Северинцев припарковался у старого клёна, в маленьком дворике, рядом с центральной площадью. Здесь прошло его детство, здесь был знаком каждый куст и камень и старая волейбольная площадка, и стол, где до сих пор иногда забивали «козла» пенсионеры. Каждый раз, когда он приезжал в родительский дом, его с головой накрывала ностальгия. В этом небольшом дворе, напротив друг друга, стояли всего два трёхэтажных дома. В начале пятидесятых, в городе началось строительство металлургического завода, превратившегося со временем в крупный промышленный холдинг, на котором фактически держалась вся область. В домах жили семьи руководителей комбината. Отец Сани был начальником строительства, поэтому они тоже жили здесь. Взрослые по большей части пропадали на работе, а дети, сделав уроки, высыпали во двор и гуляли там до тех пор, родители не кричали им из окон, что пора домой.

Для Сани и его тогдашних друзей это было самое счастливое время. Когда небо высокое-высокое и звёзды яркие, и кажется, что где-то там действительно живёт маленький принц. Когда деревья до неба и дома до солнца, и радуга как волшебный мост. Дождь пахнет любимыми конфетами, а новый год мандаринами. Когда вкуснейший пломбир, разделённый с другом пополам и килограмм конфет, съеденный с ним же тайком от мамы. Когда зимой можно упасть в сугроб, чувствуя, как за воротник забирается снег и махать руками и ногами, чтобы получился «снежный ангел», а потом до хрипоты спорить с друзьями, что именно твой — самый лучший. Это казаки-разбойники летом и ледяные замки со снежными баталиями зимой, Это войнушки в любое время года, синяки и шишки и зелёнка на коленках. Это время, когда всё ещё впереди и, кажется, что жизнь — дорога, которая никогда не закончится. Оно кажется таким длинным и в то же время пролетает, как один миг, оставляя после себя самые лучшие, самые светлые воспоминания.

Саня всегда вспоминал своё детство с теплом и щемящей грустью. Он любил этот маленький дворик, долго не решался съехать от родителей, а когда у него появилась своя квартира, он часто приезжал сюда. И не только для того, чтобы проведать родителей, а чтобы подпитаться духом этого особенного места, где прошло его детство.

Он запер машину, поздоровался со старушками у подъезда, которых знал когда-то молодыми полными сил женщинами, и поднялся на второй этаж.

— Знаешь, дорогой братец, — встретила его на пороге Ольга, — если я сказала, что разговор не срочный, это не даёт тебе право игнорировать нас с папой и являться домой только после двадцатой смс-ки. Это безобразие! — продолжая ворчать, она, тем не менее, чмокнула его в щёку, — ты голоден? Проходи, я покормлю тебя ужином.

— Оль, я занят был, — Саня разулся в прихожей, поискал глазами домашние тапочки, — куда ты засунула мои тапки?

— В шкафу. И нечего их раскидывать по всему дому. Давай бегом руки мыть.

— Сейчас, только к папе зайду.

— Только тихо, — Ольга высунулась из кухни, — он вроде бы заснул.

Саня заглянул в родительскую спальню, где накрытый пледом тихо посапывал его отец, уснувший под тихое бормотание телевизора, и направился в ванную.

— Ты чего такой хмурый? — Ольга поставила перед ним тарелку с лёгким салатом, — перекуси пока, сейчас пельмени сварятся.

— Ничего. Просто устал. День был сумасшедший, да и вообще.

— Понятно. Думаю, что ключевое слово здесь «вообще». Кстати, у тебя с этой девушкой, э-э-э, Нарой кажется, всё серьёзно, я надеюсь? Она очень милая. Мне понравилась. И тебе подходит.

— Сколько раз можно тебя просить — не лезь в мою личную жизнь, — мгновенно ощетинился Саня, бросая вилку на стол.

— А я и не лезу, — возмутилась Ольга, — просто спрашиваю и констатирую факт. Что ты орёшь как блажной? Отца разбудишь.

