Триумф документов

Когда последний советский руководитель Михаил Горбачев начал в конце 80-х годов осуществлять политику гласности, расширив круг разрешенных к публикации произведений, он рассчитывал вдохнуть жизнь в умирающие государственные органы журналистики, литературы и истории. Однако он, вне всякого сомнения, не собирался отменять государственную цензуру. Тем не менее с течением времени и по мере того как политика гласности набирала силу, органы печати стали подавать не только признаки жизни, но и свободолюбия. Они перестали ощущать себя государственными учреждениями и считаться с комитетом по цензуре. Начался настоящий литературный бум. Газеты и журналы ежедневно публиковали творения ранее запрещенных русских и иностранных авторов, а также архивные документы, помеченные грифом «секретно». Главлит не мог противостоять этому процессу и впал в агонию. Пражская весна пришла в Москву с опозданием на 20 лет.

Волна сенсационных публикаций захлестнула возрождающуюся русскую прессу. У людей появилась надежда, что «белые пятна» советской истории, на которые ссылался сам Горбачев, вскоре заполнятся фактами, почерпнутыми из обширных государственных архивов. С заплесневелых подвалов спадут засовы, и так долго хранившиеся секреты советского периода будут выставлены на всеобщее обозрение. Все думали, что каждую историческую тайну разъяснит документ, погребенный в досье, но содержащий в себе точный ответ, имена, даты и прочие детали. Вскоре должна будет спасть пелена с закулисного мира дипломатии, тайных деяний и леденящих душу замыслов. Ужасы сталинской диктатуры, погребленные в досье с грифом «хранить вечно», будут вынесены на суд общественности. Заранее предвкушая удовольствие, люди шутили: «Самый большой архивариус — это КГБ».

Действительно, многие архивные досье увидели свет. Судебные дела артистов, писателей и политических деятелей, павших жертвами репрессий, например дела Исаака Бабеля, Всеволода Мейерхольда или Николая Бухарина, были открыты КГБ и опубликованы в московских периодических изданиях или отдельными книгами на Западе. Благодаря документам, собранным следственной комиссией и переданным средствам массовой информации, широкую огласку получила трагедия Катыни, когда в апреле 1940 года тысячи польских офицеров были убиты и захоронены в лесах Смоленщины. Общественность узнала, что к этому злодеянию нацисты не были причастны, как на протяжении долгих лет утверждал советский режим. Смертный приговор полякам был вынесен лично Сталиным и приведен в исполнение по приказу Лаврентия Берия, в то время возглавлявшего НКВД. Кронштадтский мятеж, коллективизация, договор о дружбе Сталина с Гитлером, война в Корее, судьба американцев, задержанных в СССР, — все эти некогда запретные темы советской истории отныне стали трактоваться в свете новых документов и данных различных источников.

Однако другие темы по-прежнему вызывали много вопросов. Был ли Ленин отравлен? Сотрудничал ли до революции 1917 года Сталин с царской охранкой? Отдавал ли Сталин приказ убить Кирова? Максима Горького? Был ли он сам убит? Мы перечислили только несколько жутких вопросов, касающихся сталинского периода и по-прежнему остающихся невыясненными. Кроме того, возникают другие многочисленные вопросы, относящиеся к советскому периоду в целом, ответы на которые никогда не содержались ни в неопровержимых документах, ни в полномочных заявлениях, ни в материалах уголовных дел. Но даже если и появляются документы подобного рода, то это не значит, что все проясняется. Документы и заявления порождают новые вопросы, а каждая вещь требует пояснения.

Поэтому желание увидеть триумф документов не было полностью удовлетворено, тем более что кое-кто, питая тягу к запрету, начал понемногу «спускать дело на тормозах».

 

Святая святых. Дело атомной бомбы

Никто не ожидал увидеть опубликованным досье о советском атомном шпионаже. В начале и середине периода гласности не было даже и намека на возможное рассекречивание этого досье. В конце концов, не составляло ли оно святая святых безопасности государства, национальной обороны? Любая мысль о рассекречивании данного досье немедленно вызывала волну аргументов «против».

Во-первых, досье содержит описание устройств, способных уничтожить целые города и, следовательно, превратить ничтожного диктатора, одержимого манией величия, в угрозу для всего человечества. Кто может дать гарантию, что подобные технические описания не в состоянии помочь физику из лаборатории диктатора решить проблему? Во-вторых, в досье названы имена живых или мертвых, чья репутация могла бы быть скомпрометирована. Вы, конечно, можете изменить имена, однако контекст все расставит по своим местам. В-третьих, из досье становится известно о методах работы спецслужб, а ведь некоторые из них еще не утратили своей актуальности. К тому же там называются коды, псевдонимы, документация. Можно ли обо всем этом не упоминать в прессе, равно как и об именах, и о важной технической информации? Если да, то что же останется? В-четвертых, секреты зарубежных государств, вероятно, способны вступить в противоречие с официальной историей, вызвать возмущение широкой общественности и ухудшить международную обстановку. Наконец, это досье может таить в себе доказательства успехов НКВД — КГБ в области атомного шпионажа, что заставит переоценить достижения советской науки и по-другому отнестись к наградам, врученным ее героям.

Итак, существуют по меньшей мере пять причин, по которым досье о советской атомной бомбе не следовало бы раскрывать. Однако в специфических условиях гласности последнего периода пятая причина как раз и послужила основным мотивом для рассекречивания досье.

В январе 1988 года Советский Союз отмечал 85-летие Игоря Курчатова, знаменитого директора Лаборатории-2, где была создана советская атомная бомба. Во время одной из телевизионных передач о великом физике, скончавшемся в 1960 году, ныне здравствующие коллеги назвали его «отцом советской атомной бомбы». Юлий Харитон, Георгий Флёров, Анатолий Александров и многие другие сказали миллионам телезрителей, что Борода, как уважительно называли Курчатова друзья, неуклонно вел программу по созданию атомной бомбы к успеху, хотя ему приходилось работать в стране, разоренной войной, имея в своем распоряжении минимально развитую технологическую инфраструктуру. В подобных условиях он с удивительной прозорливостью решил невероятно сложные проблемы за неизмеримо меньший срок, чем его американские коллеги, трудившиеся в идеальных условиях и получавшие неограниченные финансовые средства.

В конце того же месяца 1988 года в Германии скончался Клаус Фукс. На его похоронах присутствовали многочисленные немецкие друзья. Однако так и не приехал ни один советский официальный деятель. На подушечках рядом с орденом Карла Маркса и другими почетными регалиями, врученными Фуксу Германской Демократической Республикой, не было приколото ни одной советской награды. Хотя Фукс отбыл тюремное заключение за то, что передавал Москве секретную информацию, в официальном коммюнике от 8 марта 1950 года, распространенном ТАСС, говорилось: «Советское правительство не знает никакого Фукса, и ни один агент Советского правительства не вступал с ним в контакт».

Контраст между отношением к Курчатову и тем, что выпало на долю Фукса, не ввел в заблуждение Александра Феклисова, полковника КГБ в отставке, который «опекал» Фукса в 40-е годы. «После удачного испытания советской атомной бомбы, — с сожалением говорил он, — наши ученые мужи были удостоены звания Героев Социалистического Труда и лауреатов Сталинской премии. Получили награды и некоторые сотрудники разведки. Прискорбно, что Клауса Фукса обошли стороной. Ведь он же едва избежал казни и получил 14 лет тюрьмы».

Физики получили баснословные награды: машины, дачи, право бесплатного проезда по территории СССР, денежные премии; их дети принимались без конкурса в элитные учебные заведения. Сталинская премия 1-й степени приносила 500 тысяч рублей, что приблизительно равнялось 25 тысячам долларов. Звание Героя Социалистического Труда было самым высоким знаком отличия страны, и некоторые физики удостоились его трижды! Курчатов получил все эти награды, не считая пяти орденов Ленина. Его имя было присвоено электростанциям, 104-му элементу Периодической таблицы Менделеева. Для сравнения скажем, что из сотрудников разведывательных служб только Лаврентий Берия, глава НКВД и главное ответственное лицо по выполнению атомной программы, получил Сталинскую премию и звание Героя Социалистического Труда. Все офицеры, работавшие под его началом, должны были довольствоваться лишь одной из этих наград, а на менее высоком уровне — орденом Ленина (Квасников, руководитель отдела научно-технической разведки) и орденом Красного Знамени (все остальные, включая Феклисова).

Эта разница в почестях не шла ни в какое сравнение с реально грозившей им опасностью. Говорят, что Берия решал, кому какую награду присудить следующим образом: те, кто был бы расстрелян в случае неудачного испытания атомной бомбы, состоявшегося в 1949 году в Казахстане, получали звание Героя Социалистического труда; те, кто был бы приговорен к 25 годам лагерей, — орден Ленина, и так далее. Вне всякого сомнения, Берия был в состоянии держать в страхе всех, работавших над атомной программой. Однако одними физиками он не ограничивался.

Когда в 1946 году Берия предложили наградить Курчатова и его соратников, он ответил: «О чем вы говорите? Какие награды? Я собираюсь посадить их в тюрьму как саботажников, вовлекших страну в колоссальные расходы. Известно ли вам, что у нас до сих пор нет бомбы?» Сразу же после испытаний Берия пытался выяснить, соответствовал ли взрыв советской атомной бомбы американской модели. Он хотел быть полностью уверенным, что его никто не одурачил, не обманул, хотя чудовищное облако образовывалось у него на глазах. На кон была поставлена жизнь каждого.

