Неверие не является врожденным врагом веры. В наши времена неверие фактически служит разумной отправной точкой. И жалкой – конечной.

Самые злобные выпады против Бога могут быть использованы для очистки ума от ложных убеждений, верований и для прокладки пути к сильной вере. Именно поэтому Ричард Докинз, общепризнанный враг и противник Бога, становится Его молчаливым союзником.

Когда в 2006 году вышла книга Докинза «Бог как иллюзия», мгновенно ставшая бестселлером, воинствующий атеизм сразу же приобрел в ее лице основательную почву для полемики. Докинз не только отрицает Бога, он одновременно выказывает и презрение к духовности.

Он смеется над нашими стремлениями войти в контакт с высшей реальностью, беря за основу своих аргументов простейшее обоснование: мол, физический мир – это все, что есть. Он изображает религию как упадочную стадию, не имеющую никакой опоры в реальности.

Докинз сначала снискал себе известность как автор книг по генетике, а уже потом как автор резко обличающей религию книги «Бог как иллюзия». Нельзя отрицать силу этого сочинения, которое обвиняет религию в фанатизме в самых крайних его формах. В какой-то момент Докинз даже обращается к душевной песне Джона Леннона «Представь себе» («Imagine») и использует ее в своих целях.

” Представьте – вместе с Джоном Ленноном – мир без религии. Представьте, что нет террористов-смертников, нет 9 сентября, нет 7 июля; нет крестовых походов, охоты на ведьм, «Порохового заговора», истребления индейцев, израильско-палестинских войн, сербо-хорватско-мусульманской резни, гонения на евреев как «убийц Христа», «волнений» в Северной Ирландии, «убийств во имя чести», изысканно одетых, с пышными шевелюрами телевизионных евангелистов, вымогающих у доверчивых людей их деньги («Бог хочет, чтобы вы давали, пока не оскудеет рука ваша»).

По мере того как ужасные примеры множатся, самоуверенность Докинза растет. Он не оставляет надежды и не выказывает симпатии, он изливает свое презрение.

” Представьте, что нет талибов, разбивающих античные статуи, нет публичных казней еретиков, которым отрубают головы, нет наказания женщин розгами за то, что они посмели обнажить частичку своего тела.

Вы, наверное, думаете, что после всех этих литаний и длинного перечня ужасов толпа читателей тут же обратилась в атеизм, но это не так. Этот процесс как шел, так и идет. Упадок религии в Америке, так же как и в Западной Европе, начался в 1950-е годы и все еще продолжается. В век науки и повального скепсиса, под влиянием необузданных катастроф ХХ века, церковные скамьи продолжают стабильно пустовать. Но еще не было в истории такого массового признания неверия в стиле Докинза, неверия, которое не только не приемлет Бога, но и подвергает нападкам всякого, кто в Него верит. Почему же люди покинули религию, не покинув Бога? Этот наиважнейший вопрос Докинз оставляет без ответа.

То, что Докинз наносит религии сокрушительный удар, обстреливая ее из всех бортовых орудий, является знамением времени. Возможно, это самый удачный «крестовый» поход против религии начиная с 1966 года, когда журнал «Тайм» опубликовал статью, в названии которой красовался вопрос: «Умер ли Бог?» Брешь была проделана: люди осмелились задать вопрос, прежде немыслимый, и в течение последующих четырех десятилетий эта брешь становилась только шире. Теперь Докинз бросил туда бомбу. (За что журнал «Тайм» в 2007 году поместил на обложке его портрет.) Он назвал Бога Ветхого Завета «отталкивающим ролевым образом» и охарактеризовал Его в самых непривлекательных терминах: Иегова – «самый отталкивающий персонаж в этом вымысле: ревнивый, горделивый, жалкий, несправедливый, чуждый прощению и все контролирующий урод, мстительный, жаждущий крови, проводящий этнические зачистки ублюдок, женоненавистник, отвратительный, страдающий манией величия садомазохист, капризный, злобный, недоброжелательный хвастун». Мир без Бога, возглашает Докинз, был бы лучше во всех отношениях.

Это послание рассчитано на то, чтобы вызвать шок. Переходя от Бога к Новому Завету, Докинз пишет: «Исторических доказательств того, что Иисус заявлял права на какой-либо божественный статус, практически нет». А если бы такое доказательство когда-нибудь появилось, оно свидетельствовало бы только о том, что Иисус сумасшедший; в лучшем случае Его «приняли не за того и еще удостоили почестей». Единственный правдоподобный довод, который можно привести в пользу религии, говорит далее Докинз, – это то, что наши предки слушали сказки и, как «доверчивые дети», верили, что это правда. Подобное одурачивание, мол, годится для мозгов примитивного человека, но мы-то должны уже стать взрослыми. Если уж Докинз способен раз и навсегда убедить нас в том, что Бог – недостойный пережиток, который мы тянем за собой из веков суеверия, то у Библии нет абсолютно никаких шансов на успех.

Докинз гордится тем, что он махровый атеист, способный выкинуть фортель вроде того, что он выкинул во время визита Папы Бенедикта XVI в Великобританию осенью 2010 года. Это был первый официальный визит понтифика в эту страну, и в связи с ним велись бесконечные дискуссии по поводу многих спорных вопросов, таких, например, как позиция церкви относительно применения противозачаточных средств и неутихающий скандал по поводу сексуальных непотребств верховных священников. Участие Докинза в митинге протеста против Папы было более чем экстремистским. Никакое обвинение не произвело бы столь воспламеняющий эффект. Еще до этого он выступил с заявлением, что Папе необходимо предъявить ордер на арест и посадить его за решетку «за преступления против человечества». На митинге Докинз произнес зажигательную речь, где сравнил организацию Бенедикта с «Гитлер-югенд» 1930-х годов, не упомянув, впрочем, одного факта: несмотря на то что эта организация в те годы была широко востребована у немецкой молодежи, отец Бенедикта на деле выступал против Гитлера. Докинз обвинял церковь в том, что она поддерживала нацизм, называл Гитлера католиком (тот действительно родился в католической семье, но в юности перестал исповедовать какую-либо веру) и то и дело возвращался к обвинению, что Папа – «враг человечества».

Антикатолицизм в столь враждебной форме (редактор известной католической газеты назвал эти нападки «сумасшествием») никогда не был приемлем в цивилизованном обществе. Он лишь раздувает неприязнь, разногласия и предубеждение против религии. Но Докинз с момента выхода своей книги стал «всенародной» знаменитостью, и его престиж академика служил маскировкой для его позиции, которую сочли бы позорной для обычного гражданина и которая действительно опозорила, но не кого-нибудь, а самого Докинза. Он незаслуженно получил звание профессора-биолога Оксфордского университета. Да, в своей области Докинз, возможно, отличился: его работы по эволюции и генетике снискали ему славу умного толкователя науки его поколения, но его официальный оксфордский титул никак не связан с конкретными разработками в специфической сфере научной экспертизы и не имеет ничего общего с научными изысканиями; он просто преподаватель, точнее – лектор, объясняющий сложные научные положения доступным языком.

Книга «Бог как иллюзия», говорит автор, рассчитана на специфическую целевую аудиторию: она предназначена всем сомневающимся, кто сохраняет приверженность религии родителей, но больше не верит в нее, и кого больше волнует то зло, которое вершилось и вершится во имя Божье. Массы людей хотят освободиться от ига религии, пишет он, но они «не понимают, что уход из религии – это их выбор». В сущности, девиз книги: «Я не знал, что могу». Докинз убежден, что он содействует прогрессу человеческого духа; самого себя он называет «борцом за свободу». Вот что он провозглашает на первой странице книги: «Если ты атеист, нечего за это извиняться. Напротив, этим надо гордиться, ибо ты стоишь на ногах прямо и зришь далекий горизонт».

Книга получила несколько весьма нелестных и резких отзывов за свою экстремистскую тактику; перечисление зверств, учиненных во имя религии, – лишь единичный пример. Религия – это нечто большее, чем акты террора, учиняемые фанатиками, но для Докинза это не аргумент: он открыто заявляет, что современную религию нужно предать анафеме наравне с фундаментализмом, отличающемся своей нетерпимостью (одна из глав книги носит название «Как “умеренность” в вере взращивает фанатизм»). Воинствующий атеизм уравнивает абсолютизм с уверенностью. Заклейменная как «само зло», вера в Бога делает святого таким же виновным и опасным, как Усама бен Ладен.

Толпы сомневающихся только того и ждут, чтобы послание «Бог – иллюзия, коей не существует» их наконец освободило. Но это все иллюзии самого Докинза. Факт остается фактом: людям совсем не по душе, когда на них наклеивают ярлык атеистов. Даже несмотря на то что посещение церквей остается рекордно низким, американцы прочно идентифицируют себя с церковью или религией того же сорта. Опрос американцев, проведенный в 2012 году Исследовательским центром Пью, выявил, что примерно 20 % из них считают себя атеистами или агностиками. Именно эта цифра пестрела в заголовках газет, что указывает на значительный рост этой категории по сравнению с таким же опросом пятилетней давности, который показал, что только 15 % американцев считали себя атеистами и агностиками.

 

Тактика убеждения

Есть веская причина не доверять Докинзу и не брать его в качестве надежного поводыря, ведущего к «далекому горизонту» лучшего мира. Тот, кто слеп и глух к духовной стороне человеческих существ, не может сказать ничего путного и о духовных ценностях. Тактика, используемая Докинзом в его книге, проста: чтобы сбить с толку оппозицию, выноси на обсуждение всякого рода фокусы-покусы. Основная цель подобных дебатов – не доискаться истины, а победить во что бы то ни стало. Но «скверна» Докинза не одурачила критиков. Даже те из них, кто отдал ему должное за искренность и непоколебимость его атеизма, спрашивали его, почему он столь резок и груб в приводимых аргументах. Базовую стратегию самой книги легко подытожить.

1. Придерживайся знакомых стереотипов.

Бог, с нападками на которого выступает Докинз, – это самое опрощенное из всех божеств. Он взят из наглядных пособий, украшающих стены воскресной школы: старик с белой бородой, сидящий на троне поверх облаков.

Почему это эффективно. Докинз делает ставку на простейший стереотип – не говоря уже о том, что это самый первый образ Бога, который усвоило большинство людей и к которому привязано их сознание. И это так, что правда, то правда. Ибо большинство людей придерживается тех моральных принципов, которые им привили в детстве. Поэтому, нападая на эти принципы, Докинз получает прекрасную возможность вызвать у людей чувство неуверенности и сомнения.

Контраргумент. Этот стереотип плох тем, что все его аспекты указывают на противоречивость и ошибочность в изображении Бога. Если Он бессмертен, то не может быть старым. Если Он наполняет Собой все творение, у Него не может быть никакого конкретного места во времени и пространстве, тем более трона. Рассматривать Бога как существо мужского пола противоречит многим религиям, в которых божества – женского пола. В других вероисповеданиях Бог понимается абстрактно; в исламе, например, запрещены изображения Бога. В буддизме изначально ничто не принимается на веру как истинное; Бог здесь познается индивидуально только в процессе духовного паломничества.

2. Обращайся с Богом как с человеком.

Докинз настаивает на том, что Бог – фикция, выдумка, но при этом возводит всяческие обвинения на этот вымышленный персонаж, как будто Бог – реальный человек. Он подвергает нападкам и критике такие чисто человеческие черты, как гнев, мстительность, ревность, предательство и т. д.

Почему это эффективно. Подход к Богу как к человеку – это то, что уже давно делает религия. Атеизм в этом смысле не нов; он, так сказать, заимствует эту идею из арсенала врага. После чего остается лишь приписать Богу все плохие качества человеческой природы (одновременно заявляя, что в Нем нет ничего хорошего).

Контраргумент. Есть веская причина создавать Бога по образу человека, поскольку мы прежде всего стремимся к выявлению того, что делает нас человеком. Персональный Бог существует во всех культурах; впрочем, там также существует и имперсональный Бог, которого Докинз полностью игнорирует. Бог не нуждается в том, чтобы Его сводили лишь до свойств или характеристик, которые мы видим у самих себя; Он может обладать ими, но при этом вмещает в Себя гораздо-гораздо больше. Бесконечную сущность нельзя определять какими-то конечными качествами.

3. Умаляй религию: пусть она выглядит примитивной.

Как я уже говорил выше, Докинз углубляется в историю и прослеживает происхождение Бога вплоть до самых примитивных истоков – так же, как это сделал его кумир, Чарльз Дарвин, проследивший происхождения видов от самих истоков. Согласно Докинзу, появление Бога восходит к тем временам, когда люди были как «доверчивые дети» – фраза, заимствованная из письма Дарвина. Теперь же, когда мы достаточно развиты, нам уже не нужно цепляться за свое суеверное прошлое.

Почему это эффективно. Дарвин! Это слово решает все. Теперь, когда эволюция ниспровергла Библию и стала всеопределяющим научным методом для понимания устройства и происхождения жизни, использование того же аргумента для дополнения идей вызывает доверие. Духовность можно изобразить как пережиток, подобный тому отделу нашего мозга, который мы унаследовали от древних пресмыкающихся и который заведует нашими самыми примитивными влечениями, вроде влечений к сексу или насилию, или, более того, подобный хвосту и жабрам, которые появляются у зародыша в материнском лоне и потом исчезают, замещаясь человеческим телом.

Контраргумент. Я уже говорил, что теорию эволюции можно использовать и для доказательства фактов, противоположных тем, которые приводит Докинз. Духовность сосредоточена в высшем отделе мозга в той же степени, что и рассудок. Мы достаточно развиты, чтобы суметь постичь Бога. Теология представляет собой прогрессивную форму мышления, а не примитивный атавизм. В сравнении с мышлением наших предков, современная религиозная мысль более сложна и последовательна. Неокортекс – сравнительно недавно образовавшаяся в процессе эволюции часть коры головного мозга – является вместилищем способности различения, любви, сострадания, прозрения и умственных способностей. Все эти качества задействованы в наших нынешних поисках Бога. И эти поиски взывают к нашей самой развитой природе.

4. Наделяй всякую религию наихудшими крайностями.

Докинз приводит в пример самые крайние проявления фанатизма и заявляет, что они-то и составляют основной стержень религиозной веры. Современный мир буквально стонет от фундаментализма и наносимого им вреда. Для нашего благополучия сегодня это главная опасность; если смотреть глубже, то расцвет разума и науки зависит от того, сумеем ли мы избавиться от фундаментализма, с которым соотносят и в котором обвиняют религию.

Почему это эффективно. Страх. Политика терроризма и войн, ведомых во имя Божье, вызывает у людей ощущение угрозы. Не будь этой угрозы, большинству людей и в голову бы не приходило утверждать, что религия привносит в человеческую природу худшие качества или, как заявляет сам Докинз, только наихудшие. Страх сам по себе – тоже здравый аргумент, который в более спокойные моменты жизни можно спокойно отмести так же, как заявление Докинза о том, что ответственность за фанатизм несет вся современная религия.

Контраргумент. Победите этот страх, и окажется, что не все верующие – фундаменталисты, и что нет оснований обвинять современную религию в фанатизме. Докинз ловко играет на нашей эмоциональной струнке, ибо мы живем в тревожные времена, и такая хитрая тактика себя полностью оправдывает. Пусть возьмут себе это на заметку те из вас, кто исследует проблему царящего повсюду страха в своих целях.

И еще несколько слов в заключение этого раздела. То, что я уделяю столько места и времени тактике Докинза, обусловлено, вероятно, тем, что в свое время, когда я учился в медицинской школе, я был страстным спорщиком, а потому хорошо знаю то искушение, которое владеет многими спорщиками: во что бы то ни стало положить на лопатки своего оппонента, прибегая с этой целью к разного рода хитростям и уловкам. В спорах побеждают психологически. И победитель обретает чувство силы и власти. Он добивается успеха у слушателей и убеждает их – или манипулирует ими, – постоянно взывая к их эмоциональной стороне и завоевывая их эмоционально, хотя главная его цель – завоевать их умы.

 

Бог без трюков

В спорах легко побеждать только на страницах книги, поскольку противная сторона здесь не имеет права голоса. Поэтому самыми полемичными обычно оказываются книги, не вызывающие никакого доверия. Вместо того чтобы честно представлять мнение противной стороны, полемист игнорирует, умаляет и неверно истолковывает ее слова. Докинз, возводя каркас своих доказательств, беззастенчиво пользуется теми же методами, не уделяя ни малейшего внимания тому обстоятельству, что духовный опыт – опыт универсальный. Он является атрибутом каждой эпохи, включая и нашу. Но Докинз, вместо того чтобы честно признать этот факт, призывает нас поверить, что такой сложный живой организм, как гомо сапиенс, каким-то образом инволюционировал назад, к своим истокам, как если бы кошка перестала рожать котят и начала вместо этого плодить амеб.

Что касается Бога, то современное мышление не настолько архаично, как та примитивная стадия, которую Докинз изображает в карикатурном виде. Современный иудаизм, например, не предписывает понимать Ветхий Завет буквально. На протяжении столетий ученые-талмудисты путем бесчисленных комментариев, бесконечных дискуссий с верующими и исследования всех возможностей, какие только можно извлечь из древнееврейской Библии, сумели облагородить иудейскую веру. Мистический иудаизм и «чудо-равви» наконец слились воедино. Вся эта закваска привела к тому, что иудаизм значительно эволюционировал по сравнению со своими начальными истоками.

Факт того, что каждая вера проходит свой путь эволюции, вполне очевиден. Два тысячелетия назад какой-нибудь неграмотный крестьянин, живший в Индии, был духовно закабален. Он вынужден был приспосабливаться к жесткой системе податей и платил местным жрецам-браминам за то, что те совершали ритуалы, смысла которых он не понимал и которых сам не мог совершить. Религия была сродни частной собственности, которой владела высшая каста. Если крестьянин желал собрать хороший урожай, если он хотел здорового ребенка или примерную жену, у него не было другого выбора, как приноравливаться к этой жесткой системе. Что касается вопросов и сомнений, которые у него могли возникнуть, то о них вообще не было речи.

Сегодня ситуация изменилась настолько, что точка зрения на эволюцию, которую отстаивает Докинз, кажется попросту смешной. Религия – это не западня, в которую заманивают древние суеверия. В западню ее превратили сами верующие, не смеющие сомневаться в догмах или непогрешимости священнослужителей. К сожалению, реакционные силы немало подгадили современному христианству: не нужно Докинза со всей его полемикой – и так понятно, что фундаментализм хочет вернуть нас в те времена, когда ортодоксальное послушание и «традиционные ценности», вероятно, делали жизнь намного проще. Но ведь великое множество верующих чурается реакционных тенденций и к ним не примыкает. Но и они тоже задают вопросы и сомневаются.

Священники, которые ими руководят и их направляют, ни в коей мере не представляют собой монолитную силу. Английский викарий – не аятолла. Современных священников часто одолевают те же сомнения, что и прихожан, и они озвучивают эти сомнения с кафедр. За пределами лагеря фундаменталистов непредубежденные богоискатели из числа верующих, по всей видимости, составляют огромное большинство; к их числу, в частности, относятся те, кто верит в Бога, но не посещает богослужения. (В статистике они известны как «невоцерковленные».) Причина, ведущая к стабильному упадку организованной религии на Западе, состоит в том, что очень многие богоискатели просто отошли от догм, священников, обрядов, ограниченной теологии и той доктрины, что Бога нужно принимать без всяких вопросов и сомнений и никакое вольномыслие здесь недопустимо. Книга «Бог как иллюзия» если и не умаляет современную веру, то игнорирует ее. Опять же это вопрос тактики. Пока Докинз может одной и той же кистью мазать дегтем всех верующих, его трюки ему удаются. Религиозное сознание должно быть виновно во всех грехах, чтобы нерелигиозное сознание могло наслаждаться всеми добродетелями.

