Утром, подъехавшего Милонега тут же вызвали к сотнику. Даниил был серьёзен, сразу же приступил к постановке задачи: «Ганзейские наших купцов захватили в немецких землях, опять торговые споры начались, партию товара конфисковали. Новгородцы тоже кое-кого из немцев и шведов закрыли. Поплывёшь с ними, обменяешь на наших».

— В какие города?

— В Висбю, на Готланд, и в Любек. Из своих пару человек возьми. Конфискованный товар вернёшь вместе с немецкими купцами… только если наших купцов с товаром отпустят.

— Если товара нет, меняем только людей?

— Верно. В Висбю приплывёте — сразу на новгородский двор иди, наши купцы тебе всё, что нужно, доложат. Так же и в Любеке. Ну и походи, послушай там, ты же немецкий знаешь, может что ценное и разведаешь.

— Так и сделаю. Когда ладья отплывает?

— Да они уже готовы поди, вас дожидаются. Храни вас Бог, — сотник обнял Милонега, — путь дальний, в два месяца бы обернуться.

— Постараемся.

Подойдя к своим подопечным, он выкликнул: «Змей, Лось, со мной отплываете, ладья нас дожидается уже». По пути к реке десятник заехал домой, оставил в конюшне своего Буяна, попрощался с родителями, братом, сестрой, захватил тёплый плащ и направился к пристани.

— Не смогу Илонке сообщить об отъезде, — подумал он, — да и нет её дома сейчас.

Ладья действительно стояла готовая к отплытию. Подъехали Змей с Лосем, попрощались с провожающими Щеном и Лузгой, отдали им своих казённых лошадей и по сходням взбежали на борт корабля. Милонег поднялся замыкающим, помахал рукой своим младшим подопечным, окинул взглядом пристани, Великий мост, крепостные стены.

— Прощай Господин Великий Новгород, даст Бог, вернёмся.

Ладья отчалила от берега, парни со свежими силами на вёсла подналегли, и полетел корабль по Волхову.

— Выйдем в море, поставим паруса и пойдём себе к Готланду, ветер попутный, — обратился к десятнику владелец судна Алексий.

— Сколько же дней до него идти?

— С попутным-то ветром и за семь-восемь суток можно доскочить, главное — шторма бы не было, да всяких ненужных встреч.

— Зажечь есть чем стрелу? Пакля, смола?

— Найдётся, конечно.

Милонег показал глазами на три полных колчана стрел, — Пусть попробуют сунуться, спалим их паруса и драккары, издали. Среди обычных стрел опытный глаз морехода заметил и зажигательные, с удлинёнными наконечниками, снабжённые ячейками, в которые и вставлялась просмолённая пакля. Алексий приободрился после такого заявления.

— Разведчики?

— Может и так, улыбнулся десятник, а сам уже провалился в своих воспоминаниях во вчерашний день.

— Её как будто специально под меня кто-то вылепил. И вот подумай, да, она не девственница, не то что воспитанные новгородские барышни, но неужели найдётся такая же ещё одна? Чтобы как ключ в замок без заеданий вошёл и открыл, твоя, ближе некуда и это — навсегда. Только… когда теперь увидимся? Вернусь в конце сентября видимо, пошлют ли ещё раз в ту сторону с разведкой в грязь и распутицу? До её деревни около сотни вёрст…

— Алексий, а сколько вёрст нам до моря идти на вёслах?

— Двести с хвостиком. Завтра до полудня доберёмся. Сейчас легче — по течению плывём, на обратном пути вдвое дольше получится. Пока мы на своей земле, лагерь в любом месте можем устроить. А вот у чужих берегов надо быть всегда начеку — береговое право действует во многих землях.

— Что море выбросит на мой берег, то моё?

— Да. Часто местные добивают спасшихся после кораблекрушения, чтобы завладеть остатками корабля и их имуществом, так что расслабляться нельзя.

— Поганые у них законы.

— Вообще, есть у нас договор с готским берегом о содействии нашим кораблям, но он действует в гавани Висбю. Крестьяне же, живущие по другим берегам Готланда, часто не прочь поживиться за чужой счёт и даже попиратствовать.

Под вечер ладья приблизилась к левому берегу реки, уже не такая стремительная как утром. Несколькими выстрелами Милонег со Змеем добыли четырёх уток, которых и подобрали с корабля, прежде чем тот подошёл к причалу Ладоги на ночёвку.

Влад, глазами Милонега, поглощал пейзажи древнерусской земли: берега реки, густо поросшие лесом, пристань и стоящая за ней крепость с массивными каменными башнями, всплески крупной рыбы на водной глади, обилие уток, лебедей, плавающих вблизи зарослей.

— Вода чистая, зачерпывай шлемом и пей. И воздух сладкий, и листва, травы, без химического налёта от кислотных дождей, и продукты все натуральные, со своим исконным вкусом. Как же испоганили мы свою планету за последние полвека-век. Что мы имели в начале товарно-денежных отношений и что имеем теперь, когда они доведены до абсурда? Потребитель, как избалованный ребёнок, не успевает заполучить одну игрушку, как тут же бросает её и тянется к следующей, а для этого проводит свою жизнь в загазованных городах, в бетонных коробках, бегая по заасфальтированной земле в поисках дополнительной работы, то есть лишних денег. Мы приехали, господа, перспектив у такого общества нет. Мусорная куча, которую мы производим ради погони за всё более технологически изощрёнными цацками, растёт намного быстрее нашего сознания.

Сознание Влада вынырнуло из тела Милонега в своё, в двадцать первый век, сохраняя все чувства и эмоции, которые обрело в путешествии.

— Когда-то у меня было уже такое погружение в первобытную реальность, запахи… я прилетел из Москвы в Якутск, впервые, после парфюмерно-фантовых ароматов столичного аэропорта, в Якутске накрыло шлейфом сосново-дымных запахов горящей тайги, скрещенных с душком национальных блюд из оленины и конины. А потом, когда уже обосновался в заполярном авиаотряде, обоняние воспринимало окружающий мир как то, что осталось нетронутым с незапамятных времён. Как пахнет ягель, сено, олень, свежевыловленный таймень, «кирпич» замороженного на улице молока якутской коровы. Все эти запахи исподволь врезаются в память и со временем становятся определяющими для данной реальности. Стоит сейчас ощутить запахи курящегося самосада и жарящихся на примусе грибов, память тут же услужливо перенесёт в детство, летние каникулы в тамбовском райцентре шестидесятых годов. Запах болгарских сигарет, шоколада, тёплая волна воздуха, сдобренная ароматом сгоревшего авиационного керосина, и память уносит в конец семидесятых — первые годы обучения на реактивных самолётах…