Естественно, тема художественного конкурса самая патриотичная: «Строители Империи. Первые Еггты». То есть, тема, фактически, свободная. К первой части названия притянуть можно, фактически, что угодно. Вторая часть — намёк на желаемый к освящению период. Но только намёк, ни в коей мере не рекомендация. Работы представляются анонимно. Конверты с именами вскрываются только на объявлении результатов. Победа, кроме прочего, приносит право поступать в любой художественный институт, включая знаменитые «Учебные классы» при Академии Художеств без экзаменов и на Государственную или Императорскую, стипендии.
По школе ползут упорные слухи, что пост председателя жюри предлагали Софи Херктерент, иначе конкурс потеряет всяческий смысл. Она, якобы, думает. Те, кто такие слухи распускают или им верят, просто невнимательно «Правила» конкурса читали.
Работ с каждым днём всё больше.
Проводится и конкурс школьных симпатий. Каждый может написать название понравившейся работы и её девиз и, подписавшись, бросить бумажку в опечатанную урну. После оглашения официальных результатов, оглашают и неофициальные. Их результаты несколько лет совпадают. Софи в прошлом году не участвовала — ей тема неинтересной показалась.
Теперь учителя иронизируют: «Не сомневаемся, кто займёт первое. Вот только у кого будет второе?»
Одна работа сразу привлекла всеобщее внимание. Портрет девочки лет тринадцати-четырнадцати в доспехах времён Войн Верховных. «Лисичка» детское прозвище Дины III. Глядя на девочку, по-другому картину и не назовёшь. Слишком уж хитро смотрят глаза с развесёлого, как и положено в этом возрасте, личика. Она без шлема, причёска самая простенькая, да и то не слишком аккуратная. Но от лица — глаз не оторвать — настолько живое и юное.
Не в простом мире девочка живёт. На заднем плане виден военный лагерь. Да и глубокая зарубка у неё на наплечнике не сама по себе появилась. Но сейчас ей хорошо и весело. Светится озорным задором и неуёмной энергией. Не факт, что энергия тратится на что-то дельное.
Работа удивительно светлая, хотя и не самый добродушный персонаж изображён. Но она могла быть и такой, бесшабашная юная воительница.
Несколько дней никто не сомневался — работа займёт первое место. Пусть и не подписано, но каждый, хоть что-то понимающий в живописи, без труда опознает руку Софи. Относительно авторства «Лисички» сомнений ни у кого не возникало и впредь.
Вот насчёт безусловного первого места мнения разделились, после того, как прямо напротив портрета появилась откровенно жутковатая «Гибель Кэрдин».
Вся выполнена в тёмных тонах. Какой момент изображён — ясно с первого взгляда. Великая воительница предпочитала древковое и двуручное оружие. По одной из версий, волнистые мечи — её изобретение.
Но здесь в руке редкий чуть изогнутый меч под названием катана. Рука опущена. В ножнах — второй меч. Из-за пояса торчат рукоятки длинных кинжалов. Больше их Рыжая Ведьма в руки не возьмёт. Секундная передышка. Кэрдин чуть согнулась, пытаясь отдышаться. На лице и гарь, и струйки пота.
Толпа уже рядом, уже ревёт, чуя добычу. Они ещё не знают, что против них человек за гранью. Когда всё равно, будешь жить, или умрёшь. Когда жизнь уже не важна. Важны только смерти тех, кто против тебя. Сейчас Ведьма рванёт из ножен второй меч… И начнётся такое, о чём дети уцелевших будут с суеверным ужасом рассказывать внукам. Но это будет какие-то мгновения спустя. Пока же, она просто отдышаться хочет, ибо дыма наглоталась. Дыма пожара собственного дома. Дома, подожжённого людьми, защищая которых она когда-то пролила столько крови. Они пришли за её жизнью. Может быть… Но многие сегодня увидят не её, а свои смерти.
Кэрдин стоит. Доспех кое-где пробит. Она вся в крови. Но чувствуется, что кровь не её. В основном. В глазах — только смесь отчаяния, злобы и безумия, над которым великая воительница больше не властна. Но теперь это уже не имеет значения. Сейчас она двинется в свой последний поход.
