Потом Славик вышел на крыльцо и увидел за забором Нинку. Та в глубокой задумчивости ходила по двору с пальцем во рту.

— Ты потеряла что? — поинтересовался Славик.

— Разуй глаза-то, — ответила Нинка, — я, вишь, думаю.

— О чем?

— У бабки нынче день рождения — вот я и ломаю голову, что ей подарить. Деньги я копила, копила, да вдруг и потратила целых двадцать шесть рублей! Чесалку купила, как у Наташки, и еще кое-что. Ну и дуреха! — Нинка дернула себя за желтую прядь волос. — Не умею думать наперед, хоть меня убей. Бабкин день рождения на носу, а она себе чесалку покупает! — Нинка говорила о себе в третьем лице. — Вот кого драть с утра до вечера! — Нинка и в самом деле дернула себя за прядь волос еще раз.

Славик тоже задумался. Ему захотелось соседке помочь, и он перешел в ее двор.

— Бабка спит, а я хоть пропади, — кручинилась Нинка. — Верчу, верчу мозгами, а ничего в голову не идет. Нечего дарить! — Нинка повела глазами по сторонам. Огляделся и Славик.

И вправду, вокруг не было ни одной вещи, которую можно было бы подарить Евдокимовне. Двор, сарай. Кубикова коза. Грабли и лопата, прислоненные к сараю. Колода, козлы для пилки дров. Забор, чурбак, на который Нинка вставала, чтобы заглянуть в соседский двор. Дорожка к сараю с кудрявой травой по краям. Куры, как всегда, занятые делом…

— Я и весь дом перерыла, — продолжала плакаться Нинка, — и там ничего. Букварь мой бабке не подаришь, чесалка моя — честное слово, отдала бы! — ей не нужна…

— А сколько бабушке лет?

— Не знаю. — призналась Нинка, — много. Старая она уже, пора, говорит, к богу в рай.

Они шли по двору, одинаково наклонив головы.

— Бабка проснется, — представляла Нинка, — а я хоть прячься…

— Может, пойдем на луг цветы поищем? — предложил Славик.

— Какой луг! Луг-то когда уже скошен. Да и в августе одни петровы батоги цветут да тысячелистник. Разве это цветы? Одни вянут тут же, другие лекарством пахнут.

— А в палисаднике?

— Придумал тоже. Бабка скажет: хорош подарок! Ты бы с меня кофту сняла, да мне же и подарила. Вот если бы твоя бабка цветы сажала, было бы другое дело.

— Моя не сажает… А что если… — начал Славик и остановился.

— Что? — остановилась и Нинка.

— А что если, — идея в Славике рвалась наружу — хоть кричи, он еле себя сдерживал, — что если подарить ей еще пять, а то и десять лет жизни?

— Это как же? — Нинка вытаращила на Славика сразу поголубевшие глаза. — Лекарство такое в городе есть?

— Есть.

Славик в эту минуту успел подумать, что можно настоящего секрета молстара не открывать, а в самом деле назвать облучение лекарством. — Мне его дома для бабушки дали, — сказал он, — а она отказывается. Давай твоей подкинем годики? Чем не подарок — пять лет жизни?

— Я бы и сама не отказалась. — задумчиво прикинула Нинка, — да ведь мне молодеть-то еще рано. Потом, когда стану совсем взрослой, дашь мне пару таблеток?

— Это не таблетки. Это тот аппаратик, которым я тебя будто бы фотографировал.

— Что? — заморгала Нинка. — Так ты меня без спросу омолодить хотел?

— Я на кнопку невзаправду нажимал. Только делал вид. Ну так как?

— Обманщики вы все, городские, — сказала Нинка. — А я-то ему говорю: фотай, мол. Такую ляпость глупнула! — Нинка оговорилась, но этого не заметила. Но, может, и не оговорилась. — Сейчас бы в пеленках лежала!

— Да на, смотри, — Славик вытащил молстар, — вот они, кнопки. Я их не нажимал.

Нинка потрогала молстар пальчиком.

— Вроде не врешь.

— Пошли к бабке. Пока она спит, мы ее на пять лет назад вернем. Она проснется — жива-здорова!

— Ой, я боюсь чего-то!

— Пошли, пошли! Меня скоро на обед позовут. Я твоей бабушке уже предлагал помолодеть, сказал, что от болезней избавится, а она обиделась. Думаешь, говорит, я хуже Андреевны выгляжу?