На протяжении четверти века я встречал и продолжаю встречать богоискателей, которые хотят найти Бога прежде всего для самих себя, а это и есть истинная эволюция. Дарвиновская модель никогда не стоит в жизни на первом месте. Если только вы не запутались в метафорах, то должны знать, что борьба за пищу и брачные привилегии – а именно они в схеме Дарвина служат двумя основными инстинктами, отвечающими за выживание, – никоим образом не развивает ум. Млекопитающие как господствующая форма жизни появились после того, как вымерли динозавры. Религии не вытесняют друг друга подобным образом (и не вытеснят, как бы ни старались). Они сосуществуют между собой. Применять к религиям закон «Выживает сильнейший и наиболее приспособленный» не имеет никакого смысла. Разве молитва «Отче наш» более сильна и более приспособлена, чем еврейская пасхальная молитва? И даже в символической схеме этот закон тоже лишен смысла. Разве не абсурдно звучало бы заявление (а некоторые так и заявляют!) о том, что буддизм на лестнице эволюции на шаг впереди по сравнению с индуизмом? Каждая вера – и это неизбежно – стремится представить свою схему в наиболее выгодном свете – как наилучшую, а своего Бога – как единственного. Но даже на арене, где фундаменталисты разжигают в себе страсть – фанатическую приверженность своему Богу, – эта тенденция более столетия оставалась экуменической. Вероисповедания и сами понимают, что им лучше держаться и идти вместе. Объединение вер – совсем не пустой идеал. Духовный опыт – тот общий корень, из которого произрастают все религиозные ответвления.

Любую из этих трещин, ошибок и ловких тактик нетрудно отследить. Но многие читатели, как мне кажется, не обратили на них внимания и дали книге «зеленый свет». Ведь она, как возвещает автор, защищает рационализм перед иррационализмом и поет дифирамбы светскому обществу, утверждая, что оно по всем показателям превосходит религиозное общество. Но я подозреваю, что главная причина здесь – психологического характера. Докинз убеждает обеспокоенных сомневающихся, что у них нет причин чувствовать себя виноватыми, сбитыми с толку, потерянными или одинокими. Они стоят на пороге нового мира, который и светлее, и лучше, чем тот, что может предложить духовность. Он, Докинз, предлагает атеизм – как утешение и благодать, каковой он, наверное, может стать, но лишь для очень немногих.

Но если возможность постижения Бога – тенденция отсталая и настолько себя изжившая, что любой рациональный ум должен априори ее отринуть, то почему, спрашивается, Эйнштейн посвятил так много времени тому, чтобы найти для Бога место в той новой Вселенной, пионером которой он является? Этот вопрос заслуживает всестороннего изучения, ибо резкий контраст между разумом и неразумием вопиет буквально с каждой страницы книги. Если уж этот величайший ум ХХ столетия не счел науку врагом религии, то он, вероятно, смотрел и видел гораздо глубже, чем Докинз. Так какому поводырю, указывающему путь в будущее, мы доверимся, в конце концов?

 

Духовность Эйнштейна

Эйнштейн не был обычным верующим, но в нем было столько сострадания к верующим, что он понимал: потеря веры может оказаться для них невосполнимой и опустошительной утратой, тем более если Бог был центром всей их жизни. Поначалу факты его биографии могли бы порадовать многих скептиков, которыми так изобилует ХХ век. Еще в юности Эйнштейн по логическим соображениям отринул иудаизм и вообще всю религию, не в силах принять за непогрешимую истину те события, о которых рассказывается в Ветхом Завете. Сотворение мира за семь дней, Бог, разговаривающий с Моисеем из горящего куста, Иаков, борющийся с ангелом, – многие евреи на рубеже веков не могли рассудочно принять мир древнего Иерусалима (позднее Эйнштейн скажет: «Идея личного Бога мне чужда и кажется наивной»). Выдержав кратковременную борьбу с иудаизмом и выйдя из нее победителем, Эйнштейн поднялся выше всякой ортодоксальной веры. Он мог бы двигаться по легкой траектории, намеченной Докинзом, используя науку в качестве оружия в борьбе с пережитками веры. В книге «Бог как иллюзия» есть небольшой раздел, посвященный Эйнштейну, где тот подается как «ученый-атеист». Разумеется, Эйнштейн не был мистиком. Но Докинз не принимает в расчет личный путь и персональное паломничество, а ведь они-то как раз и указывают, куда или в каком направлении стремится сегодня духовность.

Эйнштейна интересовала суть религии, ибо эта суть, по его мысли, была неподдельной и абсолютно подлинной. В недавно увидевшей свет биографии Эйнштейна, написанной Уолтером Айзексоном, приведен такой случай. В 1929 году на обеде в Берлине, где присутствовал Эйнштейн, разговор зашел об астрологии, которую все гости решительно осудили как пережиток прошлого и полный абсурд. Когда кто-то сказал, что Бог тоже подпадает под ту же категорию, хозяин попытался урезонить гостя, заметив, что даже Эйнштейн верит в Бога. «Это невозможно!» – воскликнул гость. В ответ Эйнштейн привел одну из самых тонких и основательных причин для веры:

” Попытайтесь постичь нашими ограниченными средствами тайны природы, и вы обнаружите, что за всеми видимыми законами и взаимосвязями остается что-то неуловимое, неосязаемое и необъяснимое. Благоговение перед этой силой, находящейся выше всего, что мы в состоянии понять, и есть моя религия. В этой мере я действительно религиозен.

Этот комментарий предлагает множество возможностей. Он поддерживает ту идею, что современный человек в своих поисках Бога не должен цепляться за старый образ седого патриарха, сидящего над облаками на троне. Эйнштейн, естественно, за этим Богом не гнался. Он искал Бога, скрывающегося за завесой всех материальных явлений. И ключом в этих поисках был термин субтильность. Как и все ученые, Эйнштейн исследовал материальный мир, но, в отличие от них, он заприметил некий неуловимый, очень субтильный регион бытия. Заметьте: он не заявлял, что его религиозные убеждения зиждутся на вере. Нет, здесь было задействовано чувственное восприятие, а открытием ведал ум.

Эйнштейн сделал смелый шаг: он попытался понять, охватывает ли единая реальность обе движущие силы – веру в высшую реальность и стремление объяснить природу посредством законов и процессов, которые действуют независимо от духа. Время, пространство и гравитация не нуждаются в Боге, и все же без Бога Вселенная кажется беспорядочной и лишенной смысла. Эйнштейн объяснил эту дихотомию изречением, ставшим знаменитым: «Наука без религии хрома. Религия без науки слепа».

Еще одно из его знаменитых изречений касается сознания: «Религиозная наклонность таится в живущем в человеке смутном сознании того, что вся природа, включая и самих людей, – это не игра случайностей, а работа законов, что у всего бытия есть некая фундаментальная причина». Здесь главная мысль – об упорядоченности природы. Эйнштейн не мог поверить, что окружающая нас замысловатая красота возникла случайно. Он всю свою жизнь боролся против случайной Вселенной, объясняемой с позиции квантовой механики. Однако, даже не понимая того, что он имел в виду, общественность все же встала на его сторону, когда он сказал: «Как бы то ни было, я убежден, что Бог не играет в кости со Вселенной».

Что мне по душе в процитированном высказывании, так это проходящая фраза: «…вся природа, включая и самих людей». Отдельные ученые, в том числе и такие именитые скептики, как Докинз, делают ошибку, полагая, что люди стоят вне природы и смотрят на ее творения со стороны, как это делают дети, прижав свои носы к стеклянной витрине кондитерской. Они считают доказанной объективность того рода, что квантовая физика была упразднена почти столетие назад. Наблюдатель играет активную роль в том, что он наблюдает. Мы живем во Вселенной, которая является нашим соучастником.

За покровами чисто научной аргументации Эйнштейн прозрел двусмысленность ситуации, в которой находится человек. Наше «смутное сознание» чего-то, находящегося за пределами видимой Вселенной, ставит нас в странное положение. Чему мы должны верить – сознанию или объективным фактам? Сама наука родилась в «смутном сознании», если уж на то пошло. Вместо того чтобы принимать мир, состоящий из зримых и осязаемых предметов, сотканный из звуков, вкусов и запахов, научный ум проникает за видимость вещей. «Вероятно, там действуют невидимые законы, – думает он. – Возможно, и Божье творение подчиняется этим законам. Возможно, Он даже хочет, чтобы Его дети открыли эти законы как признание своего благоговения перед Творением».

Мы не должны забывать, что Коперник, Кеплер и Галилей вынуждены были в одиночку бороться с верой в эпоху, когда вера значила всё; они были людьми этой эпохи и одновременно пионерами новой. Религия определяла участие и место каждого человека во Вселенной. Первое правило гласило: над видимым миром один Бог. Требовалась внутренняя борьба, чтобы переключиться и сказать: над видимым миром одна математика, поскольку, когда вы совершенствуете математику, вы совершенствуете законы природы, которые действуют согласно математике. Это скользкий склон. Внезапно вам в голову начинают приходить странные мысли, которые раньше вам и не снились. Вероятно, Бог тоже подвластен этим законам, раз Он не может одолеть гравитацию. Или это все игра, и Бог только прикидывается беспомощным? Решив, что Вселенная будет управляться механически с заранее рассчитанной математической точностью, Он смог бы опрокинуть всю эту машину, если бы захотел.

Поиски, которые предпринял Эйнштейн, велись в большинстве своем в том же самом мире. Он не смог объяснить, что лежит за пределами времени и пространства, – математику времени и пространства он двинул так далеко, что дальше некуда, – но он не сделал грубой ошибки и не отверг свое «смутное сознание» высшей реальности как атавистическое суеверие. В то время эта двусмысленность доводила до отчаяния многих людей. Докинз прав, когда заявляет в своей книге, что и верующим и атеистам нравится и так, и эдак склонять противоречивые высказывания Эйнштейна о Боге. Все, чего они хотят, – чтобы этот величайший мыслитель человечества дал им определенные ответы.

Один известный раввин послал Эйнштейну сердитую телеграмму: «Вы верите в Бога? Остановитесь. Ответ оплачен. Пятьдесят слов». Эйнштейн ответил: «Я верю в Бога Спинозы, который открылся в законопослушной гармонии всего сущего, но не в Бога, который заботится о судьбе и делах человечества». Находясь под влиянием свободомыслящего голландского философа Спинозы, он пленился той возможностью, что материя и сознание образуют одну реальность и что Бог, этот Высший Разум, наполняет эту реальность. Он высоко ценил Спинозу как «первого философа, который рассматривал душу и тело как одну, а не две различных ипостаси».

В зрелые годы Эйнштейн отринул персонального Бога, поднявшись выше ограничений иудео-христианской традиции. Но не полностью. Когда ему было пятьдесят, один журналист, бравший у него интервью, спросил ученого, повлияло ли на него христианство, на что тот ответил: «Я еврей, но я восхищаюсь светлым образом Назарянина». Немало удивленный, журналист спросил Эйнштейна, верит ли он, что Христос действительно существовал. «Несомненно. Невозможно читать Евангелия, не ощущая реального присутствия Иисуса. Его личность лучится в каждом слове. Ни один миф не наполнен такой жизнью».

При этом сам Эйнштейн шел к духовности гораздо более светского характера, чем это предполагает данный комментарий. Не говоря этого вслух, он живо откликался на ту печальную статистку, согласно которой миллионы людей оказались жертвами Первой мировой войны и Великой депрессии – величайших бедствий, в которые вселюбящий Бог и не собирался вмешиваться. Взгляд Эйнштейна на Бога со временем менялся от более материального к более возвышенному: это был незримый Бог, имперсональная сущность, скрывавшаяся за маской материи. Что касается Вселенной, наделенной разумом, недоступным человеческому, то Эйнштейн весьма осторожно высказался в том роде, что подобная Вселенная «великолепно устроена и подчиняется определенным законам», которые люди пока что понимают весьма смутно. Он заявил, что не верит ни в бессмертие («Для меня достаточно и одной жизни»), ни в свободную волю, ибо законы, управляющие человеческой судьбой, так же жестки и неумолимы, как и законы физические.

Он так и не нашел того, что искал, – обоснованной нерелигиозной духовности. Во многих отношениях она и сегодня остается для нас только надеждой. Подобная духовность глядит на бытие без предубеждений, позволяя Богу и разуму сосуществовать мирно, без борьбы. Как? Эта связь на уровне ума. Высшая цель, по признанию самого Эйнштейна, заключалась в том, чтобы понять Божий ум. Но для этого нужно сначала объяснить ум человеческий. В конце концов, наш ум – это фильтр, через который мы воспринимаем реальность, и если этот фильтр поврежден или неверно понят, у нас нет никакой возможности постичь ум Бога. Или мы мыслим, как Он, или Он мыслит, как мы. Если неверно ни то, ни другое, связи между нами быть не может.

Как поводырь в стране религии и науки Эйнштейн превзошел Докинза во всех отношениях. Без тени высокомерия Эйнштейн писал: «Что отличает меня от большинства так называемых атеистов, так это чувство невероятного восхищения непостижимыми тайнами гармонии космоса». (В своей книге «Бог как иллюзия» Докинз ничего не говорит о духовном пути, пройденном Эйнштейном, вероятно, чтобы не нарушить правило довольно свободного и прихотливого подхода к истине.) Для меня наиболее привлекательной чертой Эйнштейна служит его восхищение тем уровнем творения, которое для нас недостижимо. Это то незримое место, где начинается чудо. В его символе веры от 1930 года «Во что я верю» мы находим такое высказывание: «Чувствовать, что за пределами того, что может быть познано, существует нечто, чего наш ум не в состоянии постичь и чьи красота и одухотворенность касаются нас лишь опосредованно, – это и есть религиозность». Высказывания, подобные этому, открывают путь широкому, непредвзятому взгляду на духовный поиск. В этом смысле Эйнштейн стоит гораздо выше упрямых научных скептиков, которые просто отбрасывают за ненадобностью персонального Бога, оставляя на Его месте стерильную пустоту.

 

Ричард Докинз, поддерживающий идею атеизма как прогресса, в своих усилиях не одинок: ему вторят и другие известные голоса. Речь в данном случае идет о трех писателях, авторах бестселлеров: это философ Дэниел Деннет, полемист Кристофер Хитченс и «молниеотвод» антихристианства Сэм Харрис, бывший нейрохирург, человек, достаточно долго изучавший буддизм. Книги, которые они пишут, – это очевидные и намеренные провокации, и я поражаюсь тому, насколько мелки и поверхностны доводы, выдвигаемые ими против Бога. Они радостно извращают христианство и даже не испытывают угрызений совести за то, что используют нечестную тактику. Хитченс, например, отбрасывает духовные свидетельства как никуда не годные, даже не удосужившись, так сказать, предоставить им слово.

” Любая достойная научная дискуссия, по моему мнению, должна начинаться с исключения людей, заявляющих, что они знают больше того, что знают. Начните со слов: «Конечно же, начинать с этого не совсем правильно. Ну, а теперь не продолжить ли нам?», – и теизм будет уложен наповал в первом же раунде. Он будет сброшен со счетов, выброшен со сцены.

Лично я не могу представить лучшую формулу интеллектуальной нечестности. Глашатаи воинствующего атеизма не желают признавать своего узкоограниченного видения; вместо этого они веселятся и бражничают. Так поступают все идеологи. Это ведет к тому, что они начинают бросаться безрассудными, ложными заявлениями. Вот лишь несколько примеров таких заявлений, заимствованных мною из записей их бесед.

Харрис: «Каждый верующий человек встречает со стороны людей с иным вероисповеданием такую же критику, какую высказываем мы, атеисты. Они не принимают псевдочудес… и видят, что люди иной веры просто их оболванивают, играя на доверии».

Хитченс: Религиозным людям «по душе та идея, что [Бога] невозможно показать, ибо тогда было бы не во что верить. Если бы каждый видел вознесение и мы все знали бы, что спасемся через это, тогда бы мы жили с неменяющейся системой убеждений – и она должна была бы контролироваться».

Вновь Харрис: «Если бы не магия Библии, христианство бы исчезло. Если бы не магия Корана, ислам бы исчез. Но если вы посмотрите на эти книги, то… есть ли там хоть одно предложение, которое не мог бы сказать любой человек, для которого тачка – образец новейшей технологии?»

Неприкрытое предубеждение сквозит буквально повсюду; и тем не менее даже в наш скептический век воинствующий атеизм снискал изрядную долю уважения в среде интеллектуалов. Деннет, который утверждает, что все мы «зомби», механически подчиняющиеся диктату нашего мозга, удостоился всеобщего признания за то, что развенчал такие «затасканные» понятия, как душа и личное «я». Провокационная книга Хитченса «господь не велик» (использование строчного «г» в названии и по всему тексту – выбор самого автора) была в числе книг-финалистов, выдвинутых на соискание Национальной книжной премии. В 2011 году, в последние дни жизни, уже умирая от рака пищевода – печальный результат пагубных страстей, пьянства и курения, которым он предавался всю свою жизнь, – Хитченс написал открытое письмо участникам ежегодного съезда американских атеистов.

Вот несколько отрывков из этого послания, резкого в своем отрицании всяких утешительных бесед на ложе смерти:

” Все ближе узнавая своего врага [смерть], я обнаружил, что все разговоры и увещевания о спасении, искуплении и сверхъестественном освобождении кажутся теперь даже более пустыми и несерьезными… нежели они казались раньше.

Я нашел куда более лучшее помещение для своей веры, которую я вложил в две вещи, а именно: в мастерство и принципы прогрессивной медицинской науки и в товарищеское содружество многочисленных друзей и членов семьи, которые все поголовно невосприимчивы к ложным утешениям религии.

Именно эти две силы, среди прочих других, ускорят приход того дня, когда человечество освободится от выкованных разумом оков религиозного раболепия и суеверия.

«Суеверие», «ложное утешение», «выкованные разумом оковы религиозного раболепия», «выставляемая на посмешище псевдонаука» и «льстивые речи» организованной религии – эти ключевые термины, используемые Хитченсом в его письме, осуждающем старое, дискредитировавшее себя мировоззрение, весьма характерны для риторики воинствующего атеизма. Против этих враждебных сил он собирает под свои знамена импульсы добра (которое всегда на его стороне), облекая их в такие термины как приличие, скептицизм, «наша внутренняя солидарность», смелость, «искреннее неприятие всякой коварной чепухи» и т. д.

Риторика – это всего лишь риторика, хотя нашлись и такие (их, правда, немного), кто серьезно поверил в то, что атеисты – образцы благопристойности и нравственности, а все верующие подобострастны и суеверны. Человеческую природу не так-то просто поделить на части и навесить бирки. Но глубочайшая ошибка – даже не теория, а практика, цель которой – поставить разум по одну сторону, а веру в Бога – по другую. Проблема не в том, кто с одной стороны покупается на Бога, а с другой – на разумное человеческое существо. (Это заведомо ложная логика, вроде той, что содержится в известном изречении: «Одни люди вегетарианцы, а другие думают, что коровы бурые».) Разум и вера – не враги. Одни ученые посещают церковь (по некоторым оценкам, даже чаще, чем обычная паства), а другие нет. Исаак Ньютон был убежденный христианин, как в наши дни Фрэнсис Колхаун, физик и генетик, возглавлявший проект по исследованию генома человека до того, как он занял нынешний пост главы Объединенных национальных институтов здравоохранения.

На эмоциональном уровне меня больше всего беспокоит безобразное поведение некоторых, скажем так, ученых, стремящихся растоптать эти нежные ростки персональной духовности. Я по опыту знаю, что люди, покинувшие надежный кров традиционной веры, обычно чувствуют себя неуверенно. Их духовные стремления зыбки и не сформированы. Они безоружны против аргументации воинствующих атеистов. Докинз, Хитченс, Харрис и Деннет – профессиональные писатели и мыслители, в совершенстве владеющие искусством убеждения. Они без стыда манипулируют бесчисленными доводами только ради того, чтобы победить или продемонстрировать свое презрительное отношение к оппонентам. Короче говоря, Докинз и его когорта ставят без разбору на всех, кто произносит слово «Бог», клеймо грубого религиозного фанатизма. Но и у атеизма немало оттенков. Еще раз повторю то, с чего начал: согласно данным опроса, проведенного Исследовательским центром Пью в 2008 году, 21 % американцев, считающих себя атеистами, верят в Бога или в Универсальный Разум. Согласно тем же данным, 12 % атеистов верят в рай, а 10 % молятся хотя бы раз в неделю.

Ну, а как быть с заявлением, что мы в большей мере наслаждались бы жизнью, если бы отказались от абсурдной идеи, что Бог существует? Американский писатель ирландского происхождения T.К. Бойль в интервью газете «Нью-Йорк таймс» сделал такое меланхоличное замечание по этому поводу (во время разговора всплыла тема смерти – романы Бойля всячески муссируют эту тему – и его многоговорящий ответ затрагивает самую суть того, как ощущается утрата иллюзий и разочарование):

” У предыдущих поколений была цель, вы должны были умереть, но был Бог, и литература и культура оставались. Теперь, разумеется, Бога нет, наш вид в ближайшее время обречен на вымирание, поэтому нет и цели. Мы взрослеем, обзаводимся семьями, открываем банковские счета, ремонтируем зубы и все такое прочее. Но в действительности у нас нет конечной цели, кроме как оставаться в живых.

