Жизнь, к всеобщему удовлетворению (есть ли на свете более скучное выражение?), устроилась и вошла в нормальное русло, почти как я мечтала. Рейчел, насколько я видела, не стала ни счастливее, ни несчастнее и вроде бы вполне освоилась с новым положением дел. Постепенно слезы и страхи почти прекратились, и с детским удовольствием дочь смаковала подробности, рассказывая о Миранде, причем совершенно спокойно. Когда Рейчел возвращалась домой и докладывала, куда их водил Гордон, мне иногда казалось, что теперь ему приходится развлекать двух дочек вместо одной. Гордон не роптал, хотя порой выглядел утомленным, однако вероятная причина усталости крылась в сфере, не предполагающей сочувствия, и мне оставалось лишь радоваться за него и Рейчел. Гордон практически сразу прекратил играть со мной в кошки-мышки, и, встречаясь во время передачи дочери с рук на руки, мы держались мило и непринужденно, что безмерно облегчало возвращение Рейчел домой.

Рудольф-Рэндольф звонил пару раз, но с этим я легко справилась и, когда настал уик-энд с Ванессой и Максом, не поехала, очень решительно отказавшись по телефону. Я объяснила, что меня не привлекает оккупация мужчиной по чужому выбору, независимо от того, насколько подходящим его считают. Если (и когда) придет время, что будет еще очень не скоро, я сделаю выбор сама. Платья — пожалуйста, а вот от любовников увольте…

Я была счастлива хлопотать, как пчелка, выполняя рабочие обязанности (с бонусом в виде нескромных фантазий о мистере Харрисе in flagrante), заботиться о Рейчел, встречаться с подругами, украшать дом там и сям и вообще наслаждаться рутиной. Занятость, по моему убеждению, дает ощущение полноты жизни, и уверенность подруг в том, что мне несладко, ей-богу, оскорбляла. Всякий раз, стоило похвастаться своим счастьем, они напускали на себя недоверчиво-проницательный вид — даже разговаривая со мной по телефону, Филли делает многозначительное лицо. Ванда грохотала бесстыжим смехом и, утрируя замечательный мавританский акцент, требовала: «Детка, приезжай-ка к старой Ванде. В наших болотах водятся настоящие большие мужики». Услышав это, я сразу почувствовала себя героиней саги о жизни дикого Юга.

Я бросила попытки объяснить, что чувствую себя, как никогда, цельной и самодостаточной, ибо это звучало очень высокопарно, выдав перл «мы очень счастливы втроем» и лишь затем сообразив, что включила в заявление поганца Брайана, желая разбавить напряжение водой: «втроем» казалось не столь жалким, как «вдвоем». Для меня «вдвоем» звучало совершенно нормально, но других заводило не хуже, чем быка — красная тряпка: все считали, что я на пути к установлению неразрешимо тягостных отношений с дочерью, которая либо всю жизнь будет держаться за мою юбку, либо, не выдержав ига материнской любви, потянется к наркотикам, проституции и партии консерваторов.

— Давай-ка начистоту, — не выдержала я у Лидии, — я — Патрисия, помнишь такую? Не материнская версия мисс Хэвишем, а Патрисия Мюррей, мамаша, универсальный прибор в домашнем хозяйстве, вспомнила?

Лидию шутка позабавила меньше, чем я ожидала. Она сухо спросила:

— Ты хоть знаешь, сколько раз упомянула Рейчел за последние полчаса?

Я и в лучшие времена отказывалась отвечать на этот вопрос. Спрашивающий всегда знает правильный ответ, спрашиваемый — никогда, и это всякий раз вызывает сильнейшую депрессию. Депрессия пробудила желание надеть Лидии на голову мусорное ведро, но я ограничилась тем, что осталась при своем мнении. Молча.

Лидия как раз ставила на стол авторскую разновидность спагетти болонезе, щедро сдобренные карри, — довольно вкусный марьяж итальянской и индийской кухни и дежурное блюдо подруги. Должно быть, этим Лидия отдавала дань пристрастиям мужа к континентальной кухне с западным привкусом.

— А ты знаешь, — рискнула отпарировать я, — сколько раз за последние три месяца ты потчевала меня макаронами?

Лидия остолбенела (брать друзей за горло, когда они слишком задирают нос, — единственный способ привести их в чувство). Затем медленно монетка упала.

— Ладно, — сказала она. — Touché. Однако тем не менее…

— Тем не менее — ничего, Лидия. Я счастлива, но не собираюсь жить лишь жизнью своей дочери или даже за нее. Просто в настоящее время я рада побольше общаться с ней и окружать вниманием. Что тут плохого?

