На склонах гор, поросших подлеском или мелким кустарником, появляются к осени и разгораются фантастическим пламенем яркие багряные пятна.

— Что это такое? — спрашиваю я деда.

— Это райское дерево. К осени его листья краснеют и тем самым дают знать, что настала пора для сбора съедобных каштанов.

Каштаны!

Нет в селе такого мальчишки или девчонки, которые не радовались бы тем дням, когда начинается сбор каштанов. Целыми семьями отправляются крестьяне в огромную каштановую рощу на крайнем западном конце нашего села. Иногда проводят здесь по нескольку дней, до вечера собирают каштаны, а ночь коротают в глубине рощи у громадных костров. Пекутся каштаны на углях, заводятся длинные истории, подростки из темноты рычат и завывают, пугая малышей:

— У-у-у-у! Где Миле Батич, я его в мешке утащу?!

И перепуганный Миле Батич, пятилетний пацан, дрожа, забирается поближе к огню под полу дедовского гуня, жмется к деду и просит:

— Дедушка, не отдавай меня, я тебя слушаться буду!

Однажды мы всей школой отправились в поход в каштановую рощу. Приготовили торбы под каштаны, захватили с собой обед и вот, построенные парами, потекли длинной колонной извилистой дорогой, густо обросшей кустами. Во главе колонны наш истопник Джурач Карабардакович ведет своего взнузданного коня под вьючным седлом. По бокам лошади бьются две объемистые пустые корзины. В них мы будем собирать каштаны для учительницы. Для себя старина Джурач не припас корзины. Он считает каштаны детской забавой.

По пути нам все кажется новым и занимательным, словно мы впервые проходим этой дорогой. Увидим, например, корову на пастбище и поднимаем шум:

— Эй, вон корова пасется!

— О-хо-хо! Ихи-хи-хи!

Мы заливаемся смехом как сумасшедшие. Нам кажется смешным и то, что корова рогатая, и то, что она ушами прядет, и то, что она взмахивает хвостом, отгоняя мух, и при этом жует. Дивится Буренка вызванным ею шумным восторгом, поднимает голову и, уставясь на ребят грустными глазами, словно бы укоряет нас: «И что вы так расхохотались, словно шляпу у меня на голове увидели?!»

Вот проходим мы мимо какой-то коняги, а Вея окликает Ею Клячу:

— Посмотри-ка, вон твоя родня!

— Какая родня? — не догадывается Ея.

— Кляча, как и ты! — довольно бросает Вея, и вся колонна разражается хохотом.

Но вот и роща. Вековая огромная роща со старыми развесистыми каштанами, унизанными зелеными шишками. Мальчишки должны были влезать на деревья и сбивать плоды, а девочки собирали их и очищали от зеленой шубы.

Вот где можно было щегольнуть искусством лазания на деревья. Будет чем полюбоваться этим трусихам девчонкам, которые и на парту-то боятся встать, стесняясь ненароком открыть свои голые ноги. А нам вовсе не интересно смотреть на их голые ноги, которые они так и норовят в каждом ручье полоскать. Гораздо интереснее увидеть ворону или зайца.

Кто первым поднимется на самый верх склона, туда, где кончается роща? Конечно, Славко Дубина и я, его напарник. Взобрались мы с ним на вершину самого высокого раздвоенного каштана с могучим стволом и густой кроной. Крутые лесистые горные отроги протянулись передо мной как на ладони к самым дальним дворам нашего села, и я в изумлении восклицаю:

— А там что за поселок, в той долине, по правую руку от леса?

— Это выселки Соленые. Оттуда ходят в школу двое наших первоклассников — Джоко Марчета Мослак и Еван Гаврилович Горлица.

— О-го-го! Из такой дали?

Отныне я смотрю на первоклашек Горлицу и Мослака другими глазами, и они кажутся мне необыкновенными и удивительными. Подумать только, в какой дали они живут?! Почти на самом краю света, потому что дальше, за их выселками, встает только небо синей стеной, и по небу плавно проплывают ватные клочья облаков.

— А что это за высокая скала, которая поднимается на том откосе слева от села? — снова спрашиваю я, разглядывая поросшую кустарником косматую каменную громаду, мощно вздымающуюся над деревьями со склона каменистой гряды.

— Там знаменитая Кошачья пещера. Когда-то в ней прятались гайдуки. Добраться до пещеры нелегко, к ней по крутизне ведет узкая тропка через чащу кустарника.

— А ты там когда-нибудь бывал? — спрашиваю я.

