При очередной встрече с правнучкой декабриста Николая Мозгалевского историком Марией Михаиловной Ьогдановой я спросил ее насчет Игнатия Гржимайлы.
— Целая история! — оживилась она, — Однажды, работая в архиве, я заметила по росписям посетителей фамилию «Грумм-Гржимайло». Укараулила на другой день, и мы познакомились. Это был Алексей Григорьевич сын путешественника. Он мне подтвердил, что Игнатий Казимирович Гржимайло принадлежал их роду
Игнатию Гржимайло какими-то путаными способами удалось превратить наследные деньги декабриста Николая Мозгалевского в долевой пай одного беспризорного, заложенного-перезаложенного поместья, где они вскоре уничтожились, потому что нежинский последыш знаменитого рода польско-литовских рыцарей оказался весьма нснадежным доверенным лицом. Не знаю, каким был служакой и воякой этот ротмистр, но в отставке он пристрастился к винишку и картишкам, вечно жил в долгу как в шелку, так что декабристу Николаю Мозгалевскому, как всегда, не повезло — денег своих он не получил.
Быть может, на том отставном ротмистре бесславно прервалась многовековая военная традиция Гржимов и — лучшие представители этого рода пошли в науку, которои новое время предоставило такие обширные поля сражений? Однако позже я узнал о поручике 4-го резервного батальона Брянского пехотного полка Александре Игнатьевиче Гржимайло, скорее всего сыне того ротмистра. Учился он в Полтавском кадетском корпусе, в 1862 году оыл прикомандирован к генштабу для подготовки в военную академию, но вскоре попал в опалу. Князь Витгенштеин, нс фельдмаршал, командовавший 2-й армией в декабристскую эпоху и к тому времени умерший, а генерал-лейтенант Эмилий-Карл Людвигович Витгенштеин выступил в «Военном сборнике» за усиление палочной дисциплины в армии. И вот сто шесть офицеров Петербургского военного гарнизона публично выступили с протестом. Среди них был и Александр Гржимайло, унаследовавший нравственные принципы своих дальних родственников-декабристов Николая Мозгалевского и Александра Корниловича… А чуть позже узнал я еще о нескольких воинах-Гржимах.
Михаил Грумм-Гржимайло был военным изобретателем и картографом, а брат его, член-корреспондент Академин паук СССР Владимир Ефимович Грум-Гржимайле, закончив Горный институт еще в 1885 году, более полувека отдал практике и теории металлургического дела — конструированию домен, мартенов, конверторов, вагранок, кузнечных, сушильных, отжигательных печей, научным обоснованиям «русского бессемерования», методов калибровки прокатных валков, термообработке сталей, выявлению законов движения плавильных газов, созданию школы отечественных металлургов. Незадолго до смерти свои труды он подытожил в классической работе «Пламенные печи», без которой доныне не может обойтись ни один квалифицированный делатель чугуна и стали, и вклад ученого, меру его участия в героической битве нашего народа за металл трудно переоценить…
Любознательный Читатель. Простите, но мы в нашем путешествии, кажется, ушли куда-то слишком в сторонузачем мне знать о металлургии, если меня интересует история?
— Многие упрощенно понимают историю как преимущественно историю жизни королей и полководцев, военных реляций и маршрутов завоевательных походов, а даино назрела потребность во всеобщей созидательной истории, в которую хорошо бы вписалась история русского металла, например.
— Однако в том, о чем вы сказали вначале, есть привлекательный для всех исторический драматизм, а вот нстория металлургического дела — это, простите, для узких специалистов.
— Не согласен. Просто мы не знаем истории, потому и не ощущаем драматизма многих ее воистину драматичных страниц. О металле? Пожалуйста! Общеизвестно, что этохлеб промышленности, основа экономического развития, и Петр I в числе первых сие понял. Как одержимый он метался по рудным местам России, заряжая своей энергией русских промышленников. В 1702 году Петр передал Никите Демидову казенный Невьянский завод с землями, лесами и горой Благодать. На нем срочно было налажено производство лучших в мире боевых ружей — до ста тысяч штук в год, так что Полтавскую битву выиграли, можно сказать, уральские мастеровые. За исторически короткий срок Демидовы — без телефонов и радио, вездеходов и вертолетов-поставили на Урале двадцать металлургических заводов. Уралу принадлежали мировые рекорды по выплавке чугуна на одну печь, по экономическим показателям расхода топлива и сырья. Демидовское железо «русский соболь» пошло в Европу. К 1718 году-за семь лет до смерти Петра — Россия по выплавке чугуна вышла! на первое место в мире, оставив позади Англию, Германию, Францию, Америку, не говоря уж о прочих. Мы выплавляли треть всего черного металла планеты! В XVIII. веке сама Англия покупала у нас по нескольку миллионов пудов железа в год. У академика Струмплина есть замечательные статистические таблицы…
— Интересно! А что же произошло дальше?
