Большей проблемой были не бои, а снабжение наступающих частей. И переговоры. Бесконечные переговоры со всякими политическими центрами, народными правительствами, революционными комитетами, комитетами бывших членов парламента и прочими организациями (по составу зачастую не отличавшимися от банд). Передать тот город, пропустить войска там-то, позволить ввести гарнизон туда-то. Эти два месяца потом назовут ''Ползучей войной''.

Глухое брожение в тылах. Озлобленный и разочаровавшийся во всех и вся, народ, откровенно саботирует любые мероприятия любой власти.

Части тают в боях, остаются в гарнизонах, охраняют коммуникации. На фронте все меньше и меньше солдат. Мобилизованные (неважно, какой из сторон) массово дезертируют. Ладно, хоть некоторые становятся черно-зелеными, и не препятствуют передвижениям войск.

Война, хоть и ''ползучая'' все равно движется по стране. И всё ближе и ближе к самому большому кружочку на любой карте Империи.

— Что в городе?

— Ситуация сложная. Так называемое правительство смещено. Министры и межрегиональная фракция арестованы. Власть у ''Временного комитета спасения родины''. В его составе — левые демократы и кое-кто из легальных наших. Император их поддерживает, более того его части принимали участие в аресте министров. Выражают благодарность нам в восстановлении законности и порядка, и приглашают войти в коалиционное правительство.

Матерись не матерись, а победу украли считай из под носа. Слишком уж Чёрные, да и она сама увлеклись военной составляющей вопроса. Дней через пять две дуги клещей должны были сомкнуться южнее столицы. Казалось, всё решается там, на острее удара, где вот-вот должны были встретиться танковые клинья.

Чёрные правильно оценили силы врагов. Но недооценили деятелей из разряда и вашим, и нашим. А у таких деятелей всегда острое чутье на ситуацию в тех случаях, когда жаренным пахнет. И до совершенства доведено умение загребать жар чужими руками.

Тоже мне, спасители родины выискались.

А теперь злись не злись, их не проигнорируешь.

У М. С. и Чёрных весьма ловко выбит один из главных лозунгов — ''К ответу правительство национальной измены''. Говорили так? Говорили. А где это правительство? А оно арестовано.

И многие части уже перешли на сторону ''Временного комитета''.

А вы с кем, собственно говоря, воюете?

Народ признателен вам за помощь в свержении правительства национальной измены. Но война кончилась. Вы получите заслуженные награды. А теперь должны начать работать профессионалы. Время танковых атак заканчивается.

Сделали свое дело, и давайте, убирайтесь.

Только дело ещё далеко не доделано!

Воинские части Чёрных Временный комитет отказался допустить в столицу. ''У нас вполне хватает сил для обеспечения законности и порядка. Большое скопление солдатских масс может вызвать нежелательные эксцессы''.

На нежелательность присутствия Чёрных в столице намекнул и император.

Да ещё и соправители ''покаялись'' и снова принялись клясться в верности имперским идеалам.

В честь победы должен был состояться парад. И под предлогом участия в нем, М. С. удалось добиться согласия на ввод в столицу одной из своих дивизий. Правда без тяжелого вооружения и боевых патронов.

Ввод тяжелого вооружения вполне можно проконтролировать. А вот патроны… Мало ли что за ящики в грузовиках.

Саргон почему-то отказался давать для участия в параде свою бронетехнику. (Хотя танки с его гербами торчат на половине перекрестков). М. С. недолго думая предложила свои услуги… Как говорится, это то предложение, от которого не отказываются.

В столицу на парад ввели батальон тяжелых танков. Правда машин в нем оказалось раз в десять больше, чем полагалось по штату. А после парада обратно танки выводить не пожелали.

Снова в столице. Только теперь непонятно, в качестве кого. Хотя, если здраво разобраться, сейчас почти каждый в городе не поймешь какое место занимает. Претендует на многое. А на сколько обоснованно?

В городе фактически двоевластие, в стране пожалуй даже троевластие, с безвластием в отдельных местностях.

''В общем, среднеарифметическое между летом семнадцатого и августом девяносто первого — наш девятый месяц девятьсот шестьдесят шестого'' — с мрачной иронией характеризует ситуацию М. С…

Пока решено придерживаться линии сотрудничества с ''Временным комитетом''. Сотрудничества, крепко приправленного взаимным недоверием.

Газетный ларек ещё закрыт. Кэрдин со скучающим видом прошествовала было мимо. Но взгляд зацепился за что-то, похожее на огромную кучу грязной шерсти.

Прыжком, вызвавшим бы искреннюю зависть у любой пантеры, Бестия перемахнула забор. Пес был мертв. Убит двуногими скотами, по ошибке именуемыми людьми. Убит не здесь, тут его только выкинули. Судя по всему, сперва подстрелили, а потом долго и старательно забивали стальными прутьями. Ощерены в последней и бессильной ярости могучие клыки. До последнего тянувшиеся к глотке врага. Выбит один глаз.

Рухнула на колени Кэрдин. Приподняла тяжелую голову. Мертв. Метвее-мертвого. Значит вот так мелкие людишки решили отомстить ей. Они и вправду не посмеют стрельнуть в неё даже из-за угла. Но мелкие мерзкие твари всегда разглядят щелочку на сверкающей броне исполина.

Встала в полный рост. Развернулась к забору.

Трое новых полицейских с одинаково недочеловеческими физиономиями, вечно околачивающиеся тут, чуть не бросились наутек. Очень уж было похоже, что дракон-оборотень из страшной сказочки обернулся человеком и отправился прогуляться. А менты эти из разряда тех, что за последние полтора года раз по шесть знаки различия меняли. И каждый раз искренне надеясь, что эти-то платить будут больше.

Формально у Кэрдин сейчас нет никаких должностей. Но несмотря ни на что, вопреки всему, она остается той, кем была — Бестией!

— Эй вы! — звенит в утренней тиши мало похожий на человеческий голос, — Сюда!

Мало кто может перечить дракону. И эти трое не из их числа.

— Ты! Пошел за лопатами! Ты и ты! Поднимите его. Накройте вот этим. И в грязь упал с плеч черный кожаный плащ. Блистающая красавица Кэрдин.

— Оружие на изготовку!

Подняты пистолеты в воздух. Секундная тишина.

И вновь звенит нечеловеческий голос.

— Пли!

Снова. И снова.

Склонилась к могиле.

— Прощай друг!

И вспомнила, что так и не дала собаке имени.

Символика новая — тоже довольно интересна. В первую очередь отсутствием общепринятых государственных символов как таковых. Герба, флага и гимна, такого чтобы устроил всех, естественно нет и в проекте не придвинется. Старый имперский флаг вешать — левых демократов от него тошнит, триколор — Чёрные нос воротят. Относительно флагов приняли решение так сказать. Вопрос о государственном отложили на потом. А имперский без некоторых деталей и красно-чёрный со звездой объявлены приравненными к государственным. Именно приравненным, а не государственным. Кто себя каким считает, такой флаг и вешает. И зачастую тоже где надо и не надо.

Сумбур во флагах — только иллюстрация ко всеобщему сумбуру в мозгах. Путаницы после свержения самых демократичных меньше если и стало, то не намного.

Да и слепому видать — альянс Чёрных с левыми демократами и умеренными правыми — союз по принципу — кто враг моего врага. В долговечность коалиции не верит никто из создавших её. Вопрос в том, долго ли этот союз простоит.

На Марину попросту нет времени, и она снова живет у Софи, благо та не пожелала занимать никаких должностей, хотя ей и предлагали пост министра культуры. ''У меня и так слишком много разных лиц, и добавлять к ним ещё и чиновничью харю я вовсе не желаю!''

Правда, теперь Софи живет в городе. Но вовсе не в своих апартаментах в Старой крепости.

Марина снова ходит в ту же балетную школу, что и раньше. Напару с Эрией. А те кто недавно травили их, теперь стали перед подругами заискивать. Как дети, так и взрослые.

Что там произошло в школе, М. С. точно не знала, но цинизм, сарказм и призрение к сверстникам в словах Марины поразил даже М. С… Да все это ещё подано под такой милой масочкой!

В дерьме валять маленьких поганцев всё-таки не стала. Но и забывать никому ничего не забыла.

Еггт доченька, можно не сомневаться, да ещё какой Еггт!

