Мистер Харрис оказался человеческой версией Брайана: малоподвижный и с влажными карими глазами, лишенными всякого выражения, кроме случаев, когда ему бросали вызов цифры. Бухгалтеру очень нравилось иметь грудную жабу, он часто говорил о ней в промежутках между минутами, когда в офисе наблюдалась некоторая активность. Я слушала начальника с повышенным вниманием, ибо излюбленная тема содержала забавную мимическую часть, за которой мне нравилось наблюдать: когда сердечный клапан начинал донимать хозяина, мистер Харрис принимался вертеть волоски в правой ноздре двумя пальцами левой руки и не бросал занятия, пока его не отпускало. Полагаю, в ноздре у начальника располагалась зона удовольствий.

На работу я одевалась в высшей степени благопристойно: юбка с джемпером, туфли без каблуков, чуть заметный намек на женственность вроде сережек и шарфа, чтобы избежать однообразия. Инстинктивно выбранная тактика оказалась верной: как позже признался мистер Харрис, моя предшественница, блондинка, была значительно моложе, сильно душилась и держалась раздражающе фамильярно. К тому же она, как казалось мистеру Харрису, проявляла мало внимания к теме его здоровья и, не скрываясь, флиртовала с менеджерами торгового зала.

— И что с ней стало? — спросила я.

— Вышла замуж за начальника по продажам, — грустно ответил он. — И, увольняясь, оставила учетные записи в ужасающем состоянии.

Я сокрушенно поцокала языком.

— Вот-вот, — отозвался бухгалтер и добавил, задержав на мне взгляд влажных глаз: — Именно поэтому я выбрал на эту должность зрелую женщину, способную аккуратно выполнять рабочие обязанности, не отвлекаясь на, э-э-э, подобные штуки. Офисные романы очень подрывают мораль коллектива, вы не находите? — Рука мистера Харриса поднялась к ноздре. — Для меня чрезвычайно важна спокойная атмосфера. Пусть эти, — он отнял руку от ноздри, указав на дверь, которая вела к простым смертным, — хоть в лошадки играют, если иначе не могут, но у себя я хочу и прошу покоя.

— Я здесь для того, чтобы работать, мистер Харрис, — сказала я, подавив странное раздражение определением зрелой женщины, не способной играть в лошадки, и углубилась в проверку счетов. Деньги — вот для чего я здесь нахожусь. Я стерплю все — даже амплуа божьего одуванчика — ради куска хлеба.

Конечно, не обходилось без связей между двумя мирами — «Джарндис и Джарндис» и «Высокотехнологичными компьютеризированными офисными системами»: решительно пресекаемые поползновения брать наш кофе («Конечно, нет, мисс Бреттл») или появление в приоткрытой двери веселого бородатого лица (почему все продавцы компьютеров носят бороды и серые костюмы?), обладатель которого спрашивал: «Слышали последний анекдот?» («Нет, мистер Хардинг, и не горим желанием его услышать»); но сильнее всего мягкую внутреннюю плоть нашего приватного сердца терзали расходные заявки. Бородатые мужчины в серых костюмах бесконечной чередой являлись по вызову мужа с мохнатыми ноздрями, который урезал наглые притязания до нужного размера, испепеляя их лучами своей могучей логики до маленьких кучек золы, и откидывался на стуле, крутя большими пальцами сцепленных ладоней, счастливый и довольный. Ей-богу, со стороны носящих-бороды-и-серые-костюмы было бы нехорошо не пытаться завышать суммы в расходных заявках.

В целом я была вполне довольна новой должностью. Вопреки предсказаниям Джо и Лидии у меня не возникло ни малейшего намека на роман с кем-нибудь из наших чемпионов по программному обеспечению — скорее уж с мистером Харрисом. Признаюсь, меня искушала мысль — мы ведь каждый день сидели напротив друг друга — внезапно прыгнуть на бухгалтера с криком о неутолимой страсти, просто чтобы поглядеть, как он выкрутится, но это была не более чем авторская модификация изготовления бумажных самолетиков с целью убить время. Учитывая стенокардию начальника, мне понадобился бы мистер Поунелл для защиты от обвинения в преднамеренном убийстве. Слава Богу, что, подобно адвокатам, бухгалтеры не умеют читать мысли. Зрелая женщина, утратившая желание играть в лошадки… Мистер Харрис случайно угадал.