В том городе есть улица, сотни лет не меняющая названия. «Улица Резни». По ней шла умирающая Кэрдин. Они все, сколько их было, пятились от неё. Она их не убивала. Просто резала. Как скотину. Хотя все были с оружием. Но они уже перешли грань, за которой возможно сопротивление. Они уже не видели в ней человека. Демон из тех, кем пугали запрещенные священники прорвался на землю. Они говорили, что против демонов помогает освящённое оружие в серебре. У некоторых такое и было. Только против Рыжей Ведьмы действовало оно не лучше прочего.
Так никто никогда и не узнал, убил Кэрдин чей-то меткий болт, или просто не выдержало немолодое сердце.
Она сделала главное: выиграла время. Пока она дралась с толпой, раненную и находящуюся в бессознательном состоянии Дину смогли увезти достаточно далеко.
Она повалилась только в конце улицы. Страх внушала даже мёртвой прикасаться к телу никто не хотел. Самые осторожные предлагали тело сжечь — воинов так хоронили почти всегда, а то, что останется, закопать за городскими стенами. Как-никак у неё ещё оставались сторонники, да и с дочерью её неизвестно, что стало. Разумных речей не послушали. Тело просто скинули в крепостной ров. Следующей ночью тело исчезло. Болтали разное. Надеялись, что какой-то неумный воришка позарился на побитые, но всё равно, очень дорогие доспехи. Другие очень осторожно намекали, Рыжая Ведьма была не совсем человеком. И как бы не объявилась вновь. Самые здравомыслящие говорили, что тело выкрали и тайно похоронили уцелевшие соратники Кэрдин. Они были правы. Тело нашёл и увёз тогда мало кому известный Фьюкрост, племянник генерала Яроорта, самого верного соратника Рыжей Ведьмы, умершего от ран после решающей битвы с Эрендорном.
Несколько лет спустя, во время новой войны с Эрендорном у стен города появился крупный отряд из Армии Север с самой Диной во главе. В городе не ждали ничего хорошего. Они сразу примкнули к Армии Юг. Выбора не было — Эрендорн, хотя бы теоретически, мог их защитить. Слухи о том, что дочь Рыжей Ведьмы собирается мстить убийцам матери, доходили. Слава дочери уже стала затмевать материнскую. Другие города от наступающих северян вполне успешно откупались. Дина даже не сильно много и брала. Она собиралась править этими землями и не хотела обозлить против себя население. Местные жители были поражены высочайшей дисциплиной северян.
Но с этим городом переговоров не было. Фактически, с марша пехота Дины пошла на штурм. Бешенные стрелы в нескольких местах обрушили стены. Сопротивление было недолгим. Но сначала ничего особо страшного не произошло. Солдаты Дины арестовали и согнали в здание городского совета самых богатых горожан. Те сидели и тряслись от ужаса. Сама к ним не выходила, а офицеры и солдаты попались редкостно неразговорчивые.
Самой пока было не до них. Она поскакала на тот пустырь, где когда-то стоял их дом. Туда, где когда-то она была счастлива. Маленькая женщина в чёрных доспехах долго бродила среди закопченных руин. На участок, где стоял дворец Кэрдин никто не позарился. Жутковатая слава хозяйки защищала руины. А потом, когда выяснилось, что Дина жива, продать участок стало просто невозможно. Сумасшедших в мире не так, чтобы уж очень много.
Когда Дина вошла, офицеры сразу бросаются к ней.
— Верховный, с вами всё в порядке?
Отстраняет их жестом. Глянула на горожан. Просто глянула. Они все поняли одно: сейчас они могут умереть. Просто и без затей. Если скажут что-то не то. Пока чудовище ещё в настроении говорить, слушать её надо очень внимательно.
