Внизу под нашим домом протянулась узкая долина, по ней протекает речка Япра. А за Япрой под высокими откосами Лисины виден большой старый дом семейства Рашет, окруженный множеством хозяйственных построек: амбарами, клетями, ригами, сараями и хлевами. А рядом на крутом открытом склоне примостился еще один домишко, стоящий на толстых подпорках. Эти подпорки с раннего детства поражали меня, и я спрашивал деда:

— Чей это дом такой, который на ногах стоит?

— Ха-ха-ха! На ногах! — смеялся дед. — Это Сретена изба, певчего из церковного хора.

Дом с ногами, в котором живет певчий из церковного хора, часто ли увидишь такое чудо! Надо хорошенько за этим домом понаблюдать, не двинется ли он в один прекрасный день к Япре на своих ходулях? У этого домишки были и четырехугольные глаза — подслеповатые окошки, а темная крыша напоминала надвинутый на глаза платок бабки Еки.

— Дедушка, а может этот дом ходить?

— Как это ходить, глупыш? Разве ты видел когда-нибудь, чтобы дом по селу зашагал?

Я искренне опечалился. Как жаль, что этот дом не может ходить на своих толстых ходулях! Мне показалось, что и дедушка из-за этого расстроился, и, ероша мой чуб, стал меня утешать:

— Подожди, отправимся мы с тобой как-нибудь на тот берег Япры и вблизи рассмотрим этот дом на ногах. Вот соберусь Рашет навестить, возьму тебя с собой.

Рашеты — это наша родня. Дед частенько ходил к ним в гости, и действительно при первом же представившемся случае захватил и меня с собой.

— Мы к Рашетам идем! Мы к Рашетам идем! — запрыгал я от радости, в восторге от того, что там, под кручами Лисины, увижу что-то никогда не виданное.

Когда мы перешли на ту сторону Япры, нам открылась тенистая крутая улочка, ведущая в гору, а в конце ее показались постройки Рашетовой усадьбы, сильно увеличившиеся и изменившиеся по сравнению с тем, какими они выглядели от нашего дома. Я вцепился в дедов гунь и испуганно шепчу:

— А там собака есть?

— Не бойся, голубчик, она на привязи.

— А какой-нибудь старикан не накинется на нас с палкой?

— Да не бойся же ты, ведь я с тобой!

«Как это так не бояться, — думаю я про себя, — когда мне доподлинно известно, что у Рашет, кроме дядюшки Вука, который ходит с палашом, есть еще дед Гавро, который очень громко кричит на пастухов, и дед Вид с огромными кустистыми бровями, и хоть и говорят, что его не надо бояться, я его страшно боюсь и каждый раз прячусь от него в кусты, когда он идет по дороге. Еще я знаю, что у них есть прадед Дада, самый старый дед в селе. Но если так, почему бы там не быть и тому самому таинственному старцу с железным посохом, который мотается возле всякого чужого дома?» — спрашиваю я себя.

Бурная встреча на просторном дворе Рашетовской усадьбы рассеивает мой страх. Вот они, все наши родственники воочию: дядюшка Вук, дед Гавро и дед Вид. Приковылял к нам и самый старый из дедов, прадед Дада седой как лунь, и ласково потрепал меня по голове:

— Ах ты славная моя овечка!

— Ого! Это парень что надо, — похвалил меня мой дед, в ответ на что старец погладил меня еще раз и проговорил:

— Парень что надо! Ах ты ослик мой хорошенький!

— Ха-ха-ха! Ослик! — отозвалось с какого-то дерева. «Ихи-хи! Ослик!» — откликнулось эхо.

— Охо-хо! Осел! — донеслось из-за какого-то угла.

Отовсюду на меня высовывались и кривились рожицы бесчисленной детворы. Я жался к деду, боясь отделиться от него хоть на шаг.

— Эй, вы там, а ну-ка я сейчас задам работу ореховому пруту! — прогремел дед Гавро своим могучим басом, самым громким в селе.

Мальчишеские головы тотчас же скрылись из виду, и крики утихли.

