Гордон позвонил из Гэтвика около девяти предупредить, что уже едет назад. Он всегда так делал и придерживался традиции, несмотря на изменившиеся отношения. До воскресного пост-Майклового вечера я не задумывалась над этим, но обман задел меня настолько, что все имеющее отношение к Гордону не только высвечивалось моей дуговой лампой, но и увеличивалось. Поэтому, когда муж сказал: «Привет, Пэтси, звоню сказать, что возвращаюсь и уже подъезжаю…», я поняла, что, подобно собаковладельцам, говорящим «прогуляться» вместо «пос…ать», в действительности Гордон намекал, что я могу начинать готовить ужин, потому что он будет через час. Я не начала. Сидела и ждала.

Рейчел ночевала у своей подружки Кэти. В обычной обстановке я бы не отпустила дочь — отец не видел ее несколько дней и наверняка соскучился, — но теперь не видела смысла заботиться о чувствах Гордона. Самой Рейчел даже в голову не пришло отказаться от гостей с ночевкой из-за долгой разлуки с папочкой, и я позволила. К тому же меня не оставляло предчувствие, что с Гордоном гораздо проще разобраться в отсутствие дочери (я подозревала, что возможный уровень шума не позволит спящему ребенку мирно продолжать в том же духе).

Гордон вошел с довольным видом и с порога начал рассказывать, что удалось сделать и как он это сделал. Мы постояли лицом к лицу, затем я повернулась спиной и ушла в гостиную, оставив Гордона в коридоре. Вряд ли на том этапе муж придал этому значение. Он пошел наверх, но тут же спустился.

— Где Рейчел? — спросил он.

— У Кэти.

— Как, на ночь?

— Угу.

— Ну это чересчур, я не видел ее со вторника!

— Не видел, — согласилась я.

Должно быть, поездка выдалась на редкость удачная, потому что Гордон не стал затевать скандал: в противном случае он прицепился бы уже к этому. С недоумевающим видом войдя в гостиную, Гордон увидел меня, читающую газету, потер руки и довольно неловко сказал:

— Они устроили небольшой фуршет с напитками перед отъездом в аэропорт, но я ничего не ел. — Он машинально подошел к телевизору и нажал кнопку. — А ты ужинала?

— Что? — спросила я, не отрывая глаз от объявлений о продаже недвижимости.

— Ужинала?

— Да.

— А-а, — тут его внимание привлекло отсутствие изображения в телевизоре. Муж потыкал кнопки, затем опустился на четвереньки и проверил розетку. — Он не работает! — воскликнул Гордон, усаживаясь на пятки и недоверчиво глядя на телевизор. — Пэтси, — это уже лучше, в голосе появились раздраженные нотки, — с теликом что-то не то. Ты его сегодня включала?

— Нет, — сказала я, не отрывая взгляд от газеты.

— Ну так посмотри, — указал муж обвиняющим перстом.

Я не посмотрела.

Гордон повысил голос:

— Ты мастера вызвала?

— Нет.

— Когда сломался телевизор?

Я пожала плечами.

Гордон засопел, наливаясь кровью, и пополз ко мне на коленях:

— Пэтси, — угрожающе начал он, — я с тобой разговариваю!

Я опустила газету — мы глядели прямо в глаза друг другу, — подперла подбородок рукой и изобразила жалостливый взгляд.

— Телевизор! Не работает!! Почему?! — Голос Гордона повышался с каждым словом.

— Понятия не имею, — сказала я. Это была ложь, утром я вынула предохранитель из выключателя.

— Когда началась такая фигня?

Не выдержав, я встала, сунула газету под мышку и вышла, бросив через плечо:

— Одиннадцать лет назад. Когда я дала брачную клятву.

— О, ха-ха-ха! — ядовито сказал муж. — Куда это ты собралась?

— В постель. — Я взглянула на часы. — Уже почти одиннадцать. У меня завтра напряженный день.

— Вот как?

Я начала подниматься по лестнице.

— Вот как? — спросил он более настойчиво. — Что-нибудь особенное?

— Начинаю подыскивать себе жилье.

Последовал условный рефлекс, как у собаки Павлова. Угрожающим, но дрогнувшим от жалости к себе голосом Гордон произнес:

— Не слишком увлекайся. Помни, я никуда не поеду, пока не найду то, что мне нужно.

— Спокойной ночи, — сказала я, продолжая подниматься.

Гордон стиснул прутья перил, как разозленная обезьяна в клетке.

— Я не намерен спешить — и не буду, и не стану! Ни ради тебя, ни для кого!

Я обернулась.

— Думаю, поторопишься. Кстати, — я снова разыграла замечательную сцену, посмотрев на часы, — еще вполне приличное время для звонка.

— Кому?

— Майклу, разумеется. Завтра он выставит квартиру на продажу, если сегодня ты ему не позвонишь. Он собирается с этим покончить в ближайшие две недели, по крайней мере он так сказал, поэтому, — тут я одарила Гордона улыбкой, — я тоже потороплюсь, иначе придет моя очередь тормозить события.

Муж заюлил и затанцевал на месте, не отпуская перила. Окажись у меня под рукой банан, клянусь, сунула бы его Гордону.

— Меня от тебя тошнит, — внезапно сказала я, подавшись к нему. — И это называется горячей любовью, которую ты питаешь к Рейчел? Ты заставил дочь вынести всю эту каторгу, чтобы отыграться на мне, а в довершение всего покупаешь жилье, где ей не найдется даже отдельной комнаты для сна. Ты попросту не оставляешь в жизни места для родного, единственного ребенка!

— Там две комнаты, — защищался муж. — Две огромные комнаты, между прочим! Да, мне необходимо все пространство, но я могу отгородить для Рейчел угол ширмой или она может спать на моей постели, когда будет приходить. А я посплю на полу в музыкальном зале.