— Жить хотите? Вижу, что хотите. Ну, так живите. Только не все. И не здесь. Значит так. В течении суток вы все убираетесь из города. Куда — меня не волнует. С собой можете брать только то, что в состоянии унести. Что именно — меня не волнует обыскивать никого не будут. Это ещё не всё. Выдайте мне всех, кто участвовал в убийстве моей матери. Я их знаю поимённо, кое-кого просто помню. Они умрут. Если кого-то не будет… Выискивать я не буду. Просто прикажу моим солдатам убить тут каждого третьего. Будет это грудной младенец, женщина или старик — меня не волнует. Обсуждать я ничего не намерена. Если к вечеру убийц не будет, с заходом солнца солдаты будут убивать. Ясно?
— Я-ясно, го-госпожа. М-можно увидеть список тех, кого вы хотите получить?
— Нет. Я знаю, кто в этом участвовал, вы тоже знаете. Посмотрим, совпадают ли наши знания. Для вас же лучше будет, если совпадут. Сроки я назначила. До встречи вечером.
Несколько десятков мужчин, плотный строй солдат, остальные жители. Тишина гробовая. Вокруг все знают, что Дина шутить не умеет.
— Тех, кого я считаю виновными в участии в том бунте, должно быть сто девятнадцать человек. Примкнувших больше, но я не хочу уж слишком много крови. Сколько вас тут?
Оказалось, что сто одиннадцать. Ужас буквально расползается по площади. Но Дина пока просто стоит.
Из толпы выходит один. Похоже, солдат отставной.
— За остальных не знаю. За двоих поручится могу. Убиты в ходе сегодняшнего штурма.
— Кто?
Называет имена. Дина кивает.
— Есть такие. Где ещё шестеро?
В задних рядах жителей какой-то шум. Солдаты достаточно быстро утихомиривают. Возвращаются, таща под руки какого-то человека. Швыряют на колени.
— Вот! Местные его выдали. Говорят, из этих.
— Лицо покажи. Сотник, помоги ему.
Тот, приставив к горлу короткий меч, заставляет поднять глаза.
Дина присматривается.
— Он. Я его помню. Даже не мужчина, за сделанное отвечать боишься. Остальные-то, я смотрю, посмелее… Сотник. Убей его.
Резким движением перерезано горло. Тело хрипит и дёргается. Под ним растекается лужа. Кровь течёт к сапогам Дины. Она не отступает.
Догадываются, куда их ведут. Так и есть, Улица Резни. Поперёк — солдаты. Опускают алебарды.
— Вы все здесь умрёте. — просто говорит Дина, разворачивая коня.
— Эй! — кричит один из толпы обречённых, — А наши семьи?
— Что я сказала, то и будет. Мне их жизни не нужны.
Относительно авторства «Кэрдин» мнения разделились. В подавляющем меньшинстве оказались считавшие, что так Софи решила поразвлечься. Аргумент против её авторства прост: «столько злобы за раз выплеснуть она не могла. На „Лисичку“ гляньте разве может быть у них один автор?»
Пытались понять, кто автор, по обязательной на каждой работе подписи-девизу. По девизам и объявляют имена при награждении. Подпись есть. Неоригинальная — Кэрдин. Почерк никто не узнал. Автор его явно изменил, ибо крайне сомнительно, что нарисовавший такое, больше ничем в школе неизвестен.
Стали перебирать других школьных художников. От авторства все отнекивались. В том числе, и Софи. Верили не всем — художник по определению приврать горазд. Даже у Эриды спрашивали, не она ли: «Нет. Нарисовано очень хорошо, даже замечательно, но я эту Кэрдин просто боюсь. Мне даже кошмар с ней приснился. Такого рисовать не стану никогда. Тут даже, если не знаешь, кто изображён, чуешь, что от картины просто реально пахнет смертью. Я не хочу, чтобы в мире было больше смертей. Пусть, и нарисованных». Эриде поверили.
— Может быть, самоучка?
— Нет, азами владеет. Но не более того. Он, или она ни у кого из школьных преподавателей не занимается.
— Но такая рука не могла не проявится раньше.
— Вполне могла. Если это побочное увлечение некой неординарной личности, скрывающей это от посторонних.
— Разве так бывает?