В конце 80-х годов, помимо вопроса финансовых затрат, встали и другие чрезвычайно серьезные проблемы. Мощные политические взрывы сотрясали всю советскую систему, и ее различным действующим лицам приходилось предоставлять свидетельства собственной необходимости для страны. КГБ признал свои злодеяния сталинской эпохи и пошел на сотрудничество с исследователями, которые копались в его бесславном прошлом. Он также был заинтересован доказать, что внес существенный вклад в дело защиты страны от немецкой интервенции, а позднее боролся против ядерной угрозы. КГБ при Владимире Крючкове, своем новом руководителе, стал более прозрачным для средств массовой информации, более открытым для общественного мнения, более точно очерчивал свои заслуги.

Фукс верил, что совершает подвиг, помогая СССР создать атомную бомбу, поскольку таким образом он спасал Советское государство от американского милитаризма и, возможно, помешал генералам США использовать ядерное оружие в Корее (1950–1953). Исходя из таких соображений Феклисов обратился в 1964 году к советскому правительству с предложением наградить этого «выдающегося ученого и агента», который в ту пору вновь работал на дело социализма в институте атомных исследований вблизи Дрездена. Фукс был членом центрального комитета Социалистической единой партии Германии. Однако ходатайство полковника осталось без внимания. Феклисов также попытался убедить Академию наук СССР выбрать Фукса почетным членом. Однако президент Академии ответил: «Это невозможно, поскольку бросит тень на заслуги советских ученых в деле создания атомного оружия».

Возможно, Фукс был лишен почестей из-за того, что признался в своей тайной связи с советской разведкой. Как подчеркивалось, он нарушил священный принцип каждого советского агента: до конца хранить молчание. Каковы бы ни были причины, но роль Фукса как шпиона всячески отрицалась. Советские граждане, жившие долгое время в информационном вакууме, услышали о нем только летом 1988 года во время показа по телевидению фильма «Риск-2». После чего они задумались, не стало ли возможным создание советской атомной бомбы именно благодаря документам, украденным у американцев. Этот вопрос был задан Анатолию Александрову, директору Института имени И.В. Курчатова. Он ответил: «Подобные вещи могли иметь место, но они не сыграли решающей роли. Ни Курчатов, ни другие разработчики проекта не основывались на чужих идеях. У них были собственные»3.

Таким образом, не только сохранился, но и получил подтверждение старый миф, согласно которому Курчатов и его команда самостоятельно, без внешней помощи, создали советский вариант атомной бомбы. В 1990 году Феклисов, испытывавший глубокое уважение к Фуксу, решил положить конец этому мифу. Статьи Владимира Чикова в газетах и журналах о нераскрытом агенте Младе и его связных Крогерах, опубликованные в следующем году, подкрепили решимость Феклисова. Гласность переживала расцвет, и недоступные ранее публикации рекой лились из-за границы, в том числе и литература о перебежчиках, убийцах и шпионах. Россию охватила лихорадка исступленного интереса к сталинскому периоду, и она ежедневно пересматривала свою историю, читая газеты, журналы и книги. «Изоляционистская» интерпретация истории советской атомной бомбы была изжита.

 

Битва за Олимп

А) Наступление КГБ

В том же году вышел из тени другой отставной офицер КГБ. Речь идет о полковнике Яцкове, человеке, который возглавлял группу, занимавшуюся атомным шпионажем в Соединенных Штатах с 1944 по 1946 год. В то время он был известен под именем Анатолия Яковлева — советского вице-консула в Нью-Йорке. Тридцатилетний Яковлев с фигурой подростка, с густой черной шевелюрой, непослушной прядью, спадающей на лоб, не походил на маститого советского разведчика, однако люди ФБР, следившие за входом в консульство, заметили, что привратник оказывал ему необычные знаки внимания — этого было достаточно, чтобы ФБР насторожилось. В своей книге «Война ФБР — КГБ» Роберт Лэмфер описывает, как однажды вечером он шел следом за вице-консулом из Манхэттена до Таймс-сквера. Осторожный человек вошел в один из театров, занял место, затем пересел. Больше ничего не произошло. Яковлев вернулся домой. И только спустя несколько лет Ламфер, лучше изучивший приемы советской разведки, предположил, что человек изъял вложение из тайника, то есть закладку, прикрепленную к сиденью.

Яковлев был безупречным сотрудником советской разведки — спокойным, умеющим владеть своими чувствами, осторожный. Он соблюдал все правила конспирации, то есть совокупность методов, необходимых при ведении подпольной деятельности. Тем не менее однажды он поступил против правил, и этот единственный случай привел к катастрофе. Конспирация предписывает, чтобы связник, имеющий контакт с одним информатором, никогда не встречался с другим. Причина этого очевидна: таким образом связник не может раскрыть сразу два источника. Яцков поручил Гарри Голду забирать материалы у Клауса Фукса, когда тот работал в Лос-Аламосе. Но однажды, как заявил Голд на процессе по делу Розенбергов, как раз накануне испытаний атомной бомбы в Аламогордо, когда не было другого свободного связника, Яковлев послал Голда на встречу с Дэвидом Гринглассом, агентом, проникшим в проект «Манхэттен». Это грубейшее нарушение законов конспирации оказалось непростительным: оно привело к суду над Джулиусом и Этель Розенбергами, а затем и к их казни, поскольку Голд, признавшийся впоследствии в своих тайных встречах с Фуксом, выдал Грингласса, а тот, в свою очередь, — супружескую пару.

Уйдя в тень на продолжительное время, Яцков вновь появился на сцене в начале 90-х годов. Он открыл свое подлинное имя и заявил прессе, что ФБР серьезно недооценивало размах его деятельности на американской земле. «Ни одной разведывательной службе мира не удалось приподнять завесу над проектом «Манхэттен», — сказал он корреспонденту «Вашингтон пост». — Мы помогли России достичь стратегического паритета раньше, чем это могло бы произойти в противном случае». По его мнению, ФБР разоблачило «только половину, возможно, даже меньше половины» советских агентов, занимавшихся проблемой атомной бомбы.

Говоря о Фуксе, Яцков подтвердил, что тот оказывал огромные услуги Советскому государству. Однако, добавил он, в самой лаборатории Лос-Аламоса работал другой не менее, а возможно, даже и более ценный агент. Яцков сказал, что этот ученый работал под псевдонимом Млад и что он не может пока раскрыть его подлинное имя, поскольку тот еще жив.

Затем из тени вышел третий высокопоставленный разведчик, пожелавший рассказать собственную историю. Владимир Барковский работал в Лондоне в 40-е годы в составе группы, обеспечивавшей прикрытие Дональду Маклину, одному из знаменитых «кембриджских шпионов». Будучи преподавателем Высшей разведывательной школы, Барковский специализировался на истории советских секретных служб. Он внес свою лепту в рассказ об атомном шпионаже, не только осветив перипетии собственной жизни, но и добавив, что «по меньшей мере 10 британских агентов поставляли Советскому Союзу информацию об атомной бомбе». Некоторые из них, живущие до сих пор, так и не были раскрыты.

Этот поток откровений бывших и еще действующих сотрудников КГБ вызвал шок у советских ученых. Они ведь безоговорочно верили в миф о независимых исследованиях Курчатова. Во время работы над созданием атомной бомбы большинство из них не имело доступа к материалам, добытым разведывательными службами, которые предназначались исключительно для Игоря Курчатова и его брата Бориса. Эти материалы могли быть показаны Юлию Харитону, Якову Зельдовичу и Исааку Кикоину только в исключительных случаях. Кроме того, многие ученые работали изолированно в своих отделах, не имея общего представления о программе в целом. О Фуксе они знали только то, что смогли почерпнуть из материалов иностранной прессы, освещавшей судебный процесс над ним; ведь, будучи элитой советского научного сообщества, они обладали привилегией читать литературу подобного рода. Как бы там ни было, но тот факт, что Советское правительство в свое время официально отказалось от признания помощи Фукса, ошеломил ученых.

До того как ученые выработали единую линию поведения, КГБ пригласил их в рамках проводимой в 1991 году кампании открытости в главное здание внешней разведки и ознакомил с некоторыми документами, в частности с оценками, которые давал Курчатов разведданным, добытым за границей. Была сделана групповая фотография в Музее славы — офицеры разведывательных служб и физики-атомщики стоят рядом. Все в духе честного товарищества, ведь «мы вместе делали дело». Однако физики отнюдь не могли быть довольными. Их роль в истории оказалась заметно сниженной.

Каким бы удивительным это ни показалось, но КГБ решил открыть для общественности досье об атомном шпионаже. Удобная возможность предоставилась в начале 1992 года, когда Институт истории естествознания и техники разработал программу исследований по истории создания советской атомной бомбы. На одном из семинаров Яцков сделал доклад и предъявил архивные документы, ошеломившие собравшихся. Был составлен план публикаций архивных материалов в ежемесячнике института. Издателям было передано 300 документов, 14 из которых вызывали особый интерес. Речь идет о двух поступивших из Лондона отчетах о планах Великобритании создать собственную атомную бомбу, о записке Берия, датированной 1942 годом и адресованной Сталину, где говорилось о необходимости создания нового комитета по изучению атомной проблемы, об оценках Курчатовым документов, предоставленных ему разведывательными службами с 1943 по 1946 год. Документ № 13 представляет собой ни больше ни меньше как «общее описание атомной бомбы». Все документы, о которых мы говорим, были «открыты», то есть исключены из категории «совершенно секретно». Издатели, радовавшиеся неожиданной удаче, заранее предвкушали сенсационный успех. Они уже планировали публикации документов, относительно советской водородной бомбы.

