностью, эти магнаты. — Глубокий вздох облегчения вырвался из его груди, и очень изысканным жестом Финбар подманил официанта, держащего поднос с напитками. — Думаю, мы это заслужили. — Финбар протянул мне бокал, и мы чокнулись. — Господи, готов спорить, Джимбо на седьмом небе от счастья. Он две недели потел ради этого. И я тоже. Думаю, именно поэтому было так тяжело сегодня играть. — Он потер затылок, на лице появилась грусть. — Раньше мне все давалось легко и абсолютно естественно. Учить слова, репетировать, играть премьерный спектакль, максимально выкладываться перед залом… А в этот раз меня настолько захватили мысли об этом надутом нефтепромышленнике и его долларах, что весь процесс превратился в борьбу…

— Финбар, — нежно сказала я, — сегодня ты играл просто замечательно, я никогда не забуду этого.

— Я дерьмо, — смиренно произнес он, — и более того, я начинаю все лучше понимать своего циничного, амбициозного героя — Кориолана.

— Что ж, это объясняет, почему ты был так хорош.

— Я всегда хорошо играю, — возразил он, забыв о скромности.

— Ну, скорее, вдохновенно…

— Герань, — сказал он, — не нужно меня хвалить, из-за этого я чувствую себя еще хуже. От тебя я ожидаю насмешек, какого-нибудь необычного физического выражения твоего неудовольствия, а вовсе не лести и восторгов.

— Лести ты никогда от меня не услышишь! — вскрикнула я. (Конечно, если только это не повысит мои шансы. Ему пришлось бы слушать дифирамбы часами, если бы я считала, что это поможет.)

— Ты такая естественная, — сказал Финбар, сильно растрогавшись. Я захлопала ресницами. — Даже не представляешь, с какой легкостью мы в нашем деле произносим слово «искренность». Иногда я спрашиваю себя, остался ли кто-нибудь, кто пользуется словом «правдивость»?

— О, перестань, — сказала я, — ты слишком все драматизируешь.

Но потом осознала всю глупость данного замечания. Я только что сказала наследнику трона Оливье, что он слишком все драматизирует! Это было так забавно, что я не смогла удержаться от смеха и слегка толкнула Финбара, чтобы он тоже повеселился.

— Драматизируешь, — хохотала я. — Понимаешь… — Мне никак не удавалось остановиться. — Ну же, — я снова толкнула его, — ты должен научиться смеяться над собой, если хочешь выжить…

Он пристально смотрел на меня и, мне кажется, ощущал неуверенность.

— Знаешь, — я вытерла глаза, стараясь хотя бы немного успокоиться, — мы смеемся, затем плачем, затем слабый вздох, и приходит смерть. Примерно так это звучит.

— Иди сюда, — и он неожиданно, но довольно грубо, что взволновало меня (помните фашиста, девушки?), схватил меня за руку и заставил встать около стены, на которой висело две картины: «живопись четких контуров» — судя по тому, как они давили мне в спину. Финбар оперся о стену обеими руками, моя голова была между ними, и я оказалась в ловушке — когда-то на вечеринках мы называли такое положение «позиция волка», потому что оно всегда предвещало неизбежный тяжелый разговор. Я в надежде взглянула на Финбара, но поняла, что он всего лишь расстроен.

— В чем дело? — спросила я.

Он покачал головой и отвел глаза — посмотрел вниз, как будто стыдился чего-то.

— Ты такая красивая, — сказал он, — а я такой идиот.

— Неправда…

— Да, это так. Я собираюсь сниматься в этом фильме только из-за денег, вот и все. Он не интересен мне как актеру.

— Ну и что? — Я пересчитала все его ресницы, пока он смотрел вниз.

— Знаешь, когда я пришел в ту ночь, меня по-настоящему влекло к тебе, понимаешь?

— Да, — начала я, — я хотела спросить тебя… Ключ, который ты упоминал, и все эти слова обо мне и надежде. Я не поняла, что ты имел в виду?

Финбар закрыл мне рот ладонью.

— Забудь, — попросил он.

И снова ковер показался ему более привлекательным, чем я.

Я бы не возражала простоять так всю ночь, но у меня было такое чувство, что мы балансируем на грани и он хочет сказать нечто особенное. Я с грустью догадывалась, что это может быть. А поскольку я была хорошо воспитана, мне показалось, что нужно облегчить ему эту задачу.

— Ты мог бы посмотреть на меня, — произнесла я, думая: «Она и так изо всех сил старается делать вид, что ей весело».

Но Финбар не поднимал глаз.

