Следы последней, чудовищной по разрушениям и по масштабам, войны, память о ней, о ее несметных невинных жертвах никогда не исчезнут с многострадальной земли Европы. Орадур — де — Глан, Дахау, Бухенвальд, Маутхаузен, Освенцим, Бжезинка, Треблинка, Лидице, Хатынь, Бабий яр, Красуха… Последним, отмеченным особо кровавой печатью фашизма местом, которое мне довелось посетить, был Крагуевац. Это незабываемо.

Группа советских писателей была приглашена югославскими товарищами на празднование очередной годовщины освобождения Белграда. Глава нашей делегации поэт Сергей Викулов, освобождавший город от фашистов, ненасытно вглядывался в него спустя тридцать три года, и мы не мешали ему, бывшему командиру батареи. Наши войска пробивались сюда сквозь горы, укрепленные врагом по дорогам и на узлах дорог, по перевалам и переправам, на господствующих вершинах и фронтальных склонах.

Воины 3 — го Украинского фронта форсировали Дунай на юго — востоке от города, разбили оперативную группировку врага «Сербия», двинулись на Белград, перед которым уничтожили еще одну сильную немецкую группировку. Штурм Белграда начался утром 20 октября 1944 года, когда наши танкисты ворвались в город с юго — востока, овладели мостом через Саву, а Дунайская военная флотилия отрезала немцам пути отхода на север. К вечеру Белград был освобожден…

21 октября 1977 года мы выехали из Белграда на юг. Узкая асфальтированная дорога петляла по горным склонам, спускалась в речные долины, вела сквозь низкие облака от одной покатой вершины к другой. Мы обгоняли, нас обгоняли, а с высоких точек открывалось необычное: по дорогам, перевившим всю горную Шумадию, двигались, придерживаясь нашего направления, бесконечные вереницы автобусов и машин. Сотни, тысячи разноцветных коробочек на колесах, плотно набитых маленькими гражданами республики. Нам пояснили, что со всей Югославии в этот день каждый год съезжаются в Крагуевац около ста тысяч детей на Большой школьный урок…

Этот городок имеет славную историю, туго вплетающуюся в историю Сербии, Югославии, Балкан. После сооружения в 1853 году Крагуевацкого плавильного завода здесь образовалось ядро рабочего класса Сербии, где началась революционная деятельность первого на Балканах социалиста Светозара Марковича и проведены в 1878 году первые рабочие демонстрации под красными знаменами. Потом создание ячеек социал — демократической партии, позже коммунистической, участие крагуевацких коммунистов в организации Народного фронта свободы в 1935 году, и вот в апреле 1941 года нападение фашистской Германии, капитуляция югославской армии, призыв коммунистов к народному восстанию — это была тогда единственная политическая и патриотическая сила, способная возглавлять освободительную борьбу. Вскоре после нападения гитлеровцев на Советский Союз на заседании ЦК КПЮ 4 июля было принято решение о начале вооруженной борьбы. 7 июля восстала Сербия, 13 — го — Черногория, 22 — го — Словения, в конце июля — Хорватия, Босния и Герцеговина, 11 октября — Македония.

Крагуевац гордится тем, что первый отряд сопротивления был создан в нем еще в июне 1941 года и тридцать пять десятков боевых отрядов организовали первый саботаж ночью 27 июня. К середине сентября партизаны Шумадии, число которых достигло пятнадцати тысяч человек, провели около ста вооруженных нападений и диверсий: ликвидировались жандармерии, сжигались немецкие комендатуры, уничтожались отдельные колонны захватчиков, подрывались железнодорожные станции, мосты, переезды, телефонные и телеграфные линии связи. Крагуевац стал городом — героем.

