Конечно, я не собирался оставлять её здесь. Даже из мести. Судить, наказать… на это я был и способен и настроен. А вот бросить женщину посреди леса… или даже просто на пустынной дороге и потом терзаться угрызениями совести…
Ну… а если уж совсем честно… признаюсь, еще час назад, когда увидел заднюю стенку повозки, исчезающую в жарком мареве весеннего дня, был готов и на это. Но пока шел и осознавал все приятные и не очень аспекты случившегося, успокоился и остыл.
Потому и натянул вожжи, останавливая рвущихся в дорогу лошадок, в тот самый миг, когда в дальних кустах возник абсолютно чуждый весеннему лесу звук.
Тоненький, острый как зубная боль и такой же заунывный, то ли стон, то ли вой. Но я-то сразу понял, что это такое, потому что примерно чего-то подобного и ожидал.
Не говоря ни слова, и глядя оскорбленно застывшим взором прямо перед собой, хотя внутри все дрожало от хохота, дождался, пока одетая в нелепый сине-зеленый камзол и шляпу фигурка перевалится через невысокий бортик.
А затем отпустил вожжи и хлестнул лошадей. С такой силой, чтобы миледи, не успевшая как следует устроиться на передней скамье, улетела в дальний угол.
Да, я злой! Но все, кто хорошо меня знают, могут подтвердить, только с теми, кто первый сделал мне гадость!
Так ведь и не ударилась она вовсе, на заднем сидении и спинке под ситцевой обивкой проложено что-то мягкое. Зато получила ясный намек, что больше я с ней нянчится не собираюсь. А собираюсь расстаться, едва достигнем города. Пусть идет в приемную губернатора, придумывает какую-нибудь романтическую сказку и проходит процедуру опознания. В этом ни одному знатному гражданину не имеют права отказать.
С давних пор всем детям в богатых семьях в момент рождения делают медальоны личности. Его можно потерять и подменить, но стоит капнуть на него каплю живой крови, как он признает своего хозяина.
Потому никто давно и не ворует простенькие овальчики, что воспользоваться ими нельзя. А при потере достаточно прийти к специальному чиновнику, и он запросит для сверки контрольный медальон из центрального хранилища. Точечный телепорт не очень дешевая штука, но любой ограбленный лорд готов оплатить любые деньги, чтобы вернуть себе имя и добраться до поместья с удобствами.
Лошадки ровно шлепали по подсохшей дороге, встречные возницы, узнав их, приветливо махали нам руками. Но проехав мимо и рассмотрев на месте кучера меня, а не бывшего хозяина лошадей, впадали в крайне потрясенное состояние. По-видимому, вся деревня была уверена, что продавать своих лошадей торговец вовсе не собирался. И это меня немного настораживало. Хотя я и надеялся, что бандиты слишком рано в деревню не вернутся, но прекрасно понимал, если лавочник узнает, что никаких скакунов у нас не было… вполне может организовать погоню.
Потому и не останавливался до тех пор, пока не начало темнеть. А потом выбрал местечко на высоком берегу ручья, и постарался отъехать как можно дальше от дороги. О том, что сюда могут забрести волки, я не беспокоился, ранней весной они охотятся намного южнее. Там, где уже подросла сочная травка и куда ушли исхудавшие за зиму зайцы.
Небольшой костерок, из прихваченных по пути сухих коряг, валявшихся у обочин, я развел за повозкой. Расположив так, чтобы его не было видно от дороги. Не хотелось, чтобы к нам присоединились незваные гости. Ортензия долго бродила по кустикам, выбирая наиболее непрозрачные, потом так же неспешно умывалась.
Я, конечно, сразу сообразил, что она специально тянет время, и в который раз поразился нелогичности ее рассуждений.
Неужели она решила, что я настолько беспринципный самец, что после всех ее выходок смогу польститься на сомнительные прелести?! В таком случае она слишком хорошо думает о себе и слишком мало знает мужчин.
В частности Зигеля. Стройный, хорошенький блондин с мечтательными глазами в длиннющих ресницах, имел у дам просто невероятный успех. Все незамужние особы, от четырнадцати и до семидесяти, сразу оживлялись, стоило лорду войти в гостиную. Самые юные краснели и преувеличенно громко переговаривались и смеялись, те, кто постарше, бросали зазывные взгляды и поворачивались так, чтобы платье туже обтянуло тонкую талию или высокую грудь. Ну а те дамы, что уже не могли продемонстрировать юному красавчику ничего привлекательного, набрасывались на него с неуёмной заботой. Пододвигали блюда и напитки, предлагали самое удобное местечко и всячески следили, чтобы на него не дуло, не светило и не вредило каким-нибудь иным способом.