— Послушай, — продолжала я так беззаботно, что могла бы претендовать на «Оскар», — я опытная женщина. И понимаю, что значит одна ночь, пусть даже нереализованная. И если ты не хочешь, гм-м… — Я звонко рассмеялась. — …Погасить этот долг, тебе и, гм-м, не придется. Просто я не совсем понимаю, какая роль отведена мне здесь. То есть было очень мило получить приглашение, и пьеса мне понравилась, и я чувствую себя польщенной, что ты выделил именно меня из всех окружающих женщин, когда тебе понадобилось немного заботы и внимания, но, в самом деле… — Здесь мужество, как и должно было случиться, оставило меня. Что это за глупая женщина бормочет, что с ней все в полном порядке, и всякую ерунду о случайных встречах? Это не я. — О, Финбар, — печально закончила я, нагибаясь, чтобы поцеловать кудри на его опушенной голове, — я люблю тебя. Вот в чем беда. Я действительно тебя люблю.

«Фантазия создала плоть, — думала я, — фантазия создала плоть, мы все иногда нуждаемся в этом».

Голова Финбара не двигалась.

— Пожалуйста, скажи что-нибудь.

Он очень медленно поднял глаза, как будто, играя на камеру, изображал большое горе. И спросил:

— Дорогая Герань, ты выйдешь за меня замуж?

Джек делал мне предложение ледяной январской ночью. Он лежал в моей постели, нам было тепло и уютно — в такие моменты становишься сентиментальным, — а потом внезапно сел и сказал: «О Господи, мне нужно быть в шесть в Хитроу, а все вещи дома (в его квартире, в одной или двух милях от моей). Джоан, так не может продолжаться (объятия, объятия, объятия). Думаю, нам следует пожениться. Жизнь станет проще, гораздо проще».

Он был прав. За неделю до этого он выскочил от меня в семь утра и доехал до Дувра, прежде чем вспомнил, что не взял с собой паспорт. Поэтому в этом предложении руки и сердца была определенная доля неизбежности и выгоды, и лишь малая толика внезапного, искренне возникшего желания.

Но такое предложение?

В вертикальном положении и в сознании меня поддерживали только картины в ужасных рамах, которые кололи мне в спину и производили эффект, подобный уколу пикадора.

— Да, — сразу ответила я.

Мой отец всегда подчеркивает, как важно быть решительным. Он постоянно повторяет, что, если человек хочет взять инициативу в свои руки, нужно заговорить, причем уверенно, а потом найти способ, чтобы твои высказывания произвели нужное впечатление. Да уж, отставка моего отца стала большой потерей для вооруженных сил.

Финбар посмотрел на меня. Взгляд был немного… страдальческим. Я подумала, что в такой момент странно испытывать подобные эмоции, но, поскольку чувства не подчиняются правилам, было бы самоуверенно это утверждать.

Мы уже собирались обняться по-настоящему, как взрослые, когда я — не знаю почему, может быть, ревнивая Семела летала где-то рядом — сказала:

— А как же Робин… Я абсолютно про него забыла.

Финбар напрягся и погрузился в раздумья.

— Робин? Что Робин? — встрепенулся он.

— Ну, он привез меня сюда, а я с тех пор и не говорила с ним, — объяснила я. — Он был немного не в форме, когда мы приехали. Возможно, будет лучше…

Мы вдвоем обвели взглядом комнату и обнаружили, что Робин по-прежнему там, где остановился, когда мы приехали: опершись о стену у бара, с затуманенным взглядом и бокалом в руке. Казалось, он разговаривает сам с собой.

— Боже мой, он сошел с ума! — расстроилась я.

Финбар подпрыгнул.

— О нет, не сошел, — поправилась я с огромным облегчением, потому что увидела пару мужских ног в вельветовых брюках, выглядывающих из-под стола рядом с Робином. — Кто это?

— Наш режиссер, — коротко ответил Финбар.

— Думаю, нужно попытаться отправить Робина домой, — сказала я. — Казалось, он едва держится на ногах.

— Оставь это мне. — Финбар ушел, и, наблюдая за ним, я подумала: «Мой герой!»

Обычно в моей жизни самоуверенные мужчины, способные прийти на помощь, вели себя совсем по-другому: когда требовалось их вмешательство, они либо скрывались в туалете, либо прятались под ресторанным столиком.

Я протянула руку, взяла еще один бокал шампанского с проплывающего мимо подноса и попыталась осознать происшедшее. Но потом сдалась и просто прислонилась к стене в ожидании.

