Теодоро опасался, что после собственных признаний в том, что он мог попасть в поле зрения вражеских спецслужб, его могут теперь откомандировать в Советский Союз. Но все обошлось: Центр поздравил его с сорокалетием и наградил ценным подарком. Вдохновленный непрекращающейся заботой Москвы о его безопасности, он, несмотря на то что вынужден был по указанию руководства внешней разведки отказаться от работы с агентурой, продолжал регулярно, один раз в месяц, направлять документальные сведения политического характера. Теодоро получал их не только из первых уст дипломатов, но и от высоких должностных лиц итальянского правительства и Ватикана.

Высокую оценку в Центре получил его отчет о поездке в Югославию.

Из донесения Теодоро Кастро:

«…26 апреля я выехал на машине в Белград, прихватив с собой мешок высшего качества кофе для президента Югославии. Остановился в отеле «Мажестик». На другой день меня как дуайена приняли руководители протокольного отдела югославского МИДа Маринович и Смолядка. Получив от них инструкцию о процедуре представления верительных грамот, я посетил в отеле временного поверенного в делах Мексики Хорхе де ля Вега и поверенного в делах Аргентины Ферро. Вечером по приглашению японского посла я побывал на приеме, где мне удалось встретиться и переговорить в неофициальной обстановке с приглашенными руководителями Югославии Джиласом, Моше Пьядом и Ранковичем.

На другой день после вручения верительных грамот в ресторане отеля «Мажестик» был устроен торжественный обед, на котором присутствовал и президент Югославии Тито. Он был в прекрасном настроении, много шутил, пил сливовицу, хвалился, что в стране ожидается по прогнозам хороший урожай всех сельскохозяйственных культур и что часть урожая югославы готовы продать другим государствам. Зацепившись за это предложение, я попросил Смолядку организовать мне личную встречу с Тито в пределах четверти часа. Через десять минут Смолядка сообщил, что президент готов принять меня на следующий день в 11 часов в Белом Дворце.

Ровно в одиннадцать я, Смолядка и личный фотограф Тито вошли в кабинет президента. Вместе мы сфотографировались, а затем началась моя беседа с руководителем балканского государства.

Тито поблагодарил меня за мешок кофе «с моей плантации», который я подарил ему накануне. Я в свою очередь тоже выразил благодарность за радушный прием, который мне оказывали в предыдущие поездки югославские власти, наговорил ему кучу всяких любезностей. Говорили по-английски. Он говорил на этом языке медленно и плохо и часто переходил на сербский — переводил Смолядка.

Затем стали задавать друг другу вопросы. В основном были затронуты следующие темы: последствия смерти Сталина, положение Италии, Триестская проблема и положение в Латинской Америке.

На мой вопрос, как повлияет смерть Сталина на положение Советского Союза и на его политику по отношению к Югославии, Тито ответил следующее: «Смерть Сталина пришла вовремя, потому что его послевоенная внешняя и внутренняя политика завела СССР в тупик и привела страну к полной изоляции. Такая политика грозила крахом Советскому Союзу. После смерти Сталина не следует ожидать больших перемен, только в тактическом смысле эта политика может измениться».

Далее он заметил, что в ближайшее время разгорится острая борьба за власть между двумя «Б» — Берией и Булганиным. Эта борьба может привести даже к кровопролитию.

О Маленкове он выразился так: «Это очень сильная личность, он не сможет превратиться в Сталина и должен будет в конце концов уступить или Берии, или Булганину, в распоряжении которых находятся вооруженные силы. После смерти Сталина нападки на Югославию заметно уменьшатся, но страны-сателлиты продолжат клевету, обвиняя меня в том, что я — агент империалистов, предатель, палач и т. п.» Несколько раз он повторил это с кривой улыбкой: «Вообразите, я — предатель, я — шпион! Но я хочу только одного — жить в мире со всеми, даже с Советским Союзом, и пусть нас оставят в покое. Советскому правительству можно верить только на основе его дел, а не его словесных утверждений. Поживем, увидим!»

После этого Тито задал мне вопросы: каковы мои впечатления о политическом положении в Италии, какими будут результаты выборов в Риме, можно ли прийти к соглашению с итальянским правительством по поводу Триеста после выборов?

Политическое положение в Италии я обрисовал ему в юмористических тонах. Сказал, что де Гаспери находится в полном подчинении у Ватикана, который, в свою очередь, ненавидит «новую, свободную, прогрессивную» Югославию. Тито, мол, для Ватикана опаснее Сталина. Против урегулирования отношений с Югославией выступают итальянское правительство, Ватикан, монархисты, фашисты и социалисты, одним словом, все, кому не лень. Пока Югославия будет искать и добиваться согласия с Италией, будет идти на уступки, у нее мало шансов договориться. Италия понимает только язык силы и угрозы. Если христианские демократы одержат победу и сформируют свое правительство, у Югославии будет меньше шансов договориться с Италией. Тем более что итальянцы считают, что Югославия — это слабая, отсталая страна, что ее положение тяжелое из-за конфликта с Советским Союзом, поэтому время работает на них, и что рано или поздно они скомбинируют так, что навсегда останутся с Триестом.