Во вступительной статье к журнальной публикации Яцков объяснял, что он вовсе не хотел, чтобы документы КГБ бросали тень на достижения великих физиков страны. «Бомба, — утверждал он, — была создана учеными и специалистами. Информация, полученная разведывательными службами, сама по себе ничего не значила». «Физики и сотрудники спецслужб, — продолжал он, — подчинялись собственным законам и делали каждый свое дело. Не стоит противопоставлять их друг другу». Однако эти лицемерно примирительные слова не оказали желаемого эффекта.

Тысячи экземпляров журнала «Вопросы истории естествознания и техники» (№ 3, 1992 год) вышли из печати и должны были поступить в продажу. Уже были разосланы в инстанции первые экземпляры. Именно тогда корректурные оттиски попали в руки Игоря Головина, биографа Курчатова. Он просто не поверил своим глазам. Он не только не слышал ничего подобного в ту пору, когда работал рядом с Курчатовым, но и не понимал, почему секреты создания атомной бомбы разглашались на весь мир. Головин немедленно связался с Харитоном, который видел подобные документы в Лаборатории-2, а затем, совсем недавно, на Лубянке. Харитон также не одобрил подобных действий. Он позвонил министру атомной энергетики, и тот поспешно остановил публикацию. В конце концов СВР (Служба внешней разведки) была вынуждена связаться с журналом и забрать у редакции документы. А вскоре президент Борис Ельцин подписал указ, согласно положениям которого всякая публикация по атомным проблемам должна была отныне получать санкцию Академии наук. Кое-кто был недоволен. КГБ — СВР — потому что им помешали открыть старые архивы. Журнал, понесший финансовые потери, из-за невозможности продать уже напечатанный тираж. Однако не все экземпляры удалось вернуть обратно. Каждый исследователь за пределами России мог достать экземпляр запрещенной публикации, обратившись в службу межбиблиотечного абонемента своего университета. За пределами России журнал по-прежнему был доступен всем, и поэтому документы досье «Энормоз» могут цитироваться, как, например, в данном произведении. По крайней мере, хотя бы у авторов и читателей этой книги есть все основания оставаться удовлетворенными.

Однако, как отмечают западные специалисты, нет оснований считать, что вследствие этой публикации мир оказался в опасности. «Эксперты, видевшие запрещенные тексты, — пишет один обозреватель, — утверждали, что даже Эдвард Теллер или Андрей Сахаров не смогли бы создать бомбу на основании информации, содержащейся в этом тексте». Есть основания полагать, что причины запрета кроются не в опасности распространения ядерного оружия, а скорее в состязании секретных служб и физиков-атомщиков «за место на Олимпе истории».

Б) Контрнаступление физиков-атомщиков

Смелая инициатива помогла спецслужбам обрести доверие и благосклонность общественности. Получалось, что им принадлежали огромные заслуги в деле создания советской атомной бомбы. Теперь пришла пора вступить в бой ученым.

Юлий Харитон, старейшина физиков-атомщиков, решил поддержать своих коллег. Он начал работать с Курчатовым еще в 1925 году. Затем стажировался в знаменитой Кавендишской лаборатории Кембриджского университета, где защитил докторскую диссертацию, написанную под руководством Эрнеста Резерфорда. После возвращения в Ленинград он вместе с Яковом Зельдовичем стал изучать процесс ядерной цепной реакции. В конце концов он вновь присоединился к Курчатову для претворения в жизнь программы по созданию советской атомной бомбы. Харитон отвечал за конечный продукт — изготовление самой бомбы. Впоследствии он работал над созданием водородной бомбы и возглавлял отдел вооружений Лаборатории-2, преобразованной в Институт имени И.В. Курчатова. В 1992 году вышел на пенсию после более чем полувековой добросовестной и безупречной службы. В течение всего этого времени Харитон как бы не существовал для советских граждан, хотя и пользовался огромным уважением у своих коллег и международной научной общественности.

Разгневанный 88-летний ученый бросился в контратаку, осаждая редакции газет, опубликовал в «Известиях» свой послужной список — довольно-таки редкий случай — и в январе 1993 года устроил в Институте имени И.В. Курчатова конференцию, посвященную 90-летию основателя института. И каждый раз Харитон вступал в противоречие с утверждениями КГБ — СВР. Конференция имела столь большое значение, что «Бюллетень ученых-атомщиков» опубликовал ее материалы под названием «Версия Харитона». Это наиболее полное изложение истории создания советской атомной бомбы в том виде, в каком ее представляют себе сами создатели. Рассмотрим вкратце выдвинутые аргументы.

Харитон начал с того, что перечислил неточные, по его мнению, заявления, воспоминания и утверждения, опубликованные в последние годы в прессе. Некоторые из них он счел совершенно абсурдными, как, например, историю третьей атомной бомбы, сброшенной на Японию. Якобы она не взорвалась и впоследствии была передана Японией Советскому Союзу. Подготовив таким образом почву, Харитон привел пять доводов.

Во-первых, советские физики достигли значительных успехов в области расщепления атома задолго до начала войны. Они продолжали работать в чудовищных условиях разрухи, лишь временно приостановив исследования. Это бесспорно.

Во-вторых, советские физики разработали собственный проект атомной бомбы, но сложившаяся обстановка вынудила их скопировать американскую модель, после того как она доказала свою эффективность. «Это было хорошим решением, — подчеркнул Харитон. — В тот драматический час, когда над Советским Союзом нависла угроза атомной агрессии и когда на карту были поставлены миллионы человеческих жизней, это было единственно верным логическим решением. К тому же, для того чтобы осуществить подлинный проект на основе американской схемы, было необходимо предварительно совершить героический подвиг, потребовавший мобилизации сил всей нации, создать атомную промышленность с адекватными технологиями, производственный аппарат высочайшего уровня и подготовить квалифицированный персонал. И все это было сделано в стране, разоренной войной».

В-третьих, даже располагая украденными американскими планами, было необходимо подвергнуть их проверке, убедиться, что они не содержат ошибок или дезинформации, понять, почему они функционируют. Весь этот процесс требовал высочайшего уровня компетенции.

В-четвертых, изготовив бомбу, физики немедленно приступили к ее модернизации. В 1951 году они провели испытания бомбы меньших размеров, но гораздо более мощной. Две первые советские атомные бомбы американцы окрестили «Джо-1» и «Джо-2». Их настоящие названия были «РДС-1» и «РДС-2», что означало «реактивный двигатель Сталина».

В-пятых, Харитон утверждал, что материалы, собранные службами НКВД, не сыграли никакой роли в создании советской водородной бомбы. Какие бы данные Фукс ни предоставил Советам, они не только не оказали никакой помощи, но, напротив, могли бы существенно помешать, поскольку в тот момент «сверхбомба» Эдварда Теллера теряла привлекательность. Советские физики разработали оригинальную и независимую концепцию водородной бомбы, предоставив убедительные доказательства своего превосходства во имя благополучия страны.

Защищая программу создания атомной бомбы советскими учеными, Харитон не обходил стороной и темные места. Например, он признал использование немецких ученых в работе над советской программой после разгрома Германии, однако опроверг бытующее мнение, что именно они создали бомбу для России. Немцы намного отставали в исследованиях и были задействованы на второстепенных направлениях работы. Он также не преминул упомянуть об использовании труда заключенных: «Безусловно, было горько наблюдать, как тысячи заключенных начинали возводить сооружения. Но все это отходило на задний план. Люди обращали мало внимания на трудности повседневной жизни. Они старались как можно лучше и быстрее выполнить поставленную перед ними задачу. Они знали, что стране грозила опасность, и понимали, что государство рассчитывает на них и предоставляет все необходимое для работы и быта. И они великолепно справились со своей задачей».

В статье, опубликованной в «Известиях» незадолго до начала конференции, Харитон настойчиво подчеркивал, что решение скопировать американскую атомную бомбу было сугубо политическим. Советскому Союзу требовалось доказать миру, что он стал сверхдержавой, а самый лучший способ достичь этого заключался в копировании. А после демонстрации силы физики смогли продолжить работу над оригинальными планами, разработанными им самим и Зельдовичем. Именно они вместе с Курчатовым были «отцами советской атомной бомбы…»

Через все дебаты, развернувшиеся на конференции, красной нитью проходила мысль: «Мы не должны переоценивать значение советских спецслужб в разработке атомной программы, каких бы похвал ни заслуживали их усилия и помощь».

Тем не менее необходимо отметить, что в ходе конференции Харитон не счел нужным повторить аргумент, приведенный им в статье, опубликованной в «Известиях». В газете он писал, что первые просьбы достать материалы, адресованные НКВД своим агентам в Америке, были в некотором роде «безграмотными». Лишь после того как Курчатов стал готовить свои оценки материалов, были сформулированы разумные задания. Следует сказать, что Курчатов действительно добился, чтобы решения его проблемы были заимствованы из проекта Лос-Аламоса, и в данном случае вклад советской разведки не только заслуживал «похвал», но был и решающим.