Я видела, как Финбар пытается успокоить Робина, а лицо Робина постепенно бледнеет и вместо кирпично-красного, каким было сначала, приобретает более свойственный ему розовый цвет. В конце концов он, похоже, утратил весь свой пыл и позволил Финбару проводить его к выходу. Проходя через дверь, возле которой я стояла, Робин обернулся и сказал: «Мои поздравления!», не торопясь и очень тщательно выговаривая слова. А потом, выпрямив спину сильнее, чем обычно, отчего он стал казаться еще выше, медленно зашагал вперед. Финбар шел позади.

— Я, пожалуй, посажу его в такси, — сказал мой новоиспеченный жених.

* * *

Какой странной потом была эта вечеринка! Мы рассказали Джиму. Он передал новость Клейтону-младшему. Но Финбар настаивал, чтобы в ту ночь никто больше не узнал этого. Он отвел меня в сторонку и сказал:

— В любом случае, когда наша новость станет достоянием общественности, приятного будет мало, и тебе следует наслаждаться последними мгновениями безвестности, пока это возможно.

— Ты счастлив? — спросила я его.

Он не был похож на счастливого человека.

— А ты? — спросил он в ответ.

Я улыбнулась, но про себя подумала, что не знаю. Если я смотрела или дотрагивалась до него, а он улыбался мне — а это Финбар делал с легкостью, — то я была счастлива. Но сама по себе, наедине с собственными мыслями, я не могла разобраться в своих истинных чувствах.

Но это же, как я объясняла себе, была театральная вечеринка. Люди, которые смеялись, ели и пили вокруг меня, были актерами и актрисами. Вряд ли они демонстрировали свои подлинные эмоции. Я сказала себе: «Но я почти не знаю этого человека», а потом подумала: «Ну и что, никого до конца невозможно узнать». К примеру, женщина выходит замуж за тихого бухгалтера, а он потом разбивает ей нос за то, что она купила не тот сыр. Или мужчина берет в жены сладкое нежное существо, а у нее оказывается темперамент породистой фурии. Если размышлять таким образом, в моем замужестве, как и во всех, достаточно здравого смысла. Мы выбрали друг друга. И этого было достаточно. Во всяком случае, казалось, что мы выбрали друг друга. Я была крайне озадачена.

А потом Финбар снова стал Великим фокусником, и это была та его роль, которую я знала и больше всего любила. Он расхаживал с важным видом, обменивался шутками с гостями, иногда представлял меня, иногда нет, и время от времени подмигивал, словно говоря: согласен, дорогая, ужасно скучно, но они этого ждут. Короткие профессионально исполненные танцевальные номера, шутки, вызывающие взрывы хохота, эффектные позы и томные взгляды — все для того, чтобы развлекать, разыгрывать, строить глазки. Слух уже распространился — о нет, не о нас, а о планах Финбара по поводу фильма. Гости похлопывали героя дня по спине, косились украдкой в сторону главного распорядителя в темно-красном костюме и улыбались про себя, осознавая не только его исключительную власть, но и необыкновенное уродство. Клейтон же стоял, широко улыбаясь всем собравшимся, как будто он уже был здесь хозяином.

В какой-то момент Финбар прошептал:

— По крайней мере праздник вполне искренний. У нас, возможно, лучший в мире театр. — Наш Финбар всегда готов к скромным высказываниям. — Но не такой богатый. Каждый надеется, что эта пьеса откроет новые возможности, и кто… — он откинул голову и весело рассмеялся, — может винить их за это?

Вдруг заиграла музыка: Рой Бьюкенен, Гленн Миллер и другие джазовые исполнители. Финбар вдруг обхватил меня за талию и начал кружить по комнате, другие последовали за нами, и вскоре вечеринка напоминала сельский праздник с танцами, а не светский прием в Уэст-Энде. Я перешла к одному из вольсков, пока Финбар танцевал с Волумнией, потом я была в паре с Авфидием, а Финбар — со служанкой Виргилии. Веселье продолжалось. Занявшись приятной физической активностью, можно позабыть почти обо всем. Естественно, я забыла, что только что состоялась моя помолвка, и с удовольствием отдалась происходящему. Клейтон, Джимбо и все присутствующие закружились в веселом общем танце. И каждый раз, когда мы оказывались рядом, я смотрела на Финбара, он смотрел на меня, я ждала, что вот-вот почувствую то приятное, теперь гораздо более сильное ощущение, но оно не приходило. Только все больше музыки, танцев, и все сильнее чувство нереальности происходящего.

Нас осталось четверо и еще два человека из обслуживающего персонала. Но кто их считает? Джимбо с довольным видом, чем-то напоминая Петрушку, сидел, развалившись на диване, с бокалом бренди в руке.

Клейтон-младший занимал другой диван, его темно-красные лакированные туфли с надписью «Гуччи» на пряжке валялись рядом, пиджак у ног напоминал лужу засохшей крови. Он спал, слегка похрапывая.