— Вот и не лезь. Лучше скажи, как он? — Саня немного успокоился. — По объявлению никто не приходил?

— Нет. Именно об этом я и хотела с тобой поговорить.

— И?

— Как ты смотришь на то, чтобы он полетел со мной? Хотя бы ненадолго. Звонил Алекс, мне нужно возвращаться, а он всех сиделок разогнал. Ты вечно занят. А мне опять переживать.

— А ты уверена, что твои муж и дети на стенки не полезут от общения с нашим папулей?

— Ну, они же уже были у нас. С мамой.

— Вот именно, что с мамой. Только она могла справиться с его идиотским характером.

— Даже не смешно. Ты на себя посмотри. По сравнению с тобой, наш папочка сущий ангел. Даже с женщинами нормальные отношения построить не можешь. С Ленкой развёлся…

— Заткнись ради бога! А то я вообще уйду.

— Саш, ну я же добра тебе желаю, пойми! Нельзя всё время пропадать на работе. Тебе давно пора семью иметь. Ребёнка. Ведь в старости совсем один останешься.

— Я до неё не доживу.

— Вот придурок! Типун тебе на язык, что ты такое говоришь, вообще?! Только посмотри на себя — красивый, обеспеченный, умница, а до сих пор один. Если бы я периодически не знакомилась с твоими подружками, честное слово — подумала бы…

— Можешь даже не продолжать, — Саня угрожающе сдвинул брови, — а то мы опять поругаемся. И вообще, у тебя вон уже пельмени всплыли давно. А твоим салатом только гомиков кормить.

— Ой, — схватив шумовку, Ольга кинулась к плите, — Сань, прости, я сейчас.

Она положила брату целую тарелку пельменей, подвинула поближе фирменный домашний соус.

— Вот кушай. Приятного аппетита.

— Спасибо.

Наевшись и выпив большой бокал чая, Саня заметно подобрел, и Ольга до сих пор молча сидевшая, подперев голову рукой, решила продолжить разговор, стараясь не касаться «опасных» тем, чтобы снова не разозлить его. В конце концов, он уже взрослый и сам разберётся, а вот что делать с отцом, который после смерти мамы стал практически неуправляем, нужно было решать и как можно скорей. Их папа и раньше мягкостью и терпимостью не блистал. А когда три года назад умерла его единственная любимая женщина, мать Ольги и Саши, они вообще не знали, как с ним справиться. Брат был вечно занят и за отцом приглядывать не мог, а сиделки менялись с регулярностью в две недели.

— Ну что, насчет папы, Сань? Ты не против?

— Оля, решай сама. Если ты считаешь, что у тебя ему будет лучше, что ж, я не против. Только вряд ли тебе уговорить его удастся.

— Давай попробуем вместе. Тебя он больше слушается, хоть ты и младше. Ты ведь останешься сегодня дома? А завтра с утра и поговорим. Он всё равно рано встаёт.

— Ладно. — Откинувшись на спинку стула, Саня закинул руки за голову и сладко потянулся. — Лягу сегодня спать пораньше. Сейчас только звонка дождусь и к себе пойду.

— От Нары? — не выдержала Оля.

— Ольга…

— Ну что?! Саш, пожалуйста расскажи мне, ты с ней поссорился? Она ведь тебе нравится, я же видела, как ты на неё смотрел! Что опять случилось?

И неожиданно для себя Саня разоткровенничался.

— Ну и дурак ты, братец, — выслушав его, Ольга ласково потрепала его по непослушным волосам. — Такие вещи вместе решаются, если желаешь построить какие-то отношения. А не выступать с такими бесперспективными инициативами самостоятельно. Конечно, она обиделась! Я на её месте поступила бы также. Иначе вы, мужики, совсем оборзеете. Вот скажи мне, ты хотел бы…

— … да, — не дослушав перебил её брат, — да, хотел бы! Во всех смыслах этого слова.

— Тогда вам нужно помириться.

— Свежая мысль. Без тебя знаю. Скажи лучше — как!

— Поговорить.