— Наверное, ничего, просто тебе всего сорок лет, и это настолько расточительная трата вре…

— Хочешь сказать, будь я старше — скажем, шести десятков, — ты с легкой душой бросила бы меня на произвол безбрачной жизни? Когда женщине дозволяется заявить, что ей не нужен мужчина, чтобы ей поверили? В пятьдесят? Шестьдесят? Семьдесят?

— Ты что-то очень горячишься по этому поводу.

— Приходится! Боже милостивый, Лид, я словно все время подвергаюсь физическому нападению. Каждый рад педалировать ситуацию, чтобы мне по новой лететь замуж. Почему никто не верит, что я и так прекрасно устроилась?

Лидия подняла ладони:

— Ладно, ладно, закрыли тему. Просто все мы всячески стараемся держаться на плаву, оставаться энергичными, привлекательными, немного эксцентричными, несмотря на домашнюю каторгу, а ты интенсивно движешься в прямо противоположном направлении.

— Я сыта по горло характеристиками типа «скучная домохозяйка, лишенная способности играть в лошадки»! Я просто живу, вот и все.

— Вот именно, — сказала Лидия как-то слишком ровно.

— Между прочим, Уэббы не считают меня скучной. Пенелопа отворачивается, встречая меня на улице.

— Неудивительно, — сказала Лидия. — Порой ты выглядишь… э-э-э… странновато. Мало кто ходит субботним утром в «Сейнсбери» с большими голубыми шифоновыми бантами, в кроссовках со стразами и прелестном свитере с надписью: «Я ем динозавров»…

— Вот ты и проговорилась — я вовсе не скучная!

— Мне кажется, это симптом подавленного желания развлечений.

— Я развлекаюсь с тобой. И с Джо. И наедине с собой. Включаю на полную громкость Рода Стюарта, когда Рейчел нет дома, и отрываюсь, как на дискотеке.

— Что ж, — сказала Лидия, критически приподняв брови, что вызвало новый прилив острого желания надеть ей на голову мусорное ведро, — добавить нечего. Больше в жизни интересных дел не осталось.

— Если бы от тебя не требовалась одна услуга, я бы тут же ушла. Не возьмешь Рейчел на ночь в субботу в следующем месяце?

— Смотря какая причина, — ответила подруга. — Если ты собираешься на курсы кройки и шитья в Таунхолл, тогда да. Если что-нибудь более волнующее и сексуальное — вычеркивай меня.

— Ничего сексуального, — сказала я, смеясь, несмотря на колкость. — Гертруда устраивает вечеринку, а уикэнд Рейчел проводит не с Гордоном. Я могу взять ее с собой и уложить спать у Гертруды, но тогда придется будить дочь посреди ночи и везти назад на такси, а она и так последнее время выглядит бледненькой и усталой. Полагаю, сказывается ночное чтение. Я тебе говорила, что Рейчел забросила «Знаменитую пятерку»? Я купила Джуди Блюм, и теперь ее за уши не оттащить. Надо будет подсунуть дочке Полу Данзигер, а затем… — Я подняла глаза.

Лидия смотрела на меня довольно ласково, но насмешливо.

— Пять, — сказала она.

— Пять чего?

— Это пятое упоминание об успехах Рейчел за последние сорок минут.

— Ну и что? — выпятила я подбородок.

— Да так, ничего. Ешь.

— У меня уже был аналогичный разговор с Филидой. Скажи, что плохого в том, чтобы быть заботливой и внимательной матерью?

— Абсолютно ничего.

— Я же иду на эту дурацкую вечеринку!

— Вот именно.

— Я не сижу безвылазно дома, квохча над любимым чадом, света белого не видя!

— Конечно, нет, — с комической серьезностью согласилась Лидия.

— Я была на обеде у тебя, в прошлую среду ходила в театр с Джо. У меня насыщенная жизнь, богатая развлечениями!

— О да, — подтвердила Лидия с таким видом, что меня снова начал искушать призрак мусорного ведра.

— На прошлой неделе в гостях у Верити Смит я тан-це-ва-ла, елки-палки, ты же сама видела!

— Ты танцевала исключительно с мужьями приглашенных…

— Ну и что?

— …проигнорировав беднягу кузена нашей Верити, маявшегося в красном джемпере и соблазнительном одиночестве.

— Я вела с ним светскую беседу.