После публикации «Версии Харитона» создалось впечатление, что спор сотрудников спецслужб и ученых исчерпал себя. Обе стороны высказали свое мнение, и дебаты стали превращаться в обыкновенную грызню по поводу степени величия. Кто и в какой степени внес вклад в программу создания атомной бомбы? Сколько лет выиграла команда Курчатова благодаря документам, добытым НКВД? Сколько денег сэкономили стране интеллектуальные усилия? Конечно, можно было бы заняться вычислениями подобного рода, но это было бы просто мелочным. В целом можно согласиться с тем, что атомные шпионы помогли сберечь СССР много времени и денег. В той мере, в какой они работали рука об руку с физиками, вклад и тех и других было бы справедливо оценить как 50 на 50. На Олимпе есть место как для ученых, так и для сотрудников спецслужб.

Было достигнуто взаимное согласие. Однако «перемирие» продолжалось менее года, вплоть до того момента, когда у подножия Олимпа некто взорвал это безмятежное спокойствие.

Непрошеный свидетель

Одной из самых оберегаемых тайн того времени была тема готовящейся к публикации книги Павла Судоплатова — еще одного высокопоставленного разведчика. Его имя было знакомо западным экспертам главным образом по свидетельству Николая Хохлова, перебежчика из КГБ. Возглавляя отдел специальных заданий, Судоплатов руководил во время войны действиями партизан, организовывал диверсии, взрывы и убийства за линией фронта, в глубоком тылу врага. Поговаривали, что он принимал участие в организации убийства Троцкого в 1940 году в Мехико. После смерти Сталина в 1953 году Судоплатов и Эйтингон были арестованы как соратники Берия и исчезли из поля зрения как исторические фигуры, пусть даже призрачные. Имя Судоплатова было неизвестно как западной, так и советской общественности.

Освобожденный в 1968 году после отстранения от власти Хрущева, но реабилитированный только в 1992 году после развала СССР, Судоплатов решил поведать миру свою историю. В течение всего 1993 года он принимал у себя дома двух американцев — Джеральда и Леону Шехтер — и рассказывал им «о 70 годах манипуляций и убийств». Вокруг готовящихся к публикации «Воспоминаний» ходило немало слухов, а любители историй о шпионаже заранее предвкушали новые удовольствия. Все ожидали откровений на атомную тему. Глава, опубликованная в «Тайм» от 25 апреля 1994 года, буквально сразила наповал читателей Соединенных Штатов, Европы, да и всего мира.

Полнейшее удивление вызвал тот факт, что с 1944 по 1946 год Судоплатов возглавлял так называемый отдел «С», или группу Судоплатова. Но его утверждение, что самые выдающиеся умы проекта «Манхэттен» сотрудничали с советскими секретными службами, опрокинуло все устоявшиеся представления. Для американской научной общественности оно имело эффект разорвавшейся бомбы.

Если верить Судоплатову, то Роберт Оппенгеймер, Энрико Ферми и Лео Сцилард передавали информацию советским разведчикам. Просто, в отличие от Фукса, делали они это нерегулярно и не напрямую. Они якобы встречались с советскими агентами в специальных лабораториях, оставляя документы, чтобы те могли их скопировать. А вот Георг Гамов сотрудничал с советской разведкой непосредственно. Под угрозой репрессий по отношению к его родителям, оставшимся на Украине, он передавал агентам то, что ему приносили друзья из Лос-Аламоса. Даже высокочтимый Нильс Бор оказался запятнанным. После войны он принимал у себя на родине, в Дании, советскую делегацию. В ходе встречи он дал ценные сведения, которые помогли решить проблему, тормозившую пуск первого советского реактора. Оказывалось, что великие люди, которых дотоле восхваляли учебники по истории и обожествляли ученые и общественность, не только сочувствовали советской власти, были убежденными пацифистами, но и обыкновенными предателями, действовавшими весьма эффективно. Книга Судоплатова «Спецоперации: Лубянка и Кремль» вызвала бурю протестов. Газетные статьи, телевизионные дебаты, комиссии научных экспертов изо всех сил старались опровергнуть утверждения этого невесть откуда взявшегося чудовища. «Разоблачает Судоплатова тот факт, — провозглашали они, — что он был профессиональным убийцей и дезинформатором». Однако этот тезис был весьма ненадежен, поскольку он предполагал, что в таком случае одному в рассказе Судоплатова можно верить, а другому — нет. Иные оппоненты ссылались на то, что обвинения, выдвинутые Судоплатовым в адрес великих ученых, были расплывчатыми, а детали — сомнительными. Лео Сцилард не работал в Лос-Аламосе, вопреки утверждениям Судоплатова. Бруно Понтекорво не мог сделать в 1942 году доклад о реакторе Ферми, поскольку в то время он еще не был сотрудником Металлургической лаборатории. Роберт Оппенгеймер не приглашал Фукса в Лос-Аламос, и так далее.

Супруги Шехтер и советолог Роберт Конквест ответили критикам письмами, опубликованными в «Нью-Йорк таймс» от 6 мая. Наиболее сильный аргумент Конквеста, который он повторил в предисловии к книге Судоплатова, заключался в следующем: сотрудники секретных служб Сталина сообщали друг другу самые конфиденциальные сведения «исключительно из уст в уста». Это напоминание, косвенно подтверждающее версию Судоплатова, как будто развеяло сомнения. Шехтеры настоятельно подчеркивали, что их книга представляет собой «устную историю» и что все документы, содержащие доказательства, должны в скором времени «всплыть» в Москве.

Дополнительную поддержку авторам книги оказал издатель Роджер Дональд из «Литтл, Браун и К°», который ссылался на документ, приводимый в примечаниях к книге. Это было прошение о реабилитации, адресованное Судоплатовым в 1982 году Юрию Андропову, возглавлявшему в то время КГБ. Перечисляя свои заслуги перед Советским государством, Судоплатов писал: «…отдел «С» оказал существенную помощь нашим ученым, предоставив им самые последние документы об исследованиях в области создания атомной бомбы, документы, которые мы получили от таких знаменитых источников, как физики Р. Оппенгеймер, Э. Ферми, К. Фукс и другие». Дональд отмечал, что маловероятно, чтобы Судоплатов говорил неправду в прошении, адресованном Андропову, который легко мог проверить достоверность сведений.

Этот аргумент был опровергнут Присциллой Джонсон Макмиллан. Она отметила, что слово «источники», употребленные в данном случае Судоплатовым, не обязательно означают признанных агентов, в отличие от слова «друзья». Кроме того, она полагала, что Судоплатов вполне мог преувеличить свои заслуги, обращаясь к Андропову. Однако имя Фукса дискредитирует ее опровержение. Поставив в 1982 году Оппенгеймера и Ферми в один ряд с Фуксом, Судоплатов отождествил их с агентами.

Американская критика разнесла в пух и прах книгу Судоплатова. В главе об атомном шпионаже были найдены грубейшие ошибки, и все сделали вывод, что речь идет о своего рода розыгрыше. Это задумано только для того, внушали критики читателям, чтобы произвести сенсацию и продать макулатуру; следовательно, автор заслуживает самого сурового осуждения. Были заклеймены позором американские соавторы и издатель. Все защищали репутацию Оппенгеймера и других ученых, вспоминали о Джо Маккарти и несправедливых нападках в 50-е годы на людей, придерживавшихся левых взглядов.

В России книга вызвала самые противоречивые отклики. Безусловно, КГБ — СВР, отвечая на публикацию «Тайм», осудил Судоплатова, назвав его «непрошеным свидетелем». Проведший 14 лет в тюрьме после смерти Сталина, подвергшийся пыткам и полной изоляции, он превратился для чекистов в легенду. Однако, опубликовав книгу без помощи и одобрения официальных инстанций, он поставил себя за рамки сообщества секретных служб. В первом комментарии СВР с сожалением отмечала, что, встречаясь с коллегами за несколько дней до выхода книги, Судоплатов даже не намекнул о скандале, который он затевает.

Однако книга нанесла еще одно оскорбление, правда совсем не замеченное западной прессой. «Судоплатов, — писал Сергей Лесков, пресс-секретарь СВР, — получал пенсию и по этой причине не был вправе считать себя свободным от выполнения неписаных этических правил секретных служб. Эти правила строго предписывают десятилетиями хранить молчание, запрещают разглашать имена агентов, которые не хотят быть раскрытыми». Судоплатов нарушил обет молчания.

Напрашивается вывод: значит, Судоплатов не столько исказил факты, сколько пренебрег правилами безопасности. Затем последовало не предвещающее ничего хорошего заявление, что Судоплатов находится на лечении в одном из госпиталей ведомства по поводу болезни сердца и, следовательно, не в состоянии делать какие-либо комментарии. Список упреков, сформулированных СВР, содержал много ошибок. Например, там утверждалось, что Судоплатов не упомянул имя Квасникова или «Энормоз» — кодовое название советской операции в Лос-Аламосе. Однако обо всем этом говорилось в его книге. Желание дискредитировать Судоплатова было слишком очевидным.

Владимир Чиков, один из авторов настоящего произведения, имел достаточно времени, чтобы сформулировать обоснованные критические замечания в адрес Судоплатова. Они приведены как в предисловии, так и в главах 4 и 5. Он пишет, что документы досье КГБ не подтверждают утверждений Судоплатова. Опровергают ряд данных, приводимых Судоплатовым, и хорошо информированные сотрудники спецслужб. Судоплатов неправильно называет кодовые наименования. Его рассказ о советской делегации, посетившей Нильса Бора, противоречит отчету, написанному очевидцем. По всем этим и другим причинам Чиков присоединяется к официальной версии: «Если судить по архивным документам СВР, то книга «Разведка и Кремль» Павла и Анатолия Судоплатовых представляет собой беспорядочную смесь подлинных событий, полуправды и очевидного вымысла».

