Четыре года пробыл Игорь на черниговском «огнем златом столе», и об этом периоде его жизни абсолютно ничего не известно. Это настораживает и будит воображение. Чем он занимался долгих четыре года? Быть может, дорабатывал «Слово», все более усложнял, зашифровывал его текст, искал новые и новые словесно-смысловые родники? Какова была судьба протографа? Возможно, рукопись хранилась в библиотеке какого-либо черниговского собора или монастыря, обветшала, была скопирована в XVI веке, дожила там до XVIII, попала в руки местному любителю литературы священнику Иоилю Быковскому, который привез ее из Чернигова в Петербург, затем в Ярославль, хранил у себя до глубокой старости, передал наконец в руки Мусина-Пушкина, первого издателя памятника… Такая история подлинника — лишь зыбкое предположение, и мы обратимся к фактам, связанным с личностью Игоря и привлекшим меня своей загадочной необъясненностью.

Почему Игорь, этот — по сегодняшней пустопорожней молве — «князь-забияка», долгие годы владевший богатым и густонаселенным княжеством, на самом деле никогда не затевал «котор»? Может, князь-патриот, мучительно осознававший, что со времен первых усобиц принципы «старейшинства», разделения земель и власти постоянно нарушались, десятилетиями подавал братии, князьям русским личный пример соблюдения этих принципов, изложив в конце жизни свое политическое и нравственное кредо в «Слове»? Почему в эти годы он не сделал ни одной попытки силой занять великий киевский стол, принадлежавший ему по наследному феодальному праву? Чтобы не «ковать крамолу» мечом, не ослаблять Русскую землю, не множить число «гори-славличей»?

Несомненно, что Игорь как реальная историческая личность раскрыт исследователями не до конца. Обладавший, судя по «Слову», высокой духовной и интеллектуальной культурой, он прошел суровую жизненную школу, познал душевные потрясения, людей, обрел военный опыт, государственное мышление, изучил историю и извлек из нее уроки, выработал к концу жизни твердые мировоззренческие, политические и нравственные принципы. Историки во многом доверяют В. Н. Татищеву, располагавшему неизвестными нам средневековыми рукописными манускриптами. И мы не знаем, из какой сгоревшей летописи взял он изумительную по краткости и определенности характеристику Игоря: «Сей муж своего ради постоянства любим был у всех, он был муж твердый».

Но все же почему Игорь Святославич не был провозглашен в 1198 году великим киевским князем? Может быть, Киев, окончательно утративший свое значение столицы Русской земли, потерял притягательную силу для Игоря, убедившегося в невозможности реального осуществления принципа «старейшинства»? А не играл ли здесь решающую роль враг Игоря Всеволод Большое Гнездо или набравшее чрезмерное политическое влияние киевские боярство и духовенство? Исторические источники ничего не проясняют, на основании их скупых текстов можно только строить предположения.

Великая распря 1194-1196 гг. из-за Киева не утихла вдруг. В 1197 г. Рюрик Ростиславич, ставленник Всеволода Большое Гнездо, на этот раз получивший великое княжение, в сущности, за взятку в виде пяти городов Русской земли, обратился к своему патрону: «Брате и свату, являю ти, зять мой Роман от нас отступи и целова крест ко Ольговичам. И ты, брате, посли к ним грамоты крестныя и поверзи има, а сам сяди на конь». Острая политическая ситуация вскоре разрешилась не в пользу Ольговичей даже без военного вмешательства Всеволода Большое Гнездо — в Галиче был «уморен отравою или опися» брат Ярославны Владимир, и Роман волынский захватывает галицкий стол, который по наследственному праву принадлежал сыновьям Игоря. Ярослав черниговский, лишившись поддержки Романа, не в силах был бороться за Киев, а после его смерти в следующем году единственным законным претендентом на великий стол оказался Игорь Святославич, стоявший на династической «лестнице» ступенькой выше Рюрика. Летописи не зафиксировали политических перипетий того года, зато донесли до нас поразительный по своему тону н направленности панегирик Рюрику Ростиславичу. Приведу эту своего рода летописную рекламу в переложении В. Н. Татищева: «…Вси бо начинания его бяху от страха божия и любомудрия (филозофии), полагаша бо себе во основание воздержание (чистоту) по Иосифу и целомудрие, по Моисею добродетель, Давыдову кротость, Владимирово правоверие и протчия добродетели прнкладая в соблюдение заповедей божиих, многу милостину дая».

За тридцать пять лет Рюрик вступал на великое княжение киевское семь раз, не считая переходного 1198 года, но ни до того, ни после не удостаивался столь комплиментарной оценки своей личности. Политика во все времена зависела от господствующей идеологии, и не исключено, что это необычное славословие, навязчивое подчеркивание христианских добродетелей Рюрика появились на страницах летописи в пику законному претенденту на великий стол — Игорю, которому, если он действительно являлся автором «Слова» с его .языческим антуражем, никак нельзя было адресовать подобных восхвалений. Причем за похвалой Рюрику как-то не совсем кстати следует почему-то еще более пространная похвала христианским добродетелям его невестки Анны, дочери Всеволода Большое Гнездо, главного врага Игоря и всех Ольговичей…

Выскажу еще одно предположение, основанное на кратких летописных сообщениях того загадочного 1198 года. Имею в виду известие о единственном походе Всеволода Большое Гнездо на половцев, совершенном им при жизни Игоря. Почему этот сильный князь, никогда также не принимавший участия в коллективных выступлениях против кочевников, предпринял этот поход именно весной 1198 года? Почему этот неожиданный и несколько даже странный демарш оказался столь длительным? Почему не состоялось ни одного сражения с половцами? Не исключаю, что Всеволод Большое Гнездо сел «на конь» по прошлогоднему или новому призыву Рюрика сразу после смерти Ярослава черниговского. Владимиро-суздальский князь, возможно, вообще не ставил себе целью повоевать половцев — за воинской славой он никогда не гонялся, ни при чем были также мотивы обогащения или мести, так как на его богатое княжество степняки не нападали, а на общерусские интересы ему было наплевать. Скорее всего, большое войско Всеволода продемонстрировало силу иа границах земель Игоря, чтобы на великом столе прочней утвердился Рюрик. И, видно, совсем не случайно носле этого безрезультатного и бесславного «половецкого» похода «бысть радость велика в Володимере»…

В том же 1198 году «князи рязанстии умыслиша отделити от епископи черниговския». Почему отделение рязанской епархии, входившей около ста лет в черниговскую, совпало с вокняжением Игоря? За этим важным событием в истории русской церкви предположительно можно увидеть и чисто политические причины, но совсем не исключено, что рязанские церковники, знакомые со «Словом», узрели в главном герое и авторе необычного сочинения еретика, ставшего великим князем черниговским и посягнувшего на религиозные святая святых.