Однако, если Югославия возьмет курс на твердую политику, итальянцы пойдут на уступки, и тогда можно будет заключить соглашение на основе компромисса. Для Запада Югославия — большая сила, в то время как Италия с военной точки зрения — пока пустое место.

По лицу Тито видно было, что мои похвалы по адресу Югославии и мое «пренебрежение» по отношению к Италии пришлись ему по душе. После получасовой беседы я поднялся, чтобы распрощаться, но Тито попросил, чтобы я остался. Я еще два раза поднимался чтобы уйти, но Тито просил повременить. Как потом заявил Велебит, которого я встретил на параде 1 Мая, Тито сказал ему, что от меня он услышал впервые глубокий и правильный анализ положения дел в Италии и в итало-югославских отношениях.

«Да, вы, по-видимому, нравы, — признался Тито. — Наша политика по отношению к Италии, проводимая до сих пор, не дала результатов».

Я спросил его, в чем заключается точка зрения Югославии по Триестскому вопросу и на какой основе Югославия согласилась бы прийти к соглашению с Италией. Тито ответил следующее: «Мы хотим прийти к прочному соглашению с Италией и готовы на уступки при одном условии, если зона «Б» в основном останется у нас и нам будут обеспечены права пользования Триестом наравне с Италией. Мы десятки раз предлагали Италии официально и неофициально различные комбинации на этой основе, но итальянское правительство каждый раз отклоняло наши предложения. В их руках есть сильный козырь — правительственная декларация 1948 года. Они надеются с ее помощью и путем шантажа убедить союзников поддержать их требования в ущерб Югославии, продолжая тем самым старую империалистическую политику фашистской Италии».

Когда речь зашла о Латинской Америке, я долго рассказывал ему разные небылицы о прошлом Латинской Америки, о латиноамериканской политике, обычаях и т. п.

Потом вопрос зашел об экономических отношениях между Коста-Рикой и Югославией, о возможности подписания нового торгового договора. Тито сказал, что даст указания, чтобы в этом отношении мне было оказано всяческое содействие. Спросив, нет ли у меня каких-либо просьб, он пожелал мне приятно провести время в Белграде, и мы простились.

Смолядка остался у президента, а я покинул Белый Дворец.

Вечером того же дня Смолядка сообщил, что я произвел хорошее впечатление на Тито и что он просил передать мне приглашение приехать к нему летом на остров Бриони и погостить там несколько дней.

О Триестском кризисе.

Считаю уместным доложить следующую информацию по этому вопросу.

На следующий день после визита к Тито меня навестил итальянский посланник в Белграде маркиз Вини Аркирафи. Цель его визита — выудить у меня что-нибудь о моем разговоре с Тито. Пришлось быть очень умеренным в своих высказываниях. Сказал ему, что Тито миролюбиво настроен по отношению к Италии, я, в свою очередь, спросил: на каких условиях Италия готова разрешить Триестский вопрос. Аркирафи — острая лиса — разразился потоком заверений о доброй воле Италии разрешить этот вопрос на основе плебисцита или на основе этнического деления. Когда я заметил, что Югославия не будет против этнического принципа, он пояснил, что если разделить Триест поперек, то большая часть города попадает в руки Югославии. Итальянская же точка более экатативна, она основана на делении вдоль, т. е. верхняя часть зоны, — крестьянский хинтерланд, — пришлась бы Югославии, а нижняя зона, все порты — итальянцам.

По возращении в Италию я рассказал о разговоре с Тито графу Цоппи — постоянному секретарю итальянского МИДа и графу Дель Бальсо — директору политуправления МИДа. Сообщил им, что Тито настроен очень воинственно против Италии и что он, опираясь на поддержку англичан, будет требовать зону «А».

Дель Бальсо возмутился и сказал, что Тито — обнаглевший тип и что виной всему примиренческая политика де Гаспери. «У нас фактически нет министерства иностранных дел, — сказал он. — Де Гаспери занят всем, чем попало, и совершенно не руководит этим министерством».

Следует заметить, что директор института международного сотрудничества профессор Силлани, тесно связанный с графом Цоппи, в самый разгар Триестского кризиса сообщил мне: «Италии невыгодно чрезмерно обострять отношения с Тито. Он нам полезен не меньше, чем союзникам. Если Тито вдруг свергнут или убьют, то, по всей вероятности, произойдет одно из двух: или в Югославии придут к власти коминформисты, или Югославия распадется на отдельные куски, которыми завладеют соседние, в том числе коминформские страны».

Оценка событий в Советском Союзе югославскими дипломатами.

Со слов советника Далибора Солдатича: «Маленков начал менять сталинскую политику, которая завела Советский Союз в тупик. Во что выльется политика Маленкова, пока что рано предсказывать. Несомненно одно: его положение, благодаря победе над Берией и союзу с армией Булганина, сильно укрепилось. Имя Сталина начали замалчивать и преуменьшать его заслуги».

Словом, все эти события показывают, что Тито в своей критике сталинской политики был на 100 процентов прав. Изменения в советской политике находят свое отражение и в настроениях руководства западных партий. Например, в Италии ди Витторио открыто заявил, что Сталин, заслуги которого несомненно велики, в последний период наделал ряд грубых ошибок, которые следует исправить, что и делает Маленков. Социалист Пьетро Ненни говорит, что Советский Союз должен пересмотреть всю свою внешнюю политику и взять твердый курс на сотрудничество с Западом.

