У Анастасии была уникальная профессия. У всех профессии были обычные — врачи, учителя, инженеры, журналисты, грузчики, а у нее — удивительная. Правда, работа отнимала двадцать четыре часа в сутки, а денег за нее не платили, но Анастасия считала, что игра стоит свеч.

Анастасия была матерью гения. Она так и представлялась — Анастасия, мать гения. И на вопрос, кем она работает, отвечала: «Я — мать гения». И если ей приходилось с кем-то разговориться в общественном месте, ее вторая фраза заявляла о главном: «Я — мать гения».

Когда-то давным-давно она жила как обычный человек, еще не зная о своей избранности. Ходила в детский садик, неплохо училась в школе, окончила кинофотохимический колледж в родном Переславле-Залесском, встретила Володю, влюбилась, вышла замуж, тут же забеременела. Родился Дима — и Анастасия перестала быть просто женщиной, она стала матерью гения. В ее устах это звучало как «Богоматерь». Анастасия чувствовала глубокую уверенность, что ее сын способен на большее, ну уж точно не на меньшее, главное — просто любить его, развивать его способности и помогать выбирать правильные пути.

То, что Дима не такой, как все, Анастасия поняла сразу. Когда в роддоме она увидела потрясающе красивое лицо сына, ее посетило откровение. Все остальные дети были самыми обычными, их краснота была обычной краснотой, голоса — обычными голосами, глаза — обычными глазами. Дима отличался от всех. Он кричал не просто так, а с узнаваемыми интонациями, глаза у него сразу смотрели осмысленно (Анастасия прекрасно понимала их выражение), и даже краснота ребенка не портила. Он и ел, и спал, и махал ручками не так, как все.

После выписки Анастасия впервые взглянула на мужа трезвыми глазами. До того сквозь пелену любви и страсти Володя казался ей ласковым, понимающим и умным. Теперь она убедилась, что он бестолковый, грубый тупица. Во-первых, он отвлекал ее от сына, периодически заявлял какие-то притязания на тело, касался груди, предназначенной отныне только для кормления Димочки. Во-вторых, он говорил ерунду о баловстве, приучении к рукам, чрезмерной опеке, не понимал, почему она спит вместе с сыном, любуется на него круглые сутки, не хочет отходить от ребенка и постоянно качает и гладит Димочку. Но хуже всего было то, что Володе не хватило ума понять, насколько Димочка уникален. Володя не восхищался неповторимыми чертами лица мальчика, не различал интонации в его крике и — Анастасия подслушала — сказал одному из друзей, что парень стал выправляться, а сначала был красный и страшненький.

После этой фразы на Володе был окончательно поставлен крест. Анастасия вовсе не побежала подавать на развод — она просто поняла, что муж — пустое место. Никаких чувств не осталось, они еще несколько лет жили как соседи по коммунальной квартире, вели раздельное хозяйство (не могла же Анастасия тратить время на готовку или стирку для мужа, если на руках у нее был Димочка, а Димочка спал только у мамы на ручках!). Володя долго терпел, надеялся, что у жены пройдет ее странный психоз, потом пытался воззвать к ее совести с помощью мамы и общих знакомых, потом завел любовницу. Наличие любовницы он от Анастасии не скрывал — в последней надежде, что хоть тут жена спохватится. Но в душе Анастасии места хватало только для сына. Володя подал на развод.

Алименты он платил исправно, Анастасия не мешала ему видеться с Димой, хотя и не приветствовала эти встречи. Володя в первые два года после развода приходил каждые выходные, потом стал приходить через выходные, потом раз в месяц, а потом и вовсе только на день рождения. Сколько он ни старался, он так и не смог полюбить мальчика. Дима и внешне был похож только на родню жены, и в его мимике, жестах, словах не было ничего от Володи, и рос он изнеженным, избалованным, типичным маменькиным сынком. Мужские забавы — от футбола до возни с машиной — его не интересовали. Поранив палец, Дима и в восемь лет плакал, просил подуть и покачать на ручках, спал по-прежнему только с мамочкой и мог закатить истерику, если ему не покупали игрушку. По мнению Володи, более кошмарного ребенка нельзя было вообразить. Анастасия, с которой бывший муж пытался поговорить о воспитании мальчика, искренне считала, что Дима просто душевно тонкий и ранимый человек, а не бесчувственный чурбан, как его папа. И вообще, за уникальность ему можно простить все.