Демонстративно одевается как старшая школьница. Формы такого размера, конечно, не шьют, но ведь и счета Софи теперь не блокированы.

А Марина ещё и всем демонстрирует, кто она. Медаль ''25.IV.965 '' получила (не иначе без Кэрдин тут не обошлось) надевает с красным бантом, и в школу так ходит. В пику всем.

Я мол, одна такая, неповторимая.

Да и если разобраться, за свои выходки на суде девчонка не медали, а ордена заслуживает. И немаленького.

Без матери Марина часто скучает, но когда проводишь проводить с ней время подолгу, достаточно быстро начинаешь уставать от её шумности, громогласности, и каком-то невероятном умении оказываться повсюду. Марина любит тишину, но М. С. и тишина — несовместимые понятия. Причём, без разницы, в хорошем или плохом она настроении.

Но стоит ей уехать, или Марине вернуться обратно в школу, как по всепроникающему шуму начинаешь скучать. В шуме кипит настоящая яростная жизнь, жизнь, где хватакт всякого, но одного точно нет — фальши. М. С. смеётся искренне, и столь же искренне ненавидит. Всё, что ни делается, делается от души. Хотя Марина и сомневается в том, что М. С. не задумывается о последствиях своих слов, и, тем болеее, дел.

Марина иногда жалеет, что мама так мало проводит времени с ней.

То, что у неё нет отца, не удивляло никого, что взрослых, что детей. Военное поколение. У многих отцы и старшие братья с войны не вернулись. А вот то, что братьев-сестёр у неё нет, казалось странным. Многие не верили, когда Марина говорила, что её мама — танкист.

Как-то раз даже заявили, что мам — танкистов не бывает. Результат — подбитый Мариной глаз. Даже ни сразу поверили, что синяк поставлен Мариной. "Отвр" по поведению ставили с видимой неохотой. Но никуда не денешься — уж очень качественный синяк получился.

Марина думала, что мама будет ругаться, но та только расхохоталась и одобрительно треснула Марину по спине. Марина с трудом удержалась, что бы не поморщиться. Силу мама контролировать не умеет совершенно.

— Так его! Пусть теперь знает, что за любую болтовню следует отвечать.

Марина убирает ранец в пристегнутую к мотоциклу кожаную сумку. Привычно отмечает, что многие косятся, только вот не поймёшь, на маму, или на неё. Видимо, здесь ещё не привыкли к колоритному облику Марининой мамы. Как-никак, далеко не у каждой будущей балерины мать разъезжает на армейском мотоцикле, в танкистской кожаной куртке и с толстенной сигарой в зубах, да ещё массивную деревянную кобуру на виду носит.

Поехали!

У Марины уже не раз спрашивали, не страшно ли ей так ездить. Она только плечами пожимает. Сколько себя помнит — всегда с матерью на мотоцикле без шлема ездила. Чего бояться-то? Марина усмехнулась. Её первый приезд в школу запомнился многим. Оглушительный рёв мотоцикла, мама лихо тормозит у главного входа, Марина легко спрыгивает с мотоцикла. Такого количества удивлённых лиц одновременно Марине видеть ещё не приходилось. Мама была чем-то очень довольна.

Свободная минутка выдалась, заехала за ней в школу. Только закончился последний урок, и на дворе шум, гам и беготня. Старшие классы ещё учатся. А семи — тринадцатилетние носятся по двору. Голубые и светло-серые платья. И сквозь гурьбу веселящихся детей как нож сквозь масло идёт она. Марина-Елизавета. Их высочество по духу в гораздо большей степени, чем по крови. Не по годам строгое, и кажется вовсе не умеющее улыбаться лицо. Ни смешинки во взгляде. Холодок берёт от взгляда зелёных глаз. Морозной гордости — на десятерых взрослых хватит, и ещё останется. Чёрный костюм-тройка, черные лакированные туфельки. И тоже, как у взрослых, на высоких каблучках.

И даже сквозь шум слышен их стук по асфальту.

Вызов во всем. И вызовом всем и вся сверкает медаль. Только росточек и говорит о возрасте. Ох и не любят таких, кто слишком уж выделяется! Но ей-то это прекрасно известно. Но все и вся должны знать — она одна такая.

Все знают, кто мать Марины. Но все запомнят кто она. Не благодаря матери. А благодаря ей самой.

Умение держать себя, чувство стиля — безусловно от Софи и Кэрдин. А вот норов и мозги — материнские. А вот характерец — собственный. Излишне причудливый.

М. С. стоит у джипа. Чуть впереди — машина с охраной. Ещё одна сзади. И охрану почти в принудительном порядке навязала Кэрдин. ''Я генерал-лейтенант безопасности, в пересчёте на армейские чины, генерал армии. А ты только генерал-полковник. И как старший по званию, приказываю ездить по городу с охраной''. Очередной предложение, от которого невозможно отказаться.

Словно волна пробегает по двору.

Как от упавшего камня…

Хотя нет, не от камня. Словно по глубине, среди вертких рыбок скользит вроде бы похожая на них, но абсолютно иная она. Чёрная торпеда. Созданная для водной стихии. Но противоречащая зеленоватой глубине и всем мыслям и стремлениям рыбок. И им не понять, куда несётся она. И где завершится бег. Ибо иная она. И иные силы вдохнули подобие жизни в кусок металла. А может, и не подобие. А жизнь. Иную. Короткую, но яростную.

Дети смотрят на них. На мать и дочь. Дети ещё не научились прятать чувств. Только не детские чувства уже во взглядах. У большинства — удивление. Но ненависть у одних. И восторг у других. И на все есть причины. Зачастую не осознанные ими. Но у кого-то отец или мать убиты демократами. А у кого-то — Чёрными.

Не их вина, что они слишком рано столкнулись с жестоким миром взрослых. Но многим уже охота поиграть в жестокие игры своих родителей. Да иные уже и пытались поиграть не в свои игры.

Ближе к зиме, М. С. под благовидным предлогом попытались удалить из столицы. Как замминистра обороны (министр — прославленный маршал на восьмом десятке лет, назначенный из соображений — лишь бы не мешал нам власть делить) М. С. хотели назначить командующей войсками Северного военного округа. Отправить в почетную отставку то есть. Но столь глубокомысленные планы в этом сумасшедшем городе невозможно долго сохранять в секрете.

Смещать командующих округами и назначать новых мог как верховный совет обороны, так и министр обороны по представлению зама. М. С. успела раньше, и новым командующим на севере назначен человек М. С…

Судьба империи решается в столице. Не бог весть какая истина, но столицу надолго нельзя оставлять никому. И без разницы, что тебе небезразлично — страна или возможность туго набить карман.

Вот тут-то и рвануло. Стоило только Чёрным покуситься на свежезародившуюся частную собственность и поднять вопрос о национализации недр и крупных предприятий. Коалиция затрещала по всем швам. Никто не хотел терять доходов и сверхдоходов. Но и Чёрные не хотят отступать.

Умеренные пытаются амнистировать прежнее правительство. Чёрные требуют суда. С фактически предрешенным приговором.

М. С. за своей подписью издала-таки указ о национализации нескольких крупных предприятий, воспользовавшись дырами в ''Законе о формах собственности''. С формальной точки зрения подобных прав у неё нет. Ну, да в наше время с разделением властей большие проблемы. И права есть зачастую у тех, у кого просто больше вооруженных сторонников. Или кто громче орет на митингах.

Результаты указа сказались уже на следующий день: машину обстреляли. Стрелков задержали: вроде бы обыкновенная гопота… Ну-ну, так и поверили.

Толпы собираются у телецентра и резиденций правительства. Опять под триколором. Опять орут о свободе. И жрут водку, щедро раздаваемую организаторами митингов.

Другие митинги, под иными лозунгами, гораздо более многочисленны. Но СМИ вопят только о первых.

— Сидим значит, — тягуче проскрипела М. С…

В ответ- молчание немногим отличающиеся от гробового. Они сидят мрачно и молча, словно раздавленные, засыпанные здесь как в подорванном бункере. Просто сидят, погружённые в тупую тоску и безысходность. Последние солдаты империи…. Бывшие… Совсем недавно они ещё что-то могли, чем-то командовали, за что-то отвечали. Сейчас же их считают никем и ничем. И у них уже не осталось ничего. Уже нет тех могущественных структур, олицетворение которых были иные из них. Нет их армий, нет их кораблей. Полями руин скоро станут заводы. Ничего не осталось.