Однако анализ посла Югославии в Италии Грегорича несколько отличается от мнения Солдатича. Грегорич считает, что Берия через органы разведки и контрразведки знал лучше, чем Маленков, действительное положение вещей в Советском Союзе и за границей, и если бы Берия победил, то не исключено, что он взял бы еще более смелый курс на ликвидацию сталинского наследства.

Макс.

14 мая 1953 г.»

* * *

Информация разведчика-нелегала о состоявшейся беседе с югославским президентом и предполагаемых вариантах разрешения Триестского кризиса была доложена всем членам Президиума ЦК КПСС. А вот вторичное для Центра напоминание Теодоро о том, что у него возникли некоторые опасения за свою дальнейшую судьбу, послужило поводом для серьезного обсуждения этого вопроса исполняющим обязанности начальника внешней разведки Александром Коротковым и руководителем Управления «С» Арсением Тишковым.

Коротков, ознакомившись с последними донесениями Макса, в том числе и с его предположениями о том, что он, возможно, попал в поле зрения вражеских контрразведок, а также с выводами Павлова по этому вопросу, высказал, как и генерал Рясной, мнение о том, что Луизу и Макса надо все же отзывать в Москву.

— Мы должны сделать все возможное, — подчеркнул он, — чтобы они могли в будущем вернуться к своим легендам и «железным» документам. Учитывая, что Лаврений Павлович после смерти Сталина настаивает на установлении с Тито дружеских отношений и что Макс свою главную оперативную задачу по Югославии, будем считать, выполнил, надо его и Луизу возвращать домой. А вот как организовать их отъезд из Италии, давайте будем думать вместе. Надо подключить к обсуждению этого вопроса и Павлова, и Гречищева, и Ширяева… И Тринева с Тепляшиным тоже. Мы должны решить главную задачу — не допустить расшифровки их сотрудничества с советской разведкой…

Несогласный с таким решением Тишков молчал до тех пор, пока его не спросил Коротков:

— Вы что… по-прежнему не разделяете мою точку зрения?

— Нет, не разделяю, Александр Михайлович, — отозвался Тишков. — За все годы сотрудничества с нами Макс ни разу не был на грани провала. В Италии он тоже не допустил ни одной ошибки или какой-либо оплошности. А то, что он в последние два месяца занервничал и высказывает опасения в связи с возможно начавшейся его проверкой, это еще ни о чем не говорит. Возможно подошла очередь его проверки — только и всего. Вы же прекрасно знаете, что спецслужбы всех стран, как и нашей, проверяют поочередно всех аккредитованных дипломатов. Макс же сам признает, что положение его пока не безнадежное, что никакой слежки за собой он не замечал. А если мы сорвем его сейчас с места, — это даст противнику основание считать, что Теодоро Кастро, возможно, был советским разведчиком, что он почувствовал неладное и потому исчез из страны. Вот тогда мы окончательно поставим крест на всей его последующей разведывательной деятельности в какой бы то ни было стране. А ставить на нем крест еще рано. Ему всего сорок лет, человек в расцвете сил, набрался мудрости и опыта. Да и Лаврентий Павлович Берия всегда высоко ценил его. Не думаю, что он даст его в обиду.

Коротков, опустив голову, задумался, потом, подняв нахмуренный взгляд на Тишкова, твердо произнес:

— Все равно, я считаю, мы должны думать об их выводе из Италии. Рано или поздно нам придется этим заниматься. Вывод их я предлагаю осуществить через Швейцарию и Австрию. Из Вены они должны вылететь нашим самолетом в Советский Союз. А в Риме им надо легендировать свой отъезд на два-три месяца для лечения Луизы в связи с плохим состоянием ее здоровья после родов. По справке лечащего врача ей необходимо, якобы, переменить климат и полечиться в Швейцарии. Липовые документы на их отъезд надо нам готовить заранее…

Арсений Васильевич огорчился и, пытаясь не смотреть Короткову в глаза, переспросил:

— Значит, вы все же настаиваете на их выводе?

— Да! — гневно выпалил Коротков.

— А как мы поступим с его посольской недвижимостью? — примирительно спросил Тишков. — Да и торгово-импортная фирма в Милане практически числится еще за ним. А это уже десятки тысяч долларов США. Не выбрасывать же их на ветер?

Вопрос понравился Короткову, и он мгновенно отреагировал на него:

— Ничего предпринимать по ликвидации его фирмы не надо, иначе это вызовет подозрение. Я уже говорил вам, Арсений Васильевич, что надо думать всем, как нам обезопасить их выезд из Италии. Давайте создадим небольшую оперативную группу по обеспечению безопасности их отъезда из Рима и в пути следования до Москвы. Эта группа, а в нее я предлагаю включить кроме Павлова, Ширяева и Гречищева еще трех человек — Агаянца Ивана Ивановича, Федосеева Сергея Михайловича и Цымбала Михаила Степановича. Вот пусть они и займутся разработкой плана вывода нелегалов. План прошу доложить не позднее первого июля.

Коротков закурил папиросу, с удовольствием затянулся ею и, посмотрев на недовольного Тишкова, — а это сильно раздражало его, — укоризненно произнес:

— Я вижу, Арсений Васильевич, вы опять несогласны со мной…

Полковник Тишков кивнул в ответ.