— Потомки Петра десятилетиями эксплуатировали богатое наследство, но с какого-то времени перестали заботиться о его приумножении. В начале царствования так называемого «либерального» императора Александра I нас оставляет позади Англия, в год его смерти, когда потребность социально-экономических перемен так остро ощутили декабристы, Россию по производству черных металлов обгоняет Америка, вскоре после этого Франция, за ней Германия и даже Бельгия. Незаметно нарастающий исторический драматизм привел к чудовищному факту -, в конце XIX века у подошвы знаменитой железной горы Благодать были уложены бельгийские рельсы!
— Россия, этот великан, так отстала?!
— Ага. Вот вы, кажется, уже начинаете ощущать драматизм ситуации! Только, наверное, еще не представляете степени нашего отставания. Были годы, когда на долю России приходилось менее трех процентов мирового производства железа! А ведь на ее территории практически неисчерпаемые залежи богатых руд, коксующегося угля и марганца! К концу девятнадцатого века дело пошло веселей, но далеко не так, как требовало время. В 1894 году Россия выплавляла восемьдесят три миллиона пудов чугуна, Англия — четыреста пятьдесят семь.
— В пять раз больше!
— В пять с половиной. Америка-в пять, Германияболее чем в четыре, Франция — в полтора. Впрочем, еще до конца века всех обошли Соединенные Штаты. Черный металл — это иголка и сковородка, плуг и локомотив, мотор и корабль. На железе и его сплавах основывается вся современная материальная цивилизация! Народ, в достатке обладающий черным металлом, имеет возможность поднять все отрасли индустрии, сельское хозяйство, уровень жизни, выделить средства и людские резервы для развития культуры и наук, наконец, может быть спокоен за свою безопасность… И вот такие люди, как Владимир Ефимович Грум-Гржимайло или позже его сын Николай Владимирович, тоже ученый-металлург, сочли необходимым применить свои недюжинные таланты к этой основе основ, помочь народу в битве за металл. Такая основа плюс неизбежные социальные изменения…
— Спасибо. Дальше?
— Минуточку! Драматизм возрос до предела после гражданской войны, когда мы получали чугуна менее трех процентов от довоенного производства. Кстати, в 1915 году в Петрограде было создано «Металлургическое бюро В, Е. Грум-Гржимайло», за три года разработавшее почти полтораста типов печей, А в 1925-м Владимир Ефимович, побывав на международном конгрессе специалистов в Париже, убедился, что русская школа металлургов идет впереди, и сразу же по возвращении написал в ВСНХ с обычной своей прямотой: «За границей найдутся и деньги, и лаборатории, и научно подготовленные люди, которые подхватят на лету русскую мысль, переработают ее и преподнесут нам ее в виде новых заграничных методов… Так было с Яблочковым, Лодыгиным, Черновым, Поповым — так будет и с Грумом». Нет, не стало так! Нашлись и деньги, и лаборатории, н ученые, и вскоре начала осуществляться давняя идея Грум-Гржимайло-наш народ взялся за создание крупных угольно-металлургических центров на востоке.
— Вот я и говорю-"догнать и перегнать"…
— Именно!
— Америка давным-давно опередила всех по всем экономическим статьям, а мы пытались и так, и этак догнать ее, да только все больше отставали.
— Минуточку! А вы знаете, чем закончилась историческая битва за черный металл?