Для многих эта утрата иллюзий ощущается весьма реально, никто не назовет ее радостным состоянием сознания. Если уж на то пошло, отбросьте это затасканное слово «Бог» со всеми его коннотациями и замените ее синонимом, тем, что ищет богоискатель, будь то внутренний мир, духовное свершение, душа, высшее сознание, запредельность. Стереть их с лица земли – это не даст нам ключ к счастливому существованию. Скорее, это будет похоже на прелюдию ада на земле. Счастье, которое вы обретете (если обретете), когда откажетесь от своих духовных устремлений, будет пустым и бесплодным.

Все это нетрудно увидеть. Но с этим трудно считаться, ибо воинствующий атеизм, какой он ни есть, все-таки ставит правильный диагноз, хотя и предлагает не то лекарство. Нужное лекарство – это духовное возрождение. Мы по сути своей духовные существа. Наша роль в творении не в том, чтобы быть разумными, хотя мы и гордимся этим, а в том, чтобы стремиться к достижению высшего. Воинствующий атеизм стремится стереть и затоптать это драгоценное свойство. Он стремится трагедию несостоявшегося Бога заменить трагедией отсутствия души. Наука и данные, которая она собирает, не содержат в себе ни чуда, ни благоговейного трепета, ни тайны. Радость бытия не имеет реальности кроме той, которая внутри нас, – мы можем добавить к ней чудо или можем отбросить его прочь.

 

Мир, перевернутый с ног на голову

За век до того, как вышла в свет книга «Бог как иллюзия» (2006), ситуация в мире была совершенно иной: можно сказать, она являла зеркальную противоположность нынешней. Вера не подвергалась видимым нападкам со стороны, если не считать немногих интеллектуальных кружков (таких, как революционеры-марксисты, читатели Дарвина и последователи Фрейда). В 1906 году исполнилось пять лет, как умерла королева Виктория, но викторианская поэзия все еще была жива. И где бы ни царил мир (а он тогда царил почти на всей земле), за это благодарили Бога. Благодаря христианской цивилизации на огромных просторах земли утвердились благосостояние и благополучие, а вера в любящего, милостивого Бога, по образу Коего мы были созданы, превалировала повсеместно. Выступая от имени идеализма своего века, Рабиндранат Тагор вдохновенно писал: «Любовь – единственная реальность, а не просто чувство. Это конечная истина, лежащая в сердце творения».

Крах разразился с удручающей быстротой. И вовсе не наука стала виновницей падения Бога. Еще за десятилетия до этого дарвиновская теория эволюции затмила историю творения, как ее излагает Книга Бытия, и утвердилась повсеместно как единственное научное объяснение возникновения жизни на Земле. (По иронии судьбы еще один творец теории эволюции, Альфред Рассел Уоллес, который, как известно открыл ее одновременно с Дарвином, был спиритуалистом.) Но чтобы уничтожить веру, цивилизация должна была сойти с ума. Сэр Эдвард Грей, ныне забытый британский государственный деятель, в 1914 году, когда разразилась «война, которая положит конец всем войнам», изрек одно из самых страшных пророчеств века: «Светильники гаснут по всей Европе. Мы больше не увидим их зажженными в наше время».

Это пророческое высказывание, как оказалось, стало прозрачным предвидением будущего. Начавшийся с ужасов окопной войны в Первую мировую и достигший кульминации во время железного правления Мао, во время которого были убиты 70 миллионов китайцев, ХХ век довел массовое уничтожение людей до масштабов, невиданных и неслыханных ранее. По самых скромным подсчетам, в кровавых беспорядках прошлого века погибли 100 миллионов людей, если брать в расчет многочисленные жертвы в Китае (почти все они были крестьянами, умершими голодной смертью во времена страшного голода, который охватил Китай в первые годы правления коммунистов) и устрашающее число погибших в двух мировых войнах, плюс Холокост и революционные чистки, приведшие к массовым расстрелам людей в России, Китае, Камбодже и Боснии.

Если Бог допустил это массовое истребление, если Он равнодушен к страданиям и смерти миллионов верующих людей, то заслуживает ли Он того, чтобы Ему поклонялись? Мне вспоминается притча «Те, кто уходит из Омеласа», написанная известной американской писательницей-фантастом Урсулой Ле Гуин. Городок Омелас – это утопия, скрывающая тайну. Жители этого городка купили счастье и уют ценой жизни одного ребенка, грязного и униженного, которого они прячут во тьме.

Все об этом знают, ибо тайна сообщается каждому, когда он достигает соответствующего возраста. Большинство людей чувствуют себя неуютно, но со временем они свыкаются с этой мыслью, с тем, что их благополучие покупается ценой пытки невинного создания. Только немногие уходят из города, молча и не оглядываясь назад. Никто не знает, куда они идут, и читатель тоже остается в неведении; сказано лишь, что где-то есть место, еще более утопическое, чем Омелас. Эта притча – о совести, о том, что она значит в жизни человека.

Эту притчу мы можем с легкостью применить и к жизни. Взять какого-нибудь тренера, чья команда с триумфом побеждает каждый сезон и которого все обожают, но который втайне от всех растлевает малых детей. Менее шокирующая, но более распространенная ситуация – заботливый муж, который обеспечивает семью всем необходимым, но время от времени избивает свою жену. Докинз предъявляет религии те же моральные претензии. Ибо в моральном отношении он считает себя стоящим гораздо выше, чем набожный человек, который закрывает глаза на недостатки Бога. Но с точки зрения Докинза, если такой человек по-прежнему продолжает ходить в церковь, делая вид, будто Бог и в самом деле всемилостивый и вселюбящий, то ему нет извинения.

Неприятие несовершенного Бога морально оправдано. Но перед лицом массовых ужасов необходимо возродить любящего Бога. И для этого вовсе не нужно находить оправдания или закрывать глаза. Все, что требуется, – это пройти своим путем. Отыскание правды – нелегкий путь, уж будьте уверены, но он ведет к чистой совести. Америка как общество бросает за решетку столько преступников, сколько считает необходимым, вместо того чтобы заниматься их реабилитацией. Реабилитация Бога – дело куда более трудное; в сущности, здесь налицо явное противоречие. Если Богу известно все, то Он все время должен знать, что делает. Если же то, что Он делает, есть зло, то Он не может быть Богом, который есть квинтэссенция доброты. Что и говорить, перед нами стоит прямо-таки непосильная задача.

Кристофер Хитчинс умер от рака в 2011 году, за десять дней до Рождества. Ему было шестьдесят два года. То жизненное мужество, которое он продемонстрировал в «том долгом споре, который я веду с призраком смерти», заслуживает добрых слов и трогает душу. Таких же добрых слов заслуживает и духовно ищущий человек, так что и тот, и другой сходятся в одной точке. Духовность тоже экзистенциальна. Вопросы, которые она перед нами ставит, – это: кто мы такие, почему мы здесь и каковы величайшие ценности, по которым человек должен сверять свою жизнь.

Ошибка, которую совершают атеисты, состоит в том, что все моральные добродетели они присваивают только себе, заявляя, что лишь неверующие владеют истиной. Истина открывается в процессе поиска, и каждого, кто презирает этот процесс, нужно разбудить еще до того, как он примется заявлять, что все другие, кроме него, крепко спят. Отвечая на вопросы анкеты в ходе статистического опроса, люди почти единодушно выражают веру в Бога. Но семя неверия все еще сидит в их душах. Чтобы начать процесс «перезагрузки» Бога, каждый из нас должен увидеть себя в зеркале собственного неверия. Казалось бы, перспектива пугающая и даже расхолаживающая? Но это не так. Когда вы избавитесь от всех иллюзий, в которые верите, останется только истина, а конечная истина – это Бог.

 

Существование Бога трудно доказать, но так же трудно доказать и существование такого фантастического существа, как утконос. Если бы он не существовал в жизни, никто бы не смог поверить в реальность этого неправдоподобного существа. У него перепончатые ноги, а клюв как у утки. Самец задними лапами может наносить болезненный удар. Самка не рождает живых детенышей, как прочие млекопитающие, а откладывает яйца, как это делают пресмыкающиеся или птицы. Давайте предположим, что вы обратились к математику с просьбой рассчитать, какова вероятность того, что подобное создание существует. С учетом достаточно надежных и опробованных переменных величин, он бы выдал вам статистическую вероятность реальности такого существа, и она оказалась бы очень низкой. Это подобное птице, ящерообразное млекопитающее не укладывается ни в какие рамки. Но погодите! Стоит только утконосу выбраться из норы, расположенной где-нибудь на берегу водного потока в австралийской глубинке, – и все рамки летят к чертям собачьим! (Утконос – ночное существо, к тому же очень робкое.)

Будьте поосторожнее с аргументацией, основанной на вероятности. В молодости Эйнштейн работал служащим в швейцарском патентном бюро. Каковы шансы на то, что современный служащий, работающий в том же бюро, окажется вторым Эйнштейном? Предполагать подобное, с точки зрения здравого смысла, – полный абсурд (как и абсурд предполагать, что глухой человек станет вторым Бетховеном). И даже если взять вполне разумное в данном случае соотношение (десять миллионов к одному), вам не просчитать вероятность появления второго Эйнштейна. Точно так же, если вы захотите сесть на первый попавшийся автобус, вы не сможете вычислить вероятность того, что он доставит вас именно туда, куда вам нужно. Для этого необходимо взять расписание и найти нужный маршрут. Чем больше неправильных вопросов, тем больше неправильных ответов.

В своей книге «Бог как иллюзия» невероятность существования Бога Докинз делает главной опорой своего отрицания Бога. Это классический пример того, как правильно задавать неправильный вопрос. Приводимые им аргументы можно найти в главе «Почему почти наверняка Бога нет», которая претендует на объективность. На шкале от 1 до 7, где 1 означает уверенность в том, что Бог существует, а 7 – уверенность в том, что Он не существует, Докинз выбирает цифру 6. «Я не знаю наверняка, – пишет он, – но думаю, что существование Бога относится к категории невероятия, поэтому я живу своей жизнью, исходя из того предположения, что Он не существует».

Почему шансы на существование Бога должны просчитываться, как просчитываются шансы на победу рысака на лошадиных бегах? Если вы обнаружили утконоса, вам не нужно обращаться к статистику с просьбой просчитать вероятность его существования, и то же самое верно и в применении к Богу. На протяжении более чем трехтысячелетней истории люди напрямую постигали Бога через откровения и высшие духовные переживания. Апостол Павел принадлежал к поколению верующих, переживших распятие Христа, и он писал в своем послании, что более пяти сотен обращенных видели вознесенного Христа. Мухаммед поднялся в пещеру над Меккой, чтобы найти там покой и умиротворение, но узрел архангела Гавриила, который повелел: «Говори!» И Мухаммед тут же начал декламировать стихи из Корана. История религии полна прозрений, откровений, видений, чудес и мистерий. Раз такое явление как духовность универсально, то прямой опыт постижения Бога что-то да значит. Ну, а скептики могут опираться на более веские, общеизвестные факторы, такие, например, как опрос общественного мнения. То обстоятельство, что от 80 до 90 % американцев верят в Бога, – само по себе слабое доказательство, если только вы сами не опрашиваете каждого респондента, спрашивая его, почему он верит.

Может быть, Бог (как и утконос) невидим, но ведь невидима и музыка. Мы верим своему опыту восприятия музыки, а что, если вдруг явится скептик, который глух на оба уха? Как вы докажете ему, что музыка существует? Вы можете взять его с собой на концерт и привести в концертный зал, где собрались сотни людей, чтобы послушать музыку. Если это его не убедит, у вас есть много других возможностей для убеждения: консерватории, фабрики по производству музыкальных инструментов и т. д. В определенный момент, даже если глухой скептик совершенно неспособен установить, реальна музыка или нет, убедительным доводом может стать обширный опыт других людей – если только скептик его решительно не отметет.

Докинз именно так и поступает: он решительно отметает знание о существовании Бога; поэтому непосредственный духовный опыт других людей не имеет для него никакого значения. Все обмануты и одурачены. В конце книги приводится подробный перечень имен, где указаны и те, которых не встретишь в самой книге: Будда, Лао-Цзы, Зороастр, Сократ, Платон, Франциск Ассизский и евангелисты Матфей, Марк, Лука и Иоанн. Докинз одним движением руки отбрасывает прочь весь духовный опыт прошлого. Он не упоминает даже Конфуция, и единственная ссылка на конфуцианство дается в паре с буддизмом, ибо, с точки зрения Докинза, ни то, ни другое течение не является духовным по своей природе:

” Другие религии, такие как буддизм и конфуцианство, меня не волнуют вовсе. В самом деле в них есть нечто, что позволяет трактовать их не как религиозные, а как этические системы или философии жизни.

Для многих поколений буддийских священников и тибетских лам такое заявление окажется настоящей неожиданностью. Но Докинзу этого мало. Он из тех писателей, которые хотят убедить читателя в том, что иудаизм был «изначально племенным культом жестокого, отталкивающего Бога, не в меру одержимого сексуальными ограничениями, наслаждающегося запахом обугленной плоти» и т. д. Он даже не принимает в расчет то обстоятельство, что эти утрированные измышления подрывают доверие к нему как объективному ученому.

В наши дни проводится множество научных исследований, чья цель – подтвердить достоверность духовного опыта и сверхъестественных явлений. Но Докинз уделяет мало внимания беспристрастным научным исследованиям и их результатам и совсем не уделяет внимания взвешиванию всех «за» и «против», приводимых участниками дебатов по таким вопросам, как реинкарнация, околосмертные переживания и эффективность молитвы. Начиная с 1960-х годов, например, психиатр Иен Стивенсон на базе психологического факультета университета Вирджинии долгое время занимался изучением детей, помнивших свои прошлые воплощения. Обычно это случается в возрасте от двух до семи лет, а потом память о прошлом быстро стирается. За более чем четыре десятилетия были собраны и обследованы более двух тысяч пятисот случаев. Дети делились своими воспоминания о том, где они жили, о своих друзьях и родных, о подробностях своей смерти. Многие, особенно дети из Японии и Соединенных Штатов, вспоминали о том, что пали в сражениях Второй мировой войны. Один маленький мальчик пришел в сильное возбуждение при виде кадров кинохроники, запечатлевших сражение истребителей над Тихим океаном, и когда один из них был сбит и резко пошел вниз, он вскочил и, указывая на экран, закричал: «Это был я!» Родители отыскали летчиков, оставшихся в живых после того сражения, и они подробно описали пилота, которым, по мнению мальчика, он тогда был. Он правильно указал все подробности того боя и даже назвал несколько имен своих товарищей.

Будучи родом из Индии, я хорошо знаю такие случаи; они широко известны и вполне достоверны. Детей проверяли, привозя в те деревни, где, по их словам, они раньше жили, и в большинстве случаев их воспоминания (они называли улицы, дома и имена разных людей) оказывались верными. Стивенсон занимался как раз исследованием подобных необычных историй, и команда ученых-исследователей, продолжающих его работу, к настоящему моменту собрала сотни достоверных случаев подобного рода со всех концов света. Самые поразительные примеры – это, вероятно, те, когда ребенок рождается с родимыми пятнами на местах, где у него на теле были раны (например, родинка на груди в том месте, где вошла пуля); они позволяют точно установить, как именно произошла смерть в прошлом воплощении.

Независимые исследователи, работая с данными, собранными Стивенсоном, пришли к выводу, что «в отношении случаев реинкарнации он кропотливо и не вдаваясь в эмоции собрал целый ряд детально описанных доказательных случаев… которые трудно объяснить любыми другими причинами». Этот столь необычный предмет исследования до сих пор держится под тщательным научным наблюдением маститых ученых. То же самое справедливо и в отношении всех других феноменов, которые скептики типа Докинза не исследуют, а предпочитают подвергать осмеянию. Любые явления, которые вы не понимаете, заслуживают, по меньшей мере, хотя бы того, чтобы их изучили с научной точки зрения особенно если вы называете себя ученым. Докинз по определению рассматривает такие исследования, как фикцию, поэтому единственное, что ему остается, – это сослаться на единичные (и противоположные) исследования, дабы не утруждать себя рассмотрением множества объективных данных.

Докинз посвятил несколько страниц ученым, верившим в Бога. Он быстро расправляется с Коперником, Кеплером, Галилеем и Ньютоном, ибо их престиж не придает особого веса «заведомо плохим аргументам». Но перед Дарвином, его домашним божком и идолом, он замирает надолго. В юности Дарвин был обычным верующим. В своей автобиографии он пишет: «Находясь на борту “Бигла”, я был совершенным ортодоксом, и, помню, несколько офицеров (сами ортодоксы) потешались надо мной от всего сердца, когда я цитировал им Библию как неоспоримый авторитет в вопросах морали». Сомнение в нем посеял все тот же пресловутый вопрос, который задавали себе многие другие викторианцы: «Как единый Бог может одобрять существование многих других богов, таких как Шива и Вишну? Он что, индусам и христианам шлет различные послания?» У Дарвина было немало причин усомниться в истинности Евангелий, и после долгих размышлений он сообщает: «Я наконец разуверился в христианстве как божественном откровении».

Но вовсе не под влиянием эволюции Дарвин отверг библейскую религию, которая и в самом деле создает большой дискомфорт, если вы опираетесь на эволюцию и рассматриваете ее как главный оплот вашей атеистической позиции. Дарвин не касался проблемы персонального Бога вплоть до последних лет жизни; именно тогда он воспользовался теорией естественного отбора, чтобы опровергнуть доводы в пользу всемилостивого и вселюбящего Создателя. Удивительно, насколько это уже другой человек, когда он пишет о своем неверии. Он сравнивает себя с человеком, который не различает красный цвет в мире, где все видят красный. Таким образом, он не скрывает того, что понимает, что «самый обычный довод в пользу существования разумного Бога проистекает из глубокого внутреннего убеждения и чувств, пережитых большинством людей». В молодости и ему были свойственны те же чувства: в своем дневнике, который он вел во время путешествия на «Бигле», Дарвин вспоминает, что был настолько ошеломлен видом бразильских джунглей, что тотчас проникся убеждением: только существованием Бога можно объяснить этот феномен. Но в конце жизни эти чувства казались ему не заслуживающими доверия: «Я не вижу, как подобные внутренние убеждения и чувства могут иметь какой-то вес в качестве доказательства того, что реально существует».

Дарвин, без сомнения, заложил солидное научное основание для современного ученого, стоя на котором он может полагаться только на объективные доказательства. Но Дарвин вовсе не был ниспровергателем Бога. Рассмотрев со всех сторон возможность бессмертия и другие характерные признаки Бога, он говорит: «Я не претендую на то, чтобы пролить последний свет на столь трудные для понимания проблемы. Тайна начала всех вещей остается для нас неразрешимой, и я раз и навсегда должен удовлетвориться тем, что остаюсь агностиком». Единственный способ уклониться от этого неудобного факта, оставшийся в распоряжении Докинза, – это заявить, что в XIX веке давление со стороны веры было столь сильным, что неверующие с неохотой говорили о своих убеждениях. Он цитирует Бертрана Рассела, известного философа-атеиста, который, мол, подтверждает, что это давление по-прежнему тяготит и над учеными ХХ века: «Они скрывают этот факт на публике, поскольку боятся потерять свои доходы».

На это предположение, кажущееся слабым даже самому Докинзу, существует веский контраргумент, который он почему-то побоялся привести и который сводится к тому, что ученый верит в Бога потому, что, как говорит генетик Фрэнсис Коллинз, наука годится лишь для того, чтобы комментировать естественный, а не сверхъестественный мир. Для Коллинза как верующего христианина «оба мира абсолютно реальны и абсолютно важны. Их изучение ведется по разным направлениям. Они сосуществуют друг с другом и озаряют друг друга».

Но даже если великие ученые и верят в Бога, имеет ли это хоть какое-то значение? Ни Коперник, ни Ньютон, ни другие не ставили опыты, имевшие целью доказать существование Бога. И не полагались они также на личный духовный опыт (хотя, как следует из их биографий, у них был кое-какой опыт, присущий почти всем людям). Опрос великих ученых по поводу их мнения об искусстве тоже не имеет значения; эти две области полностью отделены друг от друга.