Б. А. Рыбаков заметил однажды, что в русском летописании второй половины XII в. названы по имени и деду, однако без отчеств, всего четыре живых, юных и малоизвестных, еще не прославившихся ничем князя. Полное же упоминание по имени, отчеству и «фамилии», то есть по имени деда, входило в торжественную формулу некрологов. Например, «преставися благоверный князь Смоленьский Давыд, сын Ростиславль, внук же великого князя Мстислава…». «Нигде ни один летописец, — пишет Б. А. Рыбаков, — не величал живого князя сверх отчества еще и именем деда». И единственное исключение — уникальная запись в Киевском своде 1198 года о живом и хорошо известном киязе: «В то же время Святославличь Игорь внук Олегов поеха из Новагорода…» Возможно, что это не только свидетельство известности заголовка «Слова», но и нечто другое… Почему Игорь упомянут так, как по летописной традиции упоминали только мертвых? Что этим хотели сказать составлявшие свод монахи, священнослужители или их цензоры?

Далее. Князей, как правило, хоронили в соборах, церквах и монастырях. В конце XII в. упокоились в различных храмах многие известные князья, в том числе и персонажи «Слова». Святослав Всеволодович (умер в 1194 г.) был «положен в Киеве в отни монастыри», «буй-тур» Всеволод Святославич (1196) в черниговской церкви Богородицы, Давид Ростиславич (1197) — смоленской церкви Бориса и Глеба, Ярослав Всеволодович (1198)— черниговском Спасо-Преображенском соборе.

Летописи тех лет отмечали места захоронений второстепенных князей, не оставивших никакого следа в истории. В 1190 году, скажем, «преставися князь Святополк Игоревич, шурин Рюриков, апреля 19 и положен во церкви златоверхой святого Михаила, юже созда прадед его Святополк». Об этом князе история решительно ничего не знает. Зимой 1195 года «преставися князь Изяслав Ярославич менший месяца февраля, и положиша его в Феодори монастыри», однако неизвестно, где и когда он княжил. «Тоя же зимы месяца марта преставися благоверный князь Глеб Юрьевич туровский (по другим источникам не то „добрянский“ не то „дубровицкий“. — В. Ч.)… И привезоша его в Киев. Сретоша тело его митрополит с игумены и князь великий Рюрик. Положиша его во церкви святого Михаила златоверхого». Существуют разнотолки о том, чей это был потомок и где его на самом деле похоронили…

Наши средневековые историки постоянно фиксировали также места упокоения видных священнослужителей, многих княгинь и даже малолетних князей. Так, в 1199 году умер в шестилетнем возрасте Ростислав Ярославич, внук киевского князя Владимира Мстиславича, живший в Новгороде при отце, и летописец отметил, что положили его «в монастыри святого Георгия». В 1201 г. умерла мать этого князя-младенца, супруга Ярослава Владимировича «имянем Елена» и положена бысть в церкви святыя Богородицы в монастыре». Сообщение 1202 г.: «Toe же зимы преставися великая княгиня Ярославля, невестка великого князя Всеволода, Ефросиниа Борисовна в Переяславли и положена бысть в церкви Бориса и Глеба подле отца и матери».

И вот перед нами загадочный факт — один из самых известных князей того времени Игорь Святославич, внук Ольгов, умерший великим князем черниговским, не был похоронен в Спасо-Преображенском соборе, где находился главный некрополь, усыпальница чернигово-северских князей XI-XII-XIII вв. Да и вообще не существует никаких известий о его захоронении в храме. Конечно, нет летописных сведений о месте погребения и некоторых других князей того времени. Но если допустить, что Игорь был автором «Слова», восставшим в своем сочинении против христианских канонов и кощунственно возродившим общественную память о языческих верованиях, то не могли ли церковники, знавшие о его авторстве, запретить .родственникам упокоить тело «богоотступника» под святыми сводами?

Приведу для контраста подробное татищевское переложение летописных сведений о болезни, смерти и похоронах одной современницы Игоря, отнюдь не выдающейся, не оставившей никакого следа в политической или культурной жизни средневековой Руси. «6713 (1205)… Великая княгиня Мария Всеволода Юрьевича, лежа в немощи 7 лет и видев кончину свою, пострижеся в монастыри, его же сама устрои. И пребысть в нем 18 дний, преставися марта 19 дня, прежде отхода своего созывая чада своя и много их поучая, како жити в мире и любви, люди судити во правду, зане много чита божественных книг. Егда же иде в монастырь, везоша ю на санех. По ней иде князь великий и чада ея, сынове и дщерь, и множество народа, вси плакахуся. Проводивше же ю в монастырь, возвратишася и не видеша ю до смерти, зане не хоте никого же видети, кроме единыя дщери Всеславы (Вышеславы Ростиславли), иж приеха пред тем, при ней же и скончася. По смерти же положиша ю во гробе каменне и погребоша во церкви святой Богородицы. Константину же, сыну большему, прииде весть, яко мать его скончася, горько плакася, зане ему мать не яви, яко име намерение пострищися, и то учини в другий день по ея отходе».

Если бы мы имели такие же достоверные подробности о последних днях, кончине и похоронах Игоря Святославича, нам наверняка открылись бы многие сокровенные тайны и его времени, и его личности!.. Глубокой печалью веет от сдержанных слов: «6710 (1202). Преставися князь черниговский Игорь, сын Святославль. Той же зимы явися затмение в луне декабря 29».

Фантастически случайное совпадение редкого космического явления со смертью Игоря вызывает ассоциативные мысли о том, что он, литературный гений космического, почти неправдоподобного дарования, закончил свою земную юдоль непонятым и осужденным современниками, открыв своей жизнью и смертью череду трагических судеб в русской литературе новых времен…

И, быть может, сыновья Игоря, безусловно, осведомленные, об авторстве отца, разворошившего.упреками «Слова» княжеский муравейник Русской земли и одновременно призывавшего к единению, разделяли отцовские идеалы и помыслы, знали о попрании его законных прав на Киев? Есть поразительный исторический факт, который ни летописцы, ни позднейшие историки никак не объясняют. Может, за ним стоит нераскрытая тайна личности Игоря? Или он как-то связан с причиной довольно ранней смерти князя, который уже четыре с половиной года должен был занимать великокняжеский стол?