— Превосходно, — не выдержала я. — Вот как хорошо ей будет. Столько месяцев ты обещал дочери нечто особенное, а теперь собираешься отгородиться от нее ширмой. Эгоист, эгоцентрик…

— Ох, Боже мой, — скривился Гордон. — Какие заумные слова от малообразованной клюшки…

— Знаешь что, Гордон, — начала я и остановилась. Муж снова принял угрожающий вид, в глазах появился огонек триумфа — он почти довел меня до срыва, к чему и стремился. Я едва не сделала Рейчел объектом дележки, перетягивания на ту или иную сторону, чуть не сказала, что теперь ему придется иметь дело со мной, чтобы дотянуться до Рейчел, но, заглянув в глаза Гордону, увидела, что именно этого он и ждет. Как Angst для покупки квартиры, так и конфликт из-за дочери были ему необходимы. Ну нет, этого он от меня не дождется. К тому же, дай я ему хоть малейший повод, он скорее всего откажется от сделки с Майклом. Если сейчас продолжить разговор, он может внезапно выхватить клинок и обрезать все нити, оставив меня безжизненной, обездвиженной. Нет. Я уже почуяла пьяный воздух свободы и не хотела ею рисковать. Рейчел придется примириться с неудобствами папашиного жилища. С другой стороны, там есть крошечный садик… Мысленно я уже подыскивала преимущества, на которые укажу дочери, — утешительная функция есть коронная роль каждой матери. Рейчел сможет ходить в музеи, в Холланд-парк, в Кенсингтонский сад, посещать Хэрродов, когда захочет… Да, все еще не так плохо. Сквозь прутья я смотрела на Гордона: новый вызов почти вытеснил в нем остатки смущения. Игра закончена, но он отлично провел партию, продержав меня в напряжении, действительно вымотав нервы, не постеснявшись впутать в унизительные интриги своего приятеля и нашу дочь. Все, хватит, больше никогда, поклялась я. (Сколько раз до и после я повторяла эти слова!) Больше никогда. Гордон — в свою неподходящую квартиру, я — на поиски идеального дома. И что бы я ни думала о муже и его поведении, как бы он ни подстрекал меня, играя на чувствительных струнках, нельзя поддаваться на провокации. В разговоре с ним я должна оставаться целеустремленной, как лошадь в шорах, и неуязвимой, как луженая посуда. Это все, что мне остается.

Из мужчин, как правило, не получаются хорошие матери. Поэтому они становятся отцами.

Дом номер десять по Флоризель-стрит оказался столь прекрасен, что я отказалась от привычного скептического отношения к агенту, представлявшему продавца (поработав на одного риэлтера, становишься крайне циничной по отношению к остальным), и превратилась в жадный слух и взволнованный взгляд, надеясь вызвать симпатию и заручиться поддержкой в приобретении этого чудесного жилья. Когда агент молол вздор вроде «кое-где требуется косметический ремонт», кивая на ворсистые бордовые обои в маленькой спальне или «покупая дом, за ту же сумму вы получаете некоторые детали обстановки» — в виде занавески в душевой с нарисованной голой леди в полный рост, я восторженно внимала. Мне хотелось заставить риэлтера уверовать, что исключительно сила его красноречия подвигла меня совершить покупку, чтобы он почувствовал себя обязанным довести сделку до логического конца.

— Боже мой, неужели? — обрадовалась я, услышав, что от дома до метро всего пять минут ходу. Прожив в этом пригороде одиннадцать лет, я отлично знала, что за пять минут у метро окажется лишь олимпийский чемпион по бегу.

Риэлтер продолжал окучивать клиента.

— По сравнению с другими садами здешней округи этот — вполне приличных размеров, — похвастался он, когда мы буквально ходили друг другу по ногам на двадцатифутовом клочке, заросшем травой.

Я любезно согласилась — не важно, что у нас перед домом сад в три раза больше, и от нетерпения едва не прервала риэлтера, когда он с гордостью сообщил, что «такой же дом ниже по улице на днях ушел за энное количество тысяч фунтов».

— Ах, ну еще лучше. Значит, сделка выгодная. Я готова сразу предложить полную сумму, чтобы точно получить этот дом. Я правильно поступаю?

Риэлтер выпятил маленькую грудь в пиджаке в розовую полоску:

— Миссис Мюррей, это очень разумная позиция, если позволите.

Его звали Джейсон Уопшотт. Безобразное имечко компенсировало легкий урон самолюбию оттого, что агент принял меня за форменную идиотку. А может, и не принял, действительно поверив в гипнотическое действие своей рекламы. Хотя не может же человек в здравом уме искренне считать пару намертво закрепленных по сторонам шутовского белоснежного камина трехфутовых бетонных львов с приветственно задранной передней лапой (не иначе, гостиную оформляло существо со вкусом попугая) «бесспорным преимуществом обстановки». Джейсон Уопшотт, поклялась я в душе, если вы добудете мне этот дом, пришлю вам львов в подарок для вашего маленького яппи-королевства.

Почему же, учитывая мохнатые обои, садик размером с почтовую марку, порнографию в ванной и личных львов, дом на Флоризель-стрит показался мне столь прекрасным? Ответа я не знаю. Все, что могу сказать: увидев цветной свет, лившийся сквозь цветные стекла передней двери и ложившийся узорами на квадратный пол крошечного коридора, я поняла, что это — мое. Дом был как по заказу: проходная комната внизу, приличных размеров кухня с двойными дверями, ведущими в «почтовую марку с садом», три комнаты наверху и ощущение необычайного уюта, пробивавшееся из-под причудливого кричащего декора. Меня даже посетило искушение оставить в гостиной королевскую облицовку голубоватым мрамором как отличную тему для обсуждения, пусть это и напоминало экспедицию в Арктику. Постепенно я все здесь изменю по своему вкусу, но на это нужно время — все время мира. А пока Джейсон Уопшотт добился от меня предложения о покупке, и в полном соответствии с моими надеждами и существенной помощью моего же взволнованного взгляда сделка гладко завершилась к сентябрю.

Правда, львов Уопшотт так и не получил. Когда я привела Рейчел смотреть дом, уже зная, что владелец принял мою цену, львы стали решающим фактором. Завопив от восторга, дочка опрометью бросилась к камину, пала на колени у каменных страшилищ, принялась их гладить и немедленно дала им имена.