Была только глухая тоска и страшная боль за происходящее в стране.

Огромный дом на окраине города. Административное здание одного из построенных, но так и не введённых в строй заводов. Один из обломков одной из уже почти рухнувших структур империи. На полуофициальном жаргоне- ''лежбище N3''. Зачем оно создавалось- никто толком не знал. Хотя некоторые из сидевших в нём когда-то возили сюда ящики с автоматами и консервами. Никто не думал, что они когда-то понадобятся. А вот пригодились.

Сейчас они доживали последние, как казалось, часы того великого, прекрасного и ужасного мира, который вот-вот должен был уйти навеки.

А на его место должно было выползти что-то склизкое, выползти и начать обгладывать ещё тёплое мясо с тела ещё, может быть, живого исполина.

Они и были последними живыми клетками того исполина. Исполина, словно ужаленного чудовищной змеёй, яд которой каким-то немыслимым образом парализовал волю. Только на них почему-то не подействовал яд. Другие- либо ушли навеки, либо плюнули на всё, либо сломались, либо переметнулись, либо окончательно запутались в происходящем и разуверились во всех и вся.

— Дайте мне пять человек, — вдруг глухо сказал один из сидящих за длинным столом. Вернее, сейчас он уже стоит. Стоит, тяжело опираясь руками на стол. Молодой подполковник. Грубые черты лица, колючий взгляд, пудовые мускулы, звериная и почти слепая ненависть к Гражданскому союзу, — Дайте. У меня штабной автомобиль. Там броня. Рванём к их централи. Я её как свои пять пальцев знаю. Эти гниды из их охраны вполне могут бухать всю ночь. Всех их, бля, покрошим в мелкий винегрет. А с нами — будь, что будет. Я сдохнуть, сдохнуть готов, но увидеть, как из этой твари, президента, бля, кишки наружу повалятся. Только дайте мне пять человек.

Никто из сидящих ни на миг не усомнился в словах подполковника. Все знают, на что он способен. Профессионал он, каких поискать. Сказал пять человек нужно — значит нужно действительно пять, а не три и не семь. И он сделает так, как сказал. Звериная ненависть кипела в нём. Но она никогда не застилала его холодного как полярный лёд рассудка. Что говорить, половина из сидевших за столом с удовольствием бы пошла вместе с ним. Другая половина не пошла бы только потому, что их профессионализм и их умения лежали в других сферах.

Но сейчас всё разрушалось, и в непосредственном подчинении у полковника находился один человек. У остальных было не лучше. Если не хуже. Кому отдавать приказы? Кому подчиняться? Амбиции многих из них не просто высоки, а очень высоки.

В том мире, который, казалось, вот-вот должен уйти для этого хватало причин. В том, что надвигалось, они в лучшем случае не нужны. Они молчат. Они ждут того, что скажет та, которая собрала здесь большую часть их. Хотя и она сама, наверное, толком не знала зачем.

Но они пришли по зову, пришли все. Те, кого совсем недавно называли Чёрными Саргоновцами.

Вставать она не стала. И даже руку от лица не убрала. Она не столько сидит, сколько безвольно полулежит в кресле, прикрыв рукой глаза, и беспрерывно крутя в другой карандаш.

— Пять человек, говоришь… Ну дам я их тебе, допустим, и ты может, проскочишь до их централи. И покрошишь какую-то долю этих сволочей в мелкий винегрет. Обратно, ты конечно, вряд ли уйдёшь.

Подполковник хотел что-то сказать, она не дала, и без перерыва продолжила.

— Ну, а дальше что, ты подумал? Знаю, что нет. А будет вот что: Завтра все их газеты выйдут с вот т-а-а-а-кими заголовками вроде ''Раздавите гадину II'', ''Чёрные показали своё истинное лицо'', ''Твари должны умереть'', ''Свободный народ покарает убийц мучеников свободы'', дальше сам можешь попридумывать. Их СМИ поднимут такой вой, что у тех немногих, у кого ещё остались мозги, они замутятся окончательно. И от нас отвернутся уже все. И стадо будет требовать суда над нами. А нам, блин, останется только либо пальнуть себе в висок, либо лапки кверху и поплестись в их полицию сдаваться. Ибо нас сумели сделать почти никем, и после такой выходки скатимся до уровня обычной банды. И исчезнем вместе с этой страной. Буль-буль. И кругов на воде не останется. Нет, людей я тебе не дам. И больше сегодня актов индивидуального террора можете не предлагать. Кости лежат не так. У нас один, и последний бросок. И мы его должны использовать по полной. Так чтобы они, а не мы легли костьми, так чтобы это от них, а не от нас не осталось могил.

Подполковник, чеканя слова, произнёс.

— Для страны уже вырыта могила. В неё уложено уже почти всё. Мы — последнее, что ещё не там. Промедлим — завтра уложат и нас. И засыпят.

— Мы не в театре, Димочка. Сядь!

Он скорее не сел, а рухнул в кресло. Медленно встает сосед подполковника. Тоже подполковник, но женщина.

— Сидим мы тут, толи христиане первых веков, толи стая волков, обложенных флажками. Как ни глянь, а погано. Сидим, чуть ли не мировые проблемы решаем. А припомни какой-нибудь Гретт про наше лежбище. И привет! Прикатит сюда батальон. И что мы тогда запоём? Ну, человек сто с собой, может и прихватим. А толку? И от всех нас, и от всех наших рассуждений.

Так что, если никто не подкатит, и ничего путного не придумаем, сяду-ка я, Димочка, в твой автомобиль. Да прошвырнусь до этого славного домика, и если повезёт, то взгляну перед смертью, действительно ли красная кровь у этих демократических выродков, или как у выходцев с того света, зелёная.

— Я ухожу!

— Я не отпускаю.

— Иди-ка ты знаешь куда, Марина. В последние дни мира не действует дисциплина. Дай мне умереть, как подсказывает честь. А сама сиди и жди неизвестно чего. Я ухожу.

— Уходи, — не убирая руки от лица сказала М. С., - Надеюсь, мы ещё увидимся.

— Высади меня здесь.

Дмитрий резко остановил машину.

— Бежишь?

— Нет. У меня другая работа.

— Зачем ты пошла?

— Она кое-что велела мне сделать. Пусть думают, что я с тобой.

— Зачем?

— Так надо.

Решил всё-таки не лезть в административные здания. До утра там все равно не будет крупных чинов, а стрелять сонных охранников- сомнительное достижение. На тридцатом километре от шоссе убегает в лес ничем не приметная дорога. Кто поедет- наткнется на шлагбаум и приветливую надпись висящую на нем: ''Запретная зона. Охрана стреляет без предупреждений''. Центр связи с округами. Там и сейчас находится значительная часть генералитета. На бумаге — нейтрального. На деле же… Тупейшее, граничащее с преступлением желание ''Не допустить вмешательства армии в политику'', ''Сберечь вооруженные силы для борьбы с внешним врагом''. Красивые фразы, а на деле — поведение холопа перед барином ''Чего изволите?''

Не трусость — а полная безынициативность и боязнь ответственность брать на себя ответственность за что бы-то ни было: от пальбы по самолету воздушного хулигана, до полной отрешенности от событий в момент величайших потрясений, в момент гибели страны. Пусть там, наверху разберутся, а моя хата с краю. Простая, удобная и мерзкая позиция.

''Моя хата с краю'' — таких Дмитрий ненавидит особенно сильно. Охраны не опасается — сможет повести так, что обалдевшие от кучи противоречащих друг другу распоряжений головорезы, примут его за важного чина неизвестно кого представляющего, и пропустят внутрь.

Застрелить несколько чинов, проникнуть в машинный зал, и выйти на связь с округами. Он не питал иллюзий что сможет поднять кого-то. Но пусть хоть узнают, какое же грандиозное предательство происходит в столице. Офицеры связи на постах не имеют оружия. Он будет говорить. Говорить, пока не будет убит.

Конец неизбежен!

Но в округах всё-таки узнают правду!

Остается идти через город. Город где нет никакой власти, и где властвует толпа. Пока распавшаяся на молекулы, занятые грабежом. Можно прикинутся одной из этих молекул. Мелкие хищники уступают дорогу крупному. А он вооружен, и по определению одна из очень крупных молекул.