— Она ни врачей, ни лекарств не признает. Значит, мы ее будить не станем, а омолодим во сне. Разбудим, а у нее ни колено не болит и спина как новенькая! Вот это будет подарок! А говорить не станем, а то она нас так расчихвостит за это!

Они зашли в дом. Евдокимовна спала. Дарители приблизились к кровати на цыпочках и немного постояли, глядя на нее.

— Совсем старенькая, — пожалела бабушку Нинка, будто впервые ее увидав. — Включай свой фонарик.

Славик нажал на зеленую кнопку. Экранчик засветился. Спящая ойкнула, пожевала запавшими губами и что-то пробормотала.

— Только бы не проснулась, — прошептала Нинка. — А то еще закричит, что мы со свету хотим ее сжить.

Прошло минуты три — Евдокимовна ни капельки не изменилась. У Славика онемели руки, хотя аппаратик был легонький. Может, оттого, что он держал его напрягшись.

Нинка это заметила и предложила подержать молстар.

— Я его лучше на табуретку поставлю, пододвинь-ка ее, — сказал Славик.

Молстар прислонили к Нинкиному новому букварю и направили на Евдокимовну. Старушка во сне почмокала, будто ела малину, но не проснулась и не изменилась.

— Не берет бабку твой аппарат. — Нинка махнула на него рукой — безнадежно, как умела. — Больно она, наверно, старая, а фонарик твой маленький… Ей знаешь какой нужен? Как телевизор. Пошли погуляем капельку, пока она молодеет. — И Нинка первой пошла из комнаты.

Славик посмотрел на безмятежно спавшую Евдокимовну. Молстар и вправду никак на нее не подействовал. Та же седина, те же морщины, те же запавшие губы. А экран молстара светился. Может, Евдокимовнина старость ему не под силу?

Зря он выходил! На улице Нинка встретила подружку Наташку, и они так сразу же заболтались, что Славика на крыльце даже не заметили. Он поплелся по двору и вдруг вспомнил о Кубике. Увидел ли он свою "Свадьбу"? Нужно пойти проверить.

Художник стоял перед картиной. Услышав звук шагов за спиной, обернулся.

— А? — воскликнул он и кивнул на холст. И повторил: — А?! (Мол, ты посмотри только, что я содеял! Какой шедевр!) И все, между прочим, благодаря тебе. Ты думал, я уже стар? Нет, я в полной силе! Вот, оказывается, чего мне не хватало — обиды! Такого маленького толчка!

Славик посмотрел на холст.

Жених сидел на черном, как головешка, коне, невеста — на белом. Над ними пылало самоцветами раскидистое дерево. Даль переливалась драгоценными синими, розовыми и зелеными камнями. И люди в праздничных одеждах вокруг жениха и невесты тоже были из драгоценных камней. Всё на холсте Кубика было так чудесно, незнакомо, невиданно, что у Славика перехватило дух.

— Ух ты! — прошептал он.

— Ура-а-а! — завопил Кубик. — Свадьба состоялась! — Он обмакнул кисть в краску и вывел в правом углу дату: 20.08.05. и подпись: Кубик.

— Пошли во двор! — Он вытер пальцы тряпкой. — Посмотрим, какое над нами нынче небо.

Небо над Егоровкой и над крышей, под которой художник Виктор Кубик только что закончил картину под названием "Свадьба", было голубое, чуть за лето выцветшее, очень высокое. Рыжебородый Кубик стоял под этим большим небом, сложив руки на груди и задрав голову. Славику показалось, что Кубик мечтает сейчас, чтобы там, в мирной голубизне, появился летающий дракон, — тогда он, гордый и могучий, вызовет его на бой и победит. Славик тоже посмотрел на небо. Но вверху никого, кроме высоких ласточек, не было.

Кубик постоял, постоял, дожидаясь дракона, потом, вздохнув, огляделся. Перед его глазами был зеленый двор, куры, старый забор и старые бревенчатые стены дома.

На крыльце Евдокимовны стояла незнакомая желтоволосая девчонка Нинкиных лет в длинной по-цыгански юбке.

— Это кто со мной шутку-то сшутил? — сварливо спросила она у Кубика.

— Ты что за чудо? — в свою очередь поинтересовался художник. — Ты откуда к нам свалилась? Погадать, что ли, пришла?

— Я те погадаю! — тоненько закричала девчонка. — Я тебе такого нагадаю — в глазах твоих бесстыжих потемнеет! Я спрашиваю, кто со мной шутку сшутил? — Крича, она топала босой ногой по крыльцу.

Тут появилась Нинка и увидела незнакомку.