— Вы угадали, Александр Михайлович. Мое мнение остается прежним: вы принимаете поспешное решение об отзыве Макса и напрасно торопите нас с разработкой плана вывода нелегалов с Апеннин.

— Можете оставаться при своем мнении, Арсений Васильевич! — отрубил Коротков и, щелкнув пальцами, отвернулся…

* * *

В июне 1953 года у посла Коста-Рики Теодоро Кастро и его супруги Луизы родилась дочь. Ее назвали Романеллой (в переводе с итальянского — «Римлянка»). Через две недели девочку и ее мать перевезли из родильного дома в фешенебельный посольский особняк на улице Бруно Буосси. Луиза после родов заболела, и поэтому Теодоро было не до празднеств по случаю дня рождения дочери. Соседи и друзья Теодоро были удивлены, что такой компанейский и пользующийся большой популярностью у коллег человек не устраивает никакого торжества. Они бы еще больше удивились, если бы узнали, что Романеллу вообще не крестили и что сам Теодоро Кастро, не раз целовавший крест Папы Римского, был советским разведчиком и при том, атеистом. Времени на проведение подобного празднества у Теодоро тогда не было: без Луизы ему приходилось самому заниматься дополнительной работой по анализу и подготовке к отправке в Центр добытых сведений, по шифровке их и по расшифровке поступавших из Москвы телеграмм. В одной из них Центр просил нелегала срочно сообщить предложения по организации дальнейшей разведывательной работы в Ватикане и по деятельности католической церкви в странах Европы и США.

Подготовить такие предложения и соответствующую информацию по этому вопросу для Теодоро не составило особого труда.

Из донесения Теодоро в Центр:

«…Американская разведка в отличие от нашей придает большое значение Ватикану как источнику политической информации. Несмотря на отсутствие при Ватикане официальной дипломатической миссии США, американская разведка держит там своего резидента, которым является «отец» Броух. Под его руководством работают сотрудники американской разведки, занимающие различные посты в управленческом аппарате Ватикана — это Джордж Хейнцман, Джеймс Маннингер, Винсент Маккормик, приор ордена августинцев Джозеф Дикей, кармелитанский монах Кеннет Лега и другие. США вообще имеют большие «виды» на католическую церковь. Ряд американских военных стали недавно католическими монахами, среди них один из командиров авиаэкипажа, скинувшего атомную бомбу на Хиросиму, — это капитан Роберт Люис, и испытывавший первую атомную бомбу в Лос-Аламосе капитан Берналь.

Особенно важное значение придает американская разведка сотрудничеству с орденом иезуитов, в руках которого сконцентрирована разведывательная деятельность Ватикана. Из 35 тысяч членов этого ордена четвертая часть — американцы, треть всех иезуитов находится в США или на территориях, контролируемых американцами (Япония и Филиппины). Иезуиты располагают в США 16 университетами, 38 колледжами, сотнями различных других заведений и организаций.

Далеко не случайно и то, что американская разведка создала так называемый институт по изучению современной России при иезуитском университете в Фордгаме. Характерно также, что Маккарти является личным другом «отца» Винсента Маккормика, — заместителя иезуитского генерала Жанссена.

Значение Ватикана с контрразведывательной точки зрения трудно переоценить. При папе действует так называемая «особая комиссия «про Руссия», которая занимается исключительно разведработой против Советского Союза. В состав ее входят иезуит отец Чейбер — личный секретарь Папы Римского, кардинал Евгений Тиссеран — бывший полковник французской разведки, кардинал Георгий Агагнян — известный дашнак и агент английской разведки, архиепископ Александр Евреинов — бывший агент немецкой разведки и начальник политического отдела государственного секретариата Ватикана, монсеньор Доминико Тардини. В ведении этой комиссии находится известная разведшкола «Руссикум», которой руководит иезуит Густав Андреус Веттер — выходец из прибалтийских немцев.

Есть еще так называемая конгрегация Восточной церкви, ведающая официально делами католической церкви во всех странах народной демократии и в странах, граничащих с Советским Союзом (Турция, Иран и Афганистан), она ведет в этих государствах огромную подрывную работу. О значении, которое придает ей Ватикан, можно судить хотя бы по тому, что в руководящий состав конгрегации Восточной церкви входят 21 кардинал (11 итальянских и 10 иностранных), в том числе кардиналы Спелман и Стрич (США), Инницер (Вена), Граспас (Индия), а также кардиналы Агагнян и Тиссеран. Последний назначен секретарем кардинальской комиссии, председателем же ее является Папа Римский Пий XII.

Среди ее советников кроме уже перечисленных членов комиссии «Про Руссия» состоят также: архиепископ Петр Кедигян (известный дашнак), монсеньоры — Кирилл Королевский (представляющий якобы Советский Союз), Марион Стройный (Польша), Иосиф Худасек (Чехословакия), Мойзе Киллей (архиепископ из США), Ферреро де Кавалерлеоне (генеральный викарий итальянской армии), а также иезуиты Джузеппе Филограсси, Феличе Каррелло и Эмилио Герман.