Любознательный Читатель. Ну, я же, как и вы, только любитель в истории, причем меня, как и вас, больше интересует се отражение в судьбах людей…
— Несмотря на то что последняя война вывела из строя наш южный промышленный район, за двадцать пять лет мирной жизни мы не только догнали эту «недосягаемую» Америку, но снова, спустя два с лишним века, вышли на первое место в мире по главным металлургическим показателям — чугуну, стали, добыче руды, ферросплавам, огнеупорам! Каждая пятая тонна стали планеты выплавляется в наших печах и конверторах… Поэтому-то некоторые из нас могут спокойно заниматься отражением истории в чем или ком бы то не было…
Назвать Григория Грумм-Гржимайло, как н Николая Миклухо-Маклая, путешественником было бы слишком недостаточным. Верно, маршруты его странствий прихотливо окольцевали обширные районы Евразии — Крым, Калмыкию, Молдавию, Урал, Закавказье, Среднюю Азию, Алтай, Памир, Тянь-Шань, Сибирь, Забайкалье, Дальний Восток, Туву, Монголию, Джунгарию, Гоби. Верно, что он был выдающимся географом. Открыл глубокую, лежащую на полтораста метров ниже уровня океана котловину. Его именем назван ледник в Синьцзяне. Русским географическим обществом он был удостоен премии имени Пржевальского, Парижская академия присудила ему премию имени Чихачева. Однако Григорий Грумм-Гржимайло, как и Николай Миклухо-Маклай, был разносторонним естествоиспытателем, применявшим синтетический комплексный метод при изучении лика земли, мертвой и живой природы, человека. Географ-описатель и географ-открыватель, геолог, минералог, лепидоптеролог, ботаник, энтомолог, почвовед, зоолог, этнограф, экономист, социолог, опубликовавший более двухсот научных работ, в том числе 4пгндаментальный четырехтомный труд о Западной Монголии и Урянхайском крае, труд, из которого я узнал, что ученый был еще и замечательным историком…
В Ленинград я так и не собрался, потому что надо было срочно заканчивать эту книгу, и каждый день был дорог. А очень хотелось покопаться в архивах отца и сына Грумм-Гржимайло, чтоб найти не только, скажем, родословное древо потомков легендарного славянина Гржима, но и, быть может, совсем неизвестное и неожиданное, как это счастливо случилось с таким же, как я, любителем в австралийском архиве Николая Миклухо-Маклая, чьи мысли о природе русского гуманизма дошли до соотечественников лишь спустя столетие…
А однажды я встретил Софью Владимировну Грум-Гржимайло вместе с ленинградской подругой на традиционной встрече декабристских потомков, что регулярно проходят в доме ь 10 по Гоголевскому бульвару, где висит единственная в Москве напоминающая о декабристах безымянная мемориальная доска. Они сидели рядом, ставшие, наверно, от возраста и давности знакомства похожими друг на друга, понимающе-воспоминательпо переглядывались во время доклада, одинаково замерев, слушали старинную музыку.
После концерта я подошел к ним.
— Что же вы не звоните, не заходите? — Голос Софьи Владимировны был слабым, но с бодринкой. — Нет, нет, я чувствую себя неплохо! И телефонные разговоры переношу отлично — это тоже жизнь, а и ее не боюсь, у Гржимов научилась воевать.
— Да, отменные воины были в древности, — сказал я, думая о том, как бы поаккуратней закруглить разговор, чтобы не переутомлять ее, но не тут-то было.
— Не только в древности. Мой покойный супруг был в молодости отменным артиллеристом! За четыре года той германской войны от души погромыхал своим орудием, не потерял ня одного батарейца и в восемнадцатом п amp;решел всем составом на службу революции.
— А потом тихие битвы в науке…
— Почему тихие? Он был рыцарем в ней, вооруженным с головы до пят. Много сделал в практике металлургии. Помню, как в тридцатые годы при реконструкции литейно-ковочного оборудования одного крупного завода он сэкономил государству три миллиона валютных рублей. Как ученый, всю жизнь занимался металлургией на молекулярном уровне, спектральным анализом элементов, их структурой, и специалисты считают, что Николай Владимирович проделал работу за целый научно-исследовательский институт.
— Можно бы учредить научный рыцарский орден Гржимов…
— Несомненно! Только у Николая Владимировича снл и времени не хватило, чтобы до.биться общего признания своих трудов. Итоговая его монография так и не была напечатана. Э1 им-то я и занимаюсь, однако сердце, знаете, не всегда выдерживает.
— Да, девятый инфаркт…
— Ну, этого-то инфаркта я совсем не боялась! — засмеялась она.
— Простите, Софья Владимировна, но не станете же вы утверждать, что у вас выработалась привычка, — в тон спросил я.
— Привычка — само собой, однако я была уверена, что девятый инфаркт мне ничем особым не грозит, потому что Григорий Ефимович когда-то мне говорил, будто число девять на Востоке-священное, счастливое.
— А вы с ним разве встречались?