— Не вариант. Она не станет слушать.

— Зря ты так думаешь. Если ты засунешь подальше свои амбиции, забудешь на время о своём невыносимом характере и включишь свои гениальные мозги, разговор вполне может состояться. За десять минут общения, конечно, трудно судить, но мне почему- то кажется, что твоя Нара очень неплохой человек. А то, что она не позволяет тебе вытирать о себя ноги, это просто прекрасно. Иногда тебя нужно осаживать. Да куда ты всё время таращишься? Отключи ты хоть ненадолго свой чертов телефон! Обойдутся без тебя как-нибудь.

— Я звонка жду.

— От кого?

— Пока не могу сказать. Но поверь, для меня это важно.

— Так позвони сам, чего ты дёргаешься.

— Права. Я сейчас. — Он вышел в свою комнату и с кем-то довольно долго разговаривал по телефону.

Когда он вернулся, Ольга с удивлением отметила, что в уголках Саниных губ прячется улыбка и сам он выглядит каким-то умиротворённым.

— Удачный был разговор? — осторожно поинтересовалась она.

— Угу. Более чем. У меня даже идея одна появилась. На случай того, если папа в Испанию откажется лететь.

— Поделиться не хочешь?

— Пока нет. Возможно позже. Ладно, я спать. Спокойной ночи, сестрёнка, — он чмокнул её в щёку и ушел, оставив Ольгу наедине с грязной посудой и мыслями о том, что её младший братец ведёт себя крайне загадочно.

* * *

Мамина коробка оказалась доверху забита всяким ненужным хламом, который не представлял совсем никакого интереса. Маша уже было разочаровалась, перебирая сломанные шариковые ручки, старые кассеты с записями групп, о которых она знала только понаслышке, сломанный кассетный магнитофон, куча учебников по агрономии и исписанных тетрадок. Там валялись какие-то вырезки, засушенные цветы и прочая ерунда. Она аккуратно раскладывала старые вещи на кучки, решая, что из этого можно оставить себе на память, а что просто выбросить, когда её внимание привлекли две толстые тетради в красном и голубом переплётах. Она наугад открыла одну. На первой странице, неровным детским почерком ярко-розовым фломастером было выведено слово «Дневник». Слово было разрисовано цветочками, обведено витиеватой рамочкой а внизу красовалась большая роза, вырезанная из открытки.

Второй дневник, видимо был написан позже и таким ярким не был, но Маша решила пролистать оба.

Неожиданно проснулась Нара и села в постели, рассматривая её как будто впервые видит.

— Нар, ты чего? Не спится? — поинтересовалась Маша.

Нара, пробормотав что-то, плюхнулась обратно на подушку и отвернулась к стене, а Маша, чтобы снова её не разбудить, сгребла в охапку обе тетрадки и отправилась на кухню. Там она налила себе чаю, удобно устроилась в углу дивана и углубилась в чтение.

В красной тетрадке ничего особо интересного не было, обычный девчачий дневник с секретиками, анкетами, фотками любимых актёров и актрис. У Маши тоже такой был. Еще в десять лет, на Новый год она получила в подарок от дедушки яркую книжечку с героями диснеевской «Русалочки». Там тоже было всё — секреты, анкеты, чистые странички для всяких мыслей и рецептов, но он Маше почему-то очень быстро наскучил. А этот дневничок был сделан своими руками с любовью и особым старанием. Превращён из обычной общей тетрадки в целый мир. Но самой главной ценностью было то, что его держала в руках мама, которую она помнила конечно, но очень смутно и отрывочно. Маша быстро его просмотрела и решила отложить в сторонку, чтобы потом ещё раз внимательно перечитать и взялась за вторую тетрадь.