До сих пор никакой работы по перехвату добываемой Ватиканом информации по освещению комиссии «Про Руссия» и конгрегации Восточной церкви нашими органами не проводилось. Поэтому совершенно очевидно, что давно уже назрела необходимость работать нам в этом направлении.

С этой целью предлагаю создать в разведке специальный отдел, в задачи которого входило бы:

1. Разработка Ватикана, «комиссии «Про Руссия», конгрегации Восточной церкви и руководства иезуитского ордена и вербовка в них агентуры;

2. Идеологическая обработка представителей католической иерархии в странах народной демократии в целях использования их против США и Ватикана;

3. Добывание интересующей нас информации через завербованную католическую агентуру и доведение дезинформации до Ватикана, США и их союзников.

Прошу извинить меня за задержку этих сведений и предложений. Май и июнь были для меня особенно тяжелыми, потому что всей вспомогательной работой мне пришлось заниматься самому. Луиза длительное время готовилась к родам и после них больше месяца находилась в родильном покое. После трудных родов дочери она чувствует себя все еще неважно и потому нуждается в стационарном лечении.

Макс.

29 июня 1953 г.»

В тот же день газеты «Вашингтон пост» и «Ля Стампа» сообщили о том, что Лаврентий Берия разоблачен и арестован как замаскировавшийся враг советского народа. Вначале Теодоро не поверил этому, купил еще несколько итальянских и американских газет. В них рассказывалось практически то же самое, что Берия давно был связан с мусаватистской контрразведкой и являлся «агентом империализма», что он выведен из состава Президиума ЦК, исключен из партии, снят с государственного поста и лишен всех правительственных наград и звания «Маршал Советского Союза».

А вечером того же дня Теодоро получил из Москвы шифровку с указанием выйти на внеплановую встречу в Женеве с резидентом «Доном» 7 июля в 17 часов: «Место встречи — уличное кафе «Шаботэ» на набережной Монблан за столиком у бронзовых перил».

Спустя неделю Теодоро выехал в Женеву. Поселился в отеле «Ричмонд». Перед тем как пойти в кафе «Ша боте» он от имени себя и жены написал в ЦК КПСС заявление, которое решил передать при встрече «Дону».

«Заявление.

Ознакомившись с сообщениями в западной прессе, с заявлением ТАСС, опубликованным в итальянских газетах по поводу преступной деятельности Берии, мы всецело одобряем решения ЦК и Советского правительства. Попытку Берии противопоставить партии и правительству вверенные ему органы госбезопасности для захвата личной власти мы расцениваем как преступление и предательство. Считаем, что партия своевременно вскрыла и обезвредила этого политического деятеля и таким образом нанесла сокрушительный удар по врагу советского народа.

Советский народ, которому мы посвятили свои жизни, может и впредь располагать нами на любой работе и на любом посту.

С товарищеским приветом, Макс и Луиза.

7 июля 1953 г.»

Вложив заявление в конверт, Теодоро положил его в нагрудный карман и вышел из отеля на залитую солнцем улицу Жарден-Брунсвик, затем он направился к набережной — оживленному бульвару, вытянувшемуся вдоль Женевского озера. Любуясь красотой этих мест, Теодоро поймал себя на мысли о том, что неплохо было бы перебраться на работу в Швейцарию. «Для Луизы с ее состоянием здоровья эта страна могла бы стать благодатным местом проживания», — подумал он.

При подходе к «Ша ботэ» Теодоро проверился на предмет обнаружения возможной слежки и, не заметив ничего подозрительного, смело вошел в кафе. Окинув взглядом зал, он занял обусловленное место за столиком у бронзовых перил и, развернув перед собой газету «Юманите», начал читать. Заказав подошедшему бармену две кружки баварского пива, Теодоро осмотрелся. И тут к нему подсел высокий сухопарый мужчина — это был резидент советской разведки в Риме «Дон», который шепотом предупредил его на итальянском языке:

— Называй меня не Доном, а Джоном. — Он крепко пожал ему руку и тихо добавил: — От себя лично и по просьбе руководства Центра поздравляю тебя и Луизу с рождением дочери! А это, — «Дон» незаметно передал ему небольшой клочок бумаги с цифрами, — код ячейки в камере хранения на вокзале Корнавен. Там подарок вам из Москвы по случаю рождения ребенка.

— Спасибо. Большое спасибо за внимание, — раскланялся Теодоро и, заметив боковым зрением направлявшегося к ним бармена с двумя кружками пива, умолк.

Когда бармен отошел, Теодоро достал из кармана конверт, свернутый пополам и, лукаво улыбаясь, протянул его «Дону»:

— Это наш ответный подарок Центру.

«Дон», сделав большие глаза, недоверчиво спросил:

— Что это? Мы же не договаривались о передаче материалов?

— Это мое с Луизой заявление в ЦК, осуждающее преступную деятельность Берии.

Резидент кивнул и, спрятав конверт, негромко проговорил:

— Пьем пиво и вместе уходим к озеру. Там, на берегу, поговорим о делах и планах на будущее.

