Столовая, куда привела нас Занка, изменилась неузнаваемо. Мрачноватое помещение сияло чистотой и уютом, везде стояли изящные кресла и поставцы. На окнах появились тяжелые парчовые шторы, на длинном овальном столе – снежно-белая шелковая скатерть и расписной, нежно-сиреневый с золотом, фаянсовый сервиз.

– Никогда не поверю, – пробормотала я, рассматривая тончайшие тарелки и салатницы, – что Модест забыл эту посуду где-то в уголке. И занавеси – тоже.

– И не верь, – лукаво засмеялась Альми, влетевшая в столовую впереди всех. – Это из цитадели прислали, узнав про проделки бывшего князя.

– Ну и зачем? Мы бы обошлись.

– Не нужно отказываться. – Ансельз, оказывается, тоже был здесь. – Многие сейчас уходят и бросают все, а после урагана некоторые замки и лавки остались без хозяев.

Он не стал больше ничего говорить, мы и сами могли представить. Действительно, смешно отказываться от вещей, которые могут послужить нам, вместо того чтобы на долгие годы осесть в подвалах и на складах.

– Цветочек мой лазоревый, – бабушка сияла знакомой улыбкой, и на душе сразу стало светлее, – навоевались? Да еще и детишек где-то кучу отыскали. Я уж не удержалась, поглядела. Славные детки, не балованные, теперь еще бы учителей им хороших найти.

– Бабушка, – ринулся к ней Эстен, не выпускавший из объятий жену, – ты что-нибудь знаешь про дочек Бенардины?

– Немного, – одобрительно улыбнувшись Ленси, мимоходом погладила его руку Манефа. – И все, что знаю, доложу. Только вы садитесь сначала к столу, проголодались небось на своей войне-то?

– Нас там пирогами кормят, – тихо бурчал Эст, устраиваясь между Манефой и Аленсией, наполняя их тарелки всем, до чего дотянулся. – А вот вы хоть что-нибудь ели?

– Не переживай, – смеялась моя мать, с удовольствием за ним наблюдая, – мы хорошо пообедали. И по замку прошлись, и по парку… а в сад без вас не пустили. Но откуда вы взяли столько детей?

– Рыбаки прячут сирот, – с легким вздохом пояснил Ренд, наполнив мою тарелку. – По домам разобрали, а у самих уже с хлебом туговато. Ансельз? Я дал им свой вестник. Если позовут – переправляйте всех сюда, я им обещал.

– Понятно, – кивнул магистр, задумчиво ковыряя мясо. – Вы молодцы. Первыми догадались выбирать себе подопечных из спасенных. Там ведь сразу понятно, кто человек, а кто – шкура. Только смотрите, когда берете толпой, можно и не того привести.

– А мы им сразу объявим, – на миг отвлекся от кормления Аленсии второй князь Илаэрз, – что все в ответе друг за друга. Им самим же виднее, кто чего стоит.

– Умница, внучок, – гордо глянула на него бабушка и перевела внимательный взгляд на Ансельза, задумчиво посматривающего на нас с Рендом: – А подскажите мне, господин магистр, почему вы так мало знаете про Бенардину и ничего не можете с ней сделать? Или только я догадалась, кто мутит воду в нашем королевстве?

– Мы давно это знаем, – серьезно ответил магистр, – но до сих пор это были просто интриги, не хуже и не лучше всех прочих. Многие знатные дамы так развлекаются – от скуки, злобы, зависти или недалекого ума, не прятать же всех в монастыри? К тому же она была лучшей подругой королевы-матери и до сих пор остается. Ютенсия каждый день посылает ей десятки вестников, хотя до адресата они не доходят, как вы сами понимаете. Но Бенардина этого никогда не осознает и не смирится. Она много лет имела почти неограниченную власть, ну, в пределах королевских полномочий, разумеется, но мнила себя истинной правительницей. А теперь считает себя незаслуженно свергнутой и горит жаждой мщения.