Если «Происхождение видов» нанесло сокрушительный удар и по Библии, и по христианской вере в целом, почему тогда Дарвин избегал атеизма? Один юный поклонник написал Дарвину письмо, в котором спрашивал ученого о его религиозных убеждениях, и получил от него тщательно обдуманный ответ. Этот ответ – благородный образчик выжидательной позиции и умения соблюдать нейтралитет. Дарвин написал:

” На ваш вопрос невозможно ответить кратко, и я не уверен, что смог бы сделать это, даже если бы написал длинное письмо. Но я могу сказать, что невозможность понять, что эта грандиозная и удивительная Вселенная, вместе с нашими разумными «я», возникла по воле случая, кажется мне главным доводом в пользу существования Бога; но представляет ли этот довод реальную ценность, я решить не в состоянии.

Этот ответ возвращает нас к шансам и вероятности. В эпоху веры люди наблюдали сложные закономерности в природе и сразу же видели в этом руку Создателя. По мере развития науки они утратили это интуитивное восприятие. Каждый аспект природы требовал определенных данных. Математика по всем статьям превзошла «естественную религию», как ее называли. Поэтому давайте посмотрим, какой стороне выгодна эта вероятность. Что более вероятно: что Бог существует, или Он не существует?

 

Что такое Бог, или «Уловка 747»

Самый известный в научных кругах ответ на этот вопрос дал в 1982 году известный британский астрофизик Фред Хойл. Выступая с лекцией по радио, он как бы мимоходом сказал: «Один мой коллега открыл, что дрожжевая клетка и 747-я модель “Боинга” имеют одно и то же число деталей, тот же уровень сложности». Современная наука, отвечая на вопрос, каким образом столь гармонично совместились все сложнейшие детали дрожжевой клетки, объясняет: это произошло случайно. Хойл попробовал подсчитать, какова вероятность того, что слепой случай смог «собрать» целую живую клетку. Шансы были неправдоподобно низкими. Со временем все прочее забылось; не забылось лишь вот это поразительное сравнение (причем дело даже не в названных цифрах, которые с годами менялись, поскольку и сама модель самолета постоянно менялась и модифицировалась):

” Возможность того, что высшие формы жизни могли появиться подобным образом [то есть случайно] сравнима с возможностью того, что торнадо, обрушившийся на свалку металлолома, смог бы собрать «Боинг-747» из находившихся там материалов.

Аналогия во всех отношениях оказалась блестящей, ибо легко воспринималась и легко запоминалась. У «Боинга-747» примерно 6 миллионов деталей, и требуются ум, дизайн и планирование, чтобы состыковать их все в единый организм. Хойл не был креационистом и не верил в Бога. Его целью было показать, что возникновение очень сложных структур невозможно объяснить простой случайностью.

Аналогию с «Боингом-747» и свалкой металлолома легко усложнить – фактически в тысячи раз. Как известно, ДНК человека состоит из шести миллиардов (не миллионов) нанизанных друг на друга генетических букв, которые размещены очень тонко и умело. Если хотя бы два гена поменяются местами, это может повлечь за собой серьезные нарушения, такие как врожденные дефекты и генетические искажения. Это подразумевает наличие разумного замысла, хотя слова «разумный замысел» для креационизма слишком «умные» словечки. Креационизм упивается пристальным вниманием к себе со стороны общественности, с тех пор как христиане-фундаменталисты обрядили библейское сказание о сотворении мира в одежды шаткой науки. Тем самым концепции разума в природе был нанесен основательный ущерб, который оказался долгим и трудно устранимым.

Докинз вносит еще большую путаницу в весь этот хаос, швыряя главу за главой в головы религиозных фундаменталистов. Если вы полагаете, что природа логично задумана и разумно устроена, делает он выпад, то вы оказываетесь в одной дырявой лодке с теми, кто верит, что Книга Бытия абсолютно достоверна. Докинз принимает активное участие в дебатах с теологами и выходит из них невредимым (по его расчету), поскольку его оппоненты, одурманенные и оглушенные интеллектуальным артиллерийским огнем, вынуждены отступить, прикрываясь заплесневелыми аргументами о том, что у Бога, мол, есть специальное место в лоне природы, которое недоступно науке. В сущности, говорит Докинз, они помещают Бога в безопасную зону, делая Его недостижимым для научных выкладок и наблюдений. Если бы Его надежно не упрятали в эту зону, Он не смог бы пережить того тщательного изучения, которому мы подвергаем амеб, электроны и кости динозавров.

Да, аналогия с «Боингом-747» и свалкой металлолома столь убедительна, что ее трудно проигнорировать, в чем Докинз убеждается непосредственно. «Самый важный аргумент, – пишет он, – это довод из арсенала невероятия». Поэтому в защиту креационизма он, кроме того, потрясает религиозным памфлетом, изданным библейским обществом «Сторожевая башня», издательским придатком Свидетелей Иеговы. В памфлете приведены примеры сложных форм жизни, в творении которых ясно видна рука Создателя. Одна из таких форм – это морская глубоководная губка (Euplectella), более известная в народе как «цветочная корзина Венеры». (В Азии этот обитатель морей часто преподносится в дар – как символ романтической любви, ибо внутри каждой губки, надежно защищенные ее «лепестками», живут креветки мужского и женского пола. Когда они спариваются, их потомство выбрасывается в толщу океана и ищет себе пристанище в другой губке.) Скелет губки сформирован из миллионов стеклянных волокон, столь причудливо переплетенных между собой, что их дизайном уже давно интересуются производители волокнистой оптики; губка превращает кремниевую кислоту, содержащуюся в морской воде, в кремнезем, химическую основу стекла. В памфлете говорится, что наука не может объяснить, как возник такой сложный организм. Из чего делается вывод: «Но одно мы знаем точно: вряд ли творцом этого организма был случай».

Докинз, видимо нарочно, удивляет читателя, соглашаясь с этим постулатом. Случайностью действительно трудно объяснить стеклянный скелет «Венериной корзины», говорит он. Никто не поверит, что такая изысканная утонченность возникла случайно. Это и в самом деле неожиданный (а потому удивительный) трюк со стороны Докинза, который в жизни полагается только на случайность и вероятность, причем основательно. Но он, повторно прибегая к аналогии с «Боингом-747» и свалкой, опровергает ее. Проблема в том, говорит он, что Фред Бойл, несмотря на то что это блестящий ученый, совершенно не понимает эволюцию. Секрет естественного отбора, который является изюминкой этой блестящей теории, в том, что он не нуждается в случайности. Живые существа – эгоисты по природе, и они эгоистически конкурируют между собой. Все их действия предопределены. Растениям нужны свет и вода. Животным – пища и брачный партнер. Как только лиана достигает нужного размера и оказывается способной оплести верхушку дерева в тропическом лесу, она получает необходимый ей свет. Гепард, у которого сильно развиты свободные, действующие как на шарнирах, плечевые соединения, удлиняющие и убыстряющие его шаг, стремится за счет этот обогнать других кошачьих при охоте на газелей. Каждое живое существо шаг за шагом делает все для того, чтобы оказаться более дееспособным в борьбе за выживание; и эти шаги далеко не случайны.

Так почему же, спрашивает он, наше сознание продолжает цепляться за Бога как за разработчика и творца этого физического мира? Да потому, что мы ошибочно полагаем: некоторые существа столь прекрасны и сложны, что просто не могут не быть созданы; наличие замысла здесь невозможно отрицать – вспомните сложнейшие спирали раковины наутилуса или такие же спиральные завитки лепестков розы, вспомните двойные волокна ДНК и расположение семян в подсолнухе. Глаза говорят нам, что над всеми этими творениями природы явно потрудился художник или конструктор, ибо только он мог изобрести всю эту красоту и сложность.

Это и так, и не так, говорит Докинз. Для нас вполне естественно связывать сделанный человеком механизм, вроде ручных часов, с творцом или мастером. Часы не собираются сами. Но в природе все по-другому. Галактики, планеты, ДНК и человеческий мозг собрались или возникли сами. Как? Дарвин показывает нам путь возникновения жизни на Земле. Сложность возникает из простых, еле заметных, но последовательных шагов. Вы можете стоять в изумлении перед римской мозаичной стеной, но если вы подойдете ближе, то увидите, что она сделана из крошечных осколков цветных камней. А камень уже не вызывает изумления. Крошечные шаги эволюции, объясняет дарвинизм, вовсе не кажутся чем-то невероятным; они – те строительные кирпичики, из которых состоит все сложное в мире природы. Выбор между Богом и случаем – неверен, пишет Дарвин. Истинный выбор – это выбор между Богом и естественным отбором.

Если вы действительно хотите увидеть что-то невероятное – невероятное до такой степени, что не сможете не рассмеяться, – тогда взгляните на Бога. Докинз называет Бога «уловкой а-ля “Боинг-747”». Бог, создавший все формы жизни одним мановением руки, как утверждает Книга Бытия, должен быть гораздо сложнее, чем все то, что Он создал: более сложным, чем ДНК, кварки, миллиарды галактик и все остальное, что возникло из небытия за 13,7 миллиарда лет, прошедших со времени Большого взрыва.

Совершенно невероятно, чтобы подобное Существо скрывалось за занавесом природы. Взгляните на хронику развития ископаемого и попытайтесь примерить этот медленный, неумолимый процесс эволюции к себе. Хойл просто вырастил красную сельдь, когда бросил на кон случайность. А правильный ответ таков, что конструктор (Он же художник-дизайнер) Бог не укладывается ни в какие заданные рамки. Докинз цитирует своего коллегу-атеиста Даниеля Деннета из Тафтского университета, который как философ изображает из себя глубокого мыслителя в этих вопросах. В интервью, которое он дал немецкому журналисту в 2005 году, Деннет высказал мысль, что «для того чтобы создать малое, нужно нечто фантастически большое и умное». Если вы достаточно наивны, то интуитивно воспримете такую концепцию как правильную, говорит Деннет. «Вы никогда не увидите, чтобы копье создавало копьеметателя. И никогда не увидите, чтобы подкова создавала кузнеца. И никогда не увидите, чтобы горшок создавал горшечника».

Деннет называет это «распределительной теорией творения», которая медленно просачивается от немногих в умы большинства. Бог – это кузнец, отливающий подковы в космическом масштабе. Деннет, которого Докинз представляет как «философа, обладающего научной смекалкой и здравым смыслом», придает некое правдоподобие этому доводу о невероятности. Но при этом оба согласны с тем, что космический кузнец или часовщик – это слишком сложно и запутанно, чтобы быть правдоподобным. Наука, когда она стоит перед выбором, все-таки предпочитает простейшие объяснения, если они ее удовлетворяют. Случайный выбор – довод, притянутый за уши, поэтому он никуда не годен. Бог, Который беспредельно сложен, – тоже. Остается одна лишь эволюция. Все, дело закрыто!

 

«Возможно» или «возможно, нет»

В реальной жизни только очень немногие люди по-настоящему верят в Бога, поскольку они запутались в сорной траве теории вероятности. Скоро я вернусь к реальной жизни. А пока давайте еще немного остановимся на этой узловой проблеме. Верите ли вы в аналогию с «Боингом-747»? Я верю. По сути, книга «Бог как иллюзия» представляет собой примитивную карикатуру на Бога. Бессмысленно спрашивать, создал ли Иегова ДНК или нет. Мы должны выбросить за ненадобностью это соломенное чучело – персонального Бога Докинза, сконструировавшего Вселенную. Это лишь еще один вариант подхода к Богу как человеку, только немного умнее. Многие люди, с которыми мне пришлось беседовать на эту тему, мыслят Бога только в человеческом образе. И когда кто-то отходит от организованной религии и предлагает своего Бога, то этого Бога они отвергают.

Почти на четырех сотнях страниц Докинз только и делает что опровергает существование Бога, даже и близко не принимая в расчет то обстоятельство, что образ Отца Небесного – это единственный способ мыслить о божественном. Как только вы отвечаете: «Это не тот Бог, которого я имел в виду», соломенное чучело Бога Отца тут же падает и оказывается неуместным. Организованную религию загнали в угол, отказав ей в поисках правдоподобной альтернативы Бога Отца, хотя такие альтернативы существуют. Святой Августин еще в V веке отверг буквальное прочтение Библии. Современная вера ушла от такого прочтения Библии намного дальше, но Докинзу от этого не легче: это никак не помогает ему узреть Бога хотя бы мельком.

Есть еще одна возможность предположить, согласно которой Бог суть Творение. (Эйнштейн предположил нечто подобное в своей знаменитой фразе о желании постичь ум Бога, хотя и не сказал определенно, что Бог наличествует внутри законов, управляющих временем и пространством.) Другими словами, Бог – не персона и не сущность, а вся природа в ее совокупности. Как источник бытия Он – отправная точка и вашего, и моего существования. Бог – не наш Отец, но и не часовщик, собирающий часы из разрозненных деталей (образ, специально придуманный в XVIII веке, чтобы объяснить, как один разумный Творец собирает воедино все разрозненные части космоса). У Него нет ни чувств, ни желаний. Он – само бытие. Все происходило именно потому, что вначале существовал Он. Такому Богу нет надобности быть сложным.

Представление о том, что Бог должен быть более сложным, чем вся Вселенная, – не более чем уловка. На эту тему – что Бог должен быть сложнее Своего творения – спорили еще средневековые теологи. Поэтому Докинзу и Деннету лучше бы переместиться в лекционный зал Парижского университета образца 1300 года и спорить там. В XVIII веке сравнение Бога с часовщиком стало расхожим только потому, что такое движение, как деизм (его сторонником, в частности, был Томас Джефферсон), хотело примирить веру и разум. Деисты признавали, что Бог не присутствует в этом мире, а разум подсказывал им, что и чудес не существует, ибо они не укладываются в законы природы. Что же это за Бог, если Он не всесущ и не творит чудеса? И надо ли поклоняться такому Богу? Рациональный Бог, создавший Вселенную, привел ее в движение и затем «слинял». Бог деистов как раз и подобен часовщику, который создал свой механизм, завел его и оставил работать как он есть.

«Перегиб» Докинза состоит в том, что он требует, чтобы часовых дел мастер по имени Бог был сложнее, чем Вселенная. К счастью, это требование не их тех, которые должен принять на веру каждый. Когда вы протягиваете руку, чтобы включить лампу, вы просто осуществляете простое намерение. Тот факт, что ваш мозг состоит из сотен миллиардов нейронов и, возможно, из квадрильона синаптических связей, к делу не относится. Никому не нужно рассматривать все эти нейроны и связи, чтобы вычислить вероятность того, что они привели в движение вашу руку. Рукой движет ваше намерение; сложное устройство мозга служит для совершения простого действия. Сложность – это не препятствие для мыслей, слов и действий, которые и обусловливают человеческое состояние. Мозг слишком сложен, чтобы его понять, однако это не мешает нам ежедневно пользоваться им.

В сущности, Бог с таким же успехом мог бы быть и таким простым, что дальше некуда. Он – единство. Из этого единства проистекает разнообразие, и это разнообразие – расширяющаяся Вселенная, миллиарды галактик, человеческая ДНК – невероятно сложно по своей структуре. Но источник всего этого разнообразия не обязательно должен быть таковым же. Пикассо создал десять тысяч произведений искусства, однако это не значит, что он замыслил их все разом в своем уме. Можно предположить, что Бог соизволил создавать природный мир шаг за шагом, как это и присуще естественному отбору, если только вы не настаиваете на том (как это делает Докинз), что буквальное восприятие Книги Бытия – единственная история сотворения мира, в которую верят религиозные люди. Предложенная мной альтернатива – что Бог суть Творение, – тоже имеет долгую традицию.

Следующий аргумент, который выдвигает Докинз, прямо-таки валит с ног: сложный дизайн не требует дизайнера. Исключает ли это дизайнера, который прячется в ткани творения? Нет. В предложении, являющемся образцом торжественного апофеоза, Докинз объясняет, почему естественный отбор – единственная успешная теория возникновения мира:

” Как только жизненный ингредиент – своего рода генетическая молекула – встал на свое место, за ним естественным образом последовал истинно дарвиновский естественный отбор, и, как конечное следствие, стали возникать сложные формы жизни.

Большинство неученых не увидят здесь никакой ловкости рук. То, что произошло после того, как возникла жизнь, не может отменить аналогию с «Боингом-747» и свалкой металлолома. Ну, а как быть с тем, что вначале сформировалась ДНК? ДНК по своей природе химическая система, но чтобы объяснить ее структуру, необходимо привлечь физику. С точки зрения физики, последовательность событий, приведших от Большого взрыва к ДНК, представляет собой одну цепочку. То есть здесь должны были действовать те же законы природы; к тому же в цепочке не может быть никаких обрывов, иначе ДНК не возникнет.

Миллиарды лет назад достаточно было бы нескольких пропущенных стежков – например, если бы из сочетания кислорода и водорода не возникла вода, – и все бы это производство пошло прахом. Как и сегодня, космос на ранней стадии своего развития был заполнен летучим водородом и кислородом. ДНК не может существовать без воды, а воды на протяжении сотен миллионов лет должно было быть в изобилии. Хотя 99,9999 % кислорода и водорода во Вселенной – можете добавить к этой цифре сколько угодно девяток – не превратились в воду, сам факт того, что вода появилась на поверхности Земли, не является следствием ничтожных вероятностных шажков. Как раз наоборот: доводы в пользу уникальности жизни на Земле по-прежнему обладают огромной силой убедительности, и в поисках аргументов вовсе не обязательно обращаться к библейскому Богу.

Докинз понимает это очень даже хорошо. Когда он заявляет, что биология решила проблему возникновения жизни, предложив теорию постепенной или поэтапной эволюции за счет небольших вероятностных шажков, он при этом полностью уходит от вопроса, как возникла ДНК, которая, в общем-то, не такой уж небольшой шажок. При этом он признает, что физика еще не нашла ответа, объясняющего сложность космоса. Но он обещает, что однажды это непременно произойдет. К сожалению для него, пока этот день не наступил, все его объяснения с позиции биологии не имеют под собой основания. Это все равно что объяснять, что Микеланджело написал свою «Сикстинскую мадонну», просто нанося мазок за мазком и не принимая в расчет того, откуда взялась сама живопись. Нет живописи – нет и картины. Нет ДНК – нет и эволюции. Тот факт, что Докинз полностью полагается на Дарвина, ведет его в неверном направлении, если уж ни он сам и никакой другой генетик не может объяснить, как возникла ДНК. (Наверняка известно только одно: ДНК не играет никакой роли в той борьбе, где выживает сильнейший.)

Ссылаясь на гены, Докинз, очевидно, допускает главную ошибку в дарвиновской теории. Он настолько одержим идеей убедить нас в том, что естественный отбор не случаен (каждый, кому известен «первый пункт», и сам знает об этом), что он отбрасывает краеугольный камень стандартной генетической теории: мутация генов происходит случайно. Если вы возьмете фруктовых мушек и проследите за тем, как видоизменяются их гены, то конечные данные будут в точности соответствовать случайному распределению. Если бы фруктовые мушки рождались с искаженными мутациями – с преобладанием особей мужского, а не женского пола; с глазами, которые раз от разу становились бы все больше; с восемью лапками, которые увеличивались бы от генерации к генерации, – тогда можно было бы говорить о том, что налицо некие цель и направление. Но цель и направление преданы анафеме в системе Дарвина и Докинза. В их теорию вписываются только случайные мутации.

Для статистика случайные образцы генетических изменений – это практически идеал. В ДНК каждого человека генетический наследственный материал, известный как митохондриальная ДНК, не меняется от поколения к поколению; она передается детям от матери, не смешиваясь с генами отца. Уникальная особенность митохондриальной ДНК натолкнула генетиков на мысль использовать ее для вычисления и составления расписания мутаций, вызванных внешними факторами, такими как рентгеновские и космические излучения, и добавить их к явлениям случайных мутаций в митохондриальных ДНК. В результате были созданы «биологические часы» – наиболее точный способ определения, насколько быстро гомо сапиенс сотни тысяч лет назад расселился по земле из своей изначальной генетической вотчины в Африке. Эту вотчину часто называют «митохондриальной Евой».

