— Где Анджела? — спрашивает Артур, сразу как заходит в кабинет.

— Отлучилась, у них там какое-то ЧП, — кратко отзывается Кхатон. Он то ли развлекается, то ли тренируется, над его ладонями кружат, меняют свою форму и сталкиваются маленькие сферы из темной воды.

Джон дремлет в углу на диванчике. По идее, в кабинете Артура есть несколько кресел, можно даже устроиться на подоконнике — если набраться решимости.

Агата садится рядом с Джоном. Он приоткрывает один глаз, устало ей улыбается.

— Сильно устал? — тихо спрашивает Агата. Джон неопределенно пожимает плечами.

— Сложно сказать, — отвечает, снова прикрывая глаза, — просто настроение ни к черту. Ну и две смены на ногах… Устал, да.

— Ты не говорил, что был в Триумвирате, — шепотом замечает Агата.

— А ты спрашивала? — Джон слегка ухмыляется, поглядывая на неё сквозь ресницы. — Как же не задевать прошлого, не терять непредвзятости?

— Если ты хочешь услышать, что ты прав, — да, ты прав, Джо, — Агата терпеливо растягивает губы в улыбке.

— Пойдем-ка, — Джон встает на ноги, прихватывает Агату за руку, выводит на взлетную площадку. Поздно. Уже чертовски поздно. Небо уже засеяно звездами. Прохлада окутывает Агату будто шелковое одеяло.

— Иди сюда, — Джон свешивает ноги с края площадки, тянет Агату к себе.

— Я высоты боюсь, — Агата боязливо поглядывает вниз — кабинет Артура находится на просто чудовищной высоте девяносто четырех этажей. Высотки в Чистилище не редкость, в конце концов, именно благодаря им при высокой плотности населения чистилищным работникам удается работать, не сидя на головах друг у друга. Многослойность измерений решает далеко не все проблемы.

— А я дам тебе упасть, да? — фыркает Джон, и Агата сдается. Присаживается рядом, и Джон приобнимает её за плечи, явно согревая. Уровень внимательности у него высочайший.

— Ты выглядишь расстроенной, — замечает Джон, и Агата пожимает плечами. Ей не хочется разъяснять свои чувства, для этого их придется вытаскивать наружу, а сейчас в темном уголочке души они хотя бы доставляют минимум неприятных ощущений.

— Лучше ты расскажи, почему у тебя настроение ни к черту, — удачный повод уклониться от объяснений находится довольно легко.

Джон характерно мрачнеет, недовольно вздыхает:

— Вообще, я не очень об этом хочу распространяться.

— Почему?

Джон молчит пару минут, затем снимает свою руку с плеча Агаты и ежится, будто замерз сам.

— Я не хочу каким-то образом вмешиваться в твои отношения… с Хартманом, — наконец произносит он, — мне кажется, это с моей стороны будет и нечестно, и очень субъективно.

— Нечестно? — удивленно переспрашивает Агата. — Почему?

— Рози, я не хочу играть на таком поле, — с отчаянием в голосе отрезает Джон, — просто не хочу, это и тебе причинит боль, и я при этом окажусь… Нет, это нечестная игра, я так не буду…

— Так, стоп, — Агата ловит его за ладони, пытаясь успокоить, — вот сейчас по порядку, мистер Миллер, потому что я уже вообще перестала понимать, о чем вы. Ты знаешь что-то, что меня может ранить?

Джон прячет глаза, передергивая плечами.

— Очень вероятно, — тихо отзывается он.

— И это повлияет на мои отношения с Генри? — уточняет Агата. Никаких комментариев, что сейчас она сомневается в самой правильности этих отношений. Ничего она сейчас решать не будет, пока ничего не обдумала. Но сейчас, кажется, нужно уже трезво взглянуть на вещи. Без розовых очков влечения на глазах.

Джон выглядит несчастным, будто его зажали в угол. Просто кивает, ничего не говоря.

— Знаешь, если непредвзятость ничего не стоит без знания о том, с кем имеешь дело, то чего стоят отношения, если в них есть какие-то иллюзии и недомолвки? — тихо спрашивает Агата.