– Разрушительное чувство, – кивнула моя мать. – Еще никому оно не принесло ни счастья, ни покоя. Многие по недомыслию путают его со справедливым наказанием, а себя возводят в ранг беспристрастных судей, но не Бенардина. Она желает именно поставить всех на место… Извини, Ансельз, что перебила, я должна рассказать про одну тонкость. Вы все знаете о моем даре и о том, что от внимания таких, как я, можно закрыться амулетами. Я сказала – таких. Но не от меня, потому почти и не хожу на балы и приемы. Но иногда приходится, вот и заметила одну странность: чувств Бенардины я не ощущаю. Совершенно. Ни радости, ни досады, словно передо мной голем. Артефактов такой силы я до сих пор не встречала… Цитадели об этом что-нибудь известно?

– Нет, неизвестно, – твердо отказался Ансельз. – И это меняет всю картину. Хотя Бенардина имеет дар очарования, но очень небольшой, это проверено. Благодаря ему она и кажется всем окружающим милой и доброй, и именно за это когда-то Карлос на ней женился. Его первая жена была склочна, капризна и, к его счастью, не могла иметь детей. Когда наши целители не смогли помочь, герцог с ней развелся и через некоторое время откуда-то из провинции привез Бенардину. Уже через год она родила ему дочь… про Савиллу никто даже не подозревал. Но теперь мы точно выяснили – у Бенардины в юности был возлюбленный из знатного рода. Он знал про будущего ребенка и собирался жениться, но внезапно они поссорились и он уехал. Мы выяснили его имя… не удивляйтесь… это был герцог Патерс Гарвит.

– Но почему? – одновременно спросили мы с Ленси. – Почему он на ней не женился?

– Тогда она еще не имела привычки держать все свои планы и тайны за ста замками, – усмехнулся магистр. – А у Гарвита был единственный человек, которого он чтил и обожал, – его матушка. Там тоже непростая история, но без этого трудно понять главное. Отец Патерса был властным и жестоким самодуром и пытался воспитывать довольно болезненного сына как солдата. Ранний подъем, обливание ледяной водой, бег без рубашки вокруг дворца и наказание плеткой за ошибки и слабости. Только матери удавалось отбить его у исполнявшего наказание палача. И однажды она тайком сбежала с сынишкой в имение тетушки. Герцог бесновался и пил со злости, строил и муштровал солдат и порол лично за любую оплошку. Но вскоре его конь оступился при подъезде к мосту… и не удержался.

Я вспомнила головокружительный подъем по серпантину, и по спине прокатился холодок. Но жалости к злобному деспоту не появилось. Он был большим дураком, если не понимал, что нельзя бесконечно испытывать терпение близких людей.

– Потому-то, подслушав планы возлюбленной на свою мать, юный герцог и оставил Бенардину, – сухо усмехнулся магистр. – Но от дочери не отказался, щедро заплатил обедневшей знатной паре, принявшей ребенка. А Бенардина ринулась очаровывать нового герцога и, наученная прошлыми ошибками, ни одной больше не повторила.

– Но она его шантажировала, – уверенно кивнула сама себе Манефа, – это же как свет ясно. Значит, Карлос про ее дочь знал. Вот теперь мне понятно, почему Патерс вдруг примчался сватать нашу Гинночку.

– Когда? – хрипловато спросил Райвенд.

– Почти два года назад, – мягко улыбнулась ему моя мать. – Вы только начали ходить вместе в поле. Манефа, как всегда, права, а мы еще удивлялись, чего ему так припекло.

– А потом чуть не женился на Ленси! – прорычал Эстен.

– Значит, крепко Берни держит его за горло, – задумчиво кивнула бабушка. – Видимо, о чем-то проговорился, когда считал ее нежной и доброй.

– Скорее всего, знал, кто помог коню упасть в пропасть, – произнесла Альми именно ту догадку, которая созрела у меня.

– Получается, – подвел итог мой рассудительный отец, – все те люди, которые обстреляли гостей герцога и создали смерч, подчинялись вовсе не Патерсу, а Бенардине. Ансельз, вы выяснили, выжил бы Гарвит, если бы не было щитов Элни?

– Нет, никогда, – твердо изрек тот. – И он сам уже это понял. Но молчит, и пока Бенардина на свободе, вряд ли что-то скажет.

