Она сидит, скрестив ноги, посередине постели, ее нагое тело обернуто простыней, обеими руками она держит чашку кофе. Комната наполнена дневным светом, и она купается в его сиянии. Ее волосы тускло блестят. Она смотрит на него, затем в свой кофе, закрывая большие томные глаза полупрозрачными веками.

Кажется, все замедляется, любое самое малое движение исполнено глубокого смысла. Он смотрит на ее ресницы, длинные, загибающиеся кверху, все еще сохраняющие голубой оттенок вчерашней туши. Кажется, они лелеют ее щеки и одновременно флиртуют с ним. В уголках ее рта образуется в ответ усилие, почти растягивающее ее губы в улыбку, но она сопротивляется и прячет взгляд. Она отнимает чашку от губ, и простыня спадает с ее плеч. Она удерживает простыню локтями, чтобы прервать ее падение. Черный кофе очень горячий. Она осторожно отхлебывает из чашки. Веки все еще прикрывают ее глаза, ресницы увлажняются над паром, поднимающимся над кофе. Это длится пару секунд, но для Гевина, который все запоминает, время тянется много дольше.

Ему кажется, будто они на дне глубокого водоема, а когда она откидывает назад голову и смотрит на него широко раскрытыми глазами, он почти уверен, что увидит столб ее волос, колеблющийся, как водоросли в воде.

— Шейла предложила мне работу.

Ее голос звучит четко и громко. Она отнюдь не погружена в тот самый воображаемый мир, что и он. Он делает усилие, чтобы достичь водной поверхности.

— В самом деде?

— Да, работу в лавке. На лето. Если я захочу.

— А ты захочешь?

Она откидывается назад, забыв о простыне, которая спадает, ставит чашку с кофе на пол рядом с матрасом и так же плавно снова ложится. Ее колени согнуты, одна нога лежит на другом колене, так что ступня раскачивается на весу.

— Не знаю, думаю, что да. Это зависит от того, захочешь ли ты, чтобы я была рядом в оставшееся летнее время.

В данный момент он живет одним помыслом. Знает, что звучат и другие голоса в расчете на то, что их услышат, но он убавил их звучание, он не слышит их. Он хочет больше всего, чтобы Кэт осталась, и это единственное, что занимает его внимание.

Он лежит в постели рядом с ней, на спине, поддерживая себя локтями, глядя ей в лицо.

— Хотелось бы, чтобы ты осталась.

Она целует его в кончик носа.

— Хорошо, я скажу Шейле.

Ее розовые губы блестят от влаги. Он проводит по ним взглядом, а она, чувствуя этот взгляд, высовывает язык и убирает назад, как ящерица на камне. Он быстро склоняет голову, впивается в ее губы поцелуем, нащупывает своим языком ее язык. Она прижимается к нему телом, ее руки и ноги крепко держат его в плену. Они катятся по постели с тесно прижатыми губами, пока она не оказывается сверху. Она поднимает голову на дюйм вверх, ее волосы покрывают их головы, как занавес из морской травы.

— Ты собираешься продолжить свою историю?

— Придется идти на работу.

— Я задержу тебя на пять минут.

— Опоздаю.

— Хочу знать, что случилось с племянницей императора.

— Хорошо. Но это будет уже отредактированная версия.

— Давай редактируй.

Ее губы всего в нескольких дюймах от его губ. Он чувствует ее дыхание. Его вдох — ее выдох, и ее вдох — его выдох.

— Сюркоту удалось проникнуть в город. Против пришельцев собиралась большая армия, так как беглецы из леса преувеличили численность римлян.

— Мужчины любят это делать.

Кофе благоухало ароматом, он был так же сладок, как вкус ее кожи.

— Но Сюркот не удовлетворился этой информацией, он решил освободить принцессу. Спрятавшись в толпе людей, которые прибыли в преддверии сражения, он пробрался в замок. Нашел способ проникнуть в палаты, где содержалась принцесса. Там он обнаружил знакомого человека из римского дворца по имени Нарбор, который попал в плен вместе с принцессой. Нарбор сопровождал Сюркота и его спутника на встречу с принцессой.

— Она была красива?

— Принцессы всегда красивы.

— Как она отнеслась к Сюркоту?

— Она видела Сюркота и раньше во дворце дяди и знала о его незаурядной доблести.

— Должно быть, она была взволнована.