— Конечно. Не затащи в прошлом году Софи Херктерент чуть ли не за косы на мой урок Эриду Эорин вместе с папкой её работ, никто бы и понятия не имел, что у нас в школе на одну талантливую художницу больше.
— Выходит, больше на двоих.
— Вы так уверены, что автор — девочка?
— Профессиональная интуиция подсказывает.
— Не слишком ли вычурный доспех?
— Стандартный генеральский того периода.
Церемония награждения в большом зале. Вскрывают конверты с именами победителей. Ну, разумеется, автор «Лисички» Софи Херктерент. Традиционный взрыв аплодисментов. Традиционная походка принцессы. Традиционная белозубая улыбка в ответ. Софи лучшая. Это знает она, это знают все. Но кто же второй?
Многие в зале хотят знать ответ на этот вопрос.
Вскрывают конверт с надписью Кэрдин. Разворачивают. Недоуменно передают друг другу. Кажется, слышен шепот: «Этого не может быть!», «Конверт вскрывался раньше…». Чёткий голос химика.
— Конверт сейчас вскрыт впервые. Оглашайте результат. Пусть он кому-то и не нравится.
— Автор «Гибели Кэрдин» — Марина Херктерент.
Грохот в зале не тише, чем в прошлый раз. Нескладная фигурка в чёрном вразвалочку выбирается на сцену. Ухмыляется в точности, как змея с родового герба. Не первая, как всегда. Но тут и второй оказаться не так уж и плохо. Ибо никто, и в первую очередь, первая наша, и представить не мог, что она попытается. Марина рискнула. Крайне дерзко, ибо её немногочисленных рисунков уже давно никто, кроме Эр не видел. Та хвалит, но как подозревает Херктерент, просто не хочет её расстраивать. Хм. Теперь вот оказывается, что Эр, как обычно, сказала чистую правду. Так, сказать, официальное подтверждение получено.
Улыбается Софи по-прежнему во все тридцать два, вот только глаза злые-презлые. Ничего, бывает. Тяжело проигрывать, особенно, младшей. После награждения всех победителей объявляют приз школьных симпатий. Он всего один, даётся просто за простое большинство голосов.
«Гибель Кэрдин». Марина собой довольна, ухмылочка достигает максимальной кривизны, даже левый глаз защурен.
Софи молчаливо бесится. Марина с трудом удерживается от желания ей язык показать. Интересно, сколько народу за неё проголосовало. И кто именно? Уверена только в Эр, та с самого начала знала, чья работа и ухитрилась никому не рассказать.
Откровенное сияние Марины даже Эр стало надоедать. Сейчас сидят у неё. Марина качается в плетёном кресле. (Зачем оно Эриде, вещи её и так скоро из комнаты начнут выживать, прислуга же здесь не предусмотрена). Довольная победой, Херктерент где-то бутылку вина раздобыла. Сейчас попивает из изящного хрустального бокала (где-то у Эр нашёлся). Подруге тоже налито, но она только чуть пригубливает. Марине и так весело, а от вина ещё раскраснелась и расшумелась настолько, что хоть портрет «Самодовольства» с неё пиши.
— Зря ты так. Она обиделась.
— С чего так? — орёт в ответ Марина. Эр давно уже привыкла — Марина не потому кричит, что кого-то не любит, а просто не умеет контролировать голос, — Проиграла, так пусть идёт, рисовать подучится. Долго теперь меня этим поддевать не будет.
— Может, и не будет. А, может, наоборот. Ты же её знаешь…
— Конечно, знаю. Потому и говорю, что не будет.
— Ты уверена?
— Огу-а! — качнувшись чуть сильнее, Марина чуть вместе с креслом не переворачивается. Вернувшись в правильное положение и налив себе ещё вина, продолжает, — Что в её «Лисичке» не так?
— Всё так. Она безупречна. Самое красивое, что я в этом году видела. Уверена была, что она победит. Пока твою Кэрдин не увидела.
Сиять ещё ярче, кажется, невозможно. Однако, Марина умудряется.