— Этот, — сказала она, — будет миссис Протеро, — (ее любимая школьная учительница), — а этот — Джулиан.

— Почему Джулиан? — встревожилась я, уверенная, что услышу о каком-нибудь однокласснике, сразу припомнив слова Филиды о начале периода подростковых романов и внутренне похолодев.

— Ох, мама. — Рейчел округлила глаза. — В честь Джулиана из «Знаменитой пятерки», конечно.

При виде голой дамочки в душевой она захихикала.

— А как мы ее назовем? — спросила я.

Рейчел прикрыла рот ладошкой, посмотрела на меня смущенно-лукаво и пожала плечиками.

— Думаю, — предположила я, присев на унитаз, — мы должны назвать ее Филидой.

Рейчел захохотала так понимающе и цинично, что я встревожилась. Неужели под маской широко открытых невинных глаз в дочке таится дьявольское чувство юмора? Что ж, очень возможно. Теперь, когда в душе вновь воцарился покой, я позволила себе некоторое время наблюдать за Рейчел и тешиться ее проделками. Сидя на унитазе под взглядом грудастой Филиды, взиравшей на нас с занавески, я внезапно почувствовала себя счастливой. Уверенная, несмотря на душевные терзания, в правильности принятого решения, я ни в чем не могла отказать дочери. Именно там, в туалете, где мы решали важнейшие вопросы бытия, Рейчел выпросила у меня собаку. И именно там я согласилась. До переезда оставалось два месяца, за прочими хлопотами я, естественно, забыла о наличии соседей, поэтому не моя вина, что Брайан стал частью нашего хозяйства до того, как я узнала, что в соседнем доме держат кролика.

Естественно, до переезда предстояло многое уладить. Мы пришли к соглашению по большинству вопросов: каким образом будут выплачиваться алименты на Рейчел, кому достанется машина (здесь у меня случился проблеск гениальности: я пригласила специалистов, которые оценили наш автомобиль по рыночной цене, и Гордон заплатил мне половину суммы как вклад в то, чтобы я купила новую. Меня кольнула мысль, что я проиграла на сделке, но это все же лучше, чем ничего), на чей адрес будет переадресована корреспонденция (на мой), и так далее и тому подобное.

Наконец дело дошло до мебели. Всю жизнь Гордон демонстративно презирал мещанские тенета. Человек творческой профессии, он имел полное право тяготиться обывательским комфортом. «Ты, дорогая моя хаус-фрау, можешь считать стильные стулья, перины без комков и новые занавески необходимыми в домашней обстановке, но я чихать на них хотел! Для чего мне это барахло, затягивающее ум и талант в трясину безмозглого приобретательства?» Это я перефразирую более чем десятилетние разглагольствования Гордона на эту тему. На протяжении ряда лет мне приходилось выгадывать немного здесь и там, бегать по аукционам и между прочим отыскать жемчужину зимних распродаж — магазин «Ардинг и Хоббс». Пусть не «Конран», зато прочно.

При разъезде все изменилось. Те самые вещи, которые Гордон презирал, он нежно возлюбил. Эдвардовский шезлонг, многократно раскритикованный как безнадежно тяжеловесный и неудобный предмет меблировки, оказался прекрасно подходящим для его больших пустых комнат. Книжные полки, большие, черные, ужасные, но удобные страшилища, внезапно позарез ему понадобились, хотя в отличие от меня книг у него было мало: Гордон не жаловал романов. Страстью мужа была музыка; отдаваясь ей целиком, он был навеки связан и поглощен этой стихией, поэтому, несмотря на ярость, я не могла не смеяться, как оперному певцу приходится развивать в себе привязанность к презренным мещанским ловушкам.

Я всячески отстаивала шезлонг, напоминала, что маленький столик для рукоделия (для какого еще рукоделия?) был свадебным подарком моего покойного отца, и в конце концов Гордон отступился от кофемолки, стола и кресла с высокой спинкой. Но когда дело дошло до стиральной машины, я была непреклонна. Вспоминая злорадные предсказания мужа, что мне придется существенно потратиться на обстановку, я рассудила, что уступить машинку будет уже чересчур.

— Мне тоже надо стирать, — заявил Гордон.

— Пользуйся прачечной.

— Сама иди в прачечную! Это я покупал чертову стиралку!

— А я стирала на семью, — не осталась я в долгу. — Ты даже не знаешь, как ее включать.

— Научусь.

— Шиш тебе! Она моя. Мне машинка нужна больше, чем тебе.

— У тебя крайне жесткая позиция, Пэтси.

Это прозвучало, как если бы Томас Дилан посоветовал Бернарду Шоу меньше пить.

Я вышла из себя, и у нас произошел один из самых зрелищных скандалов с дракой над ни в чем не повинной маленькой «Хотпойнт». Финал получился гротескным: я своим телом закрывала любимую простенькую панель управления, а Гордон всячески пытался разбить ее сковородкой.

— Так не доставайся же ты никому! — орал он, с силой молотя по переключателям.

Что значит хорошее качество — на стиральной машине едва остались царапины. Сковородка пострадала больше — на ней появились зазубрины. Составляя список разделенного имущества, я вписала щербатую посудину в столбик Гордона в качестве небольшого мементо нашего абсурда.

За несколько дней до разъезда в разные ниши на смену гремучей ярости неожиданно пришла оттепель — у нас уже не осталось предметов спора, и pro tem исчерпав поводы для драк, мы заключили перемирие.

Днем Гордон позвонил и осведомился:

— Можешь сегодня найти няньку для Рейчел?

Его голос звучал буднично и спокойно, чего я не слышала уже много месяцев, если не лет, но вместо того, чтобы вцепиться мужу в глотку с вопросом: «Какого черта-дьявола играешь со мной в идиотские предварительные извещения?» — я ответила довольно любезно:

— Отчего же, да, конечно. С которого до которого?

— С восьми до одиннадцати, — сказал он. — Я веду тебя в ресторан.

— В какой? — заинтересовалась я.