Мы с Финбаром сидели рядом на полу, не очень трезвые и, думаю, вполне счастливые. Он повернулся ко мне боком, и я вздрогнула, заметив, какой у него красивый профиль. Он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Даже эксцентрики устают, — сказал Финбар. Я вынула цветы — то, что от них осталось, — из волос и положила ему на ладонь. Он сжал их в кулаке и поднес к носу.

— Безумие, — сказала я, — все это безумие.

Клейтон на диване захрапел долго и непрерывно.

— У тебя или у меня? По-моему, так договариваются? — Он наклонился ко мне и впервые очень осторожно поцеловал в губы. Это был очень целомудренный поцелуй. Я почувствовала себя абсолютно невинной.

— Моя грелка остыла. — Я не смогла придумать другого ответа.

Финбар довольно хмыкнул и покачал головой. Кудри, мокрые от пота, прилипли к голове.

— Не сомневался, что ты скажешь нечто подобное.

Если бы я сейчас услышала «Праздник окончен», клянусь, я бы взвыла.

— Финбар, — сказала я, — мне нужно немного времени. Небольшая пауза, чтобы осознать…

— Герань, — сказал он, — конечно, делай как знаешь. Пойдем… — Он встал и потянул меня за руку, я поднялась. — Будет тебе твоя пауза. Сейчас сядешь в такси и сможешь подумать до утра. Одна.

Он был очень чутким человеком.

— Спокойной ночи, Джим. — Я взяла агента за руку. Он поднял на меня мутные глаза. — Удачи с контрактом… завтра.

— Конечно, — сказал он, уютно устроившись, закрыл глаза и присоединился к Клейтону в сладком сне.

Мы вышли втихую темную ночь. Вдоль улицы стояли мешки с мусором, они отбрасывали на стены домов причудливые тени. На вечно забитой площади перед Сент-Джеймсским дворцом не было ни одной машины. Облаков стало меньше, и они уже не напоминали темно-синий бархат, а луна представляла собой почти идеально круглый светящийся диск. Похолодало. После жаркой квартиры я была рада этому и сделала несколько глубоких отрезвляющих вдохов, пока Финбар искал такси. На это не потребовалось много времени, думаю, мы были недалеко от отеля «Ритц». Финбар открыл дверцу и, как будто я была очень слаба, усадил меня внутрь. Но я не обиделась, потому что его внимание не было обычным проявлением актерской галантности. Он был добр ко мне, и я была благодарна ему за это. Я действительно чувствовала себя очень слабой, даже немного потерянной, и решила, что это некая новая плоскость счастья: после сильного желания — успех, а после успеха — чувство потери.

— Я могу позвонить тебе завтра? — спросил он через открытое окно.

Я кивнула.

— И не огорчай своего замечательного водителя импульсивными поступками. Я вас предупреждаю, — обратился он к мужчине за рулем, — эта женщина очень опасна.

Если он собирался пошутить, то прогадал. Я не могла заставить себя улыбнуться, и это, безусловно, уязвило Финбара. А потом, когда завелся мотор, я вцепилась ему в руку. Это так сильно напомнило мне самый лучший момент в пьесе, что я сказала:

— Скажи снова то, что ты говорил Волумнии, своей матери, потому что ты произнес это так красиво…

Тогда я еще не знала, что из всех похвал, которые обрушатся на спектакль завтра, именно эту сцену за особую яркость критики назовут лучшей.

Он произнес слова очень просто, как делал это на сцене, держа мою руку так, как он держал ее:

Машина тронулась слишком быстро. Мы разжали руки.

— В какую часть Чизвика? — спросил водитель.

Я оглянулась и махала Финбару, пока мы не повернули за угол, а потом откинулась на сиденье и погрузилась в теплую атмосферу такси.

И сказала:

— А я скоро выхожу замуж.

— Тепло сегодня, — ответил водитель.

— Если серьезно, мне кажется, что холодает.

— Да, это верно, — весело откликнулся он.

— Очень тепло.

 

Глава последняя

Мне совсем не хотелось спать, и я очень волновалась, так что ложиться не было смысла. Такси миновало Хаммерсмит-Бродвей и выехало на Кинг-стрит. Я смотрела в окно на абсолютно пустые улицы и думала: «А почему нет? Какой смысл иметь две ноги, жить, не связанной обязательствами, если не пользоваться этим, когда хочется?» Что бы ни происходило, я чувствовала себя неуязвимой. Эмоций было столько, что пешая прогулка могла бы помочь мне разобраться в себе. Теперь я жалела о том, что не осталась с Финбаром, но в то же время радовалась, что не сделала этого. Если вы понимаете, что я имею в виду.