Джон вновь пожимает плечами.

— Я тебя говорить никак не заставлю. Но если ты скажешь, я буду ощущать себя более объективной.

— Не надо было вообще об этом заговаривать, — бормочет Джон, высвобождая из пальцев Агаты одну свою ладонь и прикрывая ею глаза, будто собираясь с мыслями.

— Но ты уже сказал, — Агата улыбается.

— Я тебе скажу, — будто решая для себя что-то, произносит Джон, — но только после того, как ты мне скажешь, почему расстроена ты. Потому что потом ты со мной говорить, наверное, уже не захочешь.

— Джон, ты какой-то пессимист, — Агата качает головой, но по выражению лица Джона понимает, что он абсолютно серьезен. Теперь её очередь ежиться и скрещивать на груди руки в попытке защититься от самой себя.

— Этот вечер должен был закончиться не так, — отстраненно замечает она, — да — под звездами, но… не с тобой, прости, Джо.

— Я помню, — Джон невозмутимо пожимает плечами, — понимаю, да. Разочарована?

— Да, — честно отвечает Агата, — но не тем, что я тут с тобой, правда. А тем, что ради бывшей любовницы он довольно легко распрощался с нашими с ним планами. Это так эгоистично сейчас об этом думать, когда у него столько неприятностей, но… но он поступился испытательным сроком. Ради другой женщины. Стоят ли наши отношения хоть жалкий пени после этого?

— Мда, — Джон растерянно смотрит на Агату, — знаешь, можно я все-таки ничего не скажу, а? Кажется, это сейчас может оказаться последней каплей, а я не хочу становиться причиной…

— Джо, ты обещал, — сердито хмурится Агата, — я сейчас хочу принять максимально правильное решение. О какой правильности речь, если я чего-то не знаю.

Сейчас, когда она снова растравила этот вопрос для себя, когда внутри будто по сообщающимся сосудам переливается горечь, особенно обидно будет, если её искренность окажется не взаимной.

— Тут долгий разговор, на самом деле, — судя по тону, Джон по-прежнему надеется уклониться от беседы.

— Я не вижу Анджелы на горизонте, так что, думаю, мы можем потратить некоторое время.

Последний путь для отступления перекрыт. Что дальше, Джо?

— Ох, — Джон вздыхает и переплетает на коленях пальцы, явно пытаясь сосредоточиться, — ладно. Слушай. Дело, в общем, в том, что некогда я соблазнил жену Хартмана.

— Ты? — Агата пытается составить в своем понимании мира Джона — который за семь лет их знакомства ни разу не был замечен в компании девушки иначе чем по работе, — и образ соблазнителя чужих жен. И потом, сколько в таком случае Джону лет вообще?

— Не перебивай, я не особо хочу это все рассказывать, — недовольно морщится Джон и, когда Агата виновато кивает, продолжает, — я был священником в смертной жизни. Довольно паршивым священником, чтоб ты понимала. Имел пагубную слабость к женщинам, соблазнял всякую симпатичную леди из моего прихода, замужнюю или нет. Мне особенно даже напрягаться не приходилось.

В это было легко поверить. Многие ли женщины смотрели на эти губы или в эти хрустально-прозрачные глаза и испытывали исключительно эстетическое восхищение, которое чувствовала Агата? Многие ли думали схватиться за карандаши? Вполне вероятно у других женщин были более здравые желания.

— Так вот. Жена Хартмана тоже была одной из тех женщин, которых я затащил в постель, — продолжает Джон, и его лицо будто закаменело, — его частенько не было дома, а жена дома была… И в один прекрасный раз он нас поймал.

В этот момент Джон замолчал на несколько секунд, собираясь с мыслями.

— В общем, умер я, не успев даже слезть с постели. Хартман проломил мне голову кочергой. Придушил жену. После этого у него помутился рассудок, и он почти год в Лондоне соблазнял замужних женщин, а потом убивал их — за неверность. Его поймали — повесили. Вот тут мы с ним и встретились снова.

