Часть первая
Глава 1
Майскому весеннему дню радовался даже скелет Вася. Он стоял в тесной лаборантской, которую от кабинета природоведения отделяла тонкая фанерная дверь, и словно улыбался в узкую щелку, откуда доносился шум перемены — шелест страниц, смешки и разговоры.
Скелет Вася был очень старым. Фаланги пальцев потрескались, и сквозь белый гипс виднелась толстая проволока. Его купили в магазине наглядных пособий в самый первый год, когда построили новую школу. Давно выросли первые ученики. Школу заканчивают их дети. Все забыли, почему скелет назвали Васей. Много лет стоял он в углу между двух шкафов — с минералами и рыбами в длинных стеклянных колбах. Высоко на шкафах сидят чучела птиц — горихвостки, чижи, ласточки. Они будто затаились. Открой окно — взмахнут крыльями и останутся на шкафах только бурые от пыли дощечки с бумажными этикетками. Вслед за ними двинулся бы, пожалуй, и скелет Вася, накинув на костлявые плечи темно-синий рабочий халат, что висит на гвоздике за дверью. Вот что значит весна!
В четвертом «а» начался урок природоведения. Последний по расписанию. Учительница повесила на доску картонную таблицу с изображением двух слонов мышиного цвета. Они грустно стояли посреди африканского леса, опустив вниз хоботы и уставившись в землю маленькими глазками.
Учительница Вера Андреевна стояла возле своего стола и объясняла урок.
— Самое крупное животное суши — это слон! — торжественно произнесла она и громко постучала по столу толстым концом указки.
Эта барабанная дробь должна была разбудить совесть Юры Дудкина, классного менялы. На уроках, переменах и даже контрольных он успевает поменять множество разных вещей. Переводную картинку на марку, марку на точилку, точилку на пирожок, пирожок на место в игре «платочек». Сейчас он шептал в затылок Леле Генераловой:
— Пожалеешь. Наклеечка фирмовая… От сердца отрываю.
Леля трясла головой, а Дудкин возмущался ей в затылок:
— Не хочешь — не надо! За такую наклейку мне три переводилки дадут.
— А живут слоны, Дудкин, в вечнозеленых тропических лесах…
— Я слышу! — честно посмотрел Дудкин в полукружья учительских очков. — В лесах…
Учительница перевела взгляд на Колю Потехина. Он, уткнувшись в парту и зажав по шариковой ручке в каждой руке, что-то сосредоточенно писал. Двумя ручками сразу. От напряжения лоб его вспотел, и соломенный чуб слипся толстыми прядями. Не отрывая глаз, за ним с большим восхищением следила соседка по парте Катя Оляпкина. Она знала, что Коля Потехин вторую неделю проводит над собой эксперимент по методу профессора Вагнера. Он думает двумя полушариями о разных вещах, смотрит двумя глазами на разные предметы и пишет двумя руками сразу — правой и левой. Он мечтает научиться одновременно делать уроки по русскому и математике. Катя Оляпкина жутко завидует Коле. Ей такого никогда не добиться.
— Массивным сильным телом, Потехин и Оляпкина, для вас говорю, слон раздвигает ветки в труднопроходимом лесу…
Но Оляпкина и Потехин не услышали голоса учительницы. Они очнулись только, когда учительская указка громко, как африканский барабан, ударила по крышке парты. Обе руки Коли Потехина дрогнули и недописанные строчки закончились закорючками, похожими на учительскую роспись.
Вера Андреевна строго взглянула в Колину тетрадь, а потом на промокашку. В тетради и на промокашке была выведена тема урока «Животные — обитатели суши». В тетради синим цветом, на промокашке — зеленым…
— Потехин, почему ты пишешь двумя руками? — удивилась учительница.
«Хочу и пишу…» — подумал Коля одним полушарием и одним глазом посмотрел в учительские очки. А другим глазом он посмотрел в окно, на чебуречную, и подумал другим полушарием: «Как есть хочется…» Но вслух ничего не сказал.
Тогда Вера Андреевна перевела взгляд на Катю Оляпкину:
— А ты, Оляпкина, встань! Постой, тебе полезно…
Оляпкину всегда ставили ни за что. Ни за что выгоняли в коридор и писали замечания в дневник. Невезучий она человек, попадает учителям под горячую руку.
— И дневник на стол…
Оляпкина, сунувшись в портфель, нащупала дневник, дернула его, но он зацепился за пенал, пенал грохнул об пол и раскатились по полу карандаши, резинки и разноцветные бусинки из Катиной коллекции. Почти весь класс радостно исчез под партами — собирать содержимое пенала.
— Все не как у людей… — сердито покачала головой учительница и, глянув на парты, а потом на часы, лежавшие на столе среди тетрадок, продолжала урок. Вере Андреевне обязательно надо было кому-нибудь смотреть в глаза, объясняя новый материал. Весной это трудно. Кто глядел в окно, кто в маленькое зеркальце под партой, кто на соседа. И только глаза одного человека всегда были обращены к доске — Романа Бабурина, единственного отличника в четвертом «а».
— Толстая кожа надежно защищает слона от сучьев и колючек.
Оляпкина смотрела на картонную таблицу со слонами и думала про то, что не все люди произошли от обезьяны. Она, Оляпкина, от обезьяны. За что ни возьмется — все ломается, валится из рук. Каждый человек в классе чем-то знаменит. Потехин думает двумя полушариями. Ваня Трушечкин играет на саксофоне, и его недавно показывали по телевизору. Роман Бабурин четыре года учится на одни пятерки. У Лели Генераловой самая большая во всей школе коса… Оляпкина хотела записаться в спортивную секцию, и то, оказалось, что записывают туда по школьным дневникам. Листали ее дневник тренеры по плаванью, по лыжам, по стрельбе из лука и только головами качали, читая замечания и разглядывая отметки. Никуда не взяли. Сказали, что спорт — это прежде всего дисциплина. Велели поведение исправлять и учиться лучше. Хотя Катина одноклассница Света Анохина, кандидат в мастера спорта, уроки часто пропускает и учится неважно. Ее и в школе не ругают, и из секции не выгоняют, присвоили третий взрослый разряд. Хотелось Кате Оляпкиной тренера по плаванью спросить:
— Вот не запишите меня, а вдруг из меня чемпион получится? Что тогда? Вон Эйнштейн тоже в школе был троечник, а каким ученым стал…
Но она не спросила. Только от смущения короткие волосы ерошила и все.
Все уже вылезли из-под парт, и на парте перед Оляпкиной лежала горка раскатившихся предметов. Четвертый «а» собрал их не потому, что сильно любил Оляпкину. Просто появился посреди урока повод залезть под парту. Почему же им не воспользоваться? Дудкин под партой в конце концов у Лели наклейку на две переводилки выменял. Ваня Трушечкин съел коржик напополам с другом Каротиным. Коля Потехин увидел это двумя глазами сразу.
— В тропических лесах много насекомых, они донимают слонов. Спасаясь от укусов, слон обливается водой из хобота…
Кате Оляпкиной видны большие уши отличника Бабурина. Они просвечивают на солнце и похожи на листы бегонии. Катя подумала, что дальним предком Ромы был африканский слон. Рома такой же добрый, неповоротливый и от всех насмешек и издевок отмахивается, как слон от комаров и мошек. У него тоже нет в классе настоящего друга, но зато у Ромы такой дневник, что любой тренер встретил бы его с распростертыми объятиями.
Наконец-то прозвенел звонок. Все радостно захлопнули учебники, и из их страниц вырвался тропический ветер. Вера Андреевна задала на дом учить про слонов, антилоп и северных оленей и велела, прежде, чем идти домой, сбегать на улицу — погрузить на машину макулатуру. Всем, кроме Оляпкиной. Четвертый класс высыпал в коридор.
Учительница выразительно взглянула на Катю и вывела в ее дневнике: «Ваша дочь занималась на уроке природоведения посторонними делами».
— Я исправлюсь… — привычно пообещала Катя, забирая дневник с учительского стола.
— Хочется верить… — И Вера Андреевна ушла из класса.
Четвероклассники возвратились в пустой класс, дежурные стали подбирать бумажки и стирать с доски, остальные, поспешно схватив портфели, ринулись на улицу. Протянул руку к своему портфелю и Рома Бабурин, но на стуле вместо замечательного портфеля из крокодиловой кожи и с двумя блестящими замками, лежали скорлупки от тыквенного семечка.
— Отдайте! — взревел Рома и с необыкновенной прытью кинулся к двери, преграждая дорогу не успевшим уйти из класса. — Сейчас же отдайте мой портфель!
— А мы и не брали… — простодушно ответил Каротин Дима.
