Человеческих мыслей не может пока что считать с мозга ни один прибор. Самые хитроумные из приборов регистрируют электрическую активность мозга, решающего заданную экспериментатором задачу, всяческие импульсы, альфа-ритмы, еще что-то… но вот мыслей, повторим, не читает еще ни одна аппаратура, будь она величиной хоть с комнату, хоть с дом. Мысли — удивительнейшее изобретение природы, их можно даже назвать причудливыми цветами мозга-клумбы — скрыты за стенками черепа. Они возникают, расцветают, множатся, мелькают, вспугнуто разбегаются, рассыпаются, развиваются, растут в длину и в ширину, продвигаются все дальше и дальше в толще серого вещества мозга, которое отвечает за мышление, или гаснут на полпути, или, не в силах преодолеть препятствия, садятся передохнуть, а то и возвращаются назад…

Мысли до сих пор пользуются тайной неприкосновенности.

Мы совершенно не знаем, о чем думает человек, которому мы что-то говорим или рассказываем. Не знаем, что творится за его лбом; мы смотрим на его его лицо — оно улыбается, глаза внимательны, сама голова то и дело кивает… но что думает о нас этот человек, мы, может быть, не узнаем никогда.

Не узнаем, но, бывает, частично догадываемся — по случайным словам или фразам либо же по тому выражению лица, которое как-то пропустит мимо своего контроля наш собеседник.

Шеф (мы описали его чуть раньше) сидел в своей гостиной, служившей одновременно комнатой-музеем для коллекции морских раковин, курил сигарету и молчал. Он был неподвижен, если не считать редких движений его руки с сигаретой. Правда, над его крупной головой с коротким по-армейски ежиком седых волос время от времени поднимались клубы табачного дыма. Человек, хорошо знающий сидящего в кресле, мог бы уверенно сравнить их с… клубами дыма от разрывов снарядов на поле битвы. Потому что молчание шефа и его неподвижность говорили как раз о том, что внутри его черепа, на обоих полушариях мозга, идет сражение. Там движутся войска, там слышится пальба, рвутся бомбы и снаряды, там однорукий военный с седыми висками, видными из-под фуражки, отдает в своем штабе короткие распоряжения, и офицеры, получив их, рубнув рукой воздух у козырька, тут же исчезают…

Шеф был неподвижен, он молчал, и мыслей его никто-никто не знал — не знал ни их направлений, ни как далеко они заходят, каких пределов или, может, запределов достигают…

Вот он шевельнулся, стряхнул в пепельницу на столике красного дерева серую колбаску пепла с сигареты, позвал:

— Борис!

В комнату-музей немедленно вошел небольшого роста мужчина, с черными волосами, но с седыми уже висками, одетый в серый, ладно, как мундир, сидящий на нем костюм.

— Вот что. — Первые слова простучали, как кончик карандаша по столешнице. — Вот что, Боря… — чуть снизил шеф жесткость голоса. — Мы, кажется, не используем тех возможностей, что предоставил нам Его Величество Случай. Нужно, — он поднял блеклые, в красных прожилках (еще одно доказательство, что шеф в данный момент воюет), глаза на подчиненного, — нужно узнать, что за молодой человек в кожаной куртке и красной рубашке приходит к пацану и встречается с ним… Раз. Два: узнать, что все-таки говорят соседи об исчезновении мальчишки неизвестно куда на две недели. Соседи иногда знают очень много… Есть и третье. Не скрывается ли за скромным названием фирмы, где работает старший Стрельцов, что-то другое, какой-то исследовательский центрик? В общем, мне нужны ее связи.

— Понимаешь, Боря, — опять потеплев голосом, сказал он, — тот приборчик, что попал к нам в руки, очень уж странен. Наши ребята не рискуют даже в него забраться: там, они говорят, неизвестный источник питания, неизвестный преобразователь и неизвестное поле или луч, что делают объект невидимым. Там, понимаешь, все неизвестное! Кто до этого додумался?! Кто на нашей планете, полной сюрпризов?

— Мои сегодняшние заботы вот какие, — продолжал он, — на сколько хватит той "батарейки" в приборе? Вдруг она откажет в самый ответственный момент, и мы предстанем перед честным народом во всей своей красе? Или, точнее, как облупленные? С мешком, понимаешь, денег на плече?..

Вот только часть моих вопросов. А всего их — не счесть. Но тебе и этих достаточно. Работай. Иди, Боря…

Человек в сером костюме кивнул и, не сказав в свою очередь ничего, вышел. Видно, он привык понимать шефа с полуслова и подчиняться по-военному. Шеф же встал, подошел к шкафу, чьи три полки были наполнены бело-розовыми раковинами, и стал осматривать их, хотя по его виду было понятно, что раковины сейчас интересуют его меньше всего. И дальнейших его мыслей снова никто-никто не знал.