— Не раз. Я была почти юной и танцевала еще неплохо, а он к концу жизни стал благообразным, спокойным и мудрым, как индийский гуру. Он много видел, много знал, последние годы много болел, но никогда не терял своего особого юмора, и для нас было большим удовольствием его слушать. Помню один из последних его рассказов… Если у вас есть время.
— Времени у меня вполне достаточно.
Это нежданное степное знакомство Григория Ефимовича Грумм-Гржимайло произошло почти сто лет назад, а Софья Владимировна полвека помнила подробности его рассказа. Маленький экспедиционный отряд шел монгольской степью. Зной, усталость и давным-давно ни одного встречного. Проводник с переводчиком ускакали куда-то искать воду — впереди была страшная пустыня Гоби. Вдруг на горизонте появился столб пыли, послышались выстрелы. Отряд приготовился в случае.чего дорого отдать свою жизнь, но Григорий Ефимович приказал пока не. стрелять. Несколько десятков конных степняков, вооруженных английскими карабинами, окружили отряд и знаками приказали следовать за ними. Григорий Ефимович показывал им пустую флягу, карту — они все это отобрали вместе с винтовками, так что пришлось подчиниться. Пригоняют их к стойбищу, и Григория Ефимовича ведут в самую большую, богато украшенную юрту. А там на войлоке стонет и скрипит зубами человек — тайша, степной князек. Как узнать, что с ним? Камни, аппендицит, заворот кишок, перитонит? Может, просто объелся — рядом с юртой были следы обильной трапезы. Единственное, что мог сделать ученый, — дать болезному двойную дозу глауберовой соли. Путешественников отпустили, вернув все, и отряд на рысях удалился искать проводника и переводчика. Лихо скакали, оглядываясь назад, но через несколько часов снова раздались выстрелы, и раздельные столбы пыли быстро надвигались сзади. Что делать, если пациент умер? Отряд снова изготовился, только Григорий Ефимович разглядел в бинокль девять всадников на линии горизонта и успокоил спутников. Подскакавшие монголы, улыбаясь, жестами показали, будто сыплют в рот порошок. Пришлось отдать им весь запас, в ответ получив подарок — полуживого, наверное, с отбитой печенкой, но жирного барана…
— Довольно смешно, не правда ли? — спросила Софья Владимировна.
— Вполне, — согласился я и добавил: — Пока вы болели, я узнал о том, как история вытворяла что хотела с родовой фамилией Гржимов. Очень интересно!
— Между прочим, и с фамилией декабриста Корнилбвича произошел однажды почти невероятный случай. После Сибири он именовался «Без-Корнилович».
— Да, я видел в «Алфавите декабристов» эту фамилию в скобках после основной, но не мог понять, что это такое.
— А вышло так. Когда Михаила Корниловича, деда Григория и Владимира Грум-Гржимайло по материнской линии, производили в какой-то армейский чин, Николай I решил исключить из списка брата известного декабриста и начертал на докладе: «Утверждаю без Корниловича». Канцеляристы поняли эту резолюцию по-своему, и таким об— разом братья получили новую фамилию. Это напоминает историю с подпоручиком Киже… Заходите, пожалуйста, я вам кое-что покажу интересное из прошлого.
И вот я снова подхожу к высотному дому на Котельнической набережной, в котором нежданно встретился с живой памятью о декабристе-историке Александре Кориилбвиче. Мемориальная доска на стене одного из крыльев… Выдающийся советский историк академик Михаил Николаевич Тихомиров жил в этом доме последние годы. Оставил богатое научное наследие: исследовал «Русскую правду» Ярослава Мудрого, Москву и другие средневековые русские города, городские и крестьянские восстания на Руси, исторические связи русского народа с южными славянами с древнейших времен… Все интересно!
По стенам квартиры Софьи Владимировны ГрумГржнмайло-старинные портреты ушедших из жизни людей — масляные, акварельные, карандашные, дагерротинные, фотографические. Некоторых я узнаю, но большинство лиц незнакомых-с бакенбардами, бородками клинышком, с окладистыми лопатами и совсем безбородые, в усах и без них, в очках и пенсне, в форменном, казенном и партикулярном одеяниях, но что-то было общее в осанке, чертах и, главное, выражении лиц и глаз. Конечно, так и должно быть — все родственники, хотя и разных семейных ветвей, однако все же не это определяло главное сходство. Передо мной явилось несколько поколений русских интеллигентов, полтора века честно трудившихся на благо своего народа.