— Воровка! — с ходу закричала она. — Бабкину юбку украла! А ну снимай сейчас же!

Желтоволосая обернулась к Нинке.

— Это я-то юбку снимай? Ах ты бессовестная! Ты только глянь, что они со мной творят! — Девчонка всплеснула руками.

Кубик одобрительно улыбнулся.

— Ну, хватит, хватит, — проговорил он, пропуская слова через усы и бороду, отчего слова получались как бы бархатные, — признали мы твой талант, признали. Ты кого из нас хотела видеть?

Но артистка не унималась:

— Кого? — возопила она. — Да никого, чтоб вы пропали! Чтоб вас ветром унесло! — И опять в такт словам стучала пяткой по крыльцу. — Что вы со мной исделали?!

— Я сейчас милицию позову, — пригрозила Нинка.

Кубик нахмурился.

— Девочка, — сказал он, на этот раз внушительным голосом, — ты, видно, ошиблась домом. Тебя кто-то обидел? Так вот знай: это не мы.

— А кто же еще! Ишь, бороду отпустил! Молодой еще для бороды-то. И вон тот, — показала желтоволосая на Славика. — Шнырит, шнырит целыми днями — чего бы ему поделать, ищет. А ты, Нинка, ты у меня получишь, без тебя это дело не обошлось!

Нинка бочком-бочком подобралась к Славику и, пока девчонка на крыльце распекала всех троих, зашептала ему на ухо:

— Слав, а ведь это знаешь кто? Это ведь бабка моя! Вот до чего омолодилась!

Славик похолодел, как однажды, когда разбил на переменке, размахивая сумкой, окно в классе.

— И юбка ее, — шептала Нинка, — и майка. Только кофту она скинула. Слав, надо что-то делать!

— Что?

— Скорей наставь на нее свой фонарик, а то она живьем нас съест, я ее знаю. Вон как разбушевалась.

Семилетняя Евдокимовна продолжала громить троицу, испуганно стоявшую перед ней. Кубик тоже заподозрил неладное и вопросительно поглядывал на Славика и Нинку.

— Как же я его достану?

— А ты из Кубиковой комнаты к нам зайди, крючок на двери подними да толкни ее хорошенько. Она на гвоздочек тоненький забита.

— Ишь, попятился! — заметила уход Славика семилетняя бабушка. — Стыдно небось стало. Не беспокойся, я и до тебя доберусь.

Аппаратик на табуретке перед кроватью Евдокимовны был включен. На кровати валялась старая кофта, на полу — дырявые шлепанцы. Славик нажал на белую кнопку, экранчик погас. Попробовал красную. Экранчик снова засветился. Все в порядке, инопланетная техника не подводит. К Евдокимовне он решил подобраться сзади, из-за дома.

Он быстро пробежал две комнаты, спрыгнул с Кубикова крыльца. В узком пространстве между стеной дома и забором росла высокая крапива. Славик ринулся прямо в нее, его обожгло, как кипятком, но он все равно пошел сквозь ее заросли, отодвигая только верхушки стеблей от лица.

Девчонка в старой юбке и висящей до колен майке уже стояла на нижней ступеньке крыльца и, крича, размахивала вдобавок руками. Славик присел и нажал на красную кнопку…

Малолетняя Евдокимовна сперва ничего не заметила, хотя даже Славику было видно, что она начала расти. Две косички сами собой превратились в одну косу, и та становилась все длиннее и длиннее. Из-под длинной юбки появились икры. Майка на спине натянулась. Голос из девчоночьего стал девичьим, звонким. И девушка с длинной косой вдруг осеклась.

— Ой, что это мной делается?

А Славик продолжал держать палец на красной кнопке.

— Ой! — снова вскрикнула длиннокосая. — Да что же это со мной делается? Что вы стоите как замороженные?!

А Кубик и Нинка и вправду стояли как вкопанные, изумленные тем, что увидели: на их глазах за несколько минут желтоволосая, с прутиками-косичками девчушка превратилась в девушку лет шестнадцати!

— Да кто ж мне поможет-то? — причитала она. — Ведь со мной что творится! Чего стоите?

Художник сделал шаг вперед. И увидел Славика, из-за угла целившегося в девушку знакомым уже аппаратиком, экран которого светился.

— Кхм! — откашлялся он и стал теребить бороду, словно она могла дать ему отгадку происходящего. Наверно, в эту минуту он вспомнил, как Славик предлагал ему омолодиться. — А как вам помочь? — От растерянности он обратился к девушке на "вы". — Вы что, хотите расти и дальше или так и остаться?