«6710 (1202). Преставися князь северский Игорь Святославич декемвриа 29-го дня». (В. Н. Татищев. «История Российская», т. 1N, стр. 168). Странно, что Игорь назван князем северским, но мы не будем гадать о причине такого поименования, обратим внимание на точную дату смерти — 29 декабря 1202 года. По языческому и христианскому обряду человека обычно хоронили на третий день. И вот сразу после похорон Игоря Святославича будто прорвалась плотина — Ольговичи, среди которых уже, очевидно, большой вес имели Игоревичи, соединившись с войсками Рюрика Ростиславича, напали на Киев, учинив неслыханное разоренье древней столицы Руси. «И створися велико зло в Рустей земли, якого же зла не было от крещенья над Кыевом. Напасти были и взятья — не якоже ныне зло се стася: не токмо едино Подолье взяша и пожгоша, ино гору взяша .и митрополью святую Софию разграбиша и Десятиньную святую богородицю разграбиша и монастыри вси и иконы одраша…»

Произошло это 2 января 1203 года, то есть на следующий день после похорон Игоря, и можно предположить некую связь между двумя столь близкими событиями. Простившиеся с телом отца Игоревичи должны были тут же сесть в седла и скакать, меняя коней, долгую ночь по заснеженной дороге, чтоб на следующий же день подступить к Киеву. Позже три сына Игоря — Роман, Святослав и Ростислав, призванные галичанами на княжеские столы как внуки Ярослава «Осмомысла», будут повешены местным боярством — такой массовой и жестокой казни князей на Руси не было «от крещенья над Кыевом» и не будет никогда позже…

Есть и другие загадки, связанные с жизнью и смертью Игоря Святославича. Почему летописцы посвятили его младшему брату Всеволоду, князю удельному, развернутый, с чувством написанный некролог, а о смерти Игоря Святославича, умершего после четырехлетнего черниговского стольного княжения, сообщили столь скупо, в одну строчку? И почему во враждебной Игорю Лаврентьевской летописи, которую, очевидно, цензуровал сам Всеволод Большое Гнездо, покойный даже не удостоился отчества? Приведу это сверхкраткое летописное сообщение и — опять для контраста — последующую фразу: «В лето 6710. Преставися князь Черниговьскый Игорь. Того же лета преставися княгыни Михалкова Февронья, месяца августа в 5 день, на память святого мученика Евсегния, и положена бысть в церкви святыя Богородица, в Суждали» (ПСРЛ, т. 1, 1846, стр. 175).

…Однако самое таинственное открылось мне в знаменитом рукописном средневековом источнике — Любечском синодике. Не раз я вчитывался в этот исключительный по своей исторической ценности документ, где записаны для поминовений при церковных службах черниговские удельные и владетельные, стольные, называемые «великими», князья.

Отсутствие в Любечском синодике Владимира Мономаха, его отца Всеволода Ярославича, а также Бориса Вячеславича, сына смоленского князя Вячеслава Ярославича, сидевших на черниговском столе в последней четверти XI в., объясняется просто — составители синодика справедливо считали законными владетелями Чернигова только потомков Святослава Ярославича, четвертого сына Ярослава Мудрого. Но почему в этом драгоценнейшем историческом документе не назван по имени князь Игорь? Загадка! Читаю список в том месте, где должен значиться Игорь Святославич. Синодик упоминает «Великого князя Ярослава черниговского, в иноцех Василия, и княгиню его Ирину». Как известно, Ярослав Всеволодович княжил в Чернигове с 1177 по 1198 год. Назван по именам и отчеству великий князь Всеволод-Даниил Святослав(ич) черниговский (Чермный) и княгиня его Анастасия. Этот князь впервые занял черниговский стол в 1204 году.

Как мы знаем, с 1198 по 1202 год великим черниговским князем был Игорь Святославич, однако Любечский синодик между Ярославом Всеволодовичем и его племянником Всеволодом Святославичем помещает некоего «Великого князя Феодосия Черниговского…». Но в Чернигове никогда не сидел князь Феодосий, и вообще на Руси среди сотен удельных и великих князей не было князя, носившего такое имя! Если Игорь Святославич не назван в синодике, то это чрезвычайно показательно, только я предполагаю, что под псевдонимом «Феодосий» — это имя самого досточтимого святого русской церкви — записан в поминальник Игорь! Допускаю, что он, будучи автором полуязыческого «Слова», «покаялся» перед смертью в своих «грехах», принял схиму и в синодике значится его монашеское имя.

И еще очень важное. В Любечском синодике есть продолжение поминальной записи о загадочном великом князе черниговском Феодосии — в ту же строку местные священники записали «и княгиню его Евфросинью». Не Ярославна ли это «Слова», мать всех детей Игоря?

Под именем Евфросиньи Ярославны супруга Игоря проходит во всем современном «Слово»-ведении. Ее впервые назвала Екатерина II в своих «Записках касательно российской истории», но источник этого сведения нам неизвестен, как и источник первоиздателей «Слова», также назвавших жену Игоря Евфросинией. Не исключено, что Екатерина II, наверняка не знакомая с Любечским синодиком, который был обнаружен в крохотной провинциальной церкви сто лет спустя после ее «Записок», знала какой-то не сохранившийся летописный манускрипт.

Загадка имени Ярославны остается, и пока единственный достоверный источник — Любечский синодик, где она, Евфросинья, названа «княгиней», то есть супругой князя Феодосия, под которым, вероятно, следует подразумевать Игоря. Кстати, только в этом синодике названы по именам современницы Евфросиньи Ярославны — Мария, жена великого князя киевского Святослава Всеволодовича, н жена Ярослава Всеволодовича черниговского Ирина…

И Любечский синодик молчаливо хранит главную для меня тайну! Если Евфросинья — это Ярославна «Слова», а «Великий князь Феодосий Черниговский», то почему тогда Ярослав-Прокопий Всеволодович-Кириллович, очевидно, также принявший перед смертью схиму, значится в поминальнике и по своему светскому имени, и по монашескому (Василий), а для поминовения его преемника на княжеском столе Игоря оставлено только монашеское имя? По какой такой важной причине средневековые черниговские священники, записав полными именами множество князей, среди которых немало второстепенных, таких, что даже не зафиксированы в летописях, не решились назвать ни светского, ни христианского имени великого князя черниговского Игоря-Георгия Святославича-Николаевича? Исключено, чтоб они не знали этих имен, но не исключено, что они знали, кто был автором «Слова», отвергнувшим христианскую смиренническую мораль и возродившим рудименты языческих верований…

Наконец, еще одна глубокая тайна того времени, которая приоткрылась мне много лет назад. Она связана именно с годами черниговского княжения Игоря. Приведу для начала слова замечательного знатока русской старины, историка, археолога, великого библиофила и собирателя рукописей Ивана Егоровича Забелина, книжный дар которого составил основу московской Исторической библиотеки: «Все, что сохранилось от прежней жизни человечества… могло сохраниться под видом памятников… Каждый памятник есть… свидетель, очевидец великого, в бесконечном разнообразии единого дела, именуемого творчеством… Только подробным описанием и расследованием… почтенных остатков старины мы достигнем возможности выяснить себе нашу историю» (И. Е. Забелин. История и древности Москвы. М., 1867, стр. 29).