— Кондратий Иванович Грум-Гржимайло,-подводит меня хозяйка к одному из самых старых портретов. — Родился еще в конце восемнадцатого века. Слыл на Лите;"! — ном проспекте Петербурга чудаком, потому что, когда появлялось солнце, он выходил на балкон с голой спиной. Загорал… Имел научные звания кандидата философии и Доктора медицины и хирургии. Первым в России сделал операцию перитонита. Тридцать три года редактировал первую русскую медицинскую газету «Друг здравия». Выпустил множество статей и книг, в основном по гигиене, был первым русским врачом-писателем…
Портрет декабриста Александра Корниловича — только из книжного издания. К сожалению, художник-декабрист Николай Бестужев, не успел в Сибири написать его портрета — Корниловича странным образом увезли назад, в Петербург, который он так любил и хорошо знал, как любил память о великом основателе города, посвятив ему первый выпуск первого нашего исторического альманаха «Русская старина». К, тому времени я успел посмотреть работы А. Г. Грумм-Гржимайло о декабристе, написанные по семейным архивам, и труды самого историка-декабриста «Нравы русских при Петре I» и «Частная жизнь русских при Петре I». Из статей Л. Г. Грумм-Гржимайло узнал и об интересном письме декабриста брату Михаилу от 24 июня 1832 года. Оно было написано в крепости, но узнику, очевидно, было позволено встречаться с людьми, нужными ему для его исторических занятий. «Знаешь, я думаю, что Карамзин решил кончить свою историю XII веком. Я всячески уговаривал продолжить ее по крайней мере до воцарения Петра, но он на все мои убеждения отвечает одно: „Там писать нечего“…» На портрете Александр Корнилович в форме штабс-капитана генерального штаба.
— Чин этот, между прочим, он получил за работу экскурсоводом, — говорит хозяйка.
— Как так?
— Он хорошо знал языки и однажды провез по Петербургу и Кронштадту одного важного иностранного гостя, который в письме царю поблагодарил сопровождавшего его офицера… А это мои отец Перов Владимир Иванович. Сфотографировался студентом Петербургского университета.
— Что-то, знаете, очень характерное есть в его облике, — замечаю я, рассматривая нисколько не пожелтевшую, ясную фотографию столетней давности. Во взгляде студента — решимость, твердость, какая-то одержимость. — Такими были народовольцы…
— А он и был народовольцем.
— Расскажите, пожалуйста, о нем!
— Обычная биография думающего и честно мыслящего молодого человека тех лет… Вел революционную пропаганду среди петербургских рабочих. Был арестован в марте 1881 года вскоре после покушения на Александра Второго… Кстати, у меня есть книга, где приведена точная дата.
Рассматриваю эту, теперь уже старую книгу, изданную в 1930 году Всесоюзным обществом политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Глава «Хроника арестов»… Знакомые имена — Желябов, Перовская…
Святые времена и святые имена! Народовольцы ошибались в выборах методов борьбы, возлагали надежды на террор, считали рабочие организации подсобной силой грядущей революции, но история все же так распорядилась, чтобы Россия вначале прошла через декабризм и народничество. Народники тоже были проторителями трудных путей в будущее, и, как декабристам, им должна быть отдана частица нашей уважительной памяти: пора бы, например, музей открыть шестидесятников и народовольцев!
Выдающийся русский революционер, из крепостных, Андрей Желябов был арестован за несколько дней до покушения 1 марта и, узнав об аресте первомартовцев, потребовал, чтоб его судили вместе с ними, как ветерана революционного движения! Софью Перовскую арестовали, судя по «Хронике арестов», 7 марта. 17 марта в чайной у Невской заставы был арестован Владимир Перов.
— Прямо на сходке взяли, с поличным. У этого дома я побывала…
В начале апреля Желябова, Перовскую, Кибальчича, Михайлова и Рысакова казнили, над остальными продолжалось следствие. Владимир Перов год просидел в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, был приговорен к пяти годам каторги, замененной ссылкой из-за многочисленных протестов общественности против суровых мер царских властей.
— Вместе с одним из своих товарищей-тоже народовольцем-Ивановым отец отбывал ссылку в Минусинске.