Однако, в отличие от спецслужб, русская пресса, свободная как от корпоративных интересов чекистов, так и от американской ненависти к маккартизму, согласилась с некоторыми тезисами Судоплатова. По мере того как в стране распространялся оригинал на английском языке и французский перевод книги, все чаще и чаще появлялись газетные статьи, смакующие сенсацию и во всеуслышание заявляющие, что советская атомная бомба представляла собой конгломерат украденных деталей. Авторитетные советские физики, сброшенные с высот Олимпа, оказались в положении самозванцев с претензиями. В сложившихся условиях самые жесткие слова прозвучали из уст Владимира Белоконя, заведующего лабораторией Московского университета:

«За Судоплатовым возникает фигура Берия, получавшего непосредственно от Игоря Васильевича Курчатова просьбы предоставить самые последние атомные секреты. Курчатов возглавлял авторов подобных обращений. Среди них Судоплатов называет Иоффе, Харитона, Зельдовича, Кикоина. Трудно отделаться от впечатления, что эти корифеи нашего века и наших атомных технологий проявили больше творческого воображения при составлении указаний для шпионов, чем при попытках создать что-либо самостоятельно. Словно второкурсники, внимающие профессорам, они утонули в передаваемой им информации о секретных достижениях таких ученых, как Бете, Бор, Вейль, Комптон, Лоуренс, Ньюман, Теллер, Толмэн, Сегре, Сиборг, Ферми, Фукс».

Белоконь признал, что вряд ли можно упрекать советских физиков в рабской зависимости от иностранных исследований, поскольку их число заметно сократилось в результате довоенных чисток и террора, а лаборатории были опустошены и разрушены войной. «НКВД, — делает вывод Белоконь, — был вынужден прийти им на помощь, после того как уничтожил многих их коллег. Украв бомбу у американцев, НКВД в некотором роде искупил свою вину».

Белоконь также согласился с Харитоном, что физики доказали свою научную ценность, создав вторую бомбу — «РДС-2» — водородную бомбу, хотя и на сей раз была использована помощь из-за рубежа. Он также намекнул на вескую причину, по которой венгерский беженец Лео Сцилард якобы сотрудничал с НКВД: его брат Карл томился за «железным занавесом» в «шарашке», где велись работы над созданием секретного бомбардировщика. Даже если книга Судоплатова кишит ошибками, Белоконь все равно считает, что она служит похвальному делу.

В Соединенных Штатах Комитет по делам разведки при президенте поручил ФБР провести расследование и проверить утверждения Судоплатова. Через год после выхода в свет книги «Специальные задания» был сделан вывод, что «ФБР не располагает ни одним убедительным доказательством, позволяющим предполагать, будто бы Нильс Бор, Энрико Ферми, Роберт Оппенгеймер или Лео Сцилард были вовлечены в шпионскую деятельность и помогали иностранным державам. Это касается и секретов производства атомной бомбы». И далее: «Действительно, ФБР располагает проверенной информацией, опровергающей выводы автора книги «Специальные операции». ФБР считает эти выводы лишенными всяких оснований».

Одна из причин, объясняющая, почему в книге Судоплатова содержится столько ошибок, заключается в том, что его американские соавторы, боясь утечки информации, не отдали рукопись на предварительный просмотр ученым-атомщикам. Расплатой за сенсацию стала недоброжелательная критика. Однако они извлекли выгоду из потока замечаний, который сами породили. Возможно, мы еще не слышали последнего слова непрошеного свидетеля.

Надежны свидетельства Судоплатова или нет, но он по-своему внес лепту в общее представление, согласно которому Лос-Аламос был наводнен шпионами. С момента наступления гласности КГБ — СВР в своих более или менее официальных (Феклисов, Яцков, Барковский, Чиков), либо сугубо официозных (Судоплатов) заявлениях дал миру понять, что он украл для Сталина бомбу и что Америка совсем не знала своих граждан, работавших на советскую разведку.

 

Допустим, что программа по созданию советской атомной бомбы зависела от НКВД и что Лос-Аламос, равно как и другие атомные объекты Соединенных Штатов и Канады, находился под постоянным наблюдением советских секретных служб. Что это позволяет нам узнать об операции «Энормоз»? Многое, но все-таки фактов пока недостаточно.

Мы располагаем пятью основными источниками информации о советском атомном шпионаже:

1. Дело Гузенко в Канаде;

2. Досье процесса по делу Фукса;

3. Досье процесса по делу супругов Розенберг;

4. Обвинения Судоплатова в адрес Оппенгеймера и других;

5. Досье Млада-Персея.

Дело Гузенко

Дело Гузенко было намеренно раздуто в ходе официального расследования, проведенного в 1946 году. 700 страниц доклада полномочной комиссии предоставляют убедительные доказательства того, что по меньшей мере двенадцать человек — ученые, политические деятели и чиновники — действовали в качестве агентов ГРУ (Главное разведывательное управление Министерства обороны СССР). Самым выдающимся членом группы был британский физик Аллан Нанн Мэй. Будучи ассоциированным членом Монреальской лаборатории, он посещал завод по производству тяжелой воды в Чок-Ривере (Канада) и имел доступ к данным атомных проектов. Симпатизируя коммунистам, он сообщал Москве все, что знал об американских и канадских исследованиях в области атомной энергии, в том числе и о проекте «Манхэттен». Более того, он передал Павлу Ангелову, своему связному из ГРУ, образцы урана-238 и обогащенного урана-235. После ареста он подписал признание, но отказался выдать связных и друзей.

Мэй и еще десять человек оказались в тюрьме. Опекавшие их офицеры из ГРУ, впав в немилость, вернулись на родину, а шпионская сеть в Канаде распалась. Исследователи написали по этому поводу немало книг и статей, вскрыли новые факты и интересные возможности, однако проигнорировали многие важные нити и потерпели неудачу при попытке выяснить, просочились ли агенты в правительства Соединенных Штатов и Великобритании. Ни один новый документ по делу Гузенко не был обнаружен начиная с 1945 года, когда шифровальщик покинул советское консульство в Оттаве, унося с собой 109 пакетов с документами.

 

Дело Фукса

Дело Фукса, хотя оно рассматривалось судом присяжных и было досконально изучено, предоставляет в распоряжение исследователей самые незначительные подробности. Человек, широко известный как наиболее результативный шпион современной истории, если судить по значимости разглашенных им секретов, получил разрешение, достойное британских джентльменов, сделать своему дознавателю Уильяму Скардону стандартное признание, умолчав о работе в Лос-Аламосе. Впоследствии он вкратце рассказал Майклу Перрену о научных данных, полученных им в Лос-Аламосе, но не произнес ни слова о людях, месте действия, методах шпионажа. Признание его связного Гарри Голда заполняет некоторые пробелы. Вырисовывается образ одиночки, человека, сосредоточившегося на самом себе, тени на стене.

Учитывая вышеизложенное и принимая во внимание, сколько людей знали Фукса и работали вместе с ним, представляется странным, что существует так мало воспоминаний. Можно было бы ожидать, что два года, прожитые им в отдаленных местах в окружении ученых и их семей, найдут свое отражение в наблюдениях, письмах, житейских историях, что придало бы определенную живость месяцам, неделям и даже дням. Однако здесь по-прежнему остаются белые пятна. Вероятно, трудности, возникшие вследствие его ареста, явились причиной упреков в адрес ученых и их молчания в дальнейшем. Однако Судоплатов вынуждает нас задать следующий вопрос: боялись ли они тревожить память Фукса или вызывать подозрения по отношению как к другим лицам, так и сами к себе?

 

Дело супругов Розенберг

Дело Джулиуса и Этель Розенберг, последовавшее сразу же за процессом Фукса, дало американцам, познакомившимся с признаниями шпиона, вескую причину сохранять спокойствие, поскольку Розенберги, в отличие от Фукса, не признались. Они сели на электрический стул, громко заявляя о своей невиновности. Именно поэтому их казнь вызвала идеологическое и политическое противостояние во время «холодной войны» и в течение десятилетий оставалась темой ожесточенной полемики.

Левые в 1953 году считали, что обвинение, вынесенное супругам Розенберг, было сфабриковано. Правые же полагали, что Розенберги, будучи коммунистами, лгали до последней минуты. 30 лет спустя, в 1983 году, эта проблема была вновь поставлена в книге «Дело супругов Розенберг. В поисках истины». Ее авторы, Рональд Радош и Джойс Милтон, ранее верившие в невиновность супругов, в ходе своего расследования пришли к выводу, что существуют неопровержимые доказательства вины Розенбергов. Тем не менее сыновья Розенбергов, нашедшие поддержку у стойких антимаккартистов, продолжают бороться за реабилитацию своих родителей.

