Всему виной был, наверно, красный кленовый лист. Он слетел с дерева и планером стал писать широкую спираль осеннего водоворота; мы с дядей Мишей зачарованно следили за его полетом; снизившись, лист совершил классическую посадку у самых наших ног и замер. — Вот и все, — сказал старик. — Но как красиво умер! Ответить дяде Мише можно было только молчанием, и я помолчал, не сводя глаз с кленового листа. — Я подумал как-то о себе, — продолжал говорить он, — что представляю собой все же некоторую ценность… — Я повернулся к нему, увидел знакомую лукавинку в глазах и приготовился слушать. — Ценность, — повторил он. — Но только… для врачей. У меня столько хороших болячек, что на мне можно заработать миллионы, если я протяну еще десяток лет. "Вам какую? — спрошу я у доктора. — Вот эту? У вас хороший вкус… Завернуть?"

Рассказ "пошел", я принял удобную позу, я был весь внимание. — Мысль эта — что я какая-то там ценность — покатилась как колесо, и я стал думать дальше. Но уже по делу. У нас в семье возникла проблема. Сын хочет сменить мебель (старая у него почти вся с гарбича) и мечтает о машине. Он только об этом и говорит. Раньше я полез бы в сундук и вынул деньги, а сейчас? Я делаю вид, что не слышу. Но думать-то я думаю! Я прикидываю, что в самом деле можно продать, имея в наличии только себя, такого, как я есть. Задача, скажу вам, не из легких! Размышлять я могу и так и этак, и кто мне запретит мозговать "этак"? Я увидел следующую картину — называйте это как хотите — идеей, замыслом, комбинацией… Я иду по улице, и какой-то молодой человек шагает мне навстречу

Он смотрит на меня внимательно и вдруг подходит. "Здравствуйте!" "Здравствуйте, — я отвечаю, — вы не ошиблись адресом?" "Не ошибся, — говорит он, — я имею к вам предложение". И вот мы с ним садимся, как с вами, на нашу скамейку, и для начала он делает мне комплимент: — Я, — он мне открывает глаза, — видел, конечно, морщинистые лица, но такого, как у вас, не встречал. — Спасибо, — я отвечаю, — у вас прямо талант говорить приятные вещи.

Молодой человек не обижается. — У меня другой талант. Я хирург и делаю пластические операции. Я открыл новый метод. У меня есть уже кабинет, но нет еще рекламы. Мне позарез нужен пациент, который доверил бы мне свое лицо. Не каждый на это согласится, а женщина — тем более. Поскольку, на мой взгляд, вам терять нечего, хотя вы еще, крепенький, тьфу, тьфу, дедок… — Слово "позарез" вы сказали очень к месту. — Я тут пошарил по карманам. — Таки да, — говорю, — терять мне нечего… — … а кое-что найти вы не против… — Не против. — … я вам предлагаю лечь ко мне на стол… -Что я могу найти лежа на столе? — … и получить за это неплохие деньги. — Уже ложусь, — я ему говорю, — когда деньги? И что меня еще немного интересует — сколько?

Он называет сумму — ее как раз хватает на новую мебель и на не самую дорогую машину. — А гонорар вы получаете — или тот, кому вы доверите получить, — молодой хирург тут поморгал, — сразу после операции. Ваши фотографии "до" и "после" будут помещены в газетах, значит, еще и прославитесь. Наверно, я сниму еще и фильм. Согласны? Нет, кроме шуток. — Разве шутят, говоря о деньгах? Я почти согласен. Вы правы: терять мне нечего, а насчет находить — так мне никогда не везло… — Вот вам мой номер телефона. Через сколько дней вы мне позвоните? — Дайте мне минуту роздыху… Фу-у-у… Я думаю, трех дней мне на эту головную боль хватит. — Договорились. Таких великолепных морщин я еще не видел! Класс! — и молодой хирург как-то хищно потер руки. С этим его последним словом я и остался на скамейке. — Класс, — я повторял как заведенный, — класс, класс… — И все же начал размышлять. Так. "Морщины — это вам не бородавка. Они на моем лице — как реки на карте: избавишься от них — получишь пустыню Сахару! Вот эти, — трогал я одни, — они за войну. А эти я получил, когда воевал за квартиру. Следующие — когда у сына был "трудный" возраст. Эта прорезалась, когда заболела Мария. А здесь у меня целая их сетка — она легла на лицо, когда жизнь вдруг стала немила и хотелось только пить водку. Прямо не биография, а география! Со всеми горами, реками, омутами, болотом и пропастями… Эту географию, так я спасительно отвлекался от главной мысли, наверно, преподают в своей школе старые цыганки с указкой в руке. А на стене висят "два полушария" — два человеческих лица, под одним написано "Болезни", под другим — "Невзгоды". — "Смотрите, — говорит будущим гадалкам старая ведьма и тыкает указкой, — это первая жена, это — вторая. Вот здесь вот — язва желудка. А эти крестики — алименты…" Так что будет, если я избавлюсь от морщин?.. Сахара, Сахара!.. Вот как затейливо я размышлял, уважаемый товарищ Вадим (так он меня называл), и не скажу, чтобы мне светило какое-то открытие. Мне нужно было только выбрать из двух одно. — Что вам сказать! — подвел некую черту в рассказе дядя Миша. — Что вам сказать!.. В Америке может случиться что угодно. Я здесь с этой историей не самый оригинальный человек, где уж мне! Я как-то прочитал объявление в газете, запамятовал, правда, в какой: "Бывший карточный шулер (пальцы уже не те) разыскивает тоже бывшего шулера, чтобы поговорить за профессию". Или еще: "Чудо в перьях ищет свою Бабу-Ягу". Представляете эту пару? Ее только рисовать тушью!