Славик в этот момент догадался молстар выключить — он побоялся зацепить чудодейственным лучом и художника. Кубик его видел, но не показал этого Евдокимовне ни рукой, ни лицом. Умница Кубик, он обо всем догадался!

— Ой, не знаю я ничего! — Девушка закрылась рукой и разрыдалась. И вдруг догадалась: — Зеркало, зеркало мне принесите! Нинка, — распорядилась она, — а ну быстро!

Нинка мигом слетала в дом за зеркальцем. Шестнадцатилетняя схватила его кружок и глянула на себя.

Славик был сзади и лица длиннокосой не видел, но по тому, как качал головой Кубик, понял: зрелище было из удивительных.

Еще какой-то час назад беззубая Евдокимовна, которая шагу не могла ступить без оха и оя, смотрела на себя, снова юную. Не веря, она гладила себя по щекам, проводила пальцем по мягким бровям, трогала кончиком языка ровные зубы, клала ладонь на нежную шею…

Вытащила из-за спины тяжелившую голову косу и с грустью сказала:

— И надо же было дурехе такую красоту в том годе отрезать! Вот и встретились мы с тобой, золотая ты моя! — Поднесла косу к губам и поцеловала ее.

Художник и Нинка все так же стояли шагах в семи от крыльца, глазея на превращения Евдокимовны. Та повела взглядом по двору, забору, глянула на стены.

— Постарел дом-то как. Он тогда как новый еще был.

Остановила глаза на Нинке.

— Погляди, внучка, какой у тебя бабушка была. Не хуже других.

Нинкины глаза, и без того большие, после этих слов заняли все почти лицо..

Девушка смотрела теперь на Кубика. Художник, заметил Славик, изо всех сил щипал правой рукой левую и был бледен, зато борода горела горела огнем.

— Виктор Алексаныч! Миленький! — Девушка сошла с нижней ступеньки на землю и прижала к груди руки, а Кубик, наоборот, на шаг отступил, словно перед ним была ведьма. — Ты ведь художник — нарисуй меня. Пока я такая. У меня с того времени одна только фотография, да и то там лицо мое с копейку.

— А что? — Кубик снова откашлялся. — А вы разве стареть собираетесь?

— Ты нарисуй сперва, — повторила Евдокимовна, — а уж после поговорим.

— Ладно. И как я сам, балда, не догадался? — Художник хлопнул себя по лбу. — Вы тогда идите на мое крыльцо, солнце сейчас на той стороне. — А-а… — он замялся, — а у вас нет ли во что переодеться? А то ведь вы в домашнем…

— Ой, нет. Мое ведь все старушечье. Ты уж сам что-нибудь повеселей придумай. У меня тогда, как сейчас помню, сарафан был, гвоздиками розовыми усыпанный…

Все, и Славик тоже, перекочевали на другую сторону дома. Девушку Евдокимовну Кубик усадил на крыльцо, а сам устроился с этюдником и красками напротив.

Художник спешил, словно боясь, что прекрасное это видение исчезнет. Он косился на Славика, который засел со своим аппаратиком за углом дома. Его роль в этой истории он давно понял. Когда тот выглядывал, художник грозил ему кулаком.

Нинка смотрела на все, не выпуская пальца изо рта.

На холсте, мазок за мазком, возникала девушка в голубом, усыпанным розовыми гвоздиками, сарафане. Длинная, золотая коса была перекинута на грудь, загорелые руки теребили, ласкали ее.

Кубик не спешил, просто работа у него ладилась, шла как никогда быстро. Одно чудо вызвало другое — вдохновение. В левой руке художника был зажат букет кистей, правой, выхватывая, как шпагу, то одну, то другую кисть, он наносил мазок-удар. Самая большая кисть была по-пиратски зажата в зубах. Поэтому слова его походили на рычание:

— Гр-рас… Рывур-р-р… Бравор-р-р!..

Кубик то подскакивал к холсту с длинной кистью в руке, то отскакивал, сверля его глазами. Все это напоминало Славику бой на рапирах, который он видел по телевизору.

Честно говоря, Славику хотелось удрать и оставить все как есть. Может, Евдокимовна не захочет стареть? Придумает что-нибудь и начнет жить во второй раз…

Так и торчал Славик за углом, не зная, что делать. И ругал себя за то, что выпросил молстар у пришельцев и без спроса направил на Евдокимовну.

Нинка наконец вынула палец изо рта.