Что-то горит, но криков не слышно, и никого не видно. На перекрестке армейский грузовик. Задний борт открыт, внутри пусто. Дверцы распахнуты, лобовое стекло в отметинах от пуль. На сиденьях — кровь. Двигатель ещё теплый. Капот буквально изрешечен. Зачем-то размотан трос лебёдки.

Что дальше?

Светает.

Мимо пройти не удалось. Толпа безмозгла, но наблюдательно. Окликнули:

— Эй человече, ты кто такой.

Иные взяли оружие наизготовку.

Дмитрий резко распахнул плащ.

— Я Чёрный!

Ждал выстрелов. Ждал конца.

Не происходит ничего. В толпе переговариваются, приглядываются. Но автоматы где висели, там и висят. Один выходит вперед.

— Ты и в самом деле Чёрный?

Типа этого слушают явно только потому, что при грабеже склада, он пулемет прихватил. Сам здоровый, а с пулеметом, да лентой на шее ещё больше кажется. Ещё одна лента вокруг каски намотана. Вояка бывалый, но для людей его возраст это значит примерно столько же, как ''рыжий'' или ''чернявый''.

— С нами пойдешь?

— Нет. Пристрелить и здесь можете.

— Ты дослушай хоть. Солдаты мы. Не банда такая-то дивизия. Устали от бардака. Офицеры сбежали. Нарполы орут- передавайте им склады. А сами магазины грабят, да народ обижают. Мы смотрели. Потом надоело. Вышли. Побили их. Такое зло от их скотства взяло — ни одного не оставили. Не знаем, что делать. Вроде они властью были. Но как-то по скотски себя вели. Вроде мы власть, и всё нам дозволено. Говоришь, Чёрный. Мы ни с кем быть не хотели. А теперь сами для столицы вроде Чёрных стали. Ладно, хоть пустого трепа от вас мало было. Говори, что делать. Шлепнуть всегда успеем, а сейчас говори. Что делать? На столицу идти? По домам расходится? Как Чёрный говори.

— Чёрный вам скажет: Страну спасать надо.

Повернулся, сунул руки в карманы плаща, и пошел прочь. Знал — в спину не выстрелят.

Догнали.

— Да куда же ты? Наши казармы в той стороне.

Следующим утром грузовики покатились к столице.

— Ну, комиссар, двинули!

— Двинули, командир!

Она оказалась в центре того, чего по её мнению, быть не могло. Тот, от всей души презираемый и ненавидимый ей народ, народ готовый за выпивку продать и предать всё, что можно, народ, состоящий в лучшем случае из двуногих скотов…

А скот уже и не был скотом. А был снова состоящим из людей народом. И она теперь мысленно бешено смеялась над собственными взглядами. Да, она ошиблась, и как ошиблась. Но другая сторона ошиблась гораздо больше.

Значит, стадо, толпа или быдло вышло на кровавый погром и грабёж. Стадо! Как бы не так. Погром? Размечтались. Это не погром. Это… Ага, уже бунт. Пожалуй что и бунт. Далеко не бессмысленный, но беспощадный. Да это уже и не бунт. Это восстание.

Пока ещё никто не стрелял, но крови уже в избытке.

Трубы палки, прутья решёток яростно колотили в щиты. С той стороны не менее яростно работали дубинки. Собственно, стены уже нет, она распалась на несколько очагов ожесточённых схваток. Стоны, крики, команды и отборный мат. Всё сразу висит в воздухе над улицей.

Тут группа дружинников и демонстрантов прижала к стене дома, и лупит человек двадцать полицейских, там солдаты окружили и избивают дружинников с демонстрантами. Несколько человек, как в форме, так и в штатском уже или лежали на асфальте, или пытались отползти туда, где были свои. Иногда их подхватывали и доносили либо до стены грузовиков, либо до баррикады, иногда начинали бить.

Между группами дерущихся мечутся одиночки. Одни стараются поскорее выбраться из этого кошмара. Другие ищут чужих одиночек, ищут, чтобы обрушить на них стальной прут, палку или резиновую дубинку. И чтобы тот повалился на асфальт. И ногами, чтобы не встал.

И Сашка одна из таких одиночек. И было в ней что-то такое… Пьяные от схватки рабочие почему-то чуяли, что этот офицер в парадной форме и шлеме с плюмажем заодно с ними, а не с теми, что в куртках кожаных и круглых шлемах.

А ей надо найти Геренгера. А где его здесь найдёшь?

У стены грузовиков уже заканчивала построение вторая стена. Тускло блестят белые шлемы из за щитов. Скоро двинется и она.

Полковник решила идти к баррикаде. Может, Геренгер окажется где-то там, а может, он и где-то здесь, орудует отобранной резиновой дубинкой, или уже лежит с размозженным черепом.

Она его знала только по тому, что читала в досье М. С., а судя по тому, что там написано, от такого человека можно ждать чего угодно.

— Мама! — с истошным, почти звериным криком мимо полковника бежит девчонка-подросток. Ну, её-то что вынесло в это кровавый бардак?

За ней — детина под два метра, один погон сорван, лоб разбит. Осатанел на всех и вся. Лишь бы дубинкой по хребту. Эту тварь, и неважно какую.

Полковник поняла, что полицейский девушку догонит. И изобьет её так, что она в лучшем случае ещё долго не встанет. Ибо дерущиеся с обеих сторон уже перешли некий предел. За которым пощады уже нет, и сбитого с ног врага будут лупить до тех пор, пока он шевелится.

Но девушка врагом полковнику уже не была, а полицейский теперь был.

Он заметил только кого-то, вставшего у него на пути. Заметил руку у левого бедра. И хлестнувшую по груди острую боль. И почувствовал кровь. И разглядел полковника с шашкой в руке. И горящие безумной ненавистью глаза.

Это она рубанула его, распоров и кожанку, и мундир, и пройдя клинком по коже и костям. Рана неопасная. Сейчас эта сука свалится.

Полковник никудышная рубака, но намерения полицейского слишком уж очевидны.

И полицейский взвыл дурным голосом и повалился на колени, выронив из почти что отрубленной руки дубинку.

Полковник шагнула назад. Она ещё не озверела до такой степени, что бы рубить в капусту всё, что шевелится.

Молодой парень, судя по виду — из студентов, пробегал мимо. Остановился на мгновение. Раненый полицейский и похожий только на фанатика полковник с шашкой в руке. Он заметил лежащую на дороге дубинку. Покосился на полковника. У той ведь есть сабля. Подхватил дубинку и побежал.

Впрочем, бегущих сейчас стало больше. К стене прижимались избитые полицейские, у которых уже отобрали щиты и дубинки, а кое у кого и каски. Оставшиеся — кто бежал, кто брёл к взбухающей в начале улицы новой стене. Из за которой уже торчали водомёты пожарных машин. И немного за ними — большегрузные грузовики. А в них — ощетинившаяся объективами фотоаппаратов и окулярами телекамер, не хуже чем стволами пулемётов журналисты- главные бобики демов. Демонстрирующие для тиражирования по всему миру звериный образ чёрных саргоновцев.

Вот кого сейчас больше всех ненавидели дружинники и демонстранты — эту обнаглевшую, сытую, самовлюблённую и самодовольную толпу. Тех, кто свободу понимал как вседозволенность, закон — как нечто второстепенное, предназначенное только для обслуживания их, короче, как безнаказанность, тех, кто звали свою страну ''империей зла''.

Как же их сейчас ненавидели те, кто лупил полицейских. И сам получал удары, и валился, заливая кровью асфальт.

Но здесь толпы уже нет. Есть что-то иное. Вторую стену щитов заметили и на баррикаде.

Крики команд. Топот бегущих. Навстречу одной стене развернулась другая. Уже тоже поблёскивающая кое-где щитами и касками. И довольно у многих были уже полицейские дубинки… Но водомётов у них нет.

Сашка тоже побрела к стене. На мгновение щиты раздвинулись, пропуская её. Там, за стеной, на неё, наконец, обратили внимание. Среди остывавших от драки людей полковник в парадной форме с шашкой в руке выглядит… не то, чтобы странно, в стене стояло несколько отставников в полковничьей форме, а просто как-то не так.

— Откуда вы, полковник. — окликнули её.

Она, даже не обернувшись, сказала.