Голубой дневник был написан уже повзрослевшей Ирой, которая вела его вполне осознанно, не сваливая в кучу всё подряд, а только записывая свои мысли, а иногда и чувства. Писала она его каждый день и перед глазами Маши оживали картинки из жизни мамы. Не всё, что она читала нравилось ей, о некоторый сторонах жизни юной Ирочки, она предпочла бы не знать, но та описывала всё настолько скрупулёзно, что Маше оставалось только пролистывать некоторые странички. Один раз, ей на глаза попалось такое, что пришлось идти к раковине и умываться холодной водой, настолько горели от смущения щёки. Неискушённая Маша, всё-таки не была настолько наивной, чтобы не распознать в описанной сцене половой акт. Ей оставалось только удивляться, что в эту тетрадь так и не удосужилась сунуть нос её бабушка. Хотя, если учитывать. что он лежал между школьными тетрадями на самом дне коробки, то Ирина его всё же прятала от чужих глаз.

Расстроенная не самыми лучшими откровениями Маша, хотела уже закрыть дневник, чтобы не разочаровываться ещё больше, как вдруг наткнулась на нечто особенное.

На запись, в которой Ира писала о том, что влюбилась. На протяжении всего чтения, Маша обратила внимание на то, что её мама всё это время жила мечтами. О том, что когда-нибудь в её жизни наступит день и за ней приедет прекрасный принц, чтобы увести в далёкую страну. В которой все её беды-несчастья закончатся и сиротка- Ирочка, когда-то забытая пьяной матерью на скамейке, превратится в принцессу. Поскольку любимой книгой Иры были «Алые паруса», понятное дело, что она ассоциировала себя с Ассоль.

И когда в её жизни появился парень, в которого она влюбилась без памяти, на страницах дневника, юноша превратился в Грея. День за днём она описывала свои отношения с ним, но, по мнению Маши, начинать знакомство с «принцем» с постели было глупо.

В результате, парень, которого Ира боготворила, называла его исключительно Грей или ОН, просто послал её на фиг, обозвав дешёвкой, чему были посвящены целых три искапанные слезами страницы.

Несколько записей были посвящены Лёше, то есть её будущему папе, как поняла Маша. Ира писала о том, какой он хороший друг, как поддерживает её и хоть он не особенно «силён в постели» (Маша покраснела как пион), всё равно парень ей нравился. Конечно, это не ОН и никогда ИМ не станет, но Ире уже всё равно.

Когда Ира поняла, что беременна, она даже не сомневалась в том, кто именно отец ребёнка. Впрочем, как и Лёша. Он хотел было немедленно отвести её к НЕМУ, но Ира, вдруг вспомнив его презрительное «дешёвка» и почти неконтролируемую злость в тот день, когда она на ухо сказала ему «люблю», его язвительные слова, о том, как он «счастлив» узнать об этом, ей стало дурно. Она почти на коленях умоляла Лёшу, никуда не ходить и ничего не говорить ЕМУ. И Лёша согласился. В обмен на обещание стать его женой. Так вместо высокого красавца, который вместо алых парусов мог предложить только презрение, в её жизни появился щуплый, невзрачный на вид сероглазый Лёша, заменивший в её душе призрачного Грея. Который действительно подарил ей сказку.

На последней страничке маминого дневника, было написано о том, какой же она — Ириска, была слепой идиоткой, что в погоне за ярким блеском волшебных глаз и своими фантазиями, чуть не потеряла своего единственного и любимого мужчину. Своего Алёшеньку.

Маша закрыла дневник и уронила голову на руки. Её терзали противоречивые чувства. С одной стороны, она не могла, не имела права осуждать маму за то, что она была такой доступной. Ведь в то время Ира была просто юной глупышкой, отчаянно запутавшейся в жизни, и рядом с ней не было никого, чтобы помочь ей справиться с жестокой реальностью. Её мама жила в детском доме, а потом и в интернате, где с проблемами брошенных детей считаются в последнюю очередь. Она тянулась к теплу и ласке и не её вина, что все кавалеры были всего лишь обманщиками. Даже парень, в которого юная Ириска была влюблена, использовал её, а потом выбросил как ненужную вещь, ответив на робкое «люблю» грубостью и непониманием.