Мимо проехали какие-то машины, одна из них притормозила, но я едва ли обратила внимание на реплику, которая повисла в воздухе. Отстраненность была моей защитой, я шла, практически не помня себя, периодически подпрыгивала и выглядела, наверное, как сумасшедшая. Думаю, такой я и была.

Я как раз переходила улицу на светофоре и смотрела на звезды, думая, что не хочу возвращаться домой и мне нужно с кем-нибудь пообщаться, когда вспомнила, что рядом живет Робин. «Я должна пойти и увидеть его», — подумала я с целеустремленностью, которая иногда посещает любого из нас. В конце концов, ведь в прошлом он частенько тревожил меня. И вот теперь я заторопилась на его улицу, абсолютно темную, за исключением уличных фонарей и единственного освещенного окна на первом этаже в одном из домов. «Удача благоволит влюбленным», — подумала я, снова обрадовавшись, — это оказалось окно Робина. И только после того, как я нажала на кнопку звонка, целеустремленность покинула меня; словно получив удар в живот, я осознала, что, возможно, это была плохая идея. Я вспомнила, в каком он был состоянии, когда его выводили из квартиры Джима. «О нет, — подумала я, — мне не стоило сюда приходить».

Я уже пробиралась назад по дорожке, когда дверь открылась. В полосе желтого света появилась фигура. Робин.

— Привет, — сказала я заискивающе, осторожно махнув рукой, — я просто проходила мимо… — И снова направилась в сторону калитки. — Просто хотела сказать тебе «привет».

Моя рука уже лежала на щеколде — это был пропуск на свободу, — но его голос (Робин был вовсе не так пьян, как я ожидала), словно раскат грома, преодолел расстояние между нами.

— Ты! — загрохотал он.

— Я, — храбро ответила я, потому что этот факт нельзя было отрицать.

— Иди сюда, — продолжал он во весь голос.

В квартире наверху зажегся свет, качнулась штора. Я отпустила свой пропуск на свободу и подошла к входной двери.

Робин выглядел, как партнер комика из фильма Дина Мартина. Галстук-бабочка сбился набок, воротник был расстегнут, волосы взъерошены, будто он спьяну, в состоянии безысходности, рвал их на себе.

— Пожалуй, я пойду, — пропела я, широко, как будто зевая, открыв рот. — Немного устала. Думаю, ты тоже… Господи, уже так поздно…

Но широкая ладонь Робина легла мне на подбородок (это напомнило мне одну из наших встреч в прошлом), и он втянул меня в дом, что значительно поколебало ощущение моей неуязвимости. Я особо не сопротивлялась. В любом случае все происходящее было безумием. Разве имел значение еще один странный поступок?

— Неплохо здесь у тебя, — светски произнесла я, когда он втолкнул меня в большую комнату справа от входа и захлопнул дверь. Разделяющей перегородки не было, поэтому пространство внутри дома оказалось студией — очень удачное решение. Похоже, ближе к входной двери у Робина была гостиная: по обе стороны газового камина стояли мягкие кресла с подлокотниками, а рядом с входом — стол, на котором возвышалась гора книг. При ближайшем рассмотрении оказалось, что все они были Лоуренса или о Лоуренсе. Как и следовало ожидать. В другом конце комнаты я увидела кровать, комод и небольшой гардероб из сосны. На маленьком столике — как раз в том месте, где когда-то была стена, — стакан и бутылка минеральной воды. Квартира выглядела на удивление чистой, что противоречило моим взглядам на жизнь одинокого мужчины.

— Действительно очень мило. Я всегда думала, что мне стоит убрать одну стену в доме. Преимущество очевидно — пространство организовано гораздо лучше. Это ты сделал или кто-то до тебя?

— Предыдущий жилец, — сообщил Робин тоном, по которому было понятно: он не намерен долго поддерживать эту игру.

— Я всегда считала, что комната, выходящая на обе стороны, гораздо лучше. — Меня поразило то, что я могу вести беседу как агент по продаже недвижимости (Мод Монтгомери могла бы гордиться мной. Я внезапно представила ее на званом обеде, когда, услышав фразу: «На Кью только что сбросили бомбу», она отвечает: «Да, как интересно. Передайте, пожалуйста, сыр»).

— Садись, — приказал он.

Я села. В серьезности намерений Робина сомневаться не приходилось. Он опустился в кресло напротив.

— Очень симпатичные часы. — Я заметила кошмарные стенные часы в виде солнца.

— Тоже от прошлого жильца, — пояснил он. — Их вряд ли можно назвать симпатичными.