А он, при всем том умудрялся оставаться стеснительным и наивным, и искренне считал, что его любят исключительно за хороший характер.
Потому так и всполошилась Кларисса, когда одна из наших служанок принесла тревожную весть. Ее сестра, служившая у миледи Ортензии, подслушала странный разговор, из которого следовало, что Зигеля хотят обманом женить на ее хозяйке.
Юный лорд приходился Клариссе дальним родственником, и это именно она попросила меня проследить за мальчиком два года назад, когда он остался сиротой.
Ну, это она так сказала, мальчик, а я когда приехал, обнаружил девятнадцатилетнего парня одного с собой роста. Правда, плечи у него в то время были в два раза уже моих, но пара лет усиленных тренировок свели разницу к минимуму.
Я искренне привязался к лорду, и жил в его доме даже не на положении гостя, а скорее брата. И когда Кларисса предложила забрать Зигеля погостить, а меня оставить в замке под его личиной, не раздумывая согласился.
И, как оказалось, правильно сделал. Не прошло и трех дней, с того часа, как за Клариссой и лордом растаял туман телепорта, а я уже трясся в багажном ящике кареты мчавшейся к замку миледи, опутанный кучей веревок и с кляпом во рту.
Ортензия, наконец, притопала к костру, умостилась на половике, который я достал из повозки и с тоскливой миной долго жевала пирожок, запивая простоквашей, в которую превратилось молоко.
А я тем временем, не обращая внимания на ее кисленькое личико, устраивал ночлег. Снял сиденья и спинки от скамеек и уложил их на полу. Прикрыл дерюжкой, снятой с кучерского места, сунул в изголовье мешок с остатками овса. Больше у меня ничего не было, но если опустить полог и накрыться плащом, то можно кое-как подремать до рассвета.
Осталось только загасить догорающие угольки, и проверить лошадей, чем я немедленно и занялся.
Стреноженные лошади, хорошо напоенные в ручье, стояли у своих корзин с овсом и мирно жевали, костру хватило пары охапок песка.
— Полезай в повозку, пора спать! — Скомандовал я миледи, ставя на борт зажженный огарок свечи.
— А… ты? — Дрожащим голоском проблеяла она, помедлив с полминуты.
— И я. — Безразличным голосом подтвердил я, ехидно хихикая про себя.
Неужели же не понятно по моему поведению, что женщиной в таком обличии она совершенно не воспринимается?
Тем более, желанной женщиной. А Зигель, вернее, я в его личине, абсолютно не похож на изголодавшегося по любой женщине каторжанина.
— Я… тут переночую. Возле костра. — Несчастным голоском сообщила миледи, видимо ожидая, что благородный лорд немедленно объявит, что сам готов спать на крошечном половичке у погасшего костра.
Да не на того напала! Вот настоящий Зигель, тот вполне способен был на такую глупость, но я-то вовсе не он!
— Как хочешь. — Равнодушно пожал я плечами и полез в повозку.
Это даже хорошо, что я размещаюсь тут первый, у нее точно не хватит сообразительности, как правильно улечься в таком тесном закутке, чтобы было куда вытянуть ноги.
— Между прочим, — Громко зеваю, устроившись с максимально возможным удобством, но пока не гася огарок. — Ночью здесь бродят волки. Да и змею я неподалеку видел, а они ползут именно на тепло.
И словно в подтверждение моих слов неподалеку что-то хрустнуло. Наверное, веточка под ногами лошади, успел лениво подумать я.
Однако миледи рассуждать о том, что это такое хрустит, не стала. С невиданной доселе ловкостью она вскарабкалась в повозку и, наступая мне на ноги и на руки, заполошно полезла в самый дальний угол. Где в этот момент находилось, между прочим, нечто очень для меня ценное. А именно — моя голова.
И она первая сообразила, что ей придется очень не сладко, если перепуганной девице удастся по ней потоптаться. Видно, потому и отдала рукам мгновенный приказ перехватить угрозу заблаговременно. А руки у меня всегда беспрекословно слушают то, что им приказывает голова. Вот и в этот раз, моментально сгребли ничего не соображающую от страха девицу и крепко притиснули к груди. Моей, разумеется.
Чтобы дать ей время прийти в себя и успокоиться. Однако девица все поняла в меру своей испорченности. Приходить в себя и успокаиваться она не стала. Наоборот. Взвизгнув с такой силой, что у меня заложило уши, дама начала брыкаться, кусаться, щипаться и материться так, словно я поймал в объятья не миледи, а пьяного конюха.
И, разумеется, мне всё это очень скоро надоело. Особенно её доскональные познания народного фольклора. Тем более что Ортензия свалила огарок и тот благополучно погас.