— Где только я, браток, не бывал! — распускает передо мной Славко свой павлиний хвост. — Да будет тебе известно, что на свадьбу или по особым праздникам в Кошачьей пещере жарят на вертеле ягнят. Говорят, нет вкуснее ягненка, чем жаренного на вертеле в Кошачьей пещере. Так вот я туда и ходил, когда мой отец собирался сватом к куму Зорану. Лично я переворачивал тогда ягненка на вертеле.

— Послушай, возьми как-нибудь и меня туда с собой? — подлизываюсь я к Славко.

— Как же я возьму тебя с собой, когда туда без дела не ходят? — хмурится Славко. — Если кто-нибудь отправится туда ягненка жарить, тогда другое дело, или если мы соберем гайдуцкую дружину.

У меня глаза так и загораются.

— Давай соберем гайдуцкую дружину?!

— Это можно, только как-нибудь в воскресенье, в будни никак нельзя. Взрослые непременно дознаются и тут же нас накроют. Я в прошлом году уже сбегал в гайдуки в Старую башню над Глубоким ущельем. Поймали меня и выдрали, как нашкодившего кота.

— Так, значит, ты и в Старой башне на вершине горы побывал? — восхищенно протягиваю я.

— А как же, конечно, побывал. Но страшно там — жуть. По ночам привидение бродит в белом балахоне и цепями звенит.

— Привидение? А что это такое? — поражаюсь я, поскольку до сих пор мне ни от кого не приходилось слышать про привидения.

— Привидение? Ну, это, как тебе сказать… человек такой, на самом деле он мертвец, но встает из могилы и шатается вокруг развалин. Если он тебя сцапает, готово дело, ты уже покойник. Привидение охраняет Старую башню над ущельем.

У меня мурашки побежали по коже от страха.

— А в Кошачьей пещере привидения водятся?

— Нет. Там костры разводят, а привидения страсть как боятся дыма и огня, еще они не любят, когда петухи кричат.

— А почему не любят, когда петухи кричат?

— Потому что петушиный крик — предвестник рассвета и утра, а вся ночная нечисть утра боится, ну, всякие там оборотни, упыри, вампиры, ведьмы, бабы-яги, водяные, лешие и бесы…

Я даже рот разинул, потрясенный таким скопищем дьявольской силы, орудующей по ночам. И не осмелился спросить, кто из них как выглядит и кто чем промышляет. Мне оставалось только поражаться Славкиной образованности да удивляться тому, что при его блестящих познаниях он по второму разу проходит курс наук первого класса.

— Но раз в Кошачьей пещере нечисти нет, может быть, ты меня как-нибудь туда сведешь? — не отстаю я от Славко.

— Ладно уж, так и быть, свожу. В воскресенье пойдем с тобой рыбу ловить, прихватим вершу и вверх по ручью — хоп! хоп! хоп! — к самому подножию скалы, где пещера. Неподалеку от пещеры на старой мельнице мельник Дундурия живет.

— Как ты говоришь? Дундурия?

— Это у него кличка такая.

— А как его по-настоящему зовут?

— Я думаю он и сам уже забыл. Оглох он от мельничного шума и пальбы.

— От какой еще пальбы? — вздрагиваю я, едва не свалившись с каштана на землю.

— Ты что, не знаешь, что у нас на престольные праздники из старинных мортир палят. Они жутко громко хлопают.

— А почему Дундурия из них палит?

— Потому, что он привык на своей мельнице к шуму и грохоту, так ему и пальба нипочем. Еще и на пользу идет, уши ему прочищает, он потом даже лучше слышит.

— Ой, как бы я хотел с ним познакомиться! — вздыхаю я.

— Познакомишься, если только он в село не уйдет, потому что он по воскресеньям обычно зубы рвет.

— Как так зубы рвет? — оторопело таращу я глаза на Славко.

— А так. Дундурия самый искусный зубодрал во всей округе, разве ты не знаешь? А еще он вправляет поломанные руки и ноги и у коней зубы рвет.

— Что ты говоришь!

— Ну да. А еще Дундурия мастерит рукоятки для топоров, тесаков, мотыг и тяпок и вытачивает из ясеня зубцы для граблей.

Устроившись, на суках в гуще раскидистой кроны старого каштана, мы за разговорами о мельнике и его разнообразных рукомеслах чуть было не отстали от своих. И спохватились, лишь услышав крики из-под дерева:

— Эй, там, Араб! Эй, Бранчило! Вы где, мы домой уходим!

Чего только не снилось мне в ту ночь! Какая диковинная невидаль не обступала меня! Я проснулся от ужаса, когда на меня надвинулся мельник Дундурия, вооруженный громадными клещами, и заорал: «А ну, рот разинь, сейчас я тебе вытащу конский зуб!»