Крагуевац стал городом — мучеником. В середине сентября 1941 года немецкое командование, направившее основную военную мощь на Восточный фронт, на Москву, вынуждено было перебросить одну дивизию с оккупированной территории Советского Союза, по одной из Греции и Франции, чтобы любой ценой ликвидировать народное восстание в Югославии. Начальник немецкого Верховного командования фельдмаршал Вильгельм Кейтель по указанию самого Гитлера издал 16 сентября 1941 года приказ. Вот строчки из этого официального исторического документа, действие коего распространялось на всю оккупированную Европу: «В каждом отдельном случае сопротивления немецким оккупационным властям, каковы бы ни были специфические обстоятельства, нужно считать, что речь идет о коммунистическом движении. Для подавления движения в самом его зародыше, при появлении первых признаков восстания необходимо применять самые строжайшие меры с целью сохранения авторитета оккупационных частей и для того, чтобы воспрепятствовать дальнейшему распространению беспорядка. В связи с этим нужно напомнить, что человеческая жизнь в этих странах ничего не стоит и что только необыкновенной жестокостью можно достичь устрашающего эффекта. В отмщение за жизнь одного немецкого солдата — что в этих случаях должно быть общим правилом — следует подвергнуть смертной казни 50 — 100 коммунистов»…

28 сентября 1941 года генерал Франц Боше взял по Приказу Гитлера единоличную власть в Сербии и развил положения берлинского приказа, потребовав от подчиненных поступать «со всей бесцеремонной жестокостью, ибо жертвами пали сотии немецких солдат», и пояснил, обратившись к истории: «Вашим заданием является объездить страну, в которой в 1914 году ручьями текла немецкая кровь из-за коварства сербов — мужчин и женщин. Для всей Сербии должен быть дан устрашающий пример, который должен больше всего затронуть все население. Вы — мстители этих мертвых. Каждый, кто поступает мягко, подвергает опасности жизни своих друзей. Невзирая на личность, он будет признай к ответственности и предан военному суду».

В начале октября 1941 года, когда немцы начали общее — наступление на партизан Сербии, на части Крагуевацкого и Чачакского отрядов, партизаны захватили роту немцев, сбили разведывательный самолет с начальником связи коменданта Сербии, освободили Горни Миланавец и Чачак. Из приказа генерала Франца Боше от 10 октября 1941 года: "В Сербии из-за балканского склада ума и больших размеров коммунистического и замаскированных под национальные повстанческих движений нужно выполнить приказание Верховного командования вооруженных сил с самой большой строгостью. Быстрое и бесцеремонное подавление сербского восстания явится вкладом в окончательную победу немцев…

Если будут потери среди немецких солдат или фольксдойче, то территориальные уполномоченные коменданты вплоть до командующего полка сразу же дадут приказ о расстреле противника по следующему порядку: а) за каждого убитого немецкого солдата или фолъксдойче (мужчину, женщину или ребенка) — 100 пленных или заложников; б) за каждого раненого немецкого солдата и фольксдойче — 50 пленных или заложников…"

Вспоминаю попутно, как попал мне в руки подлинный дневник тринадцатилетнего бахмачского парнишки Толика Листопадова — этот потрясающий своей жестокой правдой исторический документ, написанный на оккупированной Черниговщине, пока хранится у меня, но предназначен для музея. Это в нем я прочел строчки, пронизанные чувством маленького патриота: «Скоро ли у нас в городе будут люди, которые и говорят по — нашему и по духу наши?» А вот опубликованные в моей повести «Здравствуйте, мама!» строчки из ночной записи 1 января 1942 года:

«За одного убитого немца будут расстреливать 100 человек наших жителей». В Нежине кто-то убил немца с собакой, а они за это расстреляли 140 человек жителей и говорят: «100 человек за немца и 40 человек за немецкую собаку».

Общие потери немцев в районе Крагуеваца на 16 октября 1941 года составили пятьдесят человек убитыми и сорок ранеными. Гитлеровцы с педантичной точностью выполнила приказ… 50х100+40х50=7000… Территориально уполномоченный комендант, опираясь на свежие войсковые батальоны, оттеснил партизанские отряды в горы и приступил к исполнению карательных обязанностей. Людей хватали в домах, на улицах, в церквах, школах. Брали только мальчиков, юношей, мужчин и стариков, уводили и увозили в глубокую низину, где текли два светлых ручья… К вечеру 21 октября 1941 года у Красного города, как называют в народе Крагуевац, лежало ровно 7000 трупов.