— Что я говорила! Вот почему ты сомневаться стала? Я ведь, признаю, что как художник слабее её, большинством техник попросту не владею. Однако…
— Характер, тобой созданный. Больно уж противоречивой она была. Яркий характер. Сильный, яростный и обречённый одновременно. Ты видишь конец. Она тоже видит. Почти физически больно за неё. Я знаю, некоторые плакали даже. За Кэрдин видишь войну, за Кэрдин видишь смерти. Много смертей. Она ведь даже не злая. Она просто, как ночь. Чёрная. Ваша змея от неё пошла. Впервые Чёрной Змеёй назвали её. Вас иногда зовут Ночными Змеями.
— Справедливости ради, стоит не забывать, что и Чёрными Змеями нас и сейчас зовут частенько. Чёрная Змея — почти имя Кэретты в молодости, — Ну, а теперь скажи, что не так в «Лисичке».
— Так я же сказала уже, в ней всё безупречно.
— Но отдала первое место мне.
— Отдала, — не стала спорить Эр, — жалела, что два раза голосовать нельзя. Вы обе достойны были одинаково.
— Но всё-таки, я, неповторимая, чуть больше.
Эр вздыхает. Понимает уже, что сёстры банально ревнуют друг друга к ней. Она ни с кем ссорится не хочет, но когда одна заводит речь про другую, становится тяжеловато.
— Тут в другом дело. «Лисичка» она такая… Ну, вся праздничная. Весёлая такая. Жизнерадостная. Как пред балом или парадом. Хотя, тоже видно что воин. Она могла бы её даже на нейтральном фоне написать. Эффект был бы тот же самый.
— Угу. И звалась бы картина тогда «Сордаровка перед Новогодним Маскарадом». У неё же просто на мордочке написано, что она вся такая радостная в предвкушении чего-то. Фон там не просто так дан. Атмосферу вроде как создаёт.
— Права ты, наверное. Хотя, несмотря на фон, там всё равно, ей хорошо, а скоро станет ещё лучше.
— А у Кэрдин как?
Эр задумывается на несколько секунд. Отвечает, растягивая слова.
— Она умрёт скоро. Это в первую очередь видно. Да она и умерла уже по сути. И жива одновременно. Ничего впереди. Ни тени надежды, ни просвета надежды. Она знает. Но не сломлена. Только потому и склонилась — отдышаться хочет. Ничего впереди… Но она сейчас рванёт из ножен второй меч. И пойдёт. Навстречу всему, что её ждёт. На неё смотришь. На Дину потом. Или наоборот. Осознаёшь. Праздника-то, может, и будет. Но сейчас-то его нет. Сейчас война идёт. Люди где-то гибнут. Кто-то вот так же, как она, сейчас смотрит, только через прицел пушки или пулемёта, зная уже, что ничего у него уже нет впереди.
А ты здесь. И у тебя будет будущее потому, что не будет будущего у него.
Бокал наполовину пуст. Неожиданно задумчиво отвечает Марина.
— Знаешь Эр, где-то так… Где-то так… — зачем-то повторяет она, — Я просто лучше, чем Софи знаю, о чём людям надо напомнить прямо сейчас. Сегодня. Люди не любят замечать неприятных вещей. Люди хотят радоваться жизни. Но не все желают помнить, что кроме радости, есть в жизни и беда. Я просто лучше, чем Софи умею видеть, что в этом мире не так. Людям надо напоминать об этом. Ну, вот я и напомнила.
Потому я и победила. Вы все не предпочли ничего не замечать. Просто забыли, что здесь и немудрено. Я просто лучше знаю, о чём людям надо напоминать сегодня и сейчас. Софи же очень хорошо может показать, что люди хотят видеть. Потому, мою Кэрдин и забудут… Ну, может и не сейчас, когда война кончится. Но забудут. Её же «Лисичка» останется очень надолго. Может быть, на века. Люди забудут о злых временах как только они пройдут. Но сейчас-то времена злые. И людям не следует об этом забывать. Иначе для них вообще любые времена кончатся.