Но с другой стороны, всё её существо кричало о том, что так просто не может быть, что всё это неправильно, ведь это же её мама и всё, о чём она только прочитала хотелось забыть, как страшный сон. И ещё папа Лёша. Значит, он всегда знал, что Маша ему не родная. Знал и не говорил об этом никому. Даже бабушке. Хотя, та проявила просто чудеса проницательности и поэтому так не любила внучку. Потому что знала, чувствовала где-то на подсознательном уровне, что Маша ей никто. И тем не менее не отдала в детдом, а воспитала и вырастила. Ночами не спала, если Маша болела, ворчала на то, что она ничего не ест и никогда, как бы они не поссорились, не накидывала цепочку, чтобы Маша могла войти, а потом, тихонько подкрадывалась к её кровати, убедиться, всё ли хорошо и украдкой, думая, что она спит, крестила на ночь. Пусть баба Паша была несносной и вредной старой злючкой, вечно третировавшей её, но у мамы Иры в детстве не было даже такой крупицы тепла.

Уже почти рассвело, а Маша всё сидела в кухне над старой голубой тетрадкой, оказавшейся «ящиком Пандоры». Которая разбередила, растревожила её сердце и принесла вопросов больше, чем ответов. И самым большим вопросом был — кто же на самом деле её папа? Жив ли он и как его найти. Маше очень хотелось хотя бы издали посмотреть на человека, который отверг её маму, бросил её беременную. Хотя, он ведь так и не узнал об этом.

«Интересно, как он выглядит, — думала Маша, — почему мама влюбилась именно в него? И чтобы он сказал, если бы я сейчас нашла его и призналась, что я его дочь? У него наверняка есть семья, и он уж точно был бы не рад, свалившейся неизвестно откуда на его голову девчонке. Вот бы съездить в то село, где мама познакомилась с папой и откуда по словам бабушки тот её привёз. Где бы адрес узнать?»

Маша вытерла слёзы и попыталась успокоиться. Почти утро, скоро Нара проснётся и ей очень не хотелось, чтобы подруга узнала её тайну. Пока. Однажды, она всё ей расскажет. Но не сейчас. Сейчас ещё слишком больно.

* * *

Хохлов договорился о встрече с профессором ещё с вечера, но имея опыт общения с врачами, думал, что Северинцева придётся долго и упорно ждать. Вечно они заняты.

Но, вежливо постучавшись, он услышал тихое «войдите», чему был приятно удивлён.

Северинцев сидел в кресле, сложив руки на груди, и внимательно рассматривал его.

Владу отчего-то стало неловко, он кашлянул, стараясь скрыть это, и вежливо поздоровался. Профессор кивнул и глазами указал на стоявшее напротив кресло.

Выглядел профессор совсем не так как в их первую встречу. Тогда это был высокомерный сноб в безупречном деловом костюме, который не успел сменить на медицинскую одежду. Сейчас же в зелёном хирургическом костюме он выглядел чуть более мягче. К тому же Влад был неплохим физиономистом и по лицу доктора прочитал, что тот несколько потерян. Видимо, у него что-то случилось, что-то такое о чём он с посторонним точно говорить бы не стал.

— Хотите кофе? — неожиданно прервал молчание профессор.

— Не откажусь.

Северинцев встал и молча направился к небольшому столику на котором стояла кофемашина и несколько чашек.

Пока, он варил кофе, Влад наблюдал за ним. Он конечно же постарался узнать о Северинцеве как можно больше, но одно дело — сухие строчки документов, а другое визуальное наблюдение.

Профессор был из категории тех, как выразился бы Вадик, «от которых тащатся бабы» и в то что он не пользовался тем, что дала ему природа, как-то не верилось. Постоянной подруги у него может и не было, но замученным хроническим целибатом Северинцев точно не выглядел. Он был старше его самого, но по сравнению с этим холёным мужчиной, Влад чувствовал себя замухрышкой с огромным бременем лет за плечами. Это и понятно — общение с преступным элементом и несколько командировок в Чечню, красоты и здоровья ещё никому не добавили.

