Один очень хороший писатель сказал как-то, что у слов тоже бывают приключения. Как и у людей, бродячих собак (домашние о них только мечтают), у дворовых кошек (у этих приключений хоть отбавляй), ворон, голубей и воробьев. Не так уж давно была написана интересная строчка: "…палое небо с дорог не подобрано…"
О чем она? Как случилось, что небо упало?! Почему оно на дорогах?! Какой Атлант поможет людям поднять небо туда, где оно недавно было?!
Это приключения слов. Добавлю: приключения глаз. Еще добавлю: приключения ума. Ума поэта.
Догадались теперь, о чем он написал? Ну, конечно! Поэт писал всего-навсего… о лужах на дорогах после дождя. В них отразилось (упало) голубое небо с облачком посредине.
Интересно жить поэтам. У них что ни день — приключения…
Или вот еще строчка: "Хитрой змейкой из сугроба выбирается зима…".
А эта о чем? Что за змейка? И что она, не носящая, как известно, шубы, как медведь или енот, делала в сугробе? И почему змейка — зима?
Славик стоял и смотрел на тонкий извилистый ручеек, выбегающий из сугроба на внешней стороне тротуара. Ручеек спешил пересечь тротуар, чтобы нырнуть в быструю мартовскую воду на мостовой. На маленькой головке змеи-ручейка сверкали два глаза.
На последнем уроке Славика вызвали вдруг в учительскую. Он испугался лишь слегка, потому что больших грехов за собой в этот день не чувствовал. На всякий случай перебрал все. Ну, толкался, ну, бегал на перемене, ну, Светке Чебукиани сказал, что она дура… Может, пожаловалась?
Но в учительской его направили движением руки к телефону.
Он взял трубку и услышал папин голос:
— Значит, так. Мы с мамой оба в жуткой запарке. Пойдешь домой своими ногами. Но смотри…
— Я понял, пап. Я буду смотреть.
И Славик, впервые за долгое время оказавшись после уроков один на улице, один, уточним, наедине с весной, смотрел во все глаза.
С невысоких крыш старых домов возле школы свисали сосульки. Они исходили каплями, а некоторые уже обломились и упали на асфальт кусками хрусталя.
Иные же карнизы скалились целым рядом ледяных острых зубов… это была последняя угроза Зимы; все ее белое воинство удирало сегодня отовсюду, превращаясь ради собственного спасения в обыкновенную воду. А ведь совсем недавно эта вода была снегом, сугробом, метелью, завирухой, скользким льдом, снежным небом, узорчатой снежинкой, севшей на ладонь…
Под каждым карнизом слышалась звонкая капель. Под иными она была похожа на золотую ширму, которую, кажется, можно отодвинуть рукой и войти в дом.
Солнце светило так, что слепило, вчера выпавший снег, собранный поутру в сугробы, был ярок — глаза слезились, капель сверкала, била в барабаны, а воробьи — те прямо-таки сходили с ума: сбивались в стайки, летали, тут же садились, тут же снова взлетали, кричали без умолку, суетились… и в этом была виновата, конечно, капель, которую так и хочется назвать воробьиной, воробьиной капелью…
Попробуй-ка в такой день не смотреть по сторонам, попробуй-ка спешить домой…
Но дома уже, наверно, звонит телефон. А может, Питя ждет-пождет его на экране компа. И Славик ускорил шаг.
Как пятиклассник, у которого не сидят на голове ни родители, ни бабушка, а только ходит около ленивый кот, готовит уроки? Он готовит их так-сяк, кое-как, с грехом пополам, как говорили про пятиклассников еще сто лет назад. Он делает их зевая, потягиваясь, постанывая даже и покряхтывая, как седой дед, что натягивает на ноги внуковы вышедшие из моды кроссовки; он сидит за столом, в окно поглядывая, и на часы, и на телефон, замолчавший вдруг, словно его отключили… Мы об этом Славикином времени рассказывать не будем, чтобы не вызвать чью-то зевоту, а сразу перейдем в следующий день. Да, еще к тому же: Кубик не позвонил, Питя на экране не показался; в общем, ничего, кроме развеселой весны, звонившей за окном во все свои колокольчики, бившей во все барабаны, ничегошеньки интересного не было. Поэтому перейдемте-ка в следующий день, когда…