Рейчел начала учиться. Мы часто плакали вдвоем перед тем, как ей идти спать, — дочь из-за потери семьи, привычной и желанной, я из-за собственной вины (в болезни нет логики) в том, что нанесла эту рану. Очень часто перед сном Рейчел звонила Гордону, и очень часто его не оказывалось дома — Миранда без прыщей завела с ним оживленный флирт (с нашего единодушного благословения). Когда Рейчел все же удавалось поговорить с отцом, она вешала трубку совершенно расстроенная, плачущая над собой и папочкой — во время нечастых созвонов Гордон без зазрения совести прибеднялся как только мог. Но я не могла обвинить его или запротестовать: по-своему он шел навстречу, и все, что я могла сделать, — утешать Рейчел в тяжелые дни. Филида говорила: время, время и еще раз время, и я свято верила в правоту подруги. Брайан при всех его недостатках, словно нарывный пластырь, вытаскивал наружу чувства, которые иначе дочь таила бы в себе. Слабый, нуждающийся в заботе (хотя последнее шло вразрез с его собственным мнением) пес служил Рейчел точкой приложения сил в разлуке с отцом. Недели шли, и постепенно слезы перед сном стали реже, а воскресные визиты и однообразная ежедневная рутина превратились в установленный и легко принятый порядок.

Рейчел снискала большую популярность, потому что ее мать ходила на работу и появлялась у ворот школы аккуратная и скучная (замечу: дети весьма консервативны в том, что касается родителей, — модные мини-юбки и дурацкие стильные прически, может, и позволяют маме чувствовать себя молодой и модной, но заставляют краснеть ребенка). Мои юбки в складку длиной ниже колена и стянутые в скромный пучок волосы всячески приветствовались, поэтому я отводила душу по выходным. Оставайся у меня хоть малейшая надежда подружиться с Уэббами, ее похоронили бы домашний костюм в горошек и разнообразные эксперименты с гелем для волос. Уик-энды были восхитительны: я принимала сыпавшиеся приглашения с приятным отсутствием отчаяния. Если мы с Джо шли смотреть фильм — я ликовала, если меня приглашали на обед — с удовольствием отправлялась. Однако я не ощущала эмоционального голода, и меня ни разу не посетило искушение подцепить свободного мужчину, случайно оказавшегося рядом.

Ванесса и Макс тоже пригласили меня на один из своих великосветских абсурдизмов. Ванесса даже прислала платье для такого случая.

— Я не могу дважды показываться на людях в одной и той же вещи, — пояснила она по телефону. — Да и цвет гораздо больше пойдет тебе, чем мне. Не хочешь — не надевай, но мне кажется, платье должно тебе понравиться.

Наряд, прибывший на «Даймлере» (!!), вручал мужчина в серой униформе, обратившийся ко мне «мадам» (подобные мелочи все еще производят огромное впечатление). Достав платье из шелковой бумаги, я увидела, что оно ненадеванное. Ванесса никогда не купила бы себе подобную вещь — если не из-за фасона (вельветовый корсаж с предурацкой желтой юбкой из тафты фру-фру), то из-за цвета. Я часто носила желтый, Ванесса — никогда, даже не пыталась. Значит, платье куплено специально для меня. Теперь читатель понимает, что я имела в виду, говоря об удовольствии иметь богатых друзей?

Позвонив Ванессе, я засыпала ее благодарностями. Она не смогла скрыть удовольствия оттого, что платье мне понравилось, а я не стала ставить подругу в неловкое положение сообщением, что распознала новизну подарка. Вместо этого я спросила — лукаво, но с настоящим волнением, — предусмотрен ли для меня красавчик Пол в качестве антуража к прелестному наряду. Последовала пауза, затем Ванесса сказала:

— Я могу это устроить, если хочешь. Или у тебя есть мужчина, с которым ты желаешь прийти?

— Боже мой, нет, — поспешно открестилась я. — Насчет Пола я пошутила. Пожалуйста, не нанимай его снова — на этот раз я могу не устоять.

— Пэтси, — начала Ванесса, — но отчего же, черт побери, нет? Какова причина твоего отказа? Я бы не сказала, что Пол — твой тип мужчины, но отчего же не прыгнуть на него разок…

— Ванесса! — взвизгнула я от шока и удовольствия. — Клянусь, я пошутила!

— Боюсь, что так и есть, — сухо сказала подруга. — Мы пришлем машину к семи тридцати.

— Отлично, — сказала я. — Можно один маленький вопрос?

— Ну?

Я чуяла, что Ванесса что-то замышляет.

— На какое все-таки мероприятие я иду?

— Обед и танцы, — засмеялась Ванесса. — Думай об этом именно так, моя дорогая плебейка.

