Дорогой читатель! Этот рассказ написан в прошлом веке. Но!.. Если ты русский и не обязательно плотник, то, прочитав, задумаешься…

У плотника Петра с утра болела голова.

Нет, не так, как у обычных людей от простуды или угара. И уж несравнимо с этими хлюпиками – гипертониками. В его, Петровой, голове, под всклокоченной с ночи шевелюрой, что-то трещало, скреблось, рвалось и било изнутри по кумполу, как сапогом по фанерному ящику: бум, бом, блям…

Дело в том, что вчера после получки Петро с другом, напарником по работе и соседом по квартире Ерёмой, дорвались до самопальной водки, как ясельные ребятишки до газировки…

Утром жёны с тычками и руганью вытолкали их на свежий воздух, но в домах после пребывания отцов семейств остался такой плотный дух от паров ядовитого зелья, что можно было «окосеть», не употребляя…

Поддерживая друг друга физически и морально, на работу друзья кое-как приплелись, а на большее сил не было. В голове тяжело, лениво, как ожиревшая свинья в тесном хлеву, ворочалась единственная мысль: «Чем „поправить” голову?»

Тут ещё мастер скоро должна прийти – такая зануда!.. Нет, когда рабочие трезвые – мастер как мастер, но если учует запашок!.. Будет точить, как короед, пока опилки не посыплются…

– Что делать, Петь? Соображай, – забеспокоился Ермолай.

Мимо пробегал Колька Вяткин, зубоскал и задира.

– Чего сидите, сачкуете? Или у вас демократия: хочу работаю, хочу нет? – поддел он друзей и побежал дальше.

Петра вдруг осенило. В мутных глазах мученика яркой искрой сверкнула надежда.

– Есть мысля, Ерём! Ты только поддержи, слышь?

– Какая? – трепыхнулся карасём Ерёма.

Но объяснить Петро не успел. В дальнем конце цеха показалась строительный мастер Мария Михайловна.

Это была невысокая, в меру полная женщина с приятным лицом и мягким материнским взглядом. За 15 лет работы мастером она изучила характеры рабочих не хуже, чем у собственного мужа. Большинство из них были трудолюбивы и выносливы на работе, терпеливы и неприхотливы в жизни. И когда было: «Надо срочно сделать!» – могли остаться на работе и за полночь, не требуя сверхурочных. Каждого по-своему она уважала и ценила, но пьяных терпеть не могла.

…В первые годы работы по её недогляду и женской доброте случались с рабочими травмы на производстве. И она установила нерушимое правило: перед работой обойти и перекинуться словом с каждым работником. Одно это её постоянство остерегло от выпивок многих, но ЧП всё же случались.

…Видно, так уж устроен русский человек: не получается у него жизни без «переборов»…

Подпустив мастера на безопасное расстояние, Пётр нанёс упреждающий удар.

– А где это вы, товарищ мастер, вчера с обеда до вечера пропадали? Или опять в магазин бегали, обновки примеряли?

– Что это ты, Петь? Аль не прошло со вчерашнего? – встала, оторопев, Мария Михайловна.

– Я-то ничего, а вот мы из-за Вас вчера полдня потеряли без работы. Раз у нас нынче демократия, могу я спросить: кто нам за простой платить будет?

– Не по нашей вине! – как эхо, отозвался Ермолай, поддерживая напарника.

– Пошли, Ермолай Иванович, домой, да напишем куда следует заявление. Пусть там разберутся и выведут кое-кого на чистую воду, – бил «ниже пояса», Пётр.

– Правильно, пошли! Может, и чем голову «поправить» найдём, – вырвалось заветное у бесхитростного Ермолая. Он сразу умолк и воровато оглянулся: заметил ли кто, что он проговорился?..

Но народ вокруг был свой, тёртый. Хохотали все. Мария Михайловна смеялась до слёз, приговаривая: «Ну, демократы! Ох, демократы! Ой, уморили!»

Пётр врезал другу по шее, и они обречённо сели на верстак.

Собрание провели быстро, прямо в цеху. И на нём «опохмелили» работников до полной трезвости. Пришлось им и объяснительные писать, и прощения «в последний раз» просить. Народ у нас к выпивохам участливый. Простили и в этот раз, не уволили…

Да и куда их из жизни выкинешь и кем заменишь? Не придумали мы пока чем, кроме водки, развеять однообразие жизни.

Отдыхать не умеем…

Домой после работы горе-демократы плелись понуро. Без меры выпитая за день вода переливалась и булькала в пустом желудке. Мысль хоть вяло, но начала работать в посвежевшей голове. Тянуло поговорить, высказаться.

– …Вот ведь зараза какая, водка эта проклятая, – пожаловался Ермолай Петру. – И башка с неё утром трещит, хоть о стену бейся. И дома скандал, чуть не до разводу. И на работе позор. И перед детьми стыдно, а всё равно пьём… Почему, Петь?

– Национальная традиция! И привычка, – уверенно, как отрубил, сказал Пётр.

Помолчали, а на откровения тянуло.

– Ты вот спрашиваешь: почему? А ну-ка вспомни, сколь мы её, любимой и родимой, за свою жизнь «на грудь» приняли?

– Что я, бухгалтерию вёл, бутылки записывал?

– А давай так, приблизительно, для интереса. Сколько у нас праздников в году?