— О, не знаю, — сказала я, подумав, что, может быть, нам стоит сосредоточиться на обсуждении дизайна. — Мне они кажутся вполне милыми.

— Хочешь, чтобы я подарил их тебе на свадьбу? — холодно поинтересовался он.

— Можно, я воспользуюсь твоей ванной?

— Нет, — сказал он.

Грубиян.

— А почему ты сейчас не в крепких объятиях своего суженого?

— Не твое дело. Мне просто нужно немного времени. Антракт, чтобы все обдумать. Ты ведь знаешь, — я пожала плечами и беспечно рассмеялась, — что полагается делать нам, женщинам, после того как нас позвали замуж…

— И каково это, быть обрученной? — Он наклонился ко мне.

— Своеобразно, странно, я не знаю… Почему бы тебе не попробовать? У тебя ведь есть подруга.

Внезапно он стал таким грустным, что я почувствовала огромный прилив сострадания. Ведь, в конце концов, я была так счастлива (это ощущение тут же покинуло меня, но я не сомневалась, что оно скоро вернется), а у Робина не осталось ничего, кроме, судя по его виду, предстоящего сильного похмелья. И я решила заявить о своей невиновности.

— Робин, конечно, сегодня в театр мы пошли вместе, но я никогда не говорила, что нас объединяет что-то помимо дружбы. Ты не можешь винить меня за…

— За что?

— Ну, например, за то, что… если ты чувствуешь себя униженным. Просто хочу сказать, что мне очень жаль.

— Спасибо тебе большое, но в извинениях нет никакой необходимости. — Он издал некое подобие стона. — Черт возьми, Джоан, ведь, когда мы встретили его в театре, он, как мне показалось, тебе даже не нравился, а теперь ты собираешься за него замуж? Как это могло произойти?

— Думаю, это случилось, когда я поняла, что он чувствует то же самое по отношению ко мне.

— И что же это был за чудесный момент? — с раздражением спросил Робин, соединяя подушечки пальцев и хлопая ими, как доведенный до бешенства директор школы.

— Ты не видел его в ток-шоу по телевизору? — спросила я.

— Нет, — устало ответил он, — говори по существу.

Хлоп, хлоп — шлепали пальцы. Я во всех деталях пересказала разговор о замечательном школьном преподавателе из Чизвика.

— Джоан.

— Да, Робин.

— Бедная Джоан.

— Да, Робин?

— В Чизвике живет не один замечательный школьный учитель.

Странно, однако любопытно.

Он вздохнул очень глубоко, от всего сердца.

— Мне не следовало бы говорить тебе, но он… — Робин кивнул в сторону стопки книг на столе. — …Верил в абсолютную правду. Поэтому я скажу. — Он с грустью посмотрел на меня. — Есть еще… я.

Все ясно.

— Да, Робин, — осторожно начала я, — но я тебя не люблю.

Он мрачно усмехнулся:

— Знаю.

— Послушай, — я старалась говорить как можно более доброжелательно и спокойно, — я люблю Финбара Флинна, а он любит меня. Мы собираемся пожениться… — Я решила немного приукрасить правду, чтобы мои слова прозвучали более убедительно. — И дело в том, что со Дня святого Валентина мы любовники…

— О нет, — сказал Робин, — дело как раз в этом.

— Прости?

Тишину нарушало только шипение газа.

— Вы с Финбаром не любовники. Финбар и я, мы — любовники. Вам с Финбаром только предстоит, как выразился бы Лоуренс, пережить неистовые страсти любви…

Ш-ш, ш-ш — шумел газ.

Мы сидели напротив друг друга, и, насколько я помню, я размышляла о том, что же произошло с верностью, и пришла к выводу, что она осталась в прошлом веке. И естественно — разве могло быть иначе? — едва я об этом подумала, зазвенел звонок.

Робин поднялся. Я ожидала, что он по меньшей мере встанет на голову и сделает двойное сальто, но нет — он просто вышел, достаточно спокойно, из комнаты и направился к входной двери.

Я слышала стук каблуков в коридоре.

Я слышала скрежет дверного замка.

Я слышала скрип открывающейся двери.

Почувствовала дуновение ветра по полу. И услышала знакомый бархатный голос:

— Мой дорогой Роб, я не мог не прийти. Раздался шорох шагов, шелест одежды, щелкнул замок… и стук двух пар каблуков приближался к комнате.

Я мечтала стать невидимой. Но Семела над моей головой лишь рассмеялась и отказалась помогать.

Они вошли вместе. Сначала Робин, за ним Финбар. Робин посмотрел на меня, а потом вынужден был отвернуться — длинные пальцы Финбара обвили его шею, он заключил Робина в объятия.