Или еще: "Пожилому человеку требуется молодой хоуматтендант, который смог бы подпевать песням Гражданской войны"… Что было или, вернее, что будет дальше. Я выбрал из двух одно, я выбрал сынову мебель и его новую машину. Из уличного телефона я звоню доктору, что согласен, мы договариваемся на завтра. Спрашиваю, на что мне пожаловаться дома, чтобы за мной приехала машина. Он сказал. Ночью я охаю и стону (так. — В.Ч.) и хожу на кухню пить воду. Там я чищу картофелину и разрезаю ее на две половинки. Утром эти половинки я запихиваю за щеки — и я готов. Шамкая, я звоню доктору. Сын убегает на работу и успокаивает меня: флюс, папа, это чепуха. Он тебе даже идет. Я еду на машине врача, Мария остается дома — она из-за меня всю ночь не спала и еле жива. В своем офисе доктор меня фотографирует, сестра готовит к операции. Звонит Марии: "Вашему мужу придется на сутки задержаться: воспаление десен, температура, требуется хирургическое вмешательство, уход. Не беспокойтесь, вернем старичка лучше прежнего". Хорошо (дядя Миша как всякий одессит говорит "хорошё"). Я ложусь на стол, мне что-то колют в руку. — Хотя бы нос вы мне оставите, — я спрашиваю, — чтобы я себя после узнал?

— Да, — говорит доктор и расплывается. Я просыпаюсь, хирург сидит рядом. — Передумали, доктор? Мои морщины вам не подошли? — И чувствую на своем лице бинты. Так, в бинтах, я и приезжаю домой. — Ой, что там было? — Такой тревоги в голосе Марии я уже 30 лет не слышал. — Ничего особенного, — говорю, — двусторонний флюс. Детская болезнь. Медсестра, она со мной, обещает: — "Завтра приду сменить повязки"

— Короче. Мне окончательно снимают бинты. Сын беспокоится: "Что это с тобой, папа? Ты будто на 20 лет помолодел". -Это я опух после операции. Пройдет. Через неделю. — "Да ты в самом деле помолодел!" — Наверно, это такой флюс. Американский. Не бери в голову. Мария смотрит на меня с подозрением. — "Твой папа, наверно, подыскал себе кого-то моложе меня". -Ну да, — отвечаю, — соседку. Мадам Паркинсон. — Что вам сказать! — повторил дядя Миша и помотал головой. — Начинается самое трудное, о чем я не успел подумать: старик с дурацким молодым лицом. Ну, не так, чтобы очень, но все-таки… Я даже в панике — что я скажу сыну? Что я выгодно продал свои морщины? Так он вызовет скорую психиатрическую, и наверно, я буду не первым иммигрантом, у которого поехала крыша. И что я, кстати, отвечу знакомым, если они спросят о переменах на лице? Как на меня посмотрят — если посмотрят — мои доминошники?.. Оказывается, ответы на все мои вопросы были уже у молодого хирурга. Он успел ухватить самую суть Заокеании. Врач приехал осмотреть меня, привез с собой фотографа и двух корреспондентов из газеты и журнала и все объяснил моим домашним и журналистам. И вручил мне пухлый конверт. Он сказал при этом: — Дядя Миша, вы теперь — моё publicity, живая реклама, моя слава, мой success! Поработайте на меня еще, я вам доплачу. It's America! Честное слово, это лучше, чем стоять на Брайтоне с флайерсами! Ходите, улыбайтесь пошире, сияйте всеми своими вставными зубами! А когда вас будут расспрашивать о переменах, называйте мое имя! ОKay? Мария на все это произнесла очень женские слова: — "Кому нужны такие деньги! Да я из них и копейки не возьму!" — Она их в меня швырнула, эти слова, и ушла на кухню, где тут же загремела кастрюлями. — "Ну почему? — возразил ей сын. — Теперь, когда у нас будет машина…" — "Я уже знаю, где купить мебель, — вставила Галя, невестка. — У мягкой — дивная расцветка! Представляете, бежевый тон…" — И вот тут-то, товарищ Вадим, мне станет впервые обидно. Потому что все говорят только свое, только от себя и за себя, а обо мне никто не думает! Никто не спросит: а как ты, Миша, будешь чувствовать себя в молодой личине? Ты ведь не ради нее, не ради себя на операцию пошел — ради денег! Тебе-то будет каково? И только внук догадается. Он спросит: — "Деда, тебе было больно?"

Он спросит так, а я ему отвечу непонятно:

— "Больно не было, но, наверно, будет…" — А отчего, я ото всех скрою. Это будет моя тайна…

Возле нас кружилась маленькая девочка, одетая ярко и разноцветно, как осеннее деревце. — Ну и фантазия у вас, дядя Миша! — сказал я — сказал всего лишь потому, что требовался хоть какой-то мой отклик. — Это не фантазия, — возразил мой собеседник. — Это самый верный способ заработать приличные деньги такому старику, как я. Если хотите, это хорошо разработанный гешефт. Остановка за малым: нужен молодой человек, который подойдет ко мне на улице и скажет: "Здравствуйте. Я имею к вам предложение…". Старик замолчал, замолчал надолго. Молчал на этот раз и я. Близко к нам подошла разноцветная девочка, нагнулась и подняла тот самый кленовый лист, что упал полчаса назад. — Мама! — крикнула она. — Смотри, какой красивый!