— «Жигонда», — ответил Гордон с безмерной гордостью, и не без оснований. Это был новый местный ресторан о двух десятках звезд, сказочно шикарный и безумно дорогой, где подают не еду, а мечту вроде той, чтобы заполучить бумажник Гордона через дверь.

— Шутишь!

— Нет, — ответил муж слегка раздраженно. — Мы что, не можем отдохнуть со вкусом? До ресторана можно дойти пешком, к тому же это нейтральная территория. Я никогда там не был, ты тоже, значит, посещение не пробудит никаких… — внезапные колебания выдали чувствительность, которой, как я знала, Гордон обладает, но за годы брака наше чудовищное отношение друг к другу стерло последние следы мягкости, воспоминаний.

— Это точно, — согласилась я. — Спасибо.

— Не за что, — сказал он и повесил трубку.

Няньку найти оказалось не проблема. Рейчел вообще не создавала проблем, узнав, что я иду на ужин с папой. В глазах дочки вспыхнула надежда, которую Филида советовала убивать на корню. Я поспешила так и сделать.

— Мы идем вместе, чтобы доказать, что остаемся друзьями, — объяснила я. — Если мы разъезжаемся, это не значит, что теперь мы должны драться.

Рейчел стала свидетелем (с верхней ступеньки лестницы) скандала из-за стиральной машины и нескольких ссор меньшего масштаба до и после, и я была очень довольна собой, сумев превратить приглашение Гордона на ужин в прекрасный психологический прием. Большую часть своей коротенькой жизни Рейчел знала нас как вполне мирных людей, и открывшаяся правда домашней жизни с ее летающими сковородками глубоко потрясла девочку. Демонстрация дружелюбия всем нам пойдет на пользу.

— Понятно, — протянула Рейчел. — Вот бы мы переехали завтра!..

— Бедная моя детка, — погладила я дочку по головке. — Понимаю, тебе нелегко, но ведь осталось подождать каких-то пару дней. Тебя тоже измучили бесконечная неопределенность и желание поскорее оставить этот ужасный отрезок жизни в прошлом?

Рейчел поудобнее устроилась под пуховым одеялом и зевнула.

— Не совсем, — отозвалась она с обескураживающей честностью. — Просто мы не можем забрать Брайана, пока не переедем.

Патрисия Мюррей, думала я, брызгая на себя духами, пусть ты умеешь погладить мужскую рубашку за девять секунд, но детский психолог из тебя никакой.

Серьезной проблемой встречи под девизом «блаженны миротворцы» могла стать маленькая неосведомленность Гордона — я уже ходила в «Жигонду», причем не далее чем на прошлой неделе. Более того, я была там с мужчиной. И более, более, более того, я забыла в ресторане зонтик, который до сих пор не удосужилась забежать забрать. Оставалось надеяться, что меня не узнают, иначе я попаду как кур в ощип, причем ощип получится буквальный: пусть у Гордона мирные намерения, но, принимая во внимание размер грядущего счета, не настолько мирные. Хуже всего, что оставленный зонтик не мой, а мужа, да еще с его именем. Как хорошая жена, я вышила на зонте имя супруга и домашний телефон. Понимаете, Гордон вечно терял зонты, и в свое время это казалось мне отличной идеей…

Каждый человек должен иметь хотя бы одного богатого друга, который, подобно фее из сказки, великодушно исполнит вашу заветную, но почти неосуществимую мечту, который настолько богат и настолько рад быть богатым, что это выходит за рамки хорошего тона, которого хлебом не корми — дай втянуть окружающих (или хотя бы coterie в свои развлечения — словом, такого, как Ванесса или Макс. Последний, разбогатев на виноторговле, вечно мотался по городам и весям, осматривая и выбирая виноградники или что там еще нужно для прибавления шальных (пьяных?) денег к огромному нажитому состоянию. Ванесса иногда сопровождала мужа в поездках, но чаще оставалась дома, вернее, в одном из домов. Помимо особняка в Лондоне, они владели очень большой старой усадьбой приходского священника в Суффолке, которая, по-моему, и служила им настоящей резиденцией. В Суффолке Макс не вылезал из джинсов, держал лошадей и по телефону всегда разговаривал как хорошо отдохнувший человек, а Ванесса носила шикарные твидовые костюмы, возилась со своими собаками и запоем читала романы. А вот их апартаменты в Каннах мне увидеть пока не довелось: частью оттого, что их сыновья были на двенадцать и четырнадцать лет старше Рейчел и Макс с Ванессой уже успели отвыкнуть от липких пальцев и пролитого апельсинового сока (если вообще знали о подобных ужасах, учитывая наличие няни и горничной), частью по вине Гордона, который если бы и оплатил дорогу, ни под каким видом не выдержал бы цен юга Франции.

В Лондоне Ванесса никогда не стояла у плиты, но задавала до шести лукулловых пиров (с наемными официантами) в год, иногда приглашая и нас. То была странная разновидность торжественных приемов, где, оказавшись за столом между архиепископом и поп-звездой (Ванесса вела масштабную благотворительную работу), гость мог отведать крылышек мухи цеце в тонком тесте, заливного с носом лосося или андского медвежонка с рисовым гарниром. Я, конечно, утрирую, но на стол подавали такую вопиющую экзотику, что среди нее могло оказаться и вышеперечисленное. По опыту многочисленных пати у музыкантов я знала — лучше помалкивать, что являешься мамашей-домохозяйкой, и превращалась в образцового слушателя. Много нескромных тайн просачивалось в мои уши на этих сборищах. По моему мещанскому мироощущению, наиболее болтливыми людьми и «флюгерами», обрывающими разговор, едва приметив более интересного собеседника, являются политики, а им на пятки наступают духовные лица — словом, все, у кого высокоморальный и праведный вид. Однажды архидьякон весьма сокрушенно поведал мне между глотками портвейна и кусками розового тибетского гусиного сыра, что никогда не осязал грудь живой женщины, лишь в свое время погладил случайно подвернувшуюся статую. У меня вертелось на языке предложить ему свою грудь в качестве компенсации, но здравый смысл возобладал.