«Что происходит? — задавала я себе вопрос. — Какая-то репетиция?» Если это так, то скоро состоится премьера, потому что с моей точки зрения играли они идеально. Но почему язык моего новоиспеченного жениха так глубоко во рту у Робина?

Я кашлянула — это показалось мне наиболее приемлемым, — и Финбар прекратил свои дентальные исследования. Но так и не оглянулся. Его чувства в этот момент были мне хорошо знакомы: ты думаешь, что стоит тебе не заметить чего-то, и оно исчезнет.

— Боюсь, — тихо обратился Робин к Финбару, — ты только что проиллюстрировал мой рассказ, прерванный на середине.

И тогда дуайен привлекательности повернулся и затравленно посмотрел на меня темными глазами. Один раз, чтобы быть уверенным, он моргнул, а потом произнес: «О Господи!» — настолько громко и трагично, что это на тот момент могло бы считаться его лучшей ролью.

«Ах ты, педик, свободный от предрассудков», — подумала я.

И спасаясь из безвыходной ситуации, потеряла сознание.

Они усадили меня в кровать Робина, закутали в одеяло и вложили в руку чашку с «Боврил».

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — устало сказала я. — Просто замечательно. Сейчас быстро выпью чай и отправлюсь в «Палас».

Кто-то, по-моему Робин, положил ладонь мне на лоб.

— Это не бред, — кисло заметила я.

Мне хватило доли секунды, чтобы прийти в себя. Я — в одеяле, с горячей чашкой, с одной стороны от меня расположился кельт с угрюмым выражением лица, а с другой — ангел с прекрасным ликом. Неплохая современная пародия на триптих Беллини под названием «Мадонна с чашкой бульона и два грешника».

— Как ты мог? — Я взглянула на Финбара, который смотрел на меня с беспокойством, вполне уместным в данный момент.

— А почему нет? — Он пожал плечами. Беспокойство сменилось открытым, крайне привлекательным озорством.

Я хотела выплеснуть на него бульон, но вдруг обессилела от страстного желания.

— Послушай, — продолжал он, — меня нельзя назвать респектабельным человеком. И я никогда не считал себя респектабельным. Я не могу вести себя, как простой бухгалтер, да ты бы никогда и не заинтересовалась мной, если бы я им был. — Пока я пыталась разобраться с логикой этого потрясающего заявления, он продолжал: — Ты больше, чем кто-либо, должна понимать это.

— Почему?

Он очень ласково прикоснулся к моему лицу.

— Потому, моя дорогая малышка, что ты сама крайне эксцентрична.

Я была вынуждена задать неизбежный вопрос, хотя была уверена, что заранее знаю ответ:

— Почему ты сделал мне предложение?

— Мне это показалось правильным. Я ничего не планировал… И не собирался в этот вечер совершать настолько серьезный поступок, просто так получилось.

— Хотел пустить пыль в глаза тому киношнику? В твоей жизни должна была присутствовать женщина?

— Герань, — сказал Финбар, — в моей жизни была женщина. Ты.

— У тебя был еще и он. — Я махнула чашкой в сторону Робина: тот был не только подавлен, но и переживал сильное похмелье. Откровенно говоря, я считала, что его мучения вполне заслуженные.

Робин тихо произнес:

— Если бы ты согласилась выслушать меня, когда я вернулся из Канады, этого могло бы не случиться.

К тому моменту я уже допила бульон. В противном случае я поступила бы так, как собиралась с Финбаром (хотя с большим трудом сдержалась).

— Признаю, — сказал Финбар, — что ты была полезна при заключении именно этой сделки. Но уверяю тебя, мое влечение было вызвано не только необходимостью. Встретив вас обоих в «Олдуиче», я разрывался от отчаяния. Я хотел каждого из вас.

Я закрыла глаза, но быстро открыла их снова. Реальность, пусть даже такая, устраивала меня больше, чем воображение, которое рисовало мне картины, где мы втроем общаемся, как это назвала бы одна из похотливых газетенок, в интимной манере…

— А как же ты, Робин? — спросила я. — Не возражал?

— Постепенно привыкаешь делиться, — ответил он. — Тот парень в Канаде был женат.

На крошечную долю микрочастицы миллисекунды я задумалась: «Черт, может, что-то и выйдет…»

— Твоя проблема в том, — сказал Финбар, — что ты недооцениваешь свою привлекательность.

К черту микрочастицу!

Его слова напомнили мне о Хелен Герли Браун, которую Господь уберег от Нью-Йорка, и ее фразе: в каждой девушке есть что-то, пусть даже это всего лишь гладкая кожа на локтях…

— Ты симпатичная, умная, с характером…

— Спасибо, — сказала я. Ведь он только что наградил меня всеми качествами породистой собаки.