— Ты тоже грешил? — тихо спрашивает Агата, пользуясь его паузой, и Джон качает головой.

— Нет. В Чистилище я по-новому взглянул на вещи. Я тогда вообще воздерживался от близости с женщинами. Работал сборщиком душ. Ну и Хартман оказался в моем отделе.

— Он не забыл тебе, да?

— О нет, — Джон задумчиво вздохнул, — совсем не забыл. Он пытался портить мне статистику, но когда понял, что на мой кредит это не влияет — сорвался сам. Демоном стал уже через год и проявил просто удивительную верткость, потому что мы бы его и не поймали впоследствии, если бы не появилось два дополнительных Орудия.

— Ты?

— Ага. Я и Кхатон, — Джон кивнул, — была еще Сесиль, от её света души начинали сиять ярче, но…

— Её не стало, да?

— Да, — осипшим голосом выдохнул Джон, — честно говоря, мне до сих пор кажется, что Хартман отравил её душу, угасил на столько лет, заставил уйти в перерождение, лишь бы ранить меня побольнее.

— Вы дружили? — осторожно выдохнула Агата, а Джон качнул подбородком.

— Я её любил, — поясняет он, — она была самым светлым человеком, которого я только видел. И я был в неё влюблен уже спустя первые полгода в Чистилище. Во многом я стал лучше только благодаря ей.

— И Генри знал?

— Конечно знал, — Джон болезненно поморщился, — даже пытался сам её очаровать, но Сесиль его отвергла. После этого он, кстати, и сбежал.

— Так, — у Агаты даже голова кругом пошла от количества информации, — и сегодня это тебе настроение испортило, потому что?

— Сегодняшний выход Хартмана был проверкой, — разъясняет Джон, — его бывшая пассия давно на меня охотилась, так сказать, приняла флаг мести Хартмана. Мы нашли последнюю душу, которая стала жертвой её банды, я выбрался с Хартманом в смертный мир — меня страховал Артур. Я позволил ей себя загипнотизировать, но понимаешь… Я же Орудие… Демонические штучки на нас срабатывают лишь только если мы сами разрешим, и то не до конца. Я все равно слышал, о чем они говорили. Да, Хартман сам попросил снять с меня гипноз. Но при этом, перед этим похвастался, как ловко он все-таки увел у меня девушку.

Кровь бросилась Агате в лицо. Захотелось срочно вскочить и рухнуть вниз с площадки, материализовывая крылья уже в падении, и все это лишь бы остудить пылающие щеки ледяным воздухом, летящим навстречу. Трофей? Она просто трофей?

— Увел?

— Да, — мрачно подтвердил Джон, — прости.

— Джо, не ты мне голову дурил лишь из тупой вендетты, — выдохнув это, Агата впилась зубами в кожу на тыльной стороне ладони. Больно. Лишь бы не расплакаться. Не так больно, как сейчас в душе. Дура, какая же дура. И чему она сейчас удивляется? Ведь говорили же, говорили, что ему от неё нужно только одно, почему думала о другом? Он же ничего ей не говорил, никаких признаний не было, даже в запале, конечно, ведь врать ему нельзя, так? И все это, все — даже случай с кабинетом — вовсе не из ревности к Джону, вовсе не из-за того, что Агата не смогла убедить Генри, что Джон ей только друг, нет. Это все, чтобы уязвить самого Джона, да побольнее, поглубже…

— Рози, — Джон притягивает Агату к себе, и она понимает, что слезы все равно бегут по щекам. Злые, досадливые, горькие слезы. Выдыхает, собирается с мыслями. Там за стенкой Триумвират, и хорошо же будет, если она, новое Орудие Небес, заявится на первое в своей жизни совещание зареванная и в слезах.

— Ты в порядке? — тихо спрашивает Джон, когда Агата отстраняется, и она кивает, стирая с щек остатки слез.

— Я правда не хотел тебе больно делать, — виновато произносит Джон, — простишь?

— Ох, Джо, — Агата утыкается лбом в его плечо. Ну и почему она такая дура, и увлеклась не вот этим вот супернадежным человеком?