– Считай: Новый год – два дня. День защитника Отечества празднуем. Ну, 8 Марта, конечно. И жёнам разрядка, а уж мы-то, точно, лыка не вяжем. Дальше – в коммунистический субботник бутылку возьмём для порядка. Вроде как Ильича помянуть. В День Победы над фашистами пьём до потери сознания… День строителя, День сельского хозяйства не пропустим. День Конституции. Тут уж по закону выпить положено, раз красная дата. Опять же, 7 ноября революция произошла великая. Как не обмыть? Два дня бухаем. – Ермолай потёр лоб, вспоминая, и добавил: – Первое мая чуть не пропустил – за солидарность два дня пьём. Ну, День печати, День радио пока водкой отмечать не принято, всухую обходимся. Сколько набралось?

– Тринадцать.

– Так. Церковные праздники: Старый Новый год, Рождество Христово, Крещение, Маслена, Пасха, Родительский день, Троица.

– Ещё семь. Всего – двадцать. Всё?

– Да ты что! А дни рождения забыл? У нас в семье, с детьми, пять. Да две сестры с мужьями приглашают, брат с женой, ну, вы два раза в год. Это постоянно, без чужих. Сколько прибавилось?

– Если по одной бутылке – тринадцать.

– Ну!.. Пузырь на нос – норма. Иначе и идти не стоит.

– Тогда тридцать три набралось. Едем дальше.

– С аванса и получки бутылку брали? Брали! Что мы, не люди? Для чего работаем? Считай!

– Двенадцать месяцев по две бутылки – двадцать четыре будет.

– Так… – захватил азарт Ермолая. – После баньки жёнка, чтоб добрей был да покрепче полюбил, чекушку возьмёт? Возьмёт! Куда денется! Еще Суворов говорил: «После баньки подштанники продай, но выпей». Полезно.

– Четыре чекушки в месяц, то есть две бутылки, да на двенадцать, получится двадцать четыре, – исправно считал Пётр. – Так?

– Как на духу!

– Тогда подобьём «бабки»: тридцать три да сорок восемь получится восемьдесят одна бутылка.

– Кабанов два раза в году режем: под свежатинку да с печёночкой водочка как по маслу идёт! А «шабашки», «бадоги» забыл? Редкая неделя без бутылки обходится.

– Чего там, все калымят! Короче: девятнадцать штук для ровного счёта за год смело набежит. Умножай: сто бутылок в среднем по сто рублей – десять тысяч в год. А сколько лет мы с тобой самостоятельно, не стесняясь, пьём? Лет двадцать. Как из армии пришли, так?

– Та-ак… – что-то затормозило речь у Ермолая. – Так ты что, хочешь сказать, что я за свою рабочую жизнь двести тыщ пропил? Чуть ли не легковушку через горло пропустил?!!

– Ну, может, не двести. Раньше водка дешевле была.

– Ты не юли! Раньше и машины дешевле были! – всё больше распалялся Ермолай. – Да ты знаешь, что я при жизни на одежде себе и детям экономлю?! Хозяйство содержу, отдыха не зная, чтобы концы с концами сводить, а ты по двести тысяч на водку?! Да я тебе сейчас, гад, как врежу! – И, схватив напарника за грудки, он уже размахнулся своим узловатым кулаком, но Пётр оттолкнул его и с усмешкой сказал, как водой окатил:

– Я то тут при чём? Насильно тебе в рот заливал? Или не вместе пили?

– Фу!.. И то правда… – И, помолчав, Ермолай жалобно продолжил: – Но ты представь: двести тысяч на водку! Ну где справедливость? А?

– Ладно, не скули.

– …А я как-то и не задумывался раньше: все пьют – и я пью. Но чтобы двести тысяч на одну водку?! Нет! Я её теперь, отраву проклятую, змеюку зеленую, и в рот не возьму! Да пропади она пропадом! Сгори она синим огнём!

Тут навстречу друзьям показалась спешащая куда-то их вдовая соседка, тётка Варвара. Увидев мужчин, она сделала несчастное лицо и с ходу запричитала:

– Здравствуйте, соседушки! Здравствуйте, родимые! Еле поспела вас перевстречь. Беда у меня – хоть караул кричи! И вечно на бедную вдову все шишки сыпятся… – взялась она за кончик платка, готовая пустить сиротскую слезу.

– Что стряслось-то? – недовольно спросил Ермолай.

– Да боров у меня, зверь проклятущий, всё корыто в щепки разнёс! Кидается на меня, как тигра. Пробовала с ведра кормить, так он, изверг, за руки норовит схватить! За подол поймал, охальник, – еле отбилась! – заголосила она. – Вы уж ему, паразиту, сделайте новое корыто. Я и бутылочку на всякий случай припасла… – многозначительно закончила она.

Мужики стояли, не зная, что и ответить бабе…

…Конечно, двести тысяч на водку – жалко. И очень это обидно. И голову с неё, проклятущей, будет ломить. И жёнка опять на полу у двери спать положит. Но, с другой стороны, и вдову выручить надо! С пятипудовым боровом шутки плохи – покалечить может. Ну а бутылка… Так они ж не просили – сама купила! Не пропадать же добру…

– Ты вот что, Варюха: шуруй домой и, это, ну, к ней, к бутылке, закусон сваргань. Со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было. И бабам нашим, смотри, ни гугу, сечёшь?

– Что я? Из Америки, что ли? Порядков не знаю? – обрадовалась Варвара и засеменила домой – закуску готовить.

А мужчины скорым шагом поспешили назад, в столярный цех, – корыто делать. Сторож не возражал, так как «магарыч» часто распивали вместе…

Да… С давних пор укоренился на Руси обычай расплачиваться за работу водкой и напиваться в праздники. А вот на вопрос: «Чем это закончится для русской нации?» – кто ответит?..