То были во всех отношениях странные тусовки, ибо хозяева — до мозга костей светские львы и представители сливок общества — отличались прелестной эксцентричностью. Я меланхолично размышляла, что из всех знакомых лучшие браки у Макса и Ванессы и моих соседей, Джойс и Генри. Причина проста, как апельсин: супруги мало времени проводят вместе.

Друзья восприняли известие о моем разводе с Гордоном как истинно деловые люди.

— Что ж, — сказала Ванесса, — тебя мы знаем дольше, чем Гордона, поэтому пошлем его подальше и будем дружить с тобой. Гордон возражать не будет.

Она была абсолютно права, но у меня захватило дух: почему я не могу быть столь прямолинейной? Уверенность в себе — вот продукт денег и успеха, если читателю интересно.

Именно комбинация эксцентричности и самоуверенности привела меня в «Жигонду» в компании незнакомого молодого красавца. Когда Гордон уехал по делам, мы с Ванессой договорились вместе поужинать.

— Выбирай место, — предложила она по телефону. — Тебе же придется позаботиться о няньке и всяком таком.

Я выбрала «Жигонду» — во-первых, близко от дома, во-вторых, иным способом мне туда не попасть, а между тем я устала слушать, как соседи одни за другими влюбляются в этот ресторан. Я бы тоже с удовольствием проронила при случае, что очарована стильной атмосферой и богатой кухней нового заведения. Короче, я решила не отставать от Джонсов хотя бы в пищевом аспекте: Ванесса расплачивалась за все, включая колготки и «Тампакс», золотой кредитной картой, и сумма счета практически не имела значения.

Однако утром того дня, когда мы собирались в «Жигонду», Ванесса позвонила с сообщением, что всю ночь промучилась с больным зубом, а утром врач сказал, что это абсцесс.

— Но отменять заказанный столик мы не будем, — заявила она. — Я пришлю тебе компаньона — очень приятный молодой человек, иногда я сама с ним хожу. Он, как Золушка, до полуночи будет вести себя прилично, а потом все зависит от твоего желания…

— Ванесса! — ахнула я. — Ты шутишь?

— Отчего же? Превосходный собеседник, красавец с безупречными манерами, к тому же ему уже заплачено. Машина заберет тебя в восемь, как мы и договаривались, просто за рулем буду не я, а он. Почему бы тебе не решиться, Патрисия? Поживи хоть немного полной жизнью. Он очень, очень хорош собой.

— Я не могу допустить, чтобы Рейчел с нянькой смотрели, как я уезжаю в компании незнакомого мужчины. Что скажет Гордон, когда узнает?

— Позволь напомнить, что ты разводишься с Гордоном и на следующей неделе переезжаешь в отдельный дом. Ты — свободная женщина, вправе делать все, что хочешь. Мне казалось, в этом и заключается суть твоих эволюционных преобразований.

— Да, но я еще не достигла стадии, когда перед носом бывшего мужа гуляют с наемными кавалерами.

— Это не эскорт-услуги и не мальчик-паж, Патрисия, — с нажимом сказала Ванесса. — Парню тридцать, и недалек тот день, когда он станет известным актером. Выдающимся. Божественным. Никто не повалит тебя на ковер прямо в коридоре, чтобы заняться страстной, сумасшедшей любовью, тебе просто составят приятную компанию за отличным ужином, поддержат беседу, выслушают, а к полуночи привезут домой. Или куда захочешь.

— Насчет последней фразы… Ты ведь шутишь, не правда ли?

— Не знаю, — ответила подруга с обезоруживающей прямотой. — Если любопытно, попробуй и убедись. Все, он заедет в восемь, о’кей?

Я издала протяжный вой в телефонную трубку, что в переводе означало: «Я не хочу задеть чувства Гордона, а с Рейчел случится истерика».

— Ох, ну ладно. Я не собираюсь больше спорить — зуб окончательно разболелся. Скажу парню ждать тебя в ресторане. Сможешь сама туда добраться? — Ванесса, похоже, забыла, что люди управляют автомобилями, ездят на автобусах и такси или даже, помоги им Боже, ходят пешком.

— «Жигонда» в десяти минутах ходьбы. Конечно, смогу.

— Отлично. Он будет там с восьми. — Ванесса не скрывала раздражения. — И еще, Патриция…

— Да?

— Ради Бога, не пытайся за что-нибудь заплатить.

Когда я выходила, шел дождь, пришлось взять зонтик Гордона. Сердце кувалдой стучало изнутри по ребрам, словно я и вправду отправлялась на настоящее свидание. Даже Рейчел, когда я целовала ее на ночь, спросила, отчего я такая смешливая, что было неплохой интерпретацией моей нервозности. Как я могла позволить уговорить себя на такое, корила я себя, шлепая по лужам. Дойдя до ресторана, я едва не убежала домой, особенно когда сообразила, что не знаю, как выглядит мой спутник и как его зовут. К тому же я забыла дома очки. С другой стороны, не водружать же их на нос и не пялиться на все столики поочередно…

— О нет, о нет, — шептала я, следуя за надменным мужчиной в фуражке, украшенной витым шнуром.

— Миссис Мюррей? Ах да, — сказала еще более высокомерная девица за приемной стойкой. — Аарон вас проводит.

Проворно обогнув многочисленные столики в кильватере Аарона — оживленно жестикулировавшего толстенького коротышки, я оказалась перед столиком в углу, все еще держа под мышкой мокрый зонт (пальто у меня уже силой вырвали алые длинные ногти Мисс Надменность на входе).

Взору предстало прелестное видение: белоснежная улыбка, карие глаза, осененные шелковистыми ресницами, элегантный вечерний костюм. При рукопожатии я ощутила приятное тепло сухой ладони.

— Пол, — представилось видение. — Очень рад знакомству. Не желаете присесть?

Я неуклюже опустилась на стул, предусмотрительно поставленный на нужное место предупредительным Аароном, и сунула зонтик под стол.

— Патрисия, — сказала я. Собственное имя вырвалось наружу отрывистым стаккато, напоминающим серию рыганий.