«Ага! Значит, и вы прута боитесь! — злорадно подумал я про себя. — Только вас ореховым прутом обрабатывают, а нас хворостиной с ветлы. Хотя, по-моему, хворостина с ветлы еще похлеще орехового прута вжикает!»

Примиренный с незнакомой детворой этим заключением, я завертелся по сторонам в надежде обнаружить спрятавшихся насмешников. Вдруг что-то шлеп! Прямо в меня угодило три крупных ореха.

— Откуда это? — вздрогнул я и поднял голову.

Из густой листвы ореха донеслось приглушенное хихиканье. И торчала чья-то босая нога. Ага, значит, кто-то там скрывается в кроне.

Не успел я сделать это открытие, как из-за угла амбара показалась чья-то голова. Строит мне рожицы и мяукает.

— Дедушка, кто это мяукает? — шепчу я, все еще прижимаясь к дедову гуню, но дед меня не слышит. Старики расселись кофе пить, галдят, шумят, руками размахивают, словно на медведя собрались идти.

Тут из-за плетня выныривает и третий мальчишка, показывает мне ежа в вывернутой наизнанку куртке, четвертый из-за угла дома соблазняет меня черепахой, а над живой изгородью кто-то размахивает рогатиной с дохлой змеей. Рашетовские мальчишки хотят во что бы то ни стало обратить на себя мое внимание.

— Дедушка, дедушка, смотри! — тяну я деда за полу, но деду не до меня.

— Поди, душа моя, поразомни ноги, поиграй с ребятишками! — отсылает меня дед от себя.

Делать нечего, приходится покориться. Едва зайдя за угол дома, я тут же попадаю в окружение целой оравы сбежавшейся полюбопытствовать на гостя детворы. Тут ребята разных возрастов: и старше, и младше меня, но среди них есть и мои сверстники. И все мальчики. Они разглядывают меня, тормошат, засыпают вопросами:

— Ты на коне верхом умеешь скакать?

— Не-ет…

— Я могу хоть свинью оседлать! Однажды она меня сбросила на землю с такой силой, что у меня вот такущая шишка вскочила!

— Ты мельницу можешь остановить?

— Не-ет…

— Ого! А вот мы один раз у Дундурии мельницу остановили, а старик нас за этим застал, так мы от него так удирали, что чуть до самой Америки не добежали.

Я тогда еще не знал про Дундурию, но про Америку мне слышать приходилось, и я спросил:

— А далеко эта Америка?

— Не так уж. Поднимешься на Грмеч и увидишь.

Мальчик, что постарше, дружески хлопнул меня по плечу и спросил:

— А знаешь, кем ты нам приходишься?

— Не знаю.

— А вот кем: твой дедушка Рада был братом одной из наших бабушек, значит, ты нам приходишься троюродным братом, а мы тебе тоже троюродные братья.

Хотя я не вполне ясно представлял себе, как можно быть троюродными братьями, но все равно очень обрадовался такой веселой и многолюдной гурьбе новых родственников. И невольно воскликнул:

— Это, выходит, вы все мои братья?

— Все подряд: вот твой брат Давид, вот твой брат Ачим, вот твой брат Проко, вот твой брат Никола, вот твой брат Лазо, вот твой брат Джуро и вот твой брат Перо! А ты наш брат Бранчило.

— Качай его, нашего брата Бранчило! — крикнул самый старший из мальчиков.

Братья подхватили меня за руки и за ноги и стали раскачивать, так что сад, и постройки, и небо закружились у меня перед глазами, а с земли кто-то спрашивал меня:

— Ну как тебе, нравится?

— Нра-а-а-вится! — мычал я.

Когда меня поставили на ноги, в голове у меня все вертелось, как у пьяницы, а мой старший троюродный брат Давид уже придумал новое развлечение:

— Чем бы тебя еще угостить? Давайте покатаем его на козле?

Признаюсь, это необычное угощение повергло меня в растерянность, но младшие братья уже кинулись оттаскивать козла от куста, с которого он обгладывал листья.

«Пропал, — в ужасе подумал я. — Козел снова полезет на какой-нибудь куст и я так кубарем с него и покачусь!»

— Бранко, а Бранко, где ты там? Пошли домой!