— Я видел, как с ним директор Андрей Иваныч шел… — ехидно сказал Дудкин. — Портфель с двумя замками — мечта любого директора…
Рома безнадежно отступил в сторону. Он понял, что добровольно портфель никто отдавать не собирается. Он заглянул под парту, за ящик с кинескопом, под учительский стол. Портфеля нигде не было.
Роман открыл дверь лаборантской и вздрогнул. Ему улыбался скелет Вася.
Глава 2
Была замечательная весенняя пятница. Фоторепортер областной газеты Артур Воронухин сидел на скамейке возле автобусной остановки и наблюдал жизнь. На животе у него висел фотоаппарат с огромным объективом, готовый в любой момент запечатлеть что-то необыкновенное. Это необыкновенное должно было быть и веселым, и весенним, чтобы развернул человек воскресный номер газеты и настроение у него сразу стало хорошим.
Но жизнь вокруг была обычной, как вчера и позавчера. Синяя машина привезла молоко в магазин напротив. Пирамидки пакетов в проволочных корзинках. Вот если бы молоко привезла лошадь в белой панаме и с гривой, заплетенной в косички… Вот это был бы кадр! Лошадь с косичками и светофор. Вчерашний и нынешний день на одном снимке.
Воронухин с досадой отвернулся от неуклюжего синего фургона. Он посмотрел в небо. Но вместо весеннего высокого купола, устланного легкими, как лебединые перья, облачками, он увидел прямо над собой ворону. Она сидела на корявом суку и чистила перья. У фотокорреспондента настроение испортилось из-за этой вороны. Потому что он вспомнил, как совсем недавно учился в школе и его дразнили «вороной». Из-за этого Артур терпеть не мог свою фамилию. Он начал уважать ее только тогда, когда увидел впервые напечатанной под снимком в газете. Фотокорреспондент задумался и не заметил поливальной машины. Все граждане заметили и отступили за скамейку, грязная вода осела на брюки Воронухина, отглаженные до тугих стрелок. Он подскочил. Хотел крикнуть поливальной машине что-нибудь обидное, но фотоаппарат стукнул его по животу, напомнив, что Воронухин не просто человек на скамейке, а при исполнении. И крик стих до тяжелого вздоха.
Артур уже решил махнуть на необыкновенное и пойти к цирку, где молодая девушка возле фонтана продавала цветы в прозрачных целлофановых кульках. Он уже сделал несколько шагов в сторону цирка, как увидел, что с противоположной стороны улицы идет собака. Она сосредоточенно ступает на полоски «зебры» и несет в зубах портфель. На солнце поблескивают два замка и ромбик с дарственной надписью. Забыв про мелкие неприятности, Воронухин бросился навстречу собаке, по пути вглядываясь в лица идущих рядом с ней людей. Хозяин портфеля представлялся ему обязательно стареньким — доктором или профессором с зонтиком-тростью. Идет он по городу со своим четвероногим другом… Правда, в собаке не было должного благородства. Широкогрудая, рыжая с черными подпалинами, крепкими кривыми лапами и грязной шерстью на животе, едва ли у нее в роду были рекордсмены собачьих выставок. Собака уже собиралась ступить на тротуар. Воронухин опустился на одно колено, выстроил кадр и чуть было не щелкнул, как собака развернулась и направилась обратно. Воронухин бросился следом, но не заметил, как на светофоре мигнул желтый и зажегся красный свет. Лязг автобусных тормозов и милицейский свисток прозвучали одновременно.
Воронухин боялся потерять собаку. Она стояла на островке безопасности, повернувшись к нему хвостом.
Автобус двинулся дальше. К окнам прилипли пассажиры, расплющив о стекло носы — им собственными глазами хотелось увидеть человека, который чуть не попал под колеса. Они увидели не только Воронухина, но и постового милиционера рядом с ним.
— Разве вас не учили в школе, молодой человек, что нельзя перебегать улицу под самым носом у машин? — строго спросил милиционер.
— При чем тут школа… — огорченно махнул рукой Воронухин. — Ушла из-под самого носа… Какой кадр…
Он так горько сказал это, что милиционер подобрел. Он дружески наклонился к Воронухину и шепнул, показывая глазами вслед девушке со спортивной сумкой через плечо:
— Значит, не судьба… Вам еще предстоит встретить одну-единственную… Я на этом перекрестке четыре года стою и, поверьте, жизнь знаю…
— Какую единственную? — не понял Воронухин.
— Понятно, какую? — подмигнул милиционер. — Девушку…
— Какую девушку… — Воронухин ткнул себя в живот, где висел фотоаппарат. — Собака с портфелем! Шла через дорогу роскошная собака с роскошным портфелем в зубах… Я третий день ищу кадр для воскресного номера!
— А-а-а… — уважительно кивнул милиционер. — Чего же молчали-то… Знаю я вас, корреспондентов! Лихие люди! Я одного как-то осенью с крыши троллейбуса снимал. Залез улицу сверху сфотографировать, а слезть не может… А собака-то какая? Я тут многих знаю…
— Вон… под деревом сидит… — махнул через дорогу Воронухин. — Рыжая!
Милиционер прищурился, разглядывая собаку и сказал:
— Это Нюшка. Ничего пес, симпатичный… Но для газеты можно и получше найти. У меня у самого сеттер…
— Дело не в красоте… Она портфель через дорогу несла…
— Это она кому-нибудь из ребятишек. Ну, если уж вам именно Нюшка понравилась, сейчас все организуем.
Милиционер вышел на середину улицы и поднял вверх полосатую палочку. Машины урча остановились. А он сказал собаке в мегафон:
— Нюшка, вперед!
Воронухин опять опустился на колено и несколько любопытных граждан пристроились за спиной. Но собака сидела под деревом возле портфеля и не собиралась никуда идти.
— Нюшка, бессовестная твоя морда! — крикнул милиционер. — Ты роняешь честь нашего переулка! Сказал, иди!
Слова про честь переулка разбудили Нюшкину совесть. Она нехотя встала, взяла портфель и направилась через дорогу. Воронухин успел щелкнуть восемь раз, пока Нюшка не добралась до тротуара и не припустила в сквер.
— Ну как? — спросил милиционер сквозь шум мчавшихся по улице машин.
— Спасибо… — улыбнулся Воронухин.
— Когда читать?
— В воскресенье!
Глава 3
В квартире Бабуриных царил страшный переполох. Начался он с того, что бабушка узнав, что у Ромы украли портфель, выронила из рук супницу из саксонского фарфора. Супница была старше бабушки. На перламутровом боку — картинка: пастушка в черном корсете и пастушок с дудкой танцуют на зеленом лугу. Бабушка смотрела на эту картинку и вспоминала свою молодость.
Когда понурый Рома приплелся домой, бабушка как раз несла суп из кухни в комнату. Она сразу догадалась про неприятности, по Роминому лицу. И бабушка осторожно спросила:
— Ромашок? Ты никогда не опаздывал к обеду… Что-нибудь случилось?
Рома без всякой психологической подготовки, даже не пододвинув бабушке табуретку, бухнул:
— У меня украли портфель…
Три слова обрушились на бедную бабушку, как шквал, как буря, как землетрясение. Руки ее разжались, и супница из саксонского фарфора рухнула на пол. Звон осколков сопроводил фейерверк из вермишели. Куриная нога взлетела на туалетный столик перед зеркалом. Пастушка навсегда разлучилась со своим пастушком.
На шум вышел дедушка. Он протер очки краем фланелевой рубашки, увидел Рому в облепленных вермишелью брюках и спросил:
— Два по физкультуре? Планку сбил?
Дед знал, что со спортом Рома не в ладах.
Бабушка не дала внуку рта открыть.
— Если бы планку… — плачущим голосом сказала она. — У мальчишки портфель украли…
Дед рухнул на полку с обувью, сплющив выходные мамины туфли.
Ромин портфель был необыкновенный. Из настоящей крокодиловой кожи с двумя замками и металлическим ромбиком на крышке, где были выгравированы торжественные слова: «Роману Бабурину в день первого юбилея». Портфель подарили Роме год назад, летом, когда ему исполнилось десять лет.
— На тебя что — напали хулиганы? — спросила бабушка, все еще стоя в луже супа.
— Надо было вцепиться в ручку и кричать! — перебил ее дед. — Были же там, наверное, дружинники или какие-нибудь взрослые…
— На меня никто не нападал… Портфель лежал на стуле, а потом исчез…
— Кто-то сбаловал… — возмутилась бабушка. — Завтра пойду и всем хулиганам оборву уши. Учится человек, старается, нет… надо подножки ставить. Куда дирекция смотрит!