— Я знаю, — улыбнулся молодой человек. — Счастлив с вами познакомиться. — Пауза, карие глаза прошлись по мне внимательным взглядом, и я чуть не умерла. Лишь салфетка позволила мне не испустить исступленное «о-о-о»: под столом я скрутила ее жгутом, подобно героине викторианской эпохи.

— Вы прекрасно выглядите, — сказал Пол, усаживаясь. — Надеюсь, вы позволите мне сказать об этом?

Я готова была убить его, Ванессу и заодно себя, потому что невольно вспыхнула, опустила глаза и просюсюкала с ужасающим жеманством:

— О, благодарю вас.

В душе я желала, чтобы мне снова стало двадцать пять и я не была бы замужем или обладала внушительным состоянием, чтобы почаще платить за такие встречи.

Суть в том, что здесь вообще не было сути и смысла, поэтому вылазка и оказалась приятной, глупой — словом, сплошным удовольствием. Жаль, не могу ввернуть здесь смачную историю о том, что дело у нас дошло-таки до кувырканий на ковре в коридоре — это не так.

Золушка вернулась домой в полночь, все еще хихикая над шуточками, которыми перебрасывалась со слишком красивым и, по мнению Золушки, совершенно недоступным принцем крови. На пороге она насладилась прощальным теплым рукопожатием, войдя, заплатила няньке и отправилась в постель, ничего не потеряв праздничным вечером, за исключением зонтика Гордона — потеря легко восполнимая и не идущая ни в какое сравнение с хрустальной туфелькой — и малой толики неверия в то, что у Золушки есть будущее. Умело направляемая четырехчасовая беседа нон-стоп с незнакомцем в романтической обстановке чрезвычайно способствует повышению самооценки. Непривычно было представлять Ванессу в роли феи-крестной, но, поднимаясь по лестнице, Золушка с нехарактерным злорадством ликовала, как удачно у подруги разболелся зуб.

Теперь читатель понимает, почему зонтик Гордона, забытый в «Жигонде», мог стать проблемой: в дорогих заведениях помнят лица и имена клиентов, это особый шик и способствует коммерческому успеху. Удовлетворение Гордона, который и сам посетил эксклюзивный ресторан, и меня милостиво сводил, грело бы его весь вечер, перевесив сумму счета, при одном условии — уверенности мужа, что на эту территорию не ступала нога ни одного из нас. Гордону с лихвой хватило бы известия, что я посещала «Жигонду» с Ванессой; не хочется даже думать, что произойдет, если он узнает, что я развлекалась в компании мужчины, пусть даже всего лишь профессионального компаньона. Зачесав волосы на макушку, я надела самое контрастное платье, которое смогла отыскать, и нацепила очки, желая как можно меньше походить на себя же недельной давности.

К счастью, когда мы поехали в ресторан, дождя не было, и я избавилась от участия в поисках Гордоном зонтика. Стоял прекрасный золотой сентябрьский вечер, совсем как двенадцать лет назад, когда я обрушила на будущего мужа новость о близком отцовстве. Тогда я не могла думать ни о чем, кроме защиты не рожденного еще дитяти; теперь мною овладела идея по возможности оставить Гордона в дружелюбном состоянии, чтобы отныне и впредь мы были приятелями — это существенно облегчит общение и пойдет на пользу Рейчел. Посвятить жизнь дочери, несмотря на Филидин совет, стало моим идефиксом: я упоенно мечтала о блаженном безбрачном существовании в качестве идеальной матери. Так обстояли дела: я искренне готовилась жить ради Рейчел.

Гордон посмотрел на меня как-то странно, когда я бочком пробиралась к столу, стараясь избежать встречи с мужчиной в фуражке с витыми шнурами. К моему облегчению, Мисс Надменность куда-то отлучилась от стойки.

Не пришлось столкнуться и с Аароном: наш столик оказался в зоне, которую он не обслуживал. В целом я могла облегченно выдохнуть и предоставить вечеру идти своим чередом, не забывая удерживаться от высказываний типа: «В прошлый раз я здесь ела омлет с трюфелями» — и памятуя, что нужно спросить, где женский туалет, а не идти туда привычной дорогой. Но когда Гордон взял меня за руку через стол и стиснул ее, сказав ни с того ни с сего: «Ты сегодня очень красива, если мне еще позволено говорить подобные вещи», я невольно начала отвечать, что он не первый, кто говорит мне комплименты в «Жигонде», и, не спохватись я вовремя, ходить бы мне со свернутой головой. Я ограничилась высказыванием: «Пожалуйста, говори, если хочешь. Спасибо». Я понимала, что это неправда и грубая лесть (в устах аполлоноподобного Пола это тоже было не более чем любезностью, но по крайней мере тогда я не была в очках); тем не менее это задало тон вечеру. Посчитав, что мы заслуживаем немного гармонии после долгих унижений, я с удовольствием расслабилась. Мы с мужем говорили о прошедших годах, вспоминали счастливые времена до того, как у нас все пошло наперекосяк, и тщательно избегали поисков виновных.

— Будь я автобусным кондуктором, — заявил Гордон, — этого бы не случилось.

— Если бы ты был кондуктором, мы бы вообще никогда не поженились.

— Не поженились?

— Нет, конечно. Автобусным кондукторам не предлагают оплаченных туров в Германию.

Гордон озадаченно взглянул на меня:

— При чем тут Германия?

— Рейчел была зачата в Германии. Помнишь?

— Конечно, помню, но при чем тут наша свадьба?

Я уже хотела сказать грубость вроде «о, хватит болтать чепуху» или «включи мозги», но почувствовала, что муж говорит искренне.

— Ты что, забыл, что мы поженились, потому что должна была появиться Рейчел?

— Это ускорило наш брак, но поженились мы не только из-за нее. — Гордон посмотрел мне в глаза. — Верно?

Неизвестно почему я промолчала, глядя на него.

— Я хочу сказать, что любил тебя, Пэтси. Любил тогда, любил потом, люблю сейчас.