— Дядь-Вить, давай я рядом с ней, — она показала на девушку Евдокимовну, не называя ее, — давай я рядом сяду. И ты меня тоже нарисуешь.

— Низя, — ответил Кубик (кисть во рту мешала ему говорить). — тебя тода на швете не быо.

— Пусть посидит с бабушкой, — подала голос девушка с крылечка, — рядышком пусть посидит.

Художник освободил рот от кисти..

— Какая вы бабушка! Вы тогда еще и мамой не были. Ваша Аня сейчас вдвое вас старше.

— Это Анька-то меня старше? — не поняла молодая Евдокимовна. — Она ведь мне дочь!

— Дочь-то она вроде и дочь, — сказал Кубик, глядя на холст, — только ведь дочери старше матерей не бывают. Она теперь в матери вам годится.

— А Павлик? — со страхом спросила девушка. Павлик, старший сын Евдокимовны, был летчиком гражданской авиации.

— Павлик вас и того старше. — Художник был занят гвоздиками на сарафане и не замечал, что девушка волнуется все больше.

— А Нинка-то — она ведь внучка мне! — не сдавалась девушка.

— Ну где вы видели шестнадцатилетних бабушек?!

— Так что же это получается, — девушка при этих словах встала, — они мне не родные теперь?

Кубик поднял глаза на Евдокимовну и задумался.

— Понимаете… — Он погрыз кисть. — С одной стороны, конечно, родные… Но если посмотреть с другой… — Художник поднял плечи и замер в этой позе.

— А ну быстро возвертайте меня в мои годы! — закричала девушка, и Славик узнал в ее голосе нотки бабушки Евдокимовны. — А ну признавайтесь, чьих это рук дело! Твоих, Нинка?

— Дак чего моих? — захныкала Нинка. — Разве я умею? У меня и лекарств таких нет.

Кубик подал незаметный знак насторожившемуся Славику: внимание!

— Вы, Елизавета Евдокимовна, минут еще с десяток посидите спокойно. Я портрет должен закончить, раз уж начал. А потом вернутся к вам ваши годы, ваше, так сказать, богатство. И перестаньте хмуриться — молодая, а сердится, как старуха!

— Тут будешь сердитой, — голосом Евдокимовны ответила девушка, — когда с тобой такие фокусы. — Однако хмурь с лица постаралась согнать.

Кубик спрятался за этюдником. Девушка вот-вот должна была исчезнуть навсегда, и он спешил, боясь не заметить чего-нибудь важного, может быть, какого-то отсвета на лице, в положении рук, снова перебиравших золотую косу, в бликах за спиной, играющих в пятнажки.

Скоро портрет был закончен, и Кубик торжественно объявил:

— Спасибо, Елизавета Едокимовна! Желаете взглянуть? — и развернул этюдник.

Славик и Нинка посмотрели на портрет. На крыльце сидела шестнадцатилетняя Лиза. Она смотрела на закат — зачарованно, умиротворенно.

Руки перебирали косу. Лицо освещалось закатом, в котором было больше всего золотых и розовых красок.

Дверь в избу была открыта, и там, в сенях, в серой темноте, едва виднелась старуха, в которой узнавалась Евдокимовна.

Теперь ребята смотрели на девушку. Та перевела глаза с себя на портрете на старуху. Лицо ее посерьезнело и погрустнело.

— Виктор Алексаныч, ты, конечно, художник, тебе лучше знать, как портреты рисовать. Но этот-то у меня будет висеть, не на народе. Ты старуху в сенях закрась, пожалуйста, — попросила она. — Хоть это и я, я понимаю, дак ведь в молодости о старости не думают.

Кубик усмехнулся, глянул на палитру, протянул руку к кистям, которые были теперь разбросаны на траве.

— Ты просто дверь в дом затвори, чтоб старухи не было видно…

Художник улыбнулся. Он обмакнул средней величины кисть в краску, в другую, растер и провел кистью по темноте в сенях и старухе. Появилась доска. Еще одна, третья. Четвертая… Перекладина… Теперь за спиной девушки была дверь. Вот она зарозовела под красками заката. Но, главное, была закрыта, и старуху за нею не видать.

Девушка встала.

— Спасибо тебе, Виктор Алексаныч! — Она подошла к художнику, положила ему на плечи загорелые руки. Он же стоял замерев, отведя руки с двумя кистями и палитрой за спину, чтобы не испачкать девушку красками.

Нинка смотрела на это открыв рот, а Славик — насупившись. Он знал, чем ему придется заняться через пять минут, какую жестокую роль играть