В качестве примера приведем вступление Майкла Мирпола к «Письмам Розенбергов», опубликованным в 1994 году. Верный сын, носящий фамилию приемных родителей, использует для защиты Розенбергов аргументы из интервью Яцкова «Вашингтон пост» (1992). Яцков говорил о существовании Млада и других нераскрытых агентов. Поэтому Мирпол выдвинул гипотезу, что Роберт Лэмфер, замешанный в делах Фукса и Розенбергов, будто бы сфабриковал доказательства вины Розенбергов, чтобы предать забвению некомпетентность ФБР, неспособного арестовать Млада. Однако Яцков не довольствовался только тем, что назвал свой источник — Млада. Он также говорил о своем агенте Гарри Голде, связном Фукса, который помог установить личность Дэвида Грингласса, выдавшего, в свою очередь, супругов Розенберг. Этот отрывок из интервью Яцкова не устраивал Мирпола, поскольку он, наряду с Вальтером и Мириам Шнеер, авторами книги «Приглашение к расследованию», придерживался мнения, что Голд был вовсе не советским агентом, а ничтожной марионеткой американского правительства. Мирпол заявил, что «при отсутствии документов невозможно быть уверенным в том, что воспоминания Яцкова и других бывших агентов советских спецслужб являются полными и надежными». Это утверждение, безусловно, правильное, хотя и носит избирательный характер. Мирполу хотелось бы, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Он опирается на Яцкова и тут же выражает недоверие его свидетельствам.

В течение многих лет заявления по делу супругов Розенберг, исходившие из России, были разноречивыми и только вносили в эту историю еще большую путаницу. В то время как правительство официально отрицало всякую связь с Розенбергами, бывший Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев заявил, что они оказали огромную услугу Советскому Союзу, опасавшемуся после окончания войны ядерной агрессии со стороны американцев:

«Они не были ни агентами, ни шпионами. Они, скорее, были людьми, разделявшими наши идеалы. Они поступили в соответствии со своими прогрессивными убеждениями».

И далее:

«Я стоял рядом со Сталиным, когда он с теплотой говорил о супругах Розенберг. Я не могу сказать, какую помощь они нам оказали, но я слышал, как Сталин и Молотов, бывший в то время министром иностранных дел, говорили, что Розенберги оказали нам существенную помощь, ускорив изготовление нашей атомной бомбы».

Комментируя эти высказывания, Мирпол заметил, что Хрущев допустил ошибку, утверждая, что Розенберги не были коммунистами. Это, безусловно, неверно. Он высказал предположение, что Хрущев мог слышать, как его хозяин говорил не о Розенбергах, а о Коэнах. Однако Коэны, как и Розенберги, тоже были коммунистами. В то же самое время в передовице «Нью-Йорк таймс» указывалось, что хотя высказывания Хрущева являются «доказательством со слов умершего свидетеля… тем не менее Хрущеву по занимаемой должности полагалось знать такие вещи, и у него не было никаких причин лгать. Его заявления лишают нас возможности утверждать, что Розенберги пали жертвами истерии, развязанной «холодной войной».

Утверждения Судоплатова

Судоплатов признал, что супруги Розенберг были атомными шпионами, однако считал их второстепенными, не имеющими большой ценности агентами, особенно по сравнению с Оппенгеймером. Со своей стороны, СВР, выступая против утверждений Судоплатова, твердо заявила, что секретные службы никогда не вступали в контакт с супружеской четой, упорно продолжая, таким образом, политику абсолютного отрицания, проводившуюся на протяжении 40 лет.

Американские спецслужбы решили наконец открыть свое досье.

В июле 1995 года ЦРУ во время торжественной церемонии в штаб-квартире в Лэнгли обнародовало 49 телеграмм, посланных в 1944–1945 годах в КГБ из советского консульства в Нью-Йорке. Эти зашифрованные послания были перехвачены американской разведывательной службой, предшественницей Агентства национальной безопасности, расшифрованы и переведены на английский язык высококвалифицированными шифровальщиками (в число которых входила и Мередит Гарднер) в рамках программы под кодовым названием «Венона». Агентство национальной безопасности пообещало «освободить» в скором будущем еще 200 перехваченных посланий. (В этом деле ЦРУ играет сугубо официальную роль.) Из этих 49 документов становится ясно, что в 1953 году правительство Соединенных Штатов достоверно знало, что Джулиус Розенберг (кодовое имя Либерал) и его жена Этель входили в число 200 советских агентов, занимавшихся атомным шпионажем. Не удосужившись сообщить советской стороне, что его эксперты разгадали код, американское правительство не приобщило эти документы к делу Розенбергов, поскольку тогда вещественные доказательства, представленные суду, оказались бы разрозненными. Однако мы, имея на руках эти документы, можем утверждать, что квартира Розенбергов в Нью-Йорке использовалась для отправки корреспонденции и фотосъемки. Как и Коэны, они сформировали суперактивную команду советских агентов, но необходимо дождаться появления многих других документов, чтобы узнать, действовали ли обе команды сообща. Как бы то ни было, вопрос о виновности Розенбергов решен раз и навсегда.

Перехваты, осуществленные Агентством национальной безопасности, вновь доказывают, что провал произошел из-за нарушения правил конспирации. 21 сентября 1944 года советское консульство в Нью-Йорке послало в Москву каблограмму, что Либерал дал рекомендацию Рут Грингласс, жене своего шурина. В то время ей исполнился 21 год. Она была «Горожанкой» (американской гражданкой) и «Гимнасткой» (членом Союза молодых коммунистов) с 1942 года. Жила на Стэнтон-стрит. Либерал и его жена характеризовали ее как умную и рассудительную женщину. Два месяца спустя, 27 ноября, Квасников докладывал: «Информация относительно жены Либерала. Фамилия та же, что и у мужа. Имя Этель. Возраст 29 лет. Замужем в течение пяти лет». Вне всякого сомнения, ссылка на два подлинных имени — Рут Грингласс и Этель — облегчила работу по разоблачению Либерала, то есть Джулиуса Розенберга.

Столь очевидное нарушение правил конспирации вызывает у меня сомнения. Насколько мы можем верить доказательствам Агентства национальной безопасности? Я спросил у Роберта Лэмфера, правильно ли написаны подлинные имена, ведь он, будучи агентом ФБР, работал рука об руку с Мередит Гарднер над перехватом сообщений. «Они, русские, думали, что пользуются недоступной для понимания системой, — ответил он. — Это было нарушением, но они очень спешили или просто допустили оплошность. Как бы то ни было, они совершили ошибку». Раз личность была установлена, стало возможно добыть и другие данные (возраст, адреса и так далее).

Получив подтверждение вины Розенбергов, комментаторы попытались ответить и на другие вопросы. За неимением доказательств «Веноны» не было ли дело сфабриковано вопреки показаниям супругов? Мы знаем, что главным доказательством, представленным суду, было признание Дэвида Грингласса, брата Этель, работавшего механиком в Лос-Аламосе. Он утверждал, что передал Джулиусу Розенбергу чертежи инициирующего заряда нового типа и взрывного устройства. Яцков отправил Голда, чтобы тот получил информацию непосредственно от Грингласса. КГБ — СВР отрицал всякую связь с Розенбергами, но Яцков неоднократно подтверждал свои контакты с Голдом, поэтому виновность Грингласса даже без помощи «Веноны» представляется доказанной. Владимир Чиков также подтверждает это в настоящей книге.

Но тогда можно задать себе вопрос: заслужили ли Розенберги высшую меру наказания за совершенное преступление? Незнание Гринглассом механизма действия взрывного устройства, как это было установлено судом, доказывает, что он не мог владеть и передавать информацию такого научного уровня, как Фукс. Подтверждением этому служат и замечания Филиппа Моррисона, американского ученого-физика, работавшего над проектом бомбы в Лос-Аламосе: «Это была грубая пародия на структуру специфической модели бомбы без достаточного количества деталей, которые делают возможным ее воспроизведение и даже понимание. Начнем с того, что она содержит ошибки. Но разве можно ожидать большего от человека, имеющего очень слабую подготовку, окончившего только среднюю школу и в то время работавшего лишь с простейшими механическими деталями, с какими он мог бы иметь дело в слесарной мастерской или полируя линзы?» Грингласс не мог знать всего, он работал в механическом цехе токарем и вытачивал отдельные детали для бомбы.

Таким образом, вопрос остается открытым: какую информацию в действительности передавали Розенберги и соответствовало ли наказание степени их вины?

В согласии с широко распространенными представлениями об атомных шпионах Сталина мы полагали, что Клаус Фукс внедрился в Лос-Аламос и выкрал жизненно важные секреты для советских спецслужб. На него пало подозрение, а затем он был арестован и подвергнут допросу. Фукс сознался в преступлении. 40 лет спустя Феклисов признал, что советские спецслужбы сотрудничали с ним. Вина Дэвида Грингласса и супругов Розенберг была установлена в ходе судебного процесса, не признана за рубежом, но в конце концов подтверждена документами Агентства национальной безопасности, рассекреченными 40 лет спустя. Сначала спецслужбы никак не отреагировали на доказательства «Веноны», но через несколько месяцев Владимир Барковский, историограф КГБ, признал факт сотрудничества органов с Розенбергами. Тем не менее он упорно отрицает, что они были причастны к атомному шпионажу, и утверждает, что речь шла просто о военном шпионаже. Предательство Оппенгеймера, Ферми, Сциларда, Гамова и Бора, на которое указывал Судоплатов, отрицалось американскими учеными-атомщиками и опровергнуто ФБР. Однако до сих пор по данному вопросу идут ожесточенные споры. Канадские шпионы предоставили Советам ценные материалы, но они никогда не были в Лос-Аламосе. Из Канады они прямиком отправились в тюрьму.

Именно это обстоятельство и приводит нас к Младу-Персею.