— Знаешь, неплохой мог бы получиться брак. Нам было бы весело вместе.

— Да, — согласилась я, — всем троим.

У Финбара хватило учтивости поморщиться от этой мысли. Он наклонился и поцеловал меня в лоб. Я думала, что задрожу, но по вполне понятной причине этого не произошло.

— А теперь, Робин, — попросила я, — не обижай его.

Финбар снова сел — казалось, мои слова задели его. Сейчас я могла вполне спокойно, даже с некоторым сожалением, смотреть на это привлекательное лицо. Ко мне снова начали возвращаться силы, и я почувствовала уверенность большую, чем у них двоих вместе взятых. Как я уже говорила, в сущности, я добрый человек.

Я натянула на себя одеяло, выпрямила спину.

— Послушайте, — сказала я, — все в порядке. Это правда. Я не намерена комментировать эту ситуацию. И даже не против… — Я перевела взгляд с одного грешника на другого, удивительно, какое сильное превосходство я ощущала. — …Притворяться какое-то время. Кроме одного. — Я ткнула Финбара пальцем в грудь. — В Техас я не поеду. Не хочу туда ехать. Это единственное исключение, а так я готова участвовать в рекламной кампании любого рода.

Финбар смотрел на меня, и его лицо сияло. Наверное, если бы мы добрались до алтаря, я бы выглядела именно так.

Робин спросил:

— Ты не хочешь еще «Боврил»? — Эта фраза идеально ему подходила.

— Почему «Боврил»? — спросила я. — Не чай, не кофе?

— Потому что, — объяснил он, встав и забирая у меня чашку, — так лучше для тебя.

С учетом эмоционального потрясения, которое я только что пережила, слова Робина показались мне чрезвычайно забавными.

Мы с Финбаром вдвоем затряслись от смеха, я чувствовала это через одеяло.

— О, спасибо, что ты так беспокоишься о моем здоровье. Пожалуй, я выпью еще.

Убедившись, что он скрылся за дверью и зазвенел посудой на кухне, мы с Финбаром, заткнув рты одеялом, стали давиться от смеха, не в силах успокоиться.

— Он станет лучшей женой, чем я, — предположила я.

— Не уверен… — Финбар вытер глаза. — О, Герань, я действительно люблю тебя. Правда. Люблю по-своему.

Я подумала о том проклятом столе в патио, свечах и его монологе и поняла, что с тех пор по-настоящему так и не протрезвела. Но это произошло сейчас. И очень хорошо.

Я вышла из квартиры Робина примерно в шесть утра. Шел снег.

— Мы должны взять тебе такси, — хором сказали они.

— Не нужно, — отказалась я. — Мне так нравится. И в любом случае я неуязвима.

Я шла пешком, и мир снова казался мне прекрасным. Несколько близлежащих домов пробуждались ото сна, а впереди по Хай-роуд время от времени проезжали машины.

В конце улицы я оглянулась и помахала рукой.

Они все еще стояли на дорожке, держась за руки, — два человека на чистом снегу.

«Ах, как мило», — подумала я.

Вспомнила про два горшка с геранью, которые вынесла в патио, и подумала, что они пережили серьезное потрясение: сначала духовка, потом мороз.

Немного похоже на жизнь.

А потом я расплакалась.

Я плакала, плакала и плакала всю дорогу домой, наслаждаясь каждым мгновением. Но, свернув на свою улицу, почувствовала себя гораздо лучше и стала очень похожа на ту женщину, которой была когда-то — еще до Джека, — и от этого, проходя по дорожке к дому, заулыбалась. С одной стороны участка — ровные линии забора Монтгомери, с другой — пышный платан Дарреллов, а в середине доверчиво покачивается моя маленькая жимолость, присыпанная сахарной пудрой из настоящих снежинок.

Неторопливо, приминая свежевыпавший снег, я подошла к входной двери. Дом с укором смотрел на меня. Он словно говорил: «Что-то ты не торопилась вернуться!»

Я не стала просить прощения, но, оказавшись внутри, немного покружилась в холле, чтобы продемонстрировать, что все в порядке. Возможно, верности и нет, зато я существую.

Я вышла в патио и спасла два цветка герани. Для меня их всегда будут звать Финбар и Робин.

А потом поднялась по лестнице в спальню.

Выбрала мою любимую книгу — это был «Ветер перемен» — и перед тем, как забраться под одеяло, сказала: «Привет, старый друг!»

И с благодарностью вспомнила старого доброго Элиота. Зима, вне всякого сомнения, согрела меня.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.