— Мне к Геренгеру. Я от М. С…

Вокруг стало тихо. Значит, для них эти две буквы ещё что-то значат. Неплохо для начала.

— И чего же она хочет? Чтобы я с полусотней автоматов пытался прорваться к мосту? И переложил все своих людей? Ты что, с бодуна!

Сашка ответила очень медленно и спокойно. Она тоже из разряда нервных людей. Но никогда не вспыхивала в определённых ситуациях. Сейчас как раз была из таких.

— Не надо на меня орать. Если я всё правильно поняла, дело упирается в отсутствие у твоих людей оружия. Так?

— Да так. — нервно ответил Геренгер.

— А если я его тебе дам, что скажешь?

— Да где ты…

Сашка прервала его.

— Я поставила прямой вопрос: что ты будешь делать, если я дам тебе оружие. И желаю получить такой же прямой ответ. На пустую болтовню у нас у всех нет времени.

Геренгер задумался на несколько секунд, а потом сказал.

— Тогда я выполню этот её приказ. И буду выполнять все последующие. И все будут их выполнять. Но…

— В нескольких кварталах отсюда три грузовика с оружием и патронами. Два сломались. Найди автомехаников и мы их приведём.

— Где грузовики.

— Я сказала. Там верные мне люди. Если не подойду я, а будет кто-то другой, то они взорвут машины. Только и всего.

— Я найду людей.

Организация у него, явно было четко продуманная. Никакой толкучки. Словно воинская часть оружие получает. Хотя с другой-то стороны. Они если не все, то многие на фронте были и старые навыки они ещё вовсе не забыли. Тем более, что в такое время забывать, как обращаться с оружием может быть очень вредно для здоровья.

— Бери людей, полковник, и к вокзалу. Была уже там?

Видел бы сейчас Сашку кто из того мира — не узнал бы. Да и испугался, пожалуй. Испугаешься Валькирию. Бешеную Валькирию, способную повести людей хоть на пулемёт, хоть к чёрту на рога. И пулемёт первой лентой подавится. И рогатый не факт что свои рога унесёт.

Бешенство, ярость, ненависть и уверенность в своей правоте горит в глазах. И ей верят. И в неё верят.

Геренгер вопросительно смотрит на неё. Словно спрашивает, кто здесь командир. Да нет никакого вопроса.

— Вокзал, значит, брать — со спокойной уверенностью говорит Сашка — ничего. Возьмём и вокзал.

И взяли.

— Обложили всех. Предложить сдаться?

— Нет.

— А что?

— Штурмовики сейчас подойду. С зажигательными. Ну, а вы смотрите, что бы не потухло. И горело ясно. Снарядов хватит?

— Так точно. А если побегут?

— Загонишь обратно. Не маленький.

— Значит, всех их?

— Всех!

— Давно пора.

— Действуй!

Дмитрий кладёт трубку. Злорадно усмехается. Ну, что дерьмократенькие, здесь вам не девяносто третий год. В труху вас.

И империя будет стоять!

Веками! Не сгубить скотам созданного людьми!.

Свет в огромном здании резко потух.

— Что это?

— Электростанции-то у нас… Обрубили гадов. От канализации, наверняка тоже.

— В здании автономные генераторы. — недовольно буркнул Дмитрий. — А в дерьме мы им захлебнуться не дадим.

— Генераторы, говорите… А соляра где? — с усмешкой спросил лысый артиллерист, — Они её всю когда ещё миррены тут были им и продали. Барыги! Я как раз водилой был, и цистерны гонял. Один генератор тоже вроде бы раскурочили.

— Прожектора подвозят.

— Эх, сейчас посветим!

— Во палят! На хрена им столько пулемётов?

— Дык. Наши же на соседней площади частенько митинговали. Небось штурм и хотели спровоцировать, да покласть штабелями.

— Ну, мы им сейчас и помитингуем.

— Готово! — крикнул лысый от орудия.

— Огонь!

На уровне третьего этажа возникло серое облачко.

— Беглым!!!

— Крепко строили! Не взять так сразу.

— Сам бетон возил, высшей марки. А теперь!

— Не плач, новую отстроим, как гадов добьем!

— Кто там ещё? ТТ что ли прется? Его пушка тоже не возьмёт!

Посветили фонарем. Ползет по улице нечто с разбитыми фарами. Дорожный знак между вторым и третьим этажом сшибло. Шасси ТТ, а на нем вместо башни здоровенная рубка со скошенной передней стенкой, а из неё какой-то обрубок торчит. Калибром в метр, примерно.

— Асфальт месяц назад клали. Хана ему!

Взрыв хохота.

Сооружение на четырех гусеницах. Не узеньких. Так что где проедет — считай четыре готовых канавы прокопаны, асфальт тут, не асфальт.

— Штурмовая мортира…

— Так штурмовать не приказано.

— Дык, потому и штурмовая.

— Не понял.

— Потому и штурмовая. Объясняю популярно: после неё штурмовать уже нечего!

— Совсем?

— Ага.

Нечто натружено взревело. Ползет дальше.

Гигантский обрубок дрогнул, и пополз вверх. Выхлоп пламени. Грохот. Огненная звезда рванулась вверх по огромной дуге.

— Пошла родимая!!!

Звезда ударила в крышу. Прошла секунда… Вторая. Из окон первых двух первых этажей ударило пламя. Громыхнуло. Облако пыли. Угол здания оседает.

— Теплая ночь…

— Скоро вообще горяченькой будет.

Телецентр пылает весь. Пламя рвется из окон. Поднимается густой черный дым. Уже не кричат. Уже не стреляют.

А может, ещё и кричат. Но заглушает все звуки рев пожара.

Здание сгорит до конца. Тушить не станут. Нечисть сгорит вместе со своим гнездом. Живых не будет. С этажей то и дело выбрасываются. С верхних — разбиваются и так. С нижних — даже если и живой. На гладкой площади не уйдёшь от пулемётов. Громыхнет очередь. И всё.

Мертва башня. Мертва мерзкая игла. Столько лет вливавшая отраву в умы и сердца.

Но теперь пришел час расплаты. За всё.

Агонизирует тварь. Агонизируют паразиты. Все их разновидности.

Как сказали про похожих на них в другом мире — ''Слазь, кончилось ваше время''.

Пропаганда это оружие. Информационная война — тоже война. Но на любой войне бывает ситуация, когда звучит приказ — пленных не брать.

Сегодня самовлюблённым паразитам, возомнившими себя лучшими людьми Великой страны настал конец.

Опухоль мало прижечь. Её надо выжечь. И чтобы ни одной больной клетки не осталось.

Только легко ли сражаясь с чудовищами не стать подобным им? И нет ответа на этот вопрос.

М. С. стремительно идёт по анфиладе. Гвардейцы, завидя её, разбегаются. Хотя за ней-то человек пять. Но на площади- полгорода. И танки. Ликуют. Здесь слышно.

Ладно, хоть не орут пока ''Долой императора!'' Хотя, если честно… Стоит подумать.

А вот и он. Киношно устроился в своём киношном кабинете. Сожрать или пусть живёт?

Двери за спиной закрываются. Ну, автоматики-то тут всегда было выше крыши.

Оба молчат некоторое время. Не друзья, не враги они. Даже не конкуренты. Словно не отец и дочь. Два политика, которым надо выработать какую-то систему взаимоотношений. Хотя бы на несколько дней.

— Корабль тонул… Его било о скалы. А адмирал заперся в салоне со своими офицерами, да ещё подсказывал, как открывать кингстоны. Да выставил охрану у шлюпок, чтобы успеть удрать.

А нам вот что-то тонуть не хотелось. Били мы тех, кто открывал кингстоны, проламывали черепа устроившим пожар в пороховом погребе, заделывали пробоины. Много чего мы делали. Хотя многого не умели. Но иначе потонули бы все.

А адмирал так и не вылез из салона… Ну, пусть и дальше в нем сидит. И адмиральствует. Мы не забыли, что о тоже корабль строил. Будем и дальше относиться к нему, как к командиру корабля. Только пусть больше не показывается на мостике и в машинном отделении. И не подходит к штурвалу. Без него и прочих офицеров управились. Заделали пробоины. Отвернули от скал. Значит, всё-таки можем плыть дальше. Проложим курс — и поплывём.

— Пока стадо тебе рукоплещет… Смотри, скоро оно начнёт швырять в тебя дерьмо. Ибо это стадо.