Несколько минут они вели беседу на отвлеченные темы, а допив пиво, вышли из кафе и направились к Женевскому озеру, беседуя о прибрежной красоте. При подходе к свободной железной скамье «Дон» осмотрелся вокруг, присел и, тщательно подбирая слова, с волнением заговорил:

— Дорогой Макс, меня уполномочили заявить тебе о том, что Центром принято решение об отзыве вас с Луизой и дочкой в Советский Союз…

Что говорил дальше «Дон», Теодоро уже не улавливал, он смотрел на своего коллегу так, словно ничего не соображал, и потому переспросил:

— Дмитрий Георгиевич, вы, кажется, сейчас сказали, что нас решили отозвать в Советский Союз?

Резидент «Дон», заметив в глазах Теодоро растерянность и озабоченность, кивнул и повторил сказанное.

Теодоро хотел что-то сказать в ответ, но не смог: резидент «Дон» так ошарашил его своим неожиданным сообщением, что он утратил дар речи. На душе у него стало муторно. Перспектива складывалась далеко не так, как он представлял ее себе: он полагал, что со временем его перебросят в соседнюю Швейцарию или Австрию, где он намеревался открыть такую же посредническую фирму, как в Италии «Карибэ». Однако после рождения дочери он пересмотрел свое отношение к жизни. Если раньше он готов был всю жизнь работать за границей, заниматься любимым делом — «разведкой в поле», то теперь, когда достиг уже большого успеха, он понял, что важнее всего на свете не успех, а семья, мир, из которого не хотелось бы уходить, дом, из которого не хотелось бы уезжать, а если и придется уезжать, то не расставаться с мыслью: «Скорей бы назад, к семье!» Великое это счастье — иметь семью! А самое главное — ощущать себя на родине свободным человеком, когда не надо ходить по лезвию ножа и опасаться каждый день и час, что за тобой, возможно, следят и могут арестовать. Вот и в этот момент он подумал об этом и с затаенной улыбкой на лице, глядя на резидента «Дона», спросил:

— Скажите честно, кто дал указание на отзыв нас из Италии?

— Коротков, — не колеблясь ответил тот и тут же пояснил: — Он сейчас исполняет обязанности начальника внешней разведки.

— И как же понимать нам этот отзыв в Москву?.. Не торопится ли Александр Михайлович поставить крест на нашей разведывательной деятельности за границей?

Глядя в мрачное лицо Теодоро, «Дон», конечно, понимал, почему отзывают его коллегу в Советский Союз, и потому позволил себе упрекнуть его:

— Но вы же сами забили тревогу о своих опасениях быть расшифрованным?!

— Да, было дело, я сообщал об этом в Центр. Потому что в последнее время стал ощущать, как вокруг меня будто сжимается невидимое кольцо проявляемого ко мне повышенного интереса со стороны подозрительных лиц.

— Если вы придаете этому серьезное значение, то это правильно. Однако, насколько мне известно, никаких проколов с вашей стороны еще не было…

— Вчера не было, сегодня не было, а завтра может быть. И тогда уже будет поздно. Ничто не вечно, ничто не бесконечно.

— Допустим, это так, — согласился «Дон». — Но я считаю, что вы со своими связями в Риме могли бы еще принести большую пользу нашей стране. Ибо далеко не каждому разведчику из какого-либо государства выпадает в жизни стать чрезвычайным и полномочным послом чужой страны и представлять ее интересы не в каком-то захудалом, третьеразрядном государстве, а в такой крупной европейской стране, как Италия. Мне известно также и то, что у вас сложились хорошие отношения с президентом Италии и главой Ватикана, с премьер-министром де Гаспери и с сотрудниками МИДа. С вашей помощью наша разведка, на мой взгляд, контролирует сейчас деятельность тринадцати иностранных посольств, аккредитованных в Риме. И потому я очень ценю вас, Макс, и очень сожалею, что вас отзывают преждевременно…

Со стесненным сердцем внимал Теодоро словам резидента. Проявляя немалый такт, «Дон» не претендовал на роль утешителя, не рассыпал пригоршнями похвалы, посулы и ненужные советы, не лез в душу человека, но умудрялся ненавязчиво показать, чего стоил Теодоро Кастро.

— Но теперь уже ничего не поделаешь, — продолжал раздумчиво «Дон». — Регистрируйте рождение дочери в Риме и думайте вместе с Луизой над обоснованием причин отъезда из Италии месяца на три-четыре. Причем обосновать надо так, чтобы ваше окружение, — друзья и знакомые, — не расценили это умышленным исчезновением и чтобы не давать им повода думать о том, что костариканский посол был не тем человеком, за которого выдавал себя долгое время.

— Вы правы, Дмитрий Георгиевич. Признаюсь вам откровенно, не хотелось бы мне терять всего того, чего я достиг в Риме и мог бы еще достигнуть на «своей» родине в Коста-Рике. Через некоторое время там должны состояться президентские выборы. По многим прогнозам их должен выиграть лидер партии Национального освобождения Хосе Фигерес. Он, как вы знаете, один из тех моих покровителей, кто поспособствовал моему переходу на дипломатическую работу. В случае же его избрания президентом, он обещал мне назначение на любую министерскую должность в своем правительстве. Это намерение Фигереса подтверждали впоследствии не раз приезжавшие в Рим его ближайшие соратники Франсиско Орлич и Даниэль Одубер.