У меня подкосились ноги.

— Неужели какой-нибудь чертов бал?!

— Ага, это где люди танцуют парами, — резвилась подруга, — но не буду тебя пугать. Я вижу, что тебе еще не до спаривания…

Ванесса может быть весьма вульгарной, когда захочет.

— О Боже, я ни разу не была на балу!

— Что ж, воспринимай это как одну из своих рабочих обязанностей.

— А где состоится… событие?

— Почему бы тебе просто не сесть в машину и не совершить таинственное путешествие?

— Ванесса, — предупреждающе начала я, пытаясь унять дрожь в теле.

— О, ладно, ладно, в Дорчестере, но пусть тебя это не волнует. Клянусь, совершенно домашняя вечеринка. Гости — абсолютно не сливки общества, вот буквально ничего подобного.

Мой голос превратился в писк.

— И-и-и, и-и-и, — пропищала я.

— Кстати, — вспомнила Ванесса, — а туфли у тебя есть?

Это заставило меня опуститься на октаву.

— Нет, но я достану.

— Точно?

— Разумеется, — с достоинством сказала я.

— Что ж, только смотри, чтобы не жали. Тебе придется танцевать.

Потратив трехдневную зарплату на черные замшевые лодочки, я почувствовала себя гораздо лучше, внеся свою лепту в подготовку. До определенного момента человек может пользоваться щедростью друзей, но нужно уметь отстоять свои права, иначе вы превратитесь в амебу. Лидия одолжила мне черную вечернюю сумочку и черную шаль с блестками, несколько сомнительную, но в целом подходящую. Миссис Помфрет сочла, что я выгляжу прелестно, Рейчел сообщила, что у меня слишком высоко открыты ноги, но нельзя же угодить всем, поэтому я пошла как есть.

Я сразу догадалась о коварных планах Ванессы и Макса. После дурацкого фотографирования, когда хозяйка резко сдернула мою сомнительную шаль и вручила, держа двумя пальцами, словно завшивленную, одному из слуг, меня представили высокому стройному жгучему брюнету с густой курчавой растительностью на шее сзади. Новый знакомый походил на политика, которого часто интервьюируют по телевизору по поводу экономического кризиса, самодовольно рассуждающего о политике тори и предающего рабочих анафеме за попытку добиться своего угрозами. Про себя я отметила очень белую кожу и сосредоточенный взгляд темных глаз, словно мужчина размышлял о гораздо более высоких материях, нежели светская тусовка. Боже мой, подумала я, а ведь у нас будет море времени, потому что, подозреваю, его усадят рядом со мной за круглым столом на двенадцать персон.

— Рэндольфа нужно подбодрить, — шепнул мне Макс. — Несколько месяцев назад от него ушла жена, а в холостяках несладко…

Нахмурясь, Ванесса бросила на Макса выразительный взгляд, означавший «заткнись», что Макс и поспешил сделать. Я поняла, откуда ветер дует. Бесхитростный хозяин нечаянно проболтался, что мужчина справа от меня свободен с большой буквы С.

О’кей, решила я, сейчас я его подбодрю, и разошлась от души. Когда подали шербет, сосед, хохоча над очередной шуткой, на мгновение накрыл мою руку ладонью, тут же убрал ее, извинился (кто в наше время извиняется, дотронувшись до чего-то столь безобидного, как запястье?) и похвалил:

— Должен признаться, вы настоящий тоник, Патрисия.

— О, благодарю вас, Рудольф, — жеманно ответила я и, лишь оговорившись, поняла, что выпила слишком много, чтобы называться чистым тоником.

Маленькая путаница привела собеседника в восторг — кажется, новый знакомый принял на грудь чуть больше, чем это в обычае у сногсшибательных экономистов, и пустился рассказывать всем за столом о своем новом прозвище, вызвав взрывы одобрительного и слегка подогретого алкоголем смеха. Заметив, как Ванесса с Максом обменивались взглядами типа «ну, что я тебе говорил(а)», я вдруг рассердилась. Платье — прекрасно, машина — ладно, пускай, но быть тонко втянутой в специально организованный роман — уже чересчур. Не выйдет, поклялась я, салютуя бокалом заговорщикам-супругам, ничего у вас не получится!