— Уверен, что так. Она сообщила Сюркоту, что у злого князя Милократиса имеются особые доспехи и меч, который он всегда носит при себе во время сражения. Говорили, кто оденет эти доспехи и возьмет в руки меч Милократиса, тот принесет ему гибель.

— Она показала Сюркоту, где они хранились?

— Показала. Сюркот взял доспехи и меч, а принцесса согласилась открыть в удобный момент ворота города, чтобы впустить римлян. Они решили сами атаковать город, вместо того чтобы ожидать сражения у моря, где превосходство противника в численности было бы очевидным.

Кэт приподнялась в постели на локтях и начала нежно целовать его шею, ее губы едва касались его кожи.

— Продолжай.

— Что ж, все шло по плану. — Ее язык скользит по мочкам его ушей, едва касаясь, оставляя тончайший след слюны. — Принцесса открыла городские ворота, а римляне подожгли город. Милократис обнаружил пропажу своих доспехов и пребывал в состоянии больших сомнений и крайнего отчаяния. Когда он встретился на поле боя с Сюркотом, то понимал, что оправдаются его худшие опасения. Он набросился на Сюркота и нанес ему рану на лбу, но молодой рыцарь не испугался. Хотя кровь заливала Сюркоту глаза, он яростно сражался, — Гевин сделал энергичное глотательное движение, — и снес голову Милократиса с плеч.

— Так ему и надо.

Он прекращает рассказ. Кэт лежит на нем. Ее голова покоится на матрасе рядом с его головой, закрывая свет от окна. Он чувствует прилив страха. Вес ее тела прижимает его к постели, от ее кожи исходит жар, ее дыхание увлажняет его шею. В груди знакомое теснение, в животе холод. Он закрывает глаза и дышит. Медленные вдохи и выдохи. Ему не хочется ее расстраивать.

Гевин снова открывает глаза, выбирается из-под нее, тихонько перекатывается в сторону так, чтобы они легли рядом.

— Прости, нога онемела, — говорит он. Перед тем как встать, он нежно целует ее в губы. Берет одежду и начинает одеваться.

— Никак ты собираешься уходить?

— Нужно идти на работу. — Он пытается угадать, слышит ли она нотки страха в его голосе. Пытается расслабить мышцы лица и тела, заставляет себя улыбнуться. — Во всяком случае, лучше уйти в надежде, что ты будешь хотеть меня больше.

На работе он чувствует, что его сердцебиение слишком частое и с перебоями. Он не хочет позволить своим мыслям бесцельно блуждать. Ему хотелось бы думать о предыдущей ночи, вновь пережить ее, посмаковать. Но этому мешает тревога, угрожающая сокрушить его. Ему придется отбиваться от нее. Если ему удастся отгонять воспоминания достаточно долго, возможно, они отступят. Возможно, он научится сосуществовать с прошлым. Возможно, ему удастся наладить нормальную жизнь с Кэт.

Остается покрасить еще половину потолка. Он красит белой краской по белому. Старая краска еще не загрязнилась. На ней нет глубоко въевшейся грязи, она просто утратила блеск. По мере того как потолок принимает новое покрытие, он видит разницу, понимает то, чего раньше не понимал, а именно: то, что потолок нуждался в новом слое краски. Он наблюдает, как влажный блеск новой краски поглощает пространство, занятое прежде старой белой краской. Часть потолка, которую он выкрасил вчера, просохла, но сохраняет новизну блеска. Тот край коридора выглядит ярче, чем другой. Гевин сосредоточивает внимание на краске, оставшейся на щетке, на густой вязкой краске в банке, на оттиске щетины на поверхности краски, который быстро исчезает. Он предпочитает щетку валику, хотя валик закрашивает большее пространство. Он чувствует, что лучше управляется со щеткой. Когда он красит валиком, глядя на потолок, краска забрызгивает лицо.

Капли краски скатываются по рукоятке щетки со щетины, и он стирает их рукой. Краска застывает на его ладони. Он сжимает руку в кулак и вновь разжимает ее. Краска распространилась по его руке живописными линиями, но обошла глубокие морщины, образовав в середине ладони белое пятно, испещренное прожилками. Окрашенные линии плоти, показавшиеся на фоне белизны, выглядели безобразными и уязвимыми, как губы, виднеющиеся через маску. Он обтирает руку о комбинезон, удаляя большую часть краски, смазывая наколку и приводя цвет руки к единообразию.