— Уши она оборвет… — хмуро заметил дед. — Лучше вермишель смети веником. — Он взял с туалетного столика куриную ногу и стал ее задумчиво обгладывать. — Ладно… Будем жить дальше…
— А как мне уроки завтра учить? — прохныкал Рома. — В портфеле учебники, тетрадки…
— Не падай, внук, духом! — приказал дед, натягивая суконные боты. — Если дед берется за дело, оно будет в шляпе!
И он заглянул на дно старой шляпы, где когда-то сияла атласная этикетка с таинственным словом «Париж», которая превратилась с годами в засаленную тряпочку. Дед водрузил шляпу на голову и бросил на ходу: «Я в школу…»
— Ромашок… — беспомощно сказала бабушка. — Может, отца с фабрики вызвать, или мать…
— Не надо… — устало ответил Рома. Он наступил носком одного сандалия на пятку другого, разулся, ступая на сухие островки среди моря разлитого супа.
— Ты голову не вешай… — бежала следом бабушка, подбирая брошенные внуком вещи — куртку, берет, рубашку. — Ты лучше поешь… Супу нет, но есть пудинг с вареньем!
— Не буду есть! — хмуро ответил Рома, лег на кушетку и уставился в трещину на потолке.
— А я тебе принесу компотику с вишней…
— Как теперь уроки учить? Как? Как?
Бабушка прожила большую жизнь, ей вырвали два зуба мудрости, но и она не могла подсказать, как быть внуку в такой ситуации.
Как гудок пожарной машины, тревожно, прозвенел в коридоре телефонный звонок. Бабушка ринулась поднимать трубку, на бегу теряя шлепанцы.
— Алло! Миша! Ну говори же… — бабушка ждала звонка деда. Но звонила Ромина мама. Бабушка позвала Рому, прислонила к его уху телефонную трубку и поморщилась.
Она знала, что в этот момент в цехе ширпотреба, где из разноцветной клеенки шьют тенты для детских колясок, умолкли все машинки. Все женщины каждый день с удовольствием слушают разговор счастливой матери с сыном. А вечером на примере Ромы они воспитывают своих детей.
— Ромочка, ну как успехи? — защекотал ухо мамин голос.
— Плохо! — ухнул в ответ Ромин голос.
Весь цех ширпотреба уставился в мамины глаза, а бригадир тетя Груша, которая несла ворох готовых изделий на склад, замерла на полдороге.
— Что значит плохо… — растерянно повторила мама, привычная к совсем другим разговорам. «По истории — пять», — транслировала она подругам. «Контрольная по математике — пять… Дроби! А это, я вам скажу, не каждому семикласснику под силу…» И вдруг — плохо!
— Говори же! Что ты меня мучаешь? — закричала мама и крутанула колесо швейной машинки. Красная клеенка проехала вперед, а иголка прострочила кривую белую строчку. — Украли портфель? У тебя?!
Цех ширпотреба дружно ахнул. Бригадир тетя Груша, тряхнув разноцветными тентами, сказала:
— А еще спорют о физических мерах наказания… Конечно, пороть! Чего там спорить. Нас вон отцы пороли, и хорошие люди выросли. Совестливые… — И она ушла на склад, размышляя сама с собой на темы воспитания.
— Сынок, держись! Я скоро буду дома… — командовала мама. — Уроки учить! Позвони ребятам, они тебе все прочитают. Ты запомнишь! Ты все хватаешь на лету!
До конца работы женщины под стрекот машинок обсуждали странную историю, приключившуюся с сыном их сотрудницы. У Роминой мамы, Надежды Ивановны Бабуриной, отличной швеи, то и дело строчка загибалась не туда. Она порола и строчила снова.
А Рома, приложив к уху телефонную трубку, пытался учить уроки. Он позвонил Юре Дудкину и сказал:
— Слушай, Юр… У меня сегодня портфель украли. Прочитай параграф по природоведению…
Природоведение было по расписанию только через два дня, но Рома не привык откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.
— Сейчас учебник возьму… — лениво ответил Дудкин. Раздался стук, музыка, кошачье мяуканье и наконец Юрин голос:
— Страница 222. Антилопы. Слушаешь?
— Слушаю-слушаю…
— Слушай, а давай я тебе про антилоп, а ты мне арабский карандаш, тот — черный с красным…
— Хватит тебе! — рассердился Рома. — Я тебя, как товарища прошу, а ты…
— Господи… Было бы чего жалеть! Карандаш-то исписанный наполовину. Был бы хоть с резинкой на конце или штатовский. Да я бы тебе за него фантика от мятной жвачки не дал бы…
— Пионер называется! — обиделся Рома. — Тебе лишь бы нажиться… Говори сразу — будешь читать или нет?
— Ой, ну и зануда же ты! Говорю же — страница 222. А ты так и не нашел портфель?
— Если бы нашел, то зачем бы я тебе звонил?
— Слушай… — осенило Дудкина. — Зачем тебе тогда уроки учить? Причина-то какая уважительная… Он до конца года может не найтись! Давай меняться — я тебе свой портфель, а ты мне…
— Говорят же тебе — мой украли! — завопил Рома, не в силах больше выносить пустой болтовни Дудкина.
— Так я и меняю на украденный! На что он мне — твой-то? Я тебе тащу сейчас свой портфель, а в придачу футляр от японской зажигалки, а ты завтра только подтвердишь — что украли у меня, не у тебя… А?
Рома положил трубку и потом быстро поднял ее и позвонил Леле Генераловой.
Леля с готовностью согласилась помочь Роме. Она начала громко, выразительно, с большими паузами читать заданный на дом параграф.
— Антилопы живут по берегам Северного Ледовитого океана. Слышно?
— Хорошо слышно!
— Они хорошие бегуны и покрыты густой шерстью. Зимой они кочуют под снегом, прокладывая длинные ходы…
— Не может быть… — усомнился Рома. — Антилопы ростом с лошадь, я их в зоопарке видел. Как же они ходы под снегом роют?
— Очень просто! — ответил серьезный Лелин голос. — Орудуя сильно отрастающими к зиме когтями…
— Может, копытами?
— Когтями! Копыта — это у куланов.
Если бы Рома получше знал Лелю, то сразу бы догадался — если она говорит чересчур серьезным голосом, гляди в оба.
— Что едят — читать?
— Читай…
— Они едят под снегом лишайники и ягоды и пьют до десяти литров воды… Все!
— Спасибо… — вяло поблагодарил Рома.
— По истории прочитать?
— Пока не надо… Кажется, истории в портфеле не было… Она дома осталась…
— Жалко… — вздохнула Леля. — Если портфель не найдется, ты мне всегда звони!
Леля радостно подскочила на стуле, предвкушая, как на уроке природоведения Рома будет рассказывать про неизвестное науке животное, которое бегает, как антилопа, кочует по тундре, как олень, и роет ходы, как пеструшка.
Дед вернулся ни с чем. Он обыскал всю школу вместе с техничкой и директором. Начиная от раздевалки и кончая чердаком.
Поужинав яичницей, семья Бабуриных села в ряд на диване и держала совет. Отец предложил позвонить знакомому прокурору.
Телефонный звонок застал прокурора в ванне. Учитывая особую важность дела, ему принесли туда телефон и он сквозь плеск воды расспросил о подробностях. Подробностей было немного. Пустой стул и скорлупки от тыквенного семечка. Зато портфель приметный. Отец описал его наружность, как портрет любимого внука.
— А что было внутри? — спросил прокурор, отплевываясь от мыльной пены.
К телефону подтолкнули Рому.
— Что-то необычное было? — булькнуло в трубке, будто прокурор с ластами и маской скрылся под водой. — Что могло привлечь внимание?
— Дневник с одними пятерками! — громко сказала из-за Роминой спины мама.
— Я спрашиваю необычное — прокурору либо стало жарко в ванне, либо он начинал сердиться… — Ручка «Паркер», к примеру, или адидасовские кроссовки?
— Бутерброд с ветчиной! — вспомнил Рома.
— Понятно… — завершил разговор прокурор. — Постараемся помочь…
Глава 4
Роман Бабурин был гордостью всей семьи. Все смотрели на него с надеждой и думали, что он вырастет и воплотит в жизнь неосуществленные мечты каждого. Отец радовался его пятеркам по математике и видел в сыне инженера-конструктора новых самолетов. Он сам хотел выучиться на конструктора, но так уж получилось — работает на фабрике наладчиком швейных машин. Хорошим наладчиком, равных ему нет.
Бабушка мечтает видеть Рому корабельным поваром.
Дедушка — директором планетария.
Мама предрекала Роме будущее первоклассного мастера мужского костюма.