В долине этой сегодня мемориальный музей. Со старых фотографий смотрят на тебя все семь тысяч пар глаз, закрывшихся туманным осенним днем. Безгрешные искристые ребячьи глаза — тихие, доверчивые, наивные, задумчивые, грустные, озорные, кроткие, веселые, отчаянные! Траурно — торжественное шествие ста тысяч детей Югославии к святым могилам ровесников — самое возвышенное, что я видел в жизни. Стою у одного из мемориалов, под которым покоятся останки трехсот школьников и восемнадцати учителей, вижу закаменевшее лицо Сергея Викулова, слышу — вспоминаю слова сербского друга:

Мой класс ожидает пули, И никто никому не подсказывает… Все, даже самые маленькие, на память знают урок, В последний раз поблескивают их ребячьи глаза:
Здесь нет двоечников, ибо мы сыны народа, У которого и самый маленький ребенок, Лишь только научится ходить, Уже знает, как нужно умирать.
Разве вы всё еще удивляетесь, Что добровольно остаюсь с ними?
Чтобы я, их старый учитель, одних их оставил? А завтра? Чтобы на меня показывали пальцем? Вы этого не понимаете… Это мы, «дикари», знаем:
Учитель не только с классным журналом учитель. Стреляйте! Я веду последний урок!

И еще не вспоминается последнее посещение Кракова…

Равель, резиденция польских королей. Торжественнопечальный спуск к саркофагу Адама Мицкевича. Всплывают в памяти белые, нерифмованные стихи Анатолия Чивилихина, столь редкие в его творчестве:

Та армия, в которой я служил, Освободила Краков в день январский…

19 января 1945 года… Поэт и воин не увидел, однако, Вавеля в тот день — освободители спешили на Одер. И лишь светлой победной весною, возвращаясь домой, он со своими фронтовыми друзьями сделал остановку в Кракове. После ужасающих руин, которые довелось им увидеть за прошедшие четыре года, они надумали поближе познакомиться с сокровищем, спасенным ими, — ведь древний Краков, прекрасный город ученых, революционеров, поэтов, рабочих, служащих, художников, студентов, был обречен фашистами на полное уничтожение, и только молниеносная мера нашего Верховного Главнокомандования спасла это историко — архитектурное сокровище Польши и всей Европы.

В Вавель победителей пригласили хозяева: «осмотреть гробницы тех, кто когда-то властно правил Польшей».

Я объяснил, что русских офицеров Сюда влекло желание другое - Здесь погребен, друг нашего поэта И друг свободы — значит, друг наш дважды. И мы пришли, чтоб возложить венок,

Зримо вижу картину, как наш Анатолий с венком весенних цветов идет в группе друзей — фронтовиков сквозь толпу посетителей, которая уважительно расступается пред их сияющими орденами и медалями, пред этим венком.

Сначала показалось непонятным - Как окружая королей заботой, Здесь умные рабы не рассчитали, Что королям, должно быть плохо спится В соседстве с верным рыцарем свободы, Однако вскоре объяснилось все…

Русские офицеры весны 1945 года не смотрели на помпезные гробницы королей, на величественные своды, на витражи, резные колонны и решетки художественного литья — они шли, провожаемые любопытными и почтительными взглядами, прямо к простым железным перильцам, что скромно расположились средь каменного пола, огораживая вход в подземелье.

Да, он лежит под мраморным надгробьем Невдалеке от Яна Казимира, Совсем невдалеке от Сигизмунда, Но, чтобы не тревожить сих последних, Его похоронили в подземелье, И вход закрыт железною плитой.

Поэт, если он истинный поэт, увидит смысл и символ в обыденном, зорко заметит то, мимо чего бездумно пройдут тысячи нас, обычных смертных.

Изгнанник в жизни и за гробом узник, Прими поклон хотя бы лишь за то, Что говорил о временах грядущих, Когда народы, распри позабыв, В единую семью соединятся.

Последние две строки я знал с детства и вспоминал их, когда впервые побывал в Вавеле, где было тогда не так людно. Вспомнились они мне и сейчас, в пестрой и густой толпе современных туристов. Снова величественные фигуры Александра Пушкина и Адама Мицкевича встали в памяти рядом, соединенные тем общеизвестным стародавним рукопожатием, о коем в не совсем обыденных, теперь уже далеких обстоятельствах вспоминал незнаменитый русский поэт Анатолий Чивилихин, ныне покойный… Пусть живет средь людей и народов вечная добч ропамять!