Пришел Матвей Фомич на место преступления. Дверь, прислоненную к перилам, внимательно осмотрел. Крюком здоровенным звякнул. В избу вошел, к Желтоножкиным обратившись:
— Ничего руками не трогали? С места на место не передвигали? Так все было?
— Ничегошеньки, Мотя, не трогали… — засуетилась баба Клава. — Как телевизора хватилась, сразу к тебе… Только вот половики трясти собрала, а так ничего не трогали…
— Да… — нахмурился Пантюшкин. — На половиках следы могли быть…
Баба Клава виновато умолкла. Дед в кулак закашлялся, а Димка, спиной повернувшись, замазку на подоконнике ковырял.
— Дверь, говорите, на ночь заперли? — уточнял Пантюшкин.
— Заперли! Как же… — кивала баба Клава. — На крючок…
И велела было Димке крючок накинуть, чтоб картину прошедшей ночи в точности нарисовать да спохватилась, что дверь на крыльце стоит.
Осмотрел Пантюшкин тумбочку из-под телевизора. Следы от четырех круглых ножек. Ничего не мог понять Пантюшкин. Ладно бы самовар украли — предмет старины. Или копилку-кошку лупоглазую. Деньги в ней. Или, на худой конец, кур. И дверь взламывать не надо, вырвал доску в сарае, покидал в мешок…
— А я утресь жду, пока часы забьют… — причитала баба Клава. — А они молчат. Видать, он в темноте-то хотел их со стены за гирю сдернуть, а гиря-то оборвалась…
— Она, в аккурат, по ноге-то его и тяпнула… — сказал дед Ваня. — Потому что стука я не слыхал… Ежели бы по полу бабахнула, я бы проснулся…
— Спасибо, гиря напугала… — перебила деда баба Клава.
— Так вот я и говорю, если гиря-то его по ноге тяпнула… — продолжал дед, — то он теперь хромает. Вот и надо глядеть: кто в Гусихе хромает, тот и украл…
— Иди лучше двор подмети… — сказала Клава деду. — Мотя не дурее тебя, сам разберется.
И в глаза милиционеру посмотрела. Доволен ли, что она про него так говорит.
Пантюшкин гирю на полу осмотрел. Тяжелая гиря. Есть правда в дедовых словах. Через круглую лупу Пантюшкин осмотрел пол под часами — отпечатка от гири не было. Надо поглядеть, кто в Гусихе хромает… А часы остановились ровно в полночь. Возможно, они бить начали и вора спугнули. Мог с перепугу за гирю дернуть. И теперь сказать — собирался он только телевизор вынести или до нитки обобрать — трудно. И еще одна деталь смущала Пантюшкина — почему свершилась кража именно в день рожденья? Скорее всего, это совпадение.
Пантюшкин крался по избе, оглядывая каждый сантиметр пола. Вдруг на глаза ему попался подозрительный предмет — красная расческа.
— Ваша? — спросил Желтоножкиных.
— Наша! — бросился к расческе Дима.
— Глаза-то разуй! — рявкнула баба Клава. — Какая же это твоя?! У тебя железная с хвостиком, а у меня гребенка…
«Улика…» — промелькнуло в милиционеровой голове.
Видно, расческой пользовались недолго. Зубья целы и цена хорошо видна — сорок копеек. На одной стороне… А на другой! Ахнул Пантюшкин, увидев на другой стороне выцарапанное гвоздем слово «БОРЯ».
— Боря… — повторил Пантюшкин, и замелькали в голове лица гусихинских мужиков. И особенно ярко в этом калейдоскопе возникло лицо школьного истопника Бори Бабулича. Да тут как раз Димка рукав тронул:
— Дядь Моть…
Но бабка Димку по затылку стукнула, и он умолк.
«Но почему же все-таки в день рожденья? А если это не простое совпадение…» — подумал Пантюшкин, а вслух спросил: — А нет ли у вас врагов? Может, к вам плохо относится кто?
Баба Клава обиженно плечом дернула:
— Скажешь тоже, Моть… Ты же знаешь, люди меня уважают… Весь век в Гусихе живу, малой пташки не обидела… Хотя… Пожалуй что, затаил на меня обиду один человек…
— Назовите его…
— Пусть Митька выйдет… — сказала Клава Желтоножкина и, когда Димка исчез за дверью, наклонилась к уху Пантюшкина. — Васянька Плотников. Сторож. Когда я в девках была, он ко мне сватался… До сих пор злится, что я за него замуж не пошла…
Крепко озадаченный вышел Пантюшкин на крыльцо и вдруг на глаза ему попался странный белый след. Будто шагал по крыльцу снежный человек. До того белыми и огромными были отпечатки следов. И рисунок странный, как у автомобильной шины. В жизни таких отпечатков не видел Матвей Фомич.
— Минутку… — поднял он указательный палец, обернувшись к Клаве Желтоножкиной, которая шла следом.
Отпечатки заинтересовали и Димку, он тут же подскочил и повис на перилах.
Милиционер лупу достал и на отпечаток нацелил.
«Точно… Рисунок автомобильной шины… И производства, видать, не нашего…» — Пантюшкин задумался, и вдруг ему под ноги хлынул поток воды. Запахло укропом. Следы снежного человека исчезли в этом потоке.
— Слон неразворотливый! — воскликнула баба Клава. — Такой рассол пропал! И хрен там был, и солодка, и вишарный листок…
— Нечаянно я… — заканючил Димка. — Нечего на дороге ведра ставить…
Мокрое крыльцо тронули лучи утреннего солнца, от ступенек пошел пар, как от только что вынутого из печки пирога.
Пантюшкин с отчаянием посмотрел на прилипшие к доскам мокрые вишневые листья и перевел взгляд на дорожку. Дед Ваня заканчивал ее подметать. Он макал метлу в бочку с водой, чтобы не было пыли, и деловито водил по дорожке перед собой. Белые следы безнадежно исчезли.