Я про это знаю… Хотя, — качнувшись на кресле, опустошает бокал, — тоже иногда ни о чём думать не хочу. Нервы такая работа тоже выматывает. Когда образ создаёшь, не сопереживать ему невозможно. Иначе, что-то не то получится.
— Я знаю.
Марина разглядывает бокал на свет.
— Надо думать.
Эр, хихикнув, отпивает маленький глоток из своего.
— Да ты не стесняйся. У меня ещё есть!
— Откуда?
— Коты поставляют.
— Им же тоже нельзя!
— Ха! А мне-то какое дело, чего им нельзя! Котам настоящим валерьянку тоже не больно-то можно, однако ж ищут они её. Потом по полу катаются, да по занавескам лазают. Они же все в меня безответно и бесплотно влюблены!
— С чего это? — не верит Эр.
— А что остаётся делать, если две войны подряд, считай, одной мне проиграли? Да ещё и знамя я у них уволокла.
— Тебе помогали. Даже я.
— Так я и не спорю. Но командовала-то всё равно я. Они теперь всё меня подлавливают стоит у них какому спору возникнуть.
— А ты?
— А что я? По-справедливости пытаюсь разобраться. Слушают. Я ведь та-акая умная.
Эр показывает кулачок.
— Марина, ты иногда та-акая хвастливая.
— А что, я ничего. Они, между прочим, тебя тоже помнят. Особенно, те, в кого ты гранату кинула.
— Ой!
— Что «Ой!»? Им боевые девочки всем нравятся. Свои-то у них страшненькие, как на подбор. Наши от них нос дерут, а домой их куда реж нас отпускают. Вот они и помнят всех, кто зазнайством не страдают. Тебя в том числе.
— Меня-то за что?
— Как за что? За гранату! Говорят: вбегают, а там офицер, да девочка. Глаза та-а-акие… Подумали, сейчас в плен возьмём. На руки-то и не посмотрели. Ты как завизжишь… Потом все говорили, что ты гранату намеренно в тот ящик кинула. Хочешь, познакомлю с ними? Они почти всё время про тебя спрашивают.
— Н-нет, Марина, но спасибо всё равно… Потом как-нибудь… Может быть…
— Ну как хочешь. — смотрит на бокал, — Ну, вот, кончилось! Пойду за новой!
— Куда?
Качнув кресло, Марина вскакивает прыжком, чуть не упав при приземлении.
— Метра на три влево.
Эр смотрит непонимающе. Марина вразвалочку к двери, вытаскивает из лежащей сумки пузатую бутыль. Вскидывает руку с ней. Эрида только глазами хлопает. И не заметила, что Марина к ней с сумкой пришла. Её-то бокал только наполовину пуст. Уже раскраснелась немного.
— Хочешь этого, сначала то добей. Или другой бокал дай, у тебя там есть ещё. Эти сорта лучше не смешивать.
Снова плюхается в кресло. Сорвав оплётку, морщась, вытаскивает пробку зубами.
— Зубы не поломай! Сама же говорила, что стоматологов боишься.
— Не-а. Не люблю просто. — залпом опустошает бокал, — Как же мне Кэрдин эта нервы вымотала! Знала бы ты, как тяжело создавать ту, что жаждет только одного — убивать. Просто убивать, ради самого процесса убийства. Почти без цели, ибо знает она уже, что Дина далеко… Ей самой уже не уйти живой. Может, и чувствовала уже, что даже если прорубится — всё равно умрёт. Старое сердце не выдержит. Надо понять, как это — когда человек на самом деле зол. Когда ярость рвётся из самых глубин. Чего только себе не навооброжала, в зеркало смотря. Каких только рож не накорчила. Все драки свои припомнила. Всю злобу, что помнила, перебрала — и как отец на попов да церкви мирренские смотрел, и как мать на него, когда ссорились. Опять же, драки свои, да Софи на меня, когда я её письма украла. Всю ненависть, что знала, припомнила. И, что читала, и что в жизни видела. Всю ненависть, — зачем-то повторяет, — Всю. И ничего больше. Только так она смогла получиться. Всю злобу из себя, наверное, выдавила и в неё выплеснула. До капли. Теперь, наверное, захочу — разозлиться не смогу. Какое-то время, во всяком случае. — заканчивает Марина со странно-усталой усмешкой.