 

Досье Млада

Главными источниками информации о Персее-Младе являются Анатолий Яцков и Владимир Чиков. Первый опирается на свою память офицера-разведчика, второй — на досье КГБ за № 13 676 и на интервью с действующими лицами его книги «Нелегалы». Существование Персея было подтверждено Службой внешней разведки в заявлении от апреля 1994 года, опровергавшем утверждения Судоплатова, и Моррисом Коэном в интервью, данном в октябре 1994 года. В 1995 году, когда вышла эта книга на французском языке, Персей-Млад предположительно был жив. Он должен был проживать в Америке или в Англии и иметь детей. Именно по этим причинам разведка не раскрывала его личность. Опираясь на источники, упомянутые выше, мы можем восстановить следующую картину.

1. До того как переехал в Лос-Аламос, он работал в знаменитой Металлургической лаборатории Чикагского университета. Это говорит о том, что, вероятнее всего, Млад-Персей входил в команду Энрико Ферми, создававшую первый в мире ядерный реактор.

2. Он был знаком с Моррисом Коэном. Они оба выступали в поддержку правительства Испанской республики. Подтверждений тому, что Персей сражался в рядах Интернациональной бригады имени А. Линкольна и что он вообще был в Испании, нет. Владимир Чиков, ссылаясь на беседы, которые он вел в конце 80-х годов с Коэнами, утверждает, что ничего подобного не было. Моррис Коэн, вспоминая в 1994 году прошедшие события, также подтверждает это.

3. Настоящее кодовое имя второго по значимости после Фукса агента не Персей, а Млад. До Леонтины Коэн его связным был Стар. Имена Млада и Стара упоминает и Судоплатов, но если верить Чикову, то они были неправильно идентифицированы. Судя по этим первоначальным кодовым именам можно предположить, что Млад был самым молодым физиком в Металлургической лаборатории, а его связным был человек постарше его. Имя «Персей» было придумано в эпоху гласности для того, чтобы скрыть настоящее кодовое имя агента.

4. Персей-Млад работал в Лос-Аламосе с 1944 по 1946 год. Он передавал информацию о бомбе Леонтине Коэн в августе 1945 года. Как и Фукс, он предупредил советскую разведку о предстоящих испытаниях бомбы и о том, что будет сам присутствовать на этих испытаниях.

5. Из Лос-Аламоса он в 1946 году вернулся в Чикагский университет и присоединился к движению против ядерных испытаний. В это же время он прекратил работать на Советский Союз, а вместо себя рекомендовал супружескую пару, работавшую на плутониевой установке в Хэнфорде, штат Вашингтон. Эта пара была завербована. Они носили кодовые имена Анта и Аден, а может быть, Анда и Аллен. Их связным тоже был Стар.

6. Персей-Млад, по происхождению коренной американец, носил соломенную шляпу, белые сандалии и белую спортивную рубашку. Возможно, впрочем, что данное описание является не чем иным, как литературным приемом. Предположив, что в 1944 году ему было примерно двадцать лет, можно сделать вывод, что сегодня ему под восемьдесят.

7. Конфиденциальные источники, которые не хотят быть названными, но известны издателю и мне лично, приводят два дополнительных факта.

Во-первых, Персей-Млад посещал «Амторг», советскую торговую миссию в Нью-Йорке, и весной 1944 года просил свести его с кем-нибудь из советского консульства. Точно так же, как до него Фукс и многие другие советские агенты после него, например, Джон Уокер и Олдридж Эймс. Впоследствии Коэн, работавший в «Амторге», завербовал его. Во-вторых, когда Млад приехал в Чикаго вместе с Рудольфом Абелем в 1949 году, Леонтина Коэн обратилась к нему с просьбой достать ей образцы трития и лития, являющихся основополагающими компонентами для изготовления водородной бомбы. Нам неизвестно, была ли выполнена эта просьба или нет.

Таковы наши сведения о шпионе, именуемом Персеем-Младом, почерпнутые из источников, приведенных выше и предшествовавших обнародованию документов «Веноны» в июле 1995 года. Документы «Веноны» значительно расширили наши знания в двух аспектах. Во-первых, они подтверждают многочисленные кодовые имена и процедуры, упомянутые в книге Чикова: Алексей (Яцков), Антон (Квасников), Тир (Нью-Йорк) и так далее. Чиков не мог предвидеть, что досье «Венона» будет опубликовано, и доверие к нему от этого только возрастает. Во-вторых, в сорока девяти рассекреченных документах, подобранных таким образом, чтобы доказать виновность Розенбергов, агент фигурирует под своим настоящим кодовым именем — Млад. Он упоминается и в полудюжине сообщений как источник информации «Энормоза». Весьма символично то, что сопроводительные комментарии Агентства национальной безопасности дают понять: личность его известна. Напрашивается вывод: американские спецслужбы в состоянии идентифицировать Млада-Персея.

В конце книги мы приводим фотокопии документов «Веноны», где упоминается Млад. Несмотря на то, что эти документы отрывочны и еще не до конца расшифрованы, они ясно указывают на американского физика, работавшего в Лос-Аламосе и посылавшего отчеты Квасникову в Нью-Йорк. Ключ к его идентификации находится в глоссариях, сопровождающих документы. Естественно, документы были отредактированы, перед тем как их опубликовать. Часть отсылочных номеров вымараны, как и имена некоторых до сих пор живущих людей. Тем не менее, если советский агент не мог быть установлен, то в глоссарии об этом упоминалось. Эти специфические детали позволяют сделать нам определенный анализ.

Рассмотрим входные данные, взятые из различных глоссариев:

Виктор: генерал-лейтенант П.М. Фитин.

Либерал, прежнее кодовое имя Антенна: Джулиус Розенберг.

Калибр: Дэвид Грингласс.

Квант: не идентифицирован, появляется также под номерами Нью-Йорк-972, 979…

Фогель: не идентифицирован.

Рамзай: две строки зачеркнуты.

Млад: строка вымарана.

Такие же входные данные имеют отношение к Младу в четырех первых документах, где он появляется. В двух последних документах две строки, напечатанные на машинке, полностью вымараны из-за кодового имени. Можно предположить, что его личность была известна человеку, зачеркнувшему эти строки. Мы в состоянии полагать, что он не был идентифицирован так, как Розенберг или Голд. Он также не фигурирует как «неидентифицированное прикрытие», как Квант или Фогель. Или же как «предположительно», наподобие Рамзая. Остается единственно возможное предположение: его личность известна, но сохраняется в тайне российской разведкой. Вымаранная строка слишком длинная, чтобы в ней было одно слово «физик» или даже несколько слов, обозначающих имя и фамилию.

Первый вопрос, который встает перед нами при ознакомлении с глоссарием «Веноны», содержащим сведения о Младе, заключается не в том, опознана ли его личность, а в том, почему его имя не называется. Жив ли он? Занимает ли настолько высокое положение, что огласка его имени должна привести в замешательство влиятельных лиц и поставить под сомнение исторически сложившиеся версии? Или, наконец, он умер, а личность его не столь важна, однако имя его держится в тайне из-за уважения к членам семьи? Однако этот последний довод не помешал огласить другие имена.

Следом возникает и другой вопрос: почему этого человека не преследовали, как, например, Розенбергов? Может, он уехал из страны? Или его личность была идентифицирована только в 1975 году, когда были составлены глоссарии и когда политическая обстановка не способствовала развертыванию «охоты на ведьм»? Или же он принес стране огромную пользу, заслужив тем самым прощение? Или был двойным агентом?

Конечно, бессмысленно стараться разобрать вымаранную строку. Но вывод напрашивается сам собой: кто-то когда-то читал рассекреченные документы и идентифицировал личность Млада. Я позвонил в Агентство национальной безопасности 15 сентября 1995 года и разговаривал с экспертом, занимавшимся досье «Венона». Он подтвердил мое предположение, что личность Млада установлена, что он и ныне здравствует и что он был куда более важным агентом, чем Розенберги, однако он внесен в список лиц, которых запрещено подвергать преследованиям.

Однако в Агентстве национальной безопасности неизвестно о том, что Млад и Персей — это одно и то же лицо. Таким образом, правительство США не знает, что оно в состоянии идентифицировать шпиона, о котором недавно говорили средства массовой информации, называя его Персеем.

До того как работа над настоящей книгой была закончена, прошел слух, будто бы ФБР поспешило провести расследование по делу Персея. Даже до обнародования документов «Веноны» существовала возможность, позволявшая информированным лицам, имевшим отношение к науке, установить личность физика-шпиона, тем более что из команды Оппенгеймера в Лос-Аламосе оставалось в живых не так много ветеранов. Даты его поездок в Альбукерке, Чикаго и Нью-Йорк приведены в настоящей книге и представляют собой ценную информацию для идентификации личности.

Но что это доказывает? Прежде всего то, что меры безопасности, разработанные генералом Гроувзом, были абсолютно неадекватными. После войны Гроувз писал, что он преследовал совершенно ясные цели:

«Они состояли из трех пунктов: во-первых, помешать немцам узнать что-либо о наших научных и технических достижениях; во-вторых, сделать все возможное для того, чтобы обеспечить эффект полной внезапности при первом использовании бомбы и, наконец, если нам это удастся, оставить русских в неведении относительно наших открытий и подробностей наших планов и технологических процессов».