Заставить женщину замолчать я знаю лишь один способ. Действенный, но не всегда приятный. Потому сплюнул в сторонку и, стиснув миледи покрепче, накрыл губами извергающий непристойности ротик.
Сначала она вырывалась и мычала, но потом сдалась и обмякла. И тогда я ее отпустил.
— Негодяй! — Прорыдала миледи и рванулась в сторону выхода, но я был начеку.
Поймал девицу и положил на приготовленное для нее место. Потом провел рукой вдоль худенькой фигурки и, нащупав сапоги, стянул их с миледи и отбросил в угол. Она горько всхлипнула.
А я ехидно хихикнул. Если бы я собирался делать с ней то, о чем подумала она, сапоги бы мне как раз не помешали. Но я хотел проснуться в, по возможности, чистых штанах, а если рядом будут грязные сапоги Ортензии, то это невыполнимо в принципе.
Потом я поудобнее устроился на своем месте, укрылся плащом, выделив уголок и Ортензии. А затем, сообщив ей, что если начнет шуметь и трепыхаться, то прибью не задумываясь, закрыл глаза.
Проснулся я от холода. В неизвестно откуда взявшиеся щели проникал предутренний чуть подмороженный воздух, и свободно гулял по моему телу. Странно, а ведь я вроде был с вечера укрыт довольно теплым плащом?!
Повернувшись на бок, обнаруживаю, что мой плащ никуда не делся, просто сменил хозяина. На хозяйку. И теперь довольно плотно намотан на свернувшуюся в комок девицу.
Представив себе ее визг и ругань, если я начну это разматывать, тяжело вздыхаю и выбираюсь из повозки. Небо только начинает светлеть, но дорогу вполне можно разобрать, и я решаю не тратить время зря. Запрягаю отдохнувших лошадей, собираю все, что может пригодиться в дороге, и легонько хлопаю лошадей вожжами по бокам, мягко трогая с места.
К тому времени, как полностью рассвело, и солнышко начало понемногу прогревать воздух, мы были уже далеко от места ночевки. Я потихоньку дожевывал пятый пирожок, когда из-под полога появилась всклокоченная рыжеватая голова миледи.
Сообразив, что ей нужно в кустики, сворачиваю с дороги и останавливаю лошадей.
— Иди, погуляй, только не заходи далеко! — вместо приветствия бросаю девице и она, покраснев, то ли от негодования, то ли от смущения, спрыгивает с повозки.
Пока она ходит, я ставлю на место скамейки и застилаю дерюжкой свое место. Плащ, немного поразмышляв, великодушно оставляю миледи. Все равно скоро станет тепло и мне он не понадобится.
Ортензия, вернувшись, шустро забирается в повозку и сразу вцепляется в скамейку. Видимо вчерашний урок пошел ей на пользу. Но сегодня я не собирался так резко срывать повозку с места, пока не запью стоящие в горле пирожки кружкой надоевшей простокваши.
Вторую кружку вместе с пирожком протягиваю миледи и она беспрекословно приступает к завтраку. Ну вот, еще бы денек вместе попутешествовать, глядишь и научилась чему-нибудь! Однако такого счастья нам не суждено. Еще с четверть часа назад, когда дорога шла крутым, почти безлесным склоном холма, я разглядел в утренней дымке шпили храмов и флюгера на башнях дворца. По всем моим расчетам это и есть Заречье.
Мелькнула было в моей голове соблазнительная идея, сдать миледи в руки правосудия прямо там, но воспоминание о просьбе Клариссы, дать ей декаду на разборку этой интриги, сыграло решительную роль. В конце концов, может не зря говорится, что месть должна созреть, как хорошее вино?!
Заметив, что спутница допила простоквашу, подвигаюсь на своем сидении в сторону и приглашающе хлопаю рукой по нагретому месту рядом с собой. Пора приводить в исполнение вчерашние замыслы.
По обучению миледи управлением повозкой.
— Что? — Недоуменно вскидывает рыжеватые бровки Ортензия и потихоньку отодвигается назад.
— Иди сюда! — Строго рявкаю я, ну не уговаривать же её?!
— Зачем? — Неуступчиво интересуется она, пряча что-то за спиной.
Что именно, хотел бы я знать? Но, раз хочу, значит, узнаю, таково мое правило.
— Догадаешься сама?
Нет. Судя по нахмуренным бровям, подозрительному взгляду и поджатым губам, ни за что не догадается. Потому что её мысли текут совершенно не в том направлении. Это какой же извращенкой нужно быть, чтобы придумать такие вещи, от которых в голубеньких глазках стынет откровенный ужас?!