– Значит, знает, что ему за это будет, и боится, – спокойно поддакнула Манефа. – У нее ведь, как у паучихи, невидимые паутинки во все стороны протянуты. Да еще и прикормлен кто-то с особыми способностями. Я ничего не понимаю в вашей магии, скажи мне, Расиночка, светик мой, если на ней амулета нет, а ты ее не слышишь, значит, должен быть какой-то щит? Ну, какие там Гинночка ставит?

– Мне такой не поставить, – отказалась я. – Мои защищают только от обычного подслушивания, а мысли и эмоции любой сильный эмпат сквозь них слышит. Но говорят, ментал не может держать щит, если находится далеко, хотя про них вообще мало что известно.

– Будем считать, что это установлено. – Глаза Альми горели азартом исследователя. – Тогда нужно искать человека, который почти постоянно находится рядом с Бенардиной.

– Да чего ж его искать-то? – улыбнулась бабушка. – Паж это ее. Лет десять как при ней, привела совсем мелким мальчонкой.

Теперь я отчетливо припомнила бледное худенькое существо, всегда державшееся в тени, как и я все последние годы. Оно было одето в костюм пажа, но мне почему-то всегда казалось, что это не мальчик. Какая-то мелочь… взгляд, движение… или гримаска…

– Возможно, я ошибаюсь, – медленно произнесла, еще сомневаясь, нужно ли это говорить, – но я считала его девочкой.

– Не могу поверить, – с шутливым огорчением хлопнул по столу Ансельз, – мы потратили столько сил, пересмотрели столько документов, опросили слуг и завсегдатаев, а тут несколько женщин поговорили и открыли все тайны! Может, вы еще скажете мне, кто эта девчонка?

– По возрасту можно предположить, что старшая дочь герцога Таринского, – уверенно сказала матушка. – И теперь мне все понятно. Я замечала неподалеку от Бенардины приглушенные эмоции, словно от слабого эмпата. Думаю, это меня и обмануло, если она основные силы направляла на то, чтобы закрыть мать.

– Но это ведь не преступление? – задумалась Альми. – Многие мечтают, чтобы никто не знал их истинных чувств и эмоций. Эмпатам не запрещено пользоваться своими способностями, если они не нарушают ничьих прав.

– И чтобы доказать, что она задумала зло, – уже серьезно глянул на нас Ансельз, – нужно поймать их на месте преступления… так, чтобы это было очевидно и наглядно для всех. Судя по всему, основная ее цель до сих пор – Райвенд. Мы уже просчитали цепочку событий, которые приведут Бенардину на трон, – по ее мнению, конечно. Сначала она убирает Гини и женит Райва на Савилле, потом ее паж станет девушкой и окажется во дворце рядом с сестрой. Главное для нее – попасть в королевское крыло. Вот тогда и произойдет самое важное из цепи событий. Однажды ночью Альгерт вдруг изменит жене и горячо полюбит старшую дочь герцога Таринского. Гордая Изеттия снова сбежит, король женится еще раз, а Бенардина станет тещей обоих принцев и, по сути, их повелительницей.

– Боюсь, – подперев голову ладошкой, печально вздохнула Манефа, – именно так она все и задумала. Видать, хоть и стала за последние годы пронырливее, опытнее и осторожнее, да ума не прибавилось. Привыкла управлять горничными и поварятами да запугивать бывшего возлюбленного, вот и мерит всех на одну колодку.

– Я не понял только одного, – произнес Ренд таким ледяным голосом, что я невольно от него отшатнулась, – каким образом она уберет Элни? И куда?

– Допустим, – словно не замечая побелевших губ командира, спокойно произнес Ансельз и с нажимом повторил: – Я говорю не «позволим ей», а «допустим, ее паж каким-то способом вас поссорит», она мастерица на такие сценки. Предположим далее. Эмпатка заставит тебя поцеловать Савиллу… Ее, кстати, скоро выпустят из лазарета. Она здорова. Просто настолько заморочена матерью и сестрицей, что беспрекословно верит каждому их слову и всерьез считает себя достойной звания принцессы.

– Не надо про нее… Ты на самом деле считаешь, что я стану целовать какую-то девицу?