Последняя задача не была выполнена, по словам Гроувза, из-за Фукса. Приняв на работу британского ученого, в прошлом немецкого коммуниста, американцы допустили ошибку. «Однако избежать этого не представлялось возможным. Я затрудняюсь сказать, как бы нам удалось избежать этого, не оскорбив Великобританию, нашего основного союзника. Мы не могли настаивать на проверке ее представителей».

Сегодня мы в состоянии утверждать, что Персей-Млад, американец по происхождению, снимает частично ответственность с англичан и возлагает ее на саму Америку, которая должна была прежде всего следить за своими гражданами. Генерал Гроувз, которого многие комментаторы представляют как человека, одержимого страхом перед распространением коммунизма в Америке, не был фанатиком. Впрочем, как утверждают некоторые исследователи, все попытки обеспечить безопасность в области науки заранее обречены на провал.

По версии Владимира Чикова, Персей-Млад и Коэны вытесняют Грингласса и Розенбергов с их места главных атомных шпионов в США. Персей-Млад был сотрудником Металлургической лаборатории, и уже поэтому его нельзя сравнивать с Гринглассом. Что касается Коэнов, их вербовщиков и связных, не говоря уже о самой деятельности, то они, безусловно, были профессионалами.

В конечном счете тандем Млад — Фукс, через который ученые-атомщики, работавшие в Лос-Аламосе, передавали своим связным последние результаты исследований, благодаря чему осуществлялся взаимный контроль за информацией и Млада, и Фукса, стал стержнем операции «Энормоз». Документы, переданные Советскому Союзу Понтекорво, Гринглассом, Алланом Нанном Мэем и другими шпионами, имели второстепенное значение по сравнению с информацией, предоставлявшейся первыми двумя агентами.

У читателя может возникнуть вопрос, почему мы уделяем такое внимание Младу. Битва за Олимп раскрывает причину. Ведя борьбу за выживание в преддверии краха СССР, КГБ был в состоянии заявить, что его агенты не только выкрали секреты атомной бомбы, что один из советских шпионов, постоянно проживавший в Америке, никогда не подвергался аресту и даже не навлек на себя подозрения. Его вербовщик, связной и офицер-куратор спокойно жили в Москве. Разведчик Яцков, едва выйдя в отставку, был рад сообщить сенсационную новость, желая, возможно, поправить свою репутацию, подмоченную делом Розенбергов. Автор книги «Нелегалы» Владимир Чиков был доволен, что получил доступ к досье. Секретная служба была удовлетворена тем, что перебежала дорогу физикам. Именно таким образом эта история и стала достоянием гласности. С распадом Советского Союза и реогранизацией КГБ было уже слишком поздно загонять джинна обратно в бутылку. К тому же в этом не было никакой необходимости: история получила широкую огласку, и Младу дали новое кодовое имя — Персей.

Секретные службы, упорно отказывавшиеся признать поражение (дело Розенбергов), решили раскрыть то дело, которое они выиграли (Коэнов). Дело Коэнов отбрасывало в тень дело Розенбергов и ставило в незавидное положение ФБР, ЦРУ и МИ-5. Кроме того, признание существования Персея-Млада и других неразоблаченных агентов, проживавших в Америке и нанесших ей значительный ущерб (в то время Америка была врагом № 1 для Советского Союза), позволяло посеять семена раздора в американском научном сообществе, стимулировать начало «охоты на ведьм», вызвать тревогу за состояние нынешней безопасности и затруднить осуществление ядерной программы. Это также помогало втянуть американские спецслужбы в повторное проведение расследования, требующего много времени, и тем самым парализовать их работу.

Данная книга основана на убеждении, что обнародование дела Млада-Персея не должно было повлечь за собой гибельных последствий. Не важно, идентифицирован или нет бывший шпион. Главное состоит, во-первых, в том, чтобы узнать как можно больше о нем самом и его работе, а во-вторых, лучше понять его умонастроение, причины, по которым он считал предательство благородным поступком, а служение Дяде Джо — благом для Дяди Сэма. Млад, супруги Коэны, Фукс и многие другие «прогрессивные люди» того времени были одинаковы: преданы коммунистической идее и бесстрашны в служении делу коммунизма. Аллан Нанн Мэй оправдывал свою деятельность желанием «сделать так, чтобы развитие атомной энергии не оставалось прерогативой одних Соединенных Штатов». Как и Фукс, и Млад, он считал, что передача атомных секретов Сталину — это «вклад, который он вносит в дело спасения человечества».

История Млада, Луиса, Лесли и других шпионов неизбежно ставит нас перед нравственным вопросом. Приведем нонконформистское мнение бывшего сотрудника КГБ Михаила Любимова:

«Я полагаю, что вопрос, что лучше для нации — шпионаж или наука, — мог бы быть уже давно поставлен иначе: какая это нация и имеет ли кто-либо право добывать для нее такое страшное оружие?…Согласно тогдашней и сегодняшней доктрине считается, что если бы мы не противопоставили свою атомную бомбу американской, то Советский Союз был бы уничтожен. Подобная точка зрения приемлема равно как и противоположная: никто не одержал верх. Наоборот, без атомной бомбы Сталин не стал бы проводить политику «железной руки» по отношению к Западу, принял бы план Маршалла и, конечно, не уничтожил бы плюралистические режимы Восточной Европы, одержимый экспансионистскими устремлениями. Тогда бы, возможно, не было бы Корейской войны, в Китае не победил бы коммунистический режим, не произошли бы многие другие события».

Эрик Сивейред, комментатор «CBS News», любил повторять, что «история не предоставляет нам альтернатив». Мы не знаем, что бы произошло, если бы советская программа создания атомной бомбы не базировалась на шпионаже. Многие авторы, в число которых входят и ученые, утверждали, что атомные шпионы Сталина помогли лишь на первых порах Курчатову и его команде выйти из трудного положения. Поэтому, дескать, не следует придавать слишком большое значение помощи, оказанной атомными шпионами. Меня удивляют соображения такого рода, так как они свидетельствуют о незнании существа советского режима. Можем ли мы быть уверены в том, что советские физики, лишенные возможности пользоваться подсказками украденных документов, не имевшие таких финансовых средств, какие отпускались на проект «Манхэттен», чувствовавшие, как за ними пристально наблюдали Берия и его заплечных дел мастера, смогли бы создать атомную бомбу? Что без Млада, Фукса, Понтекорво, Мэя, Маклина, Кэйрнкросса они преодолели бы свои заблуждения, исправили бы неизбежные для науки ошибки и сумели бы провести атомные испытания до 1953 года, года смерти Сталина? И если бы это событие не произошло бы до 1953 года, то когда бы оно могло свершиться? Продолжал бы новый руководитель СССР вкладывать средства в сталинскую атомную программу, если бы она не показала успешных результатов, тем более что он собирался проводить политику десталинизации? Гипотетической альтернативой Лаборатории-2, не располагающей помощью атомных шпионов Сталина, по всей вероятности, стал бы СССР без атомной бомбы, а следовательно, и без водородной бомбы, зависимый от США, но, возможно, более расположенный к сотрудничеству в мировом масштабе и более умело развивающий свою экономику.

Но произошло то, что произошло, и нам выпало на долю решать атомную проблему. Эта проблема, вобравшая в себя комплекс других проблем, поощущению, стала фатальной. Принимая во внимание, что немецкие физики достигли огромных достижений в области расщепления атомного ядра, что в Германии к власти пришли нацисты, разработка атомных программ Великобританией, Соединенными Штатами и Советским Союзом становилась неизбежной. Они должны были оснастить себя атомным оружием. Учитывая, что англичане и американцы опередили СССР, становилось неизбежным, что Советы попытаются пресечь их усилия. А если исходить из самого характера сталинского режима, то становится ясно, что он рассматривал шпионаж как само собой разумеющееся явление, как составную часть своей атомной программы. Следовательно, НКВД неизбежно использовал в качестве атомных агентов коммунистов или им симпатизирующих, дружески настроенных гостей СССР и людей, придерживавшихся прогрессивных взглядов. Но именно здесь мы обязаны прервать цепь неизбежностей.

Шпионы, действовавшие в Лос-Аламосе и других местах, имели выбор: хранить секреты национальной безопасности или выдавать их. Нам известно, какой выбор они сделали. Были ли супруги Коэн и Млад благородными идеалистами или жалкими глупцами? Благодетелями человечества или подлыми предателями? А их сообщники, агенты, курьеры и «добровольцы», если предать забвению их знаменитые псевдонимы (например, Шах — псевдоним Гарри Хаутона), не были ли они нечистоплотными карманными ворами, которые, прежде чем удрать, крали документы?

Книга «Операция «Энормоз» поднимает этот вопрос в свете мировой проблемы, которая все еще не перестает волновать умы. Другие книги посвящены другим аспектам проблемы. Например, применению атомной бомбы против Японии; испытаниям радиоактивных веществ на людях в США и СССР; усовершенствованию и непрекращающемуся накоплению оружия; произошедшим ядерным катастрофам или тем, которых удалось избежать; уничтожению ядерных отходов. Атомная проблема, неотвратимая с самого начала, стала неотъемлимой частью мировой истории. И она уже никогда не исчезнет.

Вот почему и супруги Коэн, и Млад, которых я рассматриваю как подлых предателей, презренных глупцов, и жалкие людишки, помогавшие им, должны занять соответствующее место в истории атомного шпионажа.

Гари Керн.

Грэнд-Террас, Калифорния.

3 декабря 1995 года.