— О да, говорила с мужчиной об игрушках Рейчел с точки зрения их образовательной ценности и советовалась, покупать дочери компьютер или не стоит.

— Ну и что?

— Без комментариев.

— Он менеджер по маркетингу, работает на компанию, имеющую отношение к игрушкам и программному обеспечению, — отчего же не поговорить на эту тему?

— Пэт!

— Да?

— Из-за тебя у мужика глаза осовели!

— Что поделать, если я ему надоела?

— Ты ведешь себя так с каждым, кто проявляет к тебе хоть малейший интерес. Минуту назад ты была привычной всем нам веселой Пэт, но не успели мы глазом моргнуть, как уже говоришь с незнакомцем о гнидах. Ты внушила себе, что от мужчин нужно отгораживаться барьером из скуки, и всякий раз бессознательно так поступаешь.

— Вовсе нет, я же блистала в Дорчестере!

— И тут же пошла на попятный.

— А я и не собираюсь устраивать специальный крестовый поход с целью поиска замены Гордону или отчима для дочери. Взять хоть Джо — на нее ты не нападаешь, хотя она трахается с каждым, до кого может дотянуться.

— Я не завожу речь о сексе, просто напоминаю, что ты не только мать, но и женщина. Об этом нельзя забывать.

— Женственность не всегда определяется наличием связей с мужчинами, Лидия.

— Я и не утверждаю обратного. Но пока ты не прекратишь всякий раз пугаться, так и будешь болтаться в нереальном мире. Есть дружба, как у нас с тобой, Джо и остальными, а есть иные отношения, затрагивающие другие стороны твоей натуры.

— То есть секс? — уточнила я, зная, что Лидия не то имела в виду. — Смею тебя заверить, он меня не интересует ни в одной букве.

— Нет, не секс, но все до последней мелочи, составляющие твою личность, страсти, в которых ни я, ни Филида, ни другие никогда не признаемся, желания, таящиеся глубоко внутри, которых ты просто боишься.

— Ничего я не боюсь, — заявила я, отмахнувшись от мысли «похоже, леди слишком горячо возражает». — Живу так, как хочу, а не так, как кому-то нравится. Посмотри на Жаклин: безнадежно одинокая баба знакомилась через Интернет, безуспешно отбивала чужих мужей, а теперь кувыркается с новым муженьком, которого мы терпеть не можем, и вот-вот родит. Неужели ты полагаешь, что ее жизнь лучше моей?

— Я считаю, тебе пора прекратить заранее готовить себя к тяжелым испытаниям. В романы надо бросаться очертя голову, но с открытыми глазами. Когда в последний раз ты испытывала наслаждение от прикосновений к коже обнаженного мужчины, а? Когда?

Можно обойтись и без подруг вроде Лидии, Филиды, Гертруды и остальных мымр. Кожа к коже, надо же… Идея внезапно показалась очень эротичной, особенно на кухне, в окружении остывших итальяно-индийских макарон. У меня прикосновения кожи к коже, напомнила я себе, происходят, когда Рейчел по утрам залезает ко мне под одеяло. Я обнимала дочку с совершенной чистотой помыслов, зная, что она нуждается в этом так же, как я, без страха и вопросов, и очень удивилась своему намерению разъесть эту чистоту кислотой опасных мыслей о тайных страстях. Горячая рука Рудольфа-Рэндольфа доказала, что тайные желания во мне действительно наличествуют, но возобладавший здравый смысл напомнил об их чисто биологической природе. Кроме того, перед глазами постоянно находился Брайан — живая иллюстрация того, что любого могут подобрать, а затем выкинуть на улицу. Пес был отличным мементо мори в нашем безмятежном существовании (а еще занозой в заднице и предметом обожания моей дочери, но зацикливаться на этом казалось нецелесообразным, вот я и не зацикливалась).

— Ладно, отправляйся на вечеринку Гертруды и обсуждай там ушную серу. Я присмотрю за Рейчел. Нянчиться с ней всегда одно удовольствие.

Внезапно я схватила Лидию за руку, нащупав ее на столе среди тарелок и приправ, и горячо спросила:

— Но хоть в этом вопросе я веду себя правильно?

Ответом мне были подходяще теплое пожатие и слова:

— Ну конечно…

Частью служения дочери стала забота о некоторых естественных надобностях Брайана. Процесс очень напоминал приучение ребенка к горшку, когда не обойтись без доли везения и исправно действующего дефекатора. К счастью, Брайан не страдал запорами, и после одной-двух честных ошибок ему удалось разъяснить, что, когда и как нужно делать.