Это высказывание можно отнести и к великому памятнику истории, культуры и духовной жизни наших предков — Игореву Слову, и ко всем иным свидетелям стародавних времен — былинам, летописям, иконам, берестяным грамотам, средневековым законоположениям и официальным документам, монетам, гербам, печатям, предметам ремесел и прикладного искусства, архитектурным сооружениям.

Огромен объем информации, заложенный в любом памятнике архитектуры! Он, снабженный «подробным описанием и расследованием», свидетельствует о материалах, ремеслах, инструментах, мастерстве и строительных приемах предков, степени разведанности и освоения ими природных богатств, развития техники, технологии, транспорта. Каждая страница каменной летописи несет на себе печать своего времени, хранит историческую память о давних событиях, людях, их верованиях, достатках, духовной и творческой жизни, об их межобластнических и международных культурных связях. В памятнике запечатлены их понятия о красоте, чувстве меры, симметрии, пропорции, гармонии, об использовании ими эстетики строительного материала, пейзажа, цвета, света, рельефа. Как ценнейший продукт культуры, памятники архитектуры воспитывают эстетически, сообщают эмоциональные заряды положительного знака, будят мысль, вовлекают, человека в процесс познания, напоминают о вечных ценностях, участвуют в формировании психического склада народа и, приобщая к деяниям предков, утверждают жизнь в поколениях, укрепляют веру в будущее. Памятники становятся национальными святынями, государственными символами; они несут высокие общественные понятия, соединяя людей и содействуя гуманистическому развитию человечества. Возведенные или восстановленные в мирные времена, они напоминают о счастье созидания и творчества, о пагубности и аморальности войн, побуждают стремления к миру.

Черниговская Параскева Пятница! Стоит мне закрыть глаза, как она выпукло, рельефно является в воображении причудливым пирамидальным столпом, будто бы легкими своими красными стенами, изящными пучковыми пилястрами, небольшими апсидами, узкими оконцами, серебряными арками-закомарами, орнаментальными мережками, светлым барабаном — «вся добра возлюбленная моя, и порока несть в тебе»! Трагическое и счастливое переплелось в ее судьбе. Воздвигнутая восемь веков назад, она служила главным монастырским храмом, католическим костелом, приходской церковью и за столетия совершенно изменила свой облик из-за надстроек и пристроек, как бы затаилась под ними, однако свежий кирпич со штукатуркой защитил древнюю плинфу от разрушения солнцем, дождями, ветрами и морозами. Взрыв фашистской бомбы обрушил надстройки, обнажил фрагменты средневековой кладки, в которых только такой знаток, как Петр Дмитриевич Барановский, мог столь зорко увидеть первородное, совершенно необыкновенное.

Памятник видится как монументальная и в то же время изящная и легкая скульптура, как некий символ чего-то возвышенного, смелого, гордого, светлого, величественного, динамичного, жизнеутверждающего.

П. Д. Барановский предположил, что возвел храм Петр Милонег по заказу Рюрика Ростиславича. Однако доказать это невозможно. Мы твердо знаем, например, что герой «Слова», великий князь киевский Святослав Всеволодович, построил в Чернигове великолепную Благовещенскую церковь, о чем сообщает летопись: «В лето 6694 (1186) месяца марта Святослав Всеволодович святи церковь святого Благовещения юже бе сам созда». И это объяснимо — он провел детство и юность в Чернигове, княжил в нем и очень любил этот город, с чувством обратившись однажды к своему сюзерену: «Отче! Пусти мя Чернигову наперед тамо ми жизнь вся!» Но почему великий киевский князь-мономахович Рюрик Ростиславич должен был построить в вотчине Ольговичей Пятницкую церковь? Она датируется концом XII — началом XIII века, но ведь в 1196 году именно Рюрик стал инициатором большой междоусобной войны, создав мощную киевско-смоленско-владимирскую коалицию, направленную против северских князей, а со следующего года ему стало не до черниговских храмов — своих строительных дел привалило хоть отбавляй.

Конечно, великая каменная летопись Руси создавалась талантами зодчих и мастерством каменщиков, то есть — в прямом значении — народом, но почти каждая постройка связывалась, с именем князя. Очевидно, князья в основном за свой счет и под своим контролем вели все дело, начиная с выбора зодчего, обсуждения проекта, наблюдения за строительством и кончая освящением. Сохранились летописные свидетельства, что Мстислав построил церковь Богородицы в Тмутаракани и заложил черниговский Спас, Владимир Мономах «сам созда» церковь Богородицы в Смоленске, его сын Мстислав — одноименную церковь в Новгороде, Давыд Святославич — Борисоглебский собор в Чернигове; много храмов строили Ярослав Мудрый, Андрей Боголюбский, другие великие и невеликие князья… Считаю, что черниговскую Параскеву Пятницу «сам созда» Игорь сын Святославль внук О льгов.

Любознательный Читатель. Но нужны какие-то доказательства, аргументы, основания!

— Они есть, хотя и косвенные. И если какой-то из аргументов слаб, то все они вкупе могут дать специалистам толчок для размышлений и дальнейших исследований…

1. Возведение храма было не только деянием «богоугодным», но также и делом чести, политики, престижным свидетельством богатства,, силы, достоинства и благоденствия того или иного княжества. Чернигово-Северская и Владимиро-Суздальская земли словно соревновались .во второй половине XII в. — постройки на Клязьме как бы вызывали ответные на Десне. Почти одновременно с Успенским собором во Владимире (1161 г.) возносится в Чернигове также Успенский собор с княжескими клеймами на плинфах, бесстолпная Ильинская церковь и каменный княжеский дворец на Валу. Владимирцы строят великолепный Боголюбовский дворец, в 1164 г. освящают церковь Спаса во Владимире, а в 1165 г. — знаменитый храм Покрова-на-Нерли, до сего дня чарующий нас своею светлой статью. Не остаются в долгу северяне, но на строительство черниговских Михайловской церкви (1174 г.) и Благовещенской (1186 г.), вписавшей «новую страницу в историю русской архитектуры» (Б. А. Рыбаков), Всеволод Большое Гнездо отвечает Рождественским собором (1192 г.) и знаменитым Дмитриевским (1197 г..). Через три года он затевает еще одну постройку: «6708 (1200). То же лето месяца иуля 15 дня заложи князь великий Всеволод, сын Георгиев, церковь каменну во имя святей богородицы Успения в монастыри княгинине».