– Тебе самому захочется, мы снимем с амулета ментальную защиту. Потом, очарованный, ты уйдешь с ней на виду у всех, а Гина изобразит обиду, прыгнет с балкона… и исчезнет. С ее умениями это несложно.

Над столом повисло упорное молчание, но я ничего не замечала. Моя душа была сейчас в переполненном нарядными гостями зале, где мой любимый целовался с хорошенькой, беленькой и бледненькой Савиллой, а потом, даже не оглянувшись на меня, уверенно уходил с ней по коридору поспешно расступавшихся придворных.

Но не только их любопытные, злорадные и ядовитые взгляды вонзались в меня раскаленными добела отравленными кинжалами и не одно лишь постылое одиночество свистело в ушах ледяным сквозняком.

В сознании неотвратимо созревало нестерпимо четкое понимание ненадежности, непрочности моего долгожданного счастья, зыбкости чувств, на которых оно держится, и весомости причин, готовых расколоть его, как тончайшую фаянсовую чашечку, крепко сжатую в моих пальцах.

Я ставила ее на стол, завернув прочным щитом, так бережно и медленно, словно именно от ее целостности зависело, придется ли мне наяву увидеть уже жившее в воображении действо, пронзавшее сердце невыносимой болью.

– Элни! – раненой птицей вскликнула где-то далеко моя матушка.

– Ласточка! – горестно охнула Манефа.

– Я сам!!! – страшно зарычал Ренд, укутывая меня в тепло объятий и нежность поцелуев. – Элни… счастье мое… радость моя светлая… очнись… Я тут, с тобой… и никогда! – Он почти кричал. – Запомни! Никуда! Не денусь!

И я истово в это верила, как в ускользающую ветку в бешеной круговерти водоворота, в мягкость кустов на дне пропасти и в тепло подернутой тонким ледком сизой полыньи, куда уже летишь, задыхаясь от ужаса. Но понять, как мы очутились одни, в какой-то незнакомой пустой комнате, так и не сумела. Да и заметила-то ее лишь мельком, с трудом разлепив залитые слезами глаза.

– Любовь моя… солнышко… – повторял Ренд уже сотый раз, – ну почему ты решила, что я соглашусь на такой дурацкий план? Почему поверила, что пойду целовать ту кислорожую дурочку, бросив тебя на растерзание толпы?

– Потому что это был хороший план, – наконец выдавила я и горько всхлипнула. – Но не для меня. Просто не смогу спокойно смотреть… понимаешь? Поле меня изменило, я научилась драться за свое. А ты мой… самое ценное, что у меня есть… даже ближе матери и отца, я сегодня поняла. Ансельз ошибся. Теперь я ни за что не стала бы прыгать с балкона, это ее я бы выбросила туда, под самый холодный и мощный фонтан. Вместе с герцогиней. И всех, кто мяукнул бы, – тоже.

– Солнышко мое! – Он смеялся облегченно и счастливо, как мальчишка, осыпая жаркими поцелуями, затем открыл портал, и мы оказались в своих покоях.

И первым делом я поставила над нами самый мощный щит.

Песня лилась откуда-то сверху, светлая и ласковая, как солнечный дождь. Негромкий женский голос пел нечто очень простое, но приятное и наизусть знакомое.

– Если бы не знал, – проворчал Райвенд и сунул голову под одеяло, – что это Манефа, уже отправил бы ее на Тезгадор.

– Манефа? – прислушалась я и рывком села на постели. – Действительно! Это моя любимая колыбельная.

– Но сейчас утро! – обреченно простонал он. – Так рано даже слуги не встают.

– Если Манефа решилась меня разбудить, – торопливо объяснила ему, попутно выхватывая из шкафа пеньюар поплотнее, – значит, случилось что-то важное.

Пока я умывалась и торопливо закалывала наспех расчесанные волосы, мне припомнилось все произошедшее вчера. Теперь я догадывалась, что это была какая-то проверка, но не понимала пока, прошла я ее или нет.

Однако гораздо более важным сейчас стало совершенно иное. Меня больше не волновало, как оценят мои действия и чувства старшие магистры. Неожиданно для самой себя я дошла до грани, за которой более не важны ничьи мнения и оценки. Лишь мои собственные.