— Прошу, — вывел Влада из задумчивого разглядывания голос профессора.

Он стоял напротив и протягивал ему чашку с ароматным напитком.

— Спасибо.

— Сахарница на столе.

— Обойдусь.

Северинцев ухмыльнулся и опустился в соседнее кресло, давая понять, что разговор будет что называется «без галстуков».

Влад отпил глоток и шумно выдохнул. Кофе на вкус был просто божественный.

— Ну, так что, Владислав Михайлович, поговорим? Что-то мне подсказывает, что Вы здесь не потому что я умею варить качественный кофе.

— Нет конечно. Хотя, вынужден признать, вкус и правда удивительный.

— Но не такой, как если бы я сварил его в турке. Так зачем Вы здесь.

— У меня к Вам несколько вопросов.

— Я весь внимание.

— Относительно убитых девушек.

— Это я уже понял. Послушайте, господин сыщик, давайте ближе к делу. У меня не так много времени, чтобы тратить его попусту.

— Что ж хорошо. Вы помните такую пациентку Савельеву?

— Ещё бы. Так меня в жизни больше никто не доставал! Терпеть не могу докучливых женщин.

— Угу. А то, что она внезапно пропала с вашего горизонта Вас не насторожило?

— Нисколько. А должно было?

— Ну, девушка Вам проходу не давала, а тут вдруг пропала.

— Мы поговорили.

— И всё?

— А что ещё?

— Ну, там осмотр и всё такое.

— Владислав Михайлович, я вообще-то хирург. Моё дело прооперировать, довести пациента до выписки, а там уж забота кардиологов. Поэтому относительно здоровья госпожи Савельевой Вам лучше обратиться к её лечащему врачу.

— Уже не требуется. Савельева убита. Три года назад.

— Б…ь! Извините.

— Нормально. Способ убийства идентичен с нынешними.

— Вы хотите сказать…

— Да, я склонен думать, что это серия.

— Но кто?!

— Вот об этом я и хотел с Вами поговорить. Скажите, профессор, у Вас с убитыми девушками, были отношения? Ну, вы поняли, о чём я.

— Вы издеваетесь? Нет конечно.

— Почему?

— Что значит — почему?

— Молодые красивые девчонки. По слухам, обе неровно к Вам дышали. Вполне логично было бы предположить.

— Это не ко мне. Я прихожу сюда работать, а не, простите, трахаться. Если мне понадобится сексуальная партнёрша, я поищу её в другом месте.

Влад пристально смотрел на него и видел, как Северинцев занервничал.

— Ой ли, Александр Николаевич? Неужели Вы никогда не заводили интрижек на работе.

— Это вообще-то не Ваше дело. Но, учитывая, что вы здесь не просто так, я Вам отвечу. Интрижки это не для меня. Да, у меня есть женщина. Она моя коллега, но я не собираюсь кричать об этом на всех углах и приложу все усилия к тому, чтобы о наших отношениях не узнал никто в этом серпентарии.

— Хорошо. Я понял. Вернемся к убитым девушкам. Скажите, профессор, Вы им случайно или намеренно никаких знаков внимания не оказывали?

— Я не понимаю к чему этот вопрос.

— Просто ответьте.

Северинцев на минуту задумался.

— Я подарил Полине розу на торжественном собрании в честь восьмого марта. Не от себя, конечно. От коллектива. Это можно причислить к знаку внимания?

— Пожалуй, — Влад кивнул, — а Прохоровой, Вы тоже что-нибудь дарили?

— Настю я едва не выгнал из операционной. В последний день своей жизни, она была моей ассистенткой. Моя постоянная операционная сестра заболела и её поставили на замену. Потому что других не было. Не знаю, каким она была человеком, но специалист из неё был никакой. Отвратительный я бы сказал.

— Хорошо. Больше ничего?

— Нет. Может Вы теперь мне скажете, к чему все эти вопросы и при чём здесь я. Вы меня что ли подозреваете?