Случайные мутации генов являются первичным движителем эволюции, и в качестве таковых они признаются всеми. Жираф не сможет дотянуться до листьев, расположенных на дереве еще выше, пока под действием генетических мутаций его шея не станет еще длиннее. Рыба не сможет выползать из моря на берег, пока под действием случайных мутаций не разовьет дыхательную систему, обеспечивающую дыхание вне воды. Разумеется, если вы убежденный дарвинист, то для вас случайность – это все; поэтому более чем странно, что такой ярый защитник истинного дарвинизма, как Докинз, отвергает ее здесь.

Я знаю, что такой человек, как я, далекий от биологии, рискует навлечь на себя насмешки за то, что вдается в чисто технические проблемы, но загадка существования Бога слишком важное дело, чтобы оставлять его техникам. Мы пользуемся словом «Бог», когда хотим подтвердить, что у бытия есть цель и смысл, поэтому если вы не в состоянии отказаться от Вселенной, подверженной случайностям, то у вас вряд ли будет пространство для защиты Бога. Бог, идущий на поводу беспорядка и случайности, ничем не лучше и не умнее того, кто вытягивает из барабана шары с номерами во время розыгрыша лотереи. К счастью, пока мы остаемся верными науке, у нас есть пути выхода из ловушки случайностей, и ниже мы обсудим эти пути достаточно подробно.

Докинз хвастается тем, что доказательства, приводимые им против Бога, остаются «без ответа», но на это легко возразить. Дело в том, что в своей книге он нападает на некоторых ученых – так же, как это делают и креационисты. Но они при этом указывают, не скрывая своего неприязненного отношения, что наука основывается на фактах, а таких фактов Докинз как раз и не приводит. Он не проводил научных экспериментов и не делал каких-либо вычислений в поддержку своих атеистических идей. Самый серьезный научный упрек, который можно ему предъявить, – что в книге не представлено ни единой гипотезы, которую можно было бы проверить. Автор просто прибегает к преднамеренным выводам и заключениям, не давая себе ни труда, ни времени приводить какие-либо аргументы, кроме тех, которые ведут его в том направлении, какое ему желательно.

Такой ведущий биолог, как Х. Аллен Орр, цитирует заявление Докинза, что «мы должны обвинять в первую очередь саму религию, а не религиозный экстремизм, как будто именно он самое страшное извращение ныне сущей упадочнической религии». (Экстремизм, разумеется, именно таков и есть.) Орр сухо комментирует это заявление: «Как вы, возможно, заметили, когда Докинз обсуждает религию, он, в сущности, является слепым орудием, кому трудно отличить унитариев от тех, кто подложил бомбу в родильный дом». Докинз пытается вытрясти начинку из библейского Бога, и, чтобы убедиться, что он сможет пнуть Господа, когда Тот упадет, он прибегает к наипростейшей версии библейского Бога.

 

Об утконосе, и не только

Я обещал, что вернусь к реальной жизни, и сейчас самое время сделать это. Если Бог существует, то это должно бы существенным образом отразиться в реальной жизни, отразиться на том, как исполняются ваши мечты, стремления и желания. Ни одна малая цель не заслуживала бы того, чтобы стремиться к ее достижению. Ибо Бог отменил бы страдание и оставил бы одну радость. Он восславил бы человека и сделал щедрыми условия его жизни, а не оставлял бы его во власти страданий и сомнений. Докинз открыто выступает как враг всех религиозных путей, ведущих к лучшей жизни. Поэтому давайте предположим, что вы уже подошли к развилке дорог и видите, что на одном указателе написано: «К лучшей жизни через науку», а на другом: «К лучшей жизни через Бога».

Каждый путь очень долог, но вы видите только малый отрезок пути. Куда же какой ведет? Если вы оглянетесь назад, то увидите, что ваше прошлое теряется в дебрях ужасающих ошибок. Испанская инквизиция была ужасной и нечеловечной, но инквизиторы убили ничтожно малое число людей по сравнению с теми, кто погиб в Хиросиме и Нагасаки. В обвинения можно играть вечно, но вряд ли от этого будет кому-нибудь польза. Земная реальность сама подскажет, какую дорогу выбрать, раз уж вы не можете увидеть, где и чем заканчивается каждая из них.

При выборе важно понимать, что воинствующие атеисты, эти чемпионы науки, не такие уж и великие мыслители, как они себя подают. Орр замечает по этому поводу: «Одна причина, почему в книге Докинза отсутствуют веские аргументы, по крайней мере, очевидна: Докинз как автор для этого никуда не годится». Действительно, Докинз не понимает, что его дзюдоистские телодвижения, обращающие аналогию с «Боингом-747» против нее самой, причиняют боль только ему. Мы же обязаны прибегнуть к лучшей логике. Самое важное – найти правильный вопрос о Боге. Если задавать неправильные вопросы, то это приведет к неверным умозаключениям. Но если вы хотите спросить о Боге, то неправильные вопросы порой содержат в себе и вполне обычные.

Слышит ли Бог?

Этот вопрос подразумевает, что Бог, как и человек, имеет уши и Его внимание периодически переключается. Но если Бог – это Бог, то, по определению, Он постоянно слышит все.

Как известно всякому, этот вопрос влечет за собой большую долю сомнения и вины, поскольку он подразумевает, что Бог должен отвечать на молитвы только тех людей, которые заслуживают ответа. Все прочие, кто не получает того, чего хочет, суть грешники или люди в той или иной мере ущербные. Возможно, они не молятся так усердно, как надлежало бы, или в их молитвах не чувствуется большой веры. Но Он не может оставить без внимания ни одну молитву, иначе бы Он не был Богом. А раз оставляет, то это ставит под сомнение ответ на первый вопрос: а слышит ли Он?

Чего хочет Бог?

Вопрос предполагает, что у Бога есть неутоленные потребности, что Он одержим желаниями точно так же, как и мы. Но если Бог – это Бог, то Он уже объемлет Собой все сущее или все, что может быть явлено к существованию. У Него нет места для желаний. Но самым насущным вопросом для большинства людей был и остается этот: «Чего Бог хочет от меня?» Он предполагает, что ограниченный человек способен дать Богу что-то такое, чего Тот не может получить.

Сюда можно добавить и множество других подобных вопросов: «Действительно ли Бог обо мне заботится? Любит ли христианский Бог нехристиан? Какому Богу я должен молиться?» и т. д., – но всем им присуще одно общее свойство: они не о Боге, а о человеческой природе, проецируемой на Бога. Разумно ли спрашивать, слышит ли вас Бог и заботится ли о вас? И достойно ли спрашивать, почему Он игнорирует одни молитвы и отвечает на другие? Когда вы задаете подобные вопросы, вы не к Богу обращаетесь, а к человеку, и спрашиваете его, как бы он поступил, будь он Богом. В хорошем настроении он бы слышал все молитвы, а в плохом отвечал бы только на те, на какие счел бы нужным ответить.

Но есть и другие, правильные вопросы о Боге, которые могли бы дать весьма плодотворные результаты. Вот лишь некоторые из них:

● Существует ли Бог?

● Вездесущ ли Бог?

● Стоит ли Бог у истоков ума и сознания?

● Исходит ли любовь из Бога?

Что делает эти вопросы правильными? Как и у неправильных, у них есть нечто общее. Они выглядят как трансцендентные. Они исследуют возможность высшей реальности. Пытаться понять, почему мы существуем и в чем смысл нашей жизни, – вполне законно, справедливо и не содержит в себе ничего предосудительного. Ответ на вопрос: «Откуда я происхожу?» – ведет нас в то место, откуда берутся любовь, ум и все прочее. Люди не могут процветать, когда их одолевают сомнения. Даже если мы утратим веру в себя, жизнь не потеряет для нас своего значения. Мы наполняем ее разумностью, целью, творчеством, любовью и смыслом. Каким смыслом? Каждый человек вправе отвечать на этот вопрос по-своему, что все мы, в сущности, и делаем. Мы тратим жизнь на то, чтобы удовлетворять свои желания и наполняться чувством любви, которая то приходит, то уходит, как прилив и отлив, стараясь при этом понять друг друга и встречаясь с новыми испытаниями.

Докинз не является общепризнанным врагом смысла, но он совершает ошибку, полагая, что только наука может дать этот смысл. Такая точка зрения называется научной, и она утверждает, что ни одна истина не может считаться достоверной, если эта истина ненаучна; это то же самое, что сказать: наука может объяснить все, а если не может, то не беда. Те явления, которые наука объяснить не может, не стоит даже принимать в расчет или брать к рассмотрению. Именно здесь правильные вопросы достигают тупиковой точки. Если вы изучаете Вселенную, добывая данные и сведения о ней всюду, где только можно, большая часть того, что делает жизнь богатой и прекрасной, вылетает в окно. Бог – это не фикция, не странный, сверхъестественный вымысел, как полагает Докинз. Он – первоисточник нашего внутреннего мира, то место, где рождаются искусство, музыка, воображение, визионерские идеалы и концепции, любовь, альтруизм, философия, нравственность и человеческие привязанности. У этого мира свои истины. И мы можем постичь их, только идя путем познания. Только инопланетянин будет пытаться доказать существование любви, взвешивая вероятность такой возможности. Только тот, кто никогда не видел утконоса, будет полагаться на статистические факты, доказывая, что такой твари не существует. Но именно таков метод постижения Бога, взятый на вооружение Ричардом Докинзом.

 

Воинствующие атеисты – это прочная стена. Стоя рядом, плечом к плечу, они охраняют нулевую точку веры, согласно которой Бог никогда не существовал ни в какой из форм. Поэтому Он не заслуживает ни почитания, ни уважения, ни любви. Что ж, психология уверенности – состояние, где сомнение рассматривается как форма слабости, – явно на их стороне; да иначе и не может быть во времена, когда религиозная вера сильно пошатнулась, а сомнение – та среда обитания, в которой пребывает большинство людей. Вот почему религиозный фундаментализм – это зеркальный образ Докинза и компании, образующий прочную стену по ту сторону веры.

Уверенность – надежный страховочный якорь. Однако большинство людей, даже когда чувствуют, что их куда-то сносит, не могут его бросить и встать на прикол. Воспитанные в вере в Бога, они пытаются избегать религиозных диспутов. Но та уверенность, которую излучают Докинз со товарищи, несомненно, как-то влияет на их сомнения, касающиеся Бога. Она прокладывает путь в их умы – тихо, но неумолимо, подобно термитам, обосновавшимся в подвале дома и прокладывающим путь наверх. С каждым днем поддерживать веру становится все труднее. (Здесь важно помнить, что регулярное посещение церкви в Англии держится на крайне низкой отметке, составляя около 10 %.) Вот, например, исповедь Фрэнсиса Спуффорда, преподавателя письменного английского из Лондона:

” Моей дочери только что исполнилось шесть лет. Примерно через год или около того она непременно обнаружит, что ее родители – чокнутые. Мы действительно чокнутые – потому, что ходим в церковь. Это значит, что, по мере того как она будет взрослеть, некие услужливые голоса, которые всегда нашептывают ребенку, что все это значит, будут звучать все громче и громче, пока – к тому времени, когда она станет подростком, – не будут кричать ей об этом прямо в ухо. Это значит, что мы верим в некий абсурд, восходящий по меньшей мере к бронзовому веку; что мы боль и страдание превращаем в фетиш; что мы защищаем некую невыразимую красоту, которая никому не нужна; что мы слишком глупы, чтобы понимать иррациональность наших убеждений, – короче, что мы дико несуразные люди.

В своих сочинениях Докинз старается дать почувствовать читателям, что они идут против истории, что они не на той стороне. Вера уже сама по себе делает вас чокнутыми в глазах большинства, а скоро вы вдобавок ко всему станете изгоями общества.

 

Атеизм за коктейлями

Докинз в пылу полемики выдает на гора один неубедительный довод за другим, но при этом, надо отдать ему должное, никогда не теряет нить психологического обоснования своей силы. Он и его группа – это классический пример следования принципу: «Раз мы заодно – значит, мы правы». Когда они собираются вместе, то практически никогда не говорят о том, как бы привлечь массы новообращенных на свою сторону. Нет, они говорят о том, какие они выдающиеся мыслители. Достаточно посмотреть на выложенное на YouTube видео «Четыре всадника», спонсированное Докинзом, чтобы убедиться в этом. В нем Докинз, выступающий в качестве модератора, на протяжении двух часов только тем и занимается, что, отбросив все приличия, честит Бога в хвост и в гриву. (Столь интригующее название для группы – «Четыре всадника» – придумал Кристофер Хитченс; полностью группа называется «Четыре всадника контр-апокалипсиса», но в обиходной речи оно сократилось до двух слов.)

Это видео воспроизводит уже знакомые нам аргументы, заимствованные из книги «Бог как иллюзия», но при этом дает глубже почувствовать атмосферу, создаваемую этими выдающимися светочами воинствующего атеизма, среди которых два британца – Докинз и Хитченс, и два американца – Дэниел Деннет (он самый старший в группе, с белой бородой и в очках) и Сэм Харрис (он выдает себя за новообращенного, пришедшего в ряды атеистов после долгих духовных поисков, рассеявших все его иллюзии). В синих джинсах и черной рубашке Харрис выглядит стройным, подтянутым и довольно молодым (ему около сорока лет). Хитченс (ему за пятьдесят) – типичный образчик взъерошенного и потасканного жизнью манипулятора общественным мнением, который давно уже пребывает в состоянии раздраженного цинизма. Докинз в фильме похож на сову; он очень напоминает преподавателя английского колледжа, который обучает учащихся методу Сократа; взгляд у него просветленный и проникновенный. Он ставит вопросы и страстно хочет услышать на них ответы. Все четыре «всадника» крайне самонадеянны, даже дерзки и нахальны, особенно когда пытаются перещеголять друг друга по части анекдотов о религиозной иррациональности. Зритель не подготовлен к такой крайне путаной, полной предубеждений дискуссии, которая разворачивается прямо на его глазах.

Еще несколько деталей. Действие происходит в залитой солнечным светом гостиной или библиотеке. На заднем плане – белый камин. Вокруг стола, уставленного бутылками с водой и коктейлями, аккуратно стоят выдвинутые стулья. Хитченс добавляет ко всему этому зловещую нотку, выкуривая сигарету за сигаретой; видео сделано в 2007 году, за три года до того, как ему поставили смертельный диагноз – рак пищевода.

Докинз открывает дискуссию, говоря, мол, всех нас обвиняют в том, что мы резки, тщеславны, саркастичны и назойливы. Что вы думаете по этому поводу?

«Это меня забавляет, – говорит Деннет. – Да, в своей книге я несколько отошел от выбранного маршрута, пытаясь достучаться до разумных верующих, и даже наскоро опробовал это на группе студентов, считавших себя глубоко религиозными людьми». Но это, по словам Деннета, «причинило им такую боль», что ему пришлось срочно внести коррективы. Хорошего в этом мало, поскольку его «до сих пор клеймят и прибивают к позорному столбу за то, что он якобы груб и агрессивен». Однако эта негативная реакция так и не натолкнула его на мысль задаться вопросом: а не за дело ли его клеймят и прибивают к позорному столбу? Нет, вместо этого под градом обвинений он счел уместным оправдываться, чтобы снять с себя бремя вины. «Религия, – говорит он, – довела дело до того, что просто невозможно спорить с ними, приводя вполне критические аргументы, и при этом не быть грубым». Докинз сразу же соглашается.

Тон и манера Деннета довольно сдержанные, но он упрямо и монотонно настаивает на своем – как преступник, обвиняющий свою жертву. «Это они заставили меня пойти на это» – вот разумное обоснование, которого придерживаются оба. Верующие «при каждой раздаче карт играют в обиженные чувства», – продолжает Деннет (игнорируя тот факт, что и сам он, возможно, кого-то обидел, задев их чувства), поэтому что еще ему остается, какой такой выбор? «Что же мне делать: или продолжать быть грубым… или пришпилить губы кнопкой?» Это не выбор между «или-или», но воинствующему атеизму на это наплевать, ему важно поддержать свое реноме сильной оппозиции. Иначе ему не оправдать свою безапелляционную уверенность. Иначе не останется сумрачных зон, дающих почву для зрелой дискуссии.

Слово берет Сэм Харрис: «Вот что значит нарушить табу. Думаю, мы все стоим ныне перед тем фактом, что религия сброшена со стола рациональной критики». Воистину, чтобы сделать подобное заявление, нужно потерять всякую связь с действительностью. Век Просвещения, лихо прошедшийся метлой по старушке Европе в XVIII веке и оказавший глубокое влияние на отцов-основателей Америки, был не чем иным, как рациональной критикой религии. И наука после Дарвина тоже была не чем иным, как рациональной критикой религии, ныне опирающейся на такие очевидные доказательства, как окаменелые ископаемые, генетика и квантовая физика. Что ярко прослеживается в самом видео – так это красочно выраженная психология уверенности: риторика подменяет реальность.

Харрис только подливает масла в огонь, прибегая к еще более агрессивным наветам, поскольку он убежден, что «наши братья» (а братья – это сторонники светского образования и атеисты) виновны в том, что ослабили свое рвение. Они недостаточно резки в своих нападках на религию. Они «оставляют людей во власти суеверий, даже несмотря на то, что это низко и наносит вред обществу». Но и Харрис бьет мимо цели. Вопрос вовсе не в том, что у сторонников светского образования и атеистов не хватает рвения. Просто поголовное их большинство не желает заталкивать свои взгляды и убеждения кому бы то ни было в горло, как кляп.

Соблюдая порядок движения по часовой стрелке, следующим слово берет Хитченс, более других снискавший себе славу по части публичных выступлений. Перед объективом камеры он прямо-таки распускает хвост и превращается в эдакого задиристого политика (иногда страдающего витиеватым красноречием, как это было в ту пору, когда он выступал откровенным защитником войны в Ираке). «Без всякой жалости к себе, – замечает он, – мы должны сказать, что нас тоже можно оскорбить и обидеть и даже сделать нам больно».

Докинз тут же выдвигает в поддержку сказанного замысловатую идею: если обе стороны, верующие и атеисты, чувствуют себя обиженными, то должен же кто-нибудь измерить точное количество обиды, нанесенной каждой из сторон. Что обиднее: когда вы нападаете на религию другого человека из-за расхождений во вкусах на искусство или во взглядах на политику? – спрашивает он. Ученые должны «протестировать людей с помощью специальных формулировок, касающихся их любимой команды или любимой музыкальной пьесы, и посмотреть, как далеко можно зайти, прежде чем они перейдут в нападение». Исключая лицо и внешность типа «Ну и морда у тебя! Чистый урод!», размышляет Докинз, есть ли другой столь волнующий предмет, нежели религия? «Да, – в тон ему добавляет Хитченс, – вопрос о том, насколько некрасива ваша жена или подруга, может задеть так же, как и вопрос о религии».

Никто из сидящих за столом серьезно не верит в то, что такое бессмысленное исследование будет когда-либо проведено, но Харрис хватается за эту возможность, чтобы вынести на обсуждение тему научной объективности: «Физики не обижаются, когда их взгляд на физику опровергается или подвергается сомнению. Рациональный ум не оперирует подобным образом, когда пытается постичь, что есть истинного в мире».

Первая часть высказывания абсурдна. Физики не только не обижаются, но приходят в ярость или чувствуют себя подавленными и сломленными, когда их взгляды опровергаются или подвергаются критике. Профессиональная ревность и личный страх напрочь изгоняют из сферы науки непопулярные идеи, как это было, например, с двумя современными теориями, касающимися происхождения космоса, которые когда-то были в опале, а теперь модны и популярны; я имею в виду теорию множественных Вселенных и теорию струн. (Я однажды спросил ведущего невролога, почему он до сих пор не получил Нобелевскую премию в области медицины, и он ответил, что понадобятся годы на то, чтобы убедить собратьев-ученых или хотя бы даже привить им мысль о том, что ваш труд заслуживает премии. Он слишком любил исследования, чтобы заниматься подобной политикой в среде своих собратьев. Тогда бы у него не оставалось времени на науку, сказал он.) К сожалению, интриги, клевета и политические махинации за кулисами науки столь же распространены, как и в любой другой сфере человеческой деятельности.