В сад Дима не ходил — Анастасия ни за что не отдала бы драгоценное дитя чужим людям. Не пустила бы она его и в школу — но пришлось. Анастасия отводила его к первому уроку и садилась внизу на лавочке, ждать. Каждую перемену Дима спускался к матери, и она гладила его, кормила чем-нибудь вкусненьким и дотошно расспрашивала, как прошел урок. Если Анастасии казалось, что кто-то из учителей недостаточно любит мальчика, она начинала преследовать педагога, просить у директора разрешения присутствовать на уроках, угрожала жалобами в вышестоящие инстанции, — в общем, в школе ее за глаза звали «чокнутая» и ненавидели. Не любили и Диму — дети чувствовали в нем чужака: Дима презирал одноклассников, ведь мама всегда говорила, что они все обыкновенные, а он — гений, мессия, почти бог. Диму никогда не били, не пытались толкать, вырывать у него вещи или еще как-то травить — его просто презирали. Обходили стороной, будто он был каким-то неприятным насекомым вроде таракана.

До девяти лет о гениальности Димы знала только Анастасия — все остальные находили его совершенно заурядным мальчиком. В школе, вопреки всем стараниям и подозрениям матери, он учился на твердые «четверки», не блистал на олимпиадах (хотя мать исправно добивалась его участия в каждой), рисовал так себе, стихов-рассказов не писал, лидером в детском обществе не являлся — в общем, ребенок и ребенок, никаких признаков будущего мессии. К тому же Дима был довольно плохо воспитанным ребенком, мог устроить скандал в общественном месте, убежать от матери, игнорировал ее указания, лез с ногами на сиденья в автобусе и как-то раз даже назвал пожилую женщину дурой за то, что та сделала ему замечание. Анастасия поведение сына совершенно не считала из ряда вон выходящим, на замечания окружающих огрызалась и баловала парня как могла. Скорее всего, из Димы получился бы очередной сидящий у мамы на шее здоровый детина, не умеющий сам себе постирать носки и издевающийся над слабыми, но в его жизни произошла судьбоносная встреча.

Когда Диме было девять, они с мамой пошли в магазин. Анастасия закрутилась в отделе с тканями, присматривая то ли материал на юбку, то ли подходящие занавески, а Дима заскучал и отправился смотреть мебель (интересных отделов с игрушками в этом магазине не было), напевая вполголоса какую-то сложную мелодию, услышанную по радио.

— Мальчик! — вдруг окликнул женский голос.

Дима на всякий случай повернулся и увидел незнакомую старую даму с большой сумкой в руках.

— Как тебя зовут?

— Дима.

— Меня зовут Лариса Витальевна. Дима, тебе нравится классическая музыка?

— Я не знаю, — сказал Дима.

— А что ты сейчас напевал?

— Не знаю. По радио услышал.

— Но тебе понравилась мелодия?

— Понравилась.

Дима увидел, что мать упоенно копается в горе тканей, и разговорился с Ларисой Витальевной. Все интереснее, чем бродить между диванов и шкафов.

— Эту музыку интересно петь. Она не плоская, она как будто живая и скачет вверх-вниз.

Старая дама заулыбалась, как будто сама лично сочинила такую замечательную мелодию и Дима сказал ей комплимент.

— Это сочинил Моцарт. Ты слышал о таком композиторе?

— Что-то слышал. Но он давно умер.

— Он умер, а его музыка жива. Ну-ка, спой еще что-нибудь. Какие песни ты любишь?

Диме нравилось то, что передавали по радио, и он охотно напел что-то из так называемого ретро. А тут подошла и Анастасия, удивленная, что сын поет для незнакомой женщины, а та внимательно слушает.

— Меня зовут Лариса Витальевна, — повторила дама, — я преподаватель в музыкальной школе. Мне кажется, что у вашего сына отличные данные. Приходите завтра на прослушивание.

Анастасия обрадовалась. Еще никто не говорил, что у Димы отличные данные, но она знала, что умный человек обязательно найдется среди стада тупых обывателей, не видящих чудесного мальчика у себя перед носом. Она до поздней ночи гладила Диме нарядную белую рубашку и брюки со стрелочками, мечтала, как сын станет самым лучшим в мире певцом, самым знаменитым, самым успешным.