— Так ведь это хорошо, когда ни на кого злиться не надо!
Усталый вздох в ответ.
— Это не хорошо, и не плохо. Это просто есть. Злость снова начнёт копиться во мне. Не сразу, постепенно. День за днём, месяц за месяцем, может, даже год за годом. А потом всё. Прорвёт. Как увидела «Лисичку» — так и поняла — прорывает. Хотелось сорвать её и сжечь, ибо не могу создать подобного. От зависти хотела сжечь её. От самой чёрной зависти. Но всё-таки смогла эмоции под контроль взять, ибо поняла, КАК ИМЕННО я смогу ответить Софи на неё. По капли всю злость на Кэрдин выдавливала. Пока всё не выжала. Можно постепенно сбрасывать. Может десятилетиями копиться. Но прорыв будет воистину страшен. Люди десятилетия трястись от страха будут, вспоминая виденное. То, что с Кэрдин и произошло. Ей незачем стало сдерживаться. Позади, впереди, со всех сторон оставался только враг. Её захлестнуло. Потому и шла так… Как шла. Всё в ней умерло, только десятилетиями копившаяся ярость и злоба разлились по всем жилам, поведя её вперёд. Вот так Эр. Вот так вот.
— Люди не могут жить на одной ненависти, Марина, даже на самой справедливой. Она губительна.
— Сказала человек, кому в жизни ненавидеть не случалось.
— Так ведь и тебе по-настоящему ненавидеть никого не приходилось. Врагов взаправдашних у тебя нет.
— Есть. Причём, те же самые, что и у тебя. Миррены. Забыла?
— Это да, они враги, но они далеко. И они мне ничего не сделали.
Марина чуть не брякнула «твоего отца ранили», но всё-таки удержалась. Во-первых, не ранило Херта, а всего лишь контузило, во-вторых, поправился он уже, в третьих — ни к чему девочку лишней раз волновать, тем более, уже давно прошедшими событиями.
— Когда сделают — поздно будет.
— Но они же сюда никогда не доберутся!
— Как знать, как знать… Методы войны всё совершенствуются. Бомбардировщики уже летают через весь континент. Ведь так могут научиться летать и самолёты с десантом.
— Ой! — Эр явно испугалась. Глаза как блюдца.
Хм. Оказывается, не настолько уж она от реального мира оторвана. Жить-то по-прежнему в своём мире живёт, но и в реальность заглядывать стала.
— Да не пугайся ты так! Стратегический десант невозможен.
— Пока невозможен, договаривай уж до конца, Марина.
Ай да Эр!
— Вот и сама разглядела, кого нам стоит ненавидеть!
— Я им сделать ничего не смогу. Я не воин.
— Некомбатант ты! — усмехается Марина, покачиваясь на кресле.
— Не дразнись! — Эрида всегда такая смешная, когда дуется. Так-так! Словечка этого, похоже, не знает. Хоть в чём-то не переменилась.
— Не собиралась даже.
— Правда?
— Ну да.
— Ты очень много всяких странных и страшных слов знаешь. И я не хочу узнавать, что они значат.
— Узнаешь скоро. Жизнь заставит. Это-то словечко из разряда довольно безобидных. Хотя это смотря каким путём в эту категорию попадёшь…
— Марин, хватит о грустном уже! С чего ты временами мрачная такая? От твоей картины с треть школы, наверное, спит плохо, мне кошмары снятся, а ты всё какой-то мрак нагнетаешь!
Херктерент, опять качнувшись, чуть не переворачивается вместе с креслом. Эр испуганно вскакивает. Марина всё-таки умудряется не упасть. Всё бы ничего, но силуэт Эр вроде начинает двоится.
— С тобой всё в порядке?
Марина, чуть качнувшись, отвечает.
— Абсолютно.
— Марин.