Опять Минусинск! Сколько же политических ссыльных прошло через этот крохотный сибирский городок, начиная с декабристов, в том числе Николая Крюкова, братьев Беляевых, Петра Фаленберга, Николая Мозгалевского и других? И Ленин бывал в Минусинске проездом по тому же случаю, Кржижановский и опять же другие. Связь времен, идей, людей и больших исторических событий прошла через один географический пункт, который, как сказано по другому, правда, случаю, был «на карте генеральным кружком отмечен навсегда»…
— Отец рассказывал мне о тяготах и унизительности ссылки, о революционной пропаганде товарищей среди пригородного крестьянства Минусинска.
Она вдруг засмеялась, что было совсем неожиданно, и а ответ на мой недоуменный взгляд сказала:
— Вспоминал он один случаи.
Ссыльные народовольцы должны были каждый день приходить в полицейский участок и отмечаться — за ними был строгий надзор, и донесения об их поведении, образе жизни и встречах регулярно отправлялись в Петербург с мельчайшими подробностями, если что-либо вызывало подозрение полиции. Однажды Владимир Перов заболел и не явился к сроку. Иванов пришел один.
— А где Перов? — спросил полицейский чип.
— Он не может, у него плеврит.
Чин записал на бумажке «Плеврит» и послал двух полицейских к дому, где жили ссыльные:
— Живв-ва! Тащите его вместе с этой собакой Плевритом.
Запыхавшиеся блюстители забежали прежде всего к дворнику.
— Дома Перов?
— Где ж ему быть?
— А Плеврита такого ты знаешь?
Дворник заморгал глазами, почесал бороду.
— Говори! Приказано срочно тащить в участок Перова вместе с этой собакой Плевритом!
— Тады пошли, — говорит дворник.
Полицейские, дико выпучив глаза, смотрели, как дворник направился к собачьей конуре, отвязал лохматого пса и подал цепь полицейскому:
— Веди, коли надо.
— Ты что, изгаляться?! — занес кулак блюститель.
— Так ежели велят! Меня-то за что?
— Говори толком — у Перова есть кто-нибудь из посторонних?
— Никого нетути. С вечера не подымался, горит в жару, меду просил. Лекарь был, давно ушел.
Полицейские подумали-посудачили — да и отвели невинную собаку в участок: у кобелька была кличка, которую дали ему ссыльные, — Ливер…
— Отбыв ссылку, отец эмигрировал, — продолжает хозяйка. — Жил в Льеже, где и женился на маме. Ее звали Екатерина Квентилиановна, урожденная Никольская.
— Редкое отчество.
— Мой дед Квентилиан Дмитриевич был военным, полковником артиллерии. За боевые заслуги на Шипке награжден золотым оружием и повышен в чине, стал генерал-майором.
— Как перевиваются события! А имя откуда такое необычное?
— Он был пятым сыном в семье…
Мы вновь вернулись к студенческому портрету народовольца Владимира Перова.
— Отец умер в 1942 году… Здесь, в Москве. И знаете, какое он письмо получил из-под Минусинска незадолго до смерти? Дети тех, кто более полувека назад знал его там, прислали несколько теплых слов. В Москве, мол, сейчас голодно, холодно и опасно. Приезжайте, приютим и прокормим…
Мне перехватило горло, и я ничего не мог сказать.
— Никуда он не мог поехать, — грустно закончила Софья Владимировна. — Ему было восемьдесят два года… А вот малоизвестный портрет Григория Ефимовича, путешественника… Взгляните, какое одухотворенное лицо!
Это был портрет, относящийся ко времени первых экспедиций путешественника, — казенная тужурка, «чехозская» бородка, внимательный, ищущий взгляд скво:ь стекла очков. Совсем молодым, едва за двадцать, он уже побывал с энтомологическими экспедициями в Среднем Поволжье, изучал лепидоптерологическую фауну в Прибалтике, провел комплексные научные исследования а Средней Азии, два сезона изучал Памир — его географии), геологию, ископаемую и живую фауну, флору… Все эти годы его ждала та, которой он поклялся в вечной любви.
— К сожалению, портрет его жены вместе со множеством документов, книг и картин погиб в 1941 году — в наш дом попала фашистская бомба. А она была чрезвычайно интересным человеком, Евгения Дмитриевна, урожденная Без-Корнилович.
— ???
— Да, он женился на двоюродной сестре. Она окончила консерваторию по классу пения, прошла курс у известной итальянской певицы Превости. Как писал Алексой Григорьевич, однажды имела честь исполнять романсы Чайковского под аккомпанемент их автора. И вообще была человеком незаурядным и в молодости, как тогда водилось, много поработала над собой. Сдала экстерном экзамены в университете, получив право заниматься педагогической деятельностью. Владела языками, самоотверженно помогала мужу…
Новые и новые портреты.