Рома с первого класса учился на одни пятерки. В книжном шкафу рядом с собранием сочинений Чехова стояли Ромины дневники. Их перелистывали в дни семейных торжеств гости. Рома при этом краснел и очень смущался.
После звонка знакомому прокурору семья Бабуриных немножко повеселела. Бабушка воскресным утром, прибирая стол после завтрака, уже начала тужить о разбитой супнице. Мама занялась стиркой. Отец поливал рассаду на балконе. Дед просматривал свежий номер газеты. Все занимались обычными делами. Занимались каждый своим делом и прислушивались — не позвонит ли прокурор. Бабушка, проходя мимо телефона, подняла трубку — в трубке гудело. Телефон, слава богу, работал.
— Гриша, а у прокурора есть дача? — крикнула отцу из ванной мама.
— У него огород! — отозвался отец. — Причем в жутком месте, возле аэродрома…
Но потом отец спохватился, что это может убить всякое желание в душе Ромы становиться авиаконструктором, и, просунув голову в балконную дверь, добавил:
— Не огород, а наблюдательный пункт. Видно, как взлетают самолеты, какие у них совершенные линии…
Мама не дала ему договорить. Она сказала, глядя на сына:
— Я бы под пистолетом не пошла на этот огород. То ли дело шум швейных машинок, стрекочут, как кузнечики, а я представляю, как чувствует себя человек, если целый день над его головой самолеты — туда-сюда, туда-сюда… Там, небось, даже тыквы не растут от такого шума.
— Я думаю, он сегодня на огород не поехал… — сказала бабушка. — Картошку уже посадили, а окучивать ее рано. Что ему на огороде делать?
Неожиданно прокурор стал таким близким человеком для семьи Бабуриных, все утро о нем говорили.
— На огороде, точно, делать нечего… — мудро добавил Дед. — Но он мог пойти в планетарий. Там лекция, вот в газете написано. В 11 часов начинается, пока газировки попьет, туда-сюда, пока в трамвай сядет. Звонка надо ждать после обеда… после обеда надо ждать звон… звон…
Дед умолк на полуслове. Все оглянулись на него, но из-за газеты выглядывала только седая макушка. А потом раздался густой дедушкин баритон:
— Ве-е-черний звон-н-н… Вече-ерний звон-н-н…
— Папа! — выбежала из ванны мама, и, отвернув угол газеты, шлепнула мокрое полотенце на дедушкин лоб. — Что с тобой? Сердце?
— Это он… — прошептал дед. — Я узнал бы его из тысячи тысяч…
— Миша… — запричитала бабушка. — Ты же был кавалеристом, возьми себя в руки!
— Тише… — поднял вверх палец, перепачканный в земле, отец. — Это у него стресс… Дайте что-нибудь успокоительное и к ногам грелку…
Мама с бабушкой кинулись к аптечному ящику, в четыре руки зашелестели облатками таблеток и загремели пузырьками.
Рома вцепился в дедушкину руку, а тот, размахивая газетой, кричал:
— Я покажу этому Воронухину! Прилежный ученик…
Бабушка протягивала деду рюмку с валерьяновыми каплями. Почуяв запах валерианки, дед, наконец пришел в себя:
— Вы что? Думали, я с ума сошел? А я в отличие от вас просто по утрам газеты читаю… Вот!
И он разгладил на коленке последнюю страницу.
— Узнаете?! — он ткнул в фотографию, и все увидели воскресный снимок Артура Воронухина «Прилежный ученик». По дороге идет собака и несет в зубах портфель.
— Это наш… — ахнула бабушка.
— Мой портфель… — узнал Рома.
— А вот куда она его несет? — задал философский вопрос отец.
Кинув на бабушкино плечо мокрое полотенце, дед скомкал газету и сунул в карман брюк. Карман оттопырился, будто в него засунули большой арбуз.
— Едем в редакцию, — сказал дед внуку.
— Но там выходной… — робко возразила мама.
— Все равно едем… — непреклонно сказал дед.
Глава 5
Такси примчало деда и внука Бабуриных к двухэтажному, выкрашенному к празднику ярко-желтой известью, зданию редакции. У крыльца, возле огороженного низенькой чугунной решеткой газона, в стеклянной витрине был вывешен свежий номер газеты, точно такой же, как оттопыривал сейчас дедушкин карман. Гневно бросив взгляд на газету, дед пригладил седой чуб и решительно распахнул дверь редакции.
Возле дверей за маленьким не по росту письменным столом сидел могучий пожилой вахтер. На лбу его краснел след от форменной фуражки. Большие руки лежали на крышке стола, и было удивительно, что стекло еще не лопнуло под тяжестью этих кулаков. Все было мало этому вахтеру — и фуражка, и стол, и форменный китель. Китель не сходился на животе, а рукава чуть заходили за локоть.
Для начала дед чинно поздоровался. В ответ вахтер сдержанно кивнул и начал навинчивать на голову фуражку. Ввинтив козырьком на бок и тяжело дыша, он спросил густым басом:
— Слушаю вас…
— Мне нужен самый главный редактор! — категорично сказал дед.
— Сегодня я главный! — тряхнул головой вахтер. — В редакции выходной и никого нету! Садитесь, рассказывайте.
Дед подтолкнул внука к видавшему виды стулу, а сам начал вытаскивать из кармана газету. Она шуршала, рвалась и никак не вытаскивалась целиком. Дед, потеряв терпение, начал тащить ее по частям. На вахтерском столе росла гора больших и маленьких газетных лоскутьев.
— Что вы мне тут устроили папье-маше? — сверкнул глазищами вахтер, подставил к столу урну и смахнул в нее мусор.
— Вы зачем это сделали? — скакнул на него дед.
— А вы зачем тут мусорите? — потрясая урной, сказал вахтер.
— Я не мусорю! Я жаловаться пришел!
— Ну и жалуйтесь вежливо! Нечего на глазах газету рвать! Над ней вон сколько людей работали…
И вахтер провел толстым пальцем по стеклу, под которым лежал список сотрудников, отпечатанный на машинке.
Михаил Митрофанович усовестился, проследив за пальцами вахтера. Он одернул пиджак и сказал вежливо:
— Газета нечаянно порвалась. Но без нее у нас с вами разговора не получится. Давайте на улицу выйдем!
— Как это выйдем? — не понял вахтер. — Я пост оставлять не имею права. Вдруг чрезвычайной важности телефонограмма!
— Ромка покараулит! — не сдавался дед. — Он парнишка серьезный. Давай выйдем, как друга прошу…
У большого вахтера было большое сердце. Он на свой страх и риск покинул пост и, смешно выставляя вперед ноги в клоунского размера ботинках, будто старался обойти свой живот, поплелся вслед за дедом.
Они подошли к стеклянной витрине, дед щелкнул ногтем по собачьему носу и вопросительно посмотрел на вахтера.
— Фотография не нравится? — не понял вахтер. — Мы всегда в воскресенье что-нибудь почудней печатаем. Выходной, люди расслабляются…
— Я ничего не имею к вашей фотографии… — сказал дед. И собака хорошая. Но в зубах у нее наш портфель… Я лично покупал его внуку в прошлом году на день рожденья.
— Может, похожий? У нашего зама точно такой же…
— Я не знаю, какой портфель у вашего зама, а на нашем гравировка и там все написано.
— Вы знаете… — вахтер взял Михаила Митрофановича за плечо. — Как могло быть? Наш корреспондент… кто тут? Воронухин. Правильно! Молодой, что-нибудь позаковыристей ищет… Увидел симпатичную собачку. А как ее сымешь? Мимо пионеры шли. Любой портфель собаке в зубы не сунешь, все-таки областная газета! Он выбрал какой получше и сфотографировал…
— А портфель? — стряхнул дед с плеча руку вахтера. — Портфель где?!
— А это уж я не знаю… Владельцу, должно быть, возвратили. Воронухину, он на что?
— В том-то и дело, что портфель исчез!
— Тогда могло быть по-другому… — рассуждал вахтер. — Внучок набедокурил, двоечку схватил и на собачку все теперь валит! Сами в школе учились, знаем!
И вахтер хитро подмигнул дедушке.
Он задел честь семьи Бабуриных. Будь это столетием пораньше, дед бросил бы перчатку вахтеру в лицо.
— Мой внук — отличник! — крикнул Михаил Митрофанович. — И вы вместе с Воронухиным ответите мне за все!
Тут дед с ужасом почувствовал, что волосы на его затылке шевелятся. Оглянулся — в затылок дышала толпа человек в двенадцать.
Дед с вахтером выбрались из толпы и, крепко обижаясь друг на друга, вошли в редакцию.