— Эй, сорванцы, подавайте сюда нам парня, если он еще цел! — загромыхал вслед за дедом оглушительный бас деда Гавро.

Спасаясь от «угощения козлом», я во весь дух помчался к деду. А вслед за мной неслись голоса моих благоприобретенных братьев по дедушке и бабушке.

— Приходи к нам опять, пойдем с тобой барсучью нору в камнях отыскивать.

— И пчел из бука выкуривать!

— И рысь в лесу выслеживать!

Такое множество обещаний меня несколько смутило. И барсук, и пчелы, и рысь! Хорошо, что в последний момент я все-таки вспомнил про избушку на курьих ножках, и дед повел меня к высокой живой изгороди, окружавшей имение церковного певчего Сретена.

— Вот тебе и дом на ходулях! Можешь на него досыта наглядеться! Ого! Каким внушительным показался мне этот дом на толстых подпорках, а к одной из них был привязан громадный дворовый пес.

— Ой, дед, а что, если рванется этот пес и дом потянет за собой?!

— Бедовая ты моя головушка! Какие только небылицы не идут тебе на ум! — пророкотал дед и крикнул: — Айда отсюда, пока нас этот дом не задавил!

И вот на первом же уроке в школе вызывает учительница наших братцев Рашет, тех, что учатся в первом классе, и тех, что учатся во втором.

— Куда же это все они подевались? — поражается учительница, выяснив, что никого из них нет.

Проходит день, проходит второй, учительница каждое утро делает перекличку, но ни один из моих троюродных братьев Рашет так и не отзывается. Однажды является в школу дядюшка Вук, отец пропавшей детворы. Вваливается в класс, шаркая об дверной косяк своим дубленым козьим тулупом, при нем его неразлучный палаш, вынесенный с войны, окидывает наши ряды строгим взглядом и говорит:

— Так вот, госпожа любезная, моих сорванцов пока еще нет.

— Где ж они?

— На беличьем промысле! — по-строевому гаркает дядюшка Вук.

— На каком таком беличьем промысле? — не понимает учительница.

— На обыкновенном, госпожа любезная. Как орехи созреют, так мои сорванцы в горы подаются и там по лесам собирают себе зимние запасы, в точности, как белки. С лесного ореха переходят на грецкий, а уж после на каштаны. Целый месяц у них сборы идут, а то и больше.

— Что же это такое? — негодует учительница. — Может, их сонными захватить и в школу привести?

— Знать бы мне, где они себе ночевку устроили! — фыркает дядюшка Вук. — Погода стоит теплая, они в лесу в шалашах ночуют.

— Как же быть? Имей в виду, ты, как глава семьи, будешь за них в ответе, да еще и штраф заплатишь за то, что твои дети не посещают школу, — заявляет учительница.

— Это правильно, это справедливо, — сразу же соглашается с ней дядюшка Вук. — Когда я их наконец поймаю, я им со своей стороны тоже хорошую вздрючку задам, вот и будет у нас полный порядок. Посмотришь, как они в школу гуськом один за другим потекут.

Тут дядюшка Вук увидел меня на первой парте и сразу же узнал:

— А вот и маленький Бранчило! Привет, Бранчило! Он мне внучатым племянником доводится. В прошлом году дед Рада приводил его к нам познакомиться… Ага! Да тут и брат мой Илья! — обрадованно прокричал дядюшка Вук, заметив за моей спиной Икана. — Здорово, брат Илья! Как твое богатырское здоровьице?

— Отлично, брат Вук! — с солидным видом взрослого ответствовал Иканыч.

— Ну, ну, брат Илья. Вырвешь свободную минутку, заворачивай к нам побалагурить.

После такого приглашения завернуть к Рашетам побалагурить Илья так занесся и так задирал нос, важничая перед девчонками, что Славко, не выдержав, подставил ему подножку. Илька растянулся, угодил в коровью лепешку и основательно измазал рубашку.

— Э-хе-хе, брат Илькан, и до чего же ты все-таки неловкий! — крикнул за ним вдогонку Славко, между тем как Илька, скрываясь от девчонок, удирал за колодец очищаться.