Резидент «Дон» слушал Теодоро, не глядя на него. Когда он закончил свою мысль, «Дон» уставился на него пронзительным, гипнотическим взглядом и торопливо заговорил:

— Нельзя быть наивным в разведке, Макс! Если вы даже и станете в правительстве Фигереса правительственным министром, то совсем утратите свои оперативные возможности, которыми вы располагаете сегодня. Да и Центр, я уверен, не даст санкцию на переброску успешного и везучего супернелегала, каким являетесь вы, в такую малозначимую страну, как Коста-Рика. Эта банановая с двухмиллионным населением республика не особенно интересует нашу разведку. Там есть советское посольство, и этого вполне достаточно. Так что набирайтесь терпения и готовьтесь постепенно к пока не скорому еще отъезду в Советский Союз.

Осмыслив сказанное, Теодоро тяжело вздохнул и нетерпеливо спросил:

— А почему нескорому?

— Учитывая ваше высокое дипломатическое положение и чуть ли не дружеские связи с высокопоставленными лицами Ватикана, Италии и Коста-Рики, Центру предстоит разрабатывать специальные мероприятия по выводу вас в Советский Союз. Поэтому Коротков просил вас дать свои предложения.

— Что он имел в виду?

— Прежде всего, надо найти предлог для долгосрочного отпуска.

Теодоро колюче посмотрел на «Дона» и, чтобы снять напряжение, прибег к излюбленному приему — использованию в таких случаях юмора и шуток, которые помогали ему избавляться от стресса:

— Передайте Короткову, что мы с Луизой — народ не банальный! В нас знаете, сколько разных кровей намешано?! И скифская, и индейская, и ацтекская, и испанская, и татаро-монгольская. А еще раньше — и хазарская, и печенежская. И в конце концов все это отлакировали братья-евреи…

Резидент «Дон» заставил себя улыбнуться.

— Так это уже не кровь, а ерш получается, — громко засмеялся он от своей же шутки.

— А от ерша, вы сами знаете, голова дуреет и рассудок мутнеет. Поэтому при возникновении опасности или каких-то подозрений к нам мы будем косить под дураков… А если говорить серьезно, то я попрошу у «своего» министра двухмесячный отпуск и мотивирую это необходимостью длительного лечения жены в Швейцарии после трудных родов. Это соответствует действительности, и об этом знает все мое итальянское окружение. Что касается официальных костариканских и югославских лиц, а также своих друзей, то я могу подкрепить это личными письмами в их адрес…

Немного подумав, Теодоро добавил:

— Для убедительности причин нашего отъезда и нахождения в Швейцарии просил бы открыть мне счет в женевском или бернском банке. Адрес нашего абонементного почтового ящика я могу потом сообщить своим близким связям в разных странах. А где-то через два-три месяца в переписке с ними я дам понять всем, что моя семья по совету швейцарских лечащих врачей жены намерена поселиться в Мексике на родине Луизы или в Бразилии, где у нас имеется земельная собственность. Вот такими могут быть мотивы нашего исчезновения из Италии.

— Разумно, — согласился «Дон». — Полагаю, что и Центр одобрит ваши предложения… Что ж… будем тогда закругляться. — Он встал со скамьи и посмотрел на часы. — Да, мне пора, иначе опоздаю на поезд, идущий до Милана.

— А почему до Милана, а не до Рима?

— Там мне необходимо задержаться на сутки.

— Тогда у меня к вам просьба, Дмитрий Георгиевич. Сообщите в Центр о необходимости каким-то образом переправить в Москву мою личную библиотеку из пятисот томов ценных книг. Оставить их в Риме я никак не могу. А везти их с собою в Швейцарию, а это не менее восьми чемоданов, мне нельзя — сразу возникнут подозрения. Вторая просьба такая — для временного проживания в Швейцарии и лечения Луизы нам потребуются деньги…

— Финансовые вопросы вы должны обсуждать не со мной, а с Центром, — не дал договорить ему резидент «Дон».

— Подождите-подождите, Дмитрий Георгиевич! — раздраженно воскликнул Теодоро. — Я же не прошу вас обсуждать эти вопросы, а только сообщить в Центр. Вам же безопаснее это сделать, чем мне. У вас есть дипломатическая почта, есть курьеры, у меня сейчас ничего этого нет. Остались только тайники и шифры, но пользоваться ими я по указанию Центра уже не имею права. Дано такое право Луизе, но она сейчас больна и отошла от этих дел.

— Хорошо, я позабочусь об этом, — поспешил заверить его «Дон». — Условия связи со мной остаются прежние — только через тайник номер шесть. Это, конечно, в том случае, если Луиза способна будет выйти на тайниковую операцию.

— Понятно.

— Тогда все. Не забудьте забрать из камеры хранения на вокзале Термини подарок для Луизы.

— Не беспокойтесь, не забуду, — без энтузиазма ответил Теодоро и, обидевшись за неприятную и неуважительную концовку разговора, сухо распрощался с «Доном», даже не глядя на него.

* * *

Луиза с интересом выслушала до конца рассказ мужа о его встрече и беседе с римским резидентом «Доном» и неожиданно для Теодоро обрадованно воскликнула:

— Прекрасно! Я давно уже ожидала этого дня, когда нам скажут об окончании секретного и рискованного образа жизни и замене его на свободную и безопасную жизнь. Мечта моя — иметь свою квартиру и никуда больше не уезжать из нее. Мне только одно непонятно, — лицо ее сделалось мрачным, — почему ты сказал, что нас будут выводить в Советский Союз и что мы должны там осесть, бросить якорь? Но почему опять в Россию, а не в Мексику?