Как показали недавние замечательные археологические открытия, в конце XII — начале XIII века с огромным размахом велось каменное строительство в Смоленске. В раскрытии выдающихся по своей архитектуре форм церкви архангела Михаила (Свирской) первая роль также принадлежит П. Д. Барановскому, который после войны спас ее драгоценные каменные остатки одновременно с остатками черниговской Параскевы Пятницы. Однако сказать только о Свирской — значит почти ничего не сказать о смоленском зодчестве тех времен.

Замечательно, что «золотой век» смоленского зодчества, насчитывающий каких-то сорок лет, явил на земле этого древнего русского города несколько десятков каменных храмов, в том числе не сохранившиеся Троицкий и Спасский соборы, собор монастыря на Протоке, Воскресенскую церковь, а также церкви на нынешней Большой Краснофлотской улице, на Малой Рычаевке, Окопном кладбище и много других, от которых не сохранилось даже названий, только фундаменты. «…В особо интенсивный период строительства — последнее десятилетие XII — первая треть XIII в. — безусловно превосходил по размаху строительства все остальные архитектурно-строительные центры Древней Руси» (Н. Н. Воронин, П. А. Раппопорт. Зодчество Смоленска XII-XIII вв., Л., 1979, стр. 402).

А Рюрик Ростиславич сразу после окончания междоусобной войны с Ольговичами развертывает широкое каменное строительство в Киевской земле. П. Д. Барановский: «В 1197 г. им построена в Белгороде церковь Апостолов, о которой с величайшей похвалой отзывается легописец, как о здании, необычайном своей высотой, и украшенностью… К 1198 г. относится построение им в Киеве на Новом Дворе церкви Василия… В 1199 г. Рюриком возведена подпорная стенка в Киевском Выдубицком монастыре, сооружение которой вызвало… восторженный отзыв летописца,..» Концом XII в. датирует П. Д. Барановский и прекрасную Васильевскую церковь в Овруче, построенную Рюриком, а вот летописное сообщение о начале строительства еще одного храма в Киеве: «6706 (1198). Того же году князь великий Рюрик, во святом крещении Василий имянованный, иулия 14 дня нача строити в монастыри церковь каменну Святых мученик у Днепра на Выдубичи».

Это был год вокняжения Игоря в Чернигове. Мог ли такой человек, как Игорь Святославич, возглавивший одно из самых богатых и культурных княжеств Руси, четыре года сидеть на «отнем златом столе» сложа руки? Вполне было бы естественно, если б он, «гориславлич» конца XII в., ущемленный в своих правах на киевский великий стол, традиционно ответил на строительство новых храмов во Владимире, Смоленске и Киеве, возведя в Чернигове Параскеву Пятницу, эту несравненную жемчужину средневековой русской архитектуры. Это было бы делом его чести, и то, что Игорь, как автор «Слова», по нашей гипотезе полубезверец, не только не противоречит предположению, но даже подкрепляет его. Архитектура, в том числе и культовая, будучи самым «людным» из всех искусств, может своеобразно выражать светские идеи своего времени, является красноречивым свидетелем исторических событий, а облик того или иного памятника как бы запечатлевает творческую личность создателя.

2. Летописного сообщения о строительстве или освящении Параскевы Пятницы нет, но если бы храм построил Рюрик Ростиславич, цензуровавший в эти годы Киевский летописный свод, то он не преминул бы зафиксировать в нем еще одно свое богоугодное деяние. Отсутствие в летописях известий о черниговском архитектурном шедевре можно связать с теми же обстоятельствами, которые обусловили полное замалчивание средневековыми подцензурными историками каких-либо событий четырехлетнего черниговского княжения Игоря, скупые сообщения о его смерти, отсутствие летописного некролога и сведений о месте захоронения автора «Слова».

3. Неоспоримым свидетельством того, что Параскева Пятница строилась попечением князя, служат метки-клейма на ее плинфах. Из письма научного руководителя коллектива Черниговского историко-архитектурного заповедника А. А. Карнабеда: «Основным источником данных о метках-клеймах на плинфах Пятницкой церкви являются данные П. Д. Барановского, Н. В. Холостенко и мои исследования… Плинфы Параскевы Пятницы помечены в виде княжеских знаков в большом количестве вариантов с плавной дугой и основой в виде угла, какого-то жезла с трезубом на конце, в виде двузуба с отрогом внизу и трезуба с расщеплением средней черты, знаки в виде трезуба с разветвлением всех трех концов и т. д.». Напомню, что трезубец на средневековых русских плинфах, монетах, печатях и гербах наукой ныне рассматривается как символическое изображение сокола — древнейшего анималистического тотема Рюриковичей, а «соколиной» символикой и художественной образностью, как мы знаем, пронизано все «Слово о полку Игореве».

4. Метки-клейма Параскевы Пятницы во всем их объеме — возможно, своего рода многозначный символический шифр заказчика, выразившего и в поэме, и в параллельном архитектурном творении свои идеалы. А. А. Карнабед: «Характерны для плинф Пятницкой церкви орнаментально-изобразительные клейма… Среди них: а) разнообразные стрелы; б) змейки в виде присущего народной орнаменталистике „бегунка“; в) луки со стрелами; г) „плетенка“ в виде сетчатого орнамента, который просматривается на фасадах памятника. Есть также оригинальные метки в виде букв и близких им по характеру знаков — буква кириллического алфавита „И“, буквы глаголического письма — „веди“ и др., а также сложные знаки из прямых и наклонных черт. Всего выявлено около 30 различных вариантов меток-клейм указанных трех основных групп». Не были ли эти клейма знаком также и народного характера постройки? Выскажу и достаточно фантастическое предположение: не образовывали ли клейма-буквы и знаки «сочной резьбы», как пишет мне А. А. Карнабед, на первозданных стенах осмысленную надпись — от автора «Слова», если это он «сам созда» памятник, можно было ожидать чрезвычайного! По количеству и разнообразию клейм, несущих чрезвычайно объемную, но в сущности еще не расшифрованную информацию, Параскева Пятница, этот сравнительно небольшой черниговский памятник, не имеет аналогов в русской архитектуре, так же как краткое «Слово» не имеет аналогов в русской литературе по количеству и разнообразию информации, не говоря уже о других его непреходящих ценностях. Добавлю, что церковь Василия в Овруче, — несомненно, построенная Рюриком киевским, о чем есть летописное сообщение, — ровесница Параскевы Пятницы и настолько близка ей по архитектурным элементам, что П. Д. Барановский, возрождая черниговский шедевр, взял из овручского памятника некоторые зодческие подобия. Но удивительное дело — у Васильевской церкви «клейм и знаков на кирпичах нет»! (П. А. Раппопорт. Русская архитектура X-XIII вв. Л., 1982, стр. 30.)