Вскоре рашетовские ребята были переловлены в их убежище возле Кошачьей пещеры и доставлены домой. Крики, визг и вопли о помощи, пока дядюшка Вук утюжил своих заготовителей ореховым прутом, долетали даже до нашего дома.

— У-ух, вот тебе горяченьких за каштаны! — крякал дядюшка Вук, размахиваясь ореховым прутом. — Я тебе покажу, как от школы отлынивать.

Один проказник вырвался от дядюшки Вука и взобрался на ореховое дерево, дядюшка разыскал в саду длинный шест, которым обычно отрясали сливы, и говорит:

— Привяжите-ка кошку к шесту, сейчас мы посмотрим, не согласится ли парнишка спуститься!

Крепко привязанная к концу шеста кошка душераздирающе мяукала и молотила в воздухе всеми четырьмя лапами, а когда ее подняли вверх и поднесли к скрывавшемуся в ореховых ветвях беглецу, вцепилась в него когтями с отчаянием утопающего.

— Ой, отпусти, ой, сдаюсь! — заверещал прыткий беглец, но все напрасно. Кошка до тех пор не отпускала мальчишку, пока тот не спустился на землю и не перешел в руки к отцу, так сказать, из собственных ее лап.

В школе в тот день мы стали свидетелями невероятного зрелища. На такое зрелище не пожалеешь под проливным дождем полюбоваться.

Чтобы вернее доставить в школу свою ватагу, дядюшка Вук связал одной веревкой всех семерых своих школьников и так погнал в школу. Колонну пленников возглавляли старшие братья, ученики четвертого класса, за ними шли третьеклассники, потом второклассники, и наши сверстники, первоклассники, замыкали колонну.

Конвоировать «белок-заготовителей» добровольно вызвался певчий церковного хора дядька Сретен. Он шествовал впереди колонны и гундосил на каком-то хромоногом старославянском наречии сочиняемую им тут же на ходу молитву:

— И похватаны беше молодцы-ы-ы, и биты беше вкупе-е-е, и благословили их со святы-ы-ы-я ореховыя розги-и-и! И вознеслися воз-роптания молодцев до небеси-и-и во бла-а-аго и во назидание-е-е-е всем прочим учащимся-я-я-я! Аминь!

Все мы, как по команде, высыпали из класса встречать прибывшую на школьный двор команду дядюшки Вука. Дядюшка Вук вытянулся перед учительницей по-военному и отдал ей рапорт:

— Вот тебе, госпожа любезная, точно по счету семь штук учеников, я их самолично пересчитал ореховым прутом! А ежели тебе кажется недостаточно, так я им сейчас еще добавлю.

И дядюшка Вук взмахнул розгой, а певчий Сретен загнусавил:

— Примите, добры молодцы-ы-ы, последнее целование-е-е!

На счастье моих троюродных братьев, в этот миг во двор ворвался наш истопник Джурач Карабардакович и прогремел:

— Стоп! Бросай розгу, руки прочь от детишек! В школе детей одна учительница может сечь!

— Правильно это и вполне справедливо! — без возражений согласился дядюшка Вук и отбросил свою розгу.

— Развязать детей! — продолжал командовать разъярившийся Джурач. — Это вам не гайдуки, а школьники.

— Твое право! — снова согласился дядюшка Вук. — На этом дворе ты хозяин.

Едва освободившись от пут, мальчишки по очереди подходили к старому Джурачу и целовали его широкую волосатую Руку:

— Спасибо, дяденька Джурач!

Когда взрослые разошлись, Рашетовы братцы всей гурьбой налетели на меня с воплями:

— Вот он, наш троюродный братец Бранко! Хватай его за руки, за ноги! Подкидывай его, качай!

Я подлетал до самого неба и снова спускался на землю, и хотя голова моя шла кругом, я был очень горд, что эти белобрысые и белоногие девчонки увидят, сколько у меня троюродных братьев. Да еще каких братьев! Больших, которые учатся в четвертом классе и ходят по ночам на мельницу, а на мельнице в темноте притаилось рогатое и хвостатое чудище, оно щелкает зубами и хрипит: «Ага, малыш, сейчас я тебя съем!»