Лариса Витальевна, сорок лет проработавшая с детьми, не ошиблась. У Димы оказались абсолютный слух, прекрасные способности к музыке и талант композитора. За первый год обучения игре на пианино мальчик освоил программу трех классов музыкальной школы и начал писать пьесы. К тринадцати годам Дима учился в выпускном классе, готовился поступать в училище, стал лауреатом трех крупных конкурсов и во всеуслышание был назван гениальным. Не Анастасией. Педагогами.

Потом была поездка в Италию на конкурс юных пианистов. Анастасия влажными глазами смотрела на Милан и понимала, что ради этого родилась и выросла — чтобы стать матерью Димы. И это путешествие — первое в дальнейшей череде непрерывных гастролей, славы и мирового признания.

Дима играл так, что жюри вытирало слезы. Он получил премию, грант на издание своих пьес и удостоился чествования в Москве. На концерте в зале Чайковского Анастасия была потрясена контрастом между остальными победителями и своим сыном. Дима оказался самым маленьким, самым худеньким, его чистенькая, идеально выглаженная одежда выглядела самой бедной. Анастасия решила пойти работать, чтобы покупать Димочке только лучшее, а там постепенно деньги начнут сыпаться на семью благодаря его гению.

Диме предложили учиться в Москве. Он поступил в Гнесинку, оказался самым молодым студентом в ее стенах. Анастасия, не выдержав разлуки с сыном, тоже поехала в Москву. Снимала комнату в каком-то вьетнамско-китайском общежитии, продавала на рынке одежду (у нее неожиданно открылся талант к торговле) и все деньги отдавала Димочке.

А Димочка неожиданно открыл в себе то, что много лет безуспешно пытался найти в сыне Володя, — мужские качества. Ему стало неприятно, что Анастасия пытается контролировать каждый его шаг, постоянно гладит и целует, пытается защищать от педагогов и сверстников, сюсюкает, как с младенцем. Дима в четырнадцать лет заработал первые деньги и почувствовал себя взрослым. У него появились первые друзья — здесь, в Гнесинке, никто не дразнил его маменькиным сынком и профессором кислых щей. Здесь интересовались его мнением, хвалили, звали после лекций посидеть вместе в баре. Взрослая жизнь, нелегкая учеба, новые товарищи и перспективы манили куда сильнее, чем материнская истовая, слепая, эгоистичная любовь.

Дима впервые поссорился с Анастасией, когда его пригласили на день рождения.

— Конечно, ты не пойдешь, — уверенно сказала мама, — они не могут быть тебе интересны потому, что ты гений, а это — так, толпа, быдло.

— Мама, — отрезал Дима, — мои друзья — не толпа и не быдло. И я пойду на день рождения к Леше потому, что мне с ним интересно.

Анастасия рыдала всю ночь, не понимая, почему сын вырос неблагодарным, не оценил ее жертву, принесенную на алтарь его гениальности. Она вспоминала бессонные ночи, когда качала маленького Димочку на руках и пела ему песенки, вспоминала, как покупала фрукты и сладости только Димочке — потому что жили на алименты и пособие, Анастасия ведь не могла пойти работать и оставить сына чужим людям.

Со следующей премии Дима купил матери шубу. Повел ее в какой-то московский магазин и выбрал нарядный полушубок из енота.

— Мама, ты у меня такая красивая. Совсем еще молодая, никто не поверит, что у тебя взрослый сын.

Анастасия покраснела и чуть не заплакала от счастья.

— Тебе бы замуж выйти. С твоей внешностью отхватишь самого лучшего мужика, сто процентов.

Замуж Анастасия не хотела. Она не хотела расставаться с Димочкой, желала быть с ним двадцать четыре часа в сутки, смотреть, как он спит, готовить для него, провожать его на концерты, ездить с ним на гастроли. А если выходить замуж — придется заниматься своим домом, может быть, продолжать ненавистную, хотя и прибыльную торговлю. Анастасия предпочитала роль матери гения — за пятнадцать лет Димочкиной жизни она убедилась, что создана для этой профессии.

А Дима хотел избавиться от навязчивой материнской опеки. Он не хотел расстраивать и обижать Анастасию, понимал, что она жила его жизнью и старалась дать ему лучшее, но не был готов взамен посвятить ей свою жизнь и делать все, как хочет мама.