5. Параскева Пятница возведена поодаль от черниговских монастырей и соборов, на городском Торгу. Возможно, что это была, своего рода благодарность князя местному купечеству, которое помогло ему материально в 1185 г. Вспомним, что в том же году Игорь едет к храму «Пирогощей», стоявшей на киевском Торгу…

6. Пятницкая церковь разительно отличается от всех черниговских памятников своей пирамидальной статью, множеством других зодческих особенностей, и прежде всего явными признаками светской архитектуры. Это обстоятельство тоже наталкивает на мысль о параллели со «Словом» как светским произведением искусства. Храм отличается также от всех остальных на Руси тем, что в нем впервые столь смело отвергнуты архитектурные каноны византийской школы и с наибольшей полнотой выражен национальный зодческий стиль. Точно так же, как «Слово о полку Игореве» яркое и самостоятельное проявление национального духа в средневековой русской литературе.

7. Необыкновенный этот храм был воздвигнут во имя Параскевы, культ которой нерасторжимо сливался с древними языческими поверьями. В своем замечательном труде «Поэтические воззрения славян на природу» А. Н. Афанасьев писал: «Подобно тому, как атрибуты Перуна переданы были Илье-пророку, а поклонение Волосу перенесено на св. Власия, — древняя богиня весеннего плодородия сменилась св. Параскевою»… Б. А. Рыбаков пишет, что корни культа полухристианской-полуязыческой Параскевы Пятницы уходят в глубь веков, к доисторическим верованиям наших предков в единственную богиню праславянского пантеона Макошь с ее русалками — покровительницу источников, колодцев, священной земной влаги; однако культ Пятницы, развившийся в XII-XIII вв., был шире: она стала также божеством домашнего счастья и плодородия, покровительницей полей и скота, женского рукоделия и торговли.

Языческий культ Пятницы был самым устойчивым и наиболее распространенным из всех дохристианских верований нашего народа —: о н з афиксирован учеными даже в середине XIX века. Легко вообразить, насколько распространен был в народе этот культ в конце XII века, когда был возведен черниговский храм Параскевы Пятницы, и совсем не исключено, что его постройка князем Игорем была своеобразным отзвуком полуязыческого духа «Слова». Не лишним будет добавить: Параскева Пятница была, по народным верованиям, также и богиней правосудия, а именно в справедливом суде современников и потомков нуждался Игорь.

8. Возможно, Игорь возвел Пятницкий храм и в память о своем счастливом избавлении от половецкого плена. Ипатьевская летопись: «Се же избавление створи господь в пяток…»

9. Как и московский храм Василия Блаженного, черниговская Параскева Пятница — скорее своеобычная скульптура, возвышенный символ, материализованная в камне идея, чем помещение для богослужений. «Слово о полку Игореве» во множестве подробностей и в целом имело символическое звучание и значение, так что неповторимая оригинальность Параскевы и «Слова», их композиционные и иные особенности могут быть соотнесены, связаны с одной творческой личностью. Закономерно, что художественный вкус и слишком нерядовая индивидуальность князя Игоря могли существенно повлиять на замысел зодчего.

10. Храм Параскевы Пятницы имел подобия в Северской земле. В 1953 году были раскопаны остатки храма Спасо-Преображенского монастыря в Новгород-Северском, которые изучаются до сего дня. «Мы склоняемся к той мысли, что, вероятнее всего, собор связан с Игорем, на это указывает его близость к Пятницкой церкви в Чернигове… Судя по плану, храм, вероятно, имел ярко выраженную п и р а м и дальную композицию масс» (Г. Н. Логвин. Чернигов, Новгород-Северский, Глухов, Путивль. М., 1980, стр. 163-165). Новгород-Северский храм простоял до конца XVIII века. Проезжавшая через город из Киева Екатерина II приказала разобрать его, и в 1791 —1796 гг. на этом месте по проекту Д. Кваренги был возведен новый Спасо-Преображенский собор; то было, можно сказать, преступление, разорвавшее драгоценную связь времен…

Тот же Г. Н. Логвин пишет, что во время археологических исследований Путивльского детинца «были раскопаны остатки каменного храма, которые позволяют сделать вывод, что он был очень интересным и необычным сооружением» с пирамидальным силуэтом. «Здесь, как в Пятницкой церкви в Чернигове и Новгород-Северском храме, стены были украшены сложными пучковыми пилястрами». Ученые датируют путивльский храм, как и Параскеву Пятницу, концом XII — началом XIII века. Погиб он, очевидно, во время нашествия степняков в 1239 году. Кстати, о Новгород-Северском и Путивльском храмах, ровесниках Параскевы Пятницы, тоже нет никаких упоминаний в летописях. Можно предположить, что именно Игорь Святославич создал эти три необычных храма в главных своих городах — в память о событиях, запечатленных в его бессмертной поэме.

Итак, совпадают время, место, исторические обстоятельства, совпадают, наконец, некоторые искусствоведческие данные, позволяющие говорить о том, что князь Игорь, быть может, завершавший на черниговском княжении главное подвижение своей жизни — редактуру, доводку и первую чистовую пропись «Слова», строил оригинальнейшие и совершеннейшие каменные сооружения. Одно из них — Пятницкая церковь в Чернигове, возрожденная к новой жизни, стоит ныне, как живая. И каждый может полюбоваться ею да подумать над многовековой тайной нашей истории и культуры.