Харрис однако допускает возможность, к немалому удивлению всей группы, что не весь опыт рационален: «Я считаю, что есть опыт такого рода, который не только редко встречается, но который подчас невозможно выразить ни в словах, ни в проповеди, ни в религиозном трактате, при этом оставаясь уверенным в своей правоте… Несомненно, что людям порой приходится испытывать весьма необычные, экстраординарные переживания, будь то под влиянием ЛСД, или потому, что они целый год провели в одиночестве в пещере, или потому, что их нервная система столь неустойчива, что допускает подобный опыт».

Говорить, что религия – это единственная сфера, которая признает подобного рода опыт и переживания, было бы большой ошибкой. Харрис, судя по всему, никогда не слышал термина «пиковые переживания», который изобрел и ввел в обиход в 1964 году известный американский психолог Абрахам Маслоу; им он описывает невыразимое экстатическое состояние. (Поиск этого термина в системе Google дал 358000 результатов.) Маслоу начал с того, что не стал отмахиваться от историй, которые рассказывали ему люди. А они рассказывали о случаях, когда ими неожиданно овладевали эйфория и чувство гармонии с окружающим миром, словно перед ними раскрывалась высшая реальность. Маслоу поступил умно: он не стал убеждать людей в том, что их переживания фиктивны и недействительны, а просто принял к сведению, что с ними в самом деле могло случиться что-то незаурядное и имеющее реальную ценность. Чувство беспредельной ясности, которое люди называют мистическим, духовным или религиозным переживанием, не такое уж редкое явление и часто нисходит на людей.

Воинствующий атеист, которому ненавистен сам этот термин, всячески стремится дискредитировать этот опыт. Поэтому Харрис извинился перед тремя другими участниками «круглого стола» за то, что не отвергает, как они, возможность таких экстраординарных переживаний, и даже относится к ним с известной степенью доверия. Правда, он тут же быстро добавляет, что этот феномен «граничит с суеверием». В сущности, Маслоу открыл шлюз для потока исследований с целью лучшего понимания пиковых переживаний. Он стал пионером позитивной психологии. Бесчисленное количество людей сегодня понимают, что спектр персональной реальности выбивается за рамки повседневной жизни и вливается в поле новых возможностей. Это, в частности, подтверждает Колин Уилсон, перу которого принадлежит немало сочинений и о науке, и о мистицизме: «Пиковые переживания побуждают к признанию того, что ваши собственные силы гораздо могущественней, чем вы привыкли думать».

Впрочем, Харрис быстро реабилитировался перед коллегами за то, что отнесся с симпатией к духовному опыту. Уже в следующей реплике он честит верующих за то, что «когда их идеи подвергают сомнению, они реагируют на это, как стадо – крайне раздражительно и опасно». Когда ту же жалобу он оформляет письменно, то перебарщивает еще больше, ибо «раздражительная реакция» превращается в преступную. «Правда в том, что многие из тех, кто заявляет, что их преобразила любовь Христа, на самом деле глубоко и даже преступно нетерпимы к критике», – пишет Харрис в предисловии к своей диатрибе, озаглавленной «Письмо к христианской нации» и направленной против религиозного правого крыла. Упрекая христиан в религиозной праведности, Харрис говорит: «Что, как не этот страшно иррациональный мир, вы и ваши братья христиане столь неутомимо дерзаете сотворить?!»

Истинно рациональный ум способен видеть ограниченность разума. Иррациональность обогащает жизнь на всех уровнях: от иррациональной любви ваших детей до творческого вдохновения, духовной мудрости и способности ума к озарению и интуиции. Ни один осознающий себя человек не станет отрицать это.

В недавнем интервью с китайским чудо-пианистом Лан Ланом, который стал всемирно знаменит после выступления на церемонии открытия и закрытия Олимпийских игр 2008 года в Пекине, ведущий Чарли Роуз спросил, где и как он рассчитывает продолжать свою карьеру. Пианист ответил, что хотя карьера – дело важное, но сейчас, когда ему исполнилось тридцать, его в большей степени волнует не карьера, а то, что музыкальное образование в мире постепенно сходит на нет.

– Почему же это происходит? – спросил ведущий.

– Это связано с тем, – поделился своими сомнениями пианист, – что людьми ныне движет желание сделать образование как можно более практичным. А что может быть более непрактичным, чем музыка?

– Потому что она возвышает душу? – спросил Чарли Роуз.

Лан Лан кивнул:

– Да, она делает наш ум во много раз более творческим, а наши сердца более миролюбивыми.

 

«Разрушая чары»

В ходе беседы львиную долю времени «всадники» уделили своим многочисленным критикам, врагам, недоброжелателям и интеллектуальным оппонентам. По словам Деннета, самые злобные отклики на его сочинения пишут люди неверующие, люди, которые вообще далеки от религиозности. И он знает, почему они это делают. Потому, что они «очень, очень боятся» задеть чувства своих верующих друзей. Что тут скажешь? Взгляд, не соответствующий реальности, и весьма недальновидный. В своей книге «Разрушая чары», вышедшей в свет в 2006 году, Деннет делает неверие главным предметом своего исследования. В своей рецензии на книгу выдающийся физик Фримен Дайсон проводит такое различие между атеистами: «Есть два вида атеистов: обычные, которые не верят в Бога, и страстные, которые считают Бога своим личным врагом». И приходит к такому выводу о методе автора: Деннет стремится уничтожить врага, но при этом использует не метод нападения, а нечто совершенное противоположное.

«Деннет играет в игру под названием “Разрушение религиозных чар”, – пишет Дайсон, – выставляя религию в глупом свете». Бо́льшую часть своей книги он посвящает нападкам на американские мега-церкви и на людей, как правило, малообразованных и принадлежащих к низшему сословию, которых дурачат евангелические проповедники. Особенно активно Деннет высмеивает одну мега-церковь, отцы которой на специальном заседании отказались от слова «святилище» как слишком религиозного, зато все свое внимание уделили проблеме парковочного места, которое, по их мнению, слишком уж большое.

В качестве главного аргумента в своей книге Деннет опирается на эволюционную теорию, проводя все те же неуклюжие параллели. Например, извечный вопрос: «Почему мы поклоняемся Богу?» – он рассматривает с точки зрения инбридинга собак. Ведь люди разводят собак ради получения особых характеристик, и одна из них – послушание и верность хозяину. Древняя собака часто погибала, защищая своего хозяина от опасностей, и современные собаки унаследовали ту же черту. Переходя к верующим, Деннет спрашивает: «Разве мы подсознательно не перенесли эту модель преданности хозяину на Бога, столь же преданно служа теперь Ему?»

Чтобы не быть слишком уж категоричным, Деннет отвечает: «Вероятно». Но эта позиция объективности слишком искусственна, а потому сомнительна. Сравнение между собаками, рабски преданными своему хозяину, и верующими, рабски преданными своему повелителю – Богу, попахивает диффамацией. (В другом месте Деннет приводит не менее отталкивающее сравнение между «червем-паразитом, внедрившимся в мозг муравья, и идеей, внедрившейся в человеческий мозг».) Средняя часть книги Деннета, где подробно рассматривается тема эволюции религии, посвящена животному царству – примитивному, импульсивному, управляемому генами и инстинктивным поведением, – которое берется в качестве незаменимой модели для изучения вопроса, почему люди пришли к вере в Бога.

На определенном этапе эволюции, заявляет Деннет, люди просто не верили в сверхъестественные объяснения естественных событий. Но, создав в своем невежественном воображении такую фикцию, как Бог, верующие вступили в новую эволюционную стадию: они начали навязывать свою религию. Выросла «мощная общественная сила», которая исподволь внушала людям: «Лучше вам поверить в это». Так к невежеству добавился страх. Деннет называет этот новый настрой умов «верой в вере», и этот настрой, по его словам, все еще не исчерпал своих возможностей. В сущности, говорит он, большое число верующих не верит в учения церкви, но они хотят защитить общественный порядок, часть которого – религия, так же как человек защищает демократию со всеми ее несовершенствами. Вместо того чтобы верить в Бога, что довольно трудно, вам нужно лишь хотеть верить; и этого вполне достаточно, чтобы сымитировать веру.

Термин «вера в вере» вовсе не так уж пуст по своему содержанию. Как утверждают психологи, в группах и сообществах давление и принуждение к подчинению используется повсеместно. Это же характерно и для поведения молодых людей. (Кто, учась в средней школе, не испытал это чувство и муки отторжения, когда вас почему-либо исключили из общей стаи соучеников?) Нередко подчинение используется во зло – например, в таких преступных организациях, как мафия, или в таких темных течениях, как нацизм. Но Деннет при этом не видит, что давление группы не всегда пагубно. Ведь именно оно заставляет солдат идти в сражение за правое дело, например за освобождение рабов. А те, кто работает в офисах, чувствуют порой неодолимое влечение (под негласным давлением коллег и сослуживцев) к оказанию благотворительности. Но вместо того чтобы рассматривать социальное давление как общую закономерность общества, Деннет втискивает его в свою эволюционную схему. Поскольку «вера в вере» по сути проста, намного проще, чем вера во Всемогущего Господа, она способна быстро привиться, и следующее поколение унаследует ее, даже не подозревая, что происходит. Поэтому религия только добавляет мощи к своей несгибаемой способности к выживанию. Деннет надеется, что в будущем исследователи изучат «веру в вере». Однако изучат не с тем, чтобы добыть научное знание, а с другой целью. Ибо как только выяснится, что вы оказались внушаемы к «вере в вере» и восприняли эту идею, то вы сможете ее отвергнуть – еще один шаг, ведущий к разрушению чар.

Деннет в таких словах формулирует свою позицию: «Я задаю эти вопросы лишь во имя науки. И не претендую на то, чтобы получить ответы». В действительности его предубеждение против религии выпирает буквально отовсюду. Дайсон тоже говорит о том, что многие его друзья-ученые не чужды тех же предубеждений. Один его коллега, известный ученый, к которому Дайсон питает глубокое уважение, как-то сказал, что «религия – это детская болезнь, от которой мы понемногу оправляемся». А вот еще один пример: известный венгерский математик, страстный атеист, всегда, когда говорил о Боге, называл Его не иначе, как «ГФ» – аббревиатура, означающая «главный фашист».

«Он называл Бога “ГФ”, – пишет Дайсон, – поскольку в его воображении Бог представал фашистским диктатором вроде Муссолини, могущественным, жестоким, но тугодумом». Чтобы перехитрить диктаторов Италии, Германии и Венгрии, математик был вынужден постоянно переезжать из страны в страну. Их он перехитрил, а потом перехитрил и ГФа, ибо оказался интеллектуально более гибким и одаренным. Решая сложнейшие задачи из области высшей математики, он, по собственным словам, стал умнее Бога. Деннет и другие «всадники» тоже всячески упражняют свой гибкий ум, но затем сводят все свои усилия на нет неприкрытой личной враждебностью и нетерпимостью. (В видеофильме Деннет решительно заявляет: «В науке нет места тайнам».)

Дайсон делает такой ключевой вывод о несбалансированном подходе к религии, который присущ Деннету: «Нет ничего плохого в таких предубеждениях, если исходить из того, что они общепризнанны». Прозрение начинается с того момента, когда вы видите, что ваши чувства противоречат вашим мыслям и искажают их. Давайте на минуту оставим Бога в покое и поразмышляем. Мы все в процессе жизни создаем себе врагов, людей, не умеющих рассмотреть то хорошее, что заложено в нас, и фокусирующихся только на плохом. Ваш враг воображает, что вы обидели его или сделали что-то непростительное, хотя вы всего лишь отстаиваете идеи, религиозные или политические, которых он не приемлет. Ненависть сводит все в одну точку. Возможно, вы поступили в Гарвардскую богословскую школу, посвящаете всю свою жизнь богослужению и отдаете половину дохода на благотворительные цели. Но кого это волнует, раз вы врезались в мою машину и оставили в ней вмятину! Через фокусный окуляр своего видения, сводящий все в точку, враг видит только крошечную часть вас самих.

Но здесь – здесь разыгрывается генеральная стратегия. «Четыре всадника» маскируют свою нетерпимость, противопоставляя свои просветленные «я» всей массе обманутых верующих. В один из моментов Деннет декларативно заявляет, что верующие не должны сбрасывать со счета те ошибки, которые они, возможно, совершают, «как это делаем мы в нашей собственной жизни». (Протягивая руку за напитком, с зажатой в пальцах сигаретой, Хитченс при этих словах даже не смущается.) Мы быстро забываем об объективности, когда приходит время заставить людей усомниться в непогрешимости своей морали. Позволю себе привести пример. В своей книге «Разрушая чары» Деннет предает анафеме современных мусульман за то, что они не выступают против экстремистов в рамках своей веры. Это, несомненно, серьезная проблема. Он приводит в доказательство провокационное высказывание писателя и врача Стивена Вейнберга: «Хорошие люди будут совершать добрые дела, а плохие люди – недобрые. Но хорошие люди, совершающие недобрые дела, – это и есть цена религии».

Скорее уж цена науки, а не религии! Какое число нормальных миролюбивых ученых выступает против огромного ядерного арсенала Америки (или России, если ученые работают там) или против смертельных токсинов, содержащихся в воздухе и почве, когда миллиарды тратятся на разработку и создание химического и биологического оружия и технологию механизированной смерти, которая движет современными армиями? Получается двоякая мораль. Вернее, мораль ущемляется и с той, и с другой стороны. Дайсон, рассматривающий религию изнутри, то есть как сугубо личное переживание, заключает, что она сделала неизмеримо больше добра, чем зла. И добавляет вескости сказанному зрелым суждением: «Я пока не вижу способа свести дебет с кредитом или уравновесить чашу весов между злом и добром, между тем хорошими и тем плохим, что сделала религия, и с помощью какого-то непредвзятого процесса решить, чего больше». Воинствующий атеизм давно бы сошел на нет, если бы принял эту беспристрастную оценку.

Деннет относится к религии как к природному явлению; для него это некая форма биологического поведения, ничем не отличающаяся от борьбы неандертальца за самку или от собачьей преданности хозяину. Чтобы понять, как она действует, ее нужно подвергнуть объективному исследованию – вроде того, какому врач подвергает депрессию, изучая механизмы ее воздействия на человека, или туберкулез легких, изучая механизм его распространения в этих органах. Как только мы поставим диагноз, что именно движет религиозными людьми, мы сможем решить, что делать с их поведением и их странной привязанностью к Богу.

У Деннета, без сомнения, есть свои мотивы и причины заигрывать с обеими сторонами, то есть относиться к религии с неприкрытым любопытством и в то же время лично высмеивать все, с ней связанное. Он как биолог в поле, который раскапывает термитники, чтобы добыть нужные сведения, и в то же время испытывает отвращение к этим насекомым. Но эта стратегия слишком далека от человеческой природы. («Читая это, – прокомментировал один рецензент, – я чувствовал себя, словно я инопланетянин, представитель чуждого Земле вида».) Никакой научной загадки тут нет, и помещать под микроскоп тоже нечего. Духовность возникала во всех культурах во все времена по чисто человеческим соображениям, которые нам всем понятны, ибо стремление познать Бога, душу, внутренний мир, обрести исцеление и трансцендентную любовь в человеке всегда неистребимо. Дайсон приводит слова своей матери, которая относила себя к категории сомневающихся или скептически настроенных христиан: «Можно выбросить религию за дверь, но тогда она влезет обратно через окно».

Дайсон иллюстрирует истинность слов своей матери с помощью забавного и даже трогательного случая из российской действительности после падения коммунизма. Будучи в Москве, Дайсон с женой поехали на север, чтобы осмотреть художественные богатства, древние реликвии и росписи Сергиево-Посадского монастыря, который традиционно считается центром русской православной веры. При советской власти религия находилась под запретом почти семьдесят лет. К удивлению Дайсона, «молоденькая девушка-экскурсовод, которая показывала нам места и окрестности, почти ничего не сказала о древности зданий и художественных шедеврах, которыми мы должны были бы восхищаться. Вместо этого она битый час рассказывала о своей собственной вере и тех таинственных влияниях, которые якобы исходили от останков древних святых, погребенных в гробницах внутри церкви». Дайсона взволновало увиденное и услышанное. «После официального запрета на религию, длившегося в течение трех поколений, когда у власти стояло безбожное правительство, – сказал он, – из старых корней вновь стали пробиваться новые ростки веры».

Упрямец может перевернуть эволюционные доводы с ног на голову. Религия – лучший пример выживания сильнейшего и наиболее приспособленного, и Бог столь же неодолим и незыблем, как сама жизнь.

 

Реальность «внутри»

Мои инстинкты то и дело заставляют меня вернуться к реальной жизни. Ибо без проверки реальностью вы будете склонны взирать на Бога через увеличительное стекло. Когда дело касается Бога, никто из нас не сможет стать снаружи, чтобы взирать на Него оттуда. Либо мы часть духовности, либо нет. Мы делаем выбор только «внутри», ибо только здесь мы встречаемся с божественным, если вообще встречаемся.

Воинствующие атеисты заявляют, что внутренний мир – это царство иллюзий, фантазии, суеверия и прочего в том же духе. Возможно, это и так. Но ведь и все, связанное с реальностью, тоже таится и обитает во внутреннем мире. Помнится, однажды мне довелось разговаривать с одним атеистом, который напрочь отрицал сверхъестественные явления как заведомую чепуху.

«Как вы можете нападать на сверхъестественное, – спросил его я, – когда вы даже не в состоянии объяснить естественное? Наука о мозге до сих пор не дала даже мало-мальски приемлемого объяснения того, каким образом, например, вы видите меня перед собой прямо сейчас, или почему роза так сладко пахнет, или что заставляет небо на закате вспыхивать такими красками».

Я говорил правду, причем буквальную. Нейронаука следует по стопам практического опыта, ибо ученые сканируют деятельность мозга в пик его активности. Но ни магнитно-резонансная, ни компьютерная аксиальная томография не в состоянии передать блеск заходящего солнца, или аромат розы, или нежный голос любимого вами человека. Образы и звуки мира создаются в уме. Это очень глубокий предмет, но истина при этом проста и безыскусна. Не будь ума, знакомый мир исчез бы. Известный британский невролог Джон Экклз сказал по этому поводу: «Я хочу, чтобы вы поняли: в природном мире не существует ни цвета, ни звука – ничего такого; как не существует ни структуры ткани, ни образцов, ни красоты, ни аромата».

Химические реакции не имеют к способностям ума никакого отношения. Глюкоза – это просто сахар, который можно легко изготовить в лабораторных условиях. Это всего лишь пища для мозга, и ничто другое. Как ведет себя молекула сахара в пробирке? Да никак, она находится там, и все. Но как только она минует кровяной барьер мозга, глюкоза в вашем мозге начинает мыслить, чувствовать, вспоминать, желать, бояться и мечтать… Во всяком случае, именно так заявляют материалисты вроде наших четырех «всадников». Но нейронаука до сих пор не выявила стадию, на которой сахар становится мыслящей и сознающей субстанцией, да и никогда не выявит. Нельзя, рассматривая нейрон в микроскоп, восклицать: «Подумать только! Я только что видел, как молекула глюкозы приобрела красный цвет», ибо такое просто невозможно. Ни одно из химических веществ в вашем мозге не обладает мыслями, не испытывает эмоций и не видит цвета. Но вы обладаете, испытываете и видите. Как ваш ум превращает фотоны в картину заката? Как он обращает вибрирующие молекулы воздуха в музыку? Никто не знает. Когда Деннет заявляет, что в науке нет места тайне, он просто демонстрирует полное невежество.

У вас нет никакого права гнать от себя святого, видевшего Бога, раз вы сами не в состоянии объяснить, как вы видите самые обычные предметы вроде тостера или баскетбольной бутсы. Вы не можете развенчивать таинство духовности, когда все вокруг вас – тайна. Четыре «всадника» ничем не отличаются от нас: они так же, как и мы, творят чудо превращения сырых, необработанных данных в мир, полный света, звуков, структуры и запахов. Единственная разница: они настолько слепы к тому, как вершится это чудо, что отрицают его существование.

«Четыре всадника» взывают к аудитории, которую давно уже грызут сомнения по поводу существования Бога. Сомнение – некомфортное состояние. Самоуверенно разыгрывая из себя сведущих исследователей, и не просто исследователей, а ученых, «всадники» выставляют на публичные суд и обозрение абсурдное содержимое внутреннего мира – богов, демонов, святых духов, непорочные зачатия. Свяжи со всем этим Бога – и сверхъестественное лопнет, как мыльный пузырь. Высокомерие и надменность – вот что проглядывает сквозь эту позицию.