Разумеется, только в том, что касалось правильности моего отношения к чужим поступкам, соображениям и планам.

В остальном я осталась той же Гиной, готовой спасать и прикрывать, развлекать и помогать, слушать исповеди и советы. Но не нравоучения.

– Элни, я уже готов, – напомнил о себе муж, а едва я вышла из гардеробной, поймал в объятия и внимательно посмотрел мне в глаза: – Если не хочешь – не ходи. Я сам. Потом все расскажу.

– Хочу. Просто немного задумалась, как одеться, – чуть слукавила я и, не сомневаясь, создала сферу.

Однако ехать пришлось недалеко.

Прямо возле входа в наши покои сидела в кресле бабушка и тихонько пела колыбельную, а перед ней на столике стояла усиливающая звук шкатулка. И значит, мою любимую колыбельную песню слушали все обитатели соседних покоев, а возможно, даже дальних.

– Ты всю ночь не спала? – вздохнув, сняла со сферы невидимость.

– Цветочек мой лазоревый, – только теперь я заметила скупые слезинки, катящиеся по морщинистым щечкам, – это моя вина… надо было сразу его осадить…

– Да нет тут ничьей вины, – буркнула, осторожно перенося ее в сферу. – Куда тебя отвезти, в твои комнаты, подремать, или в столовую?

– В кабинет, – вздохнула Манефа огорченно. – Они там спозаранку спорят, кому под твоей личиной идти. А я сразу сказала – Гинночку никому не сыграть так точно, чтобы Бенардина поверила.

– А меня тоже кто-то собирается играть? – мгновенно насторожился Ренд, и я решительно повернула в сторону ближайшей гостиной, из которой мы вчера решили сделать общий рабочий кабинет.

Дверь распахнулась, едва мы приблизились, а оказавшись в просторной комнате, где еще вчера стоял только облезлый диванчик, я отчетливо осознала, с какой надеждой они нас ждали.

И как сильно беспокоились. Тревога, смешанная с огорчением, раскаянием и чувством вины, светилась в каждом взоре, чувствовалась во всех движениях. В том, как друзья и родичи мгновенно подвинули для нас стулья к внушительному круглому столу, как поспешно налили в чашки горячий ароматный травяной чай и подвинули сладости.

Они были здесь все, даже Стай с Ансельзом и Эстен, не любивший вставать на рассвете еще больше Ренда. Только Альми не было, и это меня порадовало. Малышам она нужнее.

И лишь моя мать сидела спокойно, а на ее лице постепенно расцветала умиротворенная улыбка. Отец заметил это первым, сел рядом и потер руками виски, стирая напряжение и волнение.

– Гина… прости… – первым начал нелегкий разговор Ансельз, но я его перебила:

– Нет, это ты меня прости. Ваш план всем хорош, но меня вы переоценили. Это в поле я сдержанный, невозмутимый воин-щит, потому что там от моих действий зависят чужие жизни. Но вернувшись домой, привыкла эту ипостась с себя снимать вместе с броней и становиться обычной девушкой. Но кое-что во мне постепенно все-таки изменилось. Я никогда не побегу прыгать в окно и смотреть, как моего напарника, командира, любимого мужа опутывают чарами наглые интриганки, тоже не собираюсь. Теперь я стану за него сражаться, и можешь не сомневаться, уже через три минуты все придворные блюдолизы и интриганы будут сидеть рядочком вдоль стен, со связанными воздушной плетью руками и ногами. Но это не поможет вам поймать Бенардину на месте злодеяния, скорее всего, за преступницу все примут меня.