Н. В. Гоголь: «Архитектура — тоже летопись мира: она говорит тогда, когда уже молчат и песни и предания…» Современная исследовательница Е. В. Воробьева, на работу которой мы уже ссылались, справедливо пишет, что «монументальное изобразительное искусство, и в первую очередь архитектура, всегда играли огромную роль в формировании художественных воззрений своей эпохи. Храмы, олицетворявшие часто образ родного города, силу князя и его идейные устремления, были у всех на виду и ежедневно воздействовали на сознание жителей города. Поэтому нельзя не учитывать идейно-художественного влияния комплекса архитектурных сооружений черниговского кремля, находившегося постоянно перед глазами современников „Слова“. И далее: „Слово о полку Игореве“, благодаря специфике художественного языка, многогранно и конкретно отражает героико-патриотические идеи: сплочение русских земель, призыв к прекращению братоубийственных войн, воспевание княжеского могущества как единственной силы, способной прекратить раздоры и защитить свой народ. Близкие, но более обобщенные идеи прочитываются в величественных, монолитных формах Борисоглебского храма, как бы противопоставленного мелкой, разобщенной застройке. Необычная цельность и слитность архитектурных форм, подчиненных центральной главе, опирающейся на мощное основание, легко вызывала ассоциации о единстве, сплоченности вокруг главы княжества — князя. Устойчивые стены, усиленные стройными полуколоннами, украшенные необычайными резными капителями, материально выражали могущество и возможности князя и его рода. Каменная плоть невольно ассоциировалась с величием и мощью рода Святославичей, вещественно демонстрировала знатность родового гнезда, права „Даждьбожиих внуков“ на княжение в отчих землях». Эти слова исключительно точно могли бы характеризовать и наиболее выдающееся зодческое творение Чернигова — Параскеву Пятницу, современницу «Слова».

И если Игорь Святославич внук Ольгов «юже сам созда» (пригласив, возможно, из киевской земли великого средневекового зодчего Петра Милонега), то поток информации, заложенный в этом замечательном памятнике, растекаясь «по мыслену древу», снова и снова настойчиво возвращает нас к «Слову» и его творцу.

Вот авторитетные мнения трех специалистов — искусствоведов, археологов, историков архитектуры, знатоков русской старины. Г. Н. Логвин: «Пятницкая церковь — явление закономерное в истории древнерусского зодчества. В ней, как и в „Слове о полку Игореве“, воплощены самые возвышенные народные идеалы единства древнерусских земель, народные представления о прекрасном, гордое сознание силы и величия народа». Н. Н. Воронин: «Слово» родилось и жило вместе с русским искусством, — оно не было одиноко в своем художественном совершенстве и идейном величии, но литература и зодчество создавали в эпоху мощного расцвета культуры древней Руси «конгениальные» произведения». П. Д. Барановский: «Собор Пятницкого монастыря в своих определенно выраженных национальных формах — пока единичное явление в архитектуре Древней Руси… подобно тому, как его знаменитый современник в области поэзии, рожденный, по признанию ученых, в той же Северской земле — „Слово о полку Игореве“, являясь тоже уникальным, представляет собой одно из самых лучезарных созданий древнерусского искусства, свидетельствующих о высоте культуры и творческих достижениях народа».

В Пятницком соборе кaк нельзя к месту размещена сегодня экспозиция, посвященная «Слову о полку Игореве». И в Ярославле, там, где была обнаружена драгоценная рукопись, недавно открыт небольшой музейчик, хотя пришла пора создать настоящий музей «Слова» в Москве, который практически уже был создан однажды, незадолго до войны. Идею воссоздания такого музея единодушно поддержали в Москве, Ленинграде, Киеве и Чернигове участники научных конференций 1975 года, посвященных 175-летию первого издания поэмы.

1 января 1976 г. «Литературная газета» напечатала письмо группы участников юбилейных конференций. Ученые, в частности, писали: «Слово о полку Игореве» не только величайшее произведение словесного творчества. Древней Руси, но и неотъемлемая часть культуры и литературы нового времени. Поэтическая сила «Слова», его патриотический и гуманистический пафос обеспечили долгую жизнь этому древнему памятнику, снискали любовь к нему сегодняшнего многомиллионного читателя. Музей, посвященный «Слову о полку Итореве», мог бы стать не только музеем, повествующим об истории памятника, но и музеем книжной культуры Древней Руси в целом».

Ученые напоминали также, что в 1985 году «исполняется 800 лет со времени события, воспетого в „Слове, о полку Игореве“, что создание музея, „без сомнения, явится событием огромного патриотического и общекультурного звучания“, и предлагали: „Москва, Крутицкий терем — таким мог бы стать адрес нового музея“.

Письмо подписали академики И. Белодед (Киев), Д. Лихачев (Ленинград), Б. Рыбаков (Москва), доктора филологических наук Л. Дмитриев, В. Колесов, Ф. Прийма (Ленинград), Ю. Пширков (Минск), А. Робинсон (Москва), члены СП СССР, кандидаты филологических наук В. Стеллецкий и С, Шервинский (Москва), кандидат филологических наук Ф. Шолом (Киев). К сожалению, на это письмо не было ни ответа, как говорится, ни привета. А он, ответ-привет, срочно нужен — совсем немного времени осталось до юбилея. 22 ноября 1983 года Генеральная конференция ЮНЕСКО приняла следующее решение: «1. Генеральная конференция призывает учреждения, организации, деятелей культуры, литературы отметить эту дату, знаменательную годовщину в истории мировой культуры; 2. Генеральная конференция предлагает Генеральному директору ЮНЕСКО осуществить ряд конкретных мероприятий по участию ЮНЕСКО в праздновании 800-летия создания этого выдающегося памятника мировой литературы».

Следовало бы в юбилейном году не только открыть музей, но и создать научный центр по дальнейшему изучению поэмы. Ф. Я. Прийма: «…Тот, кто взял бы на себя труд подвести итоги научного изучения „Слова о полку Игореве“, пришел бы к выводу, что вся сумма посвященных ему исследований — это лишь начало той большой работы, вернее, того цикла работ, которое еще надлежит осуществить советским ученым». Необходимо выпустить полный библиографический справочник литературы о «.Слове», сводный обзор реального комментария, энциклопедию памятника, продолжить исследование тайн авторства, предыстории мусин-пушкинского списка, смысловых глубин, художественных достоинств, композиционных, ритмических, аллитерационных, синтаксических и иных особенностей, связей с фольклором, народной лексикой, летописанием, историей феодальной Руси. Пора также предпринять массовое, подлинно народное издание поэмы, чтоб ее имела если не каждая семья, то по крайней мере каждая школьная и клубная библиотека, а также библиотека каждой воинской .части, корабля, завода, санатория, пионерлагеря, детдома, совхоза,, погранзаставы.