— Толпа это, а не стадо. А толпу можно увлечь и высокой идеей. От того зависит, кто внушать будет. И чего он добивается. На дерьмо-то поднять легче, чем на высокое. Дерево легче срубить, чем вырастить.

— Она приказала их всех расстрелять. Без разбору.

Никакой реакции. Сашка продолжает есть. Такими новостями аппетита не испортишь. А в суматохе последних дней уже забыла, когда ела нормально. Её временно назначили начальником охраны парламента. В парламенте нет никого, но много ценностей. А в городе ещё постреливают. У обслуги лица как у покойников. Правда, за последние дни убедились, что Чёрные тоже люди, и людоедством не занимаются. Да и за съеденное расплачиваются.

— Ты меня вообще слышишь?

Сашка взглянула на неё. Когда это Софи переодеться успела? Сейчас на ней дорогой чёрный костюм. С пресловутым алым бантом в петлице. Бант шёлковый. У Сашки из новой символики только красная повязка на рукаве. И здесь революционеры предпочитают в своей символике красный цвет. Хотя, зовутся черными.

Только уж слишком киношно выглядит Софи. И чистенько. У Сашки вот руки не дошли форму вычистить да помыться. А Софи уже распространяет вокруг аромат дорогих духов, и маникюру на коротких ноготках позавидовать можно. Вечно всё успевает. Когда только?

— Великолепно. Лес рубят, щепки летят. А там не щепки. Точно знаю, там двое, кто дали приказ перебить всех пленных, когда наши подходили к столице. Может, там и тот, кто в своё время приказал расстрелять меня.

— Там же масса ни в чём не повинных людей!

— Слушай, а чего ты так взъелась? Когда дом горит, стёкол не жалеют. Возьми верх они — тебя бы за компанию с детьми вздёрнули бы на воротах Загородного. Тебя-то понятно, а их за что? Тоже ведь ни в чём не повинные. А меня так и до виселицы не дотащили. По дороге бы разорвали. Кого ты жалеешь? Дерьмо, подобное тому, которое угробило мою Родину. Ну, так туда им и дорога.

Можешь в тюрьму на юго-западе сгонять. Нашли мы там… Наших. И не только. Съезди, посмотри. Полезно будет. Только учти — пара человек от зрелища уже спятила.

Я просто горда тем, что в уничтожении этих паразитов есть и моя заслуга. Пусть маленькая, но есть. Да и тебе есть чем гордится.

Что о них переживаешь, о мрази этой?

— Ты и вправду Чёрная. — изменившимся голосом сказала Софи.

— Я только недавно это поняла. Скоты двуногие заставили меня стать такой. И если сегодня этих скотов станет меньше — замечательно.

— Там ведь не только скоты.

И чует Сашка, что-то не то она сделала сейчас. Сильно уронила себя в глазах Софи. И злишься от этого, но сделать ничего не можешь.

— А такие, как я, кровью умытые, скажем тебе: лучше расстрелять десять невинных, чем пропустить хоть одного виноватого.

— Среди тех людей есть мои… Ну, пусть не друзья, а неплохие знакомые. В моем мире трещина. И по обе стороны те, кто мне дорог.

Софи говорит устало. Всё-то Александра с тобой ясно. Как жаль, что обманулась в тебе.

— Софи, а ты помнишь что эта прекраснодушная интеллигенция сотворила у меня дома?

— Допустим, не только она.

— Согласна. Но сейчас-то речь идет только о них. Не за урок же и национальных гвардейцев ты пришла просить. Ты свой выбор сделала. Они тоже. Когда ''Раздавите гадину'' подписывали. А ты ''Раздавите гадину'' разорвала. На весь мир показала, с кем ты. И всё. Они тебя обратно не примут. Даже если вновь верх возьмут. И тебе их жалеть не советую. Кто не с нами — тот против нас.

— Вот значит как! — с вызовом сказала Софи.

— Значит, вот так! — с таким же вызовом отозвалась Сашка.

Когда-то она считала Софи очень недоброй. А теперь же скрипя сердцем признавала — куда гуманнее чем она Ледяная принцесса. Что-то она там говорила насчёт грязи. Что же, к Софи мерзость и вправду не липнет. А вот Сашка как-то незаметно, и притом по своей воле, вся перемазалась. И горда этим пожалуй. Только тот ли это повод для гордости?

М. С. Подозревает какой-то утонченный розыгрыш. Столько юных нимф — и вроде как с винтовками… Хотя нет, художник явно использовал как образец мирренский егерский штуцер времён Тима II.

— И каково ваше мнение?

М. С. чувствует, что "Императрица" язвит, ну так и мы не лыком шиты.

— Пожалуй, только моя дочь правильно держит оружие.

— Вы правы, девочка подает большие надежды.

— Будь вы мужчиной, представляете, какие бы слухи поползли после визита сюда.

— Они и так поползут. Вспомните недавние события.

— Я помню. Знала, что у девочки сильная воля, но не думала, что настолько.

''А ты ведь тоже чёрная'' — вспомнилось Сашке высказывание Софи. Как давно это было! Целую жизнь и войну назад. В другом мире.

Тогда Сашка не поверила. Тогда… А сейчас Сашка действительно, чёрная и по сути, чёрная потому что до черноты обгорела душа. Тогда казалось, что Марина и Софи слишком жестоко рассуждают о некоторых вещах, и слишком мало ценят человеческие жизни.

Что же, теперь она и сама прекрасно знает, как пахнет кровь, как выглядит смерть, и при случае будет рассуждать также, как Софи тогда. А может, и пожестче.

Какой она была тогда? Уже и не помнит. Сейчас же рука уверенно лежит на эфесе парадной сабли, сабли, в золотую рукоять которой вделана одна из высших наград империи — Золотая Звезда.

Неужели она когда-то, действительно, боялась всех и вся, ей резали слух крепкие выражения, а когда оскорбляли, она плакала. Неужели когда-то всё это было?

Сейчас же её иногда называют в прессе второй М. С., конечно, это очень сильное преувеличение, но всё равно, лестно. Она зла, желчна и раздражительна. Плоховато гнётся левая рука, возле сердца сидят две пули. Ей ещё нет и тридцати.

Ветер колышет чёрный плюмаж парадного шлема.

Всё-таки она не жалеет о своём выборе. Там, дома, она всё равно была всем и вся чужой. Белой вороной. Человеком, опоздавшим родиться. Недолго живут такие как она во времена дикого капитализма (хотя с её точки зрения других разновидностей этого строя и не бывает). Не умеющих устраиваться людей перемешивают с грязью, ломая в них всё, что ломается. Только не ломаются они. Уходят, какими были. Но это там. А она здесь.

Тоже не рай. Но всё-таки поздоровее этот мир. Да и подобрее, пожалуй. Меньше здесь озлобленности и ненависти. Больше добра. Ценят здесь всё-таки людей, а не то, сколько у них денег. Хватает здесь тех, кто ещё не разучился разговаривать на языке товарища Маузера. А любящие лить из пустого в порожнее ораторы таких боятся. Очень. Здесь и за слова, и за дела спрашивают жёстко. Сложно остаться безнаказанным. Ибо есть ещё те, кто не продаются. Власть- у них.

Когда мальчишки раскрыв рты смотрят тебе вслед, это чего-то да стоит. Спроси любого — он назовёт все твои ордена. Круглыми глазами будет смотреть на Золотую Звезду. Дорого стоят подобные взгляды. Там их уже нет. Ибо такое ни за какие деньги не купишь.

Начало лета. В школах недавно закончились экзамены. Сашка была на выпускном вечере. Какой-то мальчишка с недавно проклюнувшимися усиками пригласил её. Как он там к ней обратился? '' Товарищ кавалер Золотой Звезды ''. Эти дети видели путчи, гражданскую войну и революцию. А теперь начинается новая жизнь. У них по крайней мере.

Да ведь и Сашка по годам ещё молода. Тридцати нет. Но выглядит гораздо старше. А чувствует себя… да, наверное, на все семьдесят. Её пригласили не узнав. Просто увидели звезду на груди и старинный меч. Не знают, что она не так уж намного старше их. И о многих бурях, о которых они помнят, она только слышала.

Интересно, каким будет здешнее послевоенное поколение? Это она успеет увидеть.

Выпускной вечер.