— Мальчик! — сказал вахтер Роме, стащив с головы фуражку. — К тебе никакой дядя не подходил портфель просить? Такой молодой, у него еще привычка, когда стесняется — ногти грызет…
— Нет… — покачал головой Рома.
— Ладно… — стукнул по коленке вахтер. — Спросим у самого Воронухина. Он тут с утра в лаборатории копошится.
Вахтер снял трубку, послушал большим, похожим на гриб чагу ухом, как гудит в телефоне, а потом, засовывая в дырочки диска шариковую ручку, набрал номер и сказал громовым голосом:
— Товарищ Воронухин! Потрудитесь спуститься вниз к дежурному по вахте Гурееву!
У Артура Воронухина сохранилась школьная привычка трепетать, когда его куда-нибудь вызывают. Он ходил с трепетом во все кабинеты, в том числе и на вахту. Вытирая потные ладони о полы пиджака и ступая на носки, будто боясь, что ступени мраморной лестницы под ним провалятся, он спускался вниз.
— Это к вам! — сказал вахтер Гуреев прежде, чем Воронухин дошел до конца лестницы. — Граждане с претензией…
Последние слова, как веревочная петля дернули Воронухина за ногу, он запнулся за край плюшевой дорожки и, едва не рухнув к ногам Михаила Митрофановича, вымолвил:
— Зд-здравствуйте…
Еще пять минут назад у Артура Воронухина было прекрасное настроение. Он сидел в фотолаборатории, разложив перед собой пять номеров воскресной газеты. Как на собачьей выставке смотрели на него пять лохматых псов с портфелями в зубах. Крутанувшись на винтовой табуретке, Воронухин с удовольствием представил, как встретит завтра его редактор:
— Ну, что, старик? Это шаг на пути к мастерству!
Встретившись глазами со взглядом Михаила Митрофановича, Воронухин сник, как налетевший на елку воздушный шар.
Дедушка, истратив в разговоре с вахтером много слов, с фотокорреспондентом был краток:
— На вашей фотографии… — он кивнул в урну под столом. — Собака несет портфель моего внука… Меня интересует дальнейшая судьба портфеля. Где он?
— Не знаю… — прошептал фотограф, пряча подбородок в ворот свитера. — Я эту собаку случайно на улице увидел. Она портфель через дорогу несла… Милиционер сказал, что ее зовут Нюшка.
Вахтер Гуреев, как судья на ринге, переводил взгляд то на Воронухина, то на дедушку. Наконец и он вставил слово:
— Артоша, а ты где это сымал-то, помнишь? Где этот шалапутный пес-то тебе встретился?..
— Помню… — с готовностью ответил Воронухин.
— А постового-то узнаешь?
— Как же? Он у меня на одном снимке в кадр попал.
— Так ты и пойди с людьми на это место. Он, небось, и нынче там стоит. Может, какой человек портфель нашел и ему отдал…
— А там — что, деньги были? — робко спросил Воронухин.
— Да нет… — сказал дедушка. — Денег не было, но ценные вещи были.
В большом волнении, не попадая в рукава, Воронухин натянул плащ, хотя на улице стояла теплая погода, схватил снимок, где на дальнем плане виднелся милиционер, кивнул внуку с дедом и отправился на поиски.
Вахтер был прав. Милиционер стоял на прежнем месте.
Воронухин подошел к проезжей части и в растерянности остановился. Он не знал, как позвать постового милиционера.
— Эй, гражданин! — крикнул Воронухин и на его зов обернулись трое мужчин. Они посмотрели сначала на людей, ища знакомые лица, потом на землю — не выпал ли рубль или носовой платок, но, увидев на земле только собственные тени, продолжали свой путь.
— Э-ге-гей! — крикнул Артур в ладони, сложенные рупором. — Оглянитесь, пожалуйста!
Оглянулись все, кто переходил улицу, стоял в очереди за мороженым, только милицейская спина никак не реагировала.
Тогда Воронухин решил нарушить правила уличного движения. Он кинулся наперерез транспорту. А у милиционера для этого случая специально имелась на затылке запасная пара глаз.
Раздался свисток и милиционер сказал на всю улицу:
— Мужчина в сером плаще, вы подвергаете свою жизнь опасности…
— Я знаю… — радостно закричал Воронухин. Милиционер шел навстречу, а нарушитель Воронухин улыбался ему изо всех сил.
Осветила улыбка и строгое милицейское лицо:
— А, корреспондент… Видел-видел, похоже получилось…
Воронухин гордо оглянулся на дедушку с внуком. «Вот, мол, не только неприятности случаются в моей жизни. Меня читатели на улице узнают…»
— Товарищ милиционер! — проникновенно начал Воронухин. — Вы должны мне помочь! Вам случайно никто не приносил тот портфель, который на фотографии? Оказалось, собачка портфель украла вон у того гражданина… — Воронухин кивнул на Михаила Митрофановича…
— Что вы говорите… — прошептал милиционер. — У меня участок образцового порядка, и вдруг такой казус… Вот так Нюшка!
— Я думаю, надо к ее хозяину обратиться… — осенило Воронухина. — Она ведь, наверное, портфель домой несла… Не иначе.
— В том-то и дело, что у Нюшки нет хозяина… Она ничья.
— А кто же ее научил вещи в зубах носить?
— Ребятишки! — сказал милиционер. — Она с ребятишками дружит. Может, их спросить?
Милиционер взял мегафон и, заглушая шум машин, над улицей прозвучал его голос:
— Товарищи дети! Если кто знает, где живет собака Нюшка, просьба подойти ко мне!
Вся улица оглянулась, но ни один ребенок не побежал навстречу. Милиционер хотел уж развести руками, как на островке безопасности появилась маленькая девочка в красном берете. Она облизывала мороженое в вафельном стаканчике и направлялась к милиционеру. Милиционер и Воронухин почти побежали навстречу ей. Они спросили в один голос:
— Ну, говори же, говори, где живет Нюшка?
— Она живет в конуре из ящиков от печенья. Это мы ей построили!
— Молодцы! — похвалил милиционер. — Ты отведи вот этого дяденьку к Нюшке…
Девочка деловито окинула взглядом Воронухина и, судя по всему, он ей не понравился. Потому что она покачала головой и сказала:
— Ни за что! Я отведу дяденьку к Нюшке, а он ее посадит в машину с клеткой…
Воронухин покраснел. Ему стало неловко, что в глазах девочки он выглядит злодеем, способным на такой ужасный поступок. Он похлопал себя по карманам, вынул удостоверение и протянул девочке.
Она долго рассматривала фотографию, а потом сказала:
— Это не вы. Тут дяденька с усами, а у вас борода и сине под носом…
— Я! Это я! — стукнул себя по ребрам Воронухин. — Просто мне усы не идут и я решил попробовать отпустить бороду.
— Это он… — подтвердил милиционер. — Он хороший. Это он Нюшку для газеты сфотографировал. Ты видела?
— Видела… — расплылась в улыбке девочка. — Пойдемте…
И Воронухин с удовольствием для себя убедился, что растет его слава среди взрослого и детского населения города.
Девочка повела дедушку с Ромой и Артура Воронухина сквером, потом, отодвинув доску в зеленом заборе, шагнула во двор с мусорными ящиками. Все трое едва протиснулись следом. Они обошли металлические коробки гаражей, прошли по тропинке через овраг, заросший молодей крапивой. И наконец, на полянке, усеянной желтыми одуванчиками, увидели будку, похожую на теремок.
— Вот… — остановилась девочка. — Нюшка здесь живет.
И она совсем, как в дом, где живут люди, постучала по крыше кончиками пальцев:
— Нюшка, ты спишь? К тебе тут пришли…
Из будки вылетела сонная зеленая муха.
— Ее дома нет… — развела руками девочка. — День хороший, ушла гулять… Жалко… Я ей стаканчик от мороженого оставила.
И девочка запихала в рот вафельный стаканчик, размокший от молока.
— Едва ли портфель может быть здесь… — кисло сказал Воронухин.
— На всякий случай поглядеть надо! — сказал дед. — Ромк, ну-ка, погляди!
Рома нерасторопно опустился на четвереньки и с опаской приблизился к черному квадрату, из которого пахло псиной и сыростью.
— А она не цапнет… — испуганно оглянулся он.
— Как она цапнет, если ее дома нет? — засмеялась девочка. — И вообще у нас Нюшка не кусается!
Рома приставил лицо к входу, над которым корявыми буквами было написано: «Кто войдет сюда без спросу, тот останется без носу», и гулко крикнул:
— Темно! Ничего не видно! Только валяется кость…
— Не торопись! — приказал дед. — Пусть глаза к темноте привыкнут…
Воронухин, опустившись на четвереньки и подталкивая Рому боком, тоже пытался заглянуть в будку.