«Слово о полку Игореве» — удивительное явление творческого духа. Если поискать приблизительные параллели в других родах искусства, то это и симфония, пересказать которую нельзя — любые слова прозвучат слабыми отголосками по сравнению с мощной словесной музыкой поэмы; и прекрасная старинная картина, выполненная смелыми бессмертными мазками; это и величественный собор, от коего невозможно оторвать взгляд, а все секреты его кладки, тайны чарующей красоты и гармонии никогда не будут до конца открыты; это и грандиозный спектакль, где автор, художник-оформитель, осветитель, капельмейстер, режиссер и заглавный актер лицо, загадочной тенью промелькнувшее восемьсот лет назад в русской истории и литературе.

Впрочем, «Слово» не нуждается в каких бы то ни было искусствоведческих либо литературоведческих сравнениях — рядом с ним поставить нечего; оно сотворено по особым законам художественного творчества, открытым и блестяще реализованным только однажды; неповторимы его интонационные переливы и глубокий историзм, ритмический строй и предельная, часто двойная-тройная, смысловая нагрузка на слова, клокочущая внутренняя энергия и полифоничная звукопись, символика и патриотизм, первозданная изобразительная сила и экспрессия.

«Игорево Слово» — национальная гордость русских, украинцев и белорусов, бесценное сокровище культуры всех славянских народов, высокое гуманистическое достижение, принадлежащее многоликому человечеству. Кроме острейших и важнейших общественных и политических идей своего и будущих времен, стародавняя русская поэма несет в себе такую концентрацию непреходящих художественных ценностей, до какой не поднялось ни одно произведение средневековой западноевропейской литературы того времени, — это было следствием и результатом высокой культуры домонгольской Руси.

М. В. Ломоносов, не подозревавший о существовании «Слова о полку Игореве», «Поучения чадом», «Слова» Даниила Заточника, «Слова о погибели Рускыя земли», «Сказания о Мамаевом побоище», многих других замечательных произведений старорусской литературы, заметил однажды: «Немало имеем свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие внешние писатели». Однако многие «внешние» писатели по достоинству смогли оценить «Слово» — этот драгоценный памятник мировой культуры.

Вскоре после русского издания «Слова» появились его первые, а позже и повторные переводы на другие языки — чешский, польский, немецкий, французский, болгарский, венгерский…

Братья Гримм, два талантливейших немца, обожествлявшие древнюю мифологическую культуру своего народа, познакомились со «Словом» около 1816 года в немецком переводе. Вильгельм Гримм сравнил наш шедевр с «целительным и освежающим альпийским потоком, вырывающимся из недр земли, с неведомым ботанику и новооткрытым растением, чьи формы просты н поражают законченностью и совершенством… чья внешность производит необычайное впечатление и заставляет удивляться неистощимой творческой силе природы».

Вацлав Ганка, «Словенский Филолог», как его назвал в своих лекциях М. А. Максимович, издал в Праге «Слово» в 1821 году со своим прозаическим переводом и пояснением, в котором писал по-русски: «Язык подлинника сей Песни великолепен и крепок, делает переход из Славянского в старый Русский…»

Великий польский поэт Адам Мицкевич говорил в лекциях, прочитанных в 1841 —1842 гг. в парижском Collиge de France: «Читая поэму, каждый славянин испытывает ее очарование. Многие из выражений и образов „Слова о полку Игореве“ постоянно встречаются у позднейших поэтов русских, польских, чешских, причем нередко эти писатели не изучали специально, даже не знали „Слова“. Причиной этому — славянская основа произведения. Пока не изменится натура славянина, эту поэму будут всегда считать национальным произведением, она сохранит даже характер современности». А. Мицкевич считал, что «славянская поэзия всегда естественная, земная», чем отличается от надуманной изысканности греческих и резких, жестких контуров скандинавских поэм.

Француз А. Рембо в книге «Русская эпика» (1876 г.): «Слово» для русских гораздо больше, чем для нас «Песнь о Роланде», так как оно единственное в своем роде. Оно то, чем были для греков цоэмы Гомера…»

Англичанин Л. Магнус (1915 г.): «Поэма абсолютно конкретна, точность ее объясняетря близкой связью с современными летописями в стиле, грамматике и содержании… Стиль произведения энергичен и полон силы; точность и сжатость, соединенные с поэтическим представлением и изобилием поэтических образов, взятых из мира природы, — определительные черты стиля „Слова“.

Чешский славист Ян Махал (1922 г.): «Старорусская литература может гордиться художественным памятником высокой литературной ценности».

Итальянский профессор Ло Гатто (1928 г .): «Слово о полку Игорсве» — драгоценный памятник для изучения жизни русского народа этой эпохи со всех сторон: с точки зрения внешней истории (обычаи, костюмы, война и т. д.) или его умственного развития .(религиозные представления, мораль и т. д.), но оно, прежде всего, является художественным произведением».

Американец Дж. Сэртон в книге «Введение в историю науки» (1931 г.): «Слово о полку Игореве»… представляет собой лучшее из известных классических произведений ранней русской литературы».

А. Брюкнер, польский историк русской литературы (1937 г.): «Слово» остается единственным действительно поэтическим памятником всего славянского средневековья, оно действительно спасает честь славянского мира…»

«Слово» постепенно проникает в интеллектуальную жизнь зарубежного читателя, становясь своего рода мерилом художественных, духовных ценностей. Современный писатель, член Французской академии Анри Труайя в своем романс «Семья Эглетьер» (выпущенном и на русском языке в 1969 году) пишет, что один из лекторов в Институте восточных языков после своих коллег, которые «чуть не усыпили слушателей, пережевывая общие места анализа „Песни о Роланде“ и „Песни о Хнльдебранте“, дал блестящий анализ „Слова о полку Игореве“, по яркости повествования и образности метафор приравняв эту эпопею XII века к таким шедеврам мировой литературы, как „Илиада“ и „Одиссея“…

«Слово» пришло в Азию. В Монголии «Слово» читают и почитают наравне с «Сокровенным сказанием», замечательным памятником монгольской литературы середины XIII в. Президент Национальной академии наук Индии, профессор Р. Чаттерджи выпускает монографию «Слово о полку Игореве». В Японии за послевоенные годы вышло шесть переводов поэмы с подробными комментариями.

В школах, колледжах и университетах разных стран и континентов изучают великую русскую поэму, приобщаясь к ее сложнейшему миру, обнаруживая в ней неповторимые подробности жизни средневековой Руси, завлекательные тайны и неизведанные художественные совершенства.

Да будет так и ныне и присно и во веки веков!

1968-1983