Чей-то первый танец. Костюмы, лёгкие платья.

Она совершенно не запомнила, как это было у неё. А танцевать так и не пришлось. И уже не придётся.

Но не разучилась она радоваться за других. И видеть чужую весну жизни. А у неё уже осень. Хотя ей и тридцати нет.

Стоило жить, раз осознаешь, что в том числе и благодаря тебе они могут так танцевать. Есть у них эта весна.

Она неторопливо идёт по площади. В кармане лежит приглашение на официальный приём по случаю Дня Армии, но туда идти что-то не хотелось. Она практически не имеет друзей, и попросту не умеет веселиться. Так что тащиться на приём- это портить настроение себе и другим.

А дома тоже делать нечего, да и к тому же она там уже несколько десяток и так не появлялась. Слишком много возни с освоением новой техники. Вот только был ли в этом смысл? Ведь большой войны в ближайшее время не предвиделось… Хотя… Si vis pacem, para bellum. По старой истине вполне можно жить.

Рядом с Сашкой останавливается машина, номер на дверце говорит о принадлежности к третьей дивизии, а жёлтый пропуск на лобовом стекле — о принадлежности, как минимум, генералу.

Из неё выскочил капитан, козырнул Сашке и сказал:

— Товарищ полковник, вас приказано доставить по адресу тридцать шестая улица, дом восемь.

— Поехали! — ответила она.

Приглашение в гости вполне в стиле Марины.

Эти улицы заселяют самые обычные люди, и Марина, любящая шокировать, живёт именно там. Причём никакой охраны ни в её доме, ни в соседних, нет. Во всяком случае, Сашка их не видела. Практически все знают адрес М. С. и любой может прийти к ней. Другое дело, что она редко бывает дома.

В углу прихожей в углу стоит наградной меч М. С., такой же, как и у Александры, с орденом на рукоятке, на стуле лежит высоковерхая генеральская фуражка и парадная портупея. М. С. дома. Четыре комнаты по бокам коридора, в трёх двери нараспашку, четвёртая заперта. Эта комната дочери М. С., Марины.

Сашка на секунду задумалась, стоит ли снимать шлем, и решила, что не стоит, всё-таки М. С. сначала генерал-полковник, а уже потом друг.

Марина полулежит в кресле, стол перед ней заставлен закусками, явно позаимствованными с сегодняшнего приёма, благо по ещё не позабытому придворному этикету, её присутствие там вовсе не обязательно. А вот как раз отсутствие весьма и весьма желательно. Ладно-ладно, сегодня обострять отношений с императором не будем. О закусках, скорее всего по своей личной инициативе, позаботился один из Марининых офицеров- порученцев, ибо её неразборчивость в еде и пристрастие к выпивке уже стали притчей во языцех.

Ну, закуски дополняют бутылки, разумеется, не с водой.

— Привет, — сказал Марина, — у тебя сегодня жутко официальный вид.

Сашка расстегнула шлем и спросила.

— Много приняла?

— Вон сколько, — Марина кивнула на валявшиеся на полу три пустых бутылки, из чего Сашка заключила, что Марина ещё не выпила ни капли, а бутылки на пол брошены именно для подобных вопросов. Ибо по всей вероятности, ожидается и Софи, всегда весьма интересовавшаяся, сколько сестра пьёт. Частенько и без закуски.

— Ты одна? — спросила Сашка садясь.

— Маришка со всеми своими сегодня в Большом. Там какое-то Озеро.

— Твои шуточки.

— Оставляют желать лучшего, сама знаю.

— У неё каникулы?

— Размечталась, ещё полмесяца вкалывать будут. Впрочем, завтра она будет здесь. Праздник всё-таки.

— Твой дом не самое весёлое место для ребёнка.

— Угу, — отозвалась Марина.

В трёх комнатах, из обстановки, кроме многочисленных книжных шкафов, только два дивана, несколько кресел и письменный стол. Нет даже сейфа, ибо никаких сколько-нибудь значимых бумаг М. С. дома ни держит.

Книги же на всех пятнадцати языках, которые знает их высочество.

В своё время Сашка была весьма сильно удивлена, когда выяснилось, что дома у М. С. нет гражданской одежды. ''А зачем?'' — М. С. в быту почти аскет.

Она взялась за пробку бутылки.

— Сейчас поминать будем или Софи обождём?

— Обождём.

— Ну, жди. От меня ничего не надо?

— Нет.

Каждый раз при встрече Марина задавала ей этот вопрос, и каждый раз Сашка отвечала отказом. Её и так все считали протеже М. С… А ведь она была только её другом. Но от молвы никуда не денешься. Тем более, что М. С. частенько проявляла заботу о людях, предоставляя отпуска, квартиры и тому подобное отличившимся в прошлом саргоновцам. И частенько не в ответ на просьбу, а просто так. Решила, что этому человеку что-то нужно — и помогла. И никогда не ошибалась.

Только вот Сашка, со своей точки зрения, ни в чём не нуждалась.

— Ты, кстати, ещё долго служить собираешься?

— Видимо, да. Ни на что другое я, всё равно, уже не годна. А служба — и довольно престижна, и прибыльна. А что?

— Готовится некоторое сокращение армии., в первую очередь за счёт старших возрастов и женщин- военнослужащих из боевых частей. — словно бы невзначай сказала М. С.

— Всех женщин?

— Ещё не решили, но видимо да. Кроме меня разумеется. Шапку Мономаха или Трёхрогий венец только с головой можно снять.

— А как же я.

— Ну, выгонять спецов, подобных тебе, мягко говоря, глупо и расточительно. Подобных тебе решено перевести на преподавательскую работу в военные училища. Относительно тебя есть мнение присвоить генерал-майора, и назначить начальником Третьего Артиллерийского училища.

М. С. прищурилась. Сашка прекрасно знает, раз она говорит ''есть мнение'', то это значит — это её мнение. А училище одно из самых престижных.

— Предпочитаю оставаться строевым командиром.

— Ты всё такая же принципиальная.

— Такой и останусь.

— Ты ведь ранена была. Я помочь хотела.

— Я знаю, спасибо Марина, но это не для меня. Во всяком случае, пока.

— А о демобилизации не думала?

— Нет. А почему ты спросила?

— Да просто, война это всё-таки не женское дело. И я думала, что ты, как и многие другие, сыты уже ей по горло.

— Может, и так, только кому я нужна на гражданке. Бывший офицер с расшатанными нервами и без профессии.

— Тебе тридцать, а ты уже полковник. Получи какой-либо диплом, благо для таких, как ты это просто, и в гражданские администраторы. Там очень нужны крепкие кадры.

— Ты знаешь, Марина, я уже не чувствую себя молодой, я устала, и не хочу больше круто менять свою жизнь, так что лучше пусть всё катится по наезженной колее. Я устала.

— Может, ты и права. А с личной жизнью что? Замуж выходить не думаешь?

— От фронтовых мужики шарахаются. А от таких как я — особенно. А у меня ещё и с нервами не то, и детей я вряд ли смогу иметь. Так что закроем эту тему.

— Как скажешь.

Хлопнула дверь в коридоре, и в комнату вплывает Софи. Несмотря на произошедшие события, выглядит она по-прежнему очень стильно. За модой она следит, но, как правило, носит то, что ей нравится. А идёт Софи абсолютно всё. Хотя с нарядами на этот раз она особо не мудрила. На ней очень короткое красное шёлковое платье не иначе как от Младшей Бестии, чёрные чулки, и её разлюбезные остроносые туфельки на шпильках, тоже красные. Прекрасные каштановые волосы распущены. И они закрывают всю спину. На шее — тонкая платиновая цепочка, в ушах — небольшие серебряные серьги в форме сердец, кажется они из того мира. Софи часто носила помногу колец, но сейчас на ней только обручальное. И небольшая красная сумочка через плечо. И как обычно, слегка холодком отдаёт взгляд светло-карих глаз. Снова прежняя Софи. Её высочество ледяная принцесса.

М. С. про себя отмечает, что пистолет в этой сумочке не поместится. А из-за длины платья на бедре тоже носить не сможет. Что-то быстро сестрёнка вновь стала беспечной. Или забыла, к чему это в прошлый раз привело? Ну, это мы с ней как-нибудь потом ещё обсудим. Далеко ещё не спокойно в стране. Но пока надо же отдохнуть, в конце концов!