Почти два года сын противостоял материнской заботе. Летом приходилось тяжелее всего, поскольку Анастасия с Димой возвращались в Переславль, Дима скучал по друзьям, скучал по вечеринкам, по общению, по более-менее вольной московской жизни. К этому времени Дима научился виртуозно врать, ловко переводить разговор на другую тему, соглашаться с мамой, но делать по-своему и в результате избегать ссор.

Во второй раз Дима поссорился с матерью, когда к нему пришла любовь. Он догадывался, что Анастасии не понравится ни одна избранница и ни одна потенциальная невеста, потому что эта девушка будет претендовать на сокровище. Ни одна девушка не покажется Анастасии достойной ее гениального сына, и вообще, зачем жениться до тридцати-тридцати пяти, пока окончательно не встанешь на ноги, к тому же семья отнимает время у музыки — все мамины аргументы Дима знал наизусть.

И тем не менее летом, во время визита в родной город, Дима влюбился с первого взгляда. Девушка была удивительной — с тонкими чертами лица, с богатой мимикой, красивой летящей походкой и приятным голосом. Он увидел ее — и сразу понял, что хочет во всех смыслах слова — хочет для себя, хочет навсегда, хочет, чтобы она принадлежала ему, и только ему. Дима не умел обращаться с женщинами, не умел ухаживать, не умел нравиться — но с нею нашел общий язык сразу, все получилось легко, само собой — разговорились, понравились друг другу, она сказала, что не против, если он как-нибудь еще зайдет. В общем, Дима воспринял удачу как знак того, что это и есть его суженая.

Матери пришлось рассказать — скрывать такое было невозможно.

— Как ее зовут? — недовольно спросила Анастасия. — Сколько ей лет и чем она занимается?

— Ее зовут Иветта, — мечтательно ответил Дима, — потрясающее имя, правда? Я не знаю, сколько ей лет, — около двадцати пяти, наверное.

— Двадцать пять? — Анастасия уронила полотенце и повернулась к сыну. — Зачем тебе старуха? Тебе еще и восемнадцати нет, а она уже перевалила за четвертак. У нее и кожа несвежая, и мужиков небось сто штук перебывало.

— Нет, мама, она не такая. У нее свежая кожа, и вряд ли перебывало сто штук мужиков, она очень красивая и удивительная.

— Где ты вообще ее нашел? Чем она занимается?

— Я встретил ее в баре. Она работает официанткой.

Анастасия поняла, что жизнь рушится и летит куда-то под откос. Ее гениальный мальчик, ее потрясающий сын, который должен перевернуть мир и стать лучшим, вдруг влюбился в какую-то грязную вокзальную девку. Анастасия представила грудастую толстозадую официантку в белом переднике, с красными намалеванными губами, жующую жвачку и плюющую семечки.

— У нее наверняка есть ребенок, — сказала она каким-то задушенным голосом.

— Не знаю. Какая разница? Главное, что она не против встретиться со мной еще. По крайней мере, когда я спросил, можно ли я буду еще приходить и общаться с ней, она сказала, что, конечно, приходите.

Материнское сердце сразу подсказало верное решение. Бесполезно взывать к затуманенному разуму сына. Надо спасать его другим способом — пойди к наглой подавальщице и напугать ее так, чтобы та не посмела и сунуться к мальчику.

На следующий же день, пока Дима покупал продукты, Анастасия заявилась в бар. И с порога потребовала хозяина. Девочки позвали Марию.

— Здравствуйте, — приветливо сказала Мария гостье, — чем мы можем вам помочь?

Анастасия разрыдалась. Ей принесли воды. Мария усадила ее за столик и терпеливо ждала, пока посетительница сможет говорить.

— У меня сын. Понимаете, сын. Ему всего семнадцать лет. У вас есть дети?

Мария растерялась.

— Нет, но…

— Все равно, вы женщина, вы в душе мать, вы должны меня понять.

— Конечно, конечно, продолжайте.