Михаил Ефимович Грум-Гржимайло. Облик воина. Офицерский мундир, погоны, кожаный темляк, резольверная портупея. Он был участником экспедиции старшего брата на Памир, в Тянь-Шань, в Центральную Азию. Военный изобретатель — знаменитое «горное седло Грум-Гржимайло» и другое, что не популяризировалось.
— В начале века под Парижем был устроен военный смотр. Присутствовали Пуанкаре, Вильгельм, Георг Пятый и Николай Второй, — говорит Софья Владимировна. — Вильгельм был особенно доволен тем, что его установленные и наведенные заранее пушки бьют точнее французских и английских. И вот на горизонте артиллерийского полигона появилась туча пыли — беспорядочные казачьи сотни ворвались на поле с гиком и свистом. Все оживились, но с недоумением и пренебрежением смотрели на конницу, которая совсем смешалась перед смотровыми трибунами. Казаки вдруг развернулись и ускакали, а когда пыль улеглась, на полигоне остались легкие пушки с прислугой и начали быстро, беспрерывно и без промаха бить по мишеням, поразив даже те дальние, что остались невредимыми после немецкой стрельбы. Снова появились казаки, окружили орудия и ускакали, оставив чистое место… Орудийные вьюки изобрел Михаил Ефимович…
Этот русский офицер был мастером на все руки — слесарем, плотником, столяром, кузнецом. Дачу под Петербургом отделал карельской березой так, что она стала похожей на маленький дворец необычайной красоты. И все своими руками, ни единого гвоздя там чужой молоток не забил.
— Выдумщик был… Однажды на рождество пригласил на дачу гостей из города, и потом пошли разговоры по всему Петербургу о его необычной, так сказать, скульптурной работе. Михаил Ефимович свез в сад девять породистых павших лошадей и заморозил их в живописных динамичных позах, подсветил фонарями и прожекторами… Что-то фантастическое получилось и в то же время реальное! У него была замечательная коллекция оружия всех времен и народов… А вот и третий брат — Владимир Ефимович, металлург… В Сибири, кстати, вашей работал, в Томске.
Портреты оживали, большое славное семейство входило в историю своего народа и других народов Европы и Азии, тоненькими прочными ниточками вплеталось в непрерывную вервь времени и человеческих деяний.
— А как Владимир Ефимович в Сибири-то оказался?
— Тяжелая история, начавшаяся на Урале. Он работал управляющим Салдинским горным округом и вступил в затяжной конфликт с Демидовыми, как когда-то Татищев… Да, с влиятельными и сказочно богатыми потомками владельцев знаменитых уральских заполов. Он СЛУЖИЛ у них и пошел против них.
— Каким образом?
В.Е. Грум-Гржимайло, оказывается, поддерживал справедливые требования рабочих о сокращении трудового дня. По шестнадцать часов стояли у демидовских печей люди! Из них выжимали все соки, труд рабочих и рудные богатства России последние Демидовы обращали в золого и проигрывали миллионы в игорных домах Монте-Карло, купались в роскоши, сорили деньгами в Париже и Лондоне, княжеский титул купили в Италии — Сан-Донато.
— Они и крестьян прижали в Салдинском округе. Отобрали землю для охоты и прочих увеселении, парков и оранжерей — устраивали зимой лето. Владимир Ефимович выступал в защиту крестьян, которые отчаялись уже до того, что последний их ходок повесился в Сенате на лестнице. Демидовым все же пришлось потесниться, вернуть земли, но главному специалисту Салдинских заводов они дали отставку.
Портреты дополняют документы-напечатанные и рукописные, официальные и частные, высвечивающие то личности, то события… Металлург, сын металлурга, — Николай Владимирович Грум-Гржимайло.
— Помните, я вам говорила о происхождении фамилии Без-Корнилович из резолюции Николая Первого? А вот интересный документ 1918 года…
«Послужной список прапорщика Н. В. Грум-Гржимайло II… Младший офицер 3-ей батареи… Участвовал в кампании против Германии и Австро-Венгрии… Ранен от разрыва гранаты в левую руку с повреждением первых суставов и трех пальцев… В лейб-гвардейской 2-ой артиллерийской бригаде участвовал в позиционной войне в районе Скалата (Галиция). Ранен пулей в плечо».
— Вот эта пуля, — Софья Владимировна приносит шкатулку, и я рассматриваю тяжелую остроконечную немецкую пулю времен первой мировой войны.