— Нет. Но мне кажется, что девушек убивает кто-то из вашего окружения. И ещё. Есть все основания предполагать, что убийца — женщина.

— Че-го? — Северинцев так удивился, что едва не выронил чашку.

— Да. Это несколько необычно, знаю. Я сам ещё вчера бы не поверил. Возможно, её переклинило именно на Вашей персоне и как мне кажется, она, таким образом убирает соперниц. Так что, уважаемый, профессор, если вы дорожите отношениями с Вашей нынешней подругой, в Ваших же интересах пошевелить мозгами и вспомнить, что Вы такого натворили в прошлом, что сейчас за это расплачиваются ни в чем не повинные девушки.

— Абсолютно ничего такого, что тянуло бы на такие тяжёлые последствия.

— А если подумать?

— Ну, в двадцать четыре года, я имел глупость жениться. Но быстро понял, что мы не пара. Развёлся и уехал сюда. Моя бывшая супруга до сих пор живёт в Питере. Мы не общаемся. Но от своих питерских знакомых я знаю, что она снова вышла замуж и у неё двое детей. Меня она предпочла забыть. Впрочем, я её тоже.

— А ещё? Было ещё что-нибудь? Какое-нибудь тяжёлое расставание, когда Вас отпускать не хотели или…

— Нет. Со всеми своими пассиями, я предпочитал расставаться мирно. И уверяю вас, все они были очень адекватными женщинами. Я вообще не понимаю, что происходит.

— Давайте с Вами договоримся так, профессор. Вы достаёте из своей памяти все события, которые могли иметь хоть какую-то маломальскую информацию, всё, что касается Ваших прошлых отношений с женщинами. Начиная, пожалуй, с института. Нет, возможно даже со школьной поры. Ибо, если у нас не будет никаких зацепок, мы упустим драгоценное время, и кто его знает, может статься будем иметь на руках ещё одну жертву.

— Господи!

— И постарайтесь оградить свою подругу от всего этого. Помните, на данный момент малейшее поползновение с Вашей стороны в сторону любой представительницы слабого пола, грозит ей смертельной опасностью. Осмотритесь вокруг, Вы лучше знаете своих коллег. Может что-то увидите. И вспоминайте! Если что, немедленно звоните мне. — Влад встал и протянул руку для прощания.

— Обязательно, — профессор тоже поднялся.

В момент, когда их руки соприкоснулись, в кабинет постучались.

— Александр Николаевич, можно? — раздался смутно знакомый Владу мелодичный голос.

— Заходите.

— Ал… Влад? Влад!

— Нарка! Господи! — Влад обнял кинувшуюся ему на шею Нару и прижал к себе, — что ты здесь делаешь, малыш?

— Я? Работаю! — счастливо рассмеялась Нара, взъерошив его волосы, — это ты что здесь забыл?

— Тоже работаю, как видишь, — Влад вспомнил, что они не одни и посмотрел на профессора.

Одного взгляда хватило, чтобы понять, кто такая таинственная пассия Северинцева.

— Э-эм, профессор, извините, — Влад отцепил от себя Нару, — это не то, о чём Вы подумали. Нара, моя двоюродная сестра. И мы с ней черте сколько не виделись.

Профессор что-то неопределенно промычал, но расслабился и ярость в его глазах потухла.

— И нечего оправдываться, — Нара сурово поджала губы, — это ваше, господин Северинцев, — она положила на край стола конверт. — За ремонт Моти.

— Оставьте себе, Нара Андреевна. Я в них не нуждаюсь.

— Тогда раздайте на паперти или отнесите в детский дом.

— Нара, — укоризненно протянул Влад.

— А ты, не лезь не в своё дело, — проворчала Нара, — и вообще, пошли отсюда, — она потянула его на выход.

— Ты иди, Нар. Я буквально на минуту.

Нара вышла, а Влад подошёл вплотную к Северинцеву. Профессор был выше его, поэтому пришлось задрать голову, чтобы встретиться с ним взглядом.