Сашка в этот момент почти позавидовала Софи. Та старше её, и имеет двух детей, но выглядит куда лучше, чем кажущаяся сорокалетней Сашка. Софи по виду никто не даст больше двадцати лет. Если не меньше. Она кажется ослепительно прекрасной и юной девушкой. А ведь она уже не такова, ей четвёртый десяток. Или это чужая кровь да наследственность от императора так подействовали? Хотя, нет, Марина-то выглядит старше, чем есть на самом деле.

— Нахрюкались? — спросила она по-русски с неподражаемым прибалтийским акцентом.

— Яволь, мой фюрер! — ответила Марина, небрежно козырнув.

— Меня достали твои шуточки, — снова по-русски.

Она подошла к окну, развернулась и несколько секунд пристально рассматривала Сашку, затем сообщила:

— Ты в курсе, что выглядишь, как выжатый лимон… А ты ведь моложе меня.

Сашка промолчала, а Марина обернулась и сказала.

— Это не тебя, а её расстреливали несколько месяцев назад. Так что заткнись на эту тему.

— Хамлом была, хамлом и помрёшь.

— У тебя училась.

Сашка прекрасно знает, что в последнее время отношения сестёр значительно улучшились, но они обе, особенно при посторонних разговаривают так, что производят впечатление двух лающихся стерв. И не желая слушать очередную перебранку, попросту решила перевести на другое.

— Сергей будет?

— Нет, вчера ещё улетел на север, напару с твоим, — кивок в сторону Марины, — ушастеньким другом.

— Ну, а эти двое торчат на приёме, — сказала Марина, проигнорировав остроту сестры, неизвестно из каких соображений распускающую слухи о её романе с Кэртом, — Правда, вроде обещал зайти Сордар.

Софи многозначительно посмотрела на стол.

— Что уставилась? — прищурившись спросила Марина.

— Сордар, — с придыханием ответила Софи, — на него этой водки не хватит. Тут её только чуть больше, чем на тебя одну.

(Вообще-то, спиртного припасено весьма и весьма значительное количество, и хватить могло бы самое меньшее, на трёх Сордаров, ибо М. С. гораздо больше болтает о своей любви к алкоголю, чем пьет на самом деле. Да и то практически не пьянеет).

— Я сама предусмотрительность, в холодильнике ещё столько же, если Сордар, конечно не принесёт в два раза больше.

Сашка давно не видела старших братьев Марины и Софи. Но о Сордаре преизрядно слышала от обеих сестер. В особенности про пьяные выходки адмирала, и участие в некоторых из них Марины.

Вице-адмирал Сордар Саргон (вообще-то титул и имя его ненамного короче Марининого, но он пользуется только этой малой частью), в ходе Гражданской войны командир одной из речных флотилией.

Ну, уж с флотилией Сашка знакома куда больше, чем с командиром. Эти мониторы и бронекатера весьма много попортили крови шедшим на столицу Тимовским частям и демократам. А залпы ракетных катеров, бывало, начисто выкашивали боевые порядки пехоты в Северном секторе. Командовал флотилией Сордар. Демократы так вообще награду за его голову объявили. Он услыхал о сумме и взревел: ''Да я в двадцать пять раз дороже стою! Я, мать вашу, научу вас людей ценить!'' Сумму вскоре подняли. Потом подняли ещё раз. Потом ещё. А потом по флотилии приказ вышел — одному из номерных бронекатеров присвоить имя ''Маловато будет!''

История с наградой завершилась анекдотом. Всенародноизбранные планировали ввести новые деньги. Большую партию отпечатали у мирренов. Завезли. Разослали по всем подконтрольным территориям образцы купюр…

А всенародноизбранных взяли, и разгромили. Достались победителям десятки тонн макулатуры. Отправленной в качестве сырья на целлюлозно-бумажный комбинат. Даже к коллекционерам почти ничего не попало. А один не лишенный чувства юмора офицер с флотилии водил дружбу с директором комбината. Так что несколько кило сырья перекочевали в чемодан офицера, и были доставлены Сордару. За ''сырье'' даже заплатили. По цене макулатуры.

Адмирал шутку оценил, и послал директору расписку в получении ''награды'' за свою голову.

Флотилия принимала весьма и весьма деятельное участие и во втором выступлении Чёрных Саргоновцев, а также и в революции. После окончательной победы Чёрных Саргоновцев, Сордару пророчили пост морского министра, или по крайней мере, командующего одним из флотов.

А он, неожиданно для всех, подал в отставку без объяснения причин. И М. С., что удивительно, после разговора с ним, отставку приняла. Точнее, рекомендовала министерству принять. За внешними атрибутами власти М. С. совершенно не гонится, и вроде как была генералом, так и осталась. И по званию даже младше брата будет. Но ведь мы все в реальном мире живем…

Ну, а в остальном, Сашка про Сордара ничего не знает, ибо почти всё, что про него рассказывала Марина, происходило больше десяти лет назад. Знает только, что Сордару уже за пятьдесят, но он не женат, и никогда не был, и детей нет.

— Над чем сейчас работаешь? — спросила Марина у Софи.

Та почти злорадно усмехнулась в ответ.

— По твоей милости, в последнее время я в большой моде, и буквально завалена заказами.

— Хм. А я здесь причём? Я уже и забыла, когда последний раз в галерее была.

— Мода на моё творчество- это своеобразный подхалимаж перед тобой. И ничего больше. Ценность моих произведений определять вовсе не их заказчикам. Я ещё помню, как те, кто пишет сейчас обо мне хвалебные статьи ещё совсем недавно частили меня почём зря. Но переменились козыри, и я из взбалмошной светской леди и сестры врага рода человеческого номер один, совершенно неожиданно для всей этой богемы, превратилась в сестру крупнейшего государственного деятеля современности. А уж что-то, а вылизывать зады власть предержащим, наша интеллигенция обожала всегда. А эта богема совершенно не может понять, что лестью и подхалимажем от тебя ничего не добьешься.

— Безграмотной лестью от меня и вправду ничего не добьешься. А вот талантливой…

— И много ты талантливых льстецов в этом болоте видала?

— Да пока ни одного.

Софи выцедила сквозь зубы:

— Всех поминать, кого мы хоронили, или кто по нашей милости в ящик сыграл — так быстрее от алкоголизма загнешься.

— Может, сменим репертуар? — точно воспроизведя её интонацию, сказала Марина.

— Попытаемся, хотя вряд ли выйдет.

— Наплавался, значит? — сказала Софи.

— Ага, — ответил Сордар.

— И на боковую?

— И на боковую.

— А нам куда!?

— Да туда же, — ответил Сордар, не заметив, что Софи готова взорваться. И своей последней фразой, он этот взрыв и спровоцировал.

— Трус! Сбежать решил. А дальше пусть другие воюют. Ты реки крови пролил, а теперь руки умываешь! Отвечать, значит, не надо. Не ангелы ведь мы все. И ты Сордар не думай спрятаться. И ты Марина, и я. Мы может, и уйдём от пули спятившего фанатика, но от своей совести не уйдёшь никуда! Ясно! — крикнула Софи

— А от чего должна прятаться я? — медленно произнесла Сашка. — От чего?

— В том дерьме, что мы творили, ты единственная умудрилась не запачкаться, — ответил ей Сордар.

Софи промолчала.

''Что же за эти годы натворил он сам, если я кажусь адмиралу такой чистюлей?'' — с сумрачным раздражением подумала Сашка, а вслух сказала

— Все мы, тут одинаковые, кровью умытые. Читала в детстве. ''Мальчики иных веков, наверно будут плакать ночью о времени большевиков''. Было какое-то у меня вдохновение романтикой революции. Той. Величайшей. Участвовала в этой. Я знаю, что почему-то считаюсь лучшей из вас. Но не пойму, почему. Мы все творили очень жестокие вещи.

Марина обхватила руками голову и со стоном буквально выдавливает сквозь зубы:

— Но на Запад, на Запад идут, и идут, и идут, и идут, и идут, и идут батальоны.

А нам — то казалось, уже не осталось врагов…

При последних словах она словно встрепенулась, и взглянула на собравшихся. Неприятен её полуоскал — полугримаса приоткрытый рот и сцепленный зубы. И смертельной мукой переполнен взгляд.

Мукой.

Болью.

И безысходностью.