Ну вот. Естественно, мы танцевали, и мне удалось заглушить определенное желание, почти возникшее от ощущения теплой ладони кавалера пониже спины — я отлично знала, что это всего лишь безусловный рефлекс и скоро пройдет. Рэндольф рассказывал о себе, большую часть я забыла, помню только что-то связанное с ЕЭС и Брюсселем в девяносто втором году. У Рэндольфа имелся сын (именуемый далее просто сыном) — студент Итона, жена, сбежавшая с одним из молодых ловкачей из конторы, «не взяв с собой ни пенни, Патрисия, ни одного гроша»; обожаемый «порше», часто подвергавшийся актам вандализма со стороны Великих немытых (тех, кто привел к власти вашу партию, чесался у меня язык сказать, но я удержалась), дом в Белгравии (зевок, еще зевок) и маленький чистенький коттедж с несколькими акрами земли в Шотландии.

— Вы бывали в Шотландии, Патрисия?

— Да, — сказала я. — Но мне там не особенно понравилось.

— Почему? — Он кружил меня в танце с опасной быстротой.

— Там все мужчины ходят в юбках.

— Ха-ха-ха, хи-хи-хи, вы сущий тоник, нет, вы такой тоник!

Когда я танцевала с Максом, он сказал:

— Ты сегодня ослепительна.

— Макс, — сказала я, — я просто валяю дурака, больше ничего.

— Но тебе хоть весело? — встревожился он.

— Конечно, весело.

— Отлично. — И он принялся подпевать оркестру, игравшему «В хорошем настроении». — Не хочешь приехать к нам на выходные? Бери с собой Рейчел.

— С удовольствием, спасибо. Рада буду отдохнуть от Лондона и… — Тут до меня дошло. Бросив танцевать, я взглянула Максу прямо в глаза. Все-таки не умеет человек притворяться.

— Макс, — спросила я, — кого еще ты решил пригласить?

Помолчав несколько тактов «Настроения», он ответил:

— Ну, Барнеттов, ты же их помнишь? Литераторы, такая приятная пара с дочерью. Они с Рейчел могут кататься верхом.

— И?..

Мы оба повели глазами в сторону опустевшего стола, за которым торчал лишь Рудольф-Рэндольф. Развалившись на стуле, он не сводил с нас глаз, куря сигару и с глупой улыбкой барабаня пальцами по столу в такт музыке.

— Нет, Макс, — сказала я. — Нет.

Извинившись, я ушла в женскую уборную, где немедленно объявилась Ванесса.

— Из Макса дипломат, как из Рэмбо, — вздохнула она, усаживаясь рядом у зеркала.

Лизнув мизинец, я стерла немного туши с ресниц.

— Ванесса, — сказала я, — меньше всего на свете мне нужно, чтобы меня подталкивали к новому роману. Мужчина — последнее, что мне сейчас требуется. Любой мужчина. Имей ты представление, хоть малейшее понятие о том, как чудесно не иметь отношений с особью мужского пола, — у нее хватило воспитания смешливо фыркнуть при этих словах, — ты порадовалась бы за меня, а не знакомила со всякими Рэндольфами…

— Рудольфами, — хихикнула она. Даже Ванесса временами бывает подшофе.

— В любом случае он не моего типа.

— Ты этого не знаешь. Пойми, необязательно впускать его в свою жизнь или постель, если это для тебя принципиально, но… — здесь она снова взяла вульгарный тон, — этот человек может показать тебе небо в алмазах.

Не удержавшись, мы обе прыснули, к большому неодобрению чопорной горничной, взиравшей на нас с высокомерием, достойным леди Брекнелл. Ванесса, заметив это, немедленно перешла на личности.

— Принесите мне полотенце, — властно велела она высокомерной даме. — Пожалуйста.

И, черт побери, та это выполнила.

Каким-то образом я выбралась с бала, хотя Рэндольф преследовал меня по пути из зала в фойе и увивался вокруг, пока я ждала, когда принесут мою броскую шаль, предлагая подвезти домой. К счастью, грубить не пришлось: его шофер получил указания подъехать лишь через полчаса. Осчастливленная до экстаза, я прыгнула в такси и, оказавшись в безопасности, с облегчением вздохнула. Когда я приехала, миссис Помфрет спала. При виде старушки, уютно устроившейся на удобной кушетке, я подумала, что поступила правильно. Мне хотелось стать такой, когда мое дитя вырастет, повзрослеет и покинет отчий дом. Желтая, как нарцисс, тафта была очаровательна, однако ступни вконец разболелись. Выпить долгожданную чашку чая, наскоро взглянуть на спящую дочь, и в постель — одной. Назад к будням, скромной обуви и мужчине с мохнатыми ноздрями. Балы, каковы бы они ни были, все же не моя стихия.