— Вижу… — сказал Рома. — Кажется, мой портфель…
— Прокурор… — передразнил дед, повернувшись спиной к конуре. — Мишка Бабурин сам себе прокурор, и сказал внуку: — Чего ты на него смотришь-то? Тащи!
Отпихнув Ромку, Воронухин запустил руку в темноту и выволок на траву перепачканный в земле портфель. Только табличка радостно сияла на солнце. «Роме Бабурину в день первого юбилея от родных».
— Ваш?
— А чей же… — сказал дед, щелкая замками. — Сейчас проверим, что внутри…
Вывалились на траву учебники и тетрадки, откатился в сторону и развернулся бутерброд с ветчиной.
— Я все понял… — радостно подскочил Воронухин. — Внук ваш портфель бросил, заигрался, а собака, почуяв запах ветчины, уволокла его. Решила угоститься…
— Математика здесь, природоведение здесь, пенал… — перекладывал школьное имущество Рома. — Все здесь, только дневника нету…
— Как же так… — присел на корточки дед. — Мясо с хлебом целое, а дневника нету… Собаке-то он на что?
И дед еще раз все высыпал на траву. Теперь каждую вещь укладывали в портфель, повторяя хором:
— Пенал — здесь… Альбом — здесь…
В конце образовалась пауза и слышно было, как шуршит бумага, в которую завернут бутерброд.
— А дневника… нету…
Глава 6
На прошлом уроке четвертый класс изучал рассказ писателя Куприна «Ю-Ю». А сегодня учительница литературы Лидия Ивановна велела написать по рассказу изложение. И вот теперь четвероклассники задумчиво грызли шариковые ручки. Только некоторые склонились над тетрадями и что-то писали.
— Вам же понравился рассказ… — недоумевала Лидия Ивановна. — Что же вы так нерешительно приступаете к изложению? Ну, Рома Бабурин — понятно, у него портфель украли, и он переживает, а остальные?
Четвертый класс перестал грызть ручки и уткнулся в тетради.
Лидия Ивановна сказала:
— Чтоб вам было легче, мы сейчас попросим кого-нибудь почитать начало изложения… — Она окинула взглядом парты и выбрала Катю Оляпкину.
Катя нехотя поднялась и вздохнула.
— Не бойся, читай! — подбодрила ее Лидия Ивановна.
— Я еще мало написала… — упиралась Оляпкина.
— Хорошо, что мало! Значит, ошибок мало… — съехидничал Дудкин. — Читай, Оляпка, чего там…
— Дудкин, что это за оляпка? Как ты обращаешься к товарищу? — нахмурилась учительница.
— Оляпка — это птичка… — хихикнул Дудкин. — Нам на природоведении говорили…
— Читай, Катя… — велела учительница, не обращая внимания на Дудкина.
Оляпкина поежилась и начала:
— Этот кот был всем кошкам кошка!
Класс рассмеялся.
— Ничего смешного не вижу… — постучала указкой учительница. — Катя просто не с того начала. — Надо дать портрет Ю-Ю, написать, какой у нее нос, какие лапки…
— Это у меня есть… — сказала Катя. — Спала Ю-Ю в доме, где хотела — на диване, на стульях, на пианино… Но больше всего любила спать, заползши на газетные листья…
— Листы… — поправила учительница.
— Листы… — повторила Катя.
— А что это за слово — «заползши»?
— Ну, заползя…
— Дети, разве бы Куприн мог так написать… — сокрушенно покачала головой Лидия Ивановна. — Ну, ладно, читай дальше…
— Да тут одно предложение осталось… — жалостливо посмотрела в глаза учительницы Катя.
— Тем более, читай…
— Когда я пишу по ночам, Ю-Ю вскакивает на мой стол…
— Ха-ха-ха… Оляпкина по ночам, оказывается, книжки пишет… — покатился со смеху Дудкин.
Раздался громкий стук. Будто обвалился потолок в соседнем классе или целый класс, построившись в шеренгу на физкультуре, одновременно прыгнул с места в длину. Это Катя учебником по литературе стукнула по затылку насмешника Дудкина. Рука его дрогнула и вывела в тетради жирную и безобразную загогулину.
— К сожалению, она права… — сказала Лидия Ивановна. — Хотя Ю-Ю, конечно же…
Она не успела договорить. В дверь постучали, и на пороге возникла женщина с почтовой сумкой на плече. Все, как и положено, когда входит взрослый человек, встали, а почтальонша смутилась и сделала шаг назад.
— Вы уж извините… — сказала она. — Восемь лет работаю — и пенсии ношу, и переводы, и ценные письма, а вот дневник — в первый раз…
Она протянула Лидии Ивановне школьный дневник. Лидия Ивановна взглянула на обложку и удивленно сказала:
— Что я вижу?
— Дневник Ромы Бабурина?.. А как он к вам попал?
— Обыкновенно… — ответила почтальонша. — Из почтового ящика. И одни пятерки! Мать-то небось больше самого ученика расстраивалась…
Она окинула взглядом парты, пытаясь по выражению лица угадать владельца пропавшего дневника.
— У меня у самой сын… — добавила почтальонша. — Разве я не понимаю?
И она ушла.
— Странная история… — сказала Лидия Ивановна. — Очень странная…
Ее размышления прервала Оляпкина. Она тянула руку, подпрыгивая на стуле.
— Как пишется «наружу» — отдельно или вместе? — выкрикнула Катя, не дождавшись, когда Лидия Ивановна вызовет ее.
— Вместе, Оляпкина, вместе… Слова «ружу» в природе нет.
— Я знаю… — грустно вздохнула Оляпкина.
Глава 7
Рома Бабурин, как нажал кнопку звонка своей квартиры, так и не отпустил ее до тех пор, пока не звякнула цепочка, не щелкнул замок и не появился в дверях взлохмаченный от быстрого бега дедушка.
— Ну ты и сообразил… Таким звонком можно до инфаркта довести… Хорошо, у дедки сердце крепкое, а бабушка в магазине, а то бы… — дед безнадежно махнул рукой.
— Деда, дневник нашелся! — хлопнул Рома по крышке портфеля.
— А что же ты молчишь? Где он? — дед выхватил портфель и втащил внука в прихожую.
— Почтальон принес прямо на русский… Мы как раз изложение писали про Ю-Ю. Оляпкина, знаешь как написала? «Когда я пишу по ночам, кошка прыгает на мой стол…»
— При чем тут кошка? — рассердился дед. — То собака, то теперь кошка!
— Да ты послушай, дед… Кошка ни при чем… Почтальон принес дневник, когда мы писали изложение про кошку…
— Бандероль, что ли?
— Нет… Его опустили в почтовый ящик, там номер школы, класс и фамилия на обложке…
— Ну-ка, покажи! — дед вытащил из портфеля дневник и стал его внимательно разглядывать.
— Видать, дома держали… — рассуждал дед. — Сухой, чистый… А страницы-то все?
— Я не считал…
— Как же… Это документ. Он в порядке быть должен. Может, тебе двоек да колов наприписывали, да росписи наподделывали, а ты ушами хлопаешь…
Исчезло с Роминого лица радостное выражение. Он вытянул шею и начал рассматривать страницы из-за дедушкиного плеча.
Дед, послюнив палец, сосредоточенно перелистывал страницы, будто пенсию у почтового окошка считал.
— Пятерки все… — с удовольствием заметил он. — Вроде лишних отметок не видать, так, сбаловал кто-то…
Вдруг из страниц выпал конверт. Чистый, без адреса, но заклеенный, как положено.
— У-у-у… — сказал дед. — Почтальонка письмо забыла…
— Так адреса-то нету… — повертел конверт в руках Рома. — Давай откроем?
Но дед вырвал из его рук конверт:
— Ты что? Вдруг там чья-нибудь тайна?
— А вдруг письмо мне? — предположил внук.
Дед, запустив пятерню в чуб, задумался.
— Надо отца с матерью подождать… А то дело такое… — Он положил конверт на столик перед зеркалом и придавил футляром от бритвы.
Бабушка, вернувшись из магазина, застала деда с внуком в большой задумчивости. Она не задавала никаких вопросов. Она только посмотрела на сковородку с нетронутыми макаронами и все поняла.
— Миша! Ты мне ничего сказать не хочешь? — сказала бабушка, встав в дверях кухни.
— А чего рассказывать? Нашелся дневник, а в нем чужое письмо без адреса…
— А как оно туда попало?
— Ты все равно ничего не поймешь… — сказал Рома.
— Бабушка у вас никогда ничего не понимает! — обиделась бабушка, ушла на кухню и громко включила радио.