Но психология – дело тонкое. В жизни мы должны лучше осознавать самих себя, чтобы противостоять тем, кто манипулирует нами, используя психологию уверенности. Видео «Четыре всадника» – это именно манипуляция и заигрывание с ничего не подозревающими людьми. С другой, позитивной, стороны, оно пробуждает в нас вопросы, которые мы должны бы задавать себе, когда глядимся в зеркало: «Поглощен ли мой ум моим собственным эго? Автоматически ли я верю всему, что говорю? Окрашивают ли мои эмоции мои суждения? Допускаю ли я в свой внутренний мир точку зрения других людей?»

Но Докинз и компания – полные бездари в области самоосознания. Их убеждения столь же удушающи, как и догмы любого религиозного культа. Они еще даже не приступили к исследованию, ибо до сих пор не нашли верный путь. Заглядывать и погружаться внутрь себя – об этом и речи быть не может! Они как марсиане, которые хотят изучить правила игры в футбол и с этой целью прикладывают стетоскоп с внешней стороны стадиона.

И в завершение – свежий анекдот на тему атеизма.

«Стук в дверь.

– Кто там?

– Я, Бог.

– Кто?

– Бог!

– Кто?

– Бог!!!

– А-а, должно быть, ветер…»

 

Призрачная угроза

В войне аргументаций побеждает тот, кто контролирует аргументы. Воинствующие атеисты весьма искусны по этой части. Они наседают на Бога как ликующие воины. Как только они сталкиваются с тем, что расценивают у набожных верующих как лицемерие, они радуются и ликуют, как агенты ФБР, поймавшие коррумпированного конгрессмена на жульнической махинации или на взятке. Они поднимают шумиху, учиняют травлю религиозных правых и громоздят в кучу злодеяния экстремистов-фанатиков, приводя их как доказательство порочности религии. Но вся эта угроза со стороны религии по большей части призрачна. История религии всегда строилась на жутком несоответствии идеалов человеческого духа и изъянов человеческой природы. И я не погрешу против фактов, если скажу, что на протяжении веков этот нестабильный баланс между тем и другим сохраняется. Роли святых и грешников перемешиваются, ибо и те и другие участвуют в одном и том же танце. Каждый век был свидетелем вдохновляющих открытий или достижений и бессердечной жестокости.

Воинствующий атеизм пишет лишь одну сторону картины – негативную. Но стоит ли оно того – расписывать религию в таких негативных красках, чтобы она даже не могла вернуть себе доброе имя? Уютно сидя перед экранами компьютеров и стреляя наугад в телевизионных евангелистов, Докинз и компания выставляют себя этакой передовой частью интеллигенции, стоящей во главе масштабных культурных перемен, за которыми все призваны внимательно следить и имя которым – конец веры. Именно так называется первая книга Сэма Харриса, получившая широкое признание и удостоившаяся известной литературной премии. Но если Докинз позволяет себе чваниться, стреляя в веру из бойниц башни из слоновой кости, где он сидит, то Харрис не прибегает ни к каким изыскам: он прямо и непримиримо враждебен к религии, ужасные последствия влияния которой он видит повсюду.

Бывают дни, когда почти все утренние газеты пестрят заголовками о том, во сколько обходится обществу религиозная вера, а ближе к вечеру, когда выходят в эфир вечерние новости, создается впечатление, что они каким-то чудесным образом транслируются прямо из XIV века.

Никому не позволено быть добрым в атмосфере всеобщего зла:

«Возможно ли верить в то, во что вас заставляют верить, – в хорошего мусульманина… и при этом не представлять бессознательную угрозу для гражданских обществ других (стран)? Полагаю, что ответ на этот вопрос – нет».

А вот священный гимн, сопровождающий праведный марш дьявольских легионов:

«Мы поступим здраво, если как следует поразмыслим над тем доводом в защиту Холокоста, который выдвинул Ганди: он считал, что евреи, должно быть, совершали массовое самоубийство».

Как бы от имени благого дела – привести мир к более лучшему, более справедливому устройству – Харрис стремится к впечатляющей концовке, которая бы оправдывала затраченные средства. Его главная вера сводится к простенькому силлогизму:

A) Если мир страдает от безрассудных экстремистов

и

Б) если некоторые из этих экстремистов люди религиозные,

то

В) Бог есть зло и все религии должны быть упразднены.

Создавая этот «шедевр» кондовой логики, Харрис сделал ошибочный вывод, которого не разглядел. Но это еще не так страшно, как то, что он уравнивает между собой «гражданское общество» и «общество, которое поносит Бога».

Книга вызвала бурную полемику и породила буквально шквал враждебных отзывов со стороны верующих; причем многие из них, насколько можно судить, были фундаменталистами. В самом «гнусном и непримиримом» из всех полученных писем Харрис обвинялся в «убийственной нетерпимости к критицизму», что и побудило его сочинить короткое и еще более мерзкое «Письмо к христианской нации». В обеих книгах он, как на тамтаме, отбивает один и тот же ритм, привязанный к основной теме: религия несет глобальную угрозу всему человечеству, поражая все слои американского общества.

Давайте взглянем беспристрастно на центральную тему Харриса. Действительно ли угроза со стороны догматической религии такова, что может выплеснуться через край и затопить (или поразить, как выражается Харрис) все уровни американской жизни? Автор приводит ряд неопровержимых доказательств опасности религии – например, экстремисты джихада в исламе. Он не скрывает своего презрения к незыблемым убеждениям христианских фундаменталистов, которые, по его мнению, чрезвычайно вредны для большинства людей, включая и современных христиан. Но, раздувая на этой почве враждебность и страх, Харрис демонстрирует лишь одно качество: его собственное чувство морали серьезно подпорчено и ущербно.

Давайте примем на веру высказанную Фрименом Дайсоном точку зрения, что у человечества нет объективного метода для измерения всего того хорошего и плохого, что дала религия. Наука может определить количество воздуха, которым мы дышим, подсчитав в нем количество кислорода, несущего жизнь, и ядовитых загрязнений. Так же и Бог: для одних людей Он как кислород, то есть дарует и всегда даровал жизнь, а для других – как ядовитые загрязнения, кои эту жизнь отнимают (в прошлом численность последних была намного ниже). Эти две позиции чисто субъективны; в конце концов, они лишь отражают нашу собственную двойственную природу. Плохой Бог и хороший Бог – оба сотворены человеком.

Если мы сойдем с той непримиримой позиции, которую занимает воинствующий атеизм, то все, что нам остается, – воззвать к совести. «Четыре всадника» хотят одного – чтобы общество предприняло последнее, решительное усилие и истребило Бога ради общего блага. Но общее благо – вопрос личной совести каждого. Действительно, религия замешана в ужасных злодеяниях. И этот аргумент, к которому прибегают все атеисты, не так уж бессодержателен. Я не могу не согласиться с Харрисом, когда он пишет: «Для каждого, имеющего глаза, чтобы видеть, не может быть сомнений в том, что религиозная вера была и остается вечным источником человеческих конфликтов». Эти слова меня трогают так же, как трогают призывы ко всеобщему ядерному разоружению или массовые протесты против несанкционированного вторжения в Ирак. Движение за гражданские права, достигшее кульминации в шестидесятые годы ХХ века, возникло, когда люди, придерживающиеся умеренных взглядов, пробудились к осознанию той простой максимы, что «зло процветает тогда, когда хорошие люди ничего не делают». Но можно ли на этом основании оправдать воинствующий атеизм? Харрис приводит данные статистического опроса, показывающие, сколь невелики у него шансы на выигрыш: более 50 % американцев имеют «негативное» или «крайне негативное» мнение о людях, не верящих в Бога. Но даже при таком раскладе, говорит он, некоторые случаи стоят того, чтобы за них побороться, пусть даже эти усилия не увенчаются успехом.

Что касается Бога, то огульное осуждение все равно что безрассудное осуждение. Идеологам всегда свойственно думать, что они единственные, кто видит, тогда как остальные, то есть мы, – слепы. Реклама на обложке «Письма к христианской нации» всячески расхваливает Харриса, говоря, что он «отважен», «дальновиден» и «бесстрашен», тогда как, по сути дела, нападки на протестантский фундаментализм Библейского пояса и исламский джихад вообще не требуют ни мужества, ни отваги в нынешней атмосфере страха. Вот если бы Харрис попробовал честно и искренне заглянуть в умственный мир одного из бойцов джихада, тогда бы ему действительно потребовалось мужество, и немалое. Человеческая природа заслуживает столько же похвал, сколько и порицаний, ибо все мы люди.

 

Бог как политика

Выход из этой неразумной и запутанной ситуации лежит в понимании того, что все мы барахтаемся в ней. Давайте начнем с самого запутанного уровня, с того, где религия сталкивается с разумом, – с политики. «Письмо к христианской нации» вышло в 2006 году, тогда же, когда и книга «Бог как иллюзия». Политическая сила религиозного правого крыла христиан достигла пика. Библейский пояс сформировал мощный реакционный избирательный блок. Религия – и это одно из самых сильных обвинений со стороны Харриса – проникла в ряды правительства, и теперь, по его словам, вся правительственная политика сверху донизу заражена ею. Вновь избранный президент, с оглядкой на свои корни, публично высказался за введение в школах дополнительных предметов, таких как креационизм. Но что еще более важно, администрация Буша, исходя из чисто религиозных обоснований, блокировала федеральное финансирование исследований стволовых клеток и перенаправила все деньги, в том числе и полученные от других стран в качестве помощи проекту, на религиозные инициативы (такие, как обращение жителей Африки в христианство с помощью экономического давления на правительства и борьба со СПИДом, которая свелась лишь к чисто умозрительным превентивным мерам вроде агитации за половое воздержание).

Ударить в набат представлялось в данной ситуации наиболее уместным, и атеисты ударили, тем самым отвоевав себе пятачок для ведения дальнейшей борьбы. Религиозное правое крыло, по их мнению, несет угрозу не только светскому обществу, но и науке, сильно ее подрывая. Во всяком случае, это был очень удобный момент для того, чтобы напасть на креационизм. В качестве доказательства того, что «неразумие сегодня набрало силу как никогда и господствует повсеместно», Харрис приводит такой факт: «Только 28 % американцев верят в эволюцию, тогда как в ангелов верят 72 %». Поскольку идея об искоренении религии была крайне непопулярной, то нападение на отдельный оазис в виде креационизма представлялось вполне уместным, что и дало четырем «всадникам» ту точку опоры, с помощью которой они рассчитывали перетянуть на свою сторону общественное мнение.

При обычных обстоятельствах ведение фронтального наступления на креационизм можно было бы уподобить мощному огню тяжелой артиллерии, направленному против общества «Плоская Земля», члены которого до сих пор отрицают тот научный факт, что Земля круглая. Ведь креационизм и близко не назовешь бомбой времени, призванной взорвать наше будущее. Но для Харриса это был скорее подарок судьбы, подписанный, проштампованный и доставленный фундаменталистами. В эпоху Буша мы стали свидетелями того, что религиозные правые придумали такую дисциплину как разумный дизайн – настоящую псевдонауку, которая пытается оправдать библейское сказание о сотворении мира, отыскивая незаполненные щели и трещины в теории эволюции. Несомненно, такие щели и трещины там имеются, раз уж эволюционная теория не представляет собой нечто застывшее, а до сих пор продолжает развиваться. (Это очень интересный вопрос, к которому мы вернемся немного позже.) Но несовершенствами общепризнанной теории нельзя оправдать никакую абсурдную теорию.

Креационизм доставлял беспокойство большому кругу людей, веривших только в реальность, основанную на фактах. А такие люди, в частности, состояли членами правлений многих локальных школ и даже числились в управлении государственным образованием. Между 2003 и 2009 годами, во время доминирования в политике религиозного правого крыла, пристальное внимание скептиков привлек к себе штат Техас, издавна гордившийся тем, что являет собой некую отдельную реальность, независимую от реальности прочей Америки, и привлек тем, что выступил с инициативой пересмотра всех государственных учебников. Инициатором этого почина стал зубной врач по имени Дон МакЛерой, считавший себя истинным техасцем. МакЛерой, по образованию инженер-электрик, свято верил в «относительно недавнее сотворение мира». Будучи республиканцем, он легко победил соперника от демократов и был избран в отдел народного образования штата, где занимал пост председателя правления вплоть до 2009 года. В Техасе насчитывается 4,7 млн учащихся; это один из немногих штатов, где в школах используются учебники, одобренные на государственном уровне, а не выбираемые на свое усмотрение учителями частных школ. Поэтому отдел народного образования штата оказывает огромное влияние на всю сферу образования, начиная с финансов. Любой школьный округ, если отказывается от использования рекомендованных учебников, должен сам оплатить полную стоимость других книг, выбранных им для учеников местных школ.

МакЛерой, самый влиятельный из членов общества христианских фундаменталистов, заставлял издателей включать в учебники разделы, в которых анализировались слабости и недостатки теории эволюции. Это вызвало всеобщую нервозность за пределами штата, ибо многие боялись, что издатели, выпускающие учебные пособия в общенациональном масштабе, под влиянием предпочтений одного из самых крупных своих заказчиков, могут также внести изменения и в книги, покупаемые другими штатами.

Оказывая всяческое давление и понуждая издателей к тому, чтобы они переписали учебники по биологии, сделав их орудием в борьбе против эволюции, а заодно пересмотрели учебники по гигиене и санитарии в пользу рекомендаций по использованию противозачаточных средств, МакЛерой стал символом новых перемен и позиций в обществе, которые были совершенно чужды высшему образованию, но зато до боли знакомы миллионам американцев. Как писала «Нью-Йорк таймс» в 2008 году, «доктор МакЛерой убежден, что Земля в том виде, как она выглядит сегодня, стала таковой совсем недавно – тысячи, а никак не 4,5 миллиарда лет тому назад, то есть это сравнительно недавнее геологическое событие. “Я верю в кучу невероятных вещей, – сказал он. – И самая невероятная из них – история христианства: что младенец, рожденный в яслях, был Богом, сотворившим всю Вселенную”».

Читая такие вещи (включая и высказывание МакЛероя, что он оценивает учебники по истории Америки по двум критериям: первый – как они трактуют христианство, а второй – как они подают Рональда Рейгана), многие люди поневоле идут на попятную. В конце концов его кампания в поддержку разумного дизайна не удалась. А сенат штата большинством в один голос сместил МакЛероя с поста председателя отдела народного образования.

Стычки между разумом и догматической религией, против которой так активно выступают воинствующие атеисты, редко заканчиваются хорошо для последней. Когда дошло до суда (я имею в виду прецедент в Пенсильвании, где правление местной школы захотело использовать в учебном процессе учебники с откровенно религиозным содержанием), федеральный судья, выступавший против них, высказался в том роде, что разумный дизайн «не может быть отделен от своего креационистского, а стало быть, и религиозного прошлого». Десятилетия судебных тяжб и разбирательств, в ходе которых была сделана попытка восстановить в школах молитвенные собрания и отменить закон об абортах, ни к чему не привели. И это сводит на нет сделанное Харрисом предостережение о том, что рост неразумия достиг кризисного уровня.

Как противовес поднятой им тревоги у нас есть надежда, и эту надежду дает нам прошлое, ибо то, о чем так мощно возвещают Докинз и компания – сила эволюции, – имеет социальный эквивалент, который можно охарактеризовать так: развитие неуклонно ведет нас от неразумия к разумности. Сваливание в кучу примеров человеческой безрассудности и злобы – а это любимая полемическая тактика Харриса – ни к чему не приведет, ибо таким образом точной истории не создашь. (Китайская культура – нечто большее, чем монгольские орды и их зверства.) Надежду невозможно добыть, старательно отмывая злодеяния или ошибки, сделанные в прошлом. Надежда всегда обретается в пути, ведущем вперед.

Что касается полемики и разбирательств с креационизмом, то попытка навязать общеобразовательным школам библейскую веру приводит на память постыдное «Дело Скоупса» (прозванное «Обезьяньим делом»), имевшее место в 1925 году. Такое впечатление, что часы с того времени как будто и не шли. Суть дела вот в чем. За десять лет до этого штат Теннеси принял закон, запрещавший преподавание теории эволюции в школах, получающих субсидию от государства. И вот некто Джон Скоупс, учитель средней школы из маленького городка Дейтон, штат Теннеси, был привлечен к суду за нарушение этого закона. Правда, к тому времени этот статут не был законодательно закреплен, поэтому судилище, по сути дела, вылилось в публичный фарс. Некий именитый гражданин городка, управляющий местной угольной и сталелитейной компании, встретился в аптекарском магазине с директором окружной школы и убедил его, что для блага жителей Дейтона было бы хорошо привлечь к себе внимание американской общественности, с заведомым умыслом использовав законодательную силу штата. Если бы им удалось найти учителя, преподающего школьникам теорию эволюции, уж они бы хорошенько раскрутили это дельце!

Попытка оказалась на удивление успешной. К делу действительно было приковано внимание всей нации, особенно когда начались прения между двумя наиболее значимыми фигурами – Уильямом Дженнингсом Брайеном и Кларенсом Дарроу. Стареющий Брайен в то время возглавлял избирательную кампанию президента, делавшего ставку на глубоко религиозного сельского избирателя. А Дарроу был одним из самых известных юристов страны, ратовавшим за дело прогресса во всех областях жизни.

Американское общество того времени находилось в своеобразной точке перевеса: 1920-й был первым годом, когда более половины населения страны жили в городах, а не в сельских общинах. Если подходить к этому делу с разумных позиций, то Скоупс должен бы быть полностью оправдан, поскольку даже власти штата прекрасно знали, что учебник, рекомендованный для уроков естествознания в средних школах штата Теннеси, содержал полное описание теории эволюции. Мотивы поведения Скоупса тоже понятны: им двигало желание добиться отмены этого реакционного и довольно обременительного для преподавателей пункта законодательства. (Последующие сорок лет содержание учебников регламентировал закон, известный как Акт Батлера. Он был отменен только в 1967 году, то есть за год до того, как Верховный суд признал все подобные законы неконституционными.)

Суд был не только публичным спектаклем, но и битвой за образ жизни. Через какое-то, весьма непродолжительное, время победа снова вернула нацию к традиции, вере, буквальному прочтению Библии и антиинтеллектуализму. Скоупс проиграл. Это не значит, что проиграла теория эволюции, каковая точка зрения долгое время преобладала у публики. Судья умело руководил судом присяжных, давая понять, что свидетельские показания с обеих сторон – и со стороны науки, и со стороны религии – здесь совершенно неуместны. Он призвал присяжных вынести решение, основываясь исключительно на том, преподавал Скоупс теорию эволюции или нет. А поскольку тот сам открыто признал, что преподавал, то присяжным понадобилось всего девять минут, чтобы посовещаться и вынести вердикт: «Виновен». Скоупса присудили к штрафу в 100 долларов, зато штат Теннеси выставил себя на всеобщее посмешище за то, что предпочел Адама и Еву Дарвину.

В конце концов эволюция победила… Или еще нет? Современные американцы как население куда более образованны по сравнению с 1925 годом, а Библия по-прежнему остается незыблемой и сохраняет свои позиции. По данным Института Гэллапа за 2012 год, «46%американцев придерживаются креационистских взглядов на сотворение мира и верят, что Бог создал людей в их нынешнем виде… в течение последних 10000 лет». Эта горестная статистика – не какая-то там случайность, а вполне очевидная закономерность: эти цифры, как сообщает Институт Гэллапа, не изменились за последние тридцать лет – с тех пор, как Институт начал вести опрос по этой теме. К ужасу всего научного сообщества, может оказаться так, что библейское сказание о сотворении мира, как оно преподается в воскресных школах, закрепится пожизненно.

С политической точки зрения было бы вполне оправданно выбирать в попечительский совет школы людей, желающих украсить школьное расписание уроками слова Божьего. Это можно было бы рассматривать как гражданский долг, даже как защиту конституции, которая законодательно закрепила отделение церкви от государства. (Ведь именно на этом основании законы вроде того, по которому был осужден Скоупс, были признаны неконституционными.) Религиозные правые используют эту тактику, мало-помалу сводя на нет это отделение. После выборов 2000 года, когда к власти пришла администрация, с симпатией относившаяся к идеям креационистов и всячески поощрявшая их, они вдруг почувствовали себя невероятно храбрыми. Воинствующие атеисты вдруг оказались по правую сторону этого яростного, неутихающего спора, и не были выставлены за дверь.