— Я и раньше подозревал, миледи, что ваш ум есть нечто патологически злобное и пронырливое, а сейчас убедился, что там присутствует также порядочная доля грязного извращения. — Тоном наставницы Бентийского монастыря вещаю я, и это производит именно то впечатление, которое нужно мне.
Взбешенная такой отповедью Ортензия разъяренной кошкой бросается на меня, замахиваясь чем-то, ярко блеснувшим на солнце.
Вот сколько раз говорил мой учитель по бою на мечах и кинжалах, что ярость всегда слепа! И как жаль, что миледи этого не слышала и не заучила так же намертво, как я. Потому что рассчитать порыв взъяренного противника так же легко, как и предотвратить. В чем она уже убедилась, сидя на полу с завернутой за спину рукой, из которой я нежно вытаскиваю почти родные мне ножницы.
Оказывается, она еще и клептоманка! Фу, как неблагородно, обобрать своего благодетеля! А ведь именно таковым я для нее и являюсь! Несмотря на личные счеты и оскорбления, не бросил обидчицу посреди дороги, а взял с собой, одел, законспирировал… Потом прикупил новых, ну, относительно, вещичек, вез, кормил, поил, все выходки прощал, спать укладывал, согревал… своим плащом пожертвовал… теперь вот от тяжкого греха убийства ближнего спасаю…
Все это я укоризненным тоном расстроенной гувернантки рассказываю миледи, насильно усаживая её рядышком и вручая ей в руки вожжи. И, тронув лошадей с места, тем же тоном объясняю, как править обученной парой, как заранее просчитывать вероятные повороты дороги, как придержать лошадей перед выбоиной…
В общем, все то, что любой деревенский мальчишка двенадцати лет знает назубок. А те, у кого отцы занимаются извозом, намного раньше.
Она кусает от досады и злости губы, по щекам текут соленые ручейки, оставляя на грязном личике светлые полоски. Ну, вот почему она такая грязнуля?! Совершенно не умеет следить за собой без горничных и служанок! Да даже простых правил не знает, вроде того, что прежде, чем лезть в повозку, нужно хорошенько очистить прутиком грязь с сапог, а потом еще и протереть их пучком сухой травы!
Когда я объяснял это в первый раз, миледи смотрела с такой ненавистью, словно ее танцам диких племен учат! Потом, правда, кое-как смирилась, после того, когда я на одном из коротких привалов выдал ей огрызок веника, найденный под сиденьем, и заставил вымести отвалившиеся комья грязи.
Однако мои уроки управления лошадками не проходят бесполезно, и вскоре миледи почти уверенно правит повозкой. А когда первые домишки Заречья приблизились настолько, что их стало можно рассмотреть в подробностях, я перебрался назад и, по-барски развалившись на скамье, внимательно следил за своим кучером, время от времени тихонько подавая советы.
Городок не огорожен даже условной изгородью, но у дороги стоит будка стражи. А рядом несколько стражников, собирающих с въезжающих проездные. Остановили и нас, и я, демонстративно зевая, лениво подал сержанту серебряный квадратик.
— Как записать лорда? — Вежливо спросил он, открывая толстую книгу.
— Зигель дель Ксаро. — Надменно бросил я, следя из-под полей шляпы за стражами.
И остался совершенно удовлетворен, когда заметил, как в почтении вытянулись их лица.
Еще бы, одна из двух дюжин самых знатных фамилий королевства!
Знали бы они, что на облучке сидит представительница не менее родовитой фамилии! И, в отличие от меня, подлинная!
Нам благосклонно кивают, разрешая въезд, но лошади не трогаются с места. Незаметно толкаю замешкавшуюся миледи носком сапога. Она вскидывает кнут и лошадки резко срывают повозку с места. Я злым шепотом сообщаю неумехе, едва не выдавшей себя с головой, все что думаю про ее умственные способности и почти пропускаю широко раскрытый от изумления рот всадника, едущего нам навстречу.
Но только почти. Уж слишком чем-то заинтересовал его наш выезд, раз он тут же развернул коня и поехал вслед за повозкой.
Осторожно опустив затертый ситец занавесок, в щель между которых наблюдал за всадником, на маленькое окошко, я задумался о причинах такого внимания и тяжело вздохнул. Меня не устраивало ни одно из возникших в моей голове предположений.
Потому, что если это незнакомый мне друг Зигеля, то проколоться на совместных воспоминаниях проще простого. А вот если этот человек узнал миледи… то мое положение еще хуже. Скорее всего, никто не поверит, что я таскаю её с собой из жалости, людям не свойственно верить в те душевные качества, которых не наблюдается у них самих.