Дедушка с Ромой только хотели пойти помириться, как зазвонил телефон. Наступил момент сеанса связи квартиры Бабуриных с цехом ширпотреба.
— Ромашок, как дела? — спросила мама.
— Нормально! Писали изложение про Ю-Ю.
Как всегда мама слушала и попутно пересказывала подругам. Про изложение они поняли, а про Ю-Ю не очень.
— Девчата спрашивают про кого писали?
— Про Ю-Ю! — повторил Рома.
— Ты что буквы глотаешь? — мама подула в телефонную трубку. — Алло!
— Я ничего не глотаю! Это так кошку звали — Ю-Ю!
— Прямо так и звали? — усомнилась мама, но все же громко повторила своему цеху. Все начали обсуждать, и пришли к мнению, что имя для кошки совсем неподходящее. Ну, Васька, ну, Мурка, ну, Тишка… Куда ни шло. А Ю-Ю… Как же ее с улицы-то звать?
— Я что, виноват? — крикнул в трубку Рома. — Это писатель Куприн так ее назвал…
Цех ширпотреба простил такую странность хорошему писателю Куприну. Главное, что у него интересные книжки. А если человек к делу своему относится совестливо, то пусть кошек называет, как хочет.
— Ну, и что? Написали изложение? — спросила мама.
Девчата, облокотившись на машинки, ждали отметку. Но Надежда Ивановна сказала:
— Еще не проверили… Завтра скажут! — потом она помолчала и воскликнула вдруг: — Что-что-что? Дневник почтальон принес?
Подруги Надежды Ивановны ахнули, а тетя Груша сказала:
— Это какая-то шайка орудует… — и прихлебнула из бутылки кефир.
— Так… так… — кивала головой Надежда Ивановна. — Письмо… И адреса нет? Странно… Подожди, сейчас посоветуюсь…
Она обернулась к женщинам:
— Дневник принес почтальон, а в нем оказалось письмо без адреса. Как вы думаете, открывать?
— В милицию нести! — крикнула тетя Груша. — Пусть отпечатки пальцев снимут.
— Что вы… — зашумели женщины. — По такому пустяку сразу в милицию… Может, там ничего такого? Распечатывать и все!
— Наши говорят — распечатывать! — сказала Надежда Ивановна. — Так что распечатывайте и читайте. Дедушка против? Так у меня целый цех в свидетелях!
Рома разорвал конверт. Из него выпал календарик. На фоне ослепительно синего моря плыл корабль с алыми парусами.
— Красота какая… — забыла про обиду бабушка. — И где это такие плавают?!
Рома засунул в конверт руку, как в варежку, и вытащил сложенный вчетверо листок. У деда при виде листка очки от волнения запотели.
Сначала Надежда Ивановна услышала в трубке шелест бумажки, а потом стихи…
— И все? — хором спросили мама, бабушка и дедушка.
— Еще написано: «Спасибо за дневник. Извини. Решался вопрос жизни и смерти…»
После этих слов бабушка рухнула на коробку с пылесосом.
— Вопрос чего? — не поняла мама.
— Жизни и смерти… — заунывно повторил Рома.
Надежда Ивановна быстро пересказала содержание записки своему цеху, и в трубке послышался такой гул, будто там готовился к взлету самолет. Потом трубка заговорила чужим голосом:
— Рома, сынок! Это тетя Груша. Жди маму и один не выходи из дому…
— Никуда! — добавила мама.
На этом телефонный разговор прекратился.
— Дожили… — запричитала бабушка. — За свое же старание да мешалкой по голове…
— Не нагоняй тоску! — топнул дед ногой, обутой в старый валенок с обрезанным голенищем. — Что написано? Угроза? Нет, какая-то болтовня… Лучше встань с пылесоса, электроприбор раздавишь!
— Надо его теперь по утрам в школу провожать… — сказала бабушка. — Как бы не обидели…
— Баба! — взревел Рома. — Я большой! Я в четвертом классе!
— Цыц! — шлепнул Рому дед. — Большой нашелся…
Рома умолк, опустив в пол глаза, где все еще валялся календарик, — корабль с алыми парусами мчался по морю всем штормам назло.
Глава 8
Никто в это утро не собирался ссориться. Бабурины мирно завтракали. Папа намазывал хлеб маслом. Бабушка раскладывала яичницу. Дедушка, подняв вверх палец, призывал к тишине по радио как раз передавали погоду. Рома застыл с яичницей на вилке и не решался положить ее в рот. Где-то над Охотским морем мчался тайфун. На улице, где жили Бабурины, светило солнце. Воробьи искупались в луже и теперь сушились на балконе, усевшись на бельевую веревку в ряд, как прищепки. Дедушка опустил палец и сказал:
— Черт знает что творится с этой погодой… Тайфун за тайфуном… Скоро и у нас польет дождь…
— Пора уж… — добавила бабушка. — Пшеница как раз в рост идет.
— А сады! — не согласился дедушка. — Цвет обобьет — ни яблок не будет, ни вишен! Теперь я знаю, почему тайфуны называют женскими именами — за вредность…
Но скандала не случилось. Потому что бабушка сказала:
— Если тебе, Миша, не хочется дождя, то пусть не идет. Разве я против?
Дедушке стало стыдно, что бабушка в ситуации с тайфуном оказалась лучше его.
— Мне пора… — сказал папа и потрепал Рому по щеке. — Гляди в оба!
— Как вернешься из школы, немедленно звони мне! — сказала мама.
Хлопнула дверь, родители ушли. Бабушка погладила внука по голове и предложила:
— Съешь сладкий пирожок!
— Мне тоже некогда… — отказался Рома.
Все что-нибудь сказали Роме. Только дедушка молчал. Зато, когда внук встал со стула, дедушка тоже встал. Внук надел берет, дедушка — шляпу. Внук обул ботинки, дедушка — боты.
— Ты куда? — подозрительно посмотрел на дедушку Рома.
— За кудыкину гору… — отвел глаза Михаил Митрофанович. А бабушка сунула ему целлофановый пакет с пшеном.
Рома все понял. После вчерашнего они сговорились и теперь дед идет провожать его в школу. Рома представил, как все это увидит четвертый «а» и будет веселиться все уроки и перемены.
— Я большой… — взревел Рома. — Я в четвертом классе!
— Тише-тише… — гладила его по плечу бабушка. — Зато не нападут хулиганы…
— Я все равно убегу! Я вырвусь!
— Чудак человек… Я пойду не с тобой… — сказал дед, — Я через сто метров сзади. Вон как шляпу надел — лица не видать. Ты сам по себе, я сам по себе…
— Мы все продумали… — ласково сказала бабушка. — Я вон дала деду пшено. Он будет кормить голубей по дороге. Ну? Мало ли… Вышел человек голубей покормить…
— Ладно… — отмахнулся Рома. — Поступайте, как знаете… Только ближе, чем на сто метров ко мне не подходи.
— Не подойдет! — ответила за деда бабушка. — Ты что, дедку Мишу первый год знаешь? Миша, иди вперед!
И старый кавалерист Михаил Митрофанович Бабурин с мешком пшена заторопился на улицу.
Рома помахал бабушке, которая стояла на балконе, и как только она скрылась из виду, стащил берет, скомкал и засунул в карман. Весенний ветер взлохматил челку. Рома постоял у афиши с нарисованными дрессированными медведями, посмотрел значки в газетном киоске, понюхал черемуху на бульваре. Он и забыл, что его провожает дедушка. Вспомнил только, увидев стаю голубей возле булочной. Толкаясь и курлыча, птицы клевали пшено. Покрутил головой, заметил дедушку в окошке булочной. Дед махал Роме батоном. Для конспирации Рома оглянулся на прохожих, будто искал, кому же это машут батоном из окна?
Рома бегом побежал через дорогу, но на противоположной стороне возле светофора его остановил мужчина в черном плаще.
— Мальчик, ты не знаешь, где тут срочное фото? — спросил незнакомец.
Рома знал, где срочное фото, но не мог как следует объяснить, как туда пройти. Он размахивал руками, привставал на цыпочки, чертил прутиком на асфальте. Наконец незнакомец понял и уже начал благодарить Рому, как в этот момент налетел дедушка с батоном и, оттеснив его плечом, гневно сказал Роме:
— Мальчик! Что ты торчишь на перекрестке вместо того, чтобы идти в школу? Разве ты не знаешь, что неученье тьма, а ученье — свет?
Рома ошарашенно смотрел на деда и не знал, что ответить. Человек в плаще ни о чем не догадался. Он сказал:
— Товарищ, что вы кричите на мальчика, будто он ваш внук? Идет себе, вас не трогает…
И черный плащ потерялся в толпе прохожих. Рома укоризненно поглядел на деда, и тот поплелся к автомату с газированной водой, Рома прибавил шагу. На другой стороне улицы его настиг дедушкин голос:
— Беретку надень, в уши надует!