В горле стоял огромный ком. Гордон не был пьян и не хитрил, абсолютно искренне признаваясь мне в любви. Я сняла очки, чтобы лучше видеть. В ярко-голубых глазах мужа читалось самое серьезное подтверждение сказанному. Во мне шла отчаянная борьба с потерей уверенности и ее извечным близнецом — страхом. Такого поворота я не предполагала в самых смелых ожиданиях. Внезапно стало понятно, что мы делаем в дорогущем ресторане: Гордон снова ухаживает за мной.

— И это ты говоришь мне после того, что мы сделали друг другу, после всего, что высказали, вытерпели, после…

Гордон прижал палец к моим губам:

— Я знаю, знаю… Но со временем я смогу загладить свою вину. Может, когда мы начнем жить раздельно, сможем взглянуть на вещи по-иному? Начнем сначала! Вы — моя жизнь, ты и Рейчел. Не представляю, что я буду делать без вас, ей-богу, не представляю… Единственное, о чем я прошу, — не закрывайся наглухо, Пэтси, оставь дверь приоткрытой хоть на дюйм. Пожалуйста.

Что говорят в таких случаях? Могла я сказать: «Ты опоздал лет на десять», или «Ты выбрал странный способ демонстрации любви», или хотя бы «Я тебе не верю, и твои слова меня не тронули»? Не могла. Гордон сидел напротив, такой серьезный, полный надежды, маленький и сморщенный, что устраивать холодный душ было бы жестоко, поэтому я ответила:

— Мне обидно за нас с тобой и Рейчел и жаль, что все кончилось так печально. Правда, жаль. Но я не вижу способа похоронить прошлое и начать сначала…

— Не уходи совсем — вот все, о чем я прошу. Не закрывай дверь навсегда, впусти меня с холода в теплый дом…

Есть огромная разница между подвыпившим Гордоном — слезливым нытиком и тем, каким муж был в тот вечер. Он был совершенно трезв, абсолютно искренен, и я чувствовала себя виноватой за то, что не смотрю в будущее с тех же позиций. Я-то не могла дождаться, когда закрою эту самую дверь, запрусь на два оборота и выкину ключ. С другой стороны, пришло мне в голову, это может оказаться не более чем кратким всплеском негативных эмоций. А вдруг после разъезда мы заново научимся ценить, что имеем, и построим на этом новые отношения? Я подавила гнев, зародившийся в связи с покушением на мою почти-свободу, приказав себе не слишком упираться и не надевать шоры. Не исключено, что Гордон прав. Большой мир может оказаться неприветливым. Старый дьявол лучше нового…

— Почему не закажешь бренди и сигару? Ты это заслужил, — улыбнулась я Гордону.

— Но не по этим же ценам, — начал он, но, взглянув на меня, остановился. — Ты права, я это заслужил. Точно так же, как ты заслужила это, — и он широким жестом обвел зал ресторана, — за все годы, когда я мог сводить тебя сюда и не водил. Я понял, деньги — это не все. Нужно было чаще тебя развлекать.

«Вот черт, — подумала я, — как соблазнительно звучит…»

Жест ввел в заблуждение нашего официанта, который как по волшебству возник у столика. Гордон заказал два заключительных аккорда для себя и «куантро» для меня. В ожидании заказа он сиял, счастливый и непринужденный, каким я не видела его много лет.

— Я не хотел делать тебя несчастной, — говорил муж. — Полагаю, я просто занял основное место на сцене, все время захватывал главную роль. Профессиональная болезнь — недостаток времени. Разрыв между чувствами мужа и отца и реальной жизнью окончательно вышел из-под контроля…

Меня уколола мысль, что выражением «окончательно выйти из-под контроля» муж обозначил наш разъезд и развод, но вместо этого я сказала:

— Благими намерениями вымощена дорога в ад.

— В ад? — радостно переспросил Гордон.

— Именно. Это был настоящий ад — все эти годы…

— Ну не знаю… — Официант принес заказ. Гордон откинулся на стуле, с удовольствием смакуя бренди и блаженно попыхивая сигарой. — Не такой уж и ад, а, Пэтси? Я считаю, ты немного преувеличиваешь.

— Возможно, — согласилась я, потягивая ликер и думая, что так оно и было, и сменила тему: — Как продвигаются твои записи?

Он пустился рассказывать.

Следующие двадцать минут Гордон распространялся, как всегда умел, о себе и своей работе. Я слушала с облегчением — все, что угодно, лишь бы не говорить о будущем, вышедшем из-под контроля, о нас и о слегка приоткрытой двери. Я была так позитивно настроена с утра… Выходило, что я не готова дать шанс Гордону или Рейчел. Я бы сменила дуговую лампу на что-нибудь с более мягким и приятным светом, и может быть — кто знает? — Гордон окажется прав. А вдруг я излишне категорична и эгоистична? Может, все уладится, и однажды мы снова будем вместе? Это очень многое упростило бы… До того вечера я не понимала, сколько страхов гнездится у меня в душе — страх не вырваться на свободу, страх свободы… «О, Гордон, — думала я, с тоской глядя на мужа через стол, — если бы ты и вправду изменился, стал ухаживать за мной и завоевал меня снова, — как это было бы удовлетворительно!» Я поспешно прогнала мысль, что слово «удовлетворительно» является вопиюще неромантическим.

Когда принесли счет, я пристально следила за мужем. Дергая кадыком, он принялся скрупулезно проверять цифры, в точном соответствии со своими привычками, но вскоре, поняв, что за ним наблюдают, неожиданно швырнул счет на тарелку, вытащил невероятных размеров комок десятифунтовых банкнот и воскликнул с веселой беззаботностью:

— А, была не была! В конце концов, это всего лишь деньги. Много денег, ничего не скажешь, но ты стоишь каждого потраченного пенни. — Он потянулся через стол и сжал мою руку. — Каждого пенни, дорогая Пэтси.

Я попыталась изобразить улыбку, растянув рот до ушей.