– Ох и не люблю я поминать прошлое! – вдруг вздохнула Манефа и глянула на меня с грустной улыбкой. – Но сегодня хочу рассказать одну историю. Когда я вышла замуж, мы жили легко и весело, хотя муж целый день работал, да и я не сидела. А по вечерам устраивались с друзьями и соседями под яблоней, пели песни, пили квас и играли в разные игры – то в кости, то в угадайку, то в лото. Соседка была совсем молоденькая и играла слабовато. А ее муж и рад, так и старался женушку обхитрить, обойти, обыграть. Она бывало виду не подаст, смеется, шутит, а губы себе все искусает. А однажды и мой любезный на ту тропку встал: кости ему хорошо упали, так он меня и запер в уголке. И тогда я очень хорошо поняла соседку, это оказалось не менее больно, чем измена, да изменой, по сути, и было. Ведь мужчина в храме защищать жену обещается, значит, никогда не должен ее предавать и обижать. Ни всерьез, ни в шутку, ни в игре, ни ради важного дела. Мой муж свою ошибку осознал, и я ему за это навечно благодарна.

– А соседка? – с замиранием сердца спросила я, искренне сочувствуя робкой женщине.

– Сбежала вскоре от мужа с вожаком каравана. И говорят, все у них замечательно.

– Спасибо, бабушка, – серьезно кивнул Ренд, – за подсказку. До этого момента я ни о чем таком даже не подозревал, но сейчас примерил на себя и должен сказать, что мне тоже было бы очень неприятно.

– Спасибо за тактичный намек, – вздохнул Ансельз, – но нашей проблемы он не решит. Во дворце скоро начнется ужин, сегодня на него пригласят всех, кто не успел еще поздравить принцев со свадьбой. Альгерт просил вас прийти, показаться гостям хоть на часок. И к тому же будет герцог Таринский, мы передали ему просьбу Эстена.

– А Бенардина? – насторожился Ренд.

– Вполне может приехать с ним. – Магистр спрятал в чашке с давно остывшим чаем посмурневший взор.

– Мне очень жаль… – опечаленно пробормотала старушка и растерянно развела руками, – но вы меня не поняли, лорд магистр. Наверное, я разучилась рассказывать, если люди не задают нужных вопросов.

– Не выдумывай, Манефа! – сорвавшись с места, бросилась к бабушке моя мать. – Просто мы переволновались, плохо выспались и потому не очень сообразительны! Каюсь, я ощущаю твое разочарование, но никаких вопросов в голову не приходит.

– Мне пришел, – неохотно призналась я, – но дедушку помню плохо и не знаю, насколько чутким и внимательным человеком он был, потому и молчу.

– Ты меня спасаешь, цветочек мой лазоревый, – облегченно выдохнула старушка. – Ну конечно, он был для меня самым лучшим и заботливым, но особой догадливостью не страдал, как и большинство мужчин. Сообразил, что дело пахнет дымом, лишь когда я начала собирать свой сундучок.

– Светлые силы! – охнула я, только теперь осознав, на каком тоненьком волоске висело в тот раз счастье моей двоюродной бабушки.

– Но ты ведь ему объяснила? – сама себе кивнула Ленси и оглянулась на притихшего, как мышка, Эста.

– Не сразу, – покаялась старушка. – Обида глаза застила. Но зато поняла главное: при любых недоразуменьях молчать нельзя, нужно говорить. И не только в семейных делах. Вот почему вы заранее считаете ту несчастную девочку-пажа прожженной преступницей? Ей ведь семнадцать? А она в смешных штанах, с отрезанной по глаза челкой и в дурацком берете часами стоит и смотрит, как ее сверстницы танцуют в красивых нарядах, с копной локонов и увешанные драгоценностями. И какими взглядами провожают их молодые смазливые лорды, тоже видит. Да я бы сама с ней поговорила, но не подпустит Бенардина. Мне только теперь стало ясно, почему она на меня как ледяная статуя смотрит, и это не высокомерие, соколики мои, нет. Это она боится меня, значит, где-то я ее интерес задела или задумку испортила, сама того не зная.

– Мы обязательно поговорим с ней по-хорошему, – одобрительно кивнул Райвенд и бережно погладил Манефу по плечу: – И знаешь, что, бабушка? Отныне твой дом тут. Захочешь кого проведать – сам отведу и сам заберу назад. Могу и сюда всех привести, если пожелаешь. Но хватит тебе жить на пять или семь домов, ты же не птичка перелетная.

– А сейчас нам пора, – напомнил Ансельз, и мы отправились на Тезгадор, оставив Манефу заботам Занки.

Или наоборот.