— Чего?
— Попросить тебя можно?
— Смотря о чём… — отвечает опять качаясь в кресле с бокалом в руке. Тепло, хорошо, весело не пойми почему.
— Только пообещай, что исполнишь!
— Исполню то, что не противоречит моим взглядам и не выходит за пределы моих финансовых возможностей. Бе-е-е! — показывает язык.
— Очень тебя прошу никогда-никогда больше не рисуй таких картин. Людям плохо от них. Не должно так быть. Просто не должно. Ты же не любишь людям боль причинять.
Марина хохочет.
— Ладно, не буду. Не потому, что ты просишь. Это мой предел просто. Выше мне не прыгнуть. Ничего лучше нарисовать не смогу, а хуже — не хочу просто.
— Так ты больше не будешь рисовать?
— Может да, а может, нет. Дошла до своего предела просто. Ты тоже когда-нибудь дойдёшь.
— И Софи?
— И Сонька тоже. Все. Правда, не все до предела дожить успевают…
— Какая ты добрая, Марина.
— Да уж какая есть. Другой не будет. Зато, что бы там дальше не было, я буду единственной, кто сможет похвастаться, кто саму Софи Саргон урыть смогла. Основание для гордости! — Марина с редкостным самодовольством ухмыляется.
— Тебя иногда стукнуть хочется! Настолько довольная!
— Ну так попробуй!
Теперь уже Эр смешно.
— Но ведь правда это! Я победила!
— Победила Софи. Награда за главный конкурс у неё. Взрослые присудили победу ей.
— Ха! Так в школе-то важнее второй конкурс.
— Так за него же, считай, и нет ничего…
— Кроме славы. По крайней мере, до следующего года.
— Со своей наградой, что делать собираешься?
— Положу, где все ценности лежат и буду до старости гордится.
— Интересно, что она со своей наградой сделает? Ей-то она не больше твоего нужна.
— Ну, дык! Пошли сходим, да спросим.
Стук в дверь.
— Заползайте! — любезно предлагает Марина. Обычно никто не заходит, если предложение раздаётся не из комнаты Марины. Да и Эр предупреждает всегда, если ждёт кого-то.
Дверь распахивается. Софи, кто же ещё. Уже весьма язвительную ухмылочку состроить успела.
— Пришла поздравить меня любимую с заслуженной победой? — приветствует сестру Марина.
— Нет, но в чём-то ты права. Я и самом деле, пришла поговорить о наших наградах.
— Правда, медалька класивенькая? — довольно щурится Марина — Жаль, носить нельзя, но и коробочке отличненько смотрится!
— Я не о медали, говорить пришла, а о главной части награды — Праве Поступления. Я хочу от него отказаться.
Марина пожимает плечами.
— Твоё право, ты и отказывайся.
— Понятно. Этот пункт правил ты явно не читала. В случае отказа от права поступления, оно автоматически переходит получившему серебро.
— Класота! Всегда мечтала академиком живописи быть. Теперь и вправду попробую им стать… Только не говори, что ты от природной доброты решила сделать мне такой подарочек. Чего тебе надо?
— Я хочу, чтобы ты отказалась тоже.
— А за коим?
— Я хочу, чтобы право перешло к одному конкретному человеку.
— Кому из твоих коб… хахалей?
— Это вообще не мальчик.
Марина глаза вытаращивает:
— Ты девочками увлеклась? М-да, ну и дела!
— Прекрати пошлить и давай серьёзно. Если ты отказываешься…
— То право переходит дальше. Тогда, если отказывается третий, четвёртый и так далее, то теоретически, право может получить полный бездарь, занявший последнее место… Так?
— Ты, как обычно, делаешь неочевидные выводы из очевидных вещей. Всё совсем не так. Право переходит только среди тех, кто награды получил, плюс обладатель приза симпатий. Я хочу, чтобы Право досталось третьей. Ты, кроме моей «Лисички» явно ни на чьи работы не смотрела. А есть там ещё одна… Не будь нас с тобой, она бы первой была. Чудесная художница, только робкая очень.