Об этом Теодоро даже не думал: он считал естественным, что они должны возвратиться только в Советский Союз и жить только в Москве.

— Помню, когда мы жили в Москве, там даже летом было холодно, не говоря уже о зиме с ее жестокими морозами, — продолжала Луиза, кутая свои худенькие плечи в шерстяной платок. — Однажды я говорила тебе, что мне не хотелось бы ехать в Россию. И говорю тебе сейчас еще раз — нам не надо ехать туда… Неужели не понимаешь, что ты — человек другой, буржуазной закваски? Ты же сам мне рассказывал, что родился и рос в капиталистических странах — Литве, Польше, Франции. Не кажется ли тебе, что теперь ты не сможешь вписаться в советскую социалистическую систему? У советских людей свои жизненные ценности, у них своя культура и своя житейская мораль… Не понимаю, почему бы Центру не перебросить нас в теплую страну, скажем, в ту же Латинскую Америку? — негодовала она.

Зная, что Луизу надо убеждать неоспоримыми фактами, Теодоро нежно поцеловал ее и начал издалека:

— Меня радует, что ты рассуждаешь вроде бы правильно, но не учитываешь и не считаешься с существенными моментами в моей жизни и работе. Во-первых, я был и остаюсь европейцем в полном смысле этого слова. Я знаю Европу изнутри и потому без особого напряжения смогу вписаться в жизнь советских людей. Если уж я без затруднений вживался и легко впитывал в себя национальные культуры, языки и традиции латиноамериканских стран, где меня, ты знаешь, принимали за своего, то я за большую честь сочту вернуться на Родину. В каких бы странах я не жил, я никогда не терял чувства родной мне отеческой земли…

— Но ты же родился на литовской земле? — вставила Луиза, недоумевая.

— Литва и моя малая родина Трокай пятнадцать лет назад вошли в Советский Союз. И потому СССР стал и для меня большой Родиной! Когда мы жили в Москве, неужели ты не почувствовала тепло и отзывчивость советских людей? Таких людей, как в Москве, я не встречал ни в одной стране мира, где мне довелось жить и работать. В Советском Союзе были всегда невероятно теплые и добрые взаимоотношения между людьми. Это, во-первых, — заключил он. — А во-вторых, в Россию мы должны возвращаться еще и потому, что это решение Центра. Это приказ! А приказы мы обязаны выполнять, иначе нам удачи не видать.

Луиза в отчаянии покачала головой.

— Но там же сейчас «железный занавес»! Как мы будем жить там?! — запаниковала она.

Теодоро радостно засмеялся.

— Так это же очень хорошо! — воскликнул он. — За «железным занавесом» мы будем жить в полной безопасности. А вот на твоей родине и в любой другой латиноамериканской стране, куда ты зовешь меня, могут опознать меня многочисленные знакомые по войне в Испании и по коммерческой деятельности. В конце концов, мое возращение в Южную Америку может обернуться арестом, тюрьмой или ссылкой… Ты этого, что ли, хочешь для меня?

Она долго и задумчиво смотрела на него, потом гневно выпалила:

— А ты обо мне подумал, как я буду жить в России, не зная русского языка?

— Не волнуйся, моя любимая женушка, я буду там твоим личным телохронителем, переводчиком и учителем русского языка. Самое главное — мы будем там всегда вместе и будем всегда понимать друг друга без твоих знаний русского языка. Ближе тебя и нашей дочки Романеллы у меня там никого не будет. Я буду гордиться вами в Москве. Обнимать и целовать вас, уходя на работу. И, возвращаясь с нее, опять обнимать и целовать.

Внутреннее раздражение Луизы улеглось, на душе ее установилась обреченная успокоенность. Она поняла, что какие бы еще слова не были сказаны ею, всегда и во всем только любовь и полное взаимопонимание между ними будет определять их дальнейшую судьбу в Советском Союзе.

— Хорошо, Тэд. Хорошо, что ты такой у меня, ни на кого не похожий, — сахарным голосом сказала она. — С тобою я хоть куда поеду! Я понимаю, что мир велик и повсюду в нем живут люди. Так когда мы должны уезжать из Италии?

Обрадованный ее согласием Иосиф, не задумываясь, ответил:

— Как только мне дадут отпуск в «нашем» МИДе. Скорее всего… месяца через два-три. Где-то в октябре или ноябре. Но готовиться к отъезду мы должны тайно каждый день и час. И потому я очень прошу тебя не проговориться об этом нигде и никому. Не вздумай сообщать и своим родственникам о предстоящем нашем отъезде в СССР. И даже там, когда мы будем находиться в Москве, никто не должен знать, откуда мы приехали. Даже за «железным занавесом» лучше держать язык за зубами. Это в наших интересах.

Луиза бесцеремонно махнула рукой.

— Мог бы и не предупреждать об этом. У меня не будет там возможности с кем-либо общаться. Ты же понимаешь, не зная русского языка, я могу изъясниться лишь на английском, испанском или итальянском.

— Виноват, об этом я не подумал.

— В следующий раз думай, о чем и что говоришь…