— Моему мальчику всего семнадцать. Он гениальный, у него большое будущее, он учится в Москве, поступает в этом году в консерваторию, лауреат многих конкурсов, и русских, и зарубежных. Сам пишет музыку, все педагоги от него без ума. Я вырастила его одна, он очень тонкий, ранимый, нежный мальчик. И вот, эта ужасная женщина…

Анастасия опять зарыдала…

— Я все понимаю, она уже в возрасте, небось с ребенком от какого-нибудь алкоголика, хочется мужского плеча рядом, хочется денег, но мой сын…

— Я не совсем поняла, — вежливо вклинилась Мария, — ваш сын увлекся какой-то женщиной старше себя, с ребенком, и вы пришли сюда, чтобы…

Мария сделала паузу. Анастасия высморкалась и продолжила:

— Не хочу устраивать скандал, хочу решить вопрос по-доброму. Я поговорю с ней как женщина с женщиной, но пусть она поймет, что она не пара для семнадцатилетнего мальчика. У него блестящее будущее, ему надо заниматься, заниматься и еще раз заниматься. Она, конечно, рассчитывает уехать с ним в Москву, устроить свою жизнь, но я, как мать, не могу этого допустить. Поэтому прошу — помогите мне поговорить с ней, чтобы обошлось без скандала.

— Помочь? Но я ее даже знаю.

— Она здесь работает официанткой. Мой сын заходил к вам поужинать, и она взяла его в оборот.

Мария растерялась, перебрала в уме девчонок. У Татьянки есть ребенок, даже два, но Татьянка замужем. Маша крутит роман с каким-то действительно молодым парнем, но у нее нет ребенка.

— Как зовут эту девушку?

— Иветта.

— Не может быть! — ахнула Мария.

— Разве у вас такой нет?

— Есть, но… Но она совсем молоденькая, у нее нет никакого ребенка, и она москвичка. Ей незачем устраивать жизнь за счет вашего сына — у нее и так квартира в Москве. Может, вы что-то перепутали.

Анастасия воззрилась на администратора с удивлением:

— Москвичка с квартирой? Работает здесь официанткой? Молоденькая?

— Ей двадцать четыре года, и она уже два года работает в кафе официанткой. Кстати, самая лучшая работница.

— Она что, урод?

— Нет, вполне симпатичная девушка. Если вы действительно не хотите скандала, я сейчас ее позову.

Через несколько минут Мария привела привлекательную молодую женщину, в которой не было ничего от картинки, нарисованной воображением Анастасии, — ни вульгарности, ни полноты, ни яркого макияжа.

— Здравствуйте, — улыбаясь, сказала девушка, — меня зовут Иветта.

— Я уже знаю. Сын рассказал.

Иветта не могла придумать реплику — то ли «очень приятно», то ли «а кто у вас сын?», то ли «а как зовут вас?» — и молчала под внимательным взглядом собеседницы.

— Иветта, вы должны понять, что вы не пара.

— Кому?

— Вы с Димой не подходите друг другу. Вы старше, у вас своя жизнь, а он должен заниматься, чтобы поступить в консерваторию в этом году. Ему не до любви, не до глупостей, понимаете?

— Не совсем.

— Диме еще рано заводить семью, рано заводить какие-либо отношения. Ему нет восемнадцати, он должен десять часов в день посвящать музыке, у него концерты, экзамены, гастроли. Если даже вы решите его ждать, через пять-семь лет, когда он более-менее встанет на ноги, вам будет уже за тридцать, вы потеряете лучшие годы. Поэтому вам надо расстаться с Димой, пока дело не зашло слишком далеко.

— Простите, но я не знаю никакого Димы. И ни с кем не встречаюсь.

— Ка-а-а-а-а-ак? — Анастасия даже придвинулась к Иветте поближе.

— Вот так. Наверное, вы меня с кем-то перепутали. Пусть ваш Дима спокойно готовится к своим экзаменам, я ему точно не помеха, поскольку мы даже не знакомы.

— Но он сказал мне, что влюблен в вас.

— Это его проблемы, — ответила Иветта с дежурной улыбкой, — я в него не влюблена и в любви семнадцатилетних мальчишек абсолютно не нуждаюсь.

Выходя из кафе, Анастасия с одной стороны радовалась, что отношения сына с неподходящей девицей не зашли далеко, а с другой стороны, ей было обидно, как эта самая московская Иветта пренебрежительно отозвалась о Диме. Не нуждается в его любви — надо же так выразиться! Да через несколько лет о любви Димочки будут мечтать все женщины мира!