Президент Буш основательно расшевелил это осиное гнездо, когда летом 2005 года принял в Белом доме группу журналистов из техасских газет. Как бывший губернатор штата Техас, Буш прочно ассоциировался у них с религиозным правом крылом и кампанией за переделку расписания уроков естествознания в средней школе. «Я чувствовал, что обеим сторонам не мешало бы как следует подучиться, причем подучиться основательно», – заявил он журналистам. Один из них спросил, по-прежнему ли он придерживается этих убеждений, и Буш ответил, что да, по-прежнему, «хотя бы для того, чтобы люди могли понять, что такое дебаты».

Хотя подобная позиция кажется вполне толерантной, в действительности фраза «про обе стороны, которым не мешало бы подучиться», была им заимствована из сборника креационистских пьес. Разумный дизайн ни в коей мере не равен дарвиновской теории. Президент Буш считал, что он тщательно вычислил и рассчитал все свои ремарки. Но, вынужденный сказать со всей определенностью, действительно ли он верит в то, что разумный дизайн является альтернативой теории эволюции, он спасовал, в то же время продолжая утверждать, что держится позиции беспристрастности. «Я считаю, что роль образования заключается в том, чтобы знакомить людей с различными школами мысли, – добавил он. – Вот вы спрашиваете, должны ли люди быть ознакомлены с различными идеями или не должны, и ответ на это: да, должны».

Политики привыкли потворствовать религиозным группам, и нынешний климат всячески способствует этому. Как с негодованием заметил Харрис в книге: «Конец веры»: «70 % [американцев] считают, что кандидатам в президенты совсем не обязательно быть “глубоко религиозными людьми”». (К слову сказать, этот аспект американской политики европейцы расценивают как очень сложный и чуждый гражданскому обществу.) Религиозные правые хотя и не привили благочестие и набожность членам правительства, зато привлекли к ним вполне законный интерес у избирателей. Они призывают избирателей отдавать свои голоса исходя из того, какой кандидат, по их мнению, Богу милее. Предположение о том, что Бог принимает чью-либо сторону при решении, кто станет заместителем губернатора штата Канзас или кто займет место в Овальном кабинете, для сторонников отделения школы от церкви неприемлемо.

Хотя Харрис не так уж и часто упоминает креационизм в своей книге, зато креационизм идеально вписывается в его довод, что «все самое худшее в нас (полная иллюзия)» услаждает святого покровителя. Но в следующей фразе он же заявляет, что «все самое лучшее в нас (разум и интеллектуальная честность)» вынуждено «оставаться скрытым из страха быть оскорбленным». Однако поток гневных писем, поносящих его книгу, не вызвал у него особого страха. Да и, собственно говоря, почему должен вызвать? Ведь инквизитор не вторгся в его жилище, призывая громы и молнии на голову Харриса. Прошлое учит нас смотреть на себя в перспективе. Суд на Скоупсом, который выглядит скорее как кампания в поддержку креационизма, проводившаяся в эпоху Буша, так и не привел, по прошествии семидесяти пяти лет, к медленному загниванию сферы образования, массовому появлению в правительственных рядах религиозных фанатиков или каким-то другим бедам, спровоцированным христианским фундаментализмом.

Вместо этого со времен появления так называемого «форда-жестянки» («модели Т»), раздельных школ и «великой депрессии» (а они были совсем недавно) общество достигло огромного прогресса. Ни один разумный человек не станет доказывать, будто религия привела страну к катастрофе. Я не защищаю политику невмешательства в отношении религии и ее пагубного влияния, когда фанатики пытаются насадить свои убеждения там, где им не место. Однако, если уж ставить правильный диагноз всему происходящему, то я сказал бы, что это просто слабая лихорадка, а не вызывающая тревогу повальная эпидемия.

 

Запутанная реальность

Как предсказателя опасности, Харриса постигла неудача. В 2004 году, когда вышел в свет «Конец веры», он, основываясь на трагических событиях 11 сентября в Америке, предсказал различные беды, которые якобы ждут нас в будущем от рук террористов. Эти террористические акты, случись они в действительности, прекрасно вписались бы в его модель религии, якобы создающей растущую угрозу обществу. Но террор не пролиферировал в этой стране, и если оглянуться назад, то окажется, что голоса, которые исподволь внушали страх, были более чем нелепыми в общем хоре угроз, которые уже стали явью. Когда исламские экстремисты были обращены в бегство, а «арабская весна» явила миру обратное движение, которое привело к принятию внутренних реформ, а не распространению джихада, оказалось, что «Аль-Каида» не является монолитным представителем арабского мира. И, что еще более важно, экстремизм – это не лицо ислама, как пытается представить его нам Харрис.

«Арабская весна», беспокойная и тревожная по своим последствиям, принесла надежду туда, где нормой жизни для бесчисленных поколений были гнет и подавление. В любом месте арабского мира молодежь жаждет влиться в современный мир. Сегодня iPad стал конкурентом мулле, и между ними, как между светскими силами, впервые в жизни идет своего рода состязание, кто первый верно предскажет будущее, не повязанное религиозными традициями. (Говорят, что во время катастрофической иракской войны число сотовых телефонов в этой стране возросло в 244 раза. До начала конфликта их число оценивалось на уровне 80 тысяч, а к 2009 году их стало 19,5 миллиона.)

Вот и предостережения Харриса по поводу угрозы, которую якобы несет обществу религия, столь же необоснованны и ненадежны. В Соединенных Штатах религиозное правое крыло сильно сдало – и по численности, и по влиянию. Среди молодежи упадок веры может объясняться инерцией или резким неприятием ценностей поколения родителей. Статистический бюллетень, опубликованный в 2006 году газетой «Нью-Йорк таймс», глубоко встревожил евангелистов, поскольку показал, что только 4 % американских подростков вполне уверены, что, став взрослыми, они будут называть себя «верующими христианами». Молодежь, как и взрослых, тоже оттолкнула позиция религиозно-правого крыла, ратующего за аборты и гомосексуальные браки.

Политика эпохи Буша, основанная на вере, была пересмотрена в 2008 году, когда президентская власть сменилась. Харрис так и остался на своей пожарной каланче, но теперь он мог немного ослабить бдительность. Бюллетень, опубликованный в 2012 году Исследовательским центром Пью, показал резкий спад религиозных убеждений среди молодых американцев, так называемого «поколения второго тысячелетия»: всего за пять лет число людей до тридцати лет, заявивших, что они никогда не сомневались в существовании Бога, упало до 15 %. Среди фундаменталистов так вообще царит повальное разочарование, ибо их дети все более склоняются к тому, что быть верующими христианами – это не для них. В связи с этим многие мега-церкви поменяли свою идеологию: вместо адского пламени и вечных мук они теперь проповедуют позитивное мышление.

Все это доказывает ту истину, которой Харрис не видит, ибо слеп: общество может успешно развиваться, даже несмотря на то что питающие его потоки религиозного невежества все еще сильны. Это же справедливо и для отдельных индивидуумов. Молодые «верующие» христиане начали мало-помалу игнорировать незыблемые ценности своего воспитания в духе фундаментализма, уделяя больше внимания, например, филантропической работе, нежели проигранным судебным процессам вроде того, где речь шла о преподавании креационизма в школах.

Вряд ли альтернативой невежеству в духе Харриса может стать этакое ленивое «живи сам и дай жить другим». Нет, нужно что-то делать, нужно что-то предпринимать, чтобы исправить те серьезные огрехи, которые были совершены во имя религии. Первый шаг на этом пути – отказаться от мышления «они против нас». Подобного рода мышление типично для Харриса, поскольку суть всех его доводов сводится к тому, что разум ведет войну против неразумия. И точно так же мыслят религиозные фанатики, на которых он нападает. В истории человечества не впервые, когда явные враги оказываются тайными союзниками. Вот почему фанатики так нужны атеистам, хотя они и ненавидят друг друга. Что касается противопоставления науки и религии, то ведь это противопоставление по большому счету недействительно. Ибо реальная ревизия человеческого мозга показывает, что он являет собой полную противоположность тому полю битвы, где разыгрывается сражение между силами света и тьмы. По сути дела, величайшая способность человеческого мозга – сплавлять воедино все аспекты человеческого существования – остается тайной нашей эволюции как вида.

Наш мозг развивался на протяжении нескольких миллионов лет, начиная от первых человекообразных, живших в Африке. Часть мозга, унаследованная нами от пресмыкающихся (она расположена в задней части головы и переходит в спинной мозг), до сих пор наша неоспоримая принадлежность. Она символизирует тотальное неразумие в его полной бессмысленности. Пресмыкающиеся едят, сражаются, выводят потомство. У них черные зрачки, и в них не отражается ни малейшего намека на мысль, связывающую их с другими животными или с их собственным видом. Когда вы реагируете на провокацию бессмысленным страхом или гневом или когда вы сражаетесь с конкурентом или соперником за любовь всей вашей жизни, со дна сознания вами движут примитивные инстинкты. Однако человеческий мозг – не пешка, которой управляют атавистические импульсы. Он – и в этом тайна нашей эволюции – хранит все этапы истории человечества, в том числе и самые примитивные. Вместо того чтобы отторгнуть неразумие, мы сделали его частью себя.

Первый эволюционный скачок, сделавший нас людьми, можно проследить на уровне лимбической системы, которая размещается чуть выше «ящерного» мозга и перед ней. Этот участок мозга, известный как эмоциональный мозг, свободен от примитивных инстинктов, ибо они на этом уровне уже преодолены. Эмоции бросают нас то взад, то вперед, но они открыли перед нами огромное пространство для более высоких чувств, таких как любовь. Мир становится значительно шире, если на него глядеть влюбленными глазами. Возникают привязанность и сопереживание. Агрессия умеряется нежностью. «Я хочу тебя» у пресмыкающихся выражает грубое вожделение, а в устах человека влюбленного это означает: я хочу твоей красоты, твоего изящества, всего того, что я так люблю в тебе. Половой инстинкт в нас не угас, он просто стал одним из волокон в гобелене эмоций. Но в этом переплетении волокон, образующем узор, есть узелки. Любовь, например, порождает уязвимость, а это ведет к возникновению проблемных конфликтов.

Каждый, кто любил, знает, сколь мучительно это состояние. Экстаз обретается ценой романтической любви. Два самца – две ящерицы с гребнем на голове на раскаленном солнцем камне ведут между собой непримиримую войну. Но война, ведущаяся в любви, – это война внутренняя, утонченная, невыразимая. Это знаменует эволюционный скачок, ибо, как только эмоции заставляют нас обратиться внутрь самих себя, у нас появляется возможность выстроить свое «я». «Я» ведает моими эмоциями и тем месторождением, откуда они мной овладевают. Персональный выбор – это позитивный итог эмоционального конфликта.

Результатом относительно недавнего эволюционного развития является рациональный мозг, представленный корой, которая заведует высшими функциями, такими как разум. Кора головного мозга (по-латыни cortex) самим своим названием указывает, что это внешний слой мозга, напоминающий испещренную глубокими бороздками кожуру или кору дерева, закрывающую все остальное. Опять же, наличие коры не означает, что мы искоренили или отторгли все предшествующие стадии мозга. Мы не превратились в «компьютеры, сделанные из мяса» и не пользуемся описанием, созданным искусственным разумом. Но мы и не рациональные существа, эволюционирующие в сторону еще большей рациональности, – идеальное будущее, как его себе представляет воинствующий атеизм. Вместо этого мы продолжаем наращивать все аспекты человеческих возможностей.

У Харриса та же проблема, что и у Докинза: его теория о том, что религия представляет собой примитивный импульс, пуста и ничем научно не подтверждена. Мозг обрабатывает религию на самых различных уровнях: низменные импульсы (такие, как агрессия по отношению к тем, кто верит в Бога-конкурента) смешиваются с более тонкими эмоциями (такими, как любовь к Богу и привязанность к Отцу Небесному) и контролируются высшей рассудочностью (это когда рассудок верующих сомневается в той вере, в которой их воспитали). Что и говорить, узор очень сложный, запутанный и постоянно ставит нейронауку в тупик, когда та пытается его распутать. Все, кто по-настоящему религиозен, интегрировали свою веру в гораздо более масштабный проект строительства «я». Уравнивать религиозную веру с примитивными инстинктами – это худшая из наук, ибо такая наука ни на что не годна. Опыты с буддийскими монахами, которые десятилетиями медитируют на сострадание, показывают, что у них очень повышенная мозговая деятельность, и эта деятельность сосредоточена в префронтальных отделах (в лобной гранулярной коре) головного мозга, а не в низшем его отделе. Эволюция духовности идет полным ходом, что очевидно каждому, кто питает к ней хотя бы немного симпатии.

 

Надежна только внутренняя истина

Харрис нигде не упоминает о своем раннем опыте приобщения к духовности. Будучи еще молодым человеком, он много времени пробыл в Индии и хорошо знаком с индийскими гуру и буддийскими доктринами. Это оставило в его памяти неизгладимые впечатления, даже теперь, когда он всячески отмежевывается от всех гуру, а свое увлечение буддизмом держит глубоко при себе; но в недавнем интервью, данном журналу «Атлантик», он признался, что занимался медитацией три десятка лет. Это были особые виды медитации, такие как буддийская практика «метта» («любовь-доброта»), и они наполнили его таким состраданием, что их воздействие можно сравнить, пожалуй, только с воздействием экстази, клубного наркотика. (Что и говорить, трогательное признание со стороны такого драчливого бойца словесного фронтa!) Последняя глава книги «Конец веры» посвящена экспериментам с сознанием (она так и называется «Эксперименты с сознанием»); в ней автор пытается представить этот предмет с чисто научной точки зрения. Харрис настолько не доверяет внутреннему опыту, что жаждет проверить и перепроверить его с помощью контрольных исследований, в результате чего начинает флиртовать с научно-фантастическими измышлениями, в которых машины берут верх над святыми и бодхисатвами: «Возможно, мы еще доживем до тех времен, когда увидим технологическое совершенство всех визионерских лучей медитационного мистицизма». Если передать это более простым языком, то он говорит: «Мистицизм – это рациональное предприятие».

Здесь уже, по меньшей мере, в раковине воинствующего атеизма наметилась трещина. Все, что происходит вокруг Бога, признает Харрис, происходит в уме. При этом однако он пытается примирить две непримиримые возможности, ибо они исходят из двух противоположных миров. Своей буддийской стороной он понимает, что чем больше погружаешься в свое собственное осознание, тем больше индивидуальное «я» тяготеет к исчезновению. В буддизме «я», которым человек определяет сам себя, не существует. Это чисто умственное творение, маскирующее то, что является доподлинно реальным, – уровень сознания, которое открыто, ничем не связано и свободно от страданий. Как только оказывается очевидной иллюзия «я», остается только сознание само по себе, то есть пребывающее в состоянии, которое в буддизме обозначается как «пустота». Вторя буддизму, Харрис наконец находит духовную причину отрицать – или не принимать, не имея в том нужды, – персонального Бога. Такой Бог существует только как поддержка иллюзии личного «я».

Своей другой стороной, ультрарационалистической, Харрис с подозрением относится ко всему, что выходит за рамки его представлений, вроде чистого сознания Будды. Он убежден, что жизнь – это то, что происходит прямо сейчас, по мере разворачивания событий. Нет, да и не может быть таких реалий, как вечный или трансцендентный ум. Что касается великих духовных подвижников, постигших трансцендентное, то Харрис едко потешается над ними: «А почему, собственно, мы должны им верить?» (Он совершенно глух к очевидному возражению: мы должны им верить хотя бы потому, что они это постигли.) При этом он уверяет нас, что хочет быть честным. Если чему и следует верить, то лишь донесениям нашего «я». Когда кто-то говорит: «Мне грустно», то это свидетельство происходящего есть «золотой стандарт». То же самое относится ко множеству вещей, в которые мы хотим поверить: «Донесения “я” остаются нашим единственным поводырем», ведущим нас в реальность существования «депрессии, гнева, радости, зрительных и слуховых галлюцинаций, снов и даже боли». Тогда почему же Харрис не приемлет я-донесения всех святых, мудрецов и визионеров, сколько их ни есть в истории человечества?

Разница, как он ее видит, состоит в том, что если реальность очевидна, ибо ее можно измерить с помощью томографии и сканирования мозга, то явления, которые кажутся реальными, неочевидны, ибо это личные переживания человека. Они реальны только для человека, их испытавшего. Поэтому, хотя волновая дельта-активность в коре головного мозга буддийского монаха действительно нарастает, когда он медитирует на сострадание, мы можем полагаться только на слова самого монаха, что он испытывает это сострадание. Есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл? То есть, приемля медитацию одной рукой, другой Харрис ее отбрасывает, когда говорит: «А почему, собственно, мы должны верить медитирующим, когда они говорят нам, что такое медитация?»

Если подходить к этому с его собственными мерками, то различие между «реальным» и тем, что «кажется мне реальным», исчезает полностью. Я-донесения – это сама реальность в том виде, как она действует постоянно. На надежность этих сведений не влияют ни депрессия, ни радость, ни боль, ни различные состояния галлюцинации. После хирургической операции на сердце, например, у многих пациентов наблюдаются зрительные галлюцинации и иллюзорные мысли. Они могут видеть, например, как по их ногам бегают маленькие зеленые человечки (их видел, в частности, один уважаемый судья Верхового суда из Калифорнии; об этом мне рассказал его хирург). Но когда обычный человек в обычной жизни говорит: «Я вижу зеленую траву» или «Небо голубое», это признание или свидетельство его «я» считается «золотым стандартом». В коре головного мозга, отвечающей за визуальное восприятие, нет маленьких зеленых человечков, но нет там и зеленой травы. Внутри мозга нет ни цвета, ни красок, и если кто-то говорит, что он видит зеленое, мы верим ему по одной причине – потому что он это говорит. Но тот же стандарт, согласно которому мы верим утверждению, что небо голубое, может быть легко отброшен, когда мы выходим из привычного круга тем и понятий и говорим: «Я ощущаю присутствие Бога». Только полное предубеждение может отнести духовный опыт к другому стандарту.

Сканирование мозга, сделанное во время духовных переживаний, показывает усиленный приток крови к определенным участкам мозга, и ничего больше. Измерять реальность, полагаясь на сканирование, – такое исследование сопряжено с большими ограничениями, ибо если кто-то говорит, что он видит маленьких зеленых человечков, то скан не может этого подтвердить, как не может подтвердить и того, что человек их не видит. Все, что можно сказать, исходя из показаний прибора: визуальный отдел коры головного мозга пребывает в состоянии активности. Если применить этот стандарт к слепым, то окажется, что и они могут видеть, ибо ментальный глаз (или «око ума») тоже стимулирует визуальный отдел коры головного мозга. Слепые не живут в полной темноте. Некоторые из них наделены даром внутренних визуализаций. Один австралиец, ослепший в результате несчастного случая на производстве (ему в глаза попала кислота) начертил и сконструировал сложную коробку передач, замысловатые функции которой он увидел ментальным зрением. Сканированием мозга нельзя определить, сочиняет ли кто-то великую поэму или варганит плохонькие стишки. Сканированием нельзя измерить «бесчисленные» (словечко из арсенала Харриса) переживания, которые можно затем перевести в данные. В конце концов, игра или инсценировка битвы на поле сражения между ви́дением Бога и ви́дением зеленой травы завершится вничью.

Поэтому попытка разоблачения субъективности, которую предпринимают Докинз и компания, не заслуживает доверия. Они не принимают во внимание целую область ума, которой мы доверяем ежедневно. Мир «внутри» инициирует все познания мира «снаружи». Это и есть наш настоящий дом как мыслящих существ. Но скептицизм тоже сослужил нам добрую службу на духовном пути. Мы нашли лучший или более приемлемый способ размышления и обдумывания всех относящихся к делу вопросов, касающихся не только Бога, но и науки и разума, равно как видимости и реальности. Сталкиваясь с враждебными выпадами со стороны воинствующего атеизма, мы становим только сильнее и еще упорнее ищем Бога.

Следующая стадия – исследование веры; ее можно охарактеризовать как доверие к внутреннему доминиону. Подобное доверие начинается с гораздо более простых и повседневных реалий, нежели Бог. Но если посмотреть глубже, то вера в Бога столь же надежна и так же заслуживает доверия, как и ваша убежденность в том, что после того как вы ляжете в постель и заснете этой ночью, на следующее утро вы проснетесь.