— Послушайте, Александр Николаевич. Я не знаю, что Вас связывает с моей кузиной. Но если по Вашей вине, с её головы упадёт хотя бы волос, я лично выпущу Вам кишки. Вы меня поняли?

Северинцев кивнул.

— Отлично! Жду звонка.

* * *

Две недели, Нара была занята тем, что пыталась отшить прилипшего к ней как банный лист Северинцева, который регулярно обивал порог её квартиры, отдыхая от его навязчивого внимания только на работе. Где он, по словам девчонок, ещё больше стал похож на ледяную статую. А ещё, она пыталась разобраться, что такое приключилось с Машей. После прочтения дневника матери, девчонку как будто подменили и Нара никак не могла вытянуть её на откровенный разговор. Всю коробку она снесла на мусорку, а злополучную тетрадь куда-то спрятала. Но Нара и не искала, полагая, что совать нос в тайны, пусть и давно умершей женщины, по меньшей мере некрасиво. Но поведение Маши очень беспокоило её. Она стала замкнутой и нервной, часто плакала, закрывшись в ванной или ночами, думая, что Нара уснула. Поссорилась с Денисом, и бедный парень, искренне недоумевал, что происходит. Однажды, он даже отважился поговорить с Нарой, но та и сама ничего не понимала. Даже нагрубила своему ненаглядному дяде Саше, но тот отреагировал в своей обычной манере — холодно отвернулся.

* * *

Северинцев же разрывался между Нарой и работой. Упрямая женщина никак не хотела его выслушать, но уж он-то был в этом деле чемпионом и пока их отношения зависли на стадии неопределённости. Что в данной ситуации было даже неплохо. Он добьётся от неё прощения, но сейчас, это было именно то, что нужно. Никаких контактов и отношений! Ни с кем! С Машей — тем более. Каждый вечер, приехав домой, он медленно шаг за шагом, день за днём, перебирал в памяти свою жизнь, надеясь найти хоть что-то. К концу второй недели он сдался. Он перевернул в памяти всё вверх дном — безрезультатно.

Это была обычная операция. Для Северинцева не очень сложная, разве что пациентом снова был ребёнок и он был не со своей бригадой. В ходе операции Северинцев узнал, что у анестезистки Сашеньки сегодня день рождения. Когда прозвучало финальное «спасибо», он снял оптику и перчатки, сдвинул маску и, проходя мимо девушки, без всякой задней мысли чмокнул её в щёчку. Просто поцелуй. Подарок от профессора на день рождения. Все посмеялись и Северинцев ушёл.

Убитую Сашу нашли в тот же вечер. Парочка, решившая уединиться от посторонних глаз во время дежурства в закрытой на ремонт операционной. Она лежала на столе, в одежде, как и раньше был полный порядок. В сложенных на груди руках торчал листок бумаги.

Примчавшиеся на место происшествия Влад с Денисом и бригадой экспертов, мигом выставили посторонних, среди которых возвышался бледный как полотно Северинцев. При ближайшем рассмотрении листок оказался непонятно откуда взявшейся страницей из учебника астрономии.

— П….ц! — выругался Влад, рассматривая страничку на свет, — кто-нибудь объяснит мне, какого х. я происходит! Астроном херов!!

Несмотря на то, что всех выставили вон, о листочке стало известно всем толпившимся в предоперационной докторам и сёстрам. А уж ор Хохлова про «астронома» слышали, наверное, даже пациенты.

— Пока эксперты возились с телом, Влад и Денис опрашивали персонал. Краем глаза, Влад заметил, что Северинцев ушёл.

«Хорошо, профессор, — подумал он, — наедине пообщаемся».

Он заканчивал опрашивать главного свидетеля — доктора, который нашёл потерпевшую, когда в кармане зазвонил телефон.

— Влад, — голос Северинцева был сухой и надтреснутый и нисколько не походил на его обычный мягкий баритон. И он обращался к нему просто имени, — ты можешь зайти ко мне?

— Без проблем. Когда?

— Прямо сейчас. Влад, я кое-что вспомнил.