«…На основании положения о демократизации армии от 30 ноября 1917 года общим собранием солдат избран командиром 3-ей батареи… В отпусках, в плену и отставке не был…» Интересна и подпись под этим документом: «Командиръ лейб-гвардии 2-ой артиллерийской бригады полковникъ Н. Без-Корнилович».
— Потом Политехнический ленинградский институт к работа в Перми, Днепропетровске, Москве. Работал он не жалея себя, и я ничего не могла с ним поделать. Говорил: «России нужен металл, без него нас легко сомнут». Потом арест, ссылка в Сибирь, в Мариинск. В Большом театре мне сказали: «Порви с врагом народа официально», а я порвала с театром, пошла по всем, кто его знал. Вот письма президента Академии наук Карпинского, академика Павлова…
Президент писал, что работа этого инженера «ценится, а изобретение его, принятое Наркомтяжпромом, в настоящее время осуществляется». М. А. Павлов: «Знаю Николая Владимировича Грум-Гржимайло с малых лет и хорошо знаком со всей его деятельностью как инженера… Исследования по термообработке чугунов… Впервые в мире практическая наладка производства ковкого чугуна с применением полностью механизированной технологии. Экспресс-анализ чугуна непосредственно у печей… Обработка стали на автоматах… Освоение новых гальванопокрытий… Твердо убежден в том, что он принадлежит к числу тех людей, которые не в состоянии быть вредителями в том деле, которое им поручают».
— Разобрались, перевели на Златоустовский завод, освободили, извинились, и он еще сорок лет работал, отдав последние силы капитальному теоретическому труду о внутренней природе металлических сплавов. Как он работал!..
Все они, Грумы, умели работать, а я это качество всегда считал главной характеристикой человека. Читаю давние письма Груму-металлургу, сыну металлурга, от Грумма-ботаника, сына путешественника, перебираю фотографии, документы, просматриваю старые газеты и журналы. В труднейшие послереволюционные годы Григории Ефимович Грумм-Гржимайло не прерывал работы, сидел за столом до обмороков, заканчивая главный труд своей Жизни — четырехтомную научную эпопею «Западная Монголия и Урянхайский край»… Вот до боли знакомые имена в воспоминаниях Алексея Григорьевича Грумм-Гржимайло: «Хорошо помню, как в один воскресный день 1919 года к нам неожиданно зашел Федор Иванович Шаляпин, и не один, а с Максимом Горьким. Алексей Максимович, как известно, был председателем созданной тогда комиссии по улучшению быта ученых и хотел лично познакомиться с условиями жизни моего отца и его семьи. Это был незабываемый день. В кабинете отца оба гостя пробыли сравнительно недолго, но много говорили о своих планах на будущее. Несмотря на трудное время, будущее это рисовалось им ярким и безоблачным, полным творческих замыслов».
А вот несколько последних писем А. Г. Грумм-Гржимайло двоюродному брату Н. В. Грум Гржимайло. От 26 января 1961 года: «Недавно, неделю тому назад, в президиуме географического общества стоял вопрос относительно предложенного мной к изданию сборника писем известного путешественника по Центральной Азии Г. Н. Потанина. Я взялся за эту работу, так как был уверен, что никто и некогда не пожелает затратить на „раскопки“ материялов столько времени, сколько мне пришлось это сделать. Мной уже собрано 300 писем Г. Н. Потанина». От 18 мая 1986 года: «Обязательно приеду в Москву. Мне необходимо похлопотать об издании „Писем Г. Н. Потанина“, обработку которых я закончил и теперь буду писать к ним вводные статьи. Составил библиографию трудов Потанина — 490 названий».
Вскоре он умер, а через двенадцать лет вышел первый том четырехтомного собрания писем замечательного сибирского ученого и путешественника. Доктор исторических наук Э. М. Мурзаев писал в связи с выходом книги, что ранее он представлял себе образ Г. Н. Потанина как ученого. «Когда же я прочитал первую книгу его писем, то увидел человека великодушного, энергичного, большого патриота своей страны и парода, стойкого в своих убеждениях, эрудированного и талантливого, с твердыми принципами и великой трудоспособностью». Рецензент отмечает также «кропотливый и грандиозный труд А. Г. Грумм-Гржимайло (1894-1966), который 10 лет посвятил попеку писем в разных архивах Советского Союза и снабдил этн письма подробными комментариями».