Из-за стола я поднялась с ощущением, словно что-то забыла. Я вошла в ресторан цельной женщиной, а теперь будто раскололась на части. Гордон предупредительно отодвинул стул, когда я поднялась, нежно поддерживал под локоток, ведя к выходу, воркуя и квохча, как чудесно он провел вечер: «Надеюсь, дорогая, и тебе понравилось в «Жигонде», нам следует чаще уделять время подобным развлечениям, дай мне шанс завоевать тебя заново, словно незнакомку…» Я лишь кивала с приклеенной улыбочкой, как марионетка, пока у гардероба мы ждали пальто. Мне ничего не оставалось делать. Я не могла оспорить ни один довод мужа. Флоризель-стрит внезапно показалась далекой, несбыточной мечтой… Кто-то помог мне надеть пальто — я охотно приняла помощь, Гордон любезно придержал дверь, и мы уже выходили на улицу, когда за спиной послышалось:

— Ваш зонтик!

Мы обернулись. Толстый коротышка Аарон, очень довольный собой, протягивал мне аккуратно сложенное яблоко раздора. Я машинально протянула руку за зонтом, но Гордон, берясь за ручку двери, сказал:

— Это не наш.

— Нет, ваш, — упорствовал Аарон. — Миссис Мюррей, ведь это ваша вещь? — Запыхавшись, он отдувался, выпуклая маленькая грудь ходила ходуном.

— Ну, э-э-э… — сказала я, не зная, что предпринять, надеясь, что мы все внезапно резко изменимся внешне или произойдет еще что-нибудь.

— Мы не брали с собой зонтик. Боюсь, вы ошиблись, — весело и уверенно ответил Гордон.

Аарон не желал принимать обвинения и придвинулся ближе. Зонтик почти касался моей протянутой руки.

— Вы оставили его здесь на прошлой неделе, миссис Мюррей, — торжествующе заявил официант, — верно? — Он успокаивающе посмотрел на Гордона.

— Типичный случай путаницы из-за внешнего сходства, — отмахнулся Гордон, не сомневаясь в своей правоте.

— Ничего подобного, — возразил Аарон, сделав то, чего я и опасалась: отвел спицу и расправил клин плащовки, на котором было вышито имя Гордона.

— Не иначе я спятил, — удивился муж, подходя и разглядывая зонт. — Действительно мой.

Аарон посмотрел на меня. Гордон посмотрел на меня. Даже заменяющая Мисс Надменность дама задержала на мне безразличный и достаточно высокомерный взгляд.

— Да, — сказала я. — Это твой.

— Надеюсь, — добавил Аарон с легким поклоном, — сегодня обед понравился вам так же, как на прошлой неделе, миссис Мюррей?

Почему, ну почему воодушевленной и восторженной после чудесного вечера в компании Пола мне понадобилось останавливаться и долго и грубо льстить Аарону, прежде чем отчалить с платным кавалером? Я вздрогнула. Очень цветистые комплименты у меня получились — размякла, должно быть, и пришла в лирическое настроение. Неудивительно, что Аарон, будучи профессионалом, запомнил, кто я и чей это зонтик. Я обрушила ливень похвал достаточной силы, чтобы его маленькая официантская душа купалась в блаженстве несколько лет.

Напустив на себя святую невинность, я подняла глаза на мужа и воскликнула:

— О! Ха-ха-ха! Разве я не говорила, что была здесь с Ванессой на прошлой неделе? Ха-ха-ха!

Святой невинности хватило, чтобы пробудить проблеск полуверы в глазах Гордона и обеспечить себе краткое ощущение одержанной победы, но поганый маленький официант с чувством добавил: «Ах, ваш компаньон, какой очаровательный молодой человек!» — уверенный, что возвращает комплимент за гастрономическое славословие, которым я столь безрассудно его осыпала.

Гордон взял зонт, с силой стиснув ручку, и решительно вышел на свежий ночной воздух. Не придержанная им дверь едва не съездила меня по лицу, и я испытала облегчение. По крайней мере привычная обстановка…

На следующее утро Рейчел сказала:

— Не получилось, да?

— Что? — не поняла я.

— Ну чтобы вы с папочкой стали друзьями?

— Ну… Э-э-э…

— Я слышала, как вы вернулись.

Я обняла ее за плечи.

— Некоторое время вчера мы были друзьями. А остальное время не были. Пожалуй, с этим ничего не поделать. У вас с Кэти тоже иногда случаются ссоры, верно?

— Да, — согласилась Рейчел. — Но я не бегаю за ней по саду, пытаясь побить зонтиком.

— Твой папа очень вспыльчивый, — терпеливо объяснила я, — но отходчивый. Ты же видела, утром он был в порядке.

— Когда мы переедем, будет лучше, — заявила дочь.

— Будет, — согласилась я.

— Сегодня мы забираем Брайана, — забеспокоилась Рейчел. — Это же не отменяется?

— Нет, конечно. В четыре пополудни Брайан наш.

— А грузчики придут носить мебель завтра?

Я кивнула.

— Мам?

— Да, любовь моя?

— Когда мы уже переедем…

— М-м-м? — «Все, что угодно, — думала я, — будет тебе все, что угодно».

— Можно Брайану спать на моей кровати?

— Ну как бы тебе сказать, не знаю, разумно ли это…

— Оп-па! — огорчилась дочь. — А я-то надеялась на какую-нибудь компенсацию. Ребенок просит сущую малость…

А ведь и правда, учитывая остальное.

— Ладно, — сдалась я. — Первую неделю он может спать на твоей кровати, а затем переберется вниз, в кухню. О’кей?

— О’кей!

— Марш в школу.

— Слушаюсь. — Рейчел понесла тарелку в кухню. На ее мордашке можно было разглядеть крошечную искорку удовольствия и торжества.

— Рейчел, — предупредила я ее. — Я еще раз повторяю: одну неделю. Семь дней, и все.

— Конечно, — легко согласилась дочь, принимаясь завязывать шнурки. Нагнув голову, пряча лицо, она продолжала: — Мам?

— М-м-м?

— Что такое «грёбаная шлюха»?

— Объясню, когда подрастешь, — сказала я, подталкивая Рейчел к выходу.

Брайан спал на ее кровати неделю, вторую, месяц, а потом я об этом забыла. С позиций тактического преимущества не всегда разумно добиваться от детей выполнения некоторых условий, верно?