Только остановился Рома у каких-то ворот и выволок из кармана мятый берет, как из этих ворот вылетела консервная банка, а вслед за ней выскочил Дудкин, откусывая на ходу бутерброд с сыром.
— Привет… — радостно крикнул он и пнул банку в последний раз. — Тебя-то мне и надо! Сегодня контрольная по математике, давай ты мне — твой вариант, а я…
Он умолк, думая, на что бы поменяться. Рома скосил глаза и увидел деда, который семенил по другой стороне, уткнувшись в газету.
— А я тебе… Хочешь, вот еще полбутерброда осталось!
— Не надо, я завтракал… — сказал Рома и увидел, что впереди деда вышагивает Оляпкина в ослепительно красных сапогах. «Так и знал… — подумал Рома. — Сейчас весь класс увидит, что меня дедушка провожает».
— А хочешь я тебе медную трубку дам? — не унимался Юра. — Знаешь, как замечательно горохом стреляет?!
— Не надо… — упирался Рома.
— Единоличник ты! — обиделся Дудкин. — Сам решу, а другие пускай пропадают…
Это было неприятно слышать, и, чтобы отвлечь Юру от контрольной, Рома сказал:
— А вон Оляпкина идет в красных сапогах!
— Где? — закрутил головой Юра. — Ой, совсем с ума сошла… Солнце светит, все девчонки в босоножках, а она в сапогах…
Рома не думал, что сапоги Оляпкиной заинтересуют Дудкина настолько, что он бросится на другую сторону улицы. К дедушке.
— Я тебе просто так твой вариант решу… — вцепился Рома в рукав одноклассника. — А медную трубку ты на что-нибудь стоящее поменяешь…
Но Юра мчался через дорогу, а Рома, сам не зная почему, бежал за ним.
Дедушка остановился на тротуаре и, показывая, что он все видит, громко кашлял.
Оляпкиной вчера купили сапоги на вырост. Ослепительно красные сапоги с золотой подошвой. Они назывались «робингуды». На теплый носок и на снег с дождем. Так сказала мама. Всю ночь они стояли на Катином письменном столе, Катя с вечера загадала снег с дождем, но утром открыла глаза и увидела солнечную погоду. Сапоги были до того хороши, что нельзя дожидаться осени. Катя надела их и теперь шагала по улице, как Золушка в хрустальных башмачках. Ей казалось, что в это утро не было девочки красивее на всей улице, во всем городе и даже, может быть, на всем земном шаре.
Все испортил Дудкин. Он налетел, как ветер, и крикнул в самое ухо:
— Оляпкина, ты бы еще валенки надела! Лето наступило, а ты в сапогах.
— Ну и что же, что лето… — пожала плечами Катя. — Не везде лето… Здесь тепло, а на нашей улице, знаешь, как холодно!
Дудкин пошел рядом с Оляпкиной размышляя — бывает ли так в природе: на одной улице солнце светит, а на другой — заморозки.
— А что… — прервал его размышления Рома. — Один раз такое было — на нашем балконе солнце, а на противоположной стороне дождь. И прямо видно, где кончается дождевая полоса…
Дедушка старался не выдать себя. Сцепив руки за спиной, он держался от внука на обещанном расстоянии. Но что-то неспокойно было у дедушки на душе. Сначала внука остановил подозрительный человек в черном плаще, теперь Рома идет рядом с мальчишкой явно не примерного поведения…
Глава 9
Напрасно волновалась семья Бабуриных. Напрасно целую неделю ходил Михаил Митрофанович за внуком по пятам, прячась за деревьями и киосками, приседая на корточки в стаях сизых городских голубей. Никто не покушался ни на Рому, ни на крокодиловый портфель. Дедушка так привязался за это время к птицам, что стал поговаривать — не завести ли в доме кенаря с канарейкой. Теперь все разговоры за столом, когда Бабурины никуда не торопились, сводились к дискуссии о канарейках. Папа и дед были «за», мама и бабушка — против. В мамином цехе ширпотреба говорили, что от птиц можно заразиться попугайной лихорадкой. Бабушка маму поддерживала и проклинала тот день и час, когда дала деду пакет с пшеном.
— Чем только человек не болеет… — говорил Михаил Митрофанович. — И гриппом, и ангиной, и «свинкой», а про попугайную лихорадку бабы зря наболтали.
— Зачем им, Миша, зря болтать… — возражала бабушка. — Это они тебе добра хотят.
— Не хотите канарейку, построю на балконе телескоп! — говорил дед. — Сам буду смотреть на разные планеты и никого не подпущу!
Представив огромный телескоп среди хрупких ростков огурцов, анютиных глазок и фасоли, отец поддерживал птиц:
— Лучше канарейку, как они поют… — и он закатывал глаза.
В этом месте мама с бабушкой начинали сердито греметь посудой. И бабушка говорила:
— Учти, Миша… Если ты заболеешь попугайной лихорадкой, стакан воды не подам!
— Ромк, а ты чего молчишь? — обращался дед к внуку. — Ты за кого — за канареек или за телескоп?
— И ни за то, и ни за другое… — отвечал Рома.
— А за что… — настораживался дед, боясь, что под влиянием бабки с матерью внук мечтает о швейной машинке.
— Все равно не согласитесь… Я бы ту собаку к нам жить взял, Нюшку…
— Ну уж нет… — возмущались все. — Это уж совсем невозможно.
Дальше разговоров дело не шло. Не появилось в доме Бабуриных ни телескопа, ни канареек, ни щенка. Зато появился в собрании сочинений школьный дневник Ромы Бабурина четвертый том.
Дедушка Миша с удовольствием рассматривал пятерки и усмехался:
— Вырастешь большой, станешь директором планетария, покажешь своим детям, моим правнукам, этот дневник и расскажешь, как ты его с дедкой Мишей в собачьей будке нашел… Обхохочутся!
Но Роме от этого воспоминания не стало смешно. Он был рад, что трудный год странных происшествий кончился, осталось только сфотографироваться на память и начнется спокойная каникулярная жизнь.
Утром весь класс был в сборе. Подстриженные, причесанные, наглаженные мальчишки и девочки с белыми бантами. Такими и останутся они на снимке. Пролетят каникулы и они станут совсем другими — пятиклассниками. Кто косы обрежет, кто вырастет здорово, кто переедет в другой город. Потому так и дорого это мгновенье — конец учебного года. Все вместе. Листает человек альбом с фотографиями — «это я в школу пошел, беспомощный, уши торчат, а это во втором классе — октябренок»… И так до выпускного вечера. Поэтому Вера Андреевна и велела вчера всем отмыться, постричься, нагладиться для такого торжественного момента. Все так и было, только погода подвела. Ночью в город откуда-то примчался холодный колючий ветер, небо заволокли тучи, все снова надели куртки. Неприятно было стоять в такое ненастье в школьном дворе, а в школе уже начали белить и красить.
Уйти фотографироваться было нельзя — ждали Оляпкину.
— Семеро одного не ждут! — возмутилась Ляля Генералова.
— Оляпкина нам фотографию испортит… — хихикнул Дудкин. — На прошлой неделе она пришла в красных сапогах, а сейчас притащится в валенках с калошами!
— Как не стыдно… — покачала головой Вера Андреевна.
Учительница больше ничего не успела сказать, потому что все увидели Оляпкину. Она мчалась к школе со всех ног, и на нее оборачивались прохожие. Посреди холодного майского утра, когда весь город кутался в шарфы, поднял воротник плащей и надел капюшоны, Оляпкина вышла на дому в коротенькой синей юбке, кофте с коротким рукавом и сандалиях с белыми носками. Ветер ерошил волосы, а коленки посинели от холода.
— Я же сказал… — посмотрел на учительницу Дудкин.
— Катя, как же ты додумалась так одеться… — ахнула Вера Андреевна.
— Вы же сказали — нарядно… — пристукивая от холода зубами, ответила Оляпкина.
— А что это у тебя на лице?
На лбу, носу и щеках Оляпкиной зеленели капли масляной краски.
— У вас что, ремонт? — недоумевала учительница. — Это же не ототрешь так сразу…
— Не ототрешь! — кивнула Оляпкина. — Это я красила автомобиль…
— Как автомобиль…
— Очень просто… Пылесосом!
— Не знаю, как с тобой быть… — развела учительница руками. — Я думаю, в таком виде тебе нельзя фотографироваться… Тебе не очень обидно?
— Совсем не обидно! — сказала Катя и, крутанувшись на каблуках, исчезла за школой.