Гордясь собой, я вела Брайана на поводке мимо фонарных столбов с объявлениями, гласившими, что «люди, позволяющие своим собакам гадить на тротуаре, — безответственные грязнули, дурно воспитанные и наверняка ВИЧ-инфицированные». Ко мне не подходил ни один из эпитетов. Ха!

Местная управа, в очередной раз проявив мудрость, перечислила районы, где запрещено появляться с собаками, приписав к таковым большинство открытых мест. Оставалась единственная широкая полоса общественной земли, где продолжали бесконтрольно появляться маленькие кучки дерьма, хотя вообще-то местность не была предназначена специально для собачьего дерьма. Гнусные владельцы гадящих четвероногих притворялись, что это площадка для выгула, но реальность от этого не менялась: праздник утреннего дерьма неуклонно отмечался каждый день.

Обычно мое общение с Брайаном сводилось к тому, что, отправив Рейчел в школу, я водила пса по этому рассаднику бактерий, где среди кучек навеки окаменевшего… этого самого… кое-где клочками пробивалась скудная травка. При себе у меня был совок для экскрементов, и вскоре я научилась преодолевать тошноту, убирая за Брайаном, — совсем как в прошлом, когда я обнаружила, что вполне могу справиться с грязными пеленками Рейчел. Это стало неотъемлемой, хотя и неприятной частью жизни. Мне доставляло огромное удовольствие прогуливаться среди утренней толпы по Какашкиному скверу, используя соответствующее оборудование прямо под их носами. Конечно, в результате я автоматически оказалась исключенной из эксклюзивного клуба: собаковладельцы увлеченно беседовали друг с другом, пока маленькие или большие лучшие друзья человека обнюхивали друг другу зады и радостно испражнялись, недоуменно взирая, как я убираю за Брайаном то, что не принято прямо называть в разговоре. Пса тоже определили в соответствующую касту: в собачьем мире его явно считали не мачо — ведь человек подбирает за ним то, чем всякому живому существу дано награждать окружающий мир. К счастью, Брайан напустил на себя вид страдальца, смиренно ожидающего гибели, и совершенно не рвался общаться с себе подобными. Он был абсолютно счастлив, обнюхивая самого себя, и, наслаждаясь ароматом, сутулился, — словно идущий за гробом, пока делал свое дело, а уходил, даже не обернувшись, чтобы полюбоваться достижениями.

Я всей душой надеялась, что в отличие от остальных завсегдатаев огромного собачьего туалета не стану похожей на своего питомца. В расхожем утверждении есть существенная доля истины: собаки действительно похожи на хозяев, а хозяева — на своих любимцев. Мужчина в мягкой коричневой фетровой шляпе и при торчащих щетинистых усах был точной человеческой копией своего джек-рассел-терьера. Я слышала, как он бушевал по поводу паркинга, необдуманно устроенного по периметру сквера: «Значит, нам придется обходить машины, чтобы попасть сюда?» — и очень хотела напомнить, что обходить свежие кучки его пса намного неприятнее. А широкоплечая дама в пальто и шапке из искусственного меха казалась сестрой-близнецом своей хаски, причем из них двоих собака выглядела с розовым свисающим языком более привлекательно. Когда языку давала волю, хозяйка получалась куда хуже. Даму звали Хилари — я слышала, как ее окликнула крошечная блондинка (такие не вылезают из джинсов и анорака, а под глазами у них темные круги от тягот альтернативной жизни), когда ее блондинистое чучело сунуло нос в пушистый зад хаски: «О, Хилари, — сказала блондинка, — как жаль, что люди не так приветливы, как собаки. Посмотри, как мило Мельхиор (ну и имечко) дружит с Брюс!»

Я находила это страшно занимательным и нередко так увлекалась, что забывала о времени. Приходилось со всех ног бежать домой, так что Брайан, тащившийся сзади, порой буквально ехал за мной на поводке (боюсь, представители Королевского общества защиты животных от жестокого обращения могли счесть, что им пора вмешаться). Я протаскивала пса в дверь и пулей летела в офис, чтобы успеть к мистеру Харрису. Отсутствие пунктуальности, по мнению бухгалтера, было болезнью, заразой, распространяемой инфицированным на весь коллектив. Я имела глупость воодушевленно согласиться с этим заявлением, превращавшим точность в требующий напряжения всех сил организма процесс, поэтому прибегала раскрасневшаяся и запыхавшаяся, стараясь выдать приближение приступа кашля за нетерпение приступить к работе. Нелегко это было…