Он помнит, как они провели первую ночь близ турецкой границы, прибыв к ней в темноте после долгой езды от столицы. Черная, безлунная, беззвездная ночь. Друг Бертрана Фред встречает их на окраине деревни. Их дружбу омрачает осмотрительность.

Они были друзьями и коллегами. Вместе работали в Афганистане. Фред был репортером, Бертран — фотографом. Теперь Фред бросил журналистику и все, что связано с этим образом жизни. Во время поездки к месту назначения Бертран сказал Гевину, что не верит в способность Фреда удержаться. Тяга к журналистике слишком велика.

— Он чертовски способный журналист. И если бы он хотел бросить эту специальность и вести легкую жизнь, то зачем ему нужно было останавливаться так близко от иракской границы.

Однако Гевин не уверен в этом. Он чувствует стесненность. Из-за совместного прошлого Фред не может бросить Бертрана, но это является вмешательством в хрупкую безопасность, которую он себе обеспечивает. Хотя Гевин раньше никогда не встречался с Фредом, он чувствует, что изменилось что-то фундаментальное, что Фред больше не является рисковым авантюристом, каким его описывал Бертран во время поездки. Фред знает, что должен помочь Бертрану, но он также знает, что за это ему нужно будет заплатить высокую цену.

Они оставляют машину близ заброшенной фермы, которую не видно со стороны дороги. Когда они перейдут к следующему этапу своей поездки, Фред приедет и востребует машину, а сейчас они следуют по полю за Фредом, силуэт которого едва различим под покровом тьмы, к его дому — низкому квадратному строению из двух комнат. Там он подогревает на керосиновой плите картофельный суп, варит на пару рис. Они жадно едят это из мисок, сидя на полу по-турецки.

Бертран выглядит раскованным. Он болтает с Фредом о прежних временах, прошлых приключениях, громко смеясь над промахами и неудержимо над тем случаем, когда их захватили в плен, правда, всего на два часа. Гевин наблюдает за ними. Фред тоже смеется, но Гевин видит, что его смех вынужденный. Интересно, замечает ли это Бертран. А если замечает, то почему он продолжает разговор, который явно не нравится Фреду. Бертран смеется так, что по его лицу текут слезы.

Гевин выходит из дома в темноту.

На некоторое время он бросает щетку. Берется за валик. Спускается вниз по лестнице и наливает краску из банки в лоток. Краска гуще патоки. Она льется медленно широкой струей. Ему приходится резко встряхивать банку, чтобы предотвратить вытекание слишком большого количества краски. Убывающая краска оставляет на поверхности банки толстую белую пленку. Он пользуется валиком, чтобы удалить ее, затем вновь взбирается по лестнице с лотком в руке.

Тогда он не имел ничего против тьмы. Ночь радовала его. Она представлялась лучше, чем напряжение в доме. Лучше, чем беспечность Бертрана. Далеко он не отходит, всего на пару сотен ярдов. Но достаточно далеко, чтобы до него не доносились голоса из дома. Было тепло, темная ночь доставляла удовольствие, поддерживая в нем уверенность в себе.

Через две ночи они тряслись в кузове грузовика, груженного ящиками с консервами. Они были заключены в пространство у основания штабеля. Поездка оказалась неудобной до крайности. Из-за ухабистых дорог казалось, что ящики обрушатся на них. Было так темно, что Гевин едва видел кончики пальцев, когда держал их перед лицом. Но даже в такой ситуации у него не было страха. Скорее, возбуждение. Но опасность существует, и она смешана с кровью, которая течет по венам Гевина и волнует его.

Рука, державшая валик, начинает дрожать. Гевин кладет валик в лоток с краской и опускает руку, встряхивает ее, чтобы восстановить кровоток. Но дрожь не прекращается, она усиливается, переходя от руки в плечи и шею. Он спускается с лестницы и ставит лоток на пол. Садится рядом с ним, прижимает колени к груди, стараясь остановить дрожь. Затем трясется всем телом, на щеках выступает влага.

Не темнота вызывает это состояние. Воспоминания, связанные с ней, вполне безопасны. Кризис случился раньше, когда он почти забыл о них в присутствии Кэт, когда его рассказ почти подошел к концу. Он хочет вернуться туда, изучить, оценить степень опасности. Но разум не позволяет этого сделать. Отбрасывает его, как магнит с противоположным полюсом. Он не властен над разумом. Он бессилен против прошлого, которое вползает неожиданно и готово омрачить будущее в любой момент.