Владельцы собак не признают социальных границ. Зловещего вида молодой человек в темных очках (это в ноябре-то), черной кожаной куртке и с «ежиком» на голове, выгуливающий эльзасскую овчарку, утрачивал всякую крутизну, встречаясь с фетровой шляпой, Хилари и блондинкой. Шатаясь по парку, словно выходец из ада, он неожиданно приветливо раскланивался со знакомыми, пока его важно расхаживающий питомец (по кличке Тарквиний, хотя — не побоюсь упреков в снобизме — сомневаюсь, что пес кожаной куртки состоял в родстве с этим греческим родом. Наверняка парень просто послушал рэп Секстуса о Лукреции, и сюжет его пронял. Лично я не считаю эльзасца или его владельца способными на подобное злодеяние: «кожаная куртка» слишком заботился о своем имидже, чтобы портить его агрессивным поведением) делал реверансы на кишащей червями почве. Разговор кожаного состоял из очень коротких слов и содержал главным образом информацию о собачьих консервах и местах, где можно купить дешевый и наиболее полезный корм. Целью бесед явно было расхваливание конкретных брендов, и я взяла на заметку не поддаваться скрытой рекламе, бродя между полок «Сейнсбери». Нередко я обнаруживала, что рука сама тянется к банкам «Таргета», но в последнюю секунду спохватывалась и шла к дешевому разнообразию товаров для дома. Сложно ходить по магазинам, не будучи страстным собачником. Я никак не могла принудить себя наваливать в тележку горы консервов, как другие несломленные духом собачьи хозяева: мысль об измельченных животных, служащих пищей другим представителям животного царства, вызывала тошноту. Кажется, кто-то однажды предложил отловить всех бродячих собак и пустить на собачьи консервы для их домашних собратьев, чтобы киты и кенгуру вздохнули спокойнее. Выдающееся здравомыслие, жаль, чересчур передовая идея для нашего цивилизованного общества. Уверена, что все можно было бы сделать вполне безболезненно… Но я отклоняюсь от темы.

Я искренне сочувствовала людям, игравшим поблизости в теннис. Под привычным глазу слоем акклиматизировавшегося дерьма лежала территория спортплощадок, собственности местных властей, переполненных летом и посещаемых зимой продвинутыми спортсменами и женщинами, решившими подтянуть мышцы перед возвращением на домашний насест. На корте регулярно резвилась парочка теннисисток, не очень умелых, но безмерно наслаждавшихся процессом. Я часто наблюдала, как они в теннисных туфлях осторожно пробираются между испражнений, хмурятся с понятным раздражением, когда той или другой случалось измазаться, с облегчением вздыхают, выйдя на корт, и начинают партию, хохоча и изо всех сил стараясь играть хорошо. Я им завидовала. Лучше бы я играла на корте, чем гуляла с собакой за его пределами, но мы с Брайаном, словно парии, стояли в стороне от этого здорового и не загрязняющего окружающую среду занятия.

По утрам меня оглушал гам собак и их владельцев: и те и другие перелаивались на свой манер. Иногда рыжеволосая дама с корта выглядывала сквозь сетку, грозя кулаком вони, заполнявшей воздух, а однажды даже ввязалась в ожесточенную перепалку с Хилари, когда Брюс немилосердно уделала дерьмом огороженный кружок вокруг дерева. Не знаю точно, кто победил, но ссора, безусловно, добавила драйва рыжеволосой теннисистке: несколько геймов она играла так, словно мяч был головой Хилари, оставив партнершу с раскрытым от удивления ртом.

В целом то было хорошее время — очень мирное, несмотря на специфические разговоры, которые Лидия и другие подруги считали себя обязанными заводить. Как я всегда мечтала, спокойствие и безмятежность принесли подлинное счастье. Дни сменяли друг друга, приближалось Рождество, между праздниками планировалась вечеринка у Гертруды, и когда Рейчел выбегала из школьных ворот с глазами, сиявшими беззаботным детским счастьем, я испытывала огромную радость и абсолютную полноту жизни. Хотелось сказать подругам: «Да посмотрите же, как мы вдвоем (ладно, с Брайаном втроем, хотя биоэманацию у пса нужно искать специальным прибором) счастливы и довольны! И так будет всегда!» Единение. Мне это нравилось. Единение и согласие. Жизнь упорядочилась